В книге описывается жизнь после атомного взрыва. Люди там не люди – все уроды какие-то. Влияние радиации сказалось на всем вокруг. Голубчики с их Последствиями, (у кого вымя, у кого рога, а то и хвост), летающие зайцы, мыши в качестве пищи и общая неграмотность. Вот он, эталон настоящего в книге. Прошлое же обозначено особыми персонажами и вещами. Те, кто жил до Взрыва, хранят историю и память о том, что было. Плачут над ушедшими благами цивилизации, скорбят о потере народных ценностей. Жители города делятся на три типа: Прежние – это люди прошлого. Образованные и не получившие никаких Последствий. Они чтят ушедшие времена и печалятся не столько об утере быта, сколько о деградации всего живого вокруг и исчезновении культуры, искусства. Эти люди – интеллигенция прошлого, которые еле-еле нашли место в настоящем, но никогда не доживут до будущего. Перерожденцы – тоже выходцы из прошлого, но в отличие от первых – эти приспособились под условия жизни и опустились в итоге даже ниже чем простые горожане, став рабами местной власти. Их сложно считать за людей. Они бегают на четвереньках и ругаются матом. Те, кто родился после взрыва. Эти привыкли к тому, что их окружает, они родились в этой обстановке и никогда не видели, не представляют себе другой жизни. Данная категория отражает современное, постсоветское поколение. Для власти они как пластилин. Можно внушить все, что угодно. Это простые работники, которым не интересно ничего из прошлой жизни. Они будут питаться мышами и червырями, драться, воровать, ржать над чужими бедами, исходить похотью, изнывать от страха перед властями, а больше перед Санитарами (Тайной полицией) и перед неведомым зверем – Кысь, которая живет в лесу, бросается на голубчиков, рвет главную жилочку, и разум выходит из человека. Главного героя романа зовут Бенедикт. Его мать была Прежней, и поэтому мальчик обучился грамоте и пошел работать писцом в Рабочую избу. Он переписывал различные книги, стихи и верил, что все это сочинял Фёдор Кузьмич. И считал он, что живет так, как надо, пока к нему на праздник (Новый год, который тоже придумал Фёдор Кузьмич) не пришел старый друг его матери – тоже прежний, Никита Иваныч – Главный Истопник.Он-то постепенно и начал беседовать с Бенедиктом на философские темы, как бы мимоходом открывая ему «мир искусства».А однажды его пригласила к себе еще одна прежняя и показала старопечатную книгу. Бенедикт с ужасом выбежал во двор. Встреча с реальностью была для него жестоким ударом. Присутствие антиутопического пафоса в романе дает основание предполагать, что «Кысь» - это антиутопия или, точнее, ретроантиутопия. Антиутопия представляет собой пародию на утопические художественные произведения либо на утопическую идею, а в романе Толстой такая пародия выражается очень ярко – пародия на социалистическую идеологию, более того, на идиллическое разложение нравственной культуры русского народа. Татьяна Толстая в романе «Кысь» изобразила то жестокое, веселое, вечное, почти доисторическое, на основе которого вырастает и город Глупов, и город Градов. Вот оно – вечное, неумирающее, каменное, кошмарное... Язык романа изумляет и потрясает: водопад, водоворот, буря, смерч неологизмов, "народной этимологии", тонкой, нет, тончайшей, игры ума и вкуса. Это нечто небывалое и трудно понятийно выразимое. "Кысь" – вербальное сокровище. Произведение о вечном стремлении разгадать тайну жизни, определить своё место в мире, о мучительном желании подняться над привычной обыденностью и о страшном падении. Главная пробле ма - поиск утраченной духовности, внутренней гармонии, преемственности поколений. Нарушение связи происходит между прежними людьми и людьми, родившимися после Взрыва. Вся жизнь их построена на слепой вере в несокрушимую силу разума Фёдора Кузьмича, вере запретам. Образ Кыси окружён людскими суевериями, молвой, В финале романа происходит крушение мира, конец.
Читается за 9 минут, оригинал - 8 ч
Иллюстрация О. Пащенко
Очень кратко
Сатирический сказ о своеобразном русском избяном «рае», появившемся после Взрыва в ХХ веке. Взрыв разрушил скрепы цивилизации и стал причиной мутации русского языка и самих людей.
Все главы названы буквами старорусского алфавита.
Действие разворачивается в Москве после Взрыва в двадцатом веке. С тех пор прошло более двухсот лет. Столица зовётся по имени главного начальника - Наибольшего Мурзы, сейчас Фёдор-Кузьмичск. Всё у простых голубчиков, благодаря Фёдору Кузьмичу, слава ему: придумал буквы, колесо, мышей ловить, коромысло. За ним малые мурзы стоят, над голубчиками-то.
Многие, кто родился после Взрыва, имеют Последствия: например, полтора лица, или уши по всему телу, или гребешки петушиные, или ещё что. Остались после Взрыва и Прежние - те, кто до него ещё был. Третье столетие уже живут и не стареют. Вон, как матушка Бенедикта: двести тридцать лет прожила, а всё молодая была, пока не отравилась. Истопник главный, что в каждый дом огонь приносит, Никита Иваныч, тоже из Прежних. Он до Взрыва совсем стариком уже был, кашлял всё. А теперь дыхнёт огнём как, так и будет тепло в домах: весь Фёдор-Кузьмичск от него зависит. Бенедикт тоже хотел Истопником стать, да мать настояла, что бы в писцы сын пошёл: у неё ОНЕВЕРСЕТЕЦКОЕ АБРАЗАВАНИЕ было, пусть и Беня грамоту знает. Отец чуть что мать за волосы таскать, «а соседи - ни гу-гу: правильно, муж жену учит».
Бенедикт иной раз допытывался у матушки: отчего да отчего Взрыв был? Да она толком не знала. Будто люди играли да доигрались с АРУЖЫЕМ.
По дороге на работу встречает Бенедикт перерожденцев: «Страшные они, и не поймёшь, то ли они люди, то ли нет: лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто, и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку. Они, говорят, еще до Взрыва жили, перерожденцы-то».
Но самое страшное - это Кысь: «Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! - а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет. Вернется такой назад, а он уж не тот, и глаза не те, и идёт не разбирая дороги, как бывает, к примеру, когда люди ходят во сне под луной, вытянувши руки, и пальцами шевелят: сами спят, а сами ходят». Правда, Никита Иваныч говорит, что никакой Кыси нет, мол, напридумывали по невежеству.
Ударяют в колотушку - начинается в Избе рабочий день. Бенедикт переписывает на бересте сочинения Наибольшего Мурзы, Фёдора Кузьмича, слава ему. Про Колобка или про Рябу. Или стихи какие. Рисунки рисует Оленька, краса ненаглядная, «в шубку заячью одета, в санях на работу ездит - видно, семья знатная».
Существуют и старые книги, что в Прежние времена печатались. В темноте они светятся, вроде как от радиации. Болезнь, Боже упаси, Боже упаси, может от них быть: как прознают, что голубчик какой книгу старопечатную у себя держит, за ним Санитары на Красных Санях едут. Санитаров все ужасти как боятся: после их лечения никто домой не вернулся. У матери Бени была книга старопечатная, да отец сжёг её.
Ударяют в Колотушку - обед. Все идут в Столовую Избу есть мышиный суп. Сотрудница - страшна голубушка с гребешками петушиными! - обедает вместе с Бенедиктом за столом. Любит искусство она, стихов много знает. Спрашивает про «коня», который упоминается в стихах Фёдора Кузьмича - слово-то незнакомое. Это мышь, наверное, отвечает Бенедикт. Она говорит, что у Фёдора Кузьмича, слава ему, будто разные голоса звучат в разных стихах.
Как-то приехал в Рабочую Избу Фёдор Кузьмич, слава ему. Наибольший Мурза Бене по колено - росточком мал. Оленьке на коленки - прыг! И все внимают, благоговеют. А в Избе как на грех огонь погас - нетути. Послали за Главным Истопником. Фёдор Кузьмич, слава ему, картину свою в Избу подарил - «Демон» называется. Опосля явился Никита Иваныч - огнём хыхнул, чтобы тепло стало. Никого он не боится, а огонёк всегда при нём. Хоть весь блин земной спалить может!
Выходит Указ Наибольшего Мурзы праздновать Новый Год 1 Марта. Бенедикт готовится: ловит дома мышей, потом меняет их на рынке на разные вкусности. Можно мышей и на книги берестовые обменять. Можно за бляшки купить. За бляшками стоят с ночи в очередях - за работу получают. Коль кто заснул - его под микитки возьмут да в конец очереди отволокут. А проснётся - ничего не знают. Ну тут крики, драки, увечья всякие. Потом с полученных бляшек налог государству уплатить, уже в другом окошке.
Да насладиться гостинцами не выходит: уже в избе мерещится Бене, будто бы Кысь подступает. А тут как раз Никита Иваныч стучится в двери - спасает, родимый, от Кыси. Неделю Бенедикт проводит в лихорадке, Новый Год пропускает. Никита Иваныч всё время с ним - готовит еду, ухаживает. Эх, семья нужна Бене, баба. Чтоб на «фелософию» не отвлекаться. Он, правда, ходит к бабам крутиться да кувыркаться. Но это не то.
Тут указ новый выходит: 8 Марта всех баб поздравлять и не колошматить. Бенедикт и поздравляет в этот день всех баб на работе, в том числе и Оленьку, просит её руки и сердца. «Беру» - отвечает лапушка согласием.
Баба с гребешками в гости зовёт. У себя в избе она показывает Бене старопечатную книгу. То, что они переписывают, не Фёдор Кузьмич сочинил, а разные прежние люди - Никита Иваныч рассказал. И нет никакой Болезни от книг-то старых. Перепуганный Бенедикт убегает.
Никита Иваныч надежды возлагает на Беню - мол, матушка образованная была, есть и у сына задатки. Просит его вытесать из дерева какого-то пушкина. Пушкин - наше всё, говорит. Многого Бенедикт не понимает - то словами незнакомыми ругаются эти Прежние, то шутки им не нравятся. А какие игры чудесные есть! Поскакалочки, например. Один в темноте прыгает на других с печи. Сломает кому что, а коли ни на кого не прыгнет, сам расшибётся:
Ежели мне кто член какой повредит, урон тулову причинит, …это не смешно… Но это если мне. А если другому - тогда смешно.
Помаленьку начинает работать Беня над пушкиным-то. Обнаруживается, что у Бени хвостик есть: это что, последствие? У нормального человека его быть не должно. Приходится согласиться отрубить его.
Он знакомится с Оленькиными родителями. Выясняется, что отец её - Главный Санитар. У всего семейства когти, под столом скребут: Последствие такое.
После свадьбы он переезжает в огромный терем к родителям жены. На работу ходить перестал: а зачем? Тесть просвещает его: люди жгут печатные книги от невежества. Теперь Бенедикт пользуется огромной библиотекой старых книг и читает запоем всё подряд. «Илиада», «Попка дурак. Раскрась сам», «Электрическая тяга», «Чёрный принц», «Чиполлино», «Пчеловодство», «Красное и чёрное», «Голубое и зелёное», «Багровый остров» - в его распоряжении. Прочитав все книги, он приходит в ужас: что теперь делать-то?! Наконец замечает жену: неделю куролесит с Оленькой, а потом вновь начинает скучать.
Беня с тестем едет на Санитарных Санях по людям - книги изымать. Одного голубчика Бенедикт нечаянно убивает крюком. Ищет у всех. Отчаявшись, приходит Беня просить у Никиты Иваныча. Но Истопник не даёт книги: азбуку жизненную, говорит, ещё не освоил.
Тесть подбивает Бенедикта совершить революцию. Они убивают Фёдора Кузьмича, слава ему, скидывают тирана. Тесть становится начальником - Генеральным Санитаром, пишет первый указ: «Жить буду в Красном Тереме с удвоенной охраной», «На сто аршин не подходи, кто подойдёт - сразу крюком без разговоров». Город отныне будет величаться его именем. Второй указ о свободах:
…свобода слева… или снова… не разберу.
Решили: будет свобода собраний - по трое, не больше. Бенедикт поначалу хочет разрешить читать голубчикам старопечатные книги, а потом передумывает: небось, листы будут вырывать или книгами кидаться. Неча!
У Оленьки рождается тройня. Один из отпрысков - комок, сразу падает и катится в какую-то щель. Так и пропадает. Бенедикт и тесть ссорятся, зять от Главного Санитара всё отсаживается: пахнет дурно у того изо рта. Тесть в отместку называет Беню Кысью. А ведь и правда: даже хвост у Бени был! И жилочку у человека нащупал!
Генеральный Санитар решает казнить Никиту Иваныча, не нужен более Истопник. Один перерожденец знает, где бензин можно добыть, Санитар из глаз искру от луча пустит - и будет огонь.
Истопника привязывают к пушкину и хотят поджечь. Но он выпускает пламя и сжигает весь Фёдор-Кузьмичск. Бенедикт спасается в яме от пожара и спрашивает: «Вы чего не сгорели-то?» - «А неохота». Никита Иваныч с товарищем из Прежних поднимаются в воздух.
Екимцева Ольга
Данная работа-результат работы на НПК г.Хабаровска
Скачать:
Предварительный просмотр:
Негосударственное образовательное учреждение
«Средняя общеобразовательная школа «Росна»
Реферат
Жанровое своеобразие и стилистические особенности романа «Кысь» Т. Толстой
Выполнил: Екимцева Ольга
ученица 9 класса
Научный руководитель: Травина Н. О.
учитель русского языка и литературы
НОУ СОШ «Росна»
Хабаровск
2010
Введение……………………………………………………………………….3
Татьяна Толстая. Эволюцию творчества: от эссе к роману……………….8
Жанровое своеобразие и стилистические особенности романа «Кысь»…19
Идейное содержание романа……………………………………………...19
Поэтика романа……………………………………………………………..22
Символистические образы романа………………………………………..26
Стилистические особенности………………………………………………31
Заключение…………………………………………………………………….36
Список литературы…………………………………………………………...38
Введение
Выбор темы нашего реферата, связанной с определением жанровой принадлежности и рассмотрением стилистического своеобразия одного из оригинальнейших произведений современной литературы, не случаен. Роман «Кысь» мало изучен. Ему посвящено сравнительно небольшое число работ, в которых исследователи в различных аспектах подходят как к определению жанра, так и к анализу стиля романа.
Объект - жанровое разнообразие и стилистические особенности романа «Кысь».
Предмет – изучение жанрового разнообразия и стилистических особенностей романа Татьяны Толстой «Кысь».
Цель – проанализировать малоизученное произведение современной русской литературы.
Актуальность исследования обусловлена тем, что одной из основных проблем XX века является переосмысление человеческой жизни в координатах неклассического миропонимания. Последнему в литературе соответствует определенные жанровые формы, радикально новые или же вызванные по зову истории из глубин культурной памяти. Таким знаковым жанром, несомненно, выступает антиутопия, пользующаяся в ушедшем столетии повышенной популярностью, особенно в начальные и завершительные этапы советской эпохи.
«Кысь» - необычная книга, в ней затронуты реальные проблемы. И путь подачи этих проблем в ней своеобразен. Здесь много вымысла, фантастики. Но всё это ловко замаскировано под покровом юмора и некоторого безразличия ко всему происходящему. Авторского вмешательства в сюжет здесь нет. Какая-то детская, сказочная непосредственность творится на протяжении всей книги, а нелепости сюжета заставляют нас улыбаться. История похожа на сказку, но как говорится: «Сказка – ложь, да в ней намек…». Книга специфична, в ней сконцентрированы три времени: из прошлого через настоящее к будущему. Потухает свет прожитых дней, не видно ничего во тьме настоящего, и безызвестность хранит дорогу к будущему.
Роман Татьяны Толстой с виду антиутопия, а на деле – форменная энциклопедия русской жизни. Сюжет, история о древней Руси, заново возникшей на ядерных обломках Москвы в некотором году, явно навеян Чернобылем – «Кысь» начиналась в 1986 году. Впрочем этот традиционно-фантастический ход для Толстой – всего лишь метод так называемого отстранения, возможность посмотреть на всю правду русской жизни как бы со стороны. Результат оказался грандиозным.
Прежде всего Толстая выделяет такой важный компонент отечественной действительности, как постоянная мутация, мнимость, недолговечность твёрдого якобы порядка вещей. В России, как и в романе «Кысь», непременно есть какие-нибудь «прежние», «бывшие» - потому что почва то и дело уходит из-под ног, уходит криво и вниз. Герои Толстой никак не могут совпадать с переменчивой природой, не только окружающей но и собственной. Им остаются только имена вещей, но не сами вещи.
Одна из главных стилистических особенностей романа – это его интертекстуальность.
Интертекстуальность романа «Кысь» проявляется и в его аппеляции к жанрам народного словесного творчества (легенды, народные сказки). Толстая создает особый сказочный мир.
Главная особенность этого мира в том, что фантастичное здесь плавно переходит в естественное, при этом, правда, теряя символ «чуда». Чудом же здесь является естественное.
Фантастические начала, переплетенные с реальностью в «Кыси», напоминают «Мастера и Маргариту» Булгакова, где мир реальный не отделен от мира фантастического они единое целое.
Ещё, по слухам жителей Федоре-Кузьмичска, далеко на востоке живёт белая княжна Птица Паулин с глазами в пол-лица и с «человечьим красным ртом», любящая себя настолько, что голову поворачивает и всю себя обцеловывает. Образы этих двух существ остаются за рамками основного сюжетного повествования, но упоминается настолько часто, что любознательный читатель начинает догадываться: а уж не является ли Кысь нематериализованным воплощением бессознательных человеческих страхов, а княжья Птица Паулин – отображением их надежд и подсознательной жажды красоты жизни?
Интертекстуальность воплощается также в языковой плоскости текста, в котором присутствуют почти все языковые уровни: высокий, нейтральный, разговорный и просторечный. По мнению Н. Ивановой, в романе авторская речь намеренно вытеснена словами героев. Нередки слова-монстры, такие как ФЕЛОСОФИЯ, ОНЕВЕРСТЕЦКЕ АБРАЗАВАНИЕ РИНИСАНС и тому подобное, слова – обломки «старого языка». По нашему мнению, здесь можно усматривать предостережение, тревога за состояние современного русского языка, который может превратиться в такого же монстра без норм и правил.
Такому многоликому произведению посвящен этот реферат. Интересна «Кысь» и как первый романический опыт Татьяны Толстой.
Таким образом, исходя из вышеизложенного, мы будем в своей работе использовать методы и приемы лингвистического (филологического) анализа текста, целью которого является выяснения того, как с помощью образных средств языка создается художественное произведение, выявление эстетической, философской, информационной значимости текста. 1
- Метод выдвижения гипотезы, которая подтверждается или опровергается выраженными образности, стилистическими приёмами;
- Анализ средств создания образности и художественных решений автора, которые позволяют вывести определенную гипотезу понимания
1 Применение в анализе знаний из разных областей жизни в настоящее время используется довольно широко, не случайно постепенно лингвистический анализ художественного текста переименовывается в филологический анализ, - подчеркивается общностью наук в поиске истины.
- Метод сематико-стилистический, который учитывает отступление от языковых правил, сочетания предметных и коннотативных 2 элементов текста, возможноси контекстуальной многозначности слов, наращивание смысловых элементов слов при помощи особых стилистических приёмов;
- Каузальный 3 метод, который основывается на принципе причинного объяснения явлений и включает в себя всё многообразие взаимосвязей отдельно взятого произведения с общественно-исторической реальностью и биографической обстановкой времени создания.
Так как методы редко применяются в «чистом» виде, то мы по необходимости будем их комбинировать. А поскольку лингвистический анализ может вбирать и другие компоненты, основанные на фактах из истории, литературоведения, психологии, то мы введем в структуру нашего реферата:
– Датировку. Историю текста.
– Биографическую ситуацию.
– Восприятие и отклики современников.
Итак, сформулируем основные задачи данной работы:
- Изучить характерные особенности творчества Татьяны толстой на примере её первого романа;
- Рассмотреть роман как антиутопию в период советского времени;
- Определить принадлежность произведения к постмодернизму;
- Рассмотреть стилистическое своеобразие романа;
_____________________________
2 Коннотация – периферийная часть лексического значения, факультативная, содержащая информацию о личности говорящего, в том числе и о его эмоциональном состоянии, ситуации общения, характере, отношения говорящего к собеседнику и предмету речи. В сфере коннотации выделяют различные компоненты – коннотанты, различающиеся функциональной направленностью (на внутренний мир человека, на язык и на внешнюю по отношению к языку действительность), в связи с чем их делят на основные типы: эмоциональный, оценочный, образный, экспрессивный.
3 Каузальный – от лат. Causa – причина.
- Исследовать особенности языка повествования автора.
«Кысь» может понравиться или нет (многие предпочитают простые сюжеты без иносказаний и стилизаций), но удивит и восхитит обязательно – уж больно мастерски и умно написана эта книга.
- Татьяна Толстая. Эволюция творчества: от эссе к роману
Татьяна Никитична Толстая родилась 3 мая 1951 года в Ленинграде. Внучка по одной линии – писателя А.Н. Толстого и поэтессы Н.В. Крандиевской, по другой – переводчика М.Л. Лозинского, дочь академика-филолога Н.И. Толстого.
Окончила отделение классической филологии Ленинградского университета.
Выйдя замуж за москвича, переехала в Москву, работала корректором. Первый рассказ Т.Толстой "На золотом крыльце сидели..." был опубликован в журнале "Аврора" в 1983. С того времени вышло в свет 19 рассказов, новелла "Сюжет". Тринадцать из них составили сборник рассказов "На золотом крыльце сидели..." (Факир", "Круг", "Потере", "Милая Шура", "Река Оккервиль" и др.). В 1988 - "Сомнамбула в тумане".
Толстую относят к "новой волне" в литературе, называют одним из ярких имен "артистической прозы", уходящей своими корнями к "игровой прозе" Булгакова, Олеши, принесшей с собой пародию, шутовство, праздник, эксцентричность авторского "я".
О себе говорит: "Мне интересны люди "с отшиба", т.е. к которым мы, как правило, глухи, кого мы воспринимаем как нелепых, не в силах расслышать их речей, не в силах разглядеть их боли. Они уходят из жизни, мало что поняв, часто недополучив чего-то важного, и уходя, недоумевают как дети: праздник окончен, а где же подарки? А подарком и была жизнь, да и сами они были подарком, но никто им этого не объяснил".
В последние годы Татьяна Толстая живет и работает в Принстоне (США), преподает русскую литературу в университетах.
Любые тексты Толстой – это законченные, подробные произведения. О чем бы она ни писала, все видится сквозь призму субъективного взгляда писателя. Ей одинаково интересен и быт, и история, и любое человеческое лицо, и любой банальный предмет. В одном интервью Татьяна Толстая говорит: «…для меня единственный способ совладать с унынием любой действительности – опоэтизировать ее».
Плотная, густонаселенная женская проза соседствует с виртуозными сослагательными историческими рассказами и едкими очерками о жизни. В одном случае это «…молодые люди неопределенных занятий, и старик с гитарой, и поэты-девятиклассники, и актеры, оказывавшиеся шоферами, и шоферы, оказывавшиеся актерами, и одна демобилизованная балерина… и дамы в бриллиантах, и непризнанные ювелиры, и ничьи девушки с запросами в глазах, и философы-недоучки, и дьякон из Новороссийска…» . В другом – «…птичка Божия…какает на длань злодея. Кляк!» и Пушкин жив. Да не просто жив, а старческой дрожащей рукой бьет по голове дрянного рыжего, картавого мальчишку. Кляк! История пошла другим путем. Из маленького Володеньки вырос верноподданный гражданин. На старости лет любил навещать благородных девиц. Особенно лупоглазым покровительствовал, звал их всех почему-то Надьками. Ну а очерки, они и есть очерки. Портреты современников и размышления о разном.
Автор предисловия к сборнику "Любишь – не любишь" Владимир Новиков написал: «Конструкция у всех рассказов универсальная, филигранно отточенная, но одинаковая. Это, конечно, тоже мастерство и немалое, но такое мастерство смущает, вызывая подозрения в неискренности, в сочинительстве одного и того же рассказа с разными персонажами, поочередно выходящими на одну и ту же сцену. На второй минуте каждого рассказа Татьяны Толстой на лице читателя появляется легкая полуулыбка, на четвертой он, не сдержавшись, смеется в голос, на шестой взгрустнет, а на восьмой вздохнет глубоко и протяжно, сдерживая слезу.
Конечно, сильно написано, приятно читать, но – вернусь к тому, с чего начал - истинно русская литература всегда была страдающей интуитивной, жаждущей раскрыть смыл бытия, а ощущающая литература для удовольствия чтения – это не вполне российская традиция» .
В книге «Двое. Разное.» (2001) оказались те ее эссе, что по каким-то причинам не вошли в "День". А именно: "Грибббы отсюда!" – про то, как Татьяна Никитична покупала соленые грузди; "Стране нужна валюта» - про то, как Татьяну Никитичну арестовали; "Про Гришу и Машу" – это как Татьяна Никитична пыталась испечь торт. Вы заметили, она сама про себя сочиняет анекдоты? Заметили, конечно. Но и в "Дне" были анекдоты. А вот чего там не было, так это лирических расследований, каковыми являются тексты про "Титаник" и царевну Анастасию. Это не рецензии, не рассказы и не эссе, а "story" для идеального глянцевого журнала (которого у нас не было, поэтому писательница сочиняла их для "Русского телеграфа"). Что ей эти пассажиры "Титаника" или мертвая царевна? Ан нет, раз уж пишет, то любит их не по тарифу "доллар-строчка", а взаправду. Это, пожалуй, самое потрясающее свойство Татьяны Толстой.
При появлении в периодике эти эссе Толстой вызывали у читателей смешанные чувства. Далеко не со всем ею сказанным хотелось соглашаться. Возникало вообще представление о том, что это не ее жанр. Ничего удивительного в этом, конечно, нет: кто будет оценивать, скажем, стихи Блока в той же шкале, что его газетные статьи. Сейчас такое представление в значительной мере изменилось, и к лучшему: собранные в одной книге, эссе Толстой выигрывают. Как, между прочим, выиграли в собрании сочинений статьи Блока: видно, что они были неслучайны. И еще одно обстоятельство сыграло роль: назвав сборник своей эссеистики «День», Толстая дала ему подзаголовок: «Личное», что внесло уместную ноту, так сказать, необходимой вторичности собранного. Мол, в прозе, в художестве своем я поэт, а здесь - гражданин, и в этом качестве тоже имею неоспоримое право голоса.
Голос российского гражданина Татьяны Толстой звучит, конечно, по-своему, его ни с чьим не спутаешь. Одна из тем толстовской публицистики - обличение постсоветской жизни в ее культурных, а вернее антикультурных проявлениях. Пресловутые новые русские - герои этих статей Толстой (статья называется «Какой простор: взгляд через ширинку»):
«Мир мужчины, предлагаемый издателями, уныл и прост: пустыня, а посередине -столб, который все время падает, хоть палочкой подпирай. Этот «мужчина» никогда не был мальчиком, ничего не складывал из кубиков, не листал книжек с картинками, не писал стихов, в пионерлагере не рассказывал приятелям историй с привидениями. Никогда не плакал он над бренностью мира, - «маленький, горло в ангине»,- и папа соответственно не читал ему «вещего Олега». Да и папы у него не было, и не надо теперь везти апельсины в больницу через весь город. Ни сестер у него, ни братьев…»
Читая этот текст, стоит, однако, помнить, что журнал для мужчин издается по-русски в Москве, но издатели его - американцы, просто экспортирующие свой продукт по линии так называемого культурного империализма. В книге Толстой интересны не столько филиппики по адресу новых русских, сколько ее высказывания об Америке. Вот тут есть некая философема .
Дело в том, что эссеистика Толстой, самый ее пафос могут показаться крайне антиамериканскими. Да если судить исключительно по тексту, так оно и есть. Можно, конечно, сказать, что Татьяна Толстая не Америку осуждает и высмеивает, но американскую массовую культуру. Но дело в том, что (судя по крайней мере по этой книге) в ней, в Америке, Толстая ничего кроме масскульта и не находит, что ничего другого там и нет. И на Америку вылито куда больше яда, и куда большей концентрации, чем на ничтожных, при всех своих баксах, новых русских.
Такие статьи, как «Николаевская Америка» - о войне с курением в Штатах, «Кина не будет» - о Моника-гэйте, «Засужу, замучаю, как Пол Пот Кампучию» - о страсти американцев к судебным искам – достаточно язвительны, но они могли бы быть написанными и американцами - не так, как Толстая пишет (ибо так только она пишет), но все же написанными, и под тем же сатирическим углом. Но вот статья «Лед и пламень» - это уже нечто не анти-, а, так сказать, сверхамериканское. Она, в некотором роде, посягает на святыни. И святыня эта – мышонок Микки-Маус, эмблематический герой мультфильмов Диснея.
По одному, сейчас не стоящему упоминания, поводу Татьяне Толстой, в бытность ее преподавателем американского университета, привелось насмешливо высказаться об этой любимой американской эмблеме, «национальном грызуне», как она пишет. Последовала непредвиденная реакция:
«Не троньте мышь!» - звенящим голосом крикнула студентка, сжимая кулачки. - «Вы любите это чучело?» - неосторожно удивилась я. - «Да!»- закричали все 15 человек. - «Национальная гордость, никому не позволим!» ... «Дисней - это наше детство!» Думая, что это смешно, я рассказала об этом приятелю, американскому профессору-либералу. Он не засмеялся, но посуровел. «Не надо задевать Микки-Мауса», - сказал он с укоризной. - «Но вы-то, как либерал...» - «Не надо! Микки-Маус – основа нашей демократии, цементирующий раствор нации». Я попробовала подбить его на государственную измену: «Ну, а если между нами... По-честному?...Любите вы его?» Профессор задумался. Шестьдесят пять прожитых лет явно прошли перед его внутренним взором. Что-то мелькнуло в его лице... Открыл рот... «Да! Я люблю его! Люблю!» .
Понятно, что этот текст – гипербола и гротеск. Понятно, что объект сатиры - не национальная мышь (названная, помимо прочего, монстром и гадиной), но конформизм сознания, отштампованного массовой культурой, при этом насквозь коммерциализированной. Известно также, что массовое сознание, управляемое коллективными мифами, может стать социальной опасностью катастрофических размеров, и недаром в конце этой толстовской статьи возникает образ советских людей, в единодушном порыве осуждающих троцкистско-бухаринскую банду империалистических наймитов. Все это так, но слово «миф» может ведь и в другом смысле употребляться - не чуждом самой Татьяне Толстой.
Тут нужно вернуться от Толстой-эссеистки и публицистки к Толстой-писательнице. Вот что пишут о ее прозе академические исследователи Лейдерман и Липовецкий:
«Обращает на себя внимание демонстративная сказочность ее поэтики. В прозе Толстой происходит метаморфоза культурных мифов в сказки культуры. ... последовательно осуществляется демифологизация мифа Культуры и ремифологизация его осколков. Новый миф, рождающийся в результате этой операции, знает о своей условности и необязательности, о своей сотворенности - и отсюда хрупкости. Это уже не миф, а сказка: гармония мифологического мироустройства здесь выглядит крайне условной и заменяется сугубо эстетическим отношением к тому, что в контексте мифа представлялось отрицанием порядка, хаосом» .
Вот тут и возникает главный вопрос в связи с американскими - или антиамериканскими - статьями Толстой: каким образом, столь виртуозно пользуясь поэтикой сказок, игрой с мифом в собственном творчестве, она не хочет видеть мифа и сказок в культуре другой страны, даже отказывает этой культуре в праве на мифологические корни? Да, собственно, нельзя вообще говорить о каких-либо других странах и других мифах, ибо мифологическое пространство едино и неделимо. Американский Микки-Маус - это тот же Иванушка-дурачок, то есть сильный, побеждающий слабого, это Чарли Чаплин, это, наконец, Давид против Голиафа!
Можно сказать, что Толстая производит демифологизацию американской культуры, но из обломков оной у нее ничего не складывается. И понятно почему: американская жизнь не может служить для нее основой художественной работы - Толстая русский писатель, а не американский. Свое раздражение на Америку она неспособна творчески сублимировать. Россия вызывает у нее ничуть не меньшее раздражение (чтоб не сказать большего), но это свое, с детства привычное - именно что с детства. Человек, американского детства не имевший – будь он поэт или просто глашатай, - к Микки-Маусу останется равнодушным.
Да, но Татьяна Толстая к этой самой национальной мыши отнюдь не равнодушна: она негодует, чтоб не сказать злится. Этому, на мой взгляд, есть две причины. Вот об этом и поговорим.
Первая причина отталкивания от Запада у русского писателя (в данном случае Татьяны Толстой от Америки): некий общенациональный комплекс. Это еще Достоевский заметил, в одном из лучших своих сочинений - «Зимние заметки о летних впечатлениях». Там он в частности писал:
«Рассудка француз не имеет, да и иметь его почел бы за величайшее для себя несчастье». Эту фразу написал еще в прошлом столетии Фонвизин. Все подобные, отделывающие иностранцев фразы, даже если и теперь встречаются, заключают для нас, русских, что-то неотразимо приятное. Тут слышится какое-то мщение за что-то прошедшее и нехорошее. В чем причина этого не такого уж странного явления, Достоевский прямо не говорит, но отчасти проговаривается. Кажется, что эта тайная нелюбовь происходит от разочарования русского человека в Европе, вообще в Западе. Но это разочарование предполагает, по определению, предшествующее очарование. От заочного, заглазного восхищения идет этот процесс - и от непременных, при каждом удобном случае, попыток подражания и воспроизведения. Как пишет тут же Достоевский: «Увизжаться и провраться от восторга - это у нас самое первое дело; смотришь, года через два и расходимся врозь, повесив носы».
Надо ли напоминать, что ближайшим по времени опытом такого восторга было постсоветский, с его иллюзиями и крахами? Время воспроизведения, на ново-русский лад, западной демократии и рыночной экономики. Но результат, откровенно говоря, более чем посредственный, не оставляющий интеллигентному человеку ничего, кроме писания ядовитых фельетонов о новых русских, их нравах, обычаях и вкусах.
А главное, что интеллигентный русский человек выяснил, непосредственно ознакомившись с самим Западом, узнав его, так сказать, смиренную прозу, что демократия и рыночная экономика там, конечно, есть, но наличие таковых отнюдь не привело к расцвету высоколобой, «высокобровой» культуры. Высшим культурным достижением считается Диснейленд и главный его обитатель Микки-Маус. Реальный Запад не такой, каким представлялся в западнических российских мечтах. И когда русский человек встречается с настоящим, реальным Западом, он приходит к выводу, что Запада, собственно говоря - его, западнического Запада - не было и нет.
Об этом еще Герцен писал в «Былом и Думах». В наше время наиболее впечатляющий пример такой аннигиляции Запада априори и Запада апостериори дал С.С. Аверинцев, с ужасом увидевший, что в Вене неправильно ставят «Кольцо Нибелунгов».
Поэтому в романе Татьяны Толстой «Кысь» происходят такие диалоги:
Нужен ксерокс. - Это Лев Львович, мрачный.
Правильно, но ирония в том...
Ирония в том, что Запада нету.
Что значит нету! - рассердился Лев Львович. - Запад всегда есть.
Но мы про это знать не можем.
Ну как вы мыслите, - Никита Иваныч спрашивает, - ну будь у вас и факс и ксерокс... Что бы в с ними делали? Как вы собираетесь бороться за свободу факсом? Ну?
Помилуйте. Да очень просто. Беру альбом Дюрера. Это к примеру. Беру ксерокс, делаю копию. Размножаю. Беру факс, посылаю копию на Запад. Там смотрят: что такое! Их национальное сокровище. Они мне факс: верните национальное сокровище сию минуту! А я им: придите и возьмите. Володейте. Вот вам и международные контакты, и дипломатические переговоры, да все что угодно! Кофе, мощеные дороги.... Рубашки с запонками. Конференции...
Конфронтации...
Гуманитарный рис шлифованный...
Порновидео...
Джинсы...
Террористы...
Обязательно. Жалобы в ООН. Политические голодовки. Международный суд в Гааге.
Гааги нету.
Лев Львович сильно помотал головой, даже свечное пламя заметалось:
Не расстраивайте меня, Никита Иваныч. Не говорите таких ужасных вещей. Это Домострой.
Нет Гааги, голубчик. И не было.
В этом диалоге то еще замечательно, что он пародирует разговоры интеллигентов из «Одного дня Ивана Денисовича»: Цезарь объясняет кавторангу художественные прелести «Броненосца Потемкина», а кавторанг в ответ выражает полную готовность сожрать червивое мясо, из-за которого начался знаменитый матросский бунт.
Сразу отметим, что «Кысь» на лексическом уровне воспроизводит словесную ткань повести Солженицына, а сюжетно - роман Набокова «Приглашение на казнь».
Есть, мне кажется, и другая причина отталкивания Толстой от западного мышиного рациона. Это как раз ее напряженное и чуть ли не органическое западничество. Ее волнует и, пожалуй, соблазняет судьба Набокова. В ее рассказах мастерски воспроизводятся набоковские интонации, да, пожалуй, и сюжеты. Призраки каких-то завлекательных возможностей являет Толстой этот двуязыкий змей.
В этом убеждает больше всего, как ни странно, статья Толстой - нет, не о Набокове, а о феномене Андрея Макина - того самого русского, который, научившись у бабки-француженки, застрявшей в советской России, чужому языку, сумел стать во Франции французским писателем. Во всяком случае преуспевшим французским писателем.
Татьяна Толстая уделяет этому байстрюку (или, по-западному, бастарду) повышенное внимание - большую, в сорок страниц статью под названием «Русский человек на рандеву». Ей-богу, сам по себе Макин художественного интереса не представляет. Куда интереснее интерес к нему Толстой. Она пишет:
«Макин - не Набоков. Другой масштаб, другие запросы, другая предыстория. Странно и интересно, - нет слов, - видеть нам, пишущим русским... как складывается судьба одного из нас на очередном витке судьбы российской словесности. Странно видеть, как, уходя из сферы притяжения русской литературы, русский человек, надев чуждый ему костюм чужого языка, не мытьем, так катаньем, не криком, так шепотом заставляет обратить на себя внимание совершенно чужих и равнодушных в сущности людей, чтобы, отчаянно жестикулируя, объясниться по поводу того, откуда, как, с чем и зачем он к нам пришел. Пришел все с тем же багажом путешествующего циркача: траченным молью зайцем из цилиндра, разрезанной пополам женщиной, дрессированными собачками: «Сибирью», «русским сексом», «степью», картонным Сталиным, картонным Берией (как же без него), картонными лагерями, - пришел, и ведь добился внимания, и ведь собрал все ярмарочные призы».
Можно ли назвать всю эту историю поучительной? Характерной? Почти уверена, что в России - если говорить о премиях - Макину не достался бы тяжеловесный логовазовский «Триумф».
Хорошо, однако, то, что сама Толстая заслужила этот Триумф (вот и новые русские на что-то сгодились). И что не нужно ей ни ксероксов, ни факсов - что она самодостаточна и существует помимо перевода.
И мы охотно извиним ее женскую слабость - боязнь мышей.
- Жанровое своеобразие и стилистические особенности романа «Кысь»
- Идейное содержание романа
Начнем с конца – это удобнее. Свой роман Татьяна Толстая завершает так: " - А понимай как знаешь!.." Далее следует дивная поэтическая цитата, список из семи населенных пунктов, где писалась книга, и годы, когда это происходило: 1986 - 2000. В начале и конце списка географических названий стоит Москва, предпоследним – вымышленный Федор-Кузьмичск, где происходит действие "Кыси".
Уточним сразу, что город этот незадолго до финала повествования был вследствие государственного переворота переименован. А революцию эту совершил главный герой книги - простодушный и недалекий интеллигент первого поколения Бенедикт, страстный книгочей, вконец на книгах помешавшийся. Поскольку романный Федор-Кузьмичск некогда именовался Москвой, можно сделать нехитрое умозаключение – события, описанные в книге, относятся не к будущему, а к прошлому. Вот была Москва Москвой, потом стала Федор-Кузьмичском, а теперь опять – сама собой.
В книге описывается жизнь после атомного взрыва. Люди там не люди – все уроды какие-то. Влияние радиации сказалось на всем вокруг. Голубчики с их Последствиями, (у кого вымя, у кого рога, а то и хвост), летающие зайцы, мыши в качестве пищи и общая неграмотность. Вот он, эталон настоящего в книге. Прошлое же обозначено особыми персонажами и вещами. Те, кто жил до Взрыва, хранят историю и память о том, что было. Плачут над ушедшими благами цивилизации, скорбят о потере народных ценностей.
Жители города делятся на три типа:
1) Прежние – это люди прошлого. Образованные и не получившие никаких Последствий. Они чтят ушедшие времена и печалятся не столько об утере быта, сколько о деградации всего живого вокруг и исчезновении культуры, искусства. Эти люди – интеллигенция прошлого, которые еле-еле нашли место в настоящем, но никогда не доживут до будущего.
2) Перерожденцы – тоже выходцы из прошлого, но в отличие от первых – эти приспособились под условия жизни и опустились в итоге даже ниже чем простые горожане, став рабами местной власти. Их сложно считать за людей. Они бегают на четвереньках и ругаются матом.
3) Те, кто родился после взрыва. Эти привыкли к тому, что их окружает, они родились в этой обстановке и никогда не видели, не представляют себе другой жизни. Данная категория отражает современное, постсоветское (а может, и постреволюционное) поколение.
Впрочем, они всё те же: по-прежнему надеются на помощь с Запада, по-прежнему боятся Востока.
Для власти они как пластилин. Можно внушить все, что угодно. Это простые работники, которым не интересно ничего из прошлой жизни. Они будут питаться мышами и червырями, драться, воровать, ржать над чужими бедами, исходить похотью, изнывать от страха перед властями, а больше перед Санитарами (Тайной полицией) и перед неведомым зверем – Кысь, которая живет в лесу, бросается на голубчиков, рвет главную жилочку, и разум выходит из человека.
Главного героя романа зовут Бенедикт. Его мать была Прежней, и поэтому мальчик обучился грамоте (хотя отец был против) и пошел работать писцом в Рабочую избу. Он переписывал различные книги, стихи и верил, что все это сочинял Фёдор Кузьмич. И считал он, что живет так, как надо, пока к нему на праздник (Новый год, который тоже придумал Фёдор Кузьмич) не пришел старый друг его матери – тоже прежний, Никита Иваныч – Главный Истопник.
Он-то постепенно и начал беседовать с Бенедиктом на философские темы, как бы мимоходом открывая ему «мир искусства».
А однажды его пригласила к себе еще одна прежняя и показала старопечатную книгу. Бенедикт с ужасом выбежал во двор. Встреча с реальностью была для него жестоким ударом.
Опасность толкования книг – как раз одна из тем "Кыси", причем сюжетообразующая. Несчастный Бенедикт так страстно пытался понять прочитанное, так отчаянно стремился найти главную книгу про смысл жизни, что дошел до полного озверения и душегубства. Потому что не ведал он мира, в котором книги эти писались и строфы прекрасные складывались. Существовал этот мир, согласно тексту, до Взрыва, а чем этот Взрыв был, – преступной ошибкой атомщиков, революцией или адамовым грехопадением – не дано ответа.
Фантастический мир, описанный в "Кыси", жутковат и непригляден. Особенно пугает он в первых главах романа: живет народ в избах среди бескрайних полей, не только электричества, но и колеса не знает, мышей ловит (для еды и натурального обмена), пьет и курит ржавь какую-то, червырей выкапывает, книги не читает – запрещена печатная книга, слушается Набольшего Мурзу – Федора Кузьмича. Говорит люд в "Кыси" на странном просторечии, умные слова помнят только до Взрыва жившие "прежние" - интеллигенты и диссиденты. Прежние все больше между собой ругаются и прочий люд открыто презирают. Не положительные они герои, хотя в конце, кажется, и прощенные автором. Возможно, так уже бывало в русской литературе: единственный положительный герой книги – автор. Но и это, в общем-то, - натяжка.
Стремление охватить практически все стороны нашего бытия делает «Кысь» значительным явлением литературного процесса конца XX - начала XXI веков. На основании вышесказанного «Кысь» можно рассматривать как своеобразный «роман начала»: не только как возможного начала нового этапа творческой деятельности автора, но и как отражение ментального, духовного начала российского общества. Подтверждает данную сентенцию и то обстоятельство, что в оглавление романа Т.Толстая вводит «начало начал» - азбуку. Книга состоит из глав, поименованных названиями букв церковно-славянской азбуки: Аз, Буки, Веди, Глаголь, вплоть до финальной Ижицы. Весь микро- и макрокосм русской истории, культуры, литературы (прежде всего), того специфического явления, которое именуется неприятным по смысловым обертонам словом "духовность", национальные психологические и психические типы, страты, политические образования, тайная полиция, патриотическая и либеральная интеллигенция – все это составляет "кровь и плоть", кости и мышечную ткань романа "Кысь". Несколько слов о заглавии романа: "Кысь" – это сакральное животное, которое, питаясь человеческой кровью, зомбирует.
Книга является "энциклопедией русской жизни", неким "универсумом", "тезаурусом" . Слова "неистового Виссариона" о пушкинском романе в стихах перекочевывают из рецензии в рецензию на роман Татьяны Толстой.
- Заключение
В заключении нашей работы, целью которой являлось определение жанровой принадлежности и рассмотрение стилистического своеобразия, можно сделать следующие выводы:
- Роман, безусловно, представляет собой "антиутопию". В этом жанре написаны, к примеру, такие отменные книги, как "Мастер дымных колец" В.Хлумова, "Оправдание" Д.Быкова, "Потерянный дом, или Разговоры с милордом" А.Житинского. Русская литература имеет опасную тенденцию: не просто "отражать действительность", но изменять-модифицировать ее, подверстывать под себя. Так, поэт В.Я.Брюсов в начале века написал ряд "антиутопических" произведений, в частности, новеллу "Последние мученики" (предсказал Октябрьский переворот со всеми вытекающими последствиями) и рассказ "Добрый Альд" (предвидел появление советских и нацистских лагерей смерти). Накликал, все и сбылось буква в букву. Как бы не произошел новый "Взрыв". Впрочем, мы уже пережили наш "Взрыв" – распад Советского Союза, сейчас на своей шкуре испытываем "Последствия", разделившись на "Прежних" и "Перерожденцев" (читайте книгу!).
- Роман – тотально литературоцентричен, ибо все в жизни – разносортная беллетристика, а сама жизнь – многотомный роман, который пишет Господь Бог. Работая над книгой, писательница, если не в уме, то в подсознании держала, помимо бесчисленных прочих, произведения дедушки А.Н.Толстого (ранние), Андрея Белого, А.М.Ремизова, Ф.Сологуба(Федор Сологуб в миру был Федором Кузьмичем Тетерниковым (на самом деле – Тютюнниковым). От сологубовской "Недотыкомки" из романа "Мелкий бес" до твари-"кыси" рукой подать.) и, конечно, "Историю одного города" М.Е.Салтыкова-Щедрина(Щедринские "глуповцы", обыватели "города Глупова", весьма напоминают насельников книги Т.Толстой, а "глуповский летописец", в особенности, – главного героя романа Бенедикта, чьи описанные им самим приключения являются сюжетообразующими). "Кысь" можно трактовать как словесно-понятийный клад, состоящий из множества ларцов, причем в каждом есть потайные отделения.
- Татьяна Толстая в романе «Кысь» изобразила то жестокое, веселое, вечное, почти доисторическое, на основе которого вырастает и город Глупов, и город Градов. Вот оно – вечное, неумирающее, каменное, кошмарное... Вы собираетесь восхищаться этим, поскольку оно вечное? – словно бы спрашивает Татьяна Толстая. Но прекрасно и достойно восхищения – не вечное, а хрупкое и слабое, то, что может быть уничтожено взрывом.
- Язык романа изумляет и потрясает: водопад, водоворот, буря, смерч неологизмов, "народной этимологии", тонкой, нет, тончайшей, игры ума и вкуса. Это нечто небывалое и трудно понятийно выразимое. "Кысь" – вербальное сокровище. Умолкнем в смущении, склонив голову перед языковым мастерством Татьяны Толстой. Скажем лишь, что питерско-московско-американская писательница приумножила славу своей гордой семьи-фамилии, своего Города, своего Университета. Все в России наладится, все пойдет "путем", ибо "старая" и "новая", создаваемая у нас на глазах русская словесность, – всеобщая российская надежда и путеводная звезда. Да будет так!
Татьяна Толстая родилась в семье, отмеченной значительными литературными дарованиями.
Алексей Николаевич Толстой – дед по отцовской линии. Бабушка – Наталья Васильевна Крандиевская – Толстая – поэтесса. Дед по материнской линии – Михаил Леонидович Лозинский – переводчик. Родная сестра Наталья Толстая – писательница. Бывший муж А. Тимофеевский, коллекционер всяческих красот и прелестей, является главным редактором общественно-политического портала “Хартия”. Да и вообще: невестка Толстой – Марина Литвинович – легендарная личность, о которой мало что известно. Сын – дизайнер Артемий Лебедев.
Родилась Татьяна Никитична Толстая 3 мая 1951г. в Ленинграде. Окончила школу, поступила в университет (ЛГУ) на отделение классической филологии (латинский и греческий).
Преподавала литературу и художественное письмо в колледже Скидмор, затем Толстая переехала в Москву, вышла замуж и устроилась на работу в “Главную редакцию восточной литературы” при издательстве “Наука”.
Т. Н. Толстая начала писать очень странно и неожиданно, впрочем, это вполне подходит ей самой, её стилю. Году в 1982 – в это время умер Брежнев, она сделала себе операцию на глаза, и наступили целых три месяца полной невозможности что-либо делать.
Делать что-нибудь, действительно, было невозможно из-за резкой боли от любого малейшего лучика света. Татьяна Толстая ничего и не делала, только слушала музыку, находясь в так называемом умственном простое. А потом глаза зажили, как говорит Толстая: “Я прозрела, и я вспомнила детство, соседи, какие-то запахи то, что давно в памяти побледнело и растворилось, а теперь стало ярко выступать. И я подумала: “Напишу!” Взяла ручку, бумагу и написала рассказ. И я сразу поняла, как это делается, всё увидела. Сразу мне всё стало ясно, никакой у меня не было предварительной подготовки, набросков, черновиков, потом я сразу стала писать, и пошла у меня забавная и любопытная в этом смысле жизнь”.
Первый рассказ “На золотом крыльце сидели” был опубликован в журнале “Аврора” (1983). Его сразу же заметили читатели и критики, а дебют автора признан одним из лучших в 80-е годы.
Этот рассказ представляет собой калейдоскоп детских впечатлений от простых событий и обыкновенных людей, представляющийся детям различными таинственными и сказочными персонажами.
Затем у Толстой вышли сборники рассказов “На золотом крыльце сидели”(1997), “Река Оккервиль” (1999).
В 2000 году вышел первый роман писательницы “Кысь”, который вызвал много откликов и стал очень популярен.
Прозу Татьяны Никитичны отличает присутствие высокого и низкого, романтического и бытового, сказочного и натуралистического, реального и выдуманного, но всё это, каким бы разным и противоположным не было, как мозаика, складывается в идеальное, цельное произведение, достойное восхищения.
Татьяна Толстая известна не только как писатель, но и как журналист. Её эссе, очерки, статьи, печатавшиеся в 1990–1998 годах в газетах “Московские новости” и “Русский телеграф”, впервые собраны в сборнике “Сёстры”(1998).
2001 год был отмечен невиданным успехом четырёх книг писательницы, которая не просто вновь напомнила о себе, но и неожиданно для многих пополнила число представителей “актуальной литературы”.
Т. Н. Толстая, как никто из женщин современной русской литературы, годится на роль восприемника духовных традиций, правомочного распорядителя главного достоинства – совести нации.
Как сказал Андрей Ашкеров: “Если вы решите всё-таки ответить на вопрос о том, кем является Татьяна Толстая, возможно, вам, в конечном счёте, не останется больше ничего, кроме как развести руками и произнести: Толстая в России по-прежнему больше, чем Толстая”.
Итак, теперь Татьяна Никитична вновь вышла на “арену”, но только с новым номером: “Дамы и Господа, уберите детей подальше от арены, на ней Татьяна Толстая и хищная Кысь”.
Представление романа “Кысь”.
“Кысь”- первый роман Толстой, получивший в номинации “Проза 2001” Книжного Оскара, а также премию “Триумф” 2001г. Он вызвал всплеск интереса у современных читателей, но и, вполне естественно, был очень неоднозначно оценён критикой.
Как говорит А. В. Пронина в своей статье “Наследство цивилизации”: “Главная проблема «Кыси»– это поиск утраченной духовности, внутренней гармонии”.
Сюжет романа прост и напоминает фантастический роман, но это не фантастика! Это новое слово в жанре романа.
Для нас (по крайней мере, для меня) слово “роман” имеет уже определённое, однозначно-устоявшееся значение – большой по объёму текст, обязательно с любовным сюжетом, написанный “правильным” литературным языком и т. д. и т. п.
Вот читаешь “Кысь” и думаешь – не похоже ведь на роман. Вчитываешься и, как специально, ищешь хоть одну зацепочку, хоть один промах – ну ведь не похоже же на роман! Но нет! – всё правильно – сюжет объединяет множество действующих лиц, растянут во времени.
Роман охватывает большой участок времени и пространства и показывает широкую картину жизни общества и проблем, которые волнуют героев, главным предметом изображения является человек, данный на фоне общественной жизни в его неоднозначных и противоречивых отношениях.
Говорят: “Роман – история души героя”. И вроде всё так, но всё-таки есть что-то другое, и вдруг озарение – язык! Т. Н. Толстая использует не “правильный” литературный, совсем наоборот.
“Кысь” – это лингвистическая фантастика. И весь её роман построен прежде всего на языке. Вот читаешь и радуешься – вроде и читать интересно, и без всякого этого литературного заумничества.
Главное последствие Взрыва – мутация языка. Вот мы и слышим, вместо традиционного русского какой-то первобытнообщинный: “Я поемши, а он свалимшись”. Да и ещё любимая цитата всех критиков: “Приходите: мышь – свежайшая”!
Но тема языка это тема отдельной работы, мы же рассмотрим форму произведения. Продолжая свой эксперимент, писательница на мутации языка не остановилась, а пошла ещё дальше – она выбрала и неординарную форму своего романа.
Здесь нет ни пролога, ни эпилога, ни эпиграфа – ничего, что помогает нам понять саму авторскую оценку. Остаются только заглавия глав, но они непосвящённому читателю тоже ничего не скажут.
Заглавие романа “Кысь” – что же этим хотела сказать Татьяна Толстая, что же оно означает? Над этим вопросом безрезультатно бились многие критики, обратившие внимание на особенность названия, которое заинтересовало их своей неповторимостью и неординарностью.
Но мало кто обратил внимание на не менее интересную особенность текста – заглавие глав. Все они названы буквами старославянской азбуки. Начинается новая жизнь, и она читается как буквы азбуки. А что же этим хотела сказать автор? Чтобы разобраться в этом, придется покопаться в истории нашего языка.
Лингвистическое исследование.
Определённо, называя главы своего романа буквами старославянского алфавита, Татьяна Толстая преследовала конкретные цели, т. е. это явно произошло не просто так, потому что захотелось, а с каким-то смыслом, задачей, только скрытой от простых (поверхностных) читателей.
Как известно, древние люди отличались своим мышлением.
Во-первых, они ставили перед собой такие задачи, которые не под силу даже современным людям, учитывая всё новейшее оборудование и технологии. Вспомните хотя бы те же пирамиды. До сих пор остается загадкой, как их смогли построить. Учёные доказали, что если разобрать пирамиды, то собрать их будет уже просто невозможно. А наши древнерусские соборы и церкви, кремли и монастыри? – это же 8-ое чудо света.
А во-вторых, ставя перед собой эти задачи, они, при появлении трудностей, не отступали, а искали решения, как добиться своего. И практически всегда это решение было найдено, и появились такие чудеса, как различные сооружения, ювелирные изделия, книги и много ещё того, что не под силу, да и непостижимо современному человеку.
Да, многое, а вернее практически всё, осталось неразгаданным, а для меня так и осталось непонятным, как же люди глубокой древности придумали, да и знали и использовали такую сложнейшую азбуку, как глаголица и кириллица. Ведь в них было не 33, а 43 буквы, притом каждая имела своё смысловое и числовое значение, и каждый образованный человек должен был всё это знать.
И наши предки всё это знали, а вот мне стало интересно, знают ли хоть часть прошлого своего языка современные ученики? И так как это непосредственно касается темы моего реферата и всей исследовательской работы, я решила провести социологический опрос, целью которого было узнать, знают ли учащиеся значения букв старославянской азбуки и насколько эти значения приближены к реальным.
Мною было опрошены три возрастные категории: это учащиеся 6-го класса в возрасте 11-12 лет, учащиеся 9-го класса в возрасте 14-15 лет и учащиеся 10-11 классов в возрасте 16-17 лет
Ученикам предоставлялась анкета, в которой давалось общее представление славянской азбуки, а затем я просила подумать, что могли означать следующие буквы и написать, какие ассоциации они вызывают.
В анкете было предложено 6 букв (“аз”, “буки”, “ук”, “ферт”, “фита”, “ижица”), которые являются названиями глав романа, взятых мною для исследования.
Результаты получились довольно разные, в какой-то мере неожиданные, но весьма чёткие.
Эта диаграмма показывает, как соотносятся между собой правильные результаты истолкования разных возрастных категорий. Внизу написаны предложенные участникам буквы, а слева – число, обозначающие людей, чьи ответы являются правильными.
В среднем от каждой группы было опрошено по 15 человек, но, как вы видите, нигде количество правильных ответов не достигает высшего предела. Ещё ярко видно, что более-менее чётко ясны и знакомы только значения двух первых букв, остальные же представляются незнакомыми и малопонятными.
Более чётко правильные результаты можно отразить так:
класс АЗ БУКИ УК ФЕРТ ФИТА ИЖИЦА
6-ой кл. 1 чел. 9 чел. 0 чел. 0 чел. 0 чел. 0 чел.
9-ый кл. 11 чел 12 чел. 0 чел. 1 чел. 0 чел. 0 чел.
10-11 кл. 12 чел 13 чел. 0 чел. 2 чел. 1 чел 2 чел.
Это наглядно показывает зависимость знаний от возраста:
6-ой класс, самая низшая возрастная категория, знает значение только двух первых букв. И, как показывают наблюдения, они не подключали воображение, ища ассоциации, а искали значения, сходные по звучанию с самой буквой или писали слова, в которых встречается эта буква, а некоторые проводили аналогию с современностью, например:
АЗ: азбука – 10 чел.
БУКИ: азбука – 2 чел. , буква – 9 чел. , насекомое – 2 чел.
УК: уксус – 4 чел. , Украина – 3 чел. , укус – 2 чел. , укроп – 1 чел. ;
ФЕРТ: афёра – 1 чел. , фетр – 1 чел. , ферзь – 1 чел. (Большинство вообще ничего не написало).
ФИТА: “Орбит Фито” – 2 чел. , таблетки – 3 чел. , (Ничего не ответили – 5 чел.).
ИЖИЦА: кожица – 2 чел. , ножницы – 1 чел. , жизнь – 1 чел. (Ничего – 7 чел.).
9-ый класс, опередил 6-ой класс, но отрыв совсем не большой. Единственный значительный результат можно зафиксировать в знании буквы “аз”. Также можно отметить, что диапазон правильных значений расширился, если предыдущая группа зарабатывала количество правильных ответов одним и тем же значением, то учащиеся 9-ого класса не останавливались на одном, а предлагали несколько, описывали даже целые ассоциативные картины. Но так же, как и 6-ой класс, учащиеся проводили аналогию с реальностью, со строением слова и с самой буквой:
АЗ: азбука – 7 чел. , асс – 2 чел. ,
БУКИ: бяки-буки – 2 чел. , “Бука” (Марка компьютерных игр).
УК: междометия – 5 чел. , жук – 2 чел. (Многие писали слова, содержащие –ук-: буки, жук, звуки, бук).
ФЕРТ: волшебник – 2 чел. , ложь – 2 чел. , фортуна – 1 чел. , флирт – 1 чел.
ФИТА: природа, травы, растения – 8 чел. , лечебный, жизнь – 5 чел.
ИЖИЦА: пшеница – 2 чел. , птица – 2 чел. , письменность – 2 чел. , маленькое – 3 чел. ,
10-11 класс довольно резко вырвался вперёд, по сравнению с другими классами. Даже в первых двух буквах, так хорошо известных в первых категориях, эта группа имеет превосходство, а при этом ещё и знает значения некоторых других, которые остались неясными в 6 и 9 классах. Но, если сравнивать 10-11 класс с предыдущими в проведении ассоциаций, то оказывается, что учащиеся этих классов гораздо скромнее и сдержаннее – они или писали правильный ответ, или вообще ничего не писали:
БУКИ: монстры – 2 чел.
УК: междометия – 2 чел.
ФЕРТ: изгибы – 2 чел.
ФИТА: травы, природа – 8 чел.
Остальные приводили такие примеры, которые совершенно не были связаны ассоциативно, и я не смогла проследить их связь со старославянскими буквами, поэтому и не отразила в работе.
Подводя итог, я могу сказать, что по результатам анкетирования прослеживается зависимость обширности знаний и возраста, а также это показало, что большинство учащихся знает только то, что у всех на слуху, ведь все знают: аз, буки, веди а дальше продолжить смогут далеко не все. А это значит, что интерес молодёжи к истории своего языка постепенно, но верно угасает, и возникает вопрос, забывая такие вещи, свою историю, свои корни, а не потеряемся ли мы, не забудем ли, кто мы такие?
Т. Толстая в своём произведении помогает нам вспомнить о своих корнях, от буквы к букве движется сюжет романа и происходит постепенное обретение себя главным героем Бенедиктом. Кроме того, мною замечено, что некоторые ассоциации, возникающие даже у информантов первых групп, отражают внутреннее значение старославянских букв. Следовательно, возможно проследить связь между названиями глав и их содержанием. Именно это и станет целью моей работы.
“Соотношение содержания глав с их заглавиями”
Первая глава носит название первой буквы алфавита – “Аз”. Аз – личное местоимение первого лица единственного числа. В глаголической азбуке эта буква имела обозначение похожее на человечка, стоящего упёршись руками в бока, да и верно – личное местоимение – я.
“Аз” – обозначала звук “а”. В старину языковеды почитали “а” воистину “первым из звуков”. Думали, будто гласные “е”, “и”, “о”, “у” постепенно развивались из “благородного” звука “а”.
А ещё, в древних системах письменности существовало обыкновение придавать буквам азбуки, помимо звукового, ещё и числовое значение, и “а” имела значение – один. Все европейские азбуки начинаются с этой буквы, и мы уже интуитивно подразумеваем, что “а” – это один.
Вот и у Толстой первая глава – “Аз”. Кроме того, “а” – восклицание с чрезвычайно широким диапазоном значений: удивление, досада, радость, вопрос.
Итак, роман начинается главой “Аз”, и тут же, первым словом, перед нами, как “личное местоимение”, предстаёт главный герой произведения – Бенедикт.
Мы узнаём несколько фактов его биографии, в основном о Матушке, которая была из Прежних. Она имела “оневерстецкое абразавание”, учила сына счёту, письму, водила его на “прежние” места и рассказывала о жизни.
А вот отец у Бенедикта родился уже после Взрыва. Всех этих действий Матери не одобрял и, поэтому в их доме случались побои: “правильно, муж жену учит”. Вот так и вырос Бенедикт между двумя “линиями фронта”.
Оправдывая диапазон значений буквы, глава раскрашена различными оттенками. Сначала Бенедикт зимой любуются, природой – ностальгия, красота. Но только всё это сменяется описанием самой, что ни на есть, хищной кыси и тем, что она с людьми делать – страх и ужас, аж жутковато становится!
Да всё это перебивается рассказами о прошлом, которое кажется фантастикой – ум-то деградировал! Здесь невольно и удивление, и вопрос сами собой навязываются: “А!?”
Да порой и негодование прорывается, а порой и смешок: “Как же можно быть такими безграмотными, закостенелыми консерваторами?!” Хотя и консерваторами их не назовёшь, ведь это кто такие? – те, кто не принимает ничего нового. А жители Фёдор Кузьмиченска не принимают старого, которое для них и является по сути новым, ведь как говорят: “Новое – это хорошо забытое старое”.
Вот и мучаются бедненькие – когда-то сами изобрели, а теперь боятся.
Всё это напоминает действие какой-то заразы, которая без лечения всё губит и губит человека, так сказать – пожирает изнутри. А противоядием могут являться только Прежние, пережившие Взрыв, для этого на протяжении всего текста даётся в постоянном сравнении два интеллекта: Прежних (т. е. нас) и рождённых после Взрыва. И для нас “новые люди” кажутся глуповатыми.
В самой первой главе «Аз» уже поднимается первейшая проблема – утрата духовности, народного богатства и мудрости, накопленной веками и поколениями.
У жителей всё это вызывает страх, неприязнь, а порой некоторым (например, матери Бенедикта) даже приходится терпеть побои и унижения.
“А?!” – каково вам? Итак, начало положено и направлено всё по определённому руслу.
Вторая глава, как и положено, имеет название “Буки” – вторая буква старославянского алфавита.
Слово “Буки” имело дословное значение – буква, было в родстве с немецким Buch – “книга” и Buchstabe – “буква”
Слов с такой непривычной для нас формой именительного падежа единственного числа было немало: “кры” – “кровь”, “бры” – “бровь”, “любы” – “любовь”. Вот и у Татьяны Никитичны “червыри” вместо червей.
Да и в этой главе (в “букве”) Бенедикт алфавит выучил, грамотности обучился – четвёртое поколение “энтелегенцыи”. И стихи здесь приведены и азбука, только вот посмеиваешься, как Бенедикт стихи истолковывает – глупость кажется, а для него непонятно.
Традиционно думать, что германцы, вырезавшие какие-то зарубки и пометы на буковых палочках, перенесли название этих самых “буковых палочек” на значки, на них изображённые, а затем передали новое слово соседям славянам в виде “буквы”.
Ну а если копать глубоко, то в романе именно Полина Михайловна (Матушка) и другие Прежние являются для людей теми самыми “немцами”, давшими народу буквы.
Да и дерево в этой главе появляется очень часто: то веник клелевый, то батюшка от злости дрова колет, а злится-то на разговор Прежних, то есть “немцев”. А Бенедикт даже в стихах вставляет: “Только почему “звоном щита”, ведь шит-то для указов – деревянный”
Да и как же быть, - ведь буква – это основа, фундамент всей культуры. А Бенедикт ведь: “Ох, хотел Бенедикт податься в истопники. Отец его в древорубы сманивал, Матушка в писцы толкала, сам мечтал, как пройдёт посередь улицы – весь из себя чванный такой, борода кверху, огневой горшок за собой на верёвке тащит – только искры из дырок сыплются. Да и работка нетяжкая: набрал углей у Главного Истопника, Никиты Иваныча, домой отволок, печь растопил, а сам сиди и в окошко зевай: беспременно постучится соседский голубчик, а то и с Глухого Конца, с дальней стороны придет”.
В главе показана как бы борьба двух начал: то ли пойти на работу полегче, престижную и выгодную, где считай делать ничего не надо или выбрать путь потруднее – идти в образование. Ведь чтоб книги переписывать, надо сначала грамоте выучиться, аккуратность и терпеливость нужна и вообще – это надо просто любить.
Бенедикт, с детства воспитываемый мамой из Прежних, идёт в писцы, значит есть в нём что-то, какая-то частичка прекрасного, неутраченная при Взрыве.
Дословно с латинского языка его имя переводится как “благословенный” и ведь именно он любит книги как никто другой, именно он найдёт в них ту прелесть, которую потеряли, и захочет донести это до людей – благословенный.
И что же это эта связь между значением буквы и содержанием главы? Просто совпадение или ещё один гениальный ход автора?
Пропустим 18 глав, а, следовательно, и 18 букв. Больше половины азбуки прочитано, полжизни прожили мы вместе с героем, но это ещё не конец, давайте проследим замеченную нами особенность и дальше.
“Ук” – по-старославянски – учение. Это название двадцать первой главы романа “Кысь”, ну и соответственно – двадцать первая буква старославянской азбуки.
Вот и наш герой Бенедикт в этой главе как бы учится. Конечно он уже “образованный”, если судить по их меркам, но здесь он всё же открывает для себя много нового, как в практическом, так и в душевном качестве.
Бенедикт учится летать (во сне) и даже учит этому других: “Вот, дескать, как это просто, только спину прогнуть, а животом к земле, а руками, дескать, вот эдак”.
Учился книжки расставлять, - похоже, не сразу далось, только после многих перестановок понял, как поставить надо. Выучился читать старопечатные (т. е. наши привычные) буквы даже пристрастился.
Да, ещё много Бенедикт из книг узнал. Узнал об обмане Фёдора Кузьмича, что картину не он нарисовал и вообще: “не Фёдор Кузьмич книги пишет, а другие голубчики”.
Он вступил на лестницу духовного обогащения, называемую Книги. Он начал ценить и уважать не только саму материальность книг, но и их содержимое, благотворно влияющее на душевную пустоту, которая образовалась у людей после Взрыва: “Нельзя пробелы в образовании “Гамлет” обязательно прочитать надо”.
Но если Бенедикт видит в книгах прекрасное, что-то неповторимое, то, что заменяет ему весь мир, то его тесть просто использует полюбившееся Бенедикту книги как “оружие”, через которое можно управлять Беней и придти к власти, что, в конце концов, и получается, но ненадолго.
Простой народ вообще старопечатных (т. е. наших) книг как огня боится. Они же думают, что они заражены, что эта зараза, угроза для жизни. Но эти самые запретные книги могли составлять угрозу только для существующей власти, т. е. Фёдора Кузьмича, ведь это “он всё пишет и людям дарует”. А узнай люди, что он никакой не великий, а просто всё из книг переписывает, он бы у власти долго не задержался.
Стоит ещё заметить, что хоть Фёдор Кузьмич и воровал произведения гениев русской литературы, он всё же приобщал народ к духовному, к поэзии и искусству. Значит, не всё утратило общество, значит, частичка богатства души ещё осталась, раз народ духовной пищи требует.
Вообще-то, нельзя упускать из внимания, что наши предки, славяне, переломили “ипсилон” (греческую букву) пополам: из одной половины сделали наше У (ук), а другая буква долгое время жила в нашей азбуке под псевдонимом “ижицы”.
Только после реформы 1700-х годов в нашей азбуке остался один знак для звука “у” – известная нам “игрек-образная” буква. Это было преобразованное изображение “ижицы” и что-то среднее по звучанию между двумя половинками (ук + ижица = у). Такая же половинчатость отмечена автором и в действиях героев главы.
Как ни крути, последствия Взрыва дают о себе знать. Великое и духовное воспринимается как бытовое и приземлённое, на простых людей, закоренелых в своих убеждениях, влияет мало, и только в некоторых, в таких как Бенедикт, в тех, кто не дал пропасти бездуховности разрастись в их душе, кто полюбил искусство, только в них осталась неведомая другим любовь, которая способна вывести их “к свету”.
“Пришла весна с большими цветами. Поголубело за окном – только и заметил Бенедикт, что свету прихлынуло, читать виднее стало”, - вот такое обнадёживающее начало следующей, двадцать второй главы. Почему обнадёживающее? – Да потому, что с первых же строк мы понимаем, что Бенедикт не просто не забросил чтение, а, проводя за ним дни напролёт, не заметил даже, что пришла весна, а, значит, он серьёзно увлёкся книгами, которые для людей, рожденных после Взрыва, как свет в конце тоннеля. Но не будем торопиться с выводами, ведь впереди ещё целая жизнь и не только азбуки.
Что же скрывается за названием двадцать второй главы – “Ферт”? Этимология названия буквы учёными достоверно не выяснена. От очертания знака пошло выражение “стоять фертом”, т. е. “руки в боки”.
Допускают, но далеко не все, что слово “ферт” взято у греков, где “фюртэс” значило “озорник, нарушитель спокойствия”. Может быть, всего более похоже на истину допущение, что слово “ферт” за отсутствием славянских слов (начинающихся на этот звук), было выдумано.
Число русских слов с Ф в начале, середине или конце почти нет, не считая международного хождения междометий: “фу”, “уф”, “фи” и т. п. Так что “ферт” – можно сказать, иностранец.
Сходно с этим значением и положение Бенедикта в доме. В семье, где мало любят книги, а более уважают мирские традиции, он выглядит как чужой, “нерусский”. Он весь поглощен книгами, даже не замечает смены времён года: “Вот уж муха пошла злая и крупная, крыло у ней в синеву отливать стало, глазки радужные, а нрав неуёмный; два работника умаялись отгонямши, третий на подмогу прибежал; стало быть, осень. Поднял глаза: и, правда, осень”.
Бенедикт, словно разбойник в мирской деревне: все его осуждают, не понимают. А Бенедикт только о книгах и думает, главное – чтобы, не дай бог что, книгу не испортить. Ну, впрочем, радоваться надо, а не придираться.
С самого начала он другой был, вернее жил-то он как все, а вот где-то в душе у него хранилось та любовь к искусству, к книгам. Конечно, живя и воспитываясь в окружении людей, которые книг боялись как чумы, которые сложили уже собственную культуру, всё это дает свои всходы и, безусловно, он воспринимает культуру, литературу, наши высшие духовные ценности, с точки зрения огрубевшего, пошлого, приземлённого мира, перенёсшего такую социальную мутацию.
Но в этой главе мелькает лучик надежды на тёмном небосводе – Бенедикт потихоньку, но с рвением, начинает переходить (вернее – возвращаться) из своего мира в привычный нам, но утерянный для “новых” людей мир. Он – нарушитель спокойствия, бунтарь!
И всё окружающее его общество считает его чужим, ведь практически никто не способен понять Бенедикта с его “странной и дикой” любовью. Бенедикт ищет поддержку у своего тестя, но жестоко обманывается.
Только в трудную минуту, стоя на распутье, Беня понимает, кто поистине ему дорог и, кто является настоящим другом, и это явно не выбор в пользу скептически настроенного общества, он ведь бунтарь!
Тридцать вторая – предпоследняя глава, как и предпоследняя буква, называется “фита”.
Среди согласных древнерусского языка отсутствовал звук «Ф». Однако на письме книжники использовали кириллические буквы “ферт” и “фита”, обозначавшие звук «Ф», но лишь в словах заимствованных из греческого языка. Когда такие слова попадали в разговорную речь, они могли менять свой звуковой облик: «Ф» иногда заменялся звуком «П» или «Х» либо сочетаниями «ХВ».
“Фита” – в этом виде пришло на Русь название греческой буквы, называвшейся там, в разное время то “тэта”, то “Фита”. Этот звук мы слышим близким к нашему «Т».
Славяне переняли “фиту” в то время, когда она читалась как «Ф». Эта буква встречалась лишь в заимствованных словах и свидетельствовала о неславянском происхождении слов. Буква “фита” была исключена из алфавита в 1918 году в связи с советской реформой правописания.
Эта глава естественно не является заимствованной, ведь так написать, наверно, никто не сможет, но смысл и связь уловить можно. Ведь именно в этой главе наступает развязка конфликта в душе Бенедикта – он сделал свой выбор – книги.
Конфликт в семье, начавшийся тогда, когда в жизни Бенедикта появились книги, достигает своего пика. Он наконец-то понял – семья не родная, она совсем не понимает его, совсем с другими жизненными ценностями, - она ему чужая – заимствованная (как и буква) и она, в конце концов, тоже исключается из его жизни.
Бенедикт окончательно разграничивает два мира. Кажется, он, как маленький ребёнок, наконец-то понял, что хорошо, а что плохо. Теперь Никита Иваныч, истопник из Прежних, ему даже роднее, он его понимает, да и: “Старый друг ватрушки пёк, пушкина вместе долбили и это вообще!!!”
Какой бы неродной не была семья, но теперь, поставив книги выше, Бенедикт сам становится чужим всем, кто слепо следует указам и живёт как крот, совсем не ориентируясь и ничего не понимая. Он – кысь!
“Ижица”
Ну а последняя, тридцать третья глава, имеет название “ижица”.
“Ижица” – греческий “ипсилон”, который передавал звук, как бы стоявший между нашими «И» и «Ю» в фамилии «Гюго». По-разному передавали первоначально этот звук, подражая грекам, и славяне.
Это была последняя буква алфавита. Наши предки греческое: “От альфы до омеги” заменили выражением: “От аза до ижицы”, а не до “она великого”. “Ижица” означала у славян последний предел, абсолютный конец. И малолеток пугали ею: “Фита да ижица, что-то к чему-то близится!”
Вот и последняя глава – это конец, но в то же время и начало. Конец романа и конец невежеству, в лице Тетери и Кудеяр Кудеярыча, подавляющих искусство и начало новой жизни, возрождения народа и культуры, в лице Никиты Иваныча и Бенедикта.
Как говорят: “Кто сеет ветер, пожмёт бурю”. Терентий, Кудеяр Кудеярыч, Оленька, да и вся семейка, получив власть, отодвинули искусство, вернее – решили его подчинить. И, в конце концов, получили не просто бурю, а огненный ураган (в прямом смысле).
Глава вроде последняя, а заканчивается очень непонятно, и читателю приходится делать свои выводы и домысливать историю. Вообще, заканчивается всё на очень обнадёживающей нотке: главный “носитель” культурных ценностей и традиций остался жив, “Тираны” искусства погибли, казалось бы – всё должно пойти на улучшение, но Татьяна Толстая однозначного ответа нам не даёт.
Однажды мы уже так думали, когда Бенедикт и Кудеяр Кудеярыч пришли к власти, но. Так что полный полёт фантазий.
III. Заключение.
Выбрав тему своего реферата и начав над ним работу, я даже и не подозревала, что это будет так интересно. Я просто прочитала роман, он мне просто понравился, но я и предположить не могла, что множество, на первый взгляд, мелких деталей, ускользнувших от меня при чтении, в дальнейшем, при разборе, сложатся в одно целое, и текст откроется с совершенно другой стороны.
Так как я работала только над своей темой и, следовательно, разгадывала тайны, придерживаясь определённого курса, то множество загадок другой специализации остались в тени. Но свою шараду я всё-таки решила.
Татьяна Никитична Толстая выбрала довольно неординарную форму для своего романа: названия глав – это названия букв старославянской азбуки, причём в древней азбуке их было 43, а Толстая делает 33 главы, как в нашем современном алфавите. Она выбирает буквы с наиболее яркой смысловой окраской, ведь, как известно, каждая буква кириллицы имела своё собственное лексическое значение.
Писательница не просто так называет главы буквами, а она ещё и, с изяществом и мастерством ювелира, соотносит содержание глав со смысловым значением, которое несёт та или иная буква; и делает это так, что простой читатель ничего не замечает, и только лингвист, знающий историю языка, может сразу разобраться, да и то, если не ставить себе такой задачи, то это даже и не придёт в голову, ведь такого ещё не встречалось.
Для доказательства этой теории я взяла шесть глав: по две из начала, середины и конца, чтобы убедиться, что эта особенность не случайна только в некоторых главах, а прослеживается на протяжении всего текста; и поочерёдно соотносила содержание главы с буквой-названием.
Сначала я искала значение самой буквы, её историю, а затем, разбирая главы, я действительно находила соответствия и связи. Все из шести проанализированных мною глав выдержаны в такой системе, что даёт возможность догадаться, что и весь роман имеет такую же специфику, и каждая глава построена по принципу отражения содержания в названии.
Этот анализ, действительно, помог мне лучше понять текст и его идейное содержание, но для этого мне понадобилось узнать историю и значения букв старославянской азбуки. После этого мне стало интересно, знают ли другие учащиеся значения древних букв, и поэтому я провела социологическое исследование, в котором учащимся 6-х, 9-х и 10-11 классов предлагалось написать, какое значение имеет та или иная буква и какие ассоциации у них возникают.
Результатом этого опроса явилось то, что выяснилось, что чем старше класс, тем правильнее и конкретнее ребята давали ответы, т. е. наименьшее представление о старославянской азбуке имел 6-ой класс, а самое полное – 10-11 класс.
Также выявилось то, что учащимся хорошо знакомы значения только двух первых букв (аз, буки), а в остальных случаях они либо вообще не давали ответов (6-ой класс), либо присутствовало только несколько правильных ответов. И опять же прослеживалась зависимость возраста участника и полноты его знаний.
Таким образом, это лингвистическое исследование показало, что ребятам было довольно трудно ответить на, казалось бы, чётко сформулированный вопрос. Всё это говорит только об одном – история нашего великого и могучего русского языка постепенно забывается, не вызывая у нового поколения никакого интереса, так что, читая “Кысь” они явно даже и не подумают, что в соотношении содержания глав с их названиями может скрываться разгадка необычного текста.
До начала работы я тоже мало знала о буквах старославянского алфавита, и если бы не моя встреча с таким непохожим на других романом “Кысь” Татьяны Толстой, я не заинтересовалась бы историей нашего языка. Только благодаря такому интересному содержанию я взялась за эту работу. В процессе работы над моим рефератом я открыла для себя много нового и познавательного, в частности, я теперь гораздо ближе знаю историю моего языка.
Надеюсь, что, перечитывая произведение, я смогу найти ещё ряд особенностей, которые помогут разгадать задумку автора, ведь “Кысь” – это совершенно новое слово в жанре романа, и работа ещё только начинается.
Татьяны Толстой, удостоенной за него премии "Триумф" 2001 года вызвал всплеск интереса у современных читателей. Среди множества посвященных книге критических откликов обстоятельная статья Э.Ф. Шафранской о роли мифа в романе Толстой и заметка П. Ладохина о языке "Кыси" ("Русская словесность", 2002, N 1). Но стилевое своеобразие прозы писателя, по мнению Б. Парамонова, еще и "в ее подчеркнутой как бы музейности", "культурном застое": "Сегодня это называется не эпигонством, а постмодернизмом.
Здесь цитатность, повторяемость, реминисцентность и ассоциативность - не неумение, а прием" . Со сказанным нельзя не согласиться, вот только черты постмодернизма в "Кыси" присутствуют лишь в поэтике, а не в картине мира и концепции индивидуальности.
"Кысь", как и произведения постмодернистов, интертекстуальна. Мотивировкой для ввода в роман огромного количества литературных цитат является профессия родившегося после Взрыва главного героя Бенедикта, вначале переписчика старых книг, затем страшного санитара, изымающего у сограждан крамольные издания. На всех этапах своей эволюции Беня остается книголюбом, для которого "Колобок" так же волнующ, как и поэзия А. Блока, О. Мандельштама, и исполнен мудрости, подобно труду А. Шопенгауэра. За подобной эстетической неразборчивостью кроются постмодернистские установка на "поэтическое мышление" и "коммуникативная затрудненность", представление о интеллектуальной и эстетической равноценности всех текстов. Но у самой Толстой, в отличие от постмодернистов, нет эстетического и нравственного релятивизма.
Она не принимает постмодернистскую концепцию смерти автора, о чем недвусмысленно сказано в ее интервью журналу "Итоги". Реплику некоего обобщенного западного слависта: "Вообще автора не существует, вот и Деррида пишет..." - Толстая остроумно парирует: "Но раз автора не существует, то, может, и Деррида не существует?" - "ан нет, Деррида-то существует, а больше никто..." 3 . Не случайно лейтмотивами "Кыси" являются восстановление авторства тех текстов, которые приписывает себе Федор Кузьмич Каблуков, и попытка сохранить о культуре прошлого, актуальная для современной России. Толстой импонирует деятельность бывшего музейного работника Никиты Иваныча, ныне Главного Истопника, который по всему городку Федору- Кузьмичску, в далеком прошлом Москве, столбы ставит с названиями московских улиц и достопримечательностей, "чтобы память была о славном прошлом! С надеждой на будущее! Все, все восстановим, а начнем с малого! Это же целый пласт нашей истории!".
В вопросах нравственности Толстая также солидарна не с приспособленцем Бенедиктом, убежденным, что "окромя марали, еще много чего в жизни есть. Как посмотреть" , а с Никитой Иванычем и Львом Львовичем "из диссидентов". Эти герои жили еще до Взрыва и сохранили и в новом обществе гуманность, стремление к свободе.
Никита Иваныч чает "братства, любви, красоты. Справедливости. Уважения друг к другу. Возвышенных устремлений. <...> чтоб место мордобоя и разбоя заступил разумный, честный труд, рука об руку. Чтобы в душе загорелся огонь любви к ближнему" (с. 167). Лев Львович сокрушается из-за отсутствия в Федоре-Кузьмичске гражданских свобод. Убеждения Толстой близки позиции этого героя: "Я за свободу слова", - заявляет писательница 5 . После государственного переворота Главный Санитар Кудеяров решает даровать народу ряд свобод: " - Так... Свободы... Тут у меня записано... памятка... не разберу..."
Роман состоит из глав, названных буквами старославянского и современного русского алфавита, что указывает на внутренний сюжет - тщетное изучение нравственной азбуки главным героем Бенедиктом, эдаким Митрофанушкой, но ни в коей мере не лишним человеком или героем гамлетовского типа, что утверждает в своем отзыве о романе П. Ладохин 6 . В синкретическом жанре "Кыси" есть черты романа воспитания.
Вместе с тем в этом футурологическом произведении, фантастическом романе-катастрофе, есть жанровая "память" о романах "Мы" Е. Замятина, "Прекрасный новый мир" О. Хаксли, "1984" Дж. Оруэлла. Как и в этих антиутопиях, действие "Кыси" происходит почти через двести лет после гипотетической катастрофы, которая повернула историю вспять, в каменный век.
Федор-Кузьмичск неприступен для окружающего мира. В этом слышен отголосок существования советского общества за железным занавесом. Вместе с тем в "Кыси" есть и реалии современной внутриполитической жизни России:
Посреди городка стоит дозорная башня с четырьмя окнами, и во все четыре окна смотрят стражи. Чеченцев высматривают" (с. 8-9). Чеченцы изображены писательницей миролюбивыми беженцами. Тем не менее в своем недавнем интервью парижскому еженедельнику "Мариан" Т. Толстая заявила, "что война в Чечне направлена против терроризма и поэтому она легитимна. Запад совершает ошибку, вмешиваясь в этот конфликт и представляя Россию, европейскую страну, каким-то страшилищем, угрожающим миру" 7 .
В экспозиции романа нарисована целостная картина жизни фантастического общества, что характерно для утопий, антиутопий и произведений других жанров, основанных на нравоописании.
В придуманном Толстой мире невероятны люди и природа. Среди людей есть перерожденцы, жившие еще до Взрыва, у которых "лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто, и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку" (с. 6-7). Родившиеся после Взрыва люди наделены разными уродствами, или последствиями - жабрами, гребнем петушиным, хвостом. А жившие до Взрыва Прежние не старятся и после него. В лесах растут сказочные фрукты огнецы и, по преданию, живет хищная кысь, символ жестокости общества, изображенного в романе.
Данное общество находится на примитивном научном уровне. В Федоре-Кузьмичске бытуют древние мифологические представления о мире (вера в лешего, русалку, лыко заговоренное, Рыло, что народ за ноги хватает, поэтичный миф о Княжьей Птице Паулин), существует устное народное творчество, причем легенда о девушке с золотой и серебряной косой, которую рассказывают так называемые чеченцы, похожа на русскую: "Вот она свою косу расплетает, все расплетает, а как расплетет - тут и миру конец" (с. 10). Тем самым в романе подчеркивается общность судеб русского, чеченского и других народов в случае, если произойдет ядерный взрыв.
Все повествование сфокусировано на точку зрения главного героя Бенедикта, это в его наивном сознании искажаются слова, обозначающие реалии прошлого, - "могозин", "энтиллегенция" и проч. Бенедикт, опираясь на воспоминания матушки и других Прежних, сопоставляет жизнь России до и после Взрыва.
В изображенном Толстой обществе есть своя социальная иерархия.
На одном полюсе такие, как Бенедикт в начале романа и другие бедные "голубчики". Их скудный рацион и небогатая одежда свидетельствуют о характерном для социалистического общества эпохи застоя дефиците товаров легкой промышленности: "Ну, что в Складе дают? Казенную колбаску из мышатинки, мышиное сальце, муку из хлебеды, перо вот, потом валенки, конечно, ухваты, холст, каменные горшки: по-разному выходит. Иной раз накладут в туесок запселых огнецов <...> " (с. 17) . Даже заработанное жалкое жалованье голубчики получают с трудом, чувствуя свою социальную обделенность. Толстая поднимает в романе острую проблему обмана государством населения: "Бляшки у государства вырвал, - теперь в другую очередь вставай, налог платить. <...> Шесть с половиной бляшек мурзе отсчитай и отдай. Но бляшку пополам не порвешь, верно? Кому она, рваная, нужна, верно? Стало быть, отдай семь. К концу дня у мурзы энтих денег лишних - великие тыщи. Вот он их себе возьмет, кушанья какого купит, али ярус к терему пристроит, али балкон, а то шубу спроворит, а не то сани новые.
В образе "Набольшего Мурзы" Федора Кузьмича, что приписывает себе изобретение всех технических и бытовых новшеств, научные открытия и создание шедевров искусства, спародирован миф о Прометее, культурном герое, добывшем огонь и научившем людей ремеслам. "Кто говорит: с неба свел, кто рассказывает, будто топнул ножкой-то Федор Кузьмич, и на том месте земля и загорись ясным пламенем" (с. 30); "Кто сани измыслил? Федор Кузьмич. Кто колесо из дерева резать догадался? Федор Кузьмич. Научил каменные горшки долбить, мышей ловить да суп варить. Дал нам счет и письмо, научил бересту рвать, книги шить, из болотной ржави чернила варить" (с. 22). На заключенный здесь эффект пародирования обратила внимание Э.Ф. Шафранская: для голубчиков Федор Кузьмич "культурный герой, для читателя - трикстер ("низкий" вариант культурного героя)" 9 .
