Где умер шамиль. Почему имам Шамиль сдался русским войскам

Тем, кто осуждают, порицают, недолюбливают имама Шамиля, надо поскорее покаяться

Есть такой хадис, который гласит, что достойных людей могут оценить только достойные люди. Ещё есть такое изречение, что при упоминании благочестивых людей ниспосылается благодать Всевышнего. Поэтому, с надеждой на милость Аллаха, несколько слов о имаме Шамиле.

К сожалению, уважаемые братья, среди нас встречаются люди, которые осуждают, порицают имама Шамиля, высказывают в его адрес неодобрительные слова. К примеру, некоторые говорят, что имам и его мюриды воевали ради мирского богатства. Другие глаголют, что имам воевал ради славы и власти, а третьи – что имам был жестоким человеком, который не знал милосердия. Есть ещё категория людей, утверждающих, что имам сдался и был взят в плен, и что это было его ошибкой, якобы, он должен был сражаться до конца.

Сегодня есть люди, хотя людского в них ничего не осталось, которые под лозунгом джихада сеют смуту и раздор, и без всякого стыда своё безумие ставят на одну доску со святым делом имама Шамиля. Здесь, дорогие братья, нечему удивляться, потому что и в то время против имама на стороне царской армии сражались так называемые «мусульмане», их было несколько тысяч. Людей, которые выражаются в адрес имама неодобрительно, может постигнуть злая участь. Почему? Потому, что Всевышний в Хадис-аль-Кудси говорит: «Кто будет испытывать враждебные чувства к Моему любимцу, тому воистину Я объявляю войну». Тем людям, которые осуждают, порицают, недолюбливают имама Шамиля, надо поскорее покаяться, пока их не настигла кара Аллаха.

Шестой праведный халиф

Поистине, имам Шамиль был любимцем Аллаха (авлия) очень высокого уровня, духовным наставником. Он был феноменом, которого Всевышний одарил ясным умом. Он был очень мудрым политиком, великим полководцем, и его Аллах избрал, чтобы спасти Дагестан от неверия. После Пророка (мир ему и благословение) и сподвижников, можно сказать, имам Шамиль был самим справедливым имамом. К примеру, Шуайб-афанди аль-Багини в книге «Табакат» пишет: «После того как закончился газават имама Шамиля, Шариат осиротел». Великие алимы прозвали имама Шамиля шестым праведным халифом. Шуайб-афанди пишет, что после Умара ибн Абдул-Азиза в истории не было такого имамата, где так в совершенстве соблюдались бы шариатские правила, как в имамате имама Шамиля. Алимы говорят, что газаваты имама Шамиля были подобны газаватам Пророка (мир ему и благословение). Мы знаем, что имаму Шамилю, как и Пророку (мир ему и благословение) пришлось совершить хиджру (переселение).

Шамиль был истинным накшбандийским устазом. В «Табакате» аль-Багини пишет, что помимо устазов Мухаммада Яраги и Джамалутдина Кумухи разрешение на наставничество (иджаза) имаму дал ещё и Исмаил Курдумерди.

Иногда слышишь утверждение, что имам Шамиль не был шейхом тариката. В действительности же, в те времена переулки селения Гимры были переполнены мюридами, которые приходили к устазам Газимухаммаду и Шамилю. Это подтверждённый исторический факт. Они были на истинном пути, и это подтверждает то, что имама поддерживали со всех концов света. В мечетях Аравии, Азии, Турции просили Всевышнего помочь имаму. Великие учёные Мекки слали ему письма, подтверждая в них истинность пути имама, и предостерегая тех, кто пойдёт против него, от опасности впасть в заблуждение.

Караматы имама

Всевышний наделил имама Шамиля многими особенностями, караматами. К примеру, того, кто выступал против имама, Всевышний уже на этом свете наказывал, не дожидаясь Ахирата. То же решение действует и по сегодняшний день, так как после смерти имама оно не аннулировалось. Почему? Потому, что Всевышний вечно живой и наказывает людей, которые недолюбливают имама Шамиля даже сегодня.

Имам Шамиль при взгляде на человека мог определить, к какой категории он относится: к категории верующих или неверующих. Почему? Потому, что Аллах наделил его такой возможностью. Исходя из этого, он соответствующим образом относился к каждому.

Вот ещё одно проявление карамата имама Шамиля и Газимухаммада: когда представители царских войск потребовали, чтобы им выдали горцев в качестве аманата (доверии), Газимухаммад сказал, что надо им выдать людей, а имам Шамиль был против, и между ними возникла маленькая ссора. Люди, которые недолюбливали имама Шамиля, подошли к Газимухаммаду и сказали: «До каких пор мы будем терпеть высокомерие этого Шамиля, давай, мы его убьём». На это Газимухаммад ответил: «Убить-то убьём, а кто доставит его тело в Медину?». Газимухаммад знал, что его тело из глины Ясриба (Медина). Каждый из нас создан из той почвы, в которой будет похоронен.

Любовь к наукам

Самое большое внимание имам уделял знаниям, и хотя он воевал 25 лет, нельзя полагать, что имам кроме сражений ни о чём не думал. Большое внимание он уделял мутаалимам (учащимся). Из общественной казны (байт-уль-мал) он выделял большие средства на распространение знаний (ильму). В каждом населённом пункте имам создавал медресе. Одарённых людей имам Шамиль освобождал от газавата и отправлял изучать науки. В те времена уровень грамотности горцев вырос в десять раз по сравнению с тем, какой был до газавата. Можно сказать, что среди горцев мало осталось тех, кто не умел писать и читать. Русский учёный, генерал Услар пишет: «Если сравнить население и число медресе в Дагестане того времени, уровень грамотности дагестанцев намного превышал уровень грамотности европейцев».

Преследовал ли имам цель уничтожить неверующих?

У имама Шамиля, как и у Пророка (мир ему и благословение), не было цели уничтожить неверующих. Потому что в Шариате есть такое правило, о котором Рамазан Бути пишет в книге «Аль-джихад филь-Ислами», что поистине джихад с оружием осуществляется с целью устранения вражды, а не с целью уничтожения неверия. Доказательством служит факт, что имам Шамиль, как и Пророк (мир ему и благословение), перед газаватом своим мюридам говорил: «Не убивайте стариков, женщин и детей, не рубите деревья, не сжигайте поля, если вы заключите мир даже с кяфирами, не нарушайте его». Из этого понятно, что целью имама и его мюридов не было уничтожение неверующих. К своим пленным имам относился с уважением. Он их уважал, не принуждал принять Ислам. Пишется, что пленным имам Шамиль давал свободно исповедовать их религию – Христианство. Также сообщается, что много неверующих, услышав о справедливости имама Шамиля, перешли на его сторону и в их числе два священника. Царские генералы этого и боялись. Они боялись, что, услышав о справедливости, большинство перейдёт на сторону имама.

Великий полководец

Европейцы следили за войной на Кавказе и удивлялись, как это царская Россия, такая сильная держава, которая разгромила самого Наполеона, не может справиться с таким маленьким количеством горцев. Они знали, что против имама Шамиля русский царь бросил вдвое больше войск, чем против самого Наполеона. Давая оценку имаму Шамилю, известный турецкий историк Албай Яшар пишет: «В мировой истории не было такого великого полководца, как имам Шамиль». Дальше он утверждает: «Если Наполеон это уголь войны, то имам Шамиль является огненным столпом войны». Сами русские генералы, воевавшие против Шамиля, давали ему достойную оценку. Они называли его гением войны. Удивлялись его владению тактикой сражений, удивлялись, как он всегда умудрялся выходить победителем из боя, ни имея денег, испытывая нужду в лекарствах, оружии и в людских ресурсах. Царские генералы были поражены. К примеру, в боях за Ахульго царская армия потеряла 33000 солдат, в то время, как имам Шамиль потерял только 300 мюридов. Даже рассказывают, что у агрессоров в боях за Ахульго за один день было убито около 5000 солдат. Бывали случаи, когда генерал возвращался из боя только с двумя солдатами. Но, к большому сожалению, самые близкие, доверенные люди предавали Шамиля. Однажды в состоянии отчаяния имам высказал слова имама Шафии в стихотворной форме:

Те, кто обязались защищать меня,

Стали союзниками недругов внезапно,

И стрелы тех, кому всецело доверял,

Пронзивши грудь мою, вернулись обратно.

Был ли пленён имам Шамиль?

Уважаемые братья, не было никакого плена и быть не могло, чтоб имам Шамиль сдался в плен неверным, потому что Мухаммад-Тахир аль-Карахи пишет: «И в последний час на горе Гуниб имам подходил к каждому мюриду отдельно и просил сражаться до конца, до смерти шахида. Но все отказались и просили имама принять предложение русских, выйти к ним на переговоры и заключить мирный договор». Вот, что мы должны знать. Не было сдачи в плен. Есть ещё доказательства: во-первых, когда имам вышел к царским войскам, он был вооружён до зубов, а мы знаем, что пленным не оставляют оружие, но имам был вооружён, и даже его мюрид Юнус из Чиркея, который был с ним, был вооружён. Во-вторых, имам поставил перед русскими условия, только после принятия которых, он прекратит войну. Русские приняли его условие и вступил в силу мирный договор. Условия были следующими:

1.Не препятствовать Исламу в Дагестане;

2.В Дагестане не распространять Христианство;

3.Не развратничать;

4.Не призывать горцев служить в царской армии;

5.Не стравливать народы Дагестана друг с другом.

Помимо этих, там были ещё очень множество других условий, и все они были приняты. Когда имам пребывал в России, его очень уважали, и он однажды сказал: «Хвала Аллаху, Который дал русских, чтоб я вёл с ними газават, когда я был полон сил и чтобы они почитали и уважали меня, когда постарел и силы покинули меня». Абдурахман Сугури, когда услышал эти слова имама, сказал: «Вот этот восхваление Аллаха (шукр) сравнимо с 25-тилетним газаватом».

Пребывание имама в Турции и в Медине

Когда имам прибыл в Турцию, его встретил турецкий султан Абдул-Азиз. Имам упрекнул его за то, что тот обещал материальную помощь и не помог. Султан спросил имама: «Шамиль! Ты воевал 25 лет с неверующими, как ты остался жив? Или, может, ты не принимал участие в боях, а отправлял своих мюридов?». Имам Шамиль разозлился, встал, обнажил своё тело и султан насчитал от поясницы до головы более 40 ран. Тогда Абдул-Азиз заплакал, показал имаму свой трон и сказал, что он достоин этого места.

В Турции имама спросили, о чём он больше всего сожалеет? Имам сказал: «Больше всего я сожалею о тех героях, оставшихся в горах, каждый из которых стоил целой армии». Шейх Бадруддин-афанди, рассказывая историю имама, сказал, что по прибытии в Медину имам в первую очередь посетил мечеть Пророка (мир ему и благословение). Жители Медины, узнав о его намерении, собрались в мечети, чтоб посмотреть на имама. Увидев толпу, имам подумал, кого же первым приветствовать, этих людей или Пророка (мир ему и благословение)? И имам подошёл сначала к могиле Пророка (мир ему и благословение), заплакал и сказал: «Ассаламу алейка, я расулюллах », и все увидели, как Посланник Аллаха (мир ему и благословение) из святой могилы протянул руку в сиянии и, пожав руку имама, ответил: «Ва алейка ссалам я имамаль мужахидин! ».

В период пребывания имама в Медине там находился прямой потомок Пророка (мир ему и благословение), тарикатский муршид, известный алим Накибу Садат, уже преклонного возраста. Он попросил своих детей о встрече с имамом, так как болел и не мог передвигаться. При виде имама потомок Пророка (мир ему и благословение) упал на колени и стал целовать его ноги. Имам помог ему подняться. Он рассказал имаму, что во сне ему явился Пророк (мир ему и благословение) и сообщил, что среди них находится почитаемый гость, повелев соблюдать уважение (адаб) к нему.

Смерть имама

В 1287 году по хиджре 10 числа месяца зуль-каида имам Шамиль покинул этот мир. Чтобы совершить за ним похоронную молитву (джаназа-намаз) собралось огромное количество людей. Все старались дотронуться до имама, чтобы получить благодать, а те, кто не смог дотронуться, ложились на землю, чтоб над ними понесли тело имама. Он похоронен на священном кладбище Бакия в Медине.

Когда тело имама положили рядом с могилой, оно приподнялось, склонилось над могилой, и сказало: «О моя могила! Будь мне утешением и райским садом, не будь мне адской пропастью!» Увидев это, все потеряли сознание. Он похоронен рядом с дядей Пророка (мир ему и благословение) Абасом. Ахмаду Рифаи, великий алим тех времён, собственноручно на надгробном камне написал: «Эта могила принадлежит приближённому к Аллаху муршиду, который воевал на пути Аллаха 25 лет, имаму, который следовал пути истины, великому алиму, правителю правоверных, шейху Шамилю-афанди из Дагестана. Пусть Аллах очистит его душу и приумножит его благие деяния». Многие, кто недолюбливал имама, увидев, как его возвеличивают русский царь, турецкий султан, шериф Мекки, и узнав о священном месте, где похоронен имам, заплакали и сделали тавбу.

В одном из писем к Хасану-афанди Сайфулла-кади пишет: «Знай, мой брат, это достоверно, без сомнений и предположений. Поистине Дагестан – это единственное место на земле, где остались ценности религии, и где сохранился источник света Ислама, а в других местах осталось только название». Дальше он пишет, что причиной всему этому послужил баракат имамов Газимухаммада и Шамиля.

Пусть Всевышний сделает их предводителями и обитателями Рая. О Аллах, укрепи Дагестан на основах веры и богобоязненности. Да не лишит нас Аллах бараката имама Шамиля и да продлит жизнь нашим устазам. Амин.

Подготовил Ансар Рамазанов

Происхождение

Родился Шамиль в селении Гимры (Генуб) общества Хиндалал Аварии (Аваристан ; ныне Унцукульский район , западный Дагестан) 26 июня (7 июля) 1797 года , по мусульманскому календарю первого числа месяца мухаррам , то есть в первый день Нового года. Имя ему дано было в честь деда ― Али. В детстве много болел, и родители согласно поверьям дали ему новое имя ― Шамиль (Шамуил ― «Услышанный богом» ) , в честь дяди (брата матери).

Духовное становление

Мальчику в честь деда дали имя Али. Ребёнком он был худ, слаб и часто болел. По народному поверью горцев в подобных случаях предписывалось переименовать ребёнка. Ему решили дать имя «Шамиль» в честь дяди, брата его матери. Маленький Шамиль начал поправляться и впоследствии сделался крепким, здоровым юношей, изумлявшим всех своей силой.

В детстве отличался живостью характера и резвостью; был шаловлив, но ни одна шалость его не была направлена кому-нибудь во вред. Гимринские старики рассказывали, что Шамиль в молодости отличался угрюмой наружностью, непреклонной волей, любознательностью, гордостью и властолюбивым нравом. Страстно любил гимнастику, он был необыкновенно силён и отважен. Никто не мог догнать его на бегу. Пристрастился и к фехтованию, кинжал и шашка не выходили из его рук. Летом и зимой, во всякую погоду, он ходил с босыми ногами и с открытой грудью.

Первым учителем Шамиля был друг его детства Адиль-Мухаммад (Гази-Мухаммад), родом из Гимры. Учитель и ученик были неразлучны. Серьёзным учением Шамиль занялся с 12 лет в Унцукуле , со своим наставником шейхом Джамалуддином Казикумухским . В 20 лет он окончил курсы грамматики, логики, риторики, арабского языка и начал курсы высшей философии и законоведения.

Имам Шамиль

Война с Российской империей

Проповеди Гази-Мухаммада, первого имама и проповедника «священной войны» - оторвали Шамиля от книг. Новое мусульманское учение Гази-Мухаммада; «Мюридизм », распространялось быстро. «Мюрид » значит ищущий путь к спасению. Мюридизм не отличался от классического ислама ни в обрядах, ни в учении.

Осаждённый вместе с имамом Гази-Мухаммадом в 1832 году войсками под начальством генерала Вельяминова в башне близ родного селения Гимры , Шамиль успел, хотя и страшно израненный, пробиться сквозь ряды осаждающих, тогда как имам Гази-Мухаммад, первым бросившийся в атаку, погиб. Много позже, сам Шамиль, находясь в Калуге так описал это сражение:

Кази-Магомед сказал Шамилю: «Здесь нас всех перебьют и мы погибнем, не сделав вреда неверным, лучше выйдем и умрем, пробиваясь». С этими словами он, надвинув на глаза папаху, бросился из дверей. Только что он выбежал из башни, как солдат ударил его в затылок камнем. Кази-Магомед упал и тут-же был заколот штыками. Шамиль, видя, что против дверей стояли два солдата с прицеленными ружьями, в одно мгновение прыгнул из дверей и очутился сзади обоих. Солдаты тотчас повернулись к нему, но Шамиль изрубил их. Третий солдат побежал от него, но он догнал и убил его. В это время четвёртый солдат воткнул ему в грудь штык, так что конец вошёл ему в спину. Шамиль схватив правою рукою дуло ружья, левою изрубил солдата (он был левша), выдернул штык и, зажав рану, начал рубить в обе стороны, но никого не убил, потому что солдаты от него отбегали, пораженные его отвагой, а стрелять боялись, чтобы не ранить своих, окружавших Шамиля .

По совету Саида ал-Аракани во избежания новых возмущений, тело имама было перевезено в Тарки , близ города Петровска (ныне Махачкала), на территорию, контролируемую врагом Гази-Мухаммада - шамхалом Тарковским и русскими войсками. По всей вероятности, во время встречи с сестрой Фатимат, по причине волнения в крови вскрылась едва зажившая рана Шамиля, из за чего новым имамом стал не он, а Гамзат-бек Гоцатлинский - другой близкий сподвижник Гази-Мухаммада, сын Алискандирбека. Это было в конце 1832 года.

В 1834 году Гамзат-бек сумел взять Хунзах и истребить династию аварских нуцалов . Однако 19 сентября 1834 года Гамзат-бек был убит в Хунзахской мечети заговорщиками, мстившими ему за истребление нуцалов.

Став третьим имамом Чечни и Дагестана, Шамиль 25 лет объединяет горцев Дагестана и Чечни, успешно борясь против количественно превосходивших его российских войск. Менее торопливый, чем Гази-Мухаммад и Гамзат-бек , Шамиль обладал военным талантом, и главное, большими организаторскими способностями, выдержкой, настойчивостью, уменьем выбирать время для удара. Отличаясь твёрдой и непреклонной волей, он умел воодушевлять горцев к самоотверженной борьбе, но и принуждать к повиновению своей власти, которую он распространил и на внутренние дела подвластных общин, последнее для горцев и особенно чеченцев было тяжело и непривычно.

Шамиль соединил под своей властью все общества Западного Дагестана (аваро -андо -цезские джамааты) Чечни. Опираясь на учение ислама о «священной войне» с неверными (газавате), и приложенной к ней борьбе за независимость, он старался объединить разрозненные общины Дагестана и Чечни. Для достижения этой цели, он стремился к упразднению всех порядков и учреждений, основанных на вековых обычаях - адат ; основой жизни горцев, как частной, так и общественной, он сделал шариат , то есть основанную на тексте Корана систему исламских предписаний применяемую в мусульманском судопроизводстве. Время Шамиля называлось у горцев «Временем шариата», его падение - «Падением шариата».

Вся подчинённая Шамилю страна была разделена на округа, из которых каждый находился под управлением наиба , имевшего военно-административную власть. Для суда в каждом наибстве был муфтий , назначавший кади . Наибам было запрещено решать шариатские дела, подведомственные муфтию или кади. Каждые четыре наибства сначала подчинялись мюриду, но от этого установления Шамиль в последнее десятилетие своего господства принужден был отказаться, вследствие постоянных распрей между джамаатовскими амира и наибами. Помощниками наибов были джамаатовские, которым, как испытанным в мужестве и преданности «священной войне» (газавату), поручали исполнять более важные дела. Число джамаатовских было неопределённо, но 120 из них, под начальством юзбаши (сотника), составляли почётную стражу Шамиля, находились при нём безотлучно и сопровождали его во всех поездках. Должностные лица были обязаны беспрекословно повиноваться имаму; за ослушание и проступки их подвергали выговору, разжалованию, аресту и наказанию плетьми, от которого были избавлены мюриды и наибы. Военную службу обязаны были нести все способные носить оружие; они делились на десятки и сотни, бывшие под начальством десятских и сотских, подчинённых в свою очередь наибам.
В последнее десятилетие своей деятельности Шамиль завёл полки в 1 тысячу человек, делившиеся на 2 пятисотенных, 10 сотенных и 100 отрядов по 10 человек, с соответственными командирами. В состав его личной охраны входила группа польских кавалеристов-перебежчиков из русской армии; начальником артиллерии имамата был польский офицер. Некоторые особо пострадавшие от вторжения русских войск селения, в виде исключения, были избавлены от военной повинности, но обязаны были за то доставлять серу, селитру, соль и т. п. Самое большое войско Шамиля не превышало 30 тысяч человек. В 1842-1843 годах Шамиль завёл артиллерию, частью из брошенных или трофейных пушек, частью из приготовленных на собственном его заводе в Ведено , где было отлито около 50 орудий, из которых годных оказалось не более четверти. Порох изготовлялся в Унцукуле , Гунибе и Ведено.

Государственная казна составлялась из доходов случайных и постоянных; первые состояли из трофеев, вторые состояли из закята - установленного шариатом сбора десятой части дохода с хлеба, овец и денег, и хараджа - подати с горных пастбищ и с некоторых селений, плативших такую же подать ханам . Набеговая система существенно пополняла казну имамата, из добытых в набегах трофеев пятую часть горцы отдавали Шамилю. Говоря о доходах Шамиля, Гаджи-Али Чохский писал:

Я был при Шамиле секретарем и вел счет всеми его приходам и расходам. Самые большие доходы Шамиля были со стороны Ириба и Уллукале, где жили мухаджиры . Откуда они делали набеги на Грузию, Акушу и другие места и из добыч своих пятую часть уделяли Шамилю.

Точная цифра доходов имама неизвестна.

Плен и дальнейшая жизнь

В 1840-х годах Шамиль одержал ряд крупных побед над русскими войсками. Однако в 1850-х годах движение Шамиля пошло на спад. Накануне Крымской войны , Шамиль, в расчёте на помощь Великобритании и Турции, активизировал свои действия, но потерпел неудачу.

После приёма в Петербурге императором Александром II Шамилю была отведена для жительства Калуга , куда он прибыл 10 октября, 5 января 1860 года в туда же прибывает его семья. При нём было поручено состоять знатоку арабского языка генералу Богуславскому . 28 апреля - 1 мая Шамиль встречается со своим бывшим наибом Мухаммад-Амином , который остановился в Калуге по пути в Турцию.

29 июля 1861 года в Царском Селе происходит вторая встреча Шамиля с императором. Шамиль попросил Александра II отпустить его в хадж , но получил отказ.

26 августа 1866 года в парадной зале Калужского губернского дворянского собрания Шамиль, вместе с сыновьями Гази-Мухаммадом и Мухаммадом-Шапи, принёс присягу на верноподданство России. В том же году Шамиль был гостем на свадьбе цесаревича Александра , тогда же происходит третья встреча с императором. 30 августа 1869 года, Высочайшим указом, Шамиль был возведён в потомственное дворянство .

В 1868 году, зная, что Шамиль уже немолод, и калужский климат не лучшим образом сказывается на его здоровье, император решил выбрать для него более подходящее место, каковым стал Киев , куда Шамиль переехал в ноябре - декабре того же года.

Образ Шамиля у европейских авторов

В 1850-е годы у европейских публицистов сложился романтизированный образ Шамиля. Так, у немецкого автора Фридриха Вагнера он предстаёт как «предводитель и духовный лидер» горцев, имя которого было окружено «загадочным ореолом», являлся «предметом восхищения всех, кто следит за его делами», выступал как «образец восточного красноречия», «вдохновенный оратор» и «мудрый законотворец» .

Во французской печати Шамиля так же называли «пророком» и сравнивали его с Абд аль-Кадиром . Во французском стихотворении, посвященном Шамилю, он обращается к силам природы (ветрам, Кубани , Чёрному морю) и узнаёт от них о плачевном положении края. Тогда он берёт свой ятаган и «поднимается против захватчиков», несмотря на «соотношение один к десяти», с такой силой, что «Эльбрус и Казбек сотрясаются от основания до вершин» .

Шотландские журналисты поражались, как кавказские события могут сдерживать империю , «равную половине диаметра мира», а Шамиля и его сподвижников именовали «бескорыстными мучениками за свободу в войне с деспотизмом» . Опубликованные в том же журнале годом ранее стихи сравнивают Шамиля с царём Саулом и подчёркивают, что «Господь наделил его душу мощью, а сердце научил быть дерзновенным», чтобы сражаться за свободу, когда «пламя Священной войны несется от Анапы до Баку » .

Характеризуя имама Шамиля, знаменитый турецкий историк Албай Яшар Иноглю пишет:

В истории человечества не было такого полководца, как Шамиль. Если Наполеон был искрой войны, то имам Шамиль - её огненным столбом.

Его глубоко заинтересовал тот факт, что воевать против Шамиля императоры России посылали самых опытных генералов. Так, русскими войсками на Кавказе в войне против Шамиля командовали генерал-адъютант Г. В. Розен (1831-1837), генерал-адъютант Е. А. Головин (1837-1842), генерал-адъютант А. И. Нейтгарт (1842-1844), фельдмаршал М. С. Воронцов (1844-1854), генерал-адъютант Н. Н. Муравьёв (1854-1856) и фельдмаршал А. И. Барятинский (1856-1862) .

Семья

После смерти отца мать Шамиля вышла замуж за Денгау Мохаммеда. В этом браке была рождена дочь Фатимат, бывшая замужем сначала за Магомою, а впоследствии за Хамулатом Гимринским, убитом при взятии старого Дарго в 1845 году. Фатимат погибла при взятии русскими войсками крепости Ахульго в 1839 году. Она бросилась в реку Койсу , чтобы не попасть в руки противников, и утонула. От Фатимат осталась дочь Меседу, которая была замужем два раза за Али-Магометами; От первого мужа у неё был сын Гамзат-бек, отправленный в 1837 году аманатом в Россию, был возвращён во время размена пленными в 1855 году.

У Шамиля всего было пять жён. Одна из них, Загидат (1829-1871), дочь шейха Джамалуддина Казикумухского - наставника и ближайшего соратника имама. Другая, Шуайнат (1824-1876), урождённая Анна Ивановна Улуханова, армянка по происхождению, взятая в плен наибом Ахбердил Мухаммедод во время набега на Моздок в 1840 году .

Сыновья

Вторым сыном имама Шамиля был Гази-Мухаммад (1833-1902) - в шестилетнем возрасте получил первое ранение (в ногу) при прорыве из осажденного аула Ахульго. В 1850 году был назначен наибом в общество Карата , где заслужил всеобщее уважение. Прославившим его воинским успехом стал поход на Грузию, в ходе которого было разорено имение князей Чавчавадзе. В мае 1855 года султан Абдул Меджид прислал Гази-Мухаммаду зелёное знамя и серебряный с позолотой орден, украшенный алмазами, отмечая его заслуги. Кроме того, сыну имама был пожалован чин паши . Весной 1859 года Гази-Мухаммад руководил обороной аула Ведено, столицы имамата. Обложенный со всех сторон царскими войсками, обстреливаемый тяжёлыми орудиями, Ведено был обречен, несмотря на труднодоступность. После длительной осады аул был взят, а Гази-Мухаммад с оставшимися защитниками направился в Дагестан. В августе 1859 года Гази-Мухаммад находился рядом с отцом в Гунибе. Он со своим младшим братом Мухаммадом-Шапи держал оборону на подступах к укреплению. После сдачи Гуниба, по велению царя, Шамиль, Гази-Мухаммад и три мюрида должны были быть доставлены в Санкт-Петербург, а затем местом жительства была назначена Калуга. После смерти отца с трудом выхлопотал разрешение на выезд в Турцию и Аравию из-за необходимости опеки семьи скончавшегося отца. В Османской империи поступил на военную службу, во время русско-турецкой войны командовал дивизией, принимал участие в осаде Баязета , дослужился до звания маршала . В 1902 году умер в Медине и похоронен рядом с отцом .

Третий сын имама Саид - погиб в младенчестве, вместе со своей матерью Джавгарат, во время штума русскими войсками аула Ахульго.

Четвёртый сын, Мухаммад-Шапи (1840-1906) - после падения аула Гуниб был также привезён в Санкт-Петербург, а затем направлен в Калугу. Выразил желание поступить на русскую службу и 8 апреля 1861 года стал корнетом лейб-гвардии в Кавказском эскадроне Собственного Его Императорского Величества Конвоя . Детей от первого брака у Мухаммада-Шапи не было. Вскоре он женился второй раз. Вторая жена тоже была горянкой - по имени Джарият, она родила Мухаммаду-Шапи сына, названного Мухаммад-Загидом. 25-летний горец за неполные три года воинской службы возводится в чин поручика, а ещё через два года стал штабс-ротмистром . Через три года Мухаммад-Шапи отправили по служебным воинским делам в длительную командировку за границу, во время которой он побывал во Франции, Англии, Германии, Турции и Италии. По возвращении в Россию он был награждён орденом Св. Анны 3-й степени и откомандирован на Кавказ для отбора молодых горцев в Кавказский эскадрон. Вскоре за безупречную службу последовало производство в ротмистры и назначение командиром взвода горцев в Царском Конвое. В 1873 году он награждён ещё одним орденом - Св. Станислава 2-й степени. В неполные 37 лет стал полковником . В годы русско-турецкой войны просился на фронт в действующую армию, но получил отказ царя (его старший брат командовал крупным соединением в турецкой армии). В 1885 году был произведён в генерал-майоры . В 45 лет женился в третий раз на 18-летней дочери купца Ибрагима Исхаковича Апакова Биби-Мариам-Бану и получил в качестве свадебного подарка каменный двухэтажный дом на площади Юнусова в Старо-Татарской слободе в Казани , где и прожил до конца своих дней. Обе его дочери от последнего брака были поочередно замужем за общественным деятелем Дахадаевым , в честь которого названа Махачкала . В одном их этих браков был сын. Скончался Мухаммад-Шапи в 1906 году во время лечения на минеральных водах в Кисловодске .

О младшем сыне, Мухаммад-Камиле (1863-1951), известно менее всего. Он родился в Калуге. Его матерью была дочь шейха Джемалуддина Казикумухского , Загидат. Большую часть жизни он прожил в Турции и Аравии. Был женат на Набихе Шамиль. Похоронен в Стамбуле. Является отцом известного деятеля Горской республики Мехмед Саид-бека Шамиля. Кроме Саид-бека у Мухаммеда- Камиля было две дочери - Наджия и Наджават. Ни Саид-бек, ни его сестры в браке не состояли и потомства не имеют.

Память

• Шамильский район - с 1994 года название Советского района (Дагестан);
• Шамилькала - с 1990 года название посёлка гидростроителей Светогорск в Унцукульском районе (Дагестан) ;
• Колхоз имени имама Шамиля - колхоз в селе Аргвани Гумбетовского района (Дагестан);
• Проспект имама Шамиля - с 1997 года название проспекта Калинина в Махачкале ;
• Проспект имама Шамиля - проспект в Кизилюрте (Дагестан);
• Улица имама Шамиля - улица в Хасавюрте (Дагестан);
• Улица Шамиля - улица в Избербаше (Дагестан);
• Улица Шамиля - улица в Буйнакске (Дагестан);
• Улица имама Шамиля - улица Сухуме (Абхазия);
• Улица шейха Шамиля в центре Баку (Азербайджан);
• Улица шейха Шамиля в Стамбуле (Турция);
• Бюст имама Шамиля в Закаталах (Азербайджан)
• Бюст имама Шамиля в Ялове (Турция)
• Бюст имама Шамиля в Спокане (США)
• «Башня Шамиля» во Льгове (Курская область);
• «Дом Шамиля» в Казани , где долгие годы жил его сын;
• «Дом Шамиля» в Калуге , где он жил с 1859 по 1868 год и на котором сейчас установлена памятная доска.
• Танковая колонна «Шамиль» - действовавшая в составе частей Красной армии в годы Великой Отечественной войны .

См. также

Напишите отзыв о статье "Шамиль"

Примечания

1. Д. Данлоп. Россия и Чечня: история противоборства. Корни сепаратистского конфликта. / Пер. с англ. Н. Банчика. - М .: Валент, 2001. - C. 30. - 231 с.
2. А. М. Халилов. Национально-освободительное движение горцев Северного Кавказа под предводительством Шамиля. Дагучпедгиз, 1991.
3. В. В. Дегоев. Имам Шамиль: пророк, властитель, воин. Русская панорама, 2001.
4. Бартольд В. В. // Собрание сочинений в 9 томах. - М .: Изд-во восточной лит-ры, 1963. - Т. II, часть 1. - С. 873.

   Оригинальный текст (рус.)

   Как и его предшественники, он был из аварцев.

6. Большая энциклопедия: Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания. / Под ред. С. Н. Южакова. В 20-ти томах. - СПб.: Изд-во т-ва «Просвещение». Том 1. - С. 37
7. Шейх Назир ибн Хаджимухаммад ад-Дургели ад-Дагистани.
8. Гаджиева М. Н. . - Махачкала: Эпоха, 2012. - ISBN 978-5-98390-105-6 .
9. Авксентьев В. А., Шаповалов В. А. . - Ставрополь: Государственный педагогический институт, 1993. - С. 91. - 222 с.
10. Блиев М. М. . - М .: Мысль, 2004. - С. 279. - ISBN 5-244-01004-2 .
11. Халилов А. М., Идрисов М. М. . - Махачкала, 1998. - 119 с.
12. Халилов А. М. . - Махачкала: Дагучпедгиз, 1991. - 181 с.
13. Чичагова М. Н. Шамиль на Кавказе и в России (биографический очерк). - СПб. : Типо-литография С. Муллера и И. Богельмана, 1889. - С. 14-15. - ISBN 978-5-9502-0384-8 .
14. Чекалин С. В. // Кадетская Перекличка . - N. Y. , 1997. - № 62-63 . - С. 131 .
15. Майков П. М. // Русский биографический словарь
16. Чичагова М. Н. Шамиль на Кавказе и в России, СПб. , 1889 (репринт: М ., 2009, Изд.: Вузовская книга, ISBN 978-5-9502-0384-8), С. 22-23
17. Густерин П. В. Коран как объект изучения. - Саарбрюккен: LAP LAMBERT Academic Publishing. - 2014. - С. 54. - ISBN 978-3-659-51259-9 .
18. , изд. «Меридиани», Тб., 2011, ст. 108 - ISBN 978-9941-0-3391-9
19. Wagner F. Schamyl als Feldher, Sultan und Prophet. Leipzig, 1854. S. v, 1-4, 60-63.
20. Zaccone P. Schamyl ou le libérateur du Caucase. Paris, 1854. P. 6-7.
21. Texier E. Schamyl. Paris, 1854. P. 3.
22. Ibid. P. 33-34.
23. Schamyl and the War in the Caucasus // Blackwood’s Edinburgh Magazine. Vol. LXXVII (1855). P. 173-175.
24. Ibid. Vol. LXXVI (1854). P. 95-97.
25. Гамзаев М. Имам Шамиль. Мх., Тарих, 2010.
29. Гаджиев Б. И. // Дагестан в истории и легендах / Под. ред. Ф. Астратьянца. - Мх. : Дагкнигоиздат, 1965. - С. 73-78. - 203 с.
30. Пронин А. // АиФ Долгожитель. - М .: Аргументы и факты , 18 июля 2003. - № 14 (26) .
33. «Известия» (2003 г.)
34. Указ Президиума Верховного Совета РСФСР

Литература

• Майков П. М. // Русский биографический словарь : в 25 томах. - СПб. -М ., 1896-1918.
• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Шамиль на Кавказе и в России: Биографический очерк: (Репринтное воспроизведение издания 1889 года) / Сост. М. Н. Чичагова . - М .: Русская книга, Полиграфресурсы, 1995. - 208 с. - 10 000 экз. - ISBN 5-268-01176-6 . (в пер.)
• Шапи Казиев . . - М .: Молодая гвардия, 2010. - ISBN 5-235-02677-2 .
• Ахульго .
• Бушуев С. К. Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. - Л., 1939.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Шамиль

Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.

Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.

Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.

Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.

Третий имам Чечни и Дагестана, борец за независимость Кавказа, Шамиль. Родился в ауле Гимры, 26 июня 1797 года. При рождении ему дали имя Али, в честь деда по отцовской линии. Малыш был болен, чтобы защитить от злых духов, согласно обычаям, имя сменили на Шамиль. Он рос худым и болезненным, но вырос сильным и здоровым. На Шамиля влияла дружба с Кази-Муллой. Шамиль юношей пристрастился к наукам. Он изучал грамматику, арабский язык, философию и логику, его учителем был Джемал-Эдин.

Жизнь Шамиля тесно связана с Кавказской войной. Войной между горцами Кавказа и Российской империей. Война велась за полное подчинение горных районов Северного Кавказа, и является одной из самых ожесточенных в XIX веке. Охватывает период с 1817 по 1864 год.

Шамилю удалось объединить разрозненные народы и начать против русских войск – освободительную войну. Шамиль смог быстро создать сильную армию и в течение 30 лет вел успешные военные действия с русскими войсками, которые несли в этой войне огромные потери.

В 1834 г. Шамиль был избран имамом. Продолжительное пребывание Шамиля в этом звании составляет эпоху гражданской и военной истории кавказских горцев. Их внутренний первобытный строй значительно изменился под влиянием реформы Шамиля. Власть наследственных ханов, управлявших разрозненными племенами Чечни и Дагестана, уступила место власти Шамиля, всенародно избранного имамом. Обычное право, направлявшее жизнь этих племен, вытеснялось вводимым Шамилём единым правом мусульман – шариатом, осуществляемым представителями духовенства: муллами, кадиями и муфтиями. Чечня и Дагестан были разделены на особые округа, или наибства, управляемые наибами, назначавшимися имамом. Высшим административным управлением края был верховный совет под председательством Шамиля. Контроль над действиями наибов и других властей осуществлялся при помощи мухтасибов, назначаемых имамом из честных и лично ему известных людей. Такими мерами Шамиль старался объединить признавшие его племена.

Военная история имамата Шамиля свидетельствует о крупном его стратегическом таланте. Осторожный и настойчивый, не переоценивавший собственных сил и строго учитывавший силы противника, Шамиль вполне соответствовал трудности лежавшей перед ним задачи. Фанатик сам, он требовал от других фанатизма в «борьбе с неверными». Мюриды являлись ценным материалом, с помощью которого Шамиль получил возможность осуществлять свои планы. Беспрекословно преданные Шамилю, готовые умереть по приказу своего имама, мюриды были основным ядром войска Шамиля. Шамиль мечтал создать из горцев регулярную армию. Горцы, предводительствуемые Шамилём, много лет оказывали упорное сопротивление более сильным и многочисленным русским войскам. Партизанские действия в обстановке Кавказских гор наносили серьезный урон растянутым силам царской армии.

В 1859 году после ряда военных неудач Шамиль был окружен и сдался в плен. Надо сказать, что русские власти поступили с ним достаточно милосердно – он был сослан вместе с семьей на поселение в Калужскую область. С устранение его от руководства война пошла успешно для русской армии. К 1864 году весь Северный Кавказ окончательно присоединился к Российской империи.

Июньским днем 1797 года, в семье коваля Денгава из дагестанского селения Гимры родился мальчик, которого назвали Али. Здоровье ребенка было очень слабым. С каждым днем он буквально угасал.

Гимры – село высокогорное, и увидеть орлов здесь можно часто. Как-то раз, сельчане увидели орла с большими белоснежными крыльями, который кружил над домом Денгава, будто высматривая что-то. Вдруг он бросился к земле и тут же обратно взмыл к небу. Тут-то все и увидели, что он поймал во дворе коваля большую змею. Это стало добрым знаком для родителей Али. Они решили сменить имя мальчику. По преданию, это помогает, когда нужно «обмануть» злых духов. Али получил имя Шамиль.

С этих пор мальчик начал крепнуть. Он значительно обгонял своих сверстников по росту и развитию. Ему не было равных в учебе, борьбе, стрельбе и скачках. К учебе он относился крайне серьезно и с большим интересом. Чтение было его любимым занятием. После того, как школьный педагог вызвал Денгава, чтобы сообщить, что ему больше нечему научить его сына, мальчик решил отправиться по соседним аулам в поисках знаний.

В путь он отправился вместе со своим старшим товарищем Гази-Мухаммадом. Друзья проходили обучение у лучших мудрецов того времени: Джамалуддина Казикумухского, являющегося потомком пророка Мухаммада, и Магомеда Ярагского, который поспособствовал изменению мировоззрения Шамиля и Гази-Мухаммада.

Вернувшись, они уже не хотят жить по-прежнему. В них горит огонь справедливости. Им хочется изменить уклад жизни горцев, сделав их жизнь более достойной.

В 1829 году, на съезде представителей народов Дагестана Гази-Мухаммаду присваивается почетное звание имама. Шамиль становится его правой рукой во всех делах.

Стоит отметить, что , к тому времени, шла уже полным ходом, поэтому товарищам приходилось решать вопросы обустройства сел в перерывах, между ожесточенными боями.

Всего два года пробыл на своем посту Гази-Мухаммад. В одном из боев, он, Шамиль и несколько мюридов оказываются окруженными в гимринской башне. Сдаваться никто не собирался, но уйти живыми шансов не было никаких. Гази-Мухаммад распахнул ворота башни, выходя к своей смерти от пуль царской армии с гордо поднятой головой.

Шамиль, взобравшись наверх башни, спрыгнул оттуда вниз. Так как башня находилась на небольшом пригорке, ему удалось таким образом перескочить своих врагов, приземляясь уже позади них. Естественно, за ним началась погоня. Однако, путем жесткого сопротивления, ему удается отбиться от своих преследователей.

Обессиленный Шамиль лежал на поляне. Он не верил, что ранения позволят ему выжить, он просто ждал часа смерти. И тут он вновь увидел в небе того же самого орла, который в детстве прилетал к ним во двор. Это вселило надежду и придало сил. Ему удалось добраться до лекаря Абдул-Азиза, который был другом его отца. А встав на ноги, после долгих месяцев лечения, он женится на дочке Абдул-Азиза.

Нелегкий пост имама

Решив избрать нового имама, люди хотели видеть на этой должности Шамиля. Однако тот отказался от такого почетного звания, сказав, что пока еще не готов к этому посту, но в любом сражении все могут на него рассчитывать. Имамом был избран Гамзат-Бек, которому так же, как и Гази-Мухаммаду, был уготован очень короткий срок правления. Через два года Гамзат-Бек был предательски убит в мечети, куда он пришел на молитву.

В 1834 году в ауле Ашильта, единогласным решением, имамом назначают Шамиля. Имам Шамиль, краткая биография которого невозможна, так как жизнь его череда выдающихся многочисленных событий. Работал он постоянно. Имамат, созданный им, был разделен на несколько округов, которые назывались «наибства». В каждом округе был назначен наиб, который строго следил за исполнением всех указаний имама.

При Шамиле был создан Верховный совет, казна, некое подобие армии и военные чины. Шамиль запретил кровную месть и ввел законы и штрафы, о чем раньше здесь никто не мог и подумать. Через шесть лет Шамиля признает имамом и чеченский народ.

Заложник царя

Столицей имамата был аул Ахульго у стен которого и произошла одна из самых кровопролитных битв Кавказской войны. В 1836 году царской армией, под командованием генерала Граббе, продолжалась несколько месяцев. Горцы не сдавались. Гибли не только мужчины, но и женщины с детьми. Несмотря на полную блокаду, сдаваться никто не соглашался.

Граббе, через парламентера, предложил Шамилю сдаться вместе со своим восьмилетним сыном Джамалуддином, тогда он гарантировал прекращение осады. Шамиль ответил отказом. Штурм возобновился с новой силой. Уже практически не осталось мужчин, которые могли бы сдерживать атаки. Зная, что Джамалуддину не причинят зла, Шамиль был вынужден отдать своего сына в заложники, спасая оставшихся сельчан. Сам он, с небольшим отрядом, сумел прорваться в соседнюю Чечню.

Джамалуддин был увезен в Россию и определен в кадетский императорский корпус для сирот. Были у имама еще три сына и две дочери, но все последующие 15 лет его душа болела за ребенка, который воспитывался теперь чужими людьми. Случай помог Шамилю снова увидеть своего ребенка. Его отряд захватил поместье армянского князя Чавчавадзе, пленив княгиню и ее сестру. Княгинь было решено обменять на сына Шамиля. Пока ожидался ответ от царя Николая Первого, их поселили в доме Шамиля. Позже, графиня Чавчавадзе отзывалась о Шамиле, как об образованном и обаятельном человеке.

В 1840 году Шамиль женится во второй раз. Его избранницей становится дочь зажиточного купца из Моздока Анна Улуханова, попавшая в плен к горскому отряду. Однако, полюбив имама всей душой, она согласилась принять ислам и стать женой Шамиля. До конца жизни Шамиль был влюблен в свою Анну, которая взяла себе мусульманское имя Шуанат и родила ему пятерых детей.

Джемал-Эддин Шамиль – так звали Джамалуддина русские, к этому времени уже имел звание корнета, был доволен своей службой и любил Россию. Перед возвращением на Родину, он был приглашен во дворец, где Николай Первый просил его передать отцу, что он хочет мира.

Отвыкший от горного климата и горской жизни, 26-летний Джамалуддин заболевает чахоткой и умирает, до последнего дня прося отца примириться с Россией.

Почетный пленник

После вступления на престол императора Александра Второго Кавказская война начала свою завершающую фазу. Князем Барятинским, который был другом детства нового царя, подкупались самые ключевые фигуры на Кавказе. Это и сломило имамат Шамиля. Процветала разрозненность и повсеместное предательство имама.

Понимая свое бессилие, Шамиль все же рассчитывал продержаться на вершине горы Гуниб, отбиваясь от царских отрядов. Но, силы были не равны. Чтобы спасти тех, кто остался, Шамиль принимает решение сдаться.

25 августа 1859 года произошла историческая встреча имама с князем Барятинским у подножия Гуниба. Барятинский встретил Шамиля, ничем не задев его достоинство, а наоборот, проявив все возможное уважение. А уже в середине сентября Александр Второй встретился с Шамилем и даже вручил ему золотую саблю, поблагодарив его за сделанный шаг к созданию мира.

Шамиль побывал в нескольких российских городах, не переставая удивляться красоте и величию России. А особенно он поражался тому, как его встречают люди. Он считал, что они обязаны его ненавидеть, но его встречали везде как героя, называя Кавказским Наполеоном.

Поселили Шамиля в Калуге. Ему с семьей был выделен красивый трехэтажный дом. Шамиль часто выезжал, знакомился с бытом людей, посещал госпитали, где лежали раненые солдаты царской армии, следил за театральной жизнью. Словом, это не была жизнь пленника, это была жизнь почетного гостя.

В 1861 году Шамиль обращается к императору с просьбой, о поездке к мусульманским святыням в Мекку. Пригласив Шамиля и его старшего сына Гази-Магомеда в Царское село, Александр пообещал отпустить его, но только позже. Пока, он считал это нецелесообразным, так как в горах еще не все было замирено.

Сын Шамиля Магомед-Шапи поступает на службу к Александру в Кавказский эскадрон. Третья жена Шамиля Загидат подарила имаму сына Магомеда-Камиля уже в Калуге. Здесь же, Шамиль принимает присягу на верность императору.

Годы брали свое, Калужский климат перестал подходить имаму, и было принято решение о переезде в Киев. Перед отъездом, Шамиль сходил на кладбище, попрощаться с семнадцатью родственными могилами, которые он оставлял здесь.

Сидя на берегу Днепра в Киеве, Шамиль понимал, что настало время отправляться в свой последний поход. Он снова просит императора о поездке в Мекку, обещая, что сыновья его останутся. И вот, разрешение получено. 16 февраля 1869 года Александр Второй дает свое согласие. Сбылась самая заветная мечта имама Шамиля.

Скончался имам Шамиль биография которого будет пересказываться еще не одну сотню раз, 4 февраля 1871 года, после завершения своего паломничества, в Медине. Там же он и был похоронен на кладбище Аль-Бакия, где покоятся еще очень многие досточтимые люди мусульманского мира.

История Имама Шамиля лишнее подтверждение того, что никогда не поздно переосмыслить свои взгляды и найти общий язык даже с самым сильным противником.

Шамиль (1797—1871) — предводитель кавказских горцев, в 1834 признанный имамом. Объединил горцев Западного Дагестана и Чечни, а затем и Черкесии в теократическое государство Имамат и до взятия в плен при штурме Гуниба в 1859 князем Барятинским энергично вёл борьбу против русской власти. Перевезённый в Калугу, а затем в Киев, получил наконец обещанное ещё на Гунибе разрешение совершить паломничество Хадж в Мекку, где и умер.

По национальности аварец, родился в селении Гимры (Генуб) общества Хандалал Кавказской Аварии (Унцукульский район, Зап. Дагестан) около 1797 года. Имя данное ему при рождении — Али — было измененено его родителями на «Шамиль» ещё в детском возрасте. Одаренный блестящими природными способностями, он слушал лучших в Дагестане преподавателей грамматики, логики и риторики арабского языка. Проповеди его односельчанина Гази-Мухаммада (1795—1832) (Кази-муллы), первого имама и проповедника "священной войны" — газавата, — увлекли Шамиля, который стал сначала его учеником, а потом и ярым сторонником. У Шамиля было две жены Шуанет и Заидад, первая была урождённой Анной Ивановной Улухановой, армянкой по национальности .

25 августа 1859 года Шамиль вместе с 400 сподвижниками был осажден в Гунибе и 26 августа (по новому стилю - 7 сентября) сдался в плен на почетных для него условиях (см. Взятие Гуниба).

После приема в Петербурге императором ему была отведена для жительства Калуга.

В августе 1866 года в парадной зале Калужского губернского дворянского собрания Шамиль вместе с сыновьями Гази-Магомедом и Магомедом-Шапи принес присягу на верноподданство России. Спустя 3 года Высочайшим Указом Шамиль был возведен в потомственное дворянство.

В 1868 году зная, что Шамиль уже немолод и калужский климат не лучшим образом сказывается на его здоровье, император решил выбрать для него более подходящее место, каковым стал Киев.

В 1870 году Александр II разрешил ему выехать в Мекку, где он и скончался в марте (по другим сведениям в феврале) 1871 года. Похоронен в Медине (ныне Саудовская Аравия).

ПРЖЕЦЛАВСКИЙ П. Г. "ДНЕВНИК" 1862 — 1865. Нижеследующие рассказы о событиях, сопровождавших домашний быт Шамиля в Калуге, как свидетельство очевидца, представляют самый полный характеристический очерк бывшего имама, портрет которого, гравюра на меди, приложен к “Русской Старине”, изд. 1877 г., том XVIII.

В доме Шамиля существуют две партии, а именно так называемая “Джомал-Еддиновская”, во главе которой стоит жена имама Заидат, поддерживаемая двумя родными братьями: Абдзфахманом и Абдурагимом, и партия сыновей Шамиля — пасынков Заидат: Кази-Магомета и Магомета-Шафи (до вступления моего на должность пристава, Магомет-Шафи был уже принят в Собственный Его Величества конвой — корнетом. - прим. П.). Обе эти партии друг перед другом стараются захватить в свои руки власть над слабым по характеру и до смешного не умеющим располагать своей волей, Шамилем... Влияние Заидат над мужем, как в нравственном, так и в материальном отношениях, так велико, что Кази-Магомет и Магомет-Шафи всегда остаются на заднем плане, в роли обиженных и признающих, что им невозможно бороться с женщиной, которая, умея держать в руках своих волю имама Чечни и Дагестана, не выпустит из них воли и калужского пленника....

Шамиль старается поддержать в своем доме правила строгого “мюридизма” и постоянно мечтает о переселении, со всем своим семейством, в пределы Блистательной Порты. Считая невозможным просить о том прямо, он изыскивает предлоги писать письма, то к военному министру, то к бывшему наместнику Кавказскому князю А. И. Барятинскому, косвенно напоминая ими о себе и о своем желании, которое он высказал лично в бытность свою в Москве и Петербурге. Справедливость заставляет меня заявить, что в одном калужском доме Шамиля столько фанатизма — сколько его нет ныне во всем Дагестане!... Для возбуждения к себе сочувствия влиятельных лиц, на письмах своих калужский пленник подписывался прежде: “Раб Божий, Шамуиль”, потом: “Раб Божий, бедный Шамуиль”, а теперь стал писать: “Раб Божий, бедный старец Шамуиль” (Стих 39-й главы 76-й Корана учит мусульман: “Если вы располагаете какой хитростью, то приводите ее в исполнение” (против неверных). В деле интернационализма, фанатики-мусульмане не уступят иезуитам. - прим. П.).

Кази-Магомет , старший сын Шамиля, — отъявленный фанатик, искусно маскирующийся в обществе с русскими, но для меня понятный. Желания и поступки свои он слепо подчиняет желанием отца. Впрочем, в случае выезда в Мекку, сын имама едва ли не попросит отпустить его по временному паспорту, для того, чтобы: если будет хорошо в Турции или Египте, остаться там; а не хорошо, — так возвратиться в Россию, где он рассчитывает получать от правительства огромный пенсион. Более знатные происхождением или делами мусульмане, при переселении из наших владений в Турцию, предполагают, что султан, обрадованный их появлением, возведет их в сан пашей, назначит правителями отдельных областей, и т. д.

Магомет-Шафи , второй сын Шамиля, доволен настоящим. В нем вовсе нет фанатизма, и он забыл бы о его существовании, если бы реже бывал в отпусках, в обществе отца и брата, отвергающих правило, что “в чужой монастырь со своим уставом не входят”.

Абдурахман , зять Шамиля, считающий себя “алимом” (ученым) и гордый происхождением от потомков пророка Магомета “Завидь-Курба” — фанатик в душе и хитер до наглости. При полном убеждении, что я хорошо знаю характер, обычаи и религиозные постановления магометан, он и меня старается иногда обмануть своими изворотливыми толкованиями и рассказами. Абдурахман не знает на что решиться: ехать ли с имамом в Мекку, или остаться в Дагестане? Разговоры его по этому предмету всегда полны задних мыслей, могущих быть понятыми как вопросы: “Сделает ли меня турецкий султан сановником?” или: “Если я захочу ехать в Мекку, не предпочтет ли русское правительство оставить меня здесь, и зачислить на службу прямо офицером, подобно Магомету-Шафи?” и т. д. Отрицательный ответ, что он не может рассчитывать ни на то, ни на другое — мучит тщеславного Абдурахмана.

— В таком случае, я лучше поеду в Турцию, — говорит он.

— Это еще вопрос, — отвечал я ему. — Если правительству будет угодно отпустить вас в Мекку, то это разрешение коснется только Шамиля и Кази-Магомета, как военнопленных, которым оказывается помилование. Ты же прибыл с имамом в Калугу по своей доброй воле, и ни более, ни менее, как житель Дагестана, а, следовательно, должен подчиняться тем правилам, которыми там руководствуются при увольнении жителей в Мекку; — по этим правилам, ты еще слишком молод для того, чтобы сделаться высокопочтенным “гаджием” (посетившие гроб пророка Магомета мусульмане секты “Сунни” получают звание “гаджи”, дающее им почет и некоторые преимущества в обществе. - прим. П.).

Абдурагим — зять Шамиля — молодой человек, чуждый фанатизма и претензии на ученость. Он большею частью проводит время в обществе с русскими, ведет себя прилично, и тайком курить папиросы, мало заботясь о выезде в Мекку и Медину. — Искреннее желание его в том, чтобы, поступив на службу в русскую кавалерию, дослужиться до офицерского чина. Оба зятя Шамиля самоучкою хорошо говорят по-русски, а Абдурагим порядочно читает и пишет.

Омар-Мехтев , житель селения Кумух, молочный брат дочери Шамиля, Наджават, — молодой человек относительно хорошей нравственности, без фанатизма, но нерешительный. Желание его заключается в том, чтобы быть отправленным на родину, и поступить там на службу в местную милицию.

Щуанет (ренегатка — из армян, Анна Ивановна Улуханова), жена Шамиля, женщина добрая, но в семейном быту бессловесная, уступчиво повинующаяся владычеству в доме имама второй его жены: Заидат. — Шуанет до того отатарилась, что в угодность мужу даже не хотела видеть приехавшего в Калугу по торговым делам дальнего своего родственника, моздокского армянина Халатова, и помочь ему несколькими рублями при его критических обстоятельствах.

Заидат , дочь ефендия Джамал-Еддина-Кази-Кумухского, пропагандировавшего некогда “таррихат” в Дагестане, — вторая жена Шамиля. Ее можно назвать главою всего дома. Ни одно дело не проходит без ее вмешательства; все промахи, какие только делал и делает Шамиль в Калуге, были отчасти следствием ее советов; все беспокоящие начальство письма, pro и contra его просьб и домогательств, писались по ее почину. Когда Шамиль, вопреки моим советам, написал письмо к военному министру с просьбою о переселении его из Калуги в другой город, и потом новое письмо, с просьбой об оставлении его в Калуге, то, по передаче мне этого последнего письма для отправки на почту, он спросил переводчика Мустафу:

— Что говорит полковник? Верно он сердится, что я не послушался его прежде?

— Полковник говорит, что вы, имам, напрасно слушаетесь женщин, — отвечал Мустафа!

— Это совершенно правда, — отвечал Шамиль; — они-то именно и не дают мне покоя!...

В мае месяце 1862-го года, сын Шамиля, корнет лейб-гвардии кавказского эскадрона Собственного Его Величества конвоя, Магомет-Шафи, прислал из С.-Петербурга в г. Калугу жену свою Аминат, с тем, чтобы она была отправлена далее, в Дагестан, с всадником того же конвоя, родственником ее, Исмаилом Халатау, которому для этой цели выданы были от казны прогонные деньги. Аминат в это время была на седьмом месяце беременности; при всем том, для поправления расстроенного здоровья, решилась посетить родину.

Шамиль, опасаясь, что Аминат, как женщина беременная, не выдержит трудности предстоящего ей пути в Дагестан, и более — отправку ее с Исмаилом, дальним родственником, находя делом противным “шариату” — оставил Аминат у себя, не смотря на то, что она со слезами умоляла имама или возвратить ее к мужу в Петербург, или дозволить продолжать путь на Кавказ, но никак не оставлять в Калуге, где она, в семье Шамиля, не встречая родственного расположения, обречена будет жизни затворнической и скучной.

Со своей стороны, я полагал лучшим отправить жену корнета Магомет-Шафи в Дагестан, но прибывший одновременно с ней в Калугу, для отвоза тела умершей жены Кази-Магомета, Каримат (Каримат, жена Кази-Магомета, дочь Елисунского султана генерал-майора Даниель-бека, умершая от чахотки, просила, чтобы ее тело было отправлено на родину, что и исполнилось на казенный счет.) в г. Нуху, корпуса фельдегерей капитан Гузей Разумов, передал мне, что желанием правительства есть оставить Аминат в России. Отправка Аминат на родину, по моему мнению, сократила бы Магомету-Шафи домашние расходы и, без сомнения, восстановила бы расстроенное здоровье этой бедной женщины.

В июне месяце, корнет Магомет-Шафи прибыл в Калугу, пользуясь данным ему отпуском. Из слов предместников моих, полковника Богуславского и капитана Руновского, сделалось мне известным, что Шамиль, при отправлении сына на службу, назначил ему содержание по 2 т. руб. в год. При окончании срока отпуска, корнет Магомет-Шафи, готовясь к выезду из Калуги, обратился к отцу с просьбою о выдаче ему положенных денег, но, получив отказ, должен был прибегнуть к моему содействию. На просьбу мою: выдать Магомету-Шафи обещанную сумму и дозволить, чтобы на время он оставил жену свою в Калуге, имам дал весьма странный ответ, удививший меня и уклончивостью, и отсутствием здравого смысла: в отношении денег, Шамиль, ссылаясь на их недостаток, отозвался, что давать сыну содержания не может и не хочет, потому что “он не его сын” (старик не сочувствовал определению сына на службу в ряды неверных. - прим. П.), и, наконец, предлагая 300 руб., заключил свою речь замечанием, что Шафи, будучи его гостем, три месяца держал пару лошадей, прокормление которых стоило ему, Шамилю, до 400 рублей. Убедив старика, что я сам, имея на конюшне три лошади, издерживаю на фураж в месяц не много более 30 р., а, следовательно, содержание лошадей Шафи стоило не 400, но 60 р., я с большим трудом упросил Шамиля отдать сыну тысячу рублей за прошлое полугодие. При вручении денег, вычета за содержание лошадей не последовало: присутствие мое стеснило старика.

1877 — всеобщее шариатское восстание в Дагестане как реакция на начало Русско-Турецкой войны 1877—1878 гг. Спровоцировано вестями об успешной высадке мухаджиров в Абхазии и о наступлении сына имама Шамиля — маршала османской армии Гази-Мухаммада под Карсом. Основные центры восстания: Ичкерия, Согратль, Гази-Кумух, Цудахар, Телетль, Ассах и др. Краткосрочная реставрация большинства ханств. Несмотря на первые успехи (взятие Кази-Кумухской крепости и уничтожение русского гарнизона), восстание подавлено, основные зачинщики казнены, тысячи участников и подозреваемых с семьями высланы в разные регионы России (от Карелии до Иркутска).
_ _ _

Что касается северокавказцев, то эмигрантские представители объеденились под руководством Саида Шамиля , который был внуком имама Шамиля - легендарного лидера, возглавившего сопротивление горцев во время Кавказской войны 1860-х г.г.
Саид вырос в Турции, принимал участие в Первой мировой войне, а после нее, в 1917 г., приехал на родину предков и стал одним из лидеров так называемой "горской республики". Через некоторое время после взятия Дагестана и Чечни Красной армией Саид попробовал снова поднять восстание, но безуспешно.
Вернувшись в Турцию, Саид Шамиль организовал союз горско-азербайджанской эмиграции, а после - возглавлял Северокавказский коммитет, который вскоре активно начал сотрудничать с германским руководством. Он также пытался создать "Кавказскую неделимую добровольческую армию" как отдельное формирование в турецких войсках, но его план успеха не имел.
После 1936 г. некоторые его товарищи переехали из Турции в Германию, что отвечало замыслам германского коммандования в тот момент - уговорить некоторых лидеров эмиграции переехать в Берлин, чтобы упростить их взаимоотношения.

Э.Абрамян «Кавказцы в Абвере». Москва. 2006. С. 42.