Исторические события - все эти войны, победы, общественные движения - не отличаются особым разнообразием. История повторяется, - это стало общим местом. Именно теперь чаще всего приходится убеждаться, что каждое событие - только новая веррсия старого, давно уже слышанного повествования, что

Все ЭТО уж было когда-то,
Да только не помню когда… 1

Порою даже как-то обидно, что у истории так мало изобретательности, что у нее такие старые мехи для новых, вечно новых вин:

Увы, на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле Провиденья,
Восходят, зреют и падут, -
Другие им вослед идут… 2

Но есть нечто такое, что неотъемлемо принадлежит каждой эпохе — и только ей, -нечто индивидуальное, неповторяемое, характерное, — это «стиль эпохи», ее «колорит», ее «запах». Запах эпохи. Он не повторяется, - у каждого поколения свое лицо, выражение лица свое, раз навсегда, - и это лицо для всякого, изучающего историю, дороже всех войн, всех событий, всех перетасовок, ежедневно вершащихся на исторической сцене.

Изучить стиль эпохи - это значит пережить ее вновь.

Изучить ее события - это значит не узнать о ией ровно ничего.

Вот почему нам так дорог каждый клочок исчезнувшего быта, каждый осколок былых нравов, обычаев, привычек, вкусов, — вот почему мы находим в них порою больше, чем во многих фолиантах, посвященных тщательнейшим историческим исследованиям.

Мемуары Татьяны Пассек тем то и драгоценны для нас, что за всю свою долгую жизнь (1810-1889) она бережно сохраняла все эти клочки и осколки и, через три четверти века, сумела донести, не расплескав, каждую каплю далекого прошлого, воссоздавая по мельчайшим черточкам стиль и колорит отдаленных поколений.

Говорит она, например, о первых годах прошлого столетия. Ни о Тильзитском мире 3 , ни о Священном Союзе 4 , ни о Тугендбунде 5 у нее ни слова, но зато со страниц ее книги так и встает то умилительное, незабываемое время, когда из Москвы в Петербург тянулись восемь суток и везли за собою

Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera; 6

когда девиц называли Пленирами и Темирами 7 и помещали в пансионе эмигранток Дапкар и Фальбала 8 ; когда любовные записки сочинялись по письмовнику Курганова, а вирши князя Шаликова вызывали слезы, - так и встает, так и воскресает из могилы это легкомысленное время париков, котильонов, валдайских колокольчиков и муромских сальных свеч, - и мы вновь живем среди этих призраков, они для нас живы, несомненны, действительны, мы «вздыхаем» «у ног» Темиры или Плениры, мы шепчем ей, что она «авантажна», с этой коротенькой тальей и широчайшими рукавами, мы пишем ей в альбом, что

Ручей два древа разделяет,
Судьба два сердца съединяет, — 9

а она сидит за клавесином и краснеет, жеманно опускает глаза, и, видимо, отдает полный «преферанс» улану Пыхтину, или Буянову, или Ивану Петушкову 10 и скоро, вкусив «блаженство Гименея» (непременно блаженство и непременно Гименея! 11) навсегда погружается в область пасьянсов, приживалок, французских романов, вязаний, лампадок и крестин, ежегодных крестин.

Все это снова живет, снова движется, - и живет и движется по-своему, своим собственным ритмом, - и подслушать этот ритм, отдаться ему, покориться ему дала нам возможность простая безыскусственная книга дочери отставного пехотного поручика Татьяны Петровны Пассек.

Снова перед нами звенит и сверкает, и расстилается веселый праздник родовитого русского барства во всех этих наследственных Наквасиных, Карповках, Пассековках…

Но записки Пассек не были бы таким ценным историческим памятником, если бы с первых страниц они не указали на основу место этого пышного уклада - на крепостное право и на всю сеть унижений, обид, пороков, преступлений, которая так тесно была связана с этой основой.

То там, то здесь упомянет она двумя-тремя словами либо про камердинера, который только потому не женился на любимой девушке, что барин его не держал женатой прислуги, либо про рекрутский набор, отрывающий дворового человека от семьи и на двадцать пять лет отдающий его во власть зуботычин и шпицрутенов, либо про обмен девки Акульки на девку Парашку -но все это без всяких подчеркиваний и восклицательных знаков, - как об одной только черточке, одном только добавочном штрихе к котильону, Карамзину и пансиону m-lle Danquart:

«Когда ребенку, сидевшему на руках своей рябой няньки Аксиньи, приходило желание поцарапать ей лицо, и он ревел, если та ему не давалась, то барыня выходила из себя и, гневаясь, кричала: «Велика беда, что ребенок подерет твою рябую харю». Ребенок драл харю, а нянька, не смея ни жаловаться, ни сопротивляться, говорила в угоду госпоже: «Подерите, батюшка, подерите на здоровье».

Для того, чтобы окончательно иллюстрировать свою мысль, я позволю себе сопоставить две цитаты: одну из исторического сочинения о начале прошлого столетия, а другую из мемуаров Пасеск, о той же самой эпохе, и предоставлю читателю судить самому, что выразительнее, рельефнее, ярче.

Историк говорит: «От возвышенных представлений о человеке и государстве в умах тогдашней интеллигенции не было прямого перехода к будничной действительности. Мир самых лучших понятий и идей существовал сам по себе, а традиционные отношения к русской жизни сами по себе. Исповедуя самые передовые учения в теории, русские люди почти не замечали, что их собственное поведение совершенно не согласовано с этими учениями. Это проистекало не из сознательного лицемерия, а из естественного разлада между привитыми путем образования понятиями и вековыми привычками под влиянием всей совокупности отечественных условий…» (Е. Звягинцев. Общественное движение в России).

А Пассек расскажет вам о том же самом совершенно иначе. Артиллерийский офицер, - скажет она, - имеющий два-три знака отличия, приехал в имение отца на взмыленных лошадях. Отец наломал березовый веник и сказал сыну;

«- Я много раз просил тебя беречь моих лошадей, но ты не счел нужным обратить на это внимание, ну, так я, как отец, считаю нужным научить тебя уважать слова родителей. Снимай кресты и мундир.

Изумленный сын стал извиняться и просил объяснить странное требование. Когда же отец без объяснений повторил спор требование, он снял кресты и мундир; тогда старик сказал:

Пока на тебе жалованные царем кресты и мундир, я уважаю в тебе слугу царского, когда же ты их снял, то вижу только своего сына и долгом нахожу проучить розгами за неуважение к словам отца. Теперь как знаешь: или я тебя высеку, или мы навсегда чужие друг другу.

Александр Иванович знал настойчивый нрав отца, туда, сюда повертелся, ни на что нейдет старик, - разделся да и лег на пол…»

Как хотите, а этот березовый веник, вплетенный в одну гирлянду со Сперанским, французскими романами, клавесинами и котильонами, - стоит всех рассуждений о «разладе между привитыми понятиями и вековыми привычками».

И в этом хаосе, средь варварского пира,
Средь безобразием кишащей полутьмы,

у всех этих Буяновых и Петушковых, - росли-подрастали балованные, капризные, испорченные дети и, просто чудом каким-то, становились Тургеневыми, Станкевичами, Огаревыми, Герценами, Грановскими, Киреевскими, Аксаковыми, Хомяковыми…

Наступала упоительная, пышная и бесплодная пора сороковых годов.

Для истории этого времени мемуары Пассек просто незаменимы. Двоюродная сестра Герцена, выросшая с ним под одной кровлей, она долгое время являлась чуть ли не единственным биографом этого гениального поэта-публициста. В первый раз она увидала его, когда ему не было и году, а в последний, - когда он был полновластным редактором «Колокола», громко и тревожно звонившим на всю Россию. За много десятков лет она бережно вносила в свой дневник все его изречения, мнения, письма, поступки и сделала свою книгу неизбежной для всякого, кто хоть сколько-нибудь хочет приблизить к себе образ этого доныне сказочного русского гения. Недаром все, так или иначе писавшие о Герцене, не могут обойтись без этих воспоминаний. Ни проф. Милюков, ни С. А. Венгеров, ни М. К. Лемке, ни В. Д. Смирнов, - никто. Герценом переполнены все три тома этих воспоминаний, начиная его каракулями о том, что мимо него в лесу бегают волки, и кончая несколькими десятками бесценнейших писем Огареву за три последних года его жизни.

Сама она имела на Герцена большое влияние. Только в нынешнем году появилось в печати одно из писем знаменитого писателя, где между прочим говорится:

«Друг Огарев!.. Ты занимаешь огромное место в моей психологии. Ты и Татьяна Петровна (Пассек) были два первые существа, которые дали себе труд понять меня еще ребенком, первые, заметившие тогда, что я не сольюсь с толпой, а буду нечто самобытное…» И далее:

…«Шесть часов провожу у Пассеков, и это время есть самое приятное, время какого-то тихого наслаждения. Там отдыхаю я от бурных порывов своей фантазии и дикой, и вольной, там не гроза, а небо чистое и голубое. Сколько я обязан этому семейству!» (М. Лемке. Очерки жизни и деятельности Герцена. «Мир Божий». 1906.)

И Герцен был прав.

Т. П. Пассек первая разглядела в шалостях и капризах балованного барчонка светлые задатки свободолюбия, гуманности, ратоборчества за благо униженных и оскорбленных людей. Разглядеть это было тем труднее, что в той уродливой среде, праздной и невежественной, все эти задатки принимали порою крайне извращенную форму.

То он назовет «дворянскую книгу» с гербами и родословными - зоологией, то отдаст все свое имущество дворовому, которому за пьянство забрили лоб, то уйдет из детской в переднюю или в девичью, где «близкое соприкосновение с прислугой усиливает в нем ненависть к рабству и произволу», то дойдет «до обморока», узнав о незаконных поборах приказчиков, управляющих и конторщиков, то наслушается рассказов садовницы Прово о французской революции и начинает разглагольствовать пред кузиной, лежа ночью под приметанной к матрацу простынею:

Была во Франции революция, все шумели, кричали, а кто не шумел и не кричал, тем рубили головы, народ бегал по улицам, все бил, ломал, потом прибежали во дворец и там все перебили, переломали, да надели себе на головы красные колпаки и вешать людей на фонарях, хотели повесить па фонаре m-eur Прово, - насилу спасла его Лизавета Ивановна.

Насколько трудно было разузнать подо всем этим будущего идеалиста, гегельянца и великого деятеля освободительной эпохи, видно хотя бы из того, что родной его брат, Егор Иванович, слушая подобные рассказы о французской революции, всегда отзывался таким образом:

Вот бы тебе тогда туда, то-то бы ты обрадовался, помог бы ломать, швырять, исковеркал бы все почище ихнего.

А маленькая Таня уже тогда чуяла в нем великую духовную и моральную силу. И за это он питал к ней горячую признательность и через много-много лет вспоминал о ней такими благодарными словами:

«Она со мной, тринадцатилетним мальчиком, стала обходиться как с большим. Я полюбил ее от всей души за это и теперь готов снова протянуть ей руку, а сколько обстоятельств, людей, верст протеснилось между нами…»

«…Ей-то передал я первые мечты свои, пестрые, как райские птицы, чистые, как детский лепет. Ей писал я раз двадцать в альбом по-русски, по-французски, по-немецки и даже по-латыни.» 12

Много нужно было ума, проницательности, чутья, чтобы учуять большую силу в тех уродливых, унизительных, коверкающих все и вся условиях, которые тяготели тогда над крепостнический Русью. И не знай мы ничего больше о Т. П. Пассек, будь нам известен один только этот факт, - одного его было бы вполне достаточно, чтобы признать в ней натуру недюжинную, выдающуюся русскую женщину. Свидетельства всех знавших се подкрепляют это убеждение.

«Русская, широкая, даровитая натура, - пишет о ней близкий друг Герцена, жена поэта Огарева: - Татьяна Петровна Пассек редкое явление в русской журналистике: уже весьма пожилая, она стала писать, талант ее развивался, она стала энергично трудиться, мучимая страшной болезнью. Она не только трудилась, но умела заставлять трудиться и других, в ней была подталкивающая сила, вызывающая энергию других» («Русская старина». 1889, июль).

Известный историк В. И. Семевский говорит о ней: «Татьяна Пассек была средоточием кружка, окружавшего ее мужа в Москве, в конце 30-х и 40-х годов, кружка мыслящих русских людей, пламенно любивших дорогое отечество, желавших ему преуспевания и посильно для него работавших. В этом круге яркою звездою горело имя проф. Грановского…»

А вот мнение редактора «Русской старины» о самом ее труде: «Исполнив священный долг матери-руководительницы, воспитав в своих сыновьях честных, усердных и способных слуг отечеству, Т. П. имела ужас лишиться обоих сыновей и именно тогда, когда ей оставалось лишь наслаждаться плодами своих забот о них. Она пережила и этот удар… Мало того, не чем другим, как трудом, исполненным ума и дарования, она спешила заглушить такое ужасное горе. Т. П. взялась за перо, и вот на страницах «Русской старины» с 1872 г. стали появляться ее обширные записки. Они обратили на себя общее внимание живостью очерков русского общества двадцатых и пятидесятых годов и талантливостью характеристик длинного ряда русских людей, подвижников преуспевания русского народа» 13 .

Вот далеко не полный перечень этих «сподвижников» (и просто замечательных людей), с которыми Татьяна Пассек была коротко знакома: Аксаков, Бакунин, Вельтман, Сенковский, Огарев, Герцен, Загоскин, Алябьев, Витберг, Грановский, Шевченко, Даль, Погодин, Катков, Лажечников, Щербина, Мей, гр. Толстой…

В настоящее время личность и деятельность Герцена освещены довольно всесторонне, и заниматься ими здесь было бы излишне. Но есть в его жизни один уголок, на котором почему-то останавливались очень мало, а между тем для его исследования воспоминания Пассек дают такую массу материала, что поневоле хочется заняться им подольше.

Речь идет об отношении Герцена к эпохе русского Sturm und Drang-Periode.

В Герцене, как и во всяком человеке сороковых годов, было много мечтательного, непрактического, барственного. В конце-то концов, если поскоблить Герцена, в нем непременно окажется Степан Трофимович из «Бесов» Достоевского - эстетик, фантазер, citoyen du monde, поклонник искусства. Разве вы не чувствуете, что и у него над всеми его статистическими, политическими, экономическими и всякими другими стремлениями парbт «царица из цариц», «идеал человечества» - Мадонна Сикстинская. Разве там, в тайнике этой души, души политического трибуна и агитатора, не слышится вам тихий шепот, тот же шепот «du pauvre» Степана Трофимовича:

«Без англичанина еще можно прожить человечеству, без Германии можно, без русского человека слишком возможно, без науки можно, без хлеба можно, - без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете! Вся тайна тут, вся история тут!»

Правда, Герцен не ставил красоты выше свободы, истины, братства, но это потому, что свобода, истина, братство и были для него красотой. Он был «Гамлетом Щигровского уезда» 14 , он был «лишним человеком» - этот страшный Герцен, которого столь многие представляли себе Маратом, людоедом, поджигателем. «Умная ненужность» - так полунасмешливо, иолугорделиво окрестил он самого себя. Он был поэтом, «словесником», книжником, - и как бы он ни старался отдать себя «делу», и только «делу», - «слово» по прежнему имело над ним какое-то обаяние.

Но все же всю душу свою он отдал «делу», - и отдал бы ему жизнь, правда, с эффектным жестом, с красивым восклицанием, но отдал бы непременно.

Да и вынести па собственных плечах всю дореформенную эпоху, - разве это не было величайшим подвигом в ту пору, когда —

Даже гам Гомер
Не смел Омиром называться!

Но 60-е годы знать не хотели таких «подвигов». В лучшем случае они относились к своим предшественникам снисходительно и чертили над ними сочувственные эпитафии:

Для действительности скованный,
Верхоглядом жил ты, зря,
И бродил разочарованный,
Красоту боготворя.
Созерцающий, читающий,
С неотступною хандрой
По Европе разъезжающий
Здесь и там - всему чужой.
Хоть реального усилия
Ты не сделал никогда, -
Чувству горького бессилия
Подчинившись навсегда,
Все же чту тебя и ныне я… 15

Смысл всех этих похвал был один: ты барин, ты белоручка, ты лишний, ты бесполезный. В самый разгар шестидесятых годов Герцену приходилось выслушивать и более резкие отзывы: его звали и «гастрономом освободительных идей», и «дилетантом революции», и «ископаемым остовом мамонта» и т. д., и т. д.

А молодой повелитель тогдашних умов, Писарев, обращался к поколению Герцена и того задорнее:

«Об чем вы поете, - спрашивал он, - чего вы ищите, чего просите от жизни? Вам, небось, счастья хочется? Да ведь мало ли что! Счастье надо завоевать. Есть силы, - берите его. Нет сил — молчите, а то и без вас тошно».

Больнее всего было то, что все это исходило от тех, кого Герцен привык считать своими единственными союзниками и продолжателями. Непонятый, оскорбленный, отвергнутый теми, ради кого он пожертвовал родиной, талантом, свободой - он чувствовал, что пришел кто-то широковыйный и грубый и «с сапожищами» забрался в святая-святых его души. И его отношение к этим «сапожищам» очень выпукло выступает из воспоминаний Т. П. Пассек.

Отсылая читателя к этим воспоминаниям, я ограничусь здесь двумя-тремя наиболее характерными выписками.

«В Женеве появились из России молодые эмигранты. С их появлением горизонт жизни Герцена не расширился, а сузился, беседы сделались однообразны и скучны до того, что иной раз и сказать было нечего друг другу. За границей этих молодых людей ничто не интересовало; наукой, делами они не занимались; за газетами почти не следили. Герцену и Огареву они отравляли жизнь. Разлад повторялся в разных формах каждодневно, от различия образования и взглядов.

На Герцена и Огарева они смотрели, как на отсталых инвалидов, как на прошедшее, и наивно дивились, что те не очень отстали от них. Мало-помалу они приняли покровительственный тон и стали поучать стариков, потом обвинять в барстве, наконец в присвоении чужих денег».

Но как относился к ним Герцен? Пробегите его письма к Огареву в III томе «Воспоминаний» Пассек. «Во вчерашнем письме я именно писал тебе - о бастовании 16 , жернов останавливается все больше и больше, мы вяло толчем воду, окруженные смехом и подлой завистью. Россия глуха. Посев сделан, она прикрыта навозом, -до осени делать нечего».

«Навоз», «шайка русских негодяев», «милые щенята псевдо-нигилизма», «бездарная пена», «гниль на корню», «Каины нашей золотой юности» - так и мелькают все эти клички на страницах его писем.

«Насчет Базарова 17 , - пишет он в одном письме к Огареву, — «позабудь ты существование Тургенева и отрешись от наших популярничапий, тогда ты поймешь слабую и нагую верность типа. Базаров нравственно выше последующих Базароидов. Он у Тургенева храбр, умен, не вор, не доносчик, не вонючий клоп… Он слаб, поверхностен, дурно задуман, но он Бог перед этими свиньями». (На эту же тему смотри статью Герцена: «Лишние люди и желчевики»).

Огарев не соглашался с такими отзывами, всячески защищал молодое поколение, отыскивал в нем хорошие стороны, но и для Огарева появление разночинца-нигилиста означало полнейшее банкротство - крах всех его идеалов, всего, чему он служил, поклонялся, молился. Даже творчество не увлекало его.

«-Едва ли буду в состоянии писать, - говорил он Татьяне Петровне в последние годы своей жизни, -да и кого что интересует в настоящее время? Даже и юношей не увлекают, не волнуют высокие подвиги, благородные чувства, надежды, упования, поэзия. Юноши есть - юности не вижу… Ты говоришь: пиши, -для кого? Наше время, сороковых годов, называют временем романтизма, фантазии, - пусть так, а это действительность? Правда, мы воспитывались художественно; да разве изящество и благородство не есть высшее проявление действительности?.. Эгоизм и грубое наслаждение нас возмущали.

И в наше время этого было довольно.

Так, но скрывали, совестились. Теперь хвалятся».

Такими художественными образами, штрихами, красками, пятнами написала Т. П. Пассек широкую пеструю картину русского общественного развития от эпохи торжественных иллюминаций, масонских лож и высоких талий до российского нигилизма, со всеми его наивными «сапогами, превышающими Шекспира», с естественными науками, с бесшабашной веселой «свистопляской», с нечесанными Решетниковыми и рябоватыми Якушкиными. Она, как никто, изобразила в своих записках встречу этих двух миров, их роковое столкновение и роковой, неизбежный исход этой борьбы.

А разве ныне, в переживаемую минуту, не повторяется - и в каких размерах! - то же столкновение тех же двух миров, и память о прежних стычках разве уж так бесполезна для нас? Напротив, мне сдается, что всякий, кто пытается постигнуть современность, пытается уяснить себе, каким образом возникла и сложилась нынешняя общественная жизнь наша, со всеми ее загадочными непонятными, неожиданными событиями и тревогами, должен неминуемо обратиться к истории недавних общественных деятелей, присоединив к благодарности Герцена и свою благодарность Т. П. Пассек за ее любовные, тихие воспоминания «о дальних летах».

Корней Чуковский

1. Слегка измененная цитата из стихотворения А.К. Толстого «По гребле неровной и тряской…».

2. Цитата из романа в стихах А.С.Пушкина «Евгений Онегин» (Гл.2, строфа XXXVIII).

3. Тильзитский мир – Договоры между Францией и Россией и Францией и Пруссией, подписанные в Тильзите (ныне г. Советск Калининградской области), соответственно 25 июня (7 июля) и 9 июля 1807 года после победы наполеоновских войск в русско-прусско-французской войне 1806-1807гг.

4. Священный Союз – Союз европейских монархов, заключенный после крушения наполеоновоской империи для борьбы против революционного и национально-освободительного движения и обеспечения незыблемости решений Венского конгресса 1814-1815гг.

5. Тугенбунд (нем. Tugenbund) – «Союз добродетели», тайное политическое общество в Пруссии, созданное в апреле 1808 г. с целью возрождения национального духа после разгрома Пруссии Наполеоном.

6. «Кастрюльки, стулья, сундуки…» — цитата из романа в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин» (Гл.7, строфа XXXI).

7. … когда девиц называли Пленирами и Темирами — Т.П. Пассек в семейном кругу называли Темирой, этим именем она подписывала и свои детские письма (см. Т.1 «Воспоминаний», гл. «Чертовая»).

8. В пансиона эмигранток Данкар и Фальбала… – Пансион мадемуазель Данкар (Данкварт), в котором воспитывалась мемуаристка, описан ею в главе «Пансион» первого тома «Воспоминаний».

9. «Ручей два древа разделяет…» — Стихи из девичьего альбома, подписанные Сашей Воейковой, подругой Т.П.Пассек по пансиону мадам Воше (т.1, гл. «Выход из пансиона»).

10. …улану Пыхтину или Ивану Петушкову… – Персонажи романа «Евгений Онегин».

11. Гименей – в древнегреческой и древнеримской мифологиях бог брака.

12. Искандер. Из записок одного молодого человека. (А.И.Герцен. Записки одного молодого человека//Полн. Собр. Соч.: В 30 т. Т. 1, М., Изд-во АН СССР, 1954, с.257-316).

13. Желающих ближе ознакомиться с обаятельной личностью Татьяны Пассек – отсылаем к воспоминаниям о ней С.Лаврентьевой в «Русской Старине», 1890, 2.

14. «Гамлет Щигровского уезда» — рассказ И.С. Тургенева из цикла «Записки охотника».

15. «Для действительности скованный…» — Слова Миши из некрасовсокй «Медвежьей охоты» (Сцена 5).

16. Речь идет о прекращении «Колокола».

Пассек (урожд. Кучина) Татьяна Петровна (25.07. 1810-24.03.1889), писательница. Родственница и друг детства А.И. Герцена . В 1832 стала женой В. В. Пассека ; к этому же времени относятся ее первые литературные опыты. Пассек издает книгу «Чтение для юношества» (1846), занимается литературными переводами. Осенью 1839 сближается с кружком «москвофилов» А. Ф. Вельтмана, поддерживает связи со славянофилами. В 1859 она выехала с семьей на 2 года за границу, где в 1861 встречалась и переписывалась с Герценом. С к. 50-х Пассек была дружна с М.Н. Катковым и поддерживала его православно-монархические взгляды. Наибольшую ценность представляют воспоминания Пассек о 30-40-х «Из дальних лет» (т. 1-3, 1878-1889). К концу жизни у Пассек преобладали религиозные и монархические устремления. В 1880-1887 Пассек издавала популярный детский журнал «Игрушечка».

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа .

Пассек Татьяна Петровна (25.VII.1810 - 24.III.1889) - русская писательница, автор мемуаров. Из дворян Тверской губернии. Двоюродная племянница А. И. Герцена, урожденная Кучина ("корчевская кузина", "корчевская племянница" в "Былом и думах"). Подруга детства и юности Герцена. В 1832 году вышла замуж за В. В. Пассека. В 1867 году начала писать воспоминания, над которыми работала около 20 лет, собрала много документов, неизданных произведений и писем Герцена (некоторые из них недостоверны), побуждала многих лиц писать мемуары о нем (М. К. Рейхель, Т. А. Астракову, Н. А. Тучкову-Огареву, Н. П. Огарева). С декабря 1872 года ее воспоминания стали печататься в "Русской старине". В 1878-1889 годы впервые вышли отдельным изданием в 3 томах под названием "Из дальних лет". Последнее изд. в 2 тт. - в 1963 (М.). Воспоминания Пассек - ценный источник по истории общественно-идейной жизни 20-40-х годов 19 века.

С. С. Дмитриев. Москва.

Советская историческая энциклопедия. В 16 томах. - М.: Советская энциклопедия. 1973-1982. Том 10. НАХИМСОН - ПЕРГАМ. 1967.

Далее читайте:

Пассек Т.П. Из ранних лет, из жизни дальней . Воспоминания Т.П. Пассек. 1810-1842. // «Русская старина». Ежемесячное историческое издание. 1872 г. Том VI. Санкт-Петербург, 1872, стр. 607-648.

Пассек Вадим Васильевич (1808-1842), муж Татьяны Петровны.

Сочинения:

Из дальних лет. Воспоминания / Вступ. ст., подг. текста и прим. А. Н. Дубовикова. Т. 1-2. М., 1963.

Литература:

Герцен А. И., Былое и думы, т. 1-2, М., 1962;

Лесков Н. С., Лит. бабушка, "Всемирная иллюстрация", 1889, No 15;

Дубовиков А. Н., Воспоминания Т. П. Пассек "Из дальних лет" как источник для изучения биографии Герцена и Огарева, в кн.: "Лит. наследство", т. 63, М., 1956.

Пассек Т.П. Из ранних лет, из жизни дальней. Воспоминания Т.П. Пассек. 1810-1842. // «Русская старина». Ежемесячное историческое издание. 1872 г. Том VI. Санкт-Петербург, 1872, стр. 607-648.

Пассек Т.П. Из ранних лет, из жизни дальней.

Редакция «Русской Старины» предваряет публикацию следующим напутствием:.

«…Татьяна Петровна Пассек, вдова некогда довольно известного даровитого писателя Вадима Васильевича Пассека (сконч. 1842 г.), с младенчества своего была поставлена в среду богатейшей древне-дворянской фамилии, старшим представителем которой был отец ее матери, Натальи Петровны Кучиной, генерал Петр Алексеевич Яковлев. Эта фамилия, в мужской ветви, ныне угасла. В свое же время, то есть в конце прошлого и в первые десятилетия текущего (XVIII-XIX вв. – адм.) столетия она соединяла в своей среде несколько чрезвычайно типических личностей.

Перо одного из талантливых писателей нашего времени воспроизвело уже несколько художнических бытовых картин, в которых ярко освещены члены этой фамилии. Это не отнимает, однако ни интереса, ни значения в воспоминаниях близкой родственницы, совоспитанницы и друга детства этого писателя. Если госпожа Пассек, при общности некоторых заметок с этим писателем, и вынуждена, в первых двух-трех главах, воспользоваться некоторыми из характеристик ее родственников, начертанных его мастерским пером, тем не менее. В последующих главах, у нее много и своих фактов, подмеченных тонко, чисто с женской наблюдательностью.

Воспоминания Татьяны Петровны обнимают довольно много глав: в них рисуется жизнь московского общества, быт русского дворянства в провинции, в царствование Александра I. Очерки быта молодежи московского университета тридцатых годов и проч. Автор, составляя записки, не столько для печати, сколько для себя, - некоторые главы не признал пока возможным печатать – они слишком семейного, частного характера, а потому пока оставлены в рукописи…»

. (25.07.1810 - 24.03.1889) . Родилась 25 июля 1810 года в селе Новоселье Корчевского уезда в родовом имении своего дедушки. Позже семья поселилась в Корчеве. Отец Татьяны, Петр Иванович Кучин, занимал должность исправника. В Новоселье и Корчеве прошли детские и отроческие годы Татьяны. В 1812 году здесь произошла первая встреча Татьяны и Александра Герцена. В 1820 году Татьяну привезли в Москву и определили в частный пансион. Начался период тесной дружбы с Александром Герценом. Она становилась как бы членом семьи Яковлевых. "Корчевской кузиной" называл ее Александр Герцен.

В 1825 году Татьяна вернулась в Корчеву. Но постоянно навещала Яковлевых в Москве, подолгу гостила у них. В 1832 году Татьяна Кучина вышла замуж за друга А. Герцена Вадима Васильевича Пасек - литератора, историка, литографа. К этому же времени относятся ее первые литературные опыты. Она издает книгу "Чтение для юношества", занимается литературными переводами.

В книге воспоминаний "Из дальних лет" Татьяна Пассек рассказывает о Н. Огареве и А. Герцене, о жизни в Корчеве и Новоселье, в окрестных деревнях.

Источники: Пассек Т.П. Из дальних лет. - М., 1963.

Басукинский А. Корчевская кузина // Заря (Конаковский район). -1981,- 19 нояб.

Торопецкий И. Танечка Кучина из Корчевы // Тверская Жизнь.- 2010.- 10 августа

Если провести анкетирование наиболее образованных и начитанных людей современной России по теме «Самые талантливые русские мемуары», то воспоминания Татьяны Петровны Пассек «Из дальних лет» наверняка окажутся в первой десятке, как бы мы ни тасовали сообщество опрашиваемых (увы, не очень уж и обширное).

В чем секрет успеха этой книги, впервые опубликованной в журнальном варианте еще в 1880-х годах? В ней есть все компоненты, на которых строятся лучшие мемуары: дух эпохи, известность персонажей, достоверность изложения фактов, потрясающая память автора, яркий язык.

Центральный персонаж этих мемуаров помимо самого автора – Александр Иванович Герцен, и именно этот факт обеспечил неоднократное переиздание увесистых фолиантов. Еще бы: основоположник русского социализма!

Но мемуары Татьяны Пассек интересны не только этим, тем более что сам Герцен позаботился об автобиографии, написав знаменитые воспоминания – «Былое и думы». Он начал писать их с 25 лет и продолжал фактически до самой смерти. По объему и содержанию этот труд сравнивают с «Войной и миром».

Вот далеко не полный перечень замечательных людей, с которыми Татьяна Пассек была коротко знакома и о которых оставила воспоминания: Аксаков, Бакунин, Вельтман, Сенковский, Огарев, Герцен, Загоскин, Алябьев, Витберг, Грановский, Шевченко, Даль, Погодин, Лажечников, Щербина, Мей, Толстой...

Через два месяца после рождения Саши Герцена армия Наполеона вступила в пределы России, и ребенка увезли в Корчевской уезд Тверской губернии. В имении Новоселье, между современными Конаковом и Дубной, он и переждал «грозу двенадцатого года», еще не понимая хода истории, которую позднее попробует изменить. Здесь он впервые увидел свою «корчевскую кузину» - маленькую Танечку Кучину, с которой жизнь сведет его близко уже в отрочестве. Нет сейчас ни города Корчевы, затопленного Московским морем, ни села Новоселье, ни храма святых апостолов Петра и Павла в нем. Но они сохранились в воспоминаниях Татьяны Пасек «Из дальних лет», и при известном воображении мы можем их наглядно представить и пережить с автором мемуаров немало интересных событий.

Татьяна Петровна Пассек родилась 6 августа 1810 года и провела детство в корчевском имении. Иван Алексеевич Яковлев, отец Саши Герцена, взял сыну хороших учителей и сам обращал сугубое внимание на его образование. Татьяна переехала в Москву, поступила во французский пансион, и богатый дядюшка Иван Алексеевич, заметив ее тягу к знаниям и хорошее влияние девочки на характер и успехи сына, по¬просил отца Татьяны, чтоб тот позволил ей жить у них.

Неповторимое время юношеских стремлений и мечтаний, проведенное вместе! Жизнь сильно развела впоследствии Татьяну и Александра, но ничто не бросило тени на их память о дивной поре взросления рядом друг с другом. Татьяна писала в воспоминаниях «Из дальних лет»: «Детьми и отроками входили мы в жизнь, взявшись за руки. Волшебные образы рисовались перед нами в утреннем тумане жизни; он отражал светлый внутренний мир наш, видоизменяя формы мира внешнего. Вместе вступили мы в юность, полные восторга, грусти, радостей, молитв и упований».

Подростки постигали жизнь через историю и литературу, там они встречали людей, которым сочувствовали, чьи жизненные примеры пробуждали стремление к прекрасному. Оба они оказались способными на новые идеи и смелые порывы, которые находили выход в собственных литературных обзорах, исторических статьях и переводах. В липовой роще села Новоселье было живописное местечко, которое Саша назвал Эрменонвилем в память Жан-Жака Руссо; Таня и Саша часто ходили туда с книгами.

По просьбе отца Татьяна вернулась в Корчеву, чтобы помогать своей мачехе, взявшей для пополнения семейного бюджета нескольких учениц. Девушка с таким жаром принялась учительствовать, что взяла на себя все эти заботы. Вместо сухого и казенного преподавания, свойственного тогдашней школе, Татьяна живо рассказывала ученицам об исторических личностях и событиях, читала художественные произведения. Воодушевленные примером спартанцев, ученицы придумывали такие меры закалки, что позднее Пассек удивлялась, как удалось избежать простуд. На деньги, полученные за воспитание, Татьяна покупала цветы, лакомства и книги для учебных занятий. Ученицы искренне привязались к ней и плакали, когда настало время прощаться.

В 1832 году Герцен познакомил Татьяну со своим другом этнографом Вадимом Пассеком, впоследствии ставшим ее мужем. «Любовь – путь к небу, – писала Татьяна своему жениху.- Мне бы хотелось указать на нее всему свету». И в трудные времена, когда семья терпела крайнюю бедность, мир не был нарушен ни одной ссорой. «Десять лет безграничного счастия были уделом нашим», - писала Татьяна. Счастливая корчевская юность и недолгие годы замужества, как оказалось, были даны Татьяне как награда за страшные испытания в последующей жизни. Муж умер через десять лет после женитьбы, в 1842 году. Малолетними умерли их дети, а Татьяна Петровна прожила десятилетия в безысходной бедности, сохранив благородство и достоинство.

Уверен, дорогой читатель, что по прочтении воспоминаний Татьяны Пассек ты также включишь эту книгу в десятку лучших русских мемуаров, а может быть, и захочешь поехать под Конаково и посидеть в тишине липовой рощи в бывшем имении Новоселье, как, бывало, сидели там почти два века назад Саша Герцен и Танечка Кучина.

(1810 - 1889), двоюродная сестра А.И. Герцена. Занималась литературной работой. В книге "Из дальних лет" содержатся воспоминания о Корчеве и Корчевском уезде.

Пассек , Татьяна Петровна (урожденная Кучина) - писательница; род. 25-го июля 1810 г. в дер. Новоселье Тверской губ. Корчевского уезда, умерла 24-го марта 1889 г. в Петербурге. Детство Т. П. провела частью в с. Карповке и гор. Корчеве, частью в Москве у родных своей матери - княгини Хованской и И. А. Яковлева. Девяти лет от роду она поступила в московский пансион г-жи Доннварт, а затем была переведена в пансион г-жи Воше. По выходе оттуда на 12-м году, она семь лет провела в доме И. А. Яковлева, где тогда жил и А. И. Герцен, ее двоюродный брат, в то время студент Московского университета. Окружавшая T. П. в доме Яковлева среда, состоявшая из ученых, литераторов и художников, развила и в ней любовь к занятиям литературой. В 1832 году Т. П. вышла замуж за Вадима Васильевича Пассека (см.). К этому времени относятся и первые ее литературные работы, которые были помещаемы в издававшихся ее мужем "Очерках России". Затем она работала в "Живописном Обозрении" Плюшара и, наконец, издала имевшую в то время значительный успех книгу "Чтение для юношества". Но эти работы ее не удовлетворяли. По ее обширному литературному образованию и большому уму, ей было нужно более широкое поприще деятельности. И вот она, при участии известных в то время ученых и писателей, выработала программу журнала для матерей "Природа", которая и была представлена на утверждение; однако, разрешения издавать журнал не последовало. После этого Т. П. занялась переводами для разных журналов и изданий. На одиннадцатом году супружества она лишилась мужа и, оставшись с двумя сыновьями Александром и Владимиром, продолжала литературные занятия. В 1859 году она уехала с детьми за границу, где находилась с лишком два года; здесь Т. П. понесла тяжелую утрату: в Париже она лишилась своего любимого старшего сына.

По возвращении из Парижа в Петербург, П. в 1871 году познакомилась с М. И. Семевским, редактором-издателем "Русской Старины", который пригласил ее участвовать в его журнале и поместить на его страницах составлявшиеся Татьяной Петровной воспоминания "Из дальних лет". Предложение было принято, и "Воспоминания" с 1872 года стали печататься в "Русской Старине", в 1873 г. были запрещены, но в 1876 г. снова дозволены к печатанию. В 1878-1879 гг. "Воспоминания" были выпущены отдельным изданием в двух томах. Затем Т. П. снова задалась мыслью издавать журнал, - на этот раз уже для детей. В 1880 г., 3-го февраля, вышел 1-й номер ее журнала "Игрушечки". Этот журнал пользовался громкой и вполне заслуженной известностью. Но в разгар его успеха Т. П. постигло новое горе. Ее второй сын, помогавший ей своими литературными трудами в издании "Игрушечка", тяжело заболел, и она должна была бросить все и ехать с ним за границу, где он скоро и скончался. По возвращении из-за границы, надорванная горем и очень стесненная в средствах, Т. П. продолжала свое издание "Игрушечки" и довела его 1887 года, когда 1-го октября передала его своей сотруднице A. H. Тюфяевой-Толиверовой (Якоби). В последние годы при содействии близких лиц Пассек предприняла издание 3-го тома "Из дальних лет", который окончила за неделю до своей кончины. Т. П. обладала здравым практическим умом, но реализм ее не был грубый: он смягчался ее добросердечием и редкой отзывчивостью. Интерес к идее гуманности она сохранила до конца своей жизни, до 80-летнего возраста; ее постоянным обществом были литераторы, которые все любили и уважали эту "литературную бабушку".

"Новое Время" 1889 г., № 4696; "Неделя" 1889 г., № 14. Знакомые. Альбом М. И. Ceмевского. СПб., 1888 г., стр. 69 и 132; "Всемирная Иллюстрация" 1889 г., т. XLI, стр. 265-267, ст. Н. Лескова; "Исторический Вестник" 1889 г., т. XXXVI, май, стр. 468; "Из ранних лет, из жизни дальней". Воспоминания Т. П. Пассек. 1810-1842 гг. - "Русская Старина" 1872, 1873 и 1876 гг. Wahrheit und Dichtung. Статья Д. Голохвастова по поводу воспоминаний Т. П. Пассек - "Русский Архив" 1874 г., № 4, стр. 1053-1095; 1876 г., № 6, стр. 231-236; Подлевские. Сообщил A. С. Ломачевский - "Русская Старина" 1876 г., т. XVII, № 9, стр. 174-175. (По поводу "Записок" Т. Пассек).