В тихой ночи. Лирика

Одно из ранних стихотворений Линдеманна 1972 года называется «Щелкунчик». Тиллю было 9 лет, когда он написал:

ОН ЩЁЛКАЕТ КАЖДЫЙ ОРЕХ
ПРОСТО ОЧЕНЬ
ОН ДОЛЖЕН
ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ХОЧЕТ

Отец Тилля, ныне покойный детский писатель Вернер Линдеманн, это стихотворение маленького сына включил в свой автобиографический роман. Тилль Линдеманн – весь в этом, как в детстве, в своих лирических принципах: страсть, беспощадность, неутомимость, раздробленность, фатализм.

Несколько лет назад я спросил Тилля, пишет ли он по-прежнему стихи, помимо своих текстов для Rammstein? «Щелкунчик» девятилетнего поэта, который произвел на меня неизгладимое впечатление, напомнил мне лирический сборник Messer («Нож») 2005 года, в котором я тогда нашел неподдельное сокровище: тонкую связь, наподобие пуповины, между внешним и внутренним бытием обожаемого всеми поклонниками фронтмена и пиротехника. Я, собственно, никогда не считал Rammstein только рок-группой, для меня их песни – «произведение искусства», а поэтический язык Тилля – словно огнемет, извергающий пламя радости, ярости и музыки.

И сама музыка часто сопровождается лирическими перевитыми узорами. Если вы видели выступление Rammstein в Париже или Хьюстоне, если вы видели, как многие тысячи людей показывают на Тилля и ревут на немецком «Du hasst mich», то перед вами возникал вопрос некоего особого универсального языка. Какой еще немецкий художник слова способен изобрести в наше время лирику, которую понимают люди в Мюнхене и Берлине так же, как и в России, Мексике, Франции или США?

Прежде чем мы встретились в Берлине, папка со стихами Тилля лежала на моей кровати в отеле. Он доверил мне их, чтобы я прочитал. И я читал. И читал. И читал. Мы тогда не обмолвились ни словом об этих стихах. Тилль часто обращается к теме природы, на которой он вырос и в чей покой он убегает. Он находит там, в тишине лесов и озер, особый язык, слова которого тут же хочется записать, красоту которого так хочется присвоить себе…

Так это началось. Потом появилось больше стихов. Как приливы. Приливы и отливы. Громкие и тихие. Грубые и нежные.

Собранные здесь стихи звенят, как царапание по льду в холодной ночи. При этом здесь есть настоящие монстры, комическая бойня, множество скверных вещей, немного резни – и потом снова ласковые миниатюры. Ласковые? Смеем ли мы употреблять это слово после “Zärtliche Cousinen, Teil III”? Поэзия Тилля, однако, проявляется как в ярких, так и тихих моментах, буйных, только кажущихся неловкими, негибкими, после которых вдруг льются равномерные строки лирики, становясь ясными, педантично отточенными:

В БЕЗМОЛВНОЙ НОЧИ ЧЕЛОВЕК ПЛАЧЕТ
ПОТОМУ ЧТО У НЕГО ЕСТЬ ПАМЯТЬ

Как-то долгим вечером я прочел эти и другие строки актеру Маттиасу Брандту. На следующий день Маттиас написал мне по электронной почте: «Самое интересное в этих стихах то, что едва ли кто-то предположит, что они Тилля Линдеманна. При этом так много тишины и глубины и комизма в этой поэзии, как и в текстах Rammstein. Эти стихи легендарны. Для актера они являются, так сказать, раем. Они звучат так, как будто кто-то сорвал тексты песен Rammstein и положил их под цветочный пресс. Это чистый Линдеманн – гербарий!»

Увесистый черно-белый том с сотней стихотворений Тилля Линдеманна на двух языках, который всего за два дня разошелся тиражом почти в 15 тыс. экземпляров, я увидела за пару секунд до начала интервью. На белых страницах — текст на немецком языке, рифмованный, жесткий, порой чрезмерно откровенный. На черных — русский перевод, часто с ломаным ритмом и нарушенной рифмой, но точно переданной сутью. Как сказал в предисловии переводчик, «в этих часто неистовых текстах, он в каждой строке все же, прежде всего, подает на подносе собственное нежное сердце».

Кто это только со мной говорит?
К сожалению, это не ты.
Слова переворачиваются во рту...
О, господи, я сам с собой говорю!

— Эта книга выглядит великолепно. Но зачем она вам понадобилась, если ваши стихи и без того знают наизусть миллионы поклонников, которые поют ваши песни. Почему вы решили издать лирический сборник?

— Это совсем другое детище. Эти слова не привязаны к музыкальным произведениям, они вообще не связаны с музыкой. Это что-то, что было написано в абсолютно свободной форме.

— Нет ли в этом ответа на желание отца, чтобы сын стал поэтом?

— Знаете, когда мы говорили с отцом, я ему всякий раз отвечал: «Если из меня ничего толкового не получится, я всегда смогу стать писателем» (смеется). И это его всегда раздражало, ему казалось, что я не воспринимаю всерьез то, чем он занимается (прим. ред. — отец Тилля — Вернер Линдеманн, писатель, поэт, автор 43 книг, в том числе детских ).

— А вы воспринимали?

— Частично. Что касается людей искусства, это всегда те, кто идет как бы против системы. Отец же должен был писать многие произведения, которые продвигали социалистические идеи. Ну и кроме того, он писал произведения для детей.

— Вы в одном из интервью сказали, что рады, что у вас две дочери. Иначе сыновья непременно захотели бы быть похожими на вас. А что в этом плохого?

— О нет, своему сыну я не хотел бы пожелать такой жизни (смеется )! Но у меня есть сын, на самом деле (переходит на русский ). Очень другой! Совсем другой . А вот дочь как раз выросла похожей на

Меня. Вообще, сейчас у меня две дочери и два сына.

Солист немецкой группы Rammstein Тилль Линдеманн во время автограф-сессии в честь старта продаж сборника стихов «В тихой ночи. Лирика»

Александр Щербак/ТАСС

— В Википедии про сыновей ничего не сказано.

— К счастью, да. Там и так много лишнего написано. Но одно хорошо в Википедии — она делает меня моложе (смеется).

— Я не буду спрашивать, сколько вам лет.

— Да-да.

— Вы сейчас сказали, что люди искусства идут против системы. А что для вас свобода? Для музыканта это все-таки одно из ключевых понятий.

— Тут, конечно, есть разные виды свободы: языковая, свобода самовыражения, свобода открыто высказывать собственные мысли... Помните времена ГДР? Чтобы что-либо сказать, приходилось прибегать к разного рода аллегориям. Все время, если перевести дословно, «прятать в букете» свою мысль, скрывать за разного рода аллегориями то, что хочешь сказать на самом деле. Это сложно. Но, с другой стороны, в этом были свои преимущества. Это позволяло постоянно оставаться в поиске: как сделать так, чтобы несмотря ни на что, несмотря на цензуру, донести до людей то, что ты хочешь донести. Что произошло сейчас? Техника подачи информации, манера написания текстов стала несколько иной. Подход изменился. В моем случае, времена изменились, но навык сохранился. Правда, не в политических текстах, а в лирических. Иногда я использую слова, которых в реальной жизни не существует. Например, мне надо назвать существо женского пола, а я вместо этого напишу «треугольник чресел». На немецком, правда, это поэтичнее звучит. Словом, разного рода ограничения научили меня мыслить метафоричнее.

— То есть, свобода для вас, в первую очередь, это языковая свобода? А еще? Сейчас очень важно, в том числе в России, уметь определять границы свободы, чувствовать, когда они сжимаются. Вы, как человек двух систем, который, с одной стороны, взрослел в ГДР, а с другой, свободно обращался к миллионам с очень провокационными заявлениями, пожалуй, можете посоветовать, как тестировать систему на открытость.

— Понятно, что знать границы надо. Чувствовать, где можно начать и чем можно закончить. Но тут надо самому себе задать вопросы, есть ли для тебя какие-то вещи, которые ты не мог бы или не хотел бы сказать или сделать. Грубо говоря, чем больше ты свободы позволяешь сам себе, тем больше ее вокруг тебя. Это игра разнонаправленная, не одностороннее движение. По большому счету, с учетом того, как развиваются современные средства коммуникации, тот же самый интернет, свобода стала практически безграничной. Правда, я не знаю, к чему это приведет, потому что иногда возникает ощущение, что хорошо бы некоторые рамки все-таки присутствовали.

Александр Щербак/ТАСС

— Труднее писать более провокационные песни? Публику сложно фраппировать?

— Да, конечно. Людей стало сложнее шокировать искусством — у них есть возможность все увидеть, все узнать. У детей, у молодежи с ранних лет есть доступ к чему-то, что им, может быть, и не стоило бы видеть. Иногда бывает так. Ты берешь какую-то тему и думаешь: да, вот оно! Это то, что шокирует. А те самые молодые люди смотрят на это дело и равнодушно зевают: скучно. Вот. Так и замечаешь, что постарел (смеется).

— Ваша популярность все равно огромна. В России в том числе. В Рунете вообще этой осенью только и обсуждали русский клип Rammstein на музыку Михаила Боярского. Если вам не показывали, я вам сейчас покажу. Довольно быстро выяснилось, что это один актер и ведущий, Александр Пушной, спел в стиле Rammstein песню другого актера, Михаила Боярского. Но факт остается фактом: количество просмотров невероятное. И вероятность того, что Rammstein снял клип в России, воспринимается всерьез и на ура.

— Ну что я могу сказать, мы работаем над этим.

— Летом, правда, после ситуации с портретом Путина на футболке и золотым телефоном, вы говорили, что Rammstein в Россию больше ни ногой. Но не прошло и полгода...

— Нет, нет, нет (перебивает по-русски). Такого мы не говорили. Это опять интернет.

— То есть с удовольствием ехали в Россию представлять книгу?

— Еще бы! Я люблю Россию и всегда с удовольствием сюда приезжаю. А все остальное, что там творилось, — это фуфло. И меня не интересует. Честно говоря, ежедневно где-то в мире появляется какая-то хрень, которую обо мне пишут. Не на все же обращать внимание. Так что я приехал не просто с удовольствием, а с огромным удовольствием.

Тилль Линдеманн. «В тихой ночи. Лирика»

пресс-служба издательства Эксмо

— Я знаю, что вы могли приехать в Москву на Олимпиаду-80 в составе сборной по плаванию, но этого не произошло. Не жалеете?

— Ну, во-первых, тогда проводилось большое количество соревнований, и мне частенько доводилось приезжать в Советский Союз. Постоянно проводились русско-немецкие игры, когда советская команда отправлялась в Германию, немецкая команда приезжала в Россию. К тому моменту я знал и Москву, и Санкт-Петербург. И Новосибирск! Мы два дня ехали в поезде. И это был вообще единственный раз, когда мне довелось спать в поезде (смеется). Мы наливали чай из этого специального самовара в поезде, как же он называется... титан . В каждом вагоне была такая бабушка , которая наливала чай и очень ругалась, когда шумели в купе, а мы, конечно, шумели. А потом вдруг объявляют, что олимпиада будет не в Лос-Анджелесе, не в Сиднее, не в какой-то другой капиталистической стране, где мы никогда не были, а в Москве. (переходит на русский) Пфф! Москва еще раз! Скучно! (смеется). У меня тогда была черепная травма очень неприятная, и мне, да, пришлось завершить спортивную карьеру.

— Спорт сейчас какую роль играет в вашей жизни?

— Сейчас расскажу самое главное. Вся Германия сходит с ума по футболу. А я футбол не смотрю. И я на самом деле очень благодарен любви немцев к футболу. Когда играет национальная команда — города пустеют. Одно удовольствие ездить по улицам! Ни людей, ни машин, ни полицейских (смеется). Это мое любимое время для прогулок — город-призрак.

— Главное, вовремя вернуться. До того, как матч кончится.

— Это точно. После игры по-другому все выглядит. Ну а если про меня говорить, поскольку я сам занимаюсь плаванием, мне интересно следить, кто как плавает, ну и высмеивать их, да.

— Давайте вернемся к книге. Расскажите немного о ней, о ее структуре. Что это за тексты, когда они были написаны, как вообще получилось это издание?

— На самом деле это уже вторая книга, первая называлась «Messer» («Нож») и здесь, в России, пока не опубликована. Надеюсь, что ее еще издадут. И вот для нее я материал собирал фактически 20 лет. «В тихой ночи» написана гораздо быстрее — лет за пять. И ее опубликовали в Германии уже три года назад.

— Хорошо продается?

— В Германии она продается неплохо для сборника стихов. Я считаю, даже хорошо. Что касается России, это какой-то фантастический успех. Потому что в книжных магазинах уже раскупили весь тираж.

— Ваш агент показывает, что у меня остался последний вопрос. И меня не простят ваши поклонники, если я не спрошу, когда будет следующий концерт Rammstein в России.

— Давай я тебе покажу (достает из кармана телефон и открывает календарь с расписанием). Вот смотри, июнь. Сначала четвертого числа Таллин, а потом 9-го, 10-го и 11-го июня — Россия.

В тот же вечер актеры столичного «Гоголь-центра» представили стихи Линдеманна в формате авангардного поэтического спектакля — динамичного и провокационного. С драматургией, световыми эффектами и нестандартной сценографией. И все это, по сути, ради единственного зрителя, хотя зал на этом закрытом показе был набит битком.

Прямо передо мной, кстати, сидели переводчики «В тихой ночи» , и интерпретацию каждого текста встречали с неподдельным восторгом. Говорят, Тилль лично утвердил режиссера для спектакля по своей книге после того, как увидел чтение Никиты Кукушкина.

Одно из ранних стихотворений Линдеманна 1972 года называется «Щелкунчик». Тиллю было 9 лет, когда он написал:

ОН ЩЁЛКАЕТ КАЖДЫЙ ОРЕХ

ПРОСТО ОЧЕНЬ

ОН ДОЛЖЕН

ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ХОЧЕТ

Отец Тилля, ныне покойный детский писатель Вернер Линдеманн, это стихотворение маленького сына включил в свой автобиографический роман. Тилль Линдеманн – весь в этом, как в детстве, в своих лирических принципах: страсть, беспощадность, неутомимость, раздробленность, фатализм.

Несколько лет назад я спросил Тилля, пишет ли он по-прежнему стихи, помимо своих текстов для Rammstein? «Щелкунчик» девятилетнего поэта, который произвел на меня неизгладимое впечатление, напомнил мне лирический сборник Messer («Нож») 2005 года, в котором я тогда нашел неподдельное сокровище: тонкую связь, наподобие пуповины, между внешним и внутренним бытием обожаемого всеми поклонниками фронтмена и пиротехника. Я, собственно, никогда не считал Rammstein только рок-группой, для меня их песни – «произведение искусства», а поэтический язык Тилля – словно огнемет, извергающий пламя радости, ярости и музыки.

И сама музыка часто сопровождается лирическими перевитыми узорами. Если вы видели выступление Rammstein в Париже или Хьюстоне, если вы видели, как многие тысячи людей показывают на Тилля и ревут на немецком «Du hasst mich», то перед вами возникал вопрос некоего особого универсального языка. Какой еще немецкий художник слова способен изобрести в наше время лирику, которую понимают люди в Мюнхене и Берлине так же, как и в России, Мексике, Франции или США?

Прежде чем мы встретились в Берлине, папка со стихами Тилля лежала на моей кровати в отеле. Он доверил мне их, чтобы я прочитал. И я читал. И читал. И читал. Мы тогда не обмолвились ни словом об этих стихах. Тилль часто обращается к теме природы, на которой он вырос и в чей покой он убегает. Он находит там, в тишине лесов и озер, особый язык, слова которого тут же хочется записать, красоту которого так хочется присвоить себе…

Так это началось. Потом появилось больше стихов. Как приливы. Приливы и отливы. Громкие и тихие. Грубые и нежные.

Собранные здесь стихи звенят, как царапание по льду в холодной ночи. При этом здесь есть настоящие монстры, комическая бойня, множество скверных вещей, немного резни – и потом снова ласковые миниатюры. Ласковые? Смеем ли мы употреблять это слово после “Zärtliche Cousinen, Teil III”? Поэзия Тилля, однако, проявляется как в ярких, так и тихих моментах, буйных, только кажущихся неловкими, негибкими, после которых вдруг льются равномерные строки лирики, становясь ясными, педантично отточенными:

В БЕЗМОЛВНОЙ НОЧИ ЧЕЛОВЕК ПЛАЧЕТ

ПОТОМУ ЧТО У НЕГО ЕСТЬ ПАМЯТЬ

Как-то долгим вечером я прочел эти и другие строки актеру Маттиасу Брандту. На следующий день Маттиас написал мне по электронной почте: «Самое интересное в этих стихах то, что едва ли кто-то предположит, что они Тилля Линдеманна. При этом так много тишины и глубины и комизма в этой поэзии, как и в текстах Rammstein. Эти стихи легендарны. Для актера они являются, так сказать, раем. Они звучат так, как будто кто-то сорвал тексты песен Rammstein и положил их под цветочный пресс. Это чистый Линдеманн – гербарий!»

Мы видим людей в стихах Тилля голыми, в жажде, в одиночестве, в глумлении и ненависти. Наконец, раз за разом читая и сортируя, я думал, что здесь есть всё: несравненные, убедительные раны самоутверждения. И вот, позади этой мантры отрицания «нет», если охватить всё вместе, обнаруживается большое настойчивое «да».

Мы чувствуем в героях Тилля поэтов, с текстами которых он рос дома: это Бертольд Брехт, Конрад Фердинанд Мейер, прозектор Готфрид Бенн. И мы чувствуем в этих историях (потому что подчас эпические истории часто есть в самых маленьких стихотворениях) героев нашего времени – рассказчика современных событий катастроф жизни, швейцарского журналиста Эрвина Коха, чьи «Wahre Geschichten» («Правдивые истории») под названием «Was das Leben mit der Liebe macht» («Что делает жизнь с любовью») принадлежат к любимым книгам Тилля.

Мы редактировали тексты совместно и молниеносно, но чтобы читатель смог проникнуться к ним любовью, они теперь, возможно, задним числом требуют корректуры (слишком поздно, слишком поздно), потому что по крайней мере некоторые стихотворения – это нарушение общественного порядка. Кто хочет искать, тот найдет здесь: ломанные схемы рифм, ломанный ритм, ту или иную как будто непроизвольную перестановку звуков. А по существу: сексуальная эксплуатация, дискриминация по возрасту, и, и, и … Вообще: кто хочет читать этичные стихи, тот разочарованно склонит свою голову и будет тихо плакать. Кто, однако, вместо этого хорошо присмотрится, тот будет щедро вознагражден. Он констатирует, что лирическое Я в этих часто неистовых текстах, обращенных как к читательницам, так и к читателям в каждой строке, всё же, прежде всего, подает на подносе собственное, нежное сердце.

Я описал Тилля как Кинг-Конга немецкой современной культуры. Также в этих стихотворениях бушует уязвимый, но очень чувствительный неистовый берсерк со своей любимой блондинкой в лапах, несущийся через города или, пожалуй, даже как последний киногерой пират через все воды мирового океана. Кто бы ответил на крик Кинг-Конга о любви любовью? Зверь должен умереть. Тилль сам отвечает этому зверю, и в этом его ответ созвучен всему творчеству Rammstein: я разочарован. Для чудовищ такого вида, о которых в своей книге рассказывает Тилль, есть одно высказывание громогласного Жоржа Симеона. Я поставил это выражение в коллекцию интервью, потому что все эти люди, с которыми я встречался для разговора, были объединены трагическим, комическим, но в действительности всегда разрушительным сражением против несчастья своего существования: «Человек до того плохо приспособлен для жизни, что можно было бы сделать из него сверхчеловека, если бы он видел в себе обвиняемого вместо жертвы».

Нет, менять здесь нечего. Но, естественно, мы вместе работали над стихами, это была в каждом случае лишь самая малость – пропуски, новые заголовки. Я провел с Rammstein несколько недель летом 2002 года – они были с туром в США – и сделал репортаж для SZMagazins. Я вспоминал, наряду со знойно-горячими концертами, прежде всего: патологическую робость Тилля, когда поклонники бежали к нему сломя голову. А также его настоящую панику, когда журналисты бежали за ним… И я вспоминаю вечера с Тиллем в гостиничных комплексах на побережье Тихого океана, в Денвере, Далласе, Фениксе и Сан-Антонио. Причудливые крошечные распутные пташки заглядывали нам в глаза из-за края барной стойки у бассейна. Был и ледяной Budweiser, который запотевал, если его совсем не пили. Тилль тихо прочитал несколько строк, уставившись в свой ноутбук, потом постучал по клавиатуре, радостно оскалил зубы и прочитал еще раз, на этот раз громче.

Я сказал: «Второй вариант как-то лучше, коротко и ясно. Интересно почему?»

Тилль ответил: «Потому что теперь здесь испорчена рифма. Ритмика в конце стихотворения сорвалась. И это прекрасно».

Последний этап подготовки к печати происходил в начале лета 2013 на кухне в Мюнхене-Швабинге. Там сидели Тилль, его многолетний друг художник Маттиас Маттис и я. Было выпито несколько литров кофе, кругом лежали листы со стихотворениями Тилля, на каждом – стихи уже в более укороченном измененном варианте. И лежали черные как смоль рисунки Маттиса. Эти рисунки ни в коем случае не комментируют стихи Тилля – они снабжают эти стихотворения скорее какой-то тайной, вычерчивают вторую мелодию.

Его стихи, проиллюстрированные талантливым художником Маттиасом Матисом, проведут нас по чувственному миру, сотканному из сексуальности, мазохизма, садизма, любовной аддикции и рефлексии.

Герои этих стихов – рабы эроса и танатоса, тех хтонических сил, что движут человечеством с момента его появления. В текстах Линдеманна – удивительная синергия тоски, эмоциональной глубины, звериных инстинктов, самобичевания и эйфории.

Содержит нецензурную лексику.

В формате pdf A4 сохранен издательский дизайн.

Тилль Линдеманн
В тихой ночи. Лирика

Одно из ранних стихотворений Линдеманна 1972 года называется «Щелкунчик». Тиллю было 9 лет, когда он написал:

ОН ЩЁЛКАЕТ КАЖДЫЙ ОРЕХ
ПРОСТО ОЧЕНЬ
ОН ДОЛЖЕН
ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ХОЧЕТ

Отец Тилля, ныне покойный детский писатель Вернер Линдеманн, это стихотворение маленького сына включил в свой автобиографический роман. Тилль Линдеманн – весь в этом, как в детстве, в своих лирических принципах: страсть, беспощадность, неутомимость, раздробленность, фатализм.

Несколько лет назад я спросил Тилля, пишет ли он по-прежнему стихи, помимо своих текстов для Rammstein? «Щелкунчик» девятилетнего поэта, который произвел на меня неизгладимое впечатление, напомнил мне лирический сборник Messer («Нож») 2005 года, в котором я тогда нашел неподдельное сокровище: тонкую связь, наподобие пуповины, между внешним и внутренним бытием обожаемого всеми поклонниками фронтмена и пиротехника. Я, собственно, никогда не считал Rammstein только рок-группой, для меня их песни – «произведение искусства», а поэтический язык Тилля – словно огнемет, извергающий пламя радости, ярости и музыки.

И сама музыка часто сопровождается лирическими перевитыми узорами. Если вы видели выступление Rammstein в Париже или Хьюстоне, если вы видели, как многие тысячи людей показывают на Тилля и ревут на немецком «Du hasst mich», то перед вами возникал вопрос некоего особого универсального языка. Какой еще немецкий художник слова способен изобрести в наше время лирику, которую понимают люди в Мюнхене и Берлине так же, как и в России, Мексике, Франции или США?

Прежде чем мы встретились в Берлине, папка со стихами Тилля лежала на моей кровати в отеле. Он доверил мне их, чтобы я прочитал. И я читал. И читал. И читал. Мы тогда не обмолвились ни словом об этих стихах. Тилль часто обращается к теме природы, на которой он вырос и в чей покой он убегает. Он находит там, в тишине лесов и озер, особый язык, слова которого тут же хочется записать, красоту которого так хочется присвоить себе…

Так это началось. Потом появилось больше стихов. Как приливы. Приливы и отливы. Громкие и тихие. Грубые и нежные.

Собранные здесь стихи звенят, как царапание по льду в холодной ночи. При этом здесь есть настоящие монстры, комическая бойня, множество скверных вещей, немного резни – и потом снова ласковые миниатюры. Ласковые? Смеем ли мы употреблять это слово после “Zärtliche Cousinen, Teil III”? Поэзия Тилля, однако, проявляется как в ярких, так и тихих моментах, буйных, только кажущихся неловкими, негибкими, после которых вдруг льются равномерные строки лирики, становясь ясными, педантично отточенными:

В БЕЗМОЛВНОЙ НОЧИ ЧЕЛОВЕК ПЛАЧЕТ
ПОТОМУ ЧТО У НЕГО ЕСТЬ ПАМЯТЬ

Как-то долгим вечером я прочел эти и другие строки актеру Маттиасу Брандту. На следующий день Маттиас написал мне по электронной почте: «Самое интересное в этих стихах то, что едва ли кто-то предположит, что они Тилля Линдеманна. При этом так много тишины и глубины и комизма в этой поэзии, как и в текстах Rammstein. Эти стихи легендарны. Для актера они являются, так сказать, раем. Они звучат так, как будто кто-то сорвал тексты песен Rammstein и положил их под цветочный пресс. Это чистый Линдеманн – гербарий!»

Мы видим людей в стихах Тилля голыми, в жажде, в одиночестве, в глумлении и ненависти. Наконец, раз за разом читая и сортируя, я думал, что здесь есть всё: несравненные, убедительные раны самоутверждения. И вот, позади этой мантры отрицания «нет», если охватить всё вместе, обнаруживается большое настойчивое «да».

Мы чувствуем в героях Тилля поэтов, с текстами которых он рос дома: это Бертольд Брехт, Конрад Фердинанд Мейер, прозектор Готфрид Бенн. И мы чувствуем в этих историях (потому что подчас эпические истории часто есть в самых маленьких стихотворениях) героев нашего времени – рассказчика современных событий катастроф жизни, швейцарского журналиста Эрвина Коха, чьи «Wahre Geschichten» («Правдивые истории») под названием «Was das Leben mit der Liebe macht» («Что делает жизнь с любовью») принадлежат к любимым книгам Тилля.

Мы редактировали тексты совместно и молниеносно, но чтобы читатель смог проникнуться к ним любовью, они теперь, возможно, задним числом требуют корректуры (слишком поздно, слишком поздно), потому что по крайней мере некоторые стихотворения – это нарушение общественного порядка. Кто хочет искать, тот найдет здесь: ломанные схемы рифм, ломанный ритм, ту или иную как будто непроизвольную перестановку звуков. А по существу: сексуальная эксплуатация, дискриминация по возрасту, и, и, и … Вообще: кто хочет читать этичные стихи, тот разочарованно склонит свою голову и будет тихо плакать. Кто, однако, вместо этого хорошо присмотрится, тот будет щедро вознагражден. Он констатирует, что лирическое Я в этих часто неистовых текстах, обращенных как к читательницам, так и к читателям в каждой строке, всё же, прежде всего, подает на подносе собственное, нежное сердце.

Я описал Тилля как Кинг-Конга немецкой современной культуры. Также в этих стихотворениях бушует уязвимый, но очень чувствительный неистовый берсерк со своей любимой блондинкой в лапах, несущийся через города или, пожалуй, даже как последний киногерой пират через все воды мирового океана. Кто бы ответил на крик Кинг-Конга о любви любовью? Зверь должен умереть. Тилль сам отвечает этому зверю, и в этом его ответ созвучен всему творчеству Rammstein: я разочарован. Для чудовищ такого вида, о которых в своей книге рассказывает Тилль, есть одно высказывание громогласного Жоржа Симеона. Я поставил это выражение в коллекцию интервью, потому что все эти люди, с которыми я встречался для разговора, были объединены трагическим, комическим, но в действительности всегда разрушительным сражением против несчастья своего существования: «Человек до того плохо приспособлен для жизни, что можно было бы сделать из него сверхчеловека, если бы он видел в себе обвиняемого вместо жертвы».

Нет, менять здесь нечего. Но, естественно, мы вместе работали над стихами, это была в каждом случае лишь самая малость – пропуски, новые заголовки. Я провел с Rammstein несколько недель летом 2002 года – они были с туром в США – и сделал репортаж для SZMagazins. Я вспоминал, наряду со знойно-горячими концертами, прежде всего: патологическую робость Тилля, когда поклонники бежали к нему сломя голову. А также его настоящую панику, когда журналисты бежали за ним… И я вспоминаю вечера с Тиллем в гостиничных комплексах на побережье Тихого океана, в Денвере, Далласе, Фениксе и Сан-Антонио. Причудливые крошечные распутные пташки заглядывали нам в глаза из-за края барной стойки у бассейна. Был и ледяной Budweiser, который запотевал, если его совсем не пили. Тилль тихо прочитал несколько строк, уставившись в свой ноутбук, потом постучал по клавиатуре, радостно оскалил зубы и прочитал еще раз, на этот раз громче.

Я сказал: «Второй вариант как-то лучше, коротко и ясно. Интересно почему?»

Последний этап подготовки к печати происходил в начале лета 2013 на кухне в Мюнхене-Швабинге. Там сидели Тилль, его многолетний друг художник Маттиас Маттис и я. Было выпито несколько литров кофе, кругом лежали листы со стихотворениями Тилля, на каждом – стихи уже в более укороченном измененном варианте. И лежали черные как смоль рисунки Маттиса. Эти рисунки ни в коем случае не комментируют стихи Тилля – они снабжают эти стихотворения скорее какой-то тайной, вычерчивают вторую мелодию.

Мне приходит на ум этот финал в Мюнхене как реприза нашего первого вечера в Берлине годом ранее. Скромная картонная коробка с текстами Тиля, стоявшая на моей берлинской кровати в отеле, которую прилив выбросил на сушу: поэзия великого кораблекрушения наших дней.

Александр Горков

Мюнхен, лето 2013

SINFONIE

GÖTZENDIENST AN MEINEM OHR
IHR VIOLINEN IHR TROMPETEN
LASST MICH LEBEN HOCH UND TIEF
IST DAS LOCH IN MEINEM ARSCH
HEREINSPAZIERT

СИМФОНИЯ

Идолопоклонство на слуху:
Все ваши скрипки, ваши трубы…
Меня покиньте, жить я высоко
и глубоко хочу
Вот дырка в заднице моей, смотрите –
Входите

SINN

IHR LEUTE SEHT HER
MEIN LEBEN SCHEINT SCHWER
STEHLE UND LÜGE
VERRATE UND BETRÜGE
DOCH MORGEN WERD ICH FRÜH AUFSTEHEN
MIT SCHÄTZEN IN DEN SÜDEN ZIEHEN

СМЫСЛ

Вы, люди, смотрите сюда!
Моя жизнь тяжела:
Ворую, бессовестно лгу,
обманываю, предаю,
Но завтра рвану чуть заря
На юг с сокровищем я!

DAS EXPERIMENT

ALLE BLEIBEN STEHEN
ALLE WOLLEN ES SEHEN
SEHT NUR SEHT
IN FLAMMEN STEHT
DIE UNIVERSITÄT
MISSLUNGEN
DAS EXPERIMENT
UND ES BRENNT
DER STUDENT BLEIBT STEHEN
AUS PROTEST
HÄLT SICH AM FEUER FEST
NUR ZEMENT BLEIBT
WENN DAS DACH ZUSAMMENFÄLLT
SIEHT MAN DAS STERNENZELT
DAS IST SCHÖN

DU MUSST NICHT MIT DEM FEUER SPIELEN
WENN DU ETWAS WÄRME BRAUCHST
UND ES BRENNT
DER STUDENT

ЭКСПЕРИМЕНТ

Все остались стоять
Все это видеть хотят
Смотрите, только смотрите!
Объят пламенем! Внимание, зритель:
Неудачный
Эксперимент
Стоит, горит
Студент
Из протеста
Решительно пылает в огне
И только остаётся цемент на дне
И звёздный шатёр зримый ясен
Когда обрушится крыша уже
Он прекрасен…

Поверь, ты не должен играться с огнём
Только если нуждаешься очень в тепле
Вон! Горит он,
Студент

ICH LIEBE DICH

WIE KOMMST DU NUR IM TRAUM DARAUF
DASS ICH DIR SAGE
WORAN ICH KAUM ZU DENKEN WAGE

Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

Как только ты придёшь во сне,
Тебе я говорю
О том, о чём едва я думать смею…

VATERTAG

TAG FÜR TAG UND STUND UM STUNDE
FLIESST DEIN BLUT DURCH MEINE VENEN
IN MINUTEN UND SEKUNDEN
VERDÜNNT MIT ANGST UND KALTEN TRÄNEN

ALLEIN AUF HOHER SEE
UND RUFST MIR WORTE IN DEN WIND
DIE ICH NICHT VERSTEH
WO BIST DU
HAB DEINE AUGEN IM GESICHT
ICH KENNE DICH
KENN DICH NICHT
TRAG DEIN BLUT MIT MIR UMHER
ICH KENNE DICH
KENN DICH NICHT MEHR
DU TREIBST IN DEINER EINSAMKEIT
ALLEIN AUF TIEFER SEE
NACHTS IM TRAUM STEHST DU VOR MIR
DU TUST MIR NICHT MEHR WEH
WO BIST DU

ДЕНЬ ОТЦА

День за днём и час за часом
Твоя кровь в моих венах течёт
В минутках, секундочках счастья
Растворяешь тревогу холода слёз

В открытое море один ты идёшь
Кричишь мне слова сказать что-то хочешь
Но я их не слышу сквозь ветер и дождь

Где ты?..
Твои у меня глаза, твоё у меня и лицо
Я знаю тебя
Я не знаю тебя
Несётся твоя кровь в сердце пылком моём
Я знаю тебя
Я больше не знаю тебя
Своё одиночество с силою гонишь
В открытое море один ты идёшь
Ночью во сне ты ко мне вновь приходишь
Ты не делаешь больно, как делал больно мне
днем…

ELEGIE FÜR MARIE ANTOINETTE

MADAM
LÄSST SIE SICH INFORMIEREN
GAR SCHRECKLICHES WIRD IHR PASSIEREN
MAN MÖCHTE SIE VOR MENSCHENREIHEN
ALSBALD VON IHREM KOPF BEFREIEN
IST SO GESCHICHTE
WIRD PASSIEREN
DARF ICH HERNACH SIE PENETRIEREN
INS WORTLOCH ÜBER IHREM KINN
AUCH HALTE ICH SIE GUT IM SINN
ES FÄLLT DER STAHL UND OHNE SEGEN
ROLLT DER KOPF LIEGT AUF DEN WEGEN
OHNE LEIB UND OHNE HUT
IST NOCH WARM IST ER AUCH GUT
UND DER FLEISCHHALM STEHT RECHT GERADE
ACH ES WÄRE WIRKLICH SCHADE
ANSTAND SCHLÄGT DIE SITTE STICHT DOCH
BESSER LIEDERLICH
ALS WIEDER NICHT

ЭЛЕГИЯ ДЛЯ МАРИИ АНТУАНЕТТЫ

Мадам,
Позвольте Вас уведомить,
Ужасное Вам совершенно предстоит…
Хотели Вы бы пред толпой людей
Расстаться с головой своей?
Истории грядет черёд,
Всё так для Вас произойдёт
Потом смогу я Вас ебать
В отверстие словесное на подбородке,
И Вас и всех в том заверять,
Что в этом смысле лучшая находка

Сталь пала без благословенья,
Катится голова по шпалам, как мгновенья…
Без тела и без шляпы – всё равно!
И тёплая ещё, и мне так хорошо
И член стоит довольно прямо…
Ах, как обидно очень, мама!
Приличие забыто, и обычай – в зад
Царит везде хмельной разврат

Уж лучше быть развратным очень
Чем мёртвым, скажем между прочим…

WENN MUTTI SPÄT ZUR ARBEIT GEHT
DANN BLEIBE ICH ALLEIN
SIE WIRFT MIR ZWIEBACK AUF DEN MUND
SCHLIESST MICH IM ZIMMER EIN

WENN MUTTI SPÄT ZUR ARBEIT MUSS
FÄHRT NICHT MIT BUS NOCH BAHN
IHR ARBEITSPLATZ IST GAR NICHT WEIT
IST DAS ZIMMER NEBENAN

SIE KOMMEN UND SIE GEHEN
MANCHMAL AUCH ZU ZWEIT
DIE SPÄTEN VÖGEL SINGEN
UND WENN DIE MUTTI SCHREIT

WENN SIE MICH FRÜH ZU BETTE SCHICKT
SAGT ICH SOLL NICHT TRAURIG SEIN
WEINT MIR EIN BISSCHEN INS GESICHT
SCHLIESST MICH IM ZIMMER EIN
SIE KOMMEN UND SIE GEHEN

DAS LICHT IM FENSTER ROT
ICH SEHE ZU DURCHS SCHLÜSSELLOCH
UND EINER SCHLUG SIE TOT
TRAURIG WAR ICH VORHER SCHON
DIE MUTTER FEHLT MIR NICHT
ICH RIECH AN IHREN SCHLÜPFERN
UND MAL MIR DAS GESICHT

КОГДА МАМА ПОЗДНО ИДЁТ НА РАБОТУ

Когда мама поздно идёт на работу
Остаюсь одинокий я дома один
Кидает мне в рот сухарь бутерброда
на замок запирает мой маленький мир

Когда мама должна допоздна поработать
Уже поезда и автобусы в парках стоят
И работа нелёгкая её совсем не далёко –
С нею комната детская рядом моя

Иногда даже двое бывают за раз…
Мелодично пассажи птички выводят
Когда мама кричит в поздний час

Когда посылает меня спать снова рано
Говорит, я не должен грустить
Слёзы льются мои, и опять моя мама
Запирает меня под замки
И приходят они, а потом и уходят
На окне зажигается красный фонарь…
Сквозь замочную скважину вижу, как мочит
Один господин мою мёртвую мать

Да, я помню, как был я убит страшным горем
Не хватает мне матери, не хватает любви
До сих пор запах трусиков чувствую стойкий
У мальчишеских щёчек зардевших моих

ZEITLOS

ICH BIN EIN TREFFLICH SCHUSTERJUNG
ICH KÖNNT DIE GANZE WELT BESOHLEN
DOCH LEIDER HAT DIE LEBENSLUST
MEINE GANZE ZEIT GESTOHLEN

ВНЕВРЕМЕННОСТЬ

Я превосходный сапожник молодой
И всему миру подбивать подмётки бы я мог,
Но жить хочу так жадно, всей душой
И эта жажда время всё моё крадёт

WICHTIG

DREIMAL TÄGLICH SOLL MAN ESSEN
POST UND PINKELN NICHT VERGESSEN
WEIHNACHTEN РАКЕТЕ SCHICKEN
EINMAL IN DER WOCHE FICKEN

ВАЖНОЕ

Должны вы есть три раза в день,
Мочиться, почту проверять, порой, хоть лень,
Подарки посылать на Рождество
И трахаться в неделю хоть разок

SCHWARZ

GEH ICH VOR DER NACHT ZUR RUH
DECK ICH MICH MIT SCHWERMUT ZU
DIE HELLE WELT WILL MIR NICHT GLÜCKEN
MUSS MICH MIT FINSTERNIS VERZÜCKEN
ES IST DIE TOTENSCHWANGERE NACHT
DIE UNS VERZÜCKT ZU SÜNDERN MACHT
GEBOTE DIE WIR ÜBERGEHEN
KANN IM DUNKEL NIEMAND SEHEN
WENN ES DUNKEL WIRD

DER SONNENTOD IST MIR VERGNÜGEN
TRINK DAS SCHWARZ IN TIEFEN ZÜGEN
DAS TAGESLICHT IST KEIN VERLUST
DIE NACHT HÄLT VIELEN IHRE BRUST
TRINKER, HUREN UND VERSCHWÖRER
SIND DEN SCHATTEN ZUGEHÖRIG
HAT SICH DER TAG IM MOND VERKROCHEN
STEIGT UNS FIEBER IN DIE KNOCHEN
KEIN GEBET UND KEINE KERZEN
HEUCHELN LICHT IN UNSERE HERZEN
WENN ES DUNKEL WIRD
DIE SEELE SICH IN LUST VERIRRT
DER SONNE TOD IST MIR VERGNÜGEN
SCHLUCK DAS SCHWARZ IN TIEFEN ZÜGEN

ЧЕРНОТА

Перед ночью в тишину
Тьмой укрываясь, иду
Не посчастливится мне белый свет
Мне восхищенье дано лишь во тьме

Эта мёртворождённая ночь
Неистово грешниками нас создаёт
Мы преступаем священные заповеди
Не зрим ни души в сумерках заполночь

Теряется в желаньях безумно душа
Закат для меня – восторг наслажденья

Светлый день мне не убыток, ущерб
Ночь, останови из грудей стон людей
Пьяницы, бляди, заговорщики, воры…
Их вотчина ночь, заслон от укоров

День притаился на больной Луне
И нет свечей, молитвы нет
Растёт лихорадка в наших костях
Лицемерия свет в наших сердцах!

Когда опускается, как вуаль, темнота
Теряется в похоти безумно душа
Смерть солнца для меня наслажденье
Пью залпом я чёрные страсти мгновенья

LIEBESLIED

DEINE AUGEN
ICH WÜRDE SIE GERNE IN DEN MUND NEHMEN
STÄNDIG LUTSCHEN DARAN LECKEN
SIE UNBEDINGT AN MEINE EIER HÄNGEN
UNTER MEINE VORHAUT STECKEN
NASS MIR AUF DIE BRÜSTE LEGEN
LIEBESLIEDER FÜR SIE SINGEN
IM ANUS BEIDE WÄR EIN SEGEN
IN DIE ACHSELHÖHLEN ZWINGEN
AUF MEINE MÜDEN AUGEN NÄHEN
BIS DAS LEBEN MICH VERLÄSST
DEN AUGEN IN DIE AUGEN SEHEN
HALT SIE MIT DEN LIPPEN FEST

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ

Твои глаза…
Я бы хотел, чтобы ты в рот взяла
Сосала, лизала, была бы нежна
Своим личиком милым в яиц мои волоса
Уткнулась бы, в крайнюю плоть, егоза
И влажный свой член кладу я на грудь
И песнь о любви для неё я пою
И в анус обоим благословение было
И даже в подмышки я с силой…
Полузакрыты усталые глаза мои
Выбрасываю жизнь я из последних сил
Смотри глаза в глаза
Ее губами крепко ты останови!

FLEISCH

ICH FAND FLEISCH IM GARTEN
WAR DOCH NUR EIN STEIN
KONNTE MAN NICHT ESSEN
WARF SCHEIBE DAMIT EIN
ICH FAND FLEISCH IM HOF
DAS WÄLZTE SICH IM DRECK
WOLLTE DARAUF SCHLAGEN
LIEF SCHNELL WEG
ICH FAND FLEISCH AM BETT
DAS HATTE EIN GESICHT
ICH DACHT ES WÄRE LIEBE
WAR ES ABER NICHT

ПЛОТЬ

Я нашёл тело в саду
Лишь кусочек остался один
Хочу есть, но жевать не могу
Так что бросил ломтик в пути

Вдруг в постели я тело нашёл
И лицо имело оно
И подумал, любовь я обрёл
Но не было вновь ничего

TRAUM

ICH EIN KNABE SIE SCHON ALT
DOCH IHRE HÄUTE WEICH
IN IHREM SCHATTEN WAR ES WARM
KROCH AUF IHR MÜRBES FLEISCH

ICH EIN KNABE SIE WAR ALT
DOCH LIEBESDURFT AN BEIDEN
VON JUGEND KRANK HAB SIE GEFRAGT
LIESS MICH NICHT LANGE LEIDEN

SIE HIELT MICH MIT DEN ZÄHNEN
DIE ZUNGE HOCH GEHISST
IHR MUND GING AUF UND NIEDER
UND HAT MICH NICHT GEKÜSST

UND EIN REGEN LEGTE
SICH FEIN AUF MEINE HAUT
DA IST IN TIEFEM SCHAUDER
MEIN JUNGES HERZ ERGRAUT

UND EIN REGEN LEGTE SICH
WARM AUF MEINEN TRAUM
GEWECKT VON FEINEM SCHAUER
BEFLECKT MIT BUBENSCHAUM

СОН

Я мальчик, а она стара,
Однако её шкура мягкая
В её тени полно тепла
Я ползаю по мясу её дряблому

Я мальчик, а она стара
Однако право быть любимым обоюдное
У юности просила, хворая, она:
Не заставляй страдать меня, угрюмую…

Она меня держала меж зубов
И поднимала высоко язык горячий свой
Ходил то вверх, то вниз её слюнявый рот
Меня не целовала только мальчика…

Установилось правило меж нами вдруг:
На коже на моей ласкаться, нежиться
В глубоком содрогании – порочный круг –
И сердце моё юное седеет, как метелица…

И дождь унял над крышей свою прыть
Тепло в моём укромном сновидении
В изысканном блаженстве мальчик твой лежит
Испачканный мальчишескою пеною

NICHT LEBEN WIE EIN HUND

IRGENDWER HAT DEM HUND DIE BEINE ABGERISSEN
WEIL DER AUFS KLAVIER GEPISST
IN SEINER NOT VERSCHENKT DER KÖTER SEINE KETTE
Конец ознакомительного фрагмента.

Тилль Линдеманн

В тихой ночи. Лирика

Одно из ранних стихотворений Линдеманна 1972 года называется «Щелкунчик». Тиллю было 9 лет, когда он написал:

ОН ЩЁЛКАЕТ КАЖДЫЙ ОРЕХ
ПРОСТО ОЧЕНЬ
ОН ДОЛЖЕН
ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ХОЧЕТ

Отец Тилля, ныне покойный детский писатель Вернер Линдеманн, это стихотворение маленького сына включил в свой автобиографический роман. Тилль Линдеманн – весь в этом, как в детстве, в своих лирических принципах: страсть, беспощадность, неутомимость, раздробленность, фатализм.

Несколько лет назад я спросил Тилля, пишет ли он по-прежнему стихи, помимо своих текстов для Rammstein? «Щелкунчик» девятилетнего поэта, который произвел на меня неизгладимое впечатление, напомнил мне лирический сборник Messer («Нож») 2005 года, в котором я тогда нашел неподдельное сокровище: тонкую связь, наподобие пуповины, между внешним и внутренним бытием обожаемого всеми поклонниками фронтмена и пиротехника. Я, собственно, никогда не считал Rammstein только рок-группой, для меня их песни – «произведение искусства», а поэтический язык Тилля – словно огнемет, извергающий пламя радости, ярости и музыки.

И сама музыка часто сопровождается лирическими перевитыми узорами. Если вы видели выступление Rammstein в Париже или Хьюстоне, если вы видели, как многие тысячи людей показывают на Тилля и ревут на немецком «Du hasst mich», то перед вами возникал вопрос некоего особого универсального языка. Какой еще немецкий художник слова способен изобрести в наше время лирику, которую понимают люди в Мюнхене и Берлине так же, как и в России, Мексике, Франции или США?

Прежде чем мы встретились в Берлине, папка со стихами Тилля лежала на моей кровати в отеле. Он доверил мне их, чтобы я прочитал. И я читал. И читал. И читал. Мы тогда не обмолвились ни словом об этих стихах. Тилль часто обращается к теме природы, на которой он вырос и в чей покой он убегает. Он находит там, в тишине лесов и озер, особый язык, слова которого тут же хочется записать, красоту которого так хочется присвоить себе…

Так это началось. Потом появилось больше стихов. Как приливы. Приливы и отливы. Громкие и тихие. Грубые и нежные.

Собранные здесь стихи звенят, как царапание по льду в холодной ночи. При этом здесь есть настоящие монстры, комическая бойня, множество скверных вещей, немного резни – и потом снова ласковые миниатюры. Ласковые? Смеем ли мы употреблять это слово после “Zärtliche Cousinen, Teil III”? Поэзия Тилля, однако, проявляется как в ярких, так и тихих моментах, буйных, только кажущихся неловкими, негибкими, после которых вдруг льются равномерные строки лирики, становясь ясными, педантично отточенными:

В БЕЗМОЛВНОЙ НОЧИ ЧЕЛОВЕК ПЛАЧЕТ
ПОТОМУ ЧТО У НЕГО ЕСТЬ ПАМЯТЬ

Как-то долгим вечером я прочел эти и другие строки актеру Маттиасу Брандту. На следующий день Маттиас написал мне по электронной почте: «Самое интересное в этих стихах то, что едва ли кто-то предположит, что они Тилля Линдеманна. При этом так много тишины и глубины и комизма в этой поэзии, как и в текстах Rammstein. Эти стихи легендарны. Для актера они являются, так сказать, раем. Они звучат так, как будто кто-то сорвал тексты песен Rammstein и положил их под цветочный пресс. Это чистый Линдеманн – гербарий!»

Мы видим людей в стихах Тилля голыми, в жажде, в одиночестве, в глумлении и ненависти. Наконец, раз за разом читая и сортируя, я думал, что здесь есть всё: несравненные, убедительные раны самоутверждения. И вот, позади этой мантры отрицания «нет», если охватить всё вместе, обнаруживается большое настойчивое «да».

Мы чувствуем в героях Тилля поэтов, с текстами которых он рос дома: это Бертольд Брехт, Конрад Фердинанд Мейер, прозектор Готфрид Бенн. И мы чувствуем в этих историях (потому что подчас эпические истории часто есть в самых маленьких стихотворениях) героев нашего времени – рассказчика современных событий катастроф жизни, швейцарского журналиста Эрвина Коха, чьи «Wahre Geschichten» («Правдивые истории») под названием «Was das Leben mit der Liebe macht» («Что делает жизнь с любовью») принадлежат к любимым книгам Тилля.

Мы редактировали тексты совместно и молниеносно, но чтобы читатель смог проникнуться к ним любовью, они теперь, возможно, задним числом требуют корректуры (слишком поздно, слишком поздно), потому что по крайней мере некоторые стихотворения – это нарушение общественного порядка. Кто хочет искать, тот найдет здесь: ломанные схемы рифм, ломанный ритм, ту или иную как будто непроизвольную перестановку звуков. А по существу: сексуальная эксплуатация, дискриминация по возрасту, и, и, и … Вообще: кто хочет читать этичные стихи, тот разочарованно склонит свою голову и будет тихо плакать. Кто, однако, вместо этого хорошо присмотрится, тот будет щедро вознагражден. Он констатирует, что лирическое Я в этих часто неистовых текстах, обращенных как к читательницам, так и к читателям в каждой строке, всё же, прежде всего, подает на подносе собственное, нежное сердце.

Я описал Тилля как Кинг-Конга немецкой современной культуры. Также в этих стихотворениях бушует уязвимый, но очень чувствительный неистовый берсерк со своей любимой блондинкой в лапах, несущийся через города или, пожалуй, даже как последний киногерой пират через все воды мирового океана. Кто бы ответил на крик Кинг-Конга о любви любовью? Зверь должен умереть. Тилль сам отвечает этому зверю, и в этом его ответ созвучен всему творчеству Rammstein: я разочарован. Для чудовищ такого вида, о которых в своей книге рассказывает Тилль, есть одно высказывание громогласного Жоржа Симеона. Я поставил это выражение в коллекцию интервью, потому что все эти люди, с которыми я встречался для разговора, были объединены трагическим, комическим, но в действительности всегда разрушительным сражением против несчастья своего существования: «Человек до того плохо приспособлен для жизни, что можно было бы сделать из него сверхчеловека, если бы он видел в себе обвиняемого вместо жертвы».

Нет, менять здесь нечего. Но, естественно, мы вместе работали над стихами, это была в каждом случае лишь самая малость – пропуски, новые заголовки. Я провел с Rammstein несколько недель летом 2002 года – они были с туром в США – и сделал репортаж для SZMagazins. Я вспоминал, наряду со знойно-горячими концертами, прежде всего: патологическую робость Тилля, когда поклонники бежали к нему сломя голову. А также его настоящую панику, когда журналисты бежали за ним… И я вспоминаю вечера с Тиллем в гостиничных комплексах на побережье Тихого океана, в Денвере, Далласе, Фениксе и Сан-Антонио. Причудливые крошечные распутные пташки заглядывали нам в глаза из-за края барной стойки у бассейна. Был и ледяной Budweiser, который запотевал, если его совсем не пили. Тилль тихо прочитал несколько строк, уставившись в свой ноутбук, потом постучал по клавиатуре, радостно оскалил зубы и прочитал еще раз, на этот раз громче.

Я сказал: «Второй вариант как-то лучше, коротко и ясно. Интересно почему?»

Тилль ответил: «Потому что теперь здесь испорчена рифма. Ритмика в конце стихотворения сорвалась. И это прекрасно».

Последний этап подготовки к печати происходил в начале лета 2013 на кухне в Мюнхене-Швабинге. Там сидели Тилль, его многолетний друг художник Маттиас Маттис и я. Было выпито несколько литров кофе, кругом лежали листы со стихотворениями Тилля, на каждом – стихи уже в более укороченном измененном варианте. И лежали черные как смоль рисунки Маттиса. Эти рисунки ни в коем случае не комментируют стихи Тилля – они снабжают эти стихотворения скорее какой-то тайной, вычерчивают вторую мелодию.

Мне приходит на ум этот финал в Мюнхене как реприза нашего первого вечера в Берлине годом ранее. Скромная картонная коробка с текстами Тиля, стоявшая на моей берлинской кровати в отеле, которую прилив выбросил на сушу: поэзия великого кораблекрушения наших дней.

Александр Горков Мюнхен, лето 2013

СИМФОНИЯ

Идолопоклонство на слуху:
Все ваши скрипки, ваши трубы…
Меня покиньте, жить я высоко
и глубоко хочу
Вот дырка в заднице моей, смотрите –
Входите

IHR LEUTE SEHT HER
MEIN LEBEN SCHEINT SCHWER
STEHLE UND LÜGE
VERRATE UND BETRÜGE
DOCH MORGEN WERD ICH FRÜH AUFSTEHEN
MIT SCHÄTZEN IN DEN SÜDEN ZIEHEN