Оперный певец, лирико-драматический тенор, солист Большого театра России, Народный артист СССР и Грузинской ССР Зураб Лаврентьевич Соткилава родился 12 марта 1937 года в Сухуме (Абхазия). Его отец, Лаврентий Соткилава, был историком, мать, Ксения Карчава, работала врачом.
С детства Зураб увлекался футболом. В 16 лет он вошел в состав команды юниоров сборной Грузии, затем стал ее капитаном. В 1956 году команда одержала победу во Всесоюзных соревнованиях, и Соткилаву приняли в основной состав тбилисского "Динамо".
Вокалом Зураб начал заниматься в юношеском возрасте с профессором тбилисской консерватории Николаем Бокучава. Занятия проходили в промежутке между футбольными тренировками и играми.
После травмы, полученной в 1959 году, Соткилава и решил посвятить себя оперному пению.
В 1960 году, после окончания горного факультета Грузинского политехнического института (ныне Грузинский технический университет), он был принят в Тбилисскую государственную консерваторию имени В. Сараджишвили. Сначала его голос определили как баритон, но, учась на третьем курсе, Соткилава попал в класс Давида Андгуладзе, который открыл у студента лирико-драматический тенор, что обусловило дальнейшие достижения молодого певца.
В 1965 году Зураб Соткилава окончил Тбилисскую консерваторию, в 1972 году — аспирантуру при Тбилисской консерватории.
После окончания консерватории он был принят в Тбилисский театр оперы и балета имени З. Палиашвили. Здесь Соткилава успешно дебютировал, исполняя ведущие партии в различных операх, среди которых "Тоска" и "Богема" Джакомо Пуччини, "Риголетто" Джузеппе Верди, национальные оперы "Абесалом и Этери" Захария Палиашвили, "Миндия" Отара Тактакишвили и другие.
В 1966-1968 годах Зураб Соткилава стажировался в театре "Ла Скала" под руководством Дженнаро Барра и Энрико Пьяцца, где подготовил партии герцога в опере "Риголетто" Джузеппе Верди, Хозе в "Кармен" Жоржа Бизе, Турриду в "Сельской чести" Пьетро Масканьи. После этого в Италии его стали называть одним из лучших интерпретаторов итальянской оперной классики.
В 1973 году Соткилава дебютировал в Большом театре в партии Хозе в опере "Кармен".
В 1974 году певец был приглашен в оперную труппу Большого театра.
В Большом в разные годы он исполнял партии Манрико в опере "Трубадур", Радамеса в "Аиде", Ричарда в "Бале-маскараде", Измаила в "Набукко" и Отелло в одноименной опере Джузеппе Верди, Марио Каварадосси в "Тоске" Джакомо Пуччини, Туридду в "Сельской чести" Пьетро Масканьи. В репертуаре певца российские оперы "Иоланта" Петра Чайковского, "Садко" Николая Римского-Корсакова, "Борис Годунов" и "Хованщина" Модеста Мусоргского. Зураб Соткилава был первым исполнителем партий барона Каллоандро в "Прекрасной мельничихе" Джованни Паизиелло и Арзакана в "Похищении луны" Отара Тактакишвили.
Зураб Соткилава женат. У тенора две дочери — Теа (1967 года рождения) и Кетино (1971 года рождения).
Материал подготовлен на основе информации РИА Новости и открытых источников
Как защитник «Динамо» стал оперной звездой и солистом Большого театра
18 сентября умер Зураб Лаврентьевич Соткилава . Знаменитый тенор был человеком уникальным - не только по своим голосовым данным. Звание народного артиста СССР было присвоено ему в 1979 году. А за 20 лет до этого Соткилава в составе тбилисского «Динамо» стал бронзовым призером чемпионата СССР по футболу. «Спорт №1» сначала чуть не лишил мир оперной звезды, а потом то мешал, то, наоборот, помогал выдающейся артистической судьбе Зураба Лаврентьевича.
Казненные бутсы
Малая родина Соткилавы – солнечный Сухуми, мальчик появился на свет в марте 1937 года. Как и в подавляющем большинстве грузинских семей, в его семье все пели и играли на разных инструментах. Зураба же пение всерьез не интересовало, он обожал футбол. В его военном и послевоенном детстве мячей не было. Мальчишки вырывали траву, на корнях которой болтался ком земли, на нем и отрабатывали приемы.
Зураб стремительно рос как футболист. В сухумском «Динамо» парнишка играл на позиции защитника, что предполагает настырность и цепкость. Эти качества в полной мере проявились в дальнейшей биографии Соткилавы. Мама была в полном ужасе. Она-то специально накопила денег, приобрела для сына пианино и за руку отвела парня в музучилище. Там сказали: на пианино в 12 лет учиться поздно, давайте в класс пения. Мама воспряла духом…
А сын в это время в спортивной секции получил настоящее чудо – венгерские бутсы. Он не только с ними спал, но и каждый кусочек дефицитного тогда масла использовал, чтобы смазать свою драгоценную обувь. Мама же, случайно встретив педагога по музыке, выяснила, что Зураб в училище вообще не появляется. В сердцах женщина вытащила бутсы из-под полушки и хватила по ним топором.
Лишний билетик
Но Зураба это не остановило. В 16 лет его приглашают в состав тбилисского «Динамо – одного из лучших советских футбольных клубов, затем – в молодежную сборную Грузинской ССР. Мама пришла в еще больший ужас: ведь она мечтала, что сын будет ей подмогой и опорой, а он уезжал все чаще и дальше. Единственное, что ее примиряло с футболом, - это то, что в Тбилиси Зураба пообещали «устроить» в мединститут. Но конкурс оказался настолько высоким, что даже футбольные связи не помогли, и юноша был вынужден поступить в политехнический на специальность горного инженера.
Однажды 18-летний Зураб приехал навестить мать. В гости зашла подруга семьи, пианистка. Вместе с матерью они в который раз принялись уговаривать парня не зарывать музыкальный талант в землю, обещали подключить профессора Тбилисской консерватории. У Зураба все это летело мимо ушей.
Но с профессором все-таки пришлось познакомиться. Корифей музыки стал обращаться к юноше с просьбой достать билеты на матчи тбилисского «Динамо». Между прочим, о голосе Зураба он поначалу был невысокого мнения. Но когда Зураб получил несколько серьезных травм и понял, что с футболом надо заканчивать, а горное дело его не увлекает, профессор стал все-таки заниматься с Соткилавой и пришел к выводу, что шанс выйти на сцену у бывшего защитника есть.
Новым голосом
Сразу после окончания политеха Соткилава успешно сдал экзамены в знаменитую тбилисскую консерваторию. Там же он увидел свою будущую жену Элисо , которая училась на пианистку. Как признавался Зураб Лаврентьевич, он два года к ней не подходил, но и других кавалеров незаметно оттирал. Однажды после студенческого концерта Элисо наградила Зураба конфеткой, и с тех пор начался их роман. Позже в семье родились две дочери, которые потом подарили родителям внуков.
Настырность Соткилавы помогла ему осуществить певческую мечту. В консерватории он пел баритоном, но хотел стать тенором, как великий Марио дель Монако . Преподаватель ему отвечал примерно так: мало ли, кем я хочу быть, что дано от природы, того не переделаешь. Тогда Зураб обратился к профессору Давиду Андзуладзе . Во многом благодаря этому человеку мир узнал тенора Соткилаву.
Спорт и муза
Уже после окончания консерватории Зураба решили направить на стажировку в миланский Ла Скала. Но из зависти кто-то настрочил на молодого певца анонимку. Пришлось ехать разбираться в Москву. Когда артист вошел в кабинет, человек, вставший из-за стола, тут же сказал: «Я вас знаю, я вас видел игроком!» И начал инструктировать, что делать в Италии, если начнутся провокации.
В Милане в музыку снова вмешался футбол, впрочем, там эти две стихии правят безраздельно. У театральных меценатов была привычка собираться и гонять мяч на стадионе. Проигравшая команда накрывала шикарный стол. Однажды, разведав, что стажер Соткилава вроде бы что-то понимает в футболе (подробностей они не знали), итальянцы пригласили его в команду. Профессионал «возил» несчастных меценатов всю игру. С тех пор Зураб регулярно играл с ними и благодаря этому хорошо выучил итальянский.
Учитель - джентльмен
В 1973 году произошло несчастье – в Тбилиси сгорел Грузинский театр оперы и балета. Зураба пригласили в Москву, в Большой театр, репетировать партию Хозе в «Кармен». Через несколько лет он спел на этой знаменитой сцене одну из труднейших оперных партий – Отелло , на которой многие звезды теряли голоса, а один певец, взяв высокую ноту, от сильного вдоха даже сломал ребро.
Впоследствии Соткилава пел в театрах Парижа, Милана, городов США и везде снискал восторженные отзывы.
Еще в середине 70-х годов он стал преподавать. Его обожали студенты, которые рассказывали, что мало кто так возится со своими учениками, как Зураб Лаврентьевич. Девушки восхищались его джентльменством.
Среди учеников Соткилавы - тенор Владимир Богачев , баритон Владимир Редькин , тенор Алексей Долгов и многие другие.
Жизнь до последней ноты
В начале 2015 года Соткилава узнал о своем страшном диагнозе – раке поджелудочной железы. 78-летний тенор сказал: «Я буду петь, пока могу выходить на сцену».
…Он не раз видел, как его друзья всеми силами боролись за жизнь. Одним из самых близких ему людей был знаменитый комментатор Николай Озеров . Кстати, однажды Соткилава выступал в спектакле, Озеров находился на своем постоянном месте в ложе, которое было совсем недалеко от сцены. В это время московский «Спартак» играл с тбилисским «Динамо». В какой-то момент Соткилава увидел, что суфлера нет на месте. Вскоре тот появился и шепотом сообщил из будки: «3-1, в пользу Тбилиси». Обрадованный Соткилава вышел на авансцену, оказавшись практически нос к носу с Озеровым, и прямо между музыкальными фразами умудрился прошептать: «Три - один, в пользу наших!»
Буквально накануне смерти Николай Николаевич пришел в Большой послушать друга в «Бале-маскараде». «Всё равно умру, так хоть тебя увижу», - объяснил знаменитый комментатор. Оба они были беззаветно преданы искусству и спорту.
Имя певца известно сегодня всем любителям оперного искусства и в нашей стране, и за рубежом, где он гастролирует с неизменным успехом. Их захватывают красота и сила голоса, благородная манера, высокое мастерство, а главное, эмоциональная самоотдача, которая сопровождает каждое выступление артиста и на театральной сцене, и на концертной эстраде.
Зураб Лаврентьевич Соткилава родился 12 марта 1937 года в Сухуми. «Вначале, наверное, следует сказать о генах: мои бабушка и мама здорово играли на гитаре и пели, - говорит Соткилава. - Помню, они садились на улице возле дома, исполняли старые грузинские песни, а я им подпевал. Ни о какой певческой карьере ни тогда, ни позже не думал. Интересно, что много лет спустя отец, у которого слуха нет вообще, поддержал мои оперные начинания, а мама, обладающая абсолютным слухом, была категорически против».
И все же в детстве главной любовью Зураба было не пение, а футбол. Со временем у него обнаружились неплохие способности. Он попал в сухумское «Динамо», где в 16 лет считался восходящей звездой. Соткилава играл на месте крайнего защитника, много и удачно подключался к атакам, бегая стометровку за 11,1 секунды!
В 1956 году Зураб стал капитаном сборной Грузии в возрасте до 20 лет. Через два года попал в основной состав тбилисского «Динамо». Самой памятной для Соткилавы стала игра с московским «Динамо».
«Я горжусь тем, что выходил на поле против самого Льва Яшина, - вспоминает Соткилава. - Мы познакомились с Львом Ивановичем поближе, уже когда я был певцом и дружил с Николаем Николаевичем Озеровым. Мы вместе ездили к Яшину в больницу после операции... На примере великого вратаря я лишний раз убедился в том, что чем большего человек достиг в жизни, тем он скромнее. А матч тот мы проиграли со счетом 1:3.
Это, кстати, была моя последняя игра за «Динамо». В одном из интервью я сказал, что певцом меня сделал нападающий москвичей Урин, и многие решили, будто он меня покалечил. Ни в коем случае! Он меня просто вчистую переиграл. Но это было полбеды. Вскоре мы полетели в Югославию, где я получил перелом и вылетел из состава. В 1959 году попытался вернуться. Но окончательно поставила точку в моей футбольной карьере поездка в Чехословакию. Там я получил очередную серьезную травму, и через какое-то время меня отчислили...
В 58 м, когда я играл в тбилисском «Динамо», на неделю приехал домой в Сухуми. Однажды к родителям заглянула пианистка Валерия Разумовская, которая всегда восхищалась моим голосом и говорила, кем я в конце концов стану. Я тогда никакого значения ее словам не придавал, но все-таки согласился прийти к какому-то заезжему профессору консерватории из Тбилиси на прослушивание. Особого впечатления мой голос на него не произвел. И тут, представляете, опять решающую роль сыграл футбол! В «Динамо» в ту пору уже блистали Месхи, Метревели, Баркая и достать билет на стадион было невозможно. Так вот, на первых порах я стал для профессора поставщиком билетов: он приезжал за ними на базу «Динамо» в Дигоми. В благодарность профессор приглашал меня к себе домой, мы начали заниматься. И вдруг он говорит мне, что всего за несколько уроков я сделал большие успехи и у меня есть оперное будущее!
Но и тогда подобная перспектива вызывала у меня смех. Всерьез я задумался о пении только после того, как был отчислен из «Динамо». Профессор выслушал меня и сказал: «Ну что ж, кончай в грязи пачкаться, давай чистым делом заниматься». И через год, в июле 60 го, я сначала защитил диплом на горном факультете Тбилисского политехнического института, а день спустя уже сдавал экзамены в консерваторию. И был принят. Учились мы, кстати, в одно время с Надаром Ахалкаци, который предпочел Институт железнодорожного транспорта. У нас были такие битвы в межинститутских футбольных турнирах, что стадион на 25 тысяч зрителей был битком!»
В Тбилисскую консерваторию Соткилава пришел как баритон, но вскоре профессор Д.Я. Андгуладзе исправил ошибку: конечно, у нового студента великолепный лирико-драматический тенор. В 1965 году молодой певец дебютирует на тбилисской сцене партией Каварадосси в пуччиниевской «Тоске». Успех превзошел все ожидания. В Грузинском государственном театре оперы и балета Зураб выступал с 1965 по 1974 год. Талант перспективного певца на родине стремились поддерживать и развивать, и в 1966 году Соткилаву отправили на стажировку в знаменитый миланский театр «Ла Скала».
Там он стажировался у лучших специалистов бельканто. Работал без устали, а ведь могла и голова закружиться после слов маэстро Дженарро Барра, который писал тогда: «Молодой голос Зураба напомнил мне теноров былых времен». Речь шла о временах Э. Карузо, Б. Джильи и других чародеев итальянской сцены.
В Италии певец совершенствовался два года, после чего принял участие в фестивале молодых вокалистов «Золотой Орфей». Его выступление было триумфальным: Соткилава завоевал главный приз болгарского фестиваля. Через два года - новый успех, на этот раз на одном из самых ответственных Международных конкурсов - имени П.И. Чайковского в Москве: Соткилава удостоен второй премии.
После нового триумфа, в 1970 году, - Первая премия и «Гран-при» на Международном конкурсе вокалистов имени Ф. Виньяса в Барселоне - Давид Андгуладзе сказал: «Зураб Соткилава - одаренный певец, очень музыкален, его голос, необычайно красивого тембра, не оставляет слушателя равнодушным. Вокалист эмоционально и ярко передает характер исполняемых произведений, полно раскрывает замысел композитора. И самая замечательная черта его характера - это трудолюбие, желание постичь все тайны искусства. Он занимается каждый день, у нас почти такое же «расписание уроков», как и в студенческие годы».
«На первый взгляд, - вспоминает он, - может показаться, что я быстро привык к Москве и легко вошел в оперный коллектив Большого театра. Но это не так. Поначалу мне было трудно, и огромное спасибо людям, которые в то время были рядом со мной». И Соткилава называет режиссера Г. Панкова, концертмейстера Л. Могилевскую и, конечно, своих партнеров по спектаклям.
Премьера «Отелло» Верди в Большом театре стала заметным событием, Отелло в исполнении Соткилавы - откровением.
«Работа над партией Отелло, - рассказывал Соткилава, - открыла мне новые горизонты, заставила пересмотреть многое из сделанного, родила иные творческие критерии. Роль Отелло - это та вершина, с которой хорошо видно, хоть до нее и трудно дотянуться. Теперь, когда в том или ином предлагаемом партитурой образе нет человеческой глубины, психологической сложности, мне он не так интересен. В чем счастье артиста? Тратить себя, свои нервы, тратить на износ, не думая о следующем спектакле. Но работа должна вызывать желание так себя тратить, для этого нужны большие задачи, которые интересно решать...»
Другим выдающимся достижением артиста стала партия Туридду в «Сельской чести» Масканьи. Сначала на концертной эстраде, потом в Большом театре Соткилава добился огромной силы образной выразительности. Комментируя эту свою работу, певец подчеркивает: «Сельская честь» - веристская опера, опера высокого накала страстей. Это возможно передать в концертном исполнении, которое, разумеется, не должно сводиться к отвлеченному музицированию по книжечке с нотным текстом. Главное - позаботиться об обретении внутренней свободы, которая так необходима артисту и на оперной сцене, и на концертной эстраде. В музыке Масканьи, в его оперных ансамблях присутствуют многократные повторы одних и тех же интонаций. И здесь исполнителю очень важно помнить об опасности однообразия. Повторяя, например, одно и то же слово, нужно найти подводное течение музыкальной мысли, окрашивающее, оттеняющее различные смысловые значения этого слова. Нет надобности искусственно себя взвинчивать и неизвестно что наигрывать. Патетический накал страсти в «Сельской чести» должен быть чистым, искренним».
Сила искусства Зураба Соткилавы в том, что оно всегда несет людям искреннюю чистоту чувства. В этом секрет его неизменного успеха. Не стали исключением и зарубежные гастроли певца.
«Один из самых сверкающе-прекрасных голосов, которые существуют где-либо сегодня». Так отозвался рецензент о выступлении Зураба Соткилавы в парижском Театре Елисейских Полей. Это было начало зарубежных гастролей замечательного советского певца. Вслед за «шоком открытия» последовали новые триумфы - блистательный успех в США и затем в Италии, в Милане. Оценки американской прессы также были восторженны: «Большой по объему голос превосходной ровности и красоты во всех регистрах. Артистизм Соткилавы исходит непосредственно из сердца».
Гастроли 1978 года сделали певца знаменитостью мирового масштаба - последовали многочисленные приглашения участвовать в спектаклях, в концертах, в грамзаписях...
В 1979 году его художественные заслуги были отмечены высшей наградой - званием народного артиста СССР.
«Зураб Соткилава - обладатель редкого по красоте тенора, яркого, звонкого, с блестящими верхними нотами и крепким средним регистром, - пишет С. Саванко. - Голоса такого масштаба встречаются нечасто. Прекрасные природные данные были развиты и усилены профессиональной школой, которую певец прошел на родине и в Милане. В исполнительской манере Соткилавы преобладают признаки классического итальянского bel canto, что особенно ощущается в оперной деятельности певца. Ядро его сценического репертуара составляют лирико-драматические партии: Отелло, Радамес («Аида»), Манрико («Трубадур»), Ричард («Бал-маскарад»), Хозе («Кармен»), Каварадосси («Тоска»). Поет он и Водемона в «Иоланте» Чайковского, а также в грузинских операх - Абесалома в спектакле Тбилисского оперного театра «Абесалом и Этери» З. Палиашвили и Арзакана в «Похищении луны» О. Тактакишвили. Соткилава тонко ощущает специфику каждой партии, не случайно в критических откликах отмечалась широта стилистического диапазона, присущая искусству певца.
«Соткилава - классический герой-любовник итальянской оперы, - считает Э. Дорожкин. - Все «Дж.» - заведомо его: Джузеппе Верди, Джакомо Пуччини. Однако есть одно существенное «но». Из всего набора, необходимого для образа ловеласа, в полной мере Соткилава обладает, как справедливо заметил в своем послании юбиляру восторженный российский президент, лишь «удивительной красоты голосом» и «природным артистизмом». Для того чтобы пользоваться такой же любовью публики, как жоржсандовский Андзолетто (а именно такого рода любовь окружает сейчас певца), этих качеств маловато. Мудрый Соткилава других, однако, и не стремился приобрести. Он взял не числом, а умением. Совершенно не обращая внимания на легкий неодобрительный шепоток зала, он пел Манрико, Герцога и Радамеса. Это, пожалуй, единственное, в чем он был и остается грузином, - делать свое дело, несмотря ни на что, ни секунды не сомневаясь в собственных достоинствах.
Последним этапным бастионом, который взял Соткилава, стал «Борис Годунов» Мусоргского. Самозванца - самого русского из всех русских персонажей русской оперы - Соткилава спел так, как голубоглазым белокурым певцам, ожесточенно следившим за происходившим из пыльных кулис, спеть и не снилось. Вышел абсолютный Тимошка, - а собственно, Тимошкой Гришка Отрепьев и был.
Соткилава - человек светский. Причем светский в лучшем смысле слова. В отличие от многих своих коллег по артистическому цеху певец удостаивает присутствием не только те мероприятия, за которыми неизбежно следует обильный фуршет, но и те, которые предназначены для настоящих ценителей прекрасного. На банку оливок с анчоусами Соткилава зарабатывает и сам. А жена певца к тому же замечательно готовит.
Соткилава выступает, хотя и не часто, и на концертной эстраде. Здесь его репертуар составляет в основном русская и итальянская музыка. При этом певец стремится сосредоточиться именно на камерном репертуаре, на романсовой лирике, сравнительно редко обращаясь к концертному исполнению оперных отрывков, что довольно распространено в вокальных программах. Пластическая рельефность, выпуклость драматургических решений сочетаются в интерпретации Соткилавы с особой интимностью, лирической теплотой и мягкостью, нечастыми у певца с таким масштабным голосом».
С 1987 года Соткилава ведет класс сольного пения в Московской государственной консерватории имени П.И. Чайковского. Но, несомненно, и сам певец еще подарит слушателям много приятных минут.
ზურაბ სოტკილა&
12 марта 1937, Сухуми, Абхазская АССР, Грузинская ССР, СССР - 18 сентября 2017, Москва, Россия
Советский грузинский и российский оперный певец (лирико-драматический тенор), театральный педагог, спортсмен (футболист)
Заслуженный артист Грузинской ССР (1970).
Народный артист Грузинской ССР (1973).
Народный артист СССР (1979).
С детства увлекался музыкой (учился в музыкальной школе по классу скрипки и фортепиано) и спортом – футболом (играл в школьной команде, затем сухумском клубе).
Окончил Тбилисский политехнический институт по специальности «инженер-маркшейдер». В то же время играл в тбилисском «Динамо» (Сухуми) (1951-1955), «Динамо»(Тбилиси) (1955-1959), а также брал уроки вокала у профессора Н.В. Бокучава. Затем – учеба в Тбилисской консерватории в классе профессора Д.Я. Андгуладзе. По окончании консерватории в 1965 году – солист Тбилисского театра оперы и балета им. З.Палиашвили.
В 1966-68 годах стажировался в «Ла Скала» у маэстро Дж. Барра и Э. Пьяцца.
Дебют певца состоялся на сцене Большого театра в партии Хозе в «Кармен» Бизе в 1973 году. С 1974 года – солист Большого театра.
Весной 1980 года Соткилаву пригласили петь партию Отелло в новой постановке режиссера Витторио де Вита.
Болонская музыкальная академия избрала Зураба Соткилаву «за блестящую трактовку произведений Верди» своим почетным членом. Затем были «Аида», «Тоска», «Хованщина» – по всему северу Италии. Также пел «Messa Solenne» в Риме, Перудже.
Был профессором Московской государственной консерватории им. Чайковского.
театральные работы
Ричард («Бал-маскарад» Джузеппе Верди)
Манрико («Трубадур» Дж. Верди)
Марио Каварадосси («Тоска» Дж. Пуччини)
Водемон («Иоланта» П. Чайковского)
Радамес («Аида» Дж. Верди)
Индийский гость («Садко» Н. Римского-Корсакова)
Арзакан («Похищение луны» О. Тактакишвили) - первый исполнитель
Отелло («Отелло» Дж. Верди)
Хозе ("Кармен")
Туридду («Сельская честь» П. Масканьи)
Барон Каллоандро («Прекрасная мельничиха» Дж. Паизиелло) - первый исполнитель в Большом театре
Самозванец («Борис Годунов» М. Мусоргского)
Голицын («Хованщина» М. Мусоргского)
Измаил («Набукко» Дж. Верди)
призы и награды
I премия и золотая медаль, главный приз «Золотой Орфей» на международном конкурсе в Софии (1968).
II премия и серебряная медаль на IV Международном конкурсе им. Чайковского (1970).
I премию Международного конкурса им. Франсиско Виньяса в Барселоне (1970).
Государственная премия Грузинской ССР им. З. Палиашвили (1983).
Государственная премия Республики Грузия имени Шота Руставели (1998).
Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (22 марта 2001).
Орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (3 декабря 2007).
Орден «Знак Почета» (1971).
Орден Трудового Красного Знамени (1976).
Премия «Овация» (2008).
Почётная грамота Президента РФ (27 октября 2012).
Почётный член Болонской академии музыки (Италия) - избран «за блестящую трактовку произведений Верди».
Орден "За заслуги перед Отечеством" II степени (2017)
Три ордена Чести (Грузия, 1997, 2007, 2016)
— Заниматься музыкой меня заставила мама. Причем очень жестоким способом. Можно сказать, насильно. Классическую музыку она обожала, сама так же, как и бабушка, великолепно пела и играла на гитаре, мечтала приобщить и меня к этому искусству. Но я категорически отказывался идти в музыкальную школу, во мне сидело
непоколебимое убеждение: музыканты-мужчины - это какие-то уродцы, в них от природы заложено что-то ненормальное. Другое дело футболисты - вот это настоящие мужики! И когда преподаватели музыки говорили: «Ты обязан продолжать учиться, в пении тебя ждет большое будущее», я смеялся: «Какая ерунда! Я буду заниматься только одним делом - играть в футбол». И хотя судьба распорядилась не совсем так, все же каким-то непостижимым образом футбол играл решающую роль практически во всех делах, которыми я занимался. Включая, кстати, музыку…
В Сухуми, где мы жили, перед нашим домом была огромная поляна, и на ней мы с парнями все лето гоняли мяч. Тренерам не надо было даже напрягаться, чтобы найти перспективных спортсменов. Они просто приходили туда, наблюдали за нашей игрой и показывали пальцем: «Ты будешь играть за спортивную школу, а ты - за сборную Сухуми…» Вот так же, когда мне было лет двенадцать, подошли ко мне. И через два года я был членом юношеской сборной Абхазии, а вскоре уже играл на первенстве . А в 19 лет был переведен в основной состав тбилисского «Динамо». До сих пор из всех достижений своей жизни больше всего горжусь тем, что в 1956 году, когда я был капитаном молодежной сборной Грузии, мы стали чемпионами Советского Союза.
В музыкальное училище мама затащила меня в 13 лет. Поскольку в классе фортепиано дети начинали заниматься с шестилетнего возраста, ей предложили отдать меня на виолончель. Она с радостью согласилась, но я отказался наотрез: «Ни за что не буду таскать этот гроб». Тогда мамин знакомый, завкафедрой по вокалу, сказал: «Давайте я возьму его к себе в класс. Будет ходить на общее фортепиано, так и научится на нем играть». Мать готова была на любой вариант. Повстречав этого педагога через полгода, она поинтересовалась: «Ну, как мой сын занимается?» На что он честно ответил: «Ксения Виссарионовна, вы не огорчайтесь, но я видел Зурико всего один раз — больше он не появлялся». Мама не огорчилась. Она разозлилась, да как!
Я тогда уже играл за сборную Абхазии. И нам как раз выдали потрясающие венгерские бутсы, что для меня было великим счастьем. Я так дорожил ими, так берег! Хранил под подушкой. А когда они попадали под дождь, мыл их, чистил, после чего непременно смазывал сливочным маслом - не ел его, втихаря прятал специально для этой цели. И вот в тот злополучный день, придя из школы, я увидел, что мои заветные бутсы изрублены топором. Так моя мать выразила свой гнев, отомстила мне. Впервые в жизни я плакал так горько. Мне казалось, что большего горя вообще быть не может. (С горькой усмешкой.) Оказалось, может. Второй раз столь же безутешно я рыдал, когда не стало мамы.
Она не застала моего успеха, успела посмотреть всего один мой спектакль, да и то тот, который я провалил. Я тогда приехал после стажировки из Италии, и у меня в Тбилиси должен был состояться дебют - в опере «Риголетто». В это время отмечалось 50-летие Грузии, и я должен был присутствовать на параде в честь юбилея - меня пригласили стоять на трибуне вместе с руководителями республики. Поскольку было очень морозно, я сильно простудился, началось воспаление легких. Но не отменять же спектакль! Два акта я спел вроде ничего. А потом температура поднялась, горло перехватило, короче, случился провал. По окончании все знакомые старались избегать встречи со мной, а если все-таки встречали, стыдливо прятали глаза, торопясь быстрее исчезнуть. И только одна мама сказала: «Сынок, все равно ты лучше всех!»
В другой раз, это было в декабре 1973 года, меня позвали в спеть «Кармен». И я сказал: «Мам, ты обязательно поедешь со мной». Она была счастлива, специально для этой поездки сшила себе красивое платье. Но жизнь распорядилась иначе. Кровоизлияние в мозг и… все. Мамы не стало. В этом платье я ее и похоронил. Молодая совсем была - всего 50 лет. Работала врачом-рентгенологом. А отец, Лаврентий Гутуевич, сначала преподавал историю и был директором школы, а во время войны по призыву служил в войсках МВД, где и остался до пенсии. Потом занимал должность директора сухумской гостиницы. Пережил маму ровно на год. Очень мучился, когда остался один, сердце не выдержало разлуки. Так что папа тоже не застал моего оперного взлета. Но так же, как и мама, совершенно искренне считал, что я лучше всех.
И еще один человек был в этом непоколебимо убежден — Николай Николаевич Озеров, наш знаменитый, неповторимый спортивный комментатор. Он не пропустил ни одного моего спектакля, сидел обычно в первом ряду или в ложе директора и, как бы я ни пел, неизменно повторял: «Зураб лучше всех!» Наша с ним дружба длилась всю жизнь, вплоть до его смерти. Очень часто мы вместе ходили на футбол. При этом болели за разные команды: он — за московский «Спартак», я — за тбилисское «Динамо». Бывало, мой спектакль совпадал с каким-нибудь важным матчем, но Озеров всегда отдавал предпочтение опере. Естественно, нас обоих интересовал результат, и тот, кто первым его узнавал, тут же показывал другому знаками.
Как-то я пел в Большом театре, а в этот вечер в Тбилиси играли наши с Озеровым команды-фавориты. Я попросил суфлера: «Умоляю, узнай, что там делается на стадионе, и расскажи мне». Он сбегал, вернулся и показал мне, что тбилисцы ведут в счете. Я так обрадовался! И тут же, исполняя свою партию в дуэте с Леной Образцовой, изменил выверенную до миллиметра мизансцену и неожиданно для партнерши направился в сторону ложи и стал подавать знаки Николаю Николаевичу, сообщая ему счет. Он-то сразу все понял, рассмеялся, но никогда не забуду, с каким недоумением смотрела на меня Елена. Потом интересовалась: «А что с тобой произошло?» - «Ничего, - не признавался я, - просто глубоко погрузился в образ…» После смерти Озерова я перестал ходить на футбол. Без него не мог.
Зураб Соткилава и Элисо Турманидзе на церемонии бракосочетания (Тбилиси, 17 июля 1965). Фото: Из личного архива Зураба Соткилавы
Там разыгрывались только две ставки: жизнь или смерть
Поиграть в большой футбол мне довелось всего три года. А потом случилось несчастье - в результате столкновения с противником на поле я получил серьезную травму позвоночника. Боли начались страшные, и со временем они
не проходили, а, наоборот, усиливались. Потом все это перешло на тазобедренный сустав. Меня прооперировали, поставили протез. Разумеется, со спортом пришлось распрощаться. Разве перескажешь, что я испытывал, когда стало ясно, что меня отчисляют из команды! Как на ватных ногах шел сдавать свою спортивную форму. С каким камнем на сердце выписывался из нашего общежития! Помню, поднялся на трибуну, долго-долго сидел один, размышлял: «Ну вот и все. Нет теперь в моей жизни футбола. Как стану жить?» И такая тоска нахлынула. Я тогда учился на третьем курсе горного факультета Грузинского политехнического института, но даже помыслить не мог о том, что буду работать инженером.
Хотя преддипломную практику проходил на шахте в Донбассе. Не знаю уж, как могли доверить мальчишке-неумехе инструмент газомер, который я прежде никогда в жизни в руках не держал и в глаза не видел! Но я спускался, как положено, в глубь шахты и измерял количество имеющегося там газа. А это надо знать точно, потому что от переизбытка газа в шахте может произойти взрыв.
Вообще в шахте жизнь особенная. Чтобы понять, ее надо ощутить, прочувствовать, что называется, вживую. Мне, например, нравилось ходить к посадчикам. Знаете, в чем заключалась суть их работы? Когда идет лава и выбрасывается слой угля, остается пустота, и, чтобы шахта не обвалилась, следовало устанавливать специальные железные тумбы. Так вот, когда шахтеры, добывающие уголь, уходили, к делу приступали посадчики - сильные мужики, вырезавшие в самых опасных местах те куски, где должны стоять эти тумбы. Я восхищался ими. Не в курсе, существует ли
в современных шахтах такая профессия, но тогда была. На самом деле ею занимались очень мужественные люди, презирающие опасность. Ежедневно они шли на колоссальный риск легко, с шутками, смехом. Но без показной удали, без бахвальства. Наоборот, спокойно, уверенно, предельно сосредоточенно, до миллиметра выверяя каждый свой шаг, четко договариваясь о том, сколько стоек будет рубить каждый из них, в какой последовательности и кто куда побежит за секунду до того, как рухнет кровля. Ведь чуть что не так, и все - обвал. Настоящая лотерея, где разыгрываются только две ставки - жизнь или смерть. Я у них пользовался большим авторитетом. Разумеется, не из-за своих достижений в качестве будущего горного инженера, а потому, что был футболистом-профи. Мы периодически собирались вместе в близлежащей деревне и играли в .
Также благодаря футболу я вступил на главную стезю своей жизни - музыкальную. Напевал-то я всегда, и голос был от природы, в связи с чем на бесконечных школьных вечерах, городских концертах, комсомольских конференциях меня часто выдвигали на сцену. Выступления проходили с успехом. Но в 11-м классе, когда я уже играл в футбол на первенстве Грузии, мне это все отчаянно надоело и петь я перестал.
Однажды, в перерыве между матчами, заехал домой в Сухуми. Как-то в гости к родителям зашла Валерия Викторовна Разумовская — пианистка, концертмейстер моего педагога в музшколе, всегда верившая в мое музыкальное будущее. И сообщила, что в Сухуми как раз приехал отдохнуть профессор из Тбилисской консерватории — Николай Варламович Богучава. «Давай, — предложила, — я договорюсь, чтобы он тебя послушал». Конечно, я стал отказываться, но она проявила завидное упорство и все-таки уговорила. Мы пошли. Никакого впечатления на маэстро я не произвел, зато, узнав о том, что я футболист, он очень оживился. Потому что я имел возможность доставать билеты на стадион в Тбилиси, куда в те годы приезжали не только советские команды, но и бразильские, английские клубы. Потом Богучава приходил ко мне в общежитие, и я давал ему дефицитные билеты на матчи.
Как-то он пригласил меня к себе домой, где собрались его ученики. Послушав их, я совершенно искренне воскликнул: «Боже, как здорово они поют!» И тут он говорит: «А давай-ка мы с тобой позанимаемся». И я вдруг согласился. Сам не знаю почему. Скорее всего, главная причина крылась в его дочери - чудной девушке, на которую я сразу запал.
Месяца четыре мы с профессором занимались, потом я уехал работать на ту самую шахту, затем написал диплом, после чего наши занятия продолжились. И он заявил: «Ты сможешь многого достичь в пении - будем поступать
в консерваторию». Я расхохотался: «Да что вы, я и не хочу, и не смогу!» и отправился защищать диплом. Но… через два дня уже сдавал экзамен по вокалу в консерваторию. Причем диплом, как известно, положено обмывать, и мы с однокурсниками эту традицию соблюли на отлично. Как я умудрился спеть 12 июля 1960 года перед представительной экзаменационной комиссией, до сих пор не представляю. Однако ректор, интеллигентнейший, образованнейший человек, поднялся ко мне на сцену, обнял и сказал: «Ты нам Богом послан. Скажи только одно: ты знаешь, что такое сольфеджио?» Я честно ответил: «Нет». Какое сольфеджио, если я пришел буквально с футбольного поля?! Но все-таки меня зачислили.
Я почувствовал: пропадаю…
И вот мой первый день в консерватории. Я студент первого курса. Перед началом занятий встретил друга-старшекурсника. Стоим с ним у входа, разговариваем. Вижу, навстречу идет девушка. Красивая, стройная, элегантно одетая. Смотрю на нее, словно загипнотизированный, спрашиваю: «Кто это?» Он отвечает: «Студентка второго курса, пианистка». А я чувствую: пропадаю. И вдруг выпаливаю: «Запомни: она будет моей женой!» (Смеясь.) Между прочим, так и случилось.
Вскоре про мои чувства к Элисо Турманидзе в консерватории знали все - я каждому сообщал о том, что люблю ее. Ограждал таким образом от других претендентов, чтобы ни один молодой человек не смел к ней подойти. А они, кстати, так и норовили привлечь к себе ее внимание. Но безуспешно - неприступная была, гордая. Года два я и сам не решался с ней даже заговорить. В итоге она сама ко мне подошла. Первая.
Я пел на экзамене - тогда еще не тенором, а баритоном. А до Элисо докатились слухи, что молодой футболист из тбилисского «Динамо» неплохо поет, и она решила лично в этом убедиться. Пришла на . После окончания подошла ко мне и похвалила: «Вы очень хорошо выступали». И вручила конфетку. После этого случая мы начали встречаться - ходили вместе в кафе, театры, на выставки, просто гуляли. Когда моя будущая жена впервые привела меня к себе домой, произошел конфуз. Дело в том, что Элисо княжеских кровей, из древнего рода. Фамилия ее тети - Багратиони. Так вот, эта самая тетя почему-то при знакомстве со мной начала мою фамилию как-то коверкать. Раз неправильно ее произнесла, другой… После третьего я не удержался: «Запомните: я сделаю так, что моя обыкновенная мегрельская фамилия станет более знаменитой, чем ваша». Встал и ушел. После чего, как я узнал потом, тетя сказала племяннице: «Ну и наглого же молодого человека ты нашла!» Но ничего, потом эта изумительная женщина всей душой полюбила меня, стала моей поклонницей.
Пожениться мы с Элисо договорились, когда я учился на пятом курсе. Но педагог, профессор Давид Андгуладзе, категорически запретил мне: «Какая может быть женитьба?! Ребенок появится, с ним куча хлопот, а тебе предстоит очень трудный год, ты должен выучить «Тоску». Нет, нет и нет! Пока не окончишь консерваторию, не разрешаю тебе заводить семью!» Я не посмел спорить и вынужден был согласиться на такое жесткое условие. Пришлось со свадьбой повременить, но в наших с Элисо отношениях это ничего не изменило.
Вот, знаю, многие люди постоянно заняты поисками способов расслабления, восстановления сил. А мне искать не надо. Я это делаю в своей семье. Для меня жена, дети, внуки - лучшие восстановители. У нас с Элисо две дочки с разницей в возрасте четыре года. Обе окончили . Старшая, Теа, когда ее уже от докторантуры послали на стажировку в испанский университет, познакомилась в Мадриде со своим будущим супругом. Пако - врач, и мы его просто обожаем. Поначалу жена переживала, что не сможет с зятем говорить ни на его, ни на ее родном языке. Я-то понимаю испанский, а Элисо нет, вот и мучилась. Но приноровились. Дочка переводит, да и Пако начал изучать русский. Когда он приехал к нам просить руки Теи, я грозно произнес: «Ладно, я дам согласие на ваш брак, но только с условием: ребенок должен носить фамилию Соткилава!» И он совершенно спокойно ответил: «Пожалуйста, пусть будет Соткилава. Можно и фамилию вашей жены оставить». Очень смешно было. У них же там принято хоть по десять фамилий ребенку записывать - и мамину, и бабушкину, и всех родственников, и местности, где родился и жил.
В итоге дочка сейчас носит двойную фамилию: Альковер-Соткилава. Как и внучка. Зять-испанец захотел, чтобы ее звали Кети, Кетеван — так же, как нашу младшую дочь, которая после окончания филфака некоторое время работала в разных телепрограммах, а сейчас работает в швейцарской фирме. Она тоже замужем — за великолепным оперным певцом. Шалва Мукерия по происхождению грузин, но резидент Испании. Иногда приезжает в Россию, даже выступал здесь. А вообще-то он поет по всему миру. Лет девятнадцать было Кети, когда они познакомились, и с той поры на протяжении 17 лет он ухаживал за ней, хотя она почему-то не желала строить более серьезные отношения. Но парень добился-таки своего. Три года назад у них родился сын — Лев, Леванчик. Мы с женой несказанно рады, что он живет с нами. И счастливы от того, что у нас такая большая и хорошая семья. А я частенько думаю: «Какой же я был прозорливый, когда более полувека назад решил, что именно эта женщина должна стать моей женой». Надеюсь, и она не пожалела о своем согласии на «мезальянс» со мной. А обещание прославить свою невыдающуюся мегрельскую фамилию, мне кажется, я выполнил. (Смеется.)
- Три года назад у нас родился внук - Леванчик. Мы с женой несказанно рады, что он живет с нами. И вообще счастливы оттого, что у нас такая большая и хорошая семья. Фото: Юрий Зайцев
Так я стал и алкоголиком, и бабником…
В советские времена любой выезд за раницу приравнивался к заоблачному счастью. Став певцом, я попал в ранг небожителей - меня отправили стажироваться в Италию, в театр «Ла Скала». И хотя денег выдали $100 на месяц, все равно это было настоящей удачей. (С улыбкой.) Помню, проснулся на второй день и чувствую: дико болит шея, просто не могу повернуть. Думаю: «С чего бы?» А потом сообразил: пока гулял, обалдевший, по городу, так крутил головой, разглядывая эти потрясающие витрины, что растянул шейные мышцы. Лежал, растирал их и вспоминал, как же так вышло, что мне повезло оказаться в числе избранных.
В 1964 году, будучи студентом пятого курса, я приехал из Тбилиси в Москву участвовать в конкурсе. После выступления меня позвали в отборочную комиссию, и главный режиссер Большого театра Иосиф Михайлович Туманов спросил: «Хочешь поехать учиться в Италию?» Мне чуть плохо не стало от такого вопроса. Конечно же, да! Год спустя я был вызван к министру культуры Грузинской ССР, выдающемуся композитору Отару Тактакишвили, и он показал мне телеграмму: «Готовьте документы на посылку Соткилавы на учебу в Италию. Фурцева». Он предупредил: «Только умоляю: никому не говори. Даже жене». Я понимал почему: зависть была страшнейшая. Помню, побежал в парк, где по вечерам никого не было, и стал орать: «Я еду в Италию!» Мне надо было выкричать это - невозможно было такое носить в себе.
И вот я в . Наши стажеры учат итальянский язык в школе при «Ла Скала», уроки три раза в неделю. А я ни разу туда не пошел. Однако в итоге через полгода те, кто эту школу окончил, лишь и могли по-итальянски сказать «до свидания», а я уже болтал вполне сносно. Почему? Снова благодаря моему футбольному прошлому. Владелец гостиницы узнал, что я футболист. А у местных существовала традиция - по субботам собираться и играть в футбол на «хлеб-соль»: кто проиграет, тот должен накрыть для всех стол. И хозяин отеля как-то предложил мне: «Давай и ты поедешь с нами, погоняешь мяч». Я согласился. А играли они так, что среди них я чувствовал себя воспитателем в детском саду. Поэтому с ходу назабивал команде противника столько голов, что все ахнули. И набросились на моего знакомца: «Ты нас обманул! Сказал, что парень - солист Большого театра, стажер в «Ла Скала», а он же профессиональный футболист!» Так и в последующие разы: когда команде моего синьора становилось туго, он опять приходил ко мне с просьбой поддержать. Я присоединялся к игре, и мы выигрывали с оглушительным счетом. Постепенно наши соперники привыкли, обижаться перестали и просто получали удовольствие от игры. Общаясь таким образом с этими господами, я начал болтать по-итальянски. Что дало мне впоследствии возможность легко находить контакт с великими оперными итальянцами. С Лучано Паваротти мы сдружились.
Познакомились очень забавно. Я выступал в Болонье, пел «Отелло». После одного из спектаклей ко мне заходит коренастый дядя. Думаю: наверняка хорист какой-то, а он говорит: «Хочу познакомить тебя с моим сыном».
Я промямлил что-то невразумительно-вежливое. Через день он снова приходит: «Мой сын приезжает 25 декабря и останется здесь на неделю. Хочу поехать к нему вместе с тобой». Я думаю: «Ну пристал!» — опять ушел от ответа. И вот стою со своим другом около театра, вдруг подъезжает машина, из которой выходит тот самый «хорист» и говорит мне: «Ну что ж, поехали знакомиться с сыном». Я отнекиваюсь: «Нет, извините, мне некогда». Мой товарищ удивленно спрашивает: «А ты вообще-то знаешь, кто это?» — «Да какой-то хорист привязался», — отвечаю. — «Какой хорист?! Это отец Паваротти!» У меня подкосились ноги. Я же обожествлял Паваротти! Разумеется, немедленно помчался к нему. Мы познакомились, он пригласил меня в ресторан. Посидели, выпили. Потом встречались периодически. Особенно знатно гуляли, когда Лучано приехал в Союз.
Он выпить любил, я тоже был не прочь в такой-то компании. Поэтому, скрывать не стану, напивались мы с ним не раз, и очень основательно. Спорили по разным поводам. Я, например, доказывал, что у нас, в Грузии, вина не хуже итальянских. А у него-то виноградники вокруг дома растут, и он сам готовил себе вино - ламбруско, шипучка такая, вкусная, правда. Он не соглашался: «Да брось ты, наши вина вне конкуренции…» И вот в очередной его приезд
я угостил Паваротти грузинским домашним вином. Мне как раз привезли его из Тбилиси. Виноград, из которого его изготавливают, растет лишь на одном горном склоне, и урожая с него получается не больше 500 литров. По случаю у меня оказалось пять бутылок этого восхитительного напитка. Я принес вино в гостиницу, где жил синьор Лучано. Вручил ему. Он небрежно взял и попросил жену: «Расставь по столам», - там как раз было пять столов. Она поставила. Паваротти начал открывать. Открыл, понюхал, а оттуда та-а-акой аромат пошел! Он продегустировал и тут же сказал: «А ну-ка забери эти бутылки к нам в номер!» После чего стал умолять меня, чтобы я послал ему саженцы. Я объяснил: «Такой виноград нигде больше не вырастет. Это вино получается только в одном месте - там солнце падает на склон под определенным углом и влажность воздуха какая-то особенная». Он чуть не расплакался от огорчения.
Все-таки мне в жизни очень повезло. Я еще в юности получил возможность перемещаться по миру. Разумеется, тогда, в первую итальянскую поездку, мы не были полностью предоставлены сами себе. Раз в месяц приезжали представители из компетентных органов и разузнавали про нашу жизнь. Расспрашивали у сотрудников гостиницы и театра о том, чем мы занимаемся, с кем общаемся, как ведем себя. Проверяли основательно. Особенно меня…
С дочерьми - Кети и Теа (2002). Фото: Из личного архива Зураба Соткилавы
Дело в том, что незадолго до моего отъезда в Италию произошла одна любопытная история. Меня вдруг вызвали в Шестой отдел ЦК партии - это был идеологический отдел. Прихожу на Старую площадь. В кабинете сидит мужчина средних лет, предлагает мне присесть. Поболтали мы с ним про футбол, про то про се. И тут он неожиданно переводит разговор в другое русло: «Вы едете в Италию, а знаете ли о том, что вино там стоит дешевле, чем вода? Так вот мой вам совет: постарайтесь как-то себя контролировать, не выходя из номера, что ли, выпивайте». Я говорю: «Ладно, да я особенно и не увлекаюсь». Он смеется: «Ну конечно. Да, кстати, - продолжает, - и по части женщин то же. Вы на это дело падки, а там запросто могут спровоцировать на все что угодно. В общем, прошу, вы уж перетерпите несколько месяцев, чтобы не остаться потом на всю жизнь невыездным». Я вышел оттуда совершенно ошарашенный. Такое услышать в Центральном комитете партии?! Причину этого, мягко говоря, странного разговора я понял лишь по возвращении со стажировки.
Моя партнерша, замечательная певица Цисана Татишвили, показала мне письмо, подписанное ее именем, адресованное ЦК партии. Я прочел, и мне стало дурно. Обо мне там было написано та-а-акое! Просто поток грязи вылился на меня. И алкоголик я запойный, и бабник, переспавший со всеми на свете без разбору, и певец безголосый, пролезший на оперную сцену только потому, что кто-то меня тащит. Такая пакость, что, прочитав, захотелось лишь одного - вымыть руки. Пришло это мерзкое послание по указанному адресу, но оттуда было переслано в Министерство культуры Грузии с резюме: «Разберитесь сами». Цисану, как «автора», немедленно вызвали куда следует. Когда она ознакомилась с написанным, ужаснулась настолько, что даже потеряла сознание. Прямо в кабинете упала в обморок.
А ведь я впоследствии так и не узнал, кто написал тот отвратительный пасквиль. Мой педагог, с которым я тогда поделился своим желанием разыскать негодяя и наказать его, сказал мне: «Зураб, сынок, ты сейчас в таком состоянии, что если на тебя кто-то недобро посмотрит или тебе это просто покажется, ты подумаешь, что ту гадость написал именно тот человек. Но так нельзя жить. Выбрось все из головы. Забудь. Не было письма, и все!» Я подумал и понял: это мудрый совет. И последовал ему.
Потом в моей жизни были еще анонимки. Допустим, такого содержания: «Давай-ка ты, кацо, уезжай в свою Грузию и пой там своих «Кето и Котэ», а если не уедешь, мы тебя вынесем из театра вперед ногами». Ее прислали непосредственно в театр, и на этот раз я догадался, кто именно мог сделать такое. Дождавшись удобного случая, я подложил письмо тому человеку в его папку. Он потом старался обходить меня стороной. Как-то я рассказал своему товарищу Володе Атлантову о том, что на меня было написано четыре анонимки, так он рассмеялся: «Ну и что, за всю-то жизнь! Я вон по четыре в месяц получаю…» И после Володиных слов я как-то успокоился. Подумал: видно, всем успешным людям уготована такая судьба. Раз их стараются задавить психологически, мечтают извести, стало быть, завидуют, боятся конкуренции. То есть попросту признают успех. (С улыбкой.) Что само по себе замечательно.
Семья: жена - Элисо Турманидзе, пианистка; дочери - Теа (46 лет) и Кети (42 года); внуки - Кети (6 лет) и Леван (3 года)
Образование: окончил Грузинский политехнический институт, Тбилисскую консерваторию им. Сараджишвили
Карьера: капитан молодежной сборной Грузии по футболу, член основного состава тбилисского «Динамо», солист Грузинского театра оперы и балета им. Палиашвили, пожизненный солист Большого театра, профессор Московской консерватории, почетный член Болонской музыкальной академии, обладатель множества отечественных и международных призов и наград
