Annotation
Сборник рассказов «Темные аллеи» Ивана Бунина, лауреата самой престижной в мире Нобелевской премии, по праву считается эталоном любовной прозы. Бунин был единственным писателем своего времени, который осмелился так открыто и красиво говорить об отношениях между мужчиной и женщиной - о любви, которая может длиться всего мгновение, а может - и всю жизнь... «Темные аллеи» шокируют своей откровенностью и изысканной чувственностью. Это, пожалуй, одна из лучших книг русской литературы ХХ века.
Иван Бунин
Темные аллеи
Поздний час
Красавица
Антигона
Визитные карточки
Зойка и Валерия
Галя Ганская
Речной трактир
«Мадрид»
Второй кофейник
Холодная осень
Пароход «Саратов»
Сто рупий
Чистый понедельник
Весной, в Иудее
Иван Бунин
Темные аллеи
Темные аллеи
В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил закиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройка довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик-военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородок у него был пробрит, и вся наружность имела то сходство с Александром II, которое столь распространено было среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый.
Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы.
– Налево, ваше превосходительство! – грубо крикнул с козел кучер, и он, слегка нагнувшись на пороге от своего высокого роста, вошел в сенцы, потом в горницу налево.
В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний правый угол, ново белела мелом, ближе стояло нечто вроде тахты, покрытой пегими попонами, упиравшейся отвалом в бок печи, из-за печной заслонки сладко пахло щами – разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом.
Приезжий сбросил на лавку шинель и оказался еще стройнее в одном мундире и в сапогах, потом снял перчатки и картуз и с усталым видом провел бледной худой рукой по голове – седые волосы его с начесами на висках к углам глаз слегка курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило кое-где мелкие следы оспы. В горнице никого не было, и он неприязненно крикнул, приотворив дверь в сенцы:
– Эй, кто там!
Тотчас вслед за тем в горницу вошла темноволосая, тоже чернобровая и тоже еще красивая не по возрасту женщина, похожая на пожилую цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, легкая на ходу, но полная, с большими грудями под красной кофточкой, с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой.
– Добро пожаловать, ваше превосходительство, – сказала она. – Покушать изволите или самовар прикажете?
Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие ноги в красных поношенных татарских туфлях и отрывисто, невнимательно ответил:
– Самовар. Хозяйка тут или служишь?
– Хозяйка, ваше превосходительство.
– Сама, значит, держишь?
– Так точно. Сама.
– Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело?
– Не вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяйствовать я люблю.
– Так. Так. Это хорошо. И как чисто, приятно у тебя.
Женщина все время пытливо смотрела на него, слегка щурясь.
– И чистоту люблю, – ответила она. – Ведь при господах выросла, как не уметь прилично себя держать, Николай Алексеевич.
Он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел:
– Надежда! Ты? – сказал он торопливо.
– Я, Николай Алексеевич, – ответила она.
– Боже мой, боже мой! – сказал он, садясь на лавку и в упор глядя на нее. – Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять?
– Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь, а вам под шестьдесят, думаю?
– Вроде этого… Боже мой, как странно!
– Что странно, сударь?
– Но все, все… Как ты не понимаешь!
Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился и, краснея сквозь седину, стал говорить:
– Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не осталась при господах?
– Мне господа вскоре после вас вольную дали.
– А где жила потом?
– Долго рассказывать, сударь.
– Замужем, говоришь, не была?
– Нет, не была.
– Почему? При такой красоте, которую ты имела?
– Не могла я этого сделать.
– Отчего же не могла? Что ты хочешь сказать?
– Что ж тут объяснять. Небось помните, как я вас любила.
Он покраснел до слез и, нахмурясь, опять зашагал.
– Все проходит, мой друг, – забормотал он. – Любовь, молодость – все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? «Как о воде протекшей будешь вспоминать».
– Что кому Бог дает, Николай Алексеевич. Молодость у всякого проходит, а любовь – другое дело.
Он поднял голову и, остановясь, болезненно усмехнулся:
– Ведь не могла же ты любить меня весь век!
– Значит, могла. Сколько ни проходило времени, все одним жила. Знала, что давно вас нет прежнего, что для вас словно ничего и не было, а вот… Поздно теперь укорять, а ведь, правда, очень бессердечно вы меня бросили, – сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем. Ведь было время, Николай Алексеевич, когда я вас Николенькой звала, а вы меня – помните как? И все стихи мне изволили читать про всякие «темные аллеи», – прибавила она с недоброй улыбкой.
– Ах, как хороша ты была! – сказал он, качая головой. – Как горяча, как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались?
– Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою красоту, свою горячку. Как же можно такое забыть.
– А! Все проходит. Все забывается.
– Все проходит, да не все забывается.
– Уходи, – сказал он, отворачиваясь и подходя к окну. – Уходи, пожалуйста.
И, вынув платок и прижав его к глазам, скороговоркой прибавил:
– Лишь бы Бог меня простил. А ты, видно, простила.
Она подошла к двери и приостановилась:
– Нет, Николай Алексеевич, не простила. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла. Как не было ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя. Ну да что вспоминать, мертвых с погоста не носят.
– Да, да, не к чему, прикажи подавать лошадей, – ответил он, отходя от окна уже со строгим лицом. – Одно тебе скажу: никогда я не был счастлив в жизни, не думай, пожалуйста. Извини, что, может быть, задеваю твое самолюбие, но скажу откровенно – жену я без памяти любил. А изменила, бросила меня еще оскорбительней, чем я тебя. Сына обожал – пока рос, каких только надежд на него не возлагал! А вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести… Впрочем, все это тоже самая обыкновенная, пошлая история. Будь здорова, милый друг. Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни.
Рассказ «Темные аллеи» авторства Бунина представляет собой интересное и поучительное повествование. Длина его всего несколько страниц, но история в нем рассказывается целостная, что понравится многим читателям. В данной статье будет сделан пересказ основных моментов произведения.
Начало
Начинается все в зарисовке «Темные аллеи» с того, что описывается некое место где-то на обочине тульских дорог. Длинная изба объединяет в себе частную горницу и казенную почтовую станцию. Здесь гости могли остановиться на несколько дней, пообедать, отдохнуть и отправить письма необходимым людям. Именно к такому заведению подкатил тарантас, где на козлах сидел суровый мужчина, который всем видом был похож на бывалого разбойника. Внутри раскинулся человек в военной форме с богатым оформлением. Классическая внешность выдавала в нем офицера при царствовании Александра II, когда все служивые походили на царя обрамлением бороды и волос. Как только транспорт остановился, гость побежал в длинное здание.
Первые события
В рассказе «Темные аллеи» мужчина явно куда-то торопился, так как кучер только и успел ему крикнуть вдогонку, чтобы тот повернул налево. Мужчина так и сделал, после чего попал в горницу, где сразу же снял кафтан. Несмотря на свой возраст, без верхней одежды он выглядел невероятно стройно.
В здании было достаточно уютно, тепло и чисто. Повсюду чистые скатерти, лавки помытые и запах был приятный. У неизвестного приезжего были седые волосы, темные глаза и усталые вид, он попытался поправить себя. Так как в самой горнице никого не было, герой небрежно крикнул в сенцы, после чего сразу же появилась достаточно привлекательная женщина, похожая по внешности на цыганку.
После короткого разговора оказалось, что она является хозяйкой горницы. Мужчина в рассказе «Темные аллеи» заказал для себя самовар и раскинулся на лавках, дабы отдохнуть. Он сделал несколько комплиментов женщине насчет чистоты и начал спрашивать о том, почему она здесь сама за всем смотрит. Хозяйка ответила, что так зарабатывает себе на жизнь и не любит сидеть без дела.
Новые подробности
В повествовании Бунина «Темные аллеи» продолжился диалог с комплиментов о чистоте в здании. Внезапно в одном из ответов она назвала его по имени - Николай Алексеевич. После этого мужчина пытливо всматривался в ее глаза какое-то мгновение.
В лице женщины он распознал свою старую знакомую, с которой не виделся тридцать лет. При продолжении диалога выяснилось, что ей на данный момент 48, а мужчине около шестого десятка. Для героя это оказалось настоящим шоком, что видно по реакции. Он отбросил свою усталость и принялся шагать по комнате в размышлениях.
Затем посыпались вопросы на женщину, большинство из них касалось того, чем она занималась все это время и почему не осталась при господах. Хозяйка в произведении Бунина «Темные аллеи» уклонилась от ответа, а служивый человек покраснел.
Дальше диалог свернул в сторону замужества и Надежда ответила, что никого достойного для себя так и не сумела найти, ведь невероятно сильно любила Николая Алексеевича. Краски еще больше запылали на его лице, и он продолжил мерить комнату шагами.
Любовные перипетии
В рассказе «Темные аллеи» для Николая Алексеевича встреча и воспоминание о любви женщины вызвали непонятное состояние. Мужчина стал весь красный, но при этом мрачнее тучи. В ответ на высказывание о чувствах назвал Надежду другом и сказал, что все проходит в этом мире. Она возразила этому и сказала, что любовь в сердце живет вечно.
Начались воспоминания о былых временах, когда молодые люди уединялись, Николай читал стихи девушке о темных аллеях. Потом Надежда упомянула о той обиде, которую испытала она, оказавшись покинутой. В горнице она упрекнула его в жестокости, сообщила, что хотела наложить на себя руки не единожды.
Служивый сударь раскинулся в комплиментах о неземной красоте девушки в те года, что ее сердце хотели заполучить многие парни, но Надежда выбрала его. Николай снова ответил, что все на свете проходит и забывается, и снова получил возражения на этот счет. Мужчина не выдержал напряжения, отвернулся до окна и попросил ее уйти куда-то из этой комнаты.
Эмоциональный момент
Изложение рассказа «Темные аллеи» в кратком содержании не может передать всю тонкость эмоционального момента, который произошел в горнице возле тульских дорог. Николай Алексеевич был слишком тронут тем, что здесь произошло. Он отвернулся к окну и быстрым движением платка вытер с глаз выступившие слезы.
За свой поступок герой попросил прощения у Бога, ведь посчитал, что девушка уже его забыла, однако Надежда снова ему возразила. Хозяйка заведения сказала, что не смогла этого сделать даже за тридцать лет. Все потому, что похожих чувств ей больше не приходилось испытать в этой жизни.
Совместно проведенные часы настолько глубоко въелись в сердце и рассудок, что простить предательство было выше сил женщины, хоть теперь это уже не имеет значения. Николай Алексеевич выслушал ее, после чего сам взял слово. Он начал рассказывать историю своей жизни и доказал, что сделанные плохие проступки рано или поздно догоняют человека бумерангом. В кратком содержании «Темных аллей» сложно передать эмоциональный окрас его речи.
История из жизни и место для загадочности
Краткое содержание «Темных аллей» следует продолжить рассказом из бытия военного сударя, что заглянул в горницу. Он сказал, что никогда так и не был счастлив в своей жизни. Заранее извинившись за задетые чувства, сообщил о безграничной любви к своей жене, но именно в этом была его ошибка. Молодая дама изменила ему, после чего бросила с такой жестокостью, что даже проступок Николая перед Надеждой не идет в сравнение.
От брака родился сын, который должен был стать отрадой для отца, но снова получилось все не так. Вырос мальчишка совершенно невоспитанным и наглым, для него понятия чести, совести, вследствие этого и добра ничего не значат. Николай закончил рассказ тем, что это обыкновенная история, ведь потеря Надежды также отняла у него самое теплое в этой жизни.
Он поцеловал ей руку, и она ответила тем же. Дальнейшая фраза в рассказе Бунина «Темные аллеи» о том, чтобы был отдан приказ седлать лошадей, осталась незаконченной. Автор оставил немного места для размышлений и загадок.
Следующая сцена
В кратком содержании «Темных аллей» необходимо отметить, что продолжаются события тем, как Николай Алексеевич уже едет в своем тарантасе и вспоминает о былом стыде. В его мыслях возвращается образ прекрасно молодой Надежды, которая своей красотой могла затмить любую барышню. Он сам себя спрашивает о правдивости слов насчет самых счастливых моментов в своей жизни, когда девушка была рядом.
Новый день подходил к закату, а они все катились по грязным дорогам. Кучер был опытный и выбирал менее избитые колеи, чтобы меньше грязи отлетало от колес. Тишину нарушил первым мужчина на козлах, который управлял транспортом. Он отметил, что женщина за окном горницы провожала их долгим взглядом, а потом спросил о длительности их знакомства.
Николай Алексеевич отвечал кратко, а Клим - имя кучера - бросил фразу, что эта хозяйка невероятно умная и богатая. Старый служивый ему возразил, что это совсем ничего не значит. С подобным высказыванием Клим был совершенно не согласен.
Конец
Заканчиваются «Темные аллеи» (в кратком содержании это нельзя не отметить) тем, что Клим рассуждает о том, что значение грамотного распоряжения временем и деньгами много стоит. Николай Алексеевич прервал его и попросил ехать быстрее, дабы не опоздать на поезд. После этого он снова вернулся к своим размышлениям о Надежде. Минуты с ней казались уже не просто лучшими, а наполненными своеобразной магией.
Ему вспомнились стихи, которые он читал молодой девушке. После этого в уме начали возникать картины о том, что могло быть, если бы тогда герой не бросил возлюбленную. Сначала это казалось вздором, но позже ему удалось вообразить Надежду в роли своей жены. Она бы стала матерью его детей и жила бы в петербургском доме.
Подобные мысли заставили его раскачивать головой в разные стороны, на чем и заканчивается повествование. Автор снова оставил место читателю для собственных размышлений о судьбе двух персонажей, их поступках и жизненном пути.
В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил закиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройка довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик-военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородок у него был пробрит и вся наружность имела то сходство с Александром II, которое столь распространено было среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый. Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы. — Налево, ваше превосходительство, — грубо крикнул с козел кучер, и он, слегка нагнувшись на пороге от своего высокого роста, вошел в сенцы, потом в горницу налево. В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний правый угол, ново белела мелом; ближе стояло нечто вроде тахты, покрытой пегими попонами, упиравшейся отвалом в бок печи; из-за печной заслонки сладко пахло щами — разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом. Приезжий сбросил на лавку шинель и оказался еще стройнее в одном мундире и в сапогах, потом снял перчатки и картуз и с усталым видом провел бледной худой рукой по голове — седые волосы его с начесами на висках к углам глаз слегка курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило кое-где мелкие следы оспы. В горнице никого не было, и он неприязненно крикнул, приотворив дверь в сенцы: — Эй, кто там! Тотчас вслед за тем в горницу вошла темноволосая, тоже чернобровая и тоже еще красивая не по возрасту женщина, похожая на пожилую цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, легкая на ходу, но полная, с большими грудями под красной кофточкой, с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой. — Добро пожаловать, ваше превосходительство, — сказала она. — Покушать изволите или самовар прикажете? Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие ноги в красных поношенных татарских туфлях и отрывисто, невнимательно ответил: — Самовар. Хозяйка тут или служишь? — Хозяйка, ваше превосходительство. — Сама, значит, держишь? — Так точно. Сама. — Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело? — Не вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяйствовать я люблю. — Так, так. Это хорошо. И как чисто, приятно у тебя. Женщина все время пытливо смотрела на него, слегка щурясь. — И чистоту люблю, — ответила она. — Ведь при господах выросла, как не уметь прилично себя держать, Николай Алексеевич. Он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел. — Надежда! Ты? — сказал он торопливо. — Я, Николай Алексеевич, — ответила она. — Боже мой, боже мой! — сказал он, садясь на лавку и в упор глядя на нее. — Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять? — Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь, а вам под шестьдесят, думаю? — Вроде этого... Боже мой, как странно! — Что странно, сударь? — Но все, все... Как ты не понимаешь! Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился и, краснея сквозь седину, стал говорить: — Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не осталась при господах? — Мне господа вскоре после вас вольную дали. — А где жила потом? — Долго рассказывать, сударь. — Замужем, говоришь, не была? — Нет, не была. — Почему? При такой красоте, которую ты имела? — Не могла я этого сделать. — Отчего не могла? Что ты хочешь сказать? — Что ж тут объяснять. Небось помните, как я вас любила. Он покраснел до слез и, нахмурясь, опять зашагал. — Все проходит, мой друг, — забормотал он. — Любовь, молодость — все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? «Как о воде протекшей будешь вспоминать». — Что кому бог дает, Николай Алексеевич. Молодость у всякого проходит, а любовь — другое дело. Он поднял голову и, остановясь, болезненно усмехнулся: — Ведь не могла же ты любить меня весь век! — Значит, могла. Сколько ни проходило времени, все одним жила. Знала, что давно вас нет прежнего, что для вас словно ничего и не было, а вот... Поздно теперь укорять, а ведь, правда, очень бессердечно вы меня бросили, — сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем. Ведь было время, Николай Алексеевич, когда я вас Николенькой звала, а вы меня — помните как? И все стихи мне изволили читать про всякие «темные аллеи», — прибавила она с недоброй улыбкой. — Ах, как хороша ты была! — сказал он, качая головой. — Как горяча, как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались? — Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою красоту, свою горячку. Как же можно такое забыть. — А! Все проходит. Все забывается. — Все проходит, да не все забывается. — Уходи, — сказал он, отворачиваясь и подходя к окну. — Уходи, пожалуйста. И, вынув платок и прижав его к глазам, скороговоркой прибавил: — Лишь бы бог меня простил. А ты, видно, простила. Она подошла к двери и приостановилась: — Нет, Николай Алексеевич, не простила. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла. Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя. Ну да что вспоминать, мертвых с погоста не носят. — Да, да, не к чему, прикажи подавать лошадей, — ответил он, отходя от окна уже со строгим лицом. — Одно тебе скажу: никогда я не был счастлив в жизни, не думай, пожалуйста. Извини, что, может быть, задеваю твое самолюбие, но скажу откровенно, — жену я без памяти любил. А изменила, бросила меня еще оскорбительней, чем я тебя. Сына обожал, — пока рос, каких только надежд на него не возлагал! А вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести... Впрочем, все это тоже самая обыкновенная, пошлая история. Будь здорова, милый друг. Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни. Она подошла и поцеловала у него руку, он поцеловал у нее. — Прикажи подавать... Когда поехали дальше, он хмуро думал: «Да, как прелестна была! Волшебно прекрасна!» Со стыдом вспоминал свои последние слова и то, что поцеловал у ней руку, и тотчас стыдился своего стыда. «Разве неправда, что она дала мне лучшие минуты жизни?» К закату проглянуло бледное солнце. Кучер гнал рысцой, все меняя черные колеи, выбирая менее грязные, и тоже что-то думал. Наконец сказал с серьезной грубостью: — А она, ваше превосходительство, все глядела в окно, как мы уезжали. Верно, давно изволите знать ее? — Давно, Клим. — Баба — ума палата. И все, говорят, богатеет. Деньги в рост дает. — Это ничего не значит. — Как не значит! Кому ж не хочется получше пожить! Если с совестью давать, худого мало. И она, говорят, справедлива на это. Но крута! Не отдал вовремя — пеняй на себя. — Да, да, пеняй на себя... Погоняй, пожалуйста, как бы не опоздать нам к поезду... Низкое солнце желто светило на пустые поля, лошади ровно шлепали по лужам. Он глядел на мелькавшие подковы, сдвинув черные брови, и думал: «Да, пеняй на себя. Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! „Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи...“ Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?» И, закрывая глаза, качал головой. 20 октября 1938Бунин Иван Алексеевич
Темные аллеи
Иван Алексеевич Бунин
Темные аллеи
Темные аллеи
Поздний час
Красавица
Антигона
Визитные карточки
Зойка и Валерия
Галя Ганская
В одной знакомой улице
Речной трактир
Второй кофейник
Холодная осень
Пароход "Саратов"
Сто рупий
Чистый понедельник
Весной, в Иудее
ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ
В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил закиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройка довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородок у него был пробрит и вся наружность имела то сходство с Александром II, которое столь распространено было среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый.
Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы.
Налево, ваше превосходительство, - грубо крикнул с козел кучер, и он, слегка нагнувшись на пороге от своего высокого роста, вошел в сенцы, потом в горницу налево.
В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний правый угол, ново белела мелом; ближе стояло нечто вроде тахты, покрытой пегими попонами, упиравшейся отвалом в бок печи; из-за печной заслонки сладко пахло щами - разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом.
Приезжий сбросил на лавку шинель и оказался еще стройнее в одном мундире и в сапогах, потом снял перчатки и картуз и с усталым видом провел бледной худой рукой по голове - седые волосы его с начесами на висках к углам глаз слегка курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило кое-где мелкие следы оспы. В горнице никого не было, и он неприязненно крикнул, приотворив дверь в сенцы:
Эй, кто там!
Тотчас вслед за тем в горницу вошла темноволосая, тоже чернобровая и тоже еще красивая не по возрасту женщина, похожая на пожилую цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, легкая на ходу, но полная, с большими грудями под красной кофточкой, с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой.
Добро пожаловать, ваше превосходительство, - сказала она. - Покушать изволите или самовар прикажете?
Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие ноги в красных поношенных татарских туфлях и отрывисто, невнимательно ответил:
Самовар. Хозяйка тут или служишь?
Хозяйка, ваше превосходительство.
Сама, значит, держишь?
Так точно. Сама.
Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело?
Не вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяйствовать я люблю.
Так, так. Это хорошо. И как чисто, приятно у тебя.
Женщина все время пытливо смотрела на него, слегка щурясь.
И чистоту люблю, - ответила она. - Ведь при господах выросла, как не уметь прилично себя держать, Николай Алексеевич.
Он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел.
Надежда! Ты? - сказал он торопливо.
Я, Николай Алексеевич, - ответила она.
Боже мой, боже мой, - сказал он, садясь на лавку и в упор глядя на нее. - Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять?
Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь, а вам под шестьдесят, думаю?
Вроде этого... Боже мой, как странно!
Что странно, сударь?
Но все, все... Как ты не понимаешь!
Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился и, краснея сквозь седину, стал говорить:
Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не осталась при господах?
Мне господа вскоре после вас вольную дали.
А где жила потом?
Долго рассказывать, сударь.
Замужем, говоришь, не была?
Нет, не была.
Почему? При такой красоте, которую ты имела?
Не могла я этого сделать.
Отчего не могла? Что ты хочешь сказать?
Что ж тут объяснять. Небось, помните, как я вас любила.
Он покраснел до слез и, нахмурясь, опять зашагал.
Все проходит, мой друг, - забормотал он. - Любовь, молодость - все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? "Как о воде протекшей будешь вспоминать".
Что кому бог дает, Николай Алексеевич. Молодость у всякого проходит, а любовь - другое дело.
Он поднял голову и, остановясь, болезненно усмехнулся:
Ведь не могла же ты любить меня весь век!
Значит, могла. Сколько ни проходило времени, все одним жила. Знала, что давно вас нет прежнего, что для вас словно ничего и не было, а вот... Поздно теперь укорять, а ведь правда, очень бессердечно вы меня бросили, - сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем. Ведь было время, Николай Алексеевич, когда я вас Николенькой звала, а вы меня - помните как? И все стихи мне изволили читать про всякие "темные аллеи", - прибавила она с недоброй улыбкой.
Ах, как хороша ты была! - сказал он, качая головой. - Как горяча, как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались?
Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою красоту, свою горячку. Как же можно такое забыть.
А! Все проходит. Все забывается.
Все проходит, да не все забывается.
Уходи, - сказал он, отворачиваясь и подходя к окну. - Уходи, пожалуйста.
И, вынув платок и прижав его к глазам, скороговоркой прибавил:
Лишь бы бог меня простил. А ты, видно, простила.
Она подошла к двери и приостановилась:
Нет, Николай Алексеевич, не простила. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла. Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя. Ну, да что вспоминать, мертвых с погоста не носят.
«Все рассказы этой книги, - писал Бунин о цикле новелл «Темные аллеи», - только о любви, о ее темных и чаще всего мрачных и жестоких аллеях». Катастрофичность бытия, непрочность человеческих отношений и самого существования – излюбленные бунинские мотивы позднего творчества, что отразилось и в концепции любви.
«Любовь прекрасна» и «любовь обречена» - центральные идеи цикла, состоящего из тридцати восьми новелл, написанных в эмиграции. Наивысшее счастье может внезапно оборваться трагедией, катастрофой – смертью или разлукой, равной смерти. Большая любовь словно несовместима с обычной, размеренной жизнью, и смерть, уносящая одного из влюбленных, подтверждает это. Основной мотив цикла – мотив внезапности любви, кратковременности счастья. Любовь лишь миг, упоительное мгновение, которое способно осветить всю жизнь и навсегда остаться в памяти.
Любовь, трагическая, оборванная по воле случая или судьбы, не приведшая к семейному счастью, но разделенная, единственная, дарующая упоение, становится в жизни героев Бунина самым лучшим, светлым, радостным. Счастливые мгновения любви долго живут в памяти и вдруг внезапно всплывают, прорываясь через обыденность и будничность жизни. То, что произошло однажды, многие годы согревает душу, придает силы. Встреча с былой любовью, воспоминание о ней становится мгновенным прозрением, осознанием, что ничего лучше и чище, радостнее и дороже не было в жизни и уже никогда не будет.
Бунина интересуют характеры сильные, свободные, независимые. Все герои живут в ожидании любви, ищут ее и чаще всего, опаленные ею, гибнут. Ни в чувствах, ни во внешности героев «Темных аллей» нет ничего обыденного, блёклого. Женщины красивы какой-то нездешней – восточной, цыганской, индийской – красотой. Это чаще всего трагические характеры, люди, познавшие любовь-страсть, таинственную, неотвратимую, роковую. Не познав такой любви, невозможно говорить о настоящем счастье, но за познание – высокая плата: смерть или потеря любимого. Любовь и счастье, любовь и страдание неразлучны – это познали бунинские герои, в этом уверен и сам автор.
«Тёмные аллеи»
Многие из этих тем и мотивов намечаются уже в первом рассказе сборника – «Тёмные аллеи». Рассказ начинается подчеркнуто прозаично: осеннее ненастье, черные колеи, закиданный грязью тарантас, лошади с подвязанными от слякоти хвостами, усталость во взгляде военного. Однако уже в этом первом описании чувствуется второй план повествования – не бытовой, а бытийный: здесь и традиционные для русского и мирового искусства образы «дороги», «осени», «тройки», и ритмико-интонационный рисунок, напоминающий начало поэмы Гоголя «Мертвые души». И во внешности военного многое останавливает внимание: стройность, черные брови в сочетании с белыми усами, красивое удлиненное лицо, изысканность манер.
Это сочетание бытового и бытийного чувствуется на всем протяжении рассказа. В горнице уютно, но достаточно обыденно-прозаично, чего стоит, например, запах щей. И в Надежде, «женщине, похожей на пожилую цыганку,.. с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой», ничего не предвещает того, что мы потом о ней узнаем. И слово, которым она назвала себя - «хозяйка», - достаточно прозаично. Не -обыденно и не -прозаично всё оказывается мгновенно – с момента узнавания, который, как удар молнии, преобразил эту будничную сферу жизни и перенес в иную – вне этого пространства и этого времени – в ту далекую пору юности и любви, которая, оказывается, и была настоящей жизнью.
Небольшой по объему рассказ вместил целую жизнь героев. Счастливая юность Николая Алексеевича сменяется беспокойной зрелостью, затем одиночеством. Ему представляется невозможным вырваться из жестоких рамок среды, условностей, своей судьбы, наконец, быть может, поэтому в его взгляде – усталость. «История пошлая, обыкновенная», - скажет Николай Алексеевич о своей жизни и только сейчас поймет, что были в ней смысл и радость лишь в той юношеской любви. «С годами всё проходит», - машинально произнесет он расхожую фразу, однако всё, что с ним произошло, - отрицание этой житейской истины.
Образ Надежды исполнен в рассказе истинной драматичной мощи: ее жизнь, внешне подчеркнуто прозаическая, оказывается трагической по сути. Надежда не просто помнит о давней любви – она до сих пор живет ею, не было в ее жизни ни одного мгновения, которое бы не освещалось тайным светом этой драматичной и счастливой любви: «Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя». «Простить» – значит духовно отпустить, отдалиться, освободиться. Надежда не в силах этого сделать, время оказывается бессильным перед стихией неистребимого, неизменного человеческого чувства. Любовь, втиснутая в убогие рамки обыденного существования и ложных условностей, не перестает быть любовью и не утрачивает свою истинную природу.
Казалось бы, в конце рассказа мир не изменился внешне: всё то же «бледное солнце», «пустые поля», «лужи», даже усталость и неверие Николая Алексеевича, однако за всем этим сквозит иное – любовь, вечная духовная стихия, душа и смысл человеческой жизни. «Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные!» «Кругом шиповник алый цвёл, стояли темных лип аллеи…» Этот мир «алого шиповника и липовых аллей» торжествует над суетной, прозаичной, обыденной человеческой жизнью, освещает ее иным светом, придает ей смысл.
