Поэма «Василий Теркин» датирована 1941-1945 годами - сложными, страшными и героическими годами борьбы советского народа с немецко-фашистскими захватчиками. В этом произведении Александр Твардовский создал бессмертный образ простого, советского бойца, защитника Отечества, который стал неким олицетворением глубокого патриотизма и любви к своей Родине.
История создания
Поэма начала писаться в 1941 году. Отдельные отрывки были напечатаны в газетном варианте в период с 1942 по 1945 годы. В том же 1942 году отдельно было опубликовано еще незаконченное произведение.
Как ни странно, но работа над поэмой была начата Твардовским еще в 1939 году. Именно тогда он уже трудился военным корреспондентом и освещал в газете «На страже Родины» ход финской военной кампании. Имя было придумано в соавторстве с членами редакционной коллегии газеты. В 1940 году была выпущена небольшая брошюра «Вася Теркин на фронте», которая среди бойцов считалась большой наградой.
Образ красноармейца понравился читателям газеты с самого начала. Понимая это, Твардовский решил, что эта тема является перспективной и начал ее развивать.
С самого начала Великой Отечественной Войны, находясь на фронте в качестве военного корреспондента, он попадает в самые горячие сражения. Попадает в окружение вместе с солдатами, выходит из него, отступает и идет в атаку, переживая на собственном опыте все то, о чем он хотел бы написать.
Весной 1942 года Твардовский приезжает в Москву, где пишет первые главы «От автора» и «На привале», и она сразу же печатаются в газете «Красноармейская правда».
Такого взрыва популярности Твардовский не мог представить даже в самых смелых своих мечтах. Центральные издания «Правда», «Известия», «Знамя» перепечатывают отрывки из поэмы. На радио тексты читают Орлов и Левитан. Художник Орест Верейский создает иллюстрации, окончательно сформировавшиеся образ бойца. Твардовский проводит в госпиталях творческие вечера, а также встречается с трудовыми коллективами в тылу, поднимая боевой дух.
Как всегда, то, что нравилось простому народу, не получила поддержки партии. Твардовского критиковали за пессимизм, за отсутствие упоминаний о том, что партия руководит всеми свершениями и достижениями. В связи с этим автор хотел в 1943 году закончить поэму, однако благодарные читатели не дали ему этого сделать. Твардовскому пришлось согласиться на цензурные правки, взамен он был удостоен Сталинской премии за свое ставшее бессмертным произведение. Поэма была закончена в марте 1945 года - именно тогда автор написал главу «В бане».
Описание произведения
В поэме 30 глав, которые условно можно разделить на 3 части. В четырех главах Твардовский не рассказывает о герое, а просто рассуждает о войне, о том, сколько пришлось пережить простым советским мужикам, ставшим на защиту своей Родины, и намекает на ход работы над книгой. Роль этих отступлений нельзя приуменьшить - это диалог автора с читателей, который он ведет напрямую, даже в обход своего героя.
В ходе повествования нет четкой хронологической последовательности. Более того, автор не называет конкретные бои и сражения, однако отдельные сражения и операции, выделенные в истории Великой Отечественной Войны, угадываются в поэме: отступления советских войск, столь распространённые в 1941 и 1942 годах, битва у Волги, ну и, конечно, взятие Берлина.
Строгого сюжета в поэме нет - да и у автора не было задачи передать ход войны. Центральная глава - «Переправа». Там четко прослеживается основная идея произведения - военная дорога. Именно по ней Теркин со своими товарищами шагает к достижению цели - полной победе над немецко-фашистскими захватчиками, а значит, к новой, лучшей и свободной жизни.
Герой произведения
Главный герой - Василий Тёркин. Вымышленный персонаж, веселый, жизнерадостный, прямодушный, несмотря на сложные обстоятельства, в которых он живет во время войны.
Мы наблюдаем за Василием в разных ситуациях - и везде можем отметить его положительные качества. Среди боевых побратимов он - душа компании, балагур, всегда находящий возможность пошутить и рассмешить остальных. Когда он идет в атаку - он пример для остальных бойцов, проявляет такие свои качества, как находчивость, смелость, выдержка. Когда он отдыхает после боя - он может спеть, он играет на гармони, но при этом может ответить достаточно жестко и с юмором. Когда солдаты встречаются с мирным населением, Василий - само обаяние и скромность.
Мужество и достоинство, проявляемые во всех, даже самых безвыходных ситуациях, - вот главные черты, которые отличают главного героя произведения и формируют его образ.
Все остальные герои поэмы абстрактны - у них нет даже имен. Боевые побратимы, генерал, старик и старуха - все они только подыгрывают, помогая раскрыть образ главного героя - Василия Теркина.
Анализ произведения
Поскольку у Василия Теркина нет реального прототипа, то можно со всей смелостью сказать, что это - некий собирательный образ, который был создан автором, основываясь на его реальных наблюдениях за солдатами.
У произведения есть одна отличительная особенность, которая выделяет его среди аналогичных произведений того времени, - это отсутствие идеологического начала. В поэме нет восхвалений партии и лично товарищу Сталину. Это, по мнению автора, «разрушило бы замысел и образный строй поэмы».
В произведении используются два стихотворных размера: четырехстопный и трехстопный хорей. Первый размер встречается гораздо чаще, второй - лишь в отдельных главах. Язык поэмы стал своеобразной карточкой Твардовского. Некоторые моменты, выглядящие как поговорки и строки из смешных песенок, что называется, «ушли в народ» и стали употребляться в повседневной речи. Например, фраза «Нет, ребята, я не гордый, я согласен на медаль» или «Города сдают солдаты, генералы из берут» употребляются многими и в настоящее время.
Именно на таких, как главный герой этой поэмы в стихах, пали все тяготы войны. И только их человеческие качества - сила духа, оптимизм, юмор, умение посмеяться над другими и над собой, вовремя разрядить натянутую до предела обстановку - помогли им не только победить, но и выжить в этой страшной и беспощадной войне.
Поэма до сих пор жива и любима народом. В 2015 году журнал «Русский репортер» проводил социологические исследования относительно сотни самых популярных стихотворений в России. Строки из «Василия Теркина» заняли 28-ое место, что говорит о том, что память о событиях 70-летней давности и подвиге тех героев все еще жива в нашей памяти.
Александр Твардовский, написавший поэму «Василий Теркин», дал ей второе название – «Книга про бойца». В образе главного героя, которому посвящено повествование, писатель изобразил характерные черты отечественного солдата, столкнувшегося с необходимостью защищать Родину. Василий Теркин стал излюбленным персонажем военных лет и послевоенного периода. Это собирательный патриотический образ, сумевший поддержать народный дух.
История создания
Твардовский – популярный советский писатель, поэт, журналист. Образ советского солдата создан в период Великой Отечественной войны. Продумывая характер персонажа, Твардовский наделил его смекалкой и находчивостью, неиссякаемым позитивом и чувством юмора. Этого не хватало в буднях простых граждан в страшное для страны время. Идея о бравом солдате пришла писателю задолго до написания поэмы. Авторство образа принадлежит коллективу журналистов, в состав которого входил Твардовский.
В 1939 году было издано два фельетона об этом герое. В воображении публицистов он был удачливым и сильным представителем простого народа. Твардовский начал прорабатывать характер главного действующего лица будущей книги еще на фронте, в годы Советско-Финляндской войны. Автор задался целью создать стихотворное произведение. Он не успел издать труд из-за новой войны. Нападение немцев в 1941 году изменило планы писателя, но публицист твердо решил назвать произведение «Книга про бойца». 1942-ой – год написания первых строк книги, которую впоследствии примут в издательство.
Хотя Василий Теркин – не реальная историческая личность, Твардовский, перенесший тяготы сражений и наступлений на врага, описывает мельчайшие подробности в книге. Работая корреспондентом в полевых условиях, он был свидетелем реальных историй из жизни армейцев и пытался отразить их в сюжете. Автор претендует на достоверность, и на то, что изображает исторические события в главах произведения.
Солдат, которого описывал публицист, обрел новые черты, свойственные времени войны и лишений. Он был не просто добряком и балагуром, а воином, от которого зависит победа. Персонаж готов принять бой в любую минуту и дать достойный отпор врагу во имя Родины.
Первые главы книги издавались во фронтовой газете. Затем ее стали публиковать многие издания, позволяя читателям вдохновиться образом труженика, спасающего родные земли. Главы доходили и до фронтовиков, и до граждан, оставшихся в тылу. «Книга про бойца» пользовалась любовью публики, и автору постоянно приходили письма с вопросами о том, как живут герои повествования, существуют ли они на самом деле.
Твардовский работал над произведением в годы войны. В 1943 году, попав в военный госпиталь после ранения, писатель решил, что приблизился к финалу поэмы. Впоследствии ему пришлось продолжить работу вплоть до 1945 года, до победы над фашистскими захватчиками.
Книга получила продолжение благодаря просьбам читателей. После победной весны Твардовский издал завершающую главу поэмы, назвав ее «От автора». В ней он прощался с героем.
Биография
Центральной фигурой повествования является деревенский парень из-под Смоленска. Он вынужден пойти на фронт, чтобы отстаивать Отечество. Жизнелюбивый и прямолинейный персонаж демонстрирует недюжинную смелость и мужество, несмотря на окружающие его реалии. Душа компании, от которого всегда можно получить поддержку, Теркин был образцом для подражания. В бою он первым нападал на врага, на досуге развлекал товарищей игрой на гармони. Обаятельный и харизматичный парень вызывает расположение читателей.
Мы знакомимся с героем в тот момент, когда он вместе с сослуживцами переходит реку. Операция происходит зимой, но река не до конца замерзла, и переправа срывается из-за вражеской атаки. Доблестно выстоявший солдат ранен и попадает в медсанчасть. Оправившись от травмы, Теркин решает догнать взвод. Глава «Гармонь» посвящена его умению найти подход к коллективу и завоевать в нем уважение и доверие.
Солдат становится участником сражений и оказывает посильную помощь тем, с кем служит в одном отряде, и гражданским лицам. Получив отпуск, он отказывается от поездки в родное село, захваченное немцами, чтобы быть полезным на фронте. За смелость и мужество, проявленные в схватке, в которой удалось сбить самолет, Василию Теркину вручают медаль. Позднее военнослужащий получит новое звание. Он станет лейтенантом.
Солдат Советской армии Из-за вражеского наступления линия фронта смещается, оказываясь на его малой Родине. Родители Василия живут в погребе. Удостоверившись в том, что старики живы, солдат больше не переживает за их судьбу. Мать попадает в плен, но Василий выручает ее из беды. Бабка и дед остаются в живых.
Твардовский не делится деталями биографии героя. Автор даже не дает имен другим действующим лицам повествования. Образ Теркина складывается из описания его характера. В финале остается неясно, выжил герой или умер. Но для Твардовского важно не это. Основная мысль, которую он хочет донести до читателя, – восхищение поразительной храбростью и героизмом народа.
Поэма воспевает русского солдата, способного отстоять честь страны, защитить семью и угнетенных сограждан. Произведение мотивировало читателей на новые подвиги. Патриотическая ода в стихах помогала поднимать боевой дух фронтовиков, обессилевших от ежедневных сражений, и привносила в их жизнь нотку оптимизма. Главная идея книги – подтверждение чистоты намерений и искренности русского человека, способного найти выход из сложной ситуации, не боящегося труда, отличающегося мужеством и смекалкой, честью и самоотдачей.
- Любопытно, что читатели повлияли на написание произведения. Читая поочередно издаваемые главы поэмы, люди писали Твардовскому письма из всех уголков Советского Союза. Из-за этого автор решил продлить издание книги.
- После громкой победы Твардовский отказался описывать жизнь Теркина в мирное время. По его убеждению, оно требовало новых героев. Образ солдата должен был сохраниться в памяти читателей. Позднее подражатели издавали рассказы о Теркине, но сам писатель, как и обещал, не притронулся к написанию новых глав.
- Поэма поделена на части, способные к самостоятельному существованию. Твардовский намеренно использовал такой литературный прием. Благодаря ему, читатель, включившийся в повествование не с начала, мог легко воспринимать сюжет. Это было важным на фронте, где ежедневно прощались с жизнью тысячи солдат. Они успевали прочитать одну главу и могли не узнать, чем она продолжится.
- Имя и фамилия Василия Теркина часто встречались в военное время. Читатели задавали автору вопросы, связанные с прототипом героя, и непременно получали ответ о вымышленном и собирательном образе. Фамилия Теркин говорящая, она означает, что человек многое повидал на своем веку, был «потерт» жизнью.
Цитаты
Поэма ярко описывает могучий русский характер. Описательными и достоверными являются строки:
«Любит русский человек праздник силы всякий, оттого и хлеще всех он в труде и драке».
Действительно, советские солдаты не щадили себя в бою, самоотверженно отдаваясь сражениям, чтобы воцарился мир в Советском Союзе.
Веселый нрав Василия Теркина – солдата, отличавшегося сообразительностью и отвагой, – помогал сослуживцам переносить военное время.
«Жить без пищи можно сутки, можно больше, но порой на войне одной минутки не прожить без прибаутки, шутки самой немудрой».
В каждом взводе и отряде была душа компании вроде Теркина. Весельчак и балагур, он заряжал позитивом и дарил людям надежду.
Главной ценностью на войне остается человеческая жизнь. Теркин пытается любой ценой помочь тем, кто попадается на его пути. Будь то мелкое дело или вопрос жизни и смерти, он рискует собой, чтобы спасти ближнего. При этом солдат шутливо замечает:
«Разрешите доложить коротко и просто: я большой охотник жить лет до девяноста».
Строка Твардовского
Последнее воспоминание о нем: сидит, страшно исхудавший, возле большого дачного окна…
Незадолго до этого, в феврале 1970 года, многолетнее грубое давление всевозможных «руководящих инстанций» – ЦК КПСС, Главлита (а попросту сказать – цензуры), секретариата Союза писателей – вынудило Александра Твардовского покинуть журнал «Новый мир», главным редактором которого он был больше десяти лет и который за это время приобрел огромную популярность в нашей стране и даже за ее пределами.
В прошлом веке, испытав потерю такого же своего любимого детища – журнала «Отечественные записки», закрытого правительством, Салтыков-Щедрин горестно писал, что отныне «лишился употребления языка». Но то, что для великого сатирика было метафорой, гиперболой, для Твардовского стало реальностью. Лишившись журнала, не сумев опубликовать свою последнюю поэму «По праву памяти», он смертельно заболел и почти потерял речь.
Его окружали родные, навещали друзья, и все же на долгие часы он оставался наедине со смотрящей в окно поздней осенью, безлистыми деревьями, пожухлой травой, покуда в стекло не застучались, не заскреблись первые метели. (И не звучали ли в памяти последней декабрьской ночью строки из трагической главы «Василия Теркина»: «Смерть склонилась к изголовью: – Ну, солдат, пойдем со мной»?)
Вся жизнь, наверное, проходила в те дни перед глазами Твардовского, и он мог сказать о себе словами своего любимого героя:
Я загнул такого крюку,
Я прошел такую даль,
И видал такую муку,
И такую знал печаль…«Василий Теркин»
…Ах, каким простым все казалось подростку, росшему на Смоленщине, как он напишет позже: «в захолустье, потрясенном всемирным чудом новых дней». Немало обязанный отцу, сельскому кузнецу, первыми задатками любви к книге, к чтению, он, став комсомольцем, теперь судил об «отсталых» взглядах Трифона Гордеевича со всей страстью и категоричностью юности.
Среди стихов «поэта-селькора», как именовали своего юного сотрудника смоленские газеты, были и такие, как «Отцу-богатею», а в одной из его первых поэм «отрицательным» персонажем был… кузнец Гордеич!
Много лет пройдет, прежде чем отцовская судьба предстанет перед Твардовским во всей сложности. Долгие годы он вынашивал замысел романа об отце, который, к сожалению, так и не удалось осуществить. Он и название придумал – «Пан». Так прозвали Трифона Гордеевича земляки за то, что тот всячески, весьма наивно и недальновидно подчеркивал свою особость, независимость, отличный от обычного деревенского склад жизни.
Но уже в поэме «За далью – даль» будут запечатлены и реальная картина «скудного выручкою» трудового дня мифического «богатея», и беглые портреты его бедных «клиентов». А в очерке «Заметки с Ангары», рассказывая о повстречавшемся выходце со Смоленщины, Твардовский писал, что, глядя на него, «невольно вспомнил затылок покойного отца, такой знакомый до последней морщинки и черточки…». При всем лаконизме этого упоминания за ним ощутимо сильное душевное движение, всколыхнувшаяся память о человеке, с которым в юности шла такая непримиримая война.
На первых жизненных верстах отцовский образ сделался воплощением того обихода и уклада, от которых начинающий поэт стремился оттолкнуться, как отталкиваются от берега, отправляясь в плавание. Этот конфликт завершился уходом юноши из дома и началом самостоятельного существования как газетчика и литератора.
Готовы были мы к походу.
Что проще может быть:
Не лгать,
Не трусить,
Верным быть народу,
Любить родную землю-мать,
Чтоб за нее в огонь и в воду,
А если -
То и жизнь отдать.
Так вспоминал Твардовский в своей последней поэме давнее умонастроение – свое и друзей-ровесников. И, умудренный всем пережитым, прибавлял:
Что проще!
В целости оставим
Таким завет начальных дней.
Лишь от себя теперь добавим:
Что проще – да.
Но что сложней?
«Сложность» дала себя знать немедля. В пору начавшейся коллективизации в числе миллионов других несправедливо пострадала и «панская» семья, высланная на Север. Почти тридцать лет спустя, в 1957 году, набрасывая план пьесы о раскулачивании, Твардовский припомнил слова, сказанные ему в ту давнюю пору секретарем Смоленского обкома партии: «Бывают такие времена, когда нужно выбирать между папой-мамой и революцией». В тех же набросках запечатлена и дилемма, вставшая перед «младшим братом», в котором угадывается сам автор: «Он должен порвать с семьей, отказаться от нее, проклясть ее – тогда, может быть, он еще останется «на этом берегу», а нет – хочешь не хочешь – будешь «врагом», кулаком, которому никогда и ничем не отмолить себе прощенья у советской власти».
Происшедшее оставило в душе поэта тяжелейшую, незаживающую рану и в то же время положило начало долгому, мучительному, противоречивому отрезвлению от прежних наивных иллюзий. И уже совсем по-иному вспоминалась жизнь на отцовском хуторе в стихотворении «Братья», завершавшемся пронзительными строками:
Что ж ты, брат?
Как ты, брат?
Где ж ты, брат?
На каком Беломорском канале?..
Заметно отличалась по тону от тогдашней литературы с ее упрощенным и приукрашенным изображением коллективизации и поэма Твардовского «Страна Муравия». В описании скитаний Никиты Моргунка, который «бросил… семью и дом», не желая вступать в колхоз (как поступил и отец поэта), в его тревожных раздумьях и многочисленных дорожных встречах слышны явственные отголоски трагических событий тех лет. Выразительна, например, услышанная Моргунком сказка про деда и бабу, которые «жили век в своей избе», покуда «небывало высокая» вешняя вода не «подняла… избушку» и, «как кораблик, понесла» совсем на новое место: «Тут и стой». Сам автор впоследствии ценил драматизм этой поэмы, достигавший особой силы в черновых вариантах:
Дома гниют, дворы гниют,
По трубам галки гнезда вьют,
Зарос хозяйский след.
Кто сам сбежал, кого свезли,
Как говорят, на край земли,
Где и земли-то нет.
Тем не менее герой поэмы в конце концов отказывался от поисков легендарной страны «единоличного» крестьянского счастья, где «никакой, ни боже мой, – коммунии, колхозии», и смирялся с необходимостью вступить в артель. Многие стихотворения, вошедшие в сборники «Дорога», «Сельская хроника» и «Загорье», красноречиво свидетельствуют о том, как старательно искал Твардовский светлые стороны тогдашней деревенской жизни, исходя из сознания, что так нужно. Нужно «иметь мужество видеть положительное», – с горечью напишет он впоследствии.
По дороге, зеркально блестящей,
Мимо отчего еду крыльца…
Эти строки, задуманные как одическое восславление новой жизни, обернулись, однако, едкой и горькой оценкой происходившего тогда с самим поэтом. Еще недавно объявлявшийся в смоленской печати «кулацким подголоском» и даже «классовым врагом», он после «Страны Муравии», которую критики сочли прославлением коллективизации, оказался в фаворе у власти: был принят в партию, награжден орденом Ленина в числе известных писателей и даже получил Сталинскую премию.
Счастье, что «зеркально блестящая дорога» не ослепила Твардовского. Он понимал, что в расхваленных критиками произведениях «едет мимо» многого, что есть в реальной жизни. В конце тридцатых годов в письме к родичу, тоже взявшемуся за перо, Александр Трифонович не столько поучал адресата, сколько размышлял о своем: «…нужно выработать в себе прямо-таки отвращение к «легкости», «занятности», ко всему тому, что упрощает и «закругляет» сложнейшие явления жизни… будь смелей, исходи не из соображения о том, что будто бы требуется, а из своего самовнутреннего убеждения, что это, о чем пишешь, так, а не иначе, что это ты твердо знаешь, что ты так хочешь». А ставшему близким другом С. Я. Маршаку признавался: «…давно хочу писать иначе, но все еще не могу…»
Впрочем, «иначе» писать он все же пробовал – и в «Братьях», и в элегической предвоенной «Поездке в Загорье», и в полном затаенной боли стихотворении «Матери» (Мария Митрофановна вместе с семьей еще находилась в ссылке):
И первый шум листвы еще неполной,
И след зеленый по росе зернистой,
И одинокий стук валька на речке,
И грустный запах молодого сена,
И отголосок поздней бабьей песни,
И просто небо, голубое небо -
Мне всякий раз тебя напоминают.
Истинное же рождение Твардовского как великого русского поэта произошло в трагическую пору народной истории – в затяжную и кровавую зимнюю кампанию в Финляндии и Великую Отечественную войну. Он был фронтовым корреспондентом, испытал горечь страшных поражений и потерь, попадал в окружение, сталкивался с множеством людей – когда надолго, когда на краткий, но навсегда запомнившийся миг. Позже он сказал об этом в своей «Книге про бойца», ставшей поэмой «Василий Теркин»:
Вспомним с нами отступавших,
Воевавших год иль час,
Павших, без вести пропавших,
С кем видались мы хоть раз,
Провожавших, вновь встречавших,
Нам попить воды подавших,
Помолившихся за нас.
Замечательна и парадоксальна судьба этой книги! Написанная в пору, когда для автора, как и для множества современников, Сталин был величайшим авторитетом, она понравилась вождю. Свидетельство тому – и новая Сталинская премия, присужденная поэту, и то, что, по воспоминаниям Хрущева, «Сталин с умилением смотрел на картину с Василием Теркиным» (написанную художником Решетниковым). Он видел в герое книги бравого, исполнительного солдата, безотказный «винтик» (по известному выражению вождя) армейского и даже государственного механизма.
Но вот что знаменательно. Первые же главы «Василия Теркина» появились в печати в трагические месяцы 1942 года почти одновременно со знаменитым сталинским приказом № 227 и фактически дерзко противоречили ему. Сталин клеймил солдат отступавшей армии, якобы «покрывших свои знамена позором», обвинял их в «позорном поведении» и даже в «преступлениях перед Родиной». Твардовский же болел душой и за своего главного героя – рядового «в просоленной гимнастерке», и за всех других «наших стриженых ребят», принявших в войну величайшие муки:
Шел наш брат, худой, голодный,
Потерявший связь и часть,
Шел поротно и повзводно,
И компанией свободной,
И один, как перст, подчас.
Шел он, серый, бородатый,
И, цепляясь за порог,
Заходил в любую хату,
Словно чем-то виноватый
Перед ней. А что он мог?
Еще только задумывая книгу, Твардовский размышлял: «Начало может быть полулубочным. А там этот парень пойдет все сложней и сложней». Так оно и оказалось. Какой там «винтик»! Какой там недалекий весельчак и балагур, каким его порой аттестовали в критике! В Теркине зажила, заиграла всеми красками сама народная душа – ее ширь и размах, лиризм и ум, лукавство и чуткость к чужому горю.
У Салтыкова-Щедрина, кстати, одного из любимейших писателей Твардовского, есть превосходные слова о том, как важно художнику, изображающему типы из «народной среды», разглядеть «нравственное изящество, которое они в себе заключают». Это нравственное изящество многообразно проявляется в Теркине. Оно и в органичности для него чувства патриотизма, в готовности к подвигу без фразы и позы («Не затем на смерть идешь, чтобы кто-нибудь увидел. Хорошо б. А нет – ну что ж…»). Оно и в той чуткости, которую проявляет он в истории с «осиротевшей» гармонью, и в готовности уступить свою славу однофамильцу, и в том, как рассказывает Теркин «про солдата-сироту», и в его разговоре-поединке со Смертью:
– Я не худший и не лучший,
Что погибну на войне.
Но в конце ее, послушай,
Дашь ты на день отпуск мне?
Дашь ты мне в тот день последний,
В праздник славы мировой,
Услыхать салют победный,
Что раздастся над Москвой?
Дашь ты мне в тот день немножко
Погулять среди живых?
Дашь ты мне в одно окошко
Постучать в краях родных
И, как выйдут на крылечко, -
Смерть, а Смерть, еще мне там
Дашь сказать одно словечко?
Полсловечка?..
«Какая свобода, какая чудесная удаль, – писал, прочитав эту книгу, И. А. Бунин, – какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный солдатский язык – ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова!»
Если уже в «Стране Муравии» такие взыскательные ценители, как Борис Пастернак и Николай Асеев, отмечали высокую культуру стиха, то в «Василии Теркине» мастерство поэта достигло расцвета. Твардовский испытал, по собственному выражению, «чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся непринужденной форме изложения».
Разнообразный по строфике, интонационно-гибкий стих поэмы замечательно соответствует ее содержанию, сохраняя живую естественность речи персонажей, их многоголосье, все богатство чувств и переживаний героя и самого автора:
Полдень раннего июня
Был в лесу, и каждый лист,
Полный, радостный и юный,
Был горяч, но свеж и чист.
Лист к листу, листом прикрытый,
В сборе лиственном густом
Пересчитанный, промытый
Первым за лето дождем.
И в глуши родной, ветвистой,
И в тиши дневной, лесной
Молодой, густой, смолистый,
Золотой держался зной.
И в спокойной чаще хвойной
У земли мешался он
С муравьиным духом винным
И пьянил, склоняя в сон.
Каждая строка здесь перекликается с другими. В первой строфе одинаково звучат и начало строк (полдень – полный ), и в известной мере середина (раннего – радостный ). Во второй – тоже есть своя инструментовка. В заключение же возникает целый поток созвучий: глуши – тиши, родной – дневной – лесной, молодой – густой – золотой, спокойной – хвойной, муравьиным – винным .
В «Теркине» берут начало мотивы, предвещавшие следующую поэму Твардовского – о краткой побывке дома отступающего бойца, о солдате-сироте, нашедшем на месте родного села пепелище, о возвращающейся из полона «труженице-матери».
В начале поэмы «Дом у дороги» говорится, что эта тема, эта песня «жила, кипела, ныла» в душе автора всю войну – о судьбе крестьянской семьи, о великих людских муках и многоликости народного подвига, будь то стойкость мужа-солдата или самоотверженность жены и матери, сберегавшей детей в пучине лишений и бед.
Мысленный разговор Анны Сивцовой на чужбине с крохотным сыном принадлежит к самым проникновенным страницам, когда-либо написанным Твардовским, и смело может быть причислен к шедеврам мировой поэзии.
Мы так и не узнаем, дождется ли своей хозяйки дом, возведенный Андреем Сивцовым на месте пожарища, наполнится ли он детскими голосами. Ведь конец у подобных историй был неодинаков! И эта томительная незавершенность судеб героев поэмы придавала ей особенный драматизм.
О том, что «счастье – не в забвенье» пережитой народом трагедии, говорит и лирика Твардовского военных и мирных лет – «Две строчки», «Я убит подо Ржевом», «В тот день, когда окончилась война», «Я знаю, никакой моей вины…». В стихотворении «Я убит подо Ржевом» строгая, напоминающая стиль похоронок военной поры обстоятельность рассказа о гибели солдата (в «пятой роте, на левом при жестоком налете») сменяется сильнейшим эмоциональным взрывом:
Я – где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я – где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я – где крик петушиный
На заре по росе;
Я – где ваши машины
Воздух рвут на шоссе…
Повторяющаяся «запевка» («Я – где…»), внутренние созвучия (корни – корма; заре – росе ), звукопись («ваШи маШины… Шоссе» – как бы шорох шин) – все это придает монологу убитого воина редкую выразительность, певучесть, и голос героя сливается с дыханием мира, где как бы рассеялся, растворился павший боец.
Напрасно власти старались приручить и заласкать Твардовского, ставшего после «Теркина» народным любимцем. Писать в прежнем духе о деревне, разоренной не только войной, но и новыми жестокими поборами, он больше не мог. Продолжать «Книгу про бойца», как требовали многие наивные читатели, придумать ее герою беспечное житье-бытье тоже совесть не позволяла, тем более что получал автор и совсем другие «подсказки»:
Поэт Твардовский, извините,
Не забывайте и задворки,
Хоть мимолетно посмотрите,
Где умирает Вася Теркин,
Который воевал, учился,
Заводы строил, сеял рожь.
В тюрьме, бедняга, истомился,
Погиб в которой ни за грош…
Прошу мне верить, я Вам верю.
Прощайте! Больше нету слов.
Я теркиных нутром измерил,
Я Теркин, хоть пишусь
Попов
Дожил ли автор этих трогательных и неумелых стихов до появления поэмы «Теркин на том свете», где Твардовский, по собственному выражению, хотел воплотить «суд народа над бюрократией и аппаратчиной»? Критика «того света», в котором без труда угадывалась вполне реальная партийно-государственная махина, временами достигала в этой книге, опубликованной лишь через десять лет после ее создания, чрезвычайной остроты. Так, узнав о загробном пайке («Обозначено в меню, а в натуре нету»), Теркин простодушно спрашивает: «Вроде, значит, трудодня?» Читатель же мог в свою очередь подумать и о других вещах, существовавших лишь на бумаге, например, о свободе слова, печати, собраний, «обозначенной» в тогдашней конституции.
В сущности, это уже был суд над сталинизмом, но он не сразу и нелегко давался Твардовскому, который еще недавно в одной из глав книги «За далью – даль» писал о смерти Сталина как о «большом нашем горе». И хотя позднее эта глава была автором кардинально переделана, следы известной непоследовательности, нерешительности в суждениях о пережитой эпохе ощутимы в этой книге, даже в таких сыгравших определенную роль в общественной жизни главах, как «Друг детства» (о встрече с безвинно осужденным при Сталине человеком) и «Так это было», непосредственно посвященной размышлениям о вожде.
Замечательны, однако, многие лирические фрагменты книги – о Волге, о родной Смоленщине, об отцовской кузнице и острый «литературный разговор», возникавший не только в одноименной главе. Отдельные места поэмы по искренности и силе соперничают с самыми лучшими стихотворениями поэта:
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
В дорогу – света и тепла.
И сказок в трепетную память,
И песен матери родной,
И старых праздников с попами,
И новых с музыкой иной.
…Чтоб жил и был всегда с народом,
Чтоб ведал все, что станет с ним,
Не обошла тридцатым годом.
И сорок первым.
И иным…Из главы «С самим собой»
Последний этап жизни Твардовского тесно связан с его деятельностью как главного редактора журнала «Новый мир». Ныне нет недостатка в обвинениях тогдашней литературы, не щадят и «Новый мир», который, дескать, был недостаточно смел и последователен в критике режима и не мог отрешиться от многих ошибочных представлений. Но тут вспоминаются слова Герцена об отношении молодого поколения к предшественникам, «выбивавшимся из сил, усиливаясь стащить с мели глубоко вре́завшуюся в песок барку нашу»: «Оно их не знает, забыло, не любит, отрекается от них, как от людей менее практических, дельных, менее знавших, куда идут; оно на них сердится и огулом отбрасывает их, как отсталых… Мне ужасно хотелось бы спасти молодое поколение от исторической неблагодарности и даже от исторической ошибки».
Еще в сталинские времена Твардовский-редактор опубликовал в «Новом мире» острокритический очерк В. Овечкина «Районные будни», а в пору оттепели – повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Даже в «застойные» годы журнал продолжал печатать правдивые, говорившие о глубоком неблагополучии в нашей общественной жизни произведения Ф. Абрамова, В. Быкова, Б. Можаева, Ю. Трифонова, Ю. Домбровского и ряда других писателей. Недаром в зарубежной, а позже и в отечественной печати высказывалась справедливая мысль, что журнал превращался в неофициальную оппозицию существующему режиму. Думается, что в истории русской литературы и общественной мысли «Новый мир» Твардовского занимает не меньшее место, нежели «Современник» и «Отечественные записки».
Неотделима от этой деятельности Твардовского и его последняя поэма «По праву памяти», в которой он произвел окончательный расчет со сталинизмом, «добивая» его в собственной душе, покаянно пересматривая пережитое и восстанавливая историческую правду.
Опаляющим автобиографизмом дышит центральная глава поэмы – «Сын за отца не отвечает». Вынесенные в заглавие широко известные слова Сталина в пору их произнесения выглядели для многих, в том числе и для Твардовского, неожиданным счастьем, своеобразной амнистией (хотя не раз еще «кулацкое» происхождение ставилось «в строку» поэту – вплоть до самых последних лет жизни). Теперь же Твардовский беспощадно обнажает безнравственную суть этого лживого «афоризма» (лживого – ибо, как напоминается в поэме, «…званье сын врага народа еще при них вошло в права»): понуждение к разрыву естественных человеческих связей, оправдание отступничества от них, от всяких нравственных обязательств перед близкими. Горько и гневно пишет поэт о поощряемой «свыше» моральной вседозволенности:
Ясна задача, дело свято, -
С тем – к высшей цели – прямиком.
Предай в пути родного брата
И друга лучшего тайком.
И душу чувствами людскими
Не отягчай, себя щадя.
И лжесвидетельствуй во имя,
И зверствуй именем вождя.
Всей своей поэмой, в особенности заключительной главой «О памяти», Твардовский восставал против попыток скрыть, обелить, приукрасить трагический опыт минувших десятилетий – в «забвенье утопить живую боль»:
Но все, что было, не забыто,
Не шито-крыто на миру.
Одна неправда нам в убыток,
И только правда ко двору!
Не его вина, что не был он услышан и что строки поэмы: «Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу», – оказались пророчеством.
Как ни горьки и ни тяжелы были обстоятельства последних месяцев жизни Твардовского (уход из «Нового мира», запрет на публикацию поэмы «По праву памяти», новая опала на «Теркина на том свете», исключавшегося из сборников поэта и не упоминавшегося в печати), он уходил из жизни с сознанием, что «честно… тянул свой воз».
Его поздняя лирика проникнута мыслью о долге художника быть верным правде, безбоязненно идти избранной дорогой – и «с тропы своей ни в чем не соступая, не отступая – быть самим собой».
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете -
Живых и мертвых, – знаю только я.
Сказать то слово никому другому
Я никогда бы ни за что не мог
Передоверить.
За свое в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Сказать хочу. И так, как я хочу.
Есть в этой лирике Твардовского победительная и, как доказало будущее время, вполне оправдавшаяся уверенность, что «все минется, а правда останется», уверенность, высказанная им однажды с почти мудрым лукавством, что «время, скорое на расправу… не в силах сладить с чем, подумаешь! – со стишком»:
Уж оно его так и этак
Норовит забвенью предать
И о том объявить в газетах
И по радио…Глядь-поглядь,
За каким-то минучим сроком -
И у времени с языка
Вдруг срывается ненароком
Из того же стишка -
Строка.
«Одним Теркиным я не выговорюсь», – писал Твардовский в годы войны. Однако не «выговорился» он, по собственному ощущению, даже всей своей поэзией. «3а этими ямбами и хореями, – сказано в статье «Как был написан «Василий Теркин» (1951), – оставалась где-то втуне, существовала только для меня – и своеобразная живая манера речи кузнеца Пулькина (из одноименного стихотворения. – А. Турков ) или летчика Трусова, и шутки, и повадки, и ухватки других героев в натуре».
Александр Трифонович не раз шутливо уверял, что он, в сущности, прозаик, и с ранних лет пробовал себя в очерках.
И вот так же, как было с «Теркиным», стремление передать то, что «оставалось втуне», показать все «варево» жизни, породило и в его прозе «книгу без начала, без конца», без особого сюжета, впрочем, правде не во вред – «Родина и чужбина».
Она состоит не только из вполне оконченных очерков и рассказов, но и из часто небольших, но весьма примечательных записей «тоже, как сказано в «Книге про бойца», «заносил в свою тетрадку строки, жившие вразброс»!
Мало того, что здесь порой возникали «зерна» сюжетных линий: «Теркина» и «Дома у дороги» (сравните, к примеру, историю новой худолеевской избы в очерке «В родных местах» с главой о возвращении Андрея Синцова домой). Проза поэта драгоценна сама по себе.
Почти в каждой из самых немногословных записей проявились свойственные автору глубина и обостренность восприятия жизни в любых ее проявлениях. Порой какое-нибудь лицо выхвачено, высвечено буквально на миг, и такое лицо, что уже не забудешь.
В бою за деревню на родной поэту Смоленщине «с десяток наших бойцов отбивали контратаки, уже многие ранены… бабы и дети в голос ревут, прощаясь с жизнью». И вот «молоденький лейтенант, весь в поту, в саже и в крови, без пилотки, то и дело повторял с предупредительностью человека, который отвечает за наведение порядка: – Минуточку, мамаша, сейчас освободим, одну минуточку…»
У партизанки по прозвищу Костя «на счету» шесть взорванных вражеских эшелонов, а в награду за подвиги… поцелуй неизвестного командиршей, усталой и сонной (сладостно томящее девушку воспоминание…).
Освобожденные из немецкой неволи и возвращающиеся домой люди, по горестным словам автора, бредут к обгорелый трубам, к пепелищам, к незажитому горю, которого многие из них еще целиком и не представляют себе, какое оно там ждет их». И как это снова близко и к главе «Про солдата-сироту, и к «Дому у дороги»!
Но даже переживший войну в родном селе старик «сидел возле избушки, срубленной из бревен, на которых еще видна была окопная глина (какого же труда стоило ему это «строительство»?!). И при всей поразительной безунывности в чудаковатой обаятельности этого «мирового деда» (как окрестил его проезжий шофер), до «чего же он обездолен, на что ни глянь: «На нем были солдатский ватник и штаны из маскировочной материи с зелено-желтыми разводами. Он сосал трубку, чашечка которой представляла собой срез патрона от крупнокалиберного пулемета».
Бесконечно жаль, что Александру Трифоновичу не суждено было осуществить свои новые «прозаические» замыслы. А ведь кроме «Пана» были и другие чрезвычайно интересные в рабочей тетради; «…Совершу кругосветное путешествие по воде, – говорится в рабочей тетради 1966 года, – и запишу всё по-манновски со всякими отвлечениями» и т. п.
То есть в духе любимого немецкого писателя Томаса Манна, многочисленные выписки из чьих книг и чье имя неоднократно встречается в этих тетрадях.
«В нее смотрелось пол-России…» – сказал однажды Твардовский о Волге, чьи волны как бы несут «краев несчетных отраженье».
И не справедливы ли эти слова по отношению к его собственному творчеству, запечатлевшему столько лиц, событий и судеб?
Андрей Турков
На войне, в пыли походной,
В летний зной и в холода
Лучше нет простой, природной -
Из колодца, из пруда,
Из трубы водопроводной.
Из копытного следа,
Из реки, какой угодно,
Из ручья, из-подо льда, -
Лучше нет воды холодной,
Лишь вода была б - вода.
На войне, в быту суровом,
В трудной жизни боевой,
На снегу, под хвойным кровом,
На стоянке полевой, -
Лучше нет простой, здоровой.
Доброй пищи фронтовой.
Важно только, чтобы повар
Был бы повар парень свой;
Чтобы числился недаром,
Чтоб подчас не спал ночей, -
Лишь была б она с наваром
Да была бы с пылу, с жару -
Подобрей, погорячей;
Чтоб идти в любую драку,
Силу чувствуя в плечах,
Бодрость чувствуя.
Однако
Дело тут не только в щах.
Жить без пищи можно сутки,
Можно больше, но порой
На войне одной минутки
Не пробить без прибаутки.
Шутки самoй немудрой.
Не прожить, как без махорки,
От бомбежки до другой
Без хорошей поговорки
Или присказки какой, -
Без тебя, Василий Теркин,
Вася Теркин - мой герой.
А всего иного пуще
Не прожить наверняка
Без чего? Без и правды сущей,
Правды, прямо в душу бъющей,
Да была б она погуще.
Как бы ни была горька.
Что ж еще?.. И все, пожалуй.
Словом, книга про бойца
Без начала, без конца.
Почему так - без начала?
Потому, что сроку мало
Начинать ее сначала.
Почему же без конца?
Просто жалко Молодца,
В тяжкий час земли родной
Не шутя, Василии Теркин,
Подружились мы с тобой.
Я забыть того не вправе.
Чем твоей обязан славе,
Чем и где помог ты мне.
Делу время, час забаве.
Дорог Теркин на войне.
Как же вдруг тебя покину?
Старой дружбы верен счет.
Словом, книгу с середины
И начнем. А там пойдет.
На Привале
Дельный, что и говорить,
Был старик тот самый.
Что придумал суп варить
На колесах прямо.
Суп во-первых. Во-вторых,
Кашу в норме прочной.
Нет, старик он был старик
Чуткий - это точно.
Слышь, подкинь еще одну
Ложечку, такую,
Я вторую, брат, войну
На веку воюю.
Оцени, добавь чуток.
Покосился повар:
«Ничего себе едок
Парень этот новый».
Ложку лишнюю кладет.
Молвит несердито:
- Вам бы, знаете, во флот
С вашим аппетитом.
Тот: - Спасибо. Я как раз
Не бывал во флоте.
Мне бы лучше вроде вас,
Поваром в пехоте. -
И, усевшись пол сосной,
Кашу ест, сутулясь.
«Свой?» - бойцы между собой. -
«Свой!» - переглянулись.
И уже, пригревшись, спал
Крепко полк усталый.
В первом ваводе сон пропал,
Вопреки уставу.
Привалясь к стволу сосны.
Не щадя махорки,
На войне насчет войны
Вел беседу Теркин.
- Вам, ребята, с серединки
Начинать. А я скажу:
Я не первые ботинки
Без починки здесь ношу.
Вот вы прибыли на место,
Ружья в руки - и воюй.
А кому на вас известно,
Что такое сабантуй?
Сабантуй - какой-то праздник?
Или что там - сабантуй?
Сабантуй бывает разный,
А не знаешь - не толкуй.
Вот под первою бомбежкой
Полежишь, с охоты в лежку,
Жив остался - не горюй:
Это малый сабантуй.
Отдышись, покушай плотно.
Закури и в ус не дуй.
Хуже, брат, как минометный
Вдруг начнется сабантуй.
Тот проймет тебя поглубже, -
Землю-матушку целуй.
Но имей в виду, голубчик.
Это - средний сабантуй.
Сабантуй - тебе наука,
Враг лютует - сам лютуй.
Но совсем иная штука
Это - главный сабантуй.
Парень смолкнул на минуту,
Чтоб прочистить мундштучок.
Словно исподволь кому-то
Подмигнул: держись, дружок...
Вот ты вышел спозаранку,
Глянул - в пот тебя и в дрожь:
Прут немецких тыща танков...
Тыща танков? Ну, брат, врешь,
- А с чего мне врать, дружище?
Рассуди какой расчет?
- Но зачем же сразу - тыща?
- Хорошо. Пускай пятьсот.
- Ну, пятьсот. Скажи по чести,
Не пугай, как старых баб.
Ладно. Что там триста, двести -
Повстречай один хотя б...
Что ж, в газетке лозунг точен:
Не беги в кусты да в хлеб.
Танк - он с виду грозен очень,
А на деле глух и слеп.
То-то слеп. Лежишь в канаве,
А на сердце маята:
Вдруг как сослепу задавит, -
Ведь не видит ни черта.
Повторить согласен снова:
Что не знаешь - не толкуй.
Сабантуй - одно лишь слово -
Сабантуй!.. Но сабантуй
Может в голову ударить.
Или, попросту, в башку.
Вот у нас один был парень...
Дайте, что ли, табачку.
Балагуру смотрят в рот.
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда кто врет
Весело и складно.
В стороне лесной, глухой,
При лихой погоде,
Хорошо, как есть такой
Парень на походе.
И несмело у него
Просят: - Ну-ка, на ночь
Расскажи еще чего.
Василий Иваныч...
Ночь глуха, земля сыра.
Чуть костер дымится.
Нет, ребята, спать пора,
Начинай стелиться?
К рукаву припав лицом,
На пригретом взгорке
Меж товарищей-бойцов
Лег Василий Теркин.
Тяжела, мокра шинель.
Дождь работал добрый.
Крыша - небо, хата - ель,
Корни жмут под ребра.
Но не видно, чтобы он
Удручен был этим,
Чтобы сон ему не в сон
Где-нибудь на свете.
Вот он полы подтянул,
Скрывая спину,
Чью-то тещу помянул.
Печку и перину,
И приник к земле сырой,
Одолен истомой,
И лежит он, мой герой,
Спит себе, как дома.
Спит - хоть голоден, хоть сыт.
Хоть один, хоть в куче.
Спать за прежний недосып.
Спать в запаc научен.
И едва ль герою спится
Всякой ночью тяжкий сон:
Как от западной границы
Отступал к востоку он;
Как прошел он.
Вася Теркин,
Из запаса рядовой,
В просоленной гимнастерке
Сотни верст земли родной.
До чего земля большая.
Величайшая земля,
И была б она чужая,
Чья-нибудь, а то - своя.
Спит герой, храпит - и точка.
Принимает все, как есть.
Ну, своя - так это ж точно.
Ну, война - так я же здесь.
Спит, забыв о трудном лете.
Сон, забота, не бунтуй.
Может, завтра на рассвете
Будет новый сабантуй.
Спят бойцы, как сон застал,
Под сосною впокат.
Часовые на постах
Мокнут одиноко.
Зги не видно. Ночь вокруг.
И бойцу взгрустнется.
Только что-то вспомнит вдруг.
Вспомнит, усмехнется.
И как будто сон пропал,
Смех прогнал зевоту.
- Хорошо, что он попал,
Теркин, в нашу роту.
Теркин - кто же он такой?
Скажем откровенно:
Просто парень сам собой
Он обыкновенный.
Впрочем, парены хоть куда.
Парень в этом роде
В каждой роте есть всегда,
Да и в каждое изводе.
И чтоб знали, чем силен,
Скажем откровенно:
Красотою наделен
Не был он отменной.
Не высок, не то чтоб мал,
Но герой - героем.
На Карельском воевал -
За рекой Сестрою.
И не знаем почему. -
Спрашивать не стали, -
Почему тогда ему
Не дали медали.
С этой темы повернем,
Скажем для порядка:
Может, в списке наградном
Вышла опечатка.
Не гляди, что на груди,
А гляди, что впереди!
В строй с июня, в бои с июля,
Снова Теркин на войне.
- Видно, бомба или пуля
Не нашлась еще по мне.
Был в бою задет осколком,
Зажило - и столько толку.
Трижды был я окружен.
Трижды - вот он! - вышел вон.
И хоть было беспокойно -
Оставался невредим
Под огнем косым, трехслойным.
Под навесным и прямым.
И не раз в пути привычном,
У дорог, в пыли колонн,
Был рассеян я частично,
А частично истреблен...
Но, однако,
Жив вояка,
К кухне - с места, с места - в бой.
Курит, ест и пьет со смаком
На позиции любой.
Как ни трудно, как ни худо -
Не сдавай, вперед гляди.
Это присказка покуда,
Сказка будет впереди, <...>
Переправа
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый.
Снег шершавый, кромка льда...
Кому память, кому слава.
Кому темная вода, -
Ни приметы, ни следа.
Ночью, первым из колонны.
Обломав у края лед,
Погрузился на понтоны
Первый взвод.
Погрузился, оттолкнулся
И пошел. Второй за ним.
Приготовился, пригнулся
Третий следом за вторым.
Как плоты, пошли понтоны.
Громыхнул один, другой
Басовым, железным тоном,
Точно крыша под ногой,
И плывут бойцы куда-то.
Притаив штыки в тени.
И совсем свои ребята
Сразу - будто не они,
Сразу будто но похожи
На своих, на тех ребят:
Как-то все дружней и строже,
Как-то все тебе дороже
И родней, чем час назад...
Поглядеть - и впрямь ребята!
Как, по правде, желторот,
Холостой ли он, женатый,
Этот стриженый народ.
Но уже идут ребята,
На войне живут бойцы,
Как когда-нибудь в двадцатом
Их товарищи - отцы.
Тем путем идут суровым,
Что и двести лет назад
Проходил с ружьем кремневым
Русский труженик - солдат.
Мимо их висков вихрастых.
Возле их мальчишъпх глаз
Смерть в бою свистела часто
И минет ли в этот раз?
Налегли, гребут, потея.
Управляются с шестом,
А вода ревет правее -
Под подорванным мостом.
Вот уже на середине
Их относит и кружит...
А вода ревет в теснине.
Жухлый лед в куски крошит.
Меж погнутых балок фермы
Бьется в пене и в пыли...
А уж первый взвод, наверно,
Достает шестом земли.
Позади шумит протока,
И кругом - чужая ночь.
И уже он так далеко,
Что ни крикнуть, ни помочь...
И чернеет там зубчатый,
За холодною чертой,
Недоступный, непочатый
Лес над черною водой.
Переправа, переправа!
Берег правый, как стена...
Этой ночи след кровавый
В море вынесла волна.
Было так: из тьмы глубокой,
Огненный взметнув клинок
Луч прожектора протоку
Пересек наискосок.
И столбом поставил воду
Вдруг снаряд. Понтоны - в ряд.
Густо было там народу -
Наших стриженых ребят...
И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди теплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно...
Под огнем неразбериха
Где свои, где кто, где связь?
Только вскоре стало тихо -
Переправа сорвалась,
И покамест неизвестно,
Кто там робкий, кто герой,
Кто там парень расчудесный,
А наверно, был такой.
Переправа, переправа...
Темень, холод. Ночь как год.
Но вцепился в берег правый,
Там остался первый взвод,
И о нем молчат ребята
В боевом родном кругу,
Словно в чем-то виноваты
Кто на левом берегу.
Нe видать конца ночлегу.
За ночь грудою взялась
Пополам со льдом и снегом
Перемешанная грязь.
И, усталая с похода,
Что б там ни было, - жива,
Сунув руки в рукава.
Дремлет, скорчившись, пехота,
И в лесу, в ночи глухой
Сапогами пахнет, потом,
Мерзлой хвоей и махрой.
Чутко дышит берег этот
Вместе с теми, что на том
Под обрывом ждут рассвета,
Греют землю животом,-
Ждут рассвета, ждут подмоги,
Духом падать не хотят.
Ночь проходит, нет дороги
Ни вперед и ни назад...
А быть может, там с полночи
Порошит снежок им в очи,
И уже давно
Он не тает в их глазницах
И пыльцой лежит на лицах,-
Мертвым все равно.
Стужи, холода не слышат,
Смерть за смертью не страшна.
Хоть еще паек им пишет
Первой роты старшина.
Старшина паек им пишет,
А по почте полевой
Не быстрей идут, не тише
Письма старые домой.
Что еще ребята сами
На привале, при огне.
Где-нибудь в лесy писали
Друг у друга на спине...
Из Рязани, из Казани,
Из Сибири, из Москвы -
Спят бойцы.
Свое сказали
И уже навек правы;.
И тверда, как камень, груда.
Где застыли их следы...
Может - так, а может чудо?
Хоть бы знак какой оттуда,
И беда б за полбеды.
Долги ночи, жестки зори
В ноябре - к зиме седой.
Два бойца сидят в дозоре
Над холодного водой.
То ли снится, то ли мнится.
Показалось что невесть,
То ли иней на ресницах,
То ли вправду что-то есть?
Видят - маленькая точка
Показалась вдалеке:
То ли чурка, то ли бочка
Проплывает по реке?
- Нет, нe чурка и не бочка -
Просто глазу маята.
- Не пловец ли одиночка?
- Шутишь, брат. Вода не та!
- Да, вода... Помыслить страшно.
Даже рыбам холодна,
Не из наших ли вчерашних
Поднялся какой со дна?..
Оба разом присмирели.
И сказал один боец:
- Нет, он выплыл бы в шинели,
С полной выкладкой, мертвец.
Оба здорово продрогли.
Как бы ни было, впервой.
Подошел сержант с биноклем,
Присмотрелся: нет, живой.
- Нет, живай. Без гимнастерки,
- А не фриц? Не к нам ли в тыл?
- Нет. A может, это Теркин? -
- Кто-то робко дошутил.
- Стой, ребята, не соваться.
Толку нет спускать понтон.
- Разрешите попытаться?
- Что пытаться?
- Братцы, он!
И, у заберегов корку
Ледяную обломав,
Он как он, Василий Теркин,
Встал живой, добрался вплавь.
Гладкий, голый, как из бани,
Встал, шатаясь тяжело.
Ни зубами, ни губймн
Ни работает - свело.
Подхватили, обвязали,
Дали валенки с ноги.
Пригрозили, приказали -
Можешь, нет ли, а беги.
Под горой, в штабной избушке,
Парня тотчас на кровать
Положили для просушки,
Стали спиртом растирать.
Растирали, растирали...
Вдруг он молвит, как во сне:
Доктор, доктор, а нельзя ли
Изнутри погреться мне.
Чтоб не все на кожу тратить?
Дали стопку - начал жить.
Приподнялся на кровати:
Разрешите доложить...
Взвод на правом берегу
Жив-эдоров назло врагу!
Лейтенант всего лишь просит
Огоньку туда подбросить.
А уж следом за огней
Встанем, ноги разомнем,
Что там есть, перекалечим -
Переправу обеспечим...
Доложил по форме, словно
Тотчас плыть ему назад.
- Молодец, - сказал полковник,
Молодец! Спасибо, брат,
И с улыбкою неробкой Говорит тогда боец:
А еще нельзя ли стопку,
Потому как молодец?
Посмотрел полковник строго,
Покосился на бойца.
Молодец, а будет много -
Сразу две.
Так два ж конца...
Перенрава, переправа!
Пушки бьют в кромешной мгле.
Бой идет святой и правый,
Смертный бой не ради славы -
Ради жизни на земле.
О ВОЙНЕ
Разрешите доложить
Коротко и просто:
Я большой охотник жить
Лет до девяноста.
A войнa - про вое забудь
И пенять не вправе.
Собирался в дальний путь,
Дан приказ: «Отставить!»
Грянул год, пришел черед,
Нынче мы в ответе
За Россию, за народ
И за все на свете.
От Ивана до Фомы,
Мертвые ль, живые.
Все мы вместе - это мы.
Тот народ, России.
И поскольку это мы.
То скажу вам, братцы.
Нам из этой кутерьмы
Некуда податься.
Тут не скажешь: я - не я,
Ничего не знаю.
Не докажешь, что твоя
Нынче хата с краю.
Невелик тебе расчет
Думать в одиночку.
Бомба - дура. Попадет
Сдуру прямо в точку.
На войне себя забудь.
Помни честь, однако.
Рвись до дела - грудь на грудь,
Драка - значит, драка.
И признать не премину.
Дам свою оценку,
Тут не то, что в старину.
Стенкою на стенку.
Тут не то, что на кулак:
Поглядим, чей дюже, -
Я сказал бы даже так:
Тут гораздо хуже...
Ну, да что о том судить, -
Ясно все до точки.
Надо, братцы, немца бить.
Не давать отсрочки.
Раз война - про все забудь
И понять не вправе,
Собирался в долгий путь,
Дан приказ: «Отставить!»
Сколько жил - на том конец.
От хлопот свободен.
И тогда ты - тот боец.
Что для боя годен,
И пойдешь в огонь любой.
Выполнишь задачу.
И глядишь - еще живой
Будешь сам в придачу.
А застигнет смертный час.
Значит, номер вышел.
В рифму что-нибудь про нас
После нас напишут.
Пусть приврут хоть во сто крат,
Мы к тому готовы,
Лишь бы дети, говорят.
Были бы здоровы...
О НАГРАДЕ
Нет, ребята, я не гордый.
Не загадывая вдаль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль.
На медаль, И то не к спеху.
Вот закончили б войну,
Вот бы в отпуск я приехал
На родную сторону.
Буду ль жив еще? Едва ли.
Тут воюй, а не гадай!
Но скажу насчет медали:
Мне ее тогда подай.
Обеспечь, раз я достоин.
И понять вы все должны:
Дело самое простое -
Человек пришел с войны.
Вот пришел я с плустанка
В свой родимый сельсовет.
Я пришел, а тут гулянка.
Нет гулянки? Ладно, нет.
Я в другой колхоз и в третий
Вся округа на виду.
Где-нибудь я в сельсовете
На гулянку попаду.
И, явившись на вечерку.
Хоть не гордый человек,
Я б не стал курить махорку,
А достал бы я «Казбек».
И сидел бы я, ребята,
Там как раз, друзья мои,
Где мальцом под лазку прятал
Ноги босые свои.
И дымил бы папиросой.
Угощал бы всех вокруг.
И на всякие вопросы
Отвечал бы я не вдруг.
- Как, мол, что? Бывало всяко.
- Трудно все же? - Как когда.
- Много раз ходил в атаку?
- Да, случалось иногда.
И девчонки на вечерке
Позабыли б всех ребят,
Только слушали б девчонки,
Как ремни на мне скрипят.
И шутил бы я со всеми,
И была б меж них одна...
И медаль на это время
Мне, друзья, вот так нужна!
Ждет девчонка, хоть не мучай,
Слова, взгляда твоего...
- Но, позволь, на этот случай
Орден тоже ничего?
Вот сидишь ты на вечерке,
И девчонка - самый цвет.
Нет, сказал Василий Теркин
И вздохнул. И снова: - Нет.
Нет, ребята. Что там орден.
Не загадывая вдаль,
Я ж сказал, что я не гордый,
Я согласен на медаль.
Теркин, Теркин, добрый малый,
Что тут смех, а что печаль.
Загадал ты, друг, немало,
Загадал далеко вдаль.
Были листья, стали почки.
Почки стали вновь листвой.
А не носит писем почта
В край родной смоленский твой.
Где девчонки, где вечерки?
Где родимый сельсовет?
Знаешь сам, Василий Теркин,
Что туда дороги нет.
Нет дороги, нету права
Побывать в родном селе.
Страшный бой идет кровавый,
Смертный бой не ради славы.
Ради жизни на земле. <...>
«Светит месяц, ночь ясна,
Чарка выпита до дна...»
Теркин, Теркин, в самом деле,
Час настал, войне отбой.
И как будто устарели
Тотчас оба мы с тобой.
И как будто оглушенный
В наступившей тишине,
Смолкнул я, певец смущенный,
Петь привыкший на войне.
В том беды особой нету:
Песня, стало быть, допета.
Песня новая нужна,
Дайте срок, придет она.
Я сказать хотел иное,
Мой читатель, друг и брат,
Как всегда, перед тобою
Я, должно быть, виноват.
Больше б мог, да было к спеху.
Тем, однако, дорожи,
Что, случалось, врал для смеху,
Никогда не лгал для лжи.
И, по совести, порою
Сам вздохнул не раз, не два,
Повторив слова героя,
То есть Теркина слова:
«Я не то еще сказал бы, -
Про себя поберегу,
Я не так еще сыграл ы, -
Жаль, что лучше не могу».
И хотя иные вещи
В годы мира у певца
Выйдут, может быть, похлеще
Этой Книги про бойца,-
Мне она всех прочих боле
Дорога, родна до слез,
Как тот сын, что рос не в холе,
А в годину бед и гроз...
С первых дней годины горькой,
В тяжкий час земли родной.
Не шутя, Василий Теркин,
Подружились мы с тобой.
Я забыть того не вправе.
Чем твоей обязан славе,
Чем и где помог ты мне.
Повстречавшись на войн.
От Москвы, от Сталинграда
Неизменно ты со мной -
Боль моя, моя отрада,
Отдых мой и подвиг мой!
Эти строки и страницы -
Дней и перст особый счет,
Как от западной границы
До своей родной столицы
И от той родной столицы
Вспять до западной границы,
А от западной границы
Вплоть до вражеской столицы
Мы свой делали поход.
Смыли весны горький пепел
Очагов, что грели нас,
С кем я не был, с кем я не лил
В первый раз, в последний раз...
С кем я только не был дружен
С первой встречи близ огня.
Скольким душам был я нужен.
Без которых нет меня.
Скольких их на свете нету.
Что прочли тебя, поэт,
Словно бедной книге этой
Много, много, много лет.
И сказать, помыслив здраво:
Что ей будущая слава!
Что ей критик, умник тот.
Что читает без улыбки.
Ищет, нет ли где ошибки, -
Горе, если не найдет.
Не о том с надеждой сладкой
Я мечтал, когда украдкой
На войне, под кровлей шаткой.
По дорогам, где пришлось,
Без отлучки от колес,
В дождь, укрывшись плащ-палаткой.
Иль зубами сняв перчатку
На ветру, в лютой мороз.
Заносил в свою тетрадку
Строки, жившие вразброс.
Я мечтал о сущем чуде:
Чтоб от выдумки моей
На войне живущим людям
Было, может быть, теплей,
Чтобы радостью нежданной
У бойца согрелась грудь,
Как от той гармошки драной,
Что случится где-нибудь.
Толку нет, что, может статься,
У гармошки за душой
Весь запас, что на два танца, -
Разворот зато большой.
И теперь, как смолкли пушки,
Предположим наугад.
Пусть нас где-нибудь в пивнушке
Вспомнит после третьей кружки
С рукавом пустым солдат.
Пусть в какой-нибудь каптерке
У кухонного крыльца
Скажут в шутку: «Эй ты, Теркин!» -
Про какого-то бойца;
Пусть о Теркине почтенный
Скажет важно генерал,
Он-то скажет непременно. -
Что медаль ему вручал:
Пусть читатель вероятный
Скажет с книжкою в руке: -
- Вот стихи, и все понятно.
Все на русском языке...
Я доволен был бы, право,
И - не гордый человек -
Ни на чью иную славу
Не сменю того вовек.
Повесть памятной годины.
Эту книгу про бойца,
Я и начал с середины
И закончил без конца
С мыслью, может, дерзновенной
Посвятить любимый труд
Павшим памяти священной,
Всем друзьям поры военной.
Всем сердцам, чей дорог суд.
Поэму «Василий Тёркин» Твардовский написал в 1941 – 1945 годах. Она стала одним из самых известных произведений об Отечественной войне в русской литературе. В поэме автор раскрывает тему войны, упоминая события 1941 – 1942 годов: битву у Волги, переправу через Днепр, взятие Берлина. Связующим мотивом произведения становится мотив дороги, по которой солдаты идут к цели, к победе.
Произведение состоит из 30 глав и написано преимущественно четырехстопным хореем – размером, характерным для русской частушки, фольклора.
Главные герои
Василий Иванович Тёркин – главный герой поэмы, ранее воевал «на Карельском» , где был ранен. Шутник и балагур, любит свою родину и готов воевать за нее до конца.
От автора
На привале
Балагур Вася Тёркин попадает в первый взвод пехоты и развлекает других солдат своими рассказами. Тёркин – «просто парень» , «обыкновенный» , такие есть в каждой роте и в каждом взводе.
Перед боем
Тёркин вспоминает, как десять солдат шли «вслед за фронтом» . Проходя через деревню командира, они зашли к нему домой. Жена накормила бойцов. Тёркин решил на обратном пути зайти к ней, чтобы поклониться.
Переправа
Зима, ночь. Солдаты на понтонах (плавучих мостах) переправлялись через реку. Начался обстрел, много солдат погибло. На рассвете Тёркин приплыл к другому, левому берегу. Едва согревшись спиртом, он доложил, что на правом берегу просят «огоньку подбросить» .
«Бой идет святой и правый <…> ради жизни на земле».
О войне
Тёркин ранен
Тёркин налаживает связь в стрелковой роте. Василий пробирается в обнаруженный по дороге погребок, поджидая врага. Появившийся немецкий офицер стреляет в Тёркина, ранит бойца в правое плечо.
Только через сутки подъехали танкисты и забрали раненого Тёркина.
О награде
Тёркин рассуждает о том, что он не гордый: зачем ему орден – он согласен и на медаль. Василий мечтает о том, как приедет с наградой на родину в отпуск. Сейчас там, в Смоленском крае, идет «страшный бой» , «кровавый» .
Гармонь
Тёркин догонял «свой полк стрелковый, роту первую свою» . Бойца подобрал грузовик. По дороге они остановились, пропуская колонну. Танкисты дали Тёркину гармошку погибшего товарища. От музыки всем «вдруг теплее стало» , бойцы начали заказывать песни, плясать.
Два солдата
Изба старика-солдата и старухи. Тёркин, зайдя к ним переночевать, чинит настенные часы. Старуха угощает солдата яичницей и салом. Старик спросил у Тёркина, побьют ли они немцев. Уходя, боец ответил: «Побьем, отец…» .
О потере
Потерявший семью боец раздосадовался из-за потери кисета. Тёркин отдал товарищу свой потертый кисет, сказав, что на войне не страшно потерять что угодно, но Россию, «мать-старуху, нам терять нельзя никак» .
Поединок
Тёркин дрался с немцем врукопашную. Василий ударил противника незаряженной гранатой. Тот упал. В батальон Тёркин привел немецкого «языка» .
От автора
«Кто стрелял?»
«Фронт. Война». Обстрел. Один из бойцов стреляет из винтовки по вражескому самолету. Самолет падает. Героем, сбившим самолет, оказался Тёркин (за это его вскоре наградили).
О герое
В госпитале Тёркин знакомится с мальчишкой-героем из-под Тамбова, который рассказывает о своей родине. Тёркину стало обидно за свои родные места – Смоленщину, она показалась ему «сиротой» .
Генерал
Генерал вручает Тёркину награду, называя бойца «орел» , «богатырь» . Он пообещал, что поедет с Василием в Смоленскую область, где сейчас идет война. Они обнялись, как сын с отцом.
О себе
Бой в болоте
Шел безвестный бой на болоте за «населенный пункт Борки» . Перемокшая пехота клянет болото. Тёркин же подбадривает их тем, что все еще хорошо, ведь они в своей роте, у них есть оружие. Воспрявшие духом бойцы взяли Борки.
О любви
Отдых Тёркина
Тёркин в доме отдыха. Боец отвык от таких условий. Пробыв на отдыхе совсем недолго, Тёркин не выдержал и вернулся на фронт.
В наступлении
Бой в разгаре. Взвод продвигается в наступление. Лейтенант побежал впереди взвода и был убит. Тёркин повел бойцов в атаку, был тяжело ранен.
Смерть и воин
Над лежащим на снегу раненым Тёркиным склонилась Смерть – зовет бойца с собой. Но Василий отказывается – он хочет еще победить немцев, вернуться домой. Тёркина подобрали солдаты из санбата. Смерть отступила.
Тёркин пишет
Тёркин пишет из палаты о том, что он выжил и «озабочен» лишь одним: вернуться в родную часть.
Тёркин- Тёркин
Тёркин вернулся в роту. Среди солдат оказывается «двойник» Тёркина, такой же шутник – Иван Тёркин. Однофамильцы заспорили, выясняя, кто из них «настоящий» . Их рассудил старшина:
«По уставу каждой роте
Будет придан Тёркин свой».
От автора
Дед и баба
Дом деда и бабки, где Тёркин чинил часы, под немцами. Часы забирает немецкий солдат.
Старик с женой, прячась, «поселились» в яме. Неожиданно пришли русские разведчики. Среди них и Василий Тёркин. Старуха приняла Василия «как сына» . Тёркин пообещал привезти им «двое новых» часов из Берлина.
На Днепре
Фронт продвинулся к Днепру. Тёркин, узнав, что Смоленск освободили другие, а не он, чувствовал вину перед родиной.
Про солдата-сироту
Солдат-сирота потерял жену и сына. Проходя мимо родной деревни Красный Мост, он застал только «глушь, бурьян» , но и в горе он продолжал сражаться за родину.
«Вспомним, братцы, за беседой
Про солдата-сироту…».
По дороге на Берлин
Дорога на Берлин. Среди чужих солдаты услышали родную речь – это была «деревенская труженица-мать» . Тёркин позаботился о том, чтобы женщине дали вещи, лошадь и отправили домой.
В бане
«В глубине Германии» солдаты моются в бане. Один из них, говорливый, снимает одежду – его тело в шрамах, а гимнастерка вся в орденах и медалях. Солдаты отмечают: «Все равно, что Тёркин» .
От автора
Окончена война, рассказчик прощается с Тёркиным. Автор посвящает «любимый труд» всем павшим и друзьям поры военной.
Заключение
В поэме «Василий Тёркин» А. Т. Твардовский передает хронику жизни обычных солдат на войне, рассказывает об их маленьких радостях, об их утратах и горе. Центральный образ Василия Тёркина является собирательным образом русского бойца, готового не зависимо от обстоятельств всегда продвигаться вперед, сражаясь за родную землю. Многие цитаты из поэмы стали крылатыми выражениями.
Тест по поэме
Проверьте запоминание краткого содержания тестом:
Рейтинг пересказа
Средняя оценка: 4.7 . Всего получено оценок: 2220.
