БИТВА ЖИЗНИ
ПОВѢСТЬ Ч. ДИККЕНСА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Когда-то, въ доброй Англіи, - все равно когда и гдѣ именно, - дана была упорная битва. Это случилось лѣтомъ, когда зеленѣли волны травы; и сраженіе длилось цѣлый день. Не одинъ полевой цвѣтокъ, - благоухающій кубокъ, созданный рукою Всемогущаго для росы, - приникъ въ этотъ день къ землѣ, въ ужасѣ, что эмали его чашечки вровень съ краями наполнилась кровью. Не одно насѣкомое, обязанное нѣжнымъ цвѣтомъ своимъ невиннымъ листьямъ и травѣ, было перекрашено въ этотъ день умирающими людьми и, убѣгая въ испугѣ обозначило слѣдъ свой неестественною полосою. Пестрая бабочка, пролетая по воздуху, обагрила кровью свои крылья. Заалѣла рѣка; истоптанное поле превратилось въ болото, и лужи крови въ слѣдахъ отъ ногъ и копытъ алѣли, сверкая на солнцѣ, по всему пространству равнины.
Избави насъ небо увидѣть когда нибудь сцену, какую увидѣлъ на полѣ битвы мѣсяцъ, когда, появившись изъ за чорной линіи далекаго горизонта, окаймленнаго вѣтьвями деревъ, онъ поднялся въ небо и взглянулъ на равнину, усѣянную лицами, обращенными вверхъ, - лицами, которыя когда-то у груди матери искали родного взора или дремали въ счастливомъ забытьи. Избави насъ Богъ узнать всѣ тайны, шопотомъ переданныя зараженному вѣтру, пролетавшему надъ сценою битвы днемъ, и смерти и страданія ночью! Много разъ одинокій мѣсяцъ свѣтилъ надъ этимъ полемъ и много разъ озаряли его печальныя стражи - звѣзды, и много разъ пронесся надъ нимъ вѣтеръ со всѣхъ странъ свѣта, пока не изгладились слѣды сраженія.
Эти слѣды держались долго, но проявлялись только въ мелочахъ: природа выше дурныхъ людскихъ страстей: - она повеселѣла скоро и снова улыбнулась надъ преступнымъ полемъ битвы, какъ улыбалась прежде, когда оно было еще невинно. Жаворонки по прежнему запѣли надъ нимъ въ вышинѣ; тѣни облаковъ, нагоняя другъ друга, замелькали по травѣ и нивамъ, по огородамъ и лѣсамъ, по кровлямъ и шпицу церкви молодого городка подъ кущею деревъ, - и убѣгали къ далекой межѣ неба съ землею, гдѣ блѣднѣла вечерняя заря. Полѣ засѣяли хлѣбомъ, и собирали съ него жатву; алая нѣкогда рѣка задвигала колеса мельницы; крестьяне, посвистывая, пахали землю; тамъ и сямъ виднѣлись группы жнецовъ и косарей, мирно занятыхъ своимъ дѣломъ; паслись овцы и быки; дѣти кричали и шумѣли по пажитямъ, прогоняя птицъ; въ трубъ хижинъ подымался дымъ; мирно звучалъ воскресный колоколъ; жили и умирали старики и старухи; робкія полевыя созданія и простые цвѣты въ кустарникѣ и садахъ разцвѣтали и увядали въ урочный срокъ: и все это на страшномъ, кровавомъ полѣ битвы, гдѣ тысячи пали мертвые среди жаркой сѣчи.
Сначала среди всходившаго хлѣба появлялись пятнами густо-зеленые участки, и народъ смотрѣлъ на нихъ съ ужасомъ. Годъ за годомъ эти пятна показывались снова; всѣ знали, что подъ этими тучными мѣстами лежатъ кучами схороненные люди и лошади, и удобряютъ почву. Крестьяне, вспахивая эти мѣста, съ отвращеніемъ сторонились отъ множества крупныхъ червей; связанные здѣсь снопы долго назывались снопами битвы и откладывались особо; никто не запомнить, чтобы такой снопъ попахъ когда нибудь въ общій сборъ жатвы. Долгое время плугъ, прорѣзывая свѣжую борозду, выбрасывалъ остатки воинскихъ вещей. Долго встрѣчались на полѣ битвы раненыя деревья, обломки изрубленныхъ и разрушенныхъ оградъ и окоповъ, гдѣ дрались на смерть, истоптанныя мѣста, гдѣ не всходило ни травки, ни былинки. Долго ни одна деревенская красавица не хотѣла украсить своей головы или груди прекраснѣйшимъ цвѣткомъ съ этого поля смерти; прошло много лѣтъ, а въ народѣ все еще жило повѣрье, что растущія здѣсь ягоды оставляютъ на сорвавшей ихъ рукѣ почти неизгладимое пятно.
Но года быстро и незамѣтно, какъ лѣтнія тучки, пролетая надъ полемъ, изгладили мало по малу и эти слѣды старинной битвы; они унесли съ собою преданія, жившія въ памяти окрестныхъ жителей; сказанія о битвѣ перешли, наконецъ, слабѣя изъ году въ годъ, въ сказки старухъ, смутно повторяемыя у зимняго огонька.
Гдѣ такъ долго росли неприкосновенные на своихъ стебляхъ цвѣты и ягоды, тамъ явились сады, воздвигнулись домa, и дѣти играли на лужайкѣ въ сраженіе. Раненыя деревья уже давно были срублены на дрова къ Рождеству и, треща, сдѣлались добычею пламени. Густая зелень тучныхъ участковъ среди ржи стала не свѣжѣе памяти о тѣхъ, чей прахъ подъ нею покоился. Плугъ все еще выбрасывалъ отъ времени до времени ржавые куски металла, но уже трудно было рѣшить, какое было ихъ употребленіе, и находившіе ихъ дивовались имъ и спорили. Старый изрубленный кирасъ и шлемъ висѣли въ церкви такъ долго, что дряхлый, полуслѣпой старикъ, напрасно старавшійся теперь разглядѣть ихъ надъ бѣленою аркою, дивился имъ, бывши еще ребенкомъ. Если бы павшіе на полѣ битвы могли воскреснуть на минуту въ томъ самомъ видѣ, какъ пали, и каждый на томъ мѣстѣ, гдѣ застигла его преждевременная смерть, израненые, блѣдные, какъ тѣни, воины сотнями глянули бы въ двери и окна жилищъ, окружили бы мирный домашній очагъ, смѣнили бы собою запасы хлѣба въ анбарахъ и житницахъ, стали бы между груднымъ ребенкомъ и его кормилицей, поплыли бы за рѣкой, закружились бы около мельницы, покрыли бы и садъ и дугъ, легли бы стогами полумертвыхъ тѣлъ на сѣнокосѣ. Такъ измѣнилось поле битвы, гдѣ тысячи на тысячахъ пали въ жаркой схваткѣ.
Нигдѣ, можетъ быть, не измѣнилось оно такъ много, - лѣтъ сто тому назадъ, - какъ въ маленькомъ саду возлѣ одного стараго каменнаго дома съ крыльцомъ, осѣненнымъ каприфоліями: такъ, въ свѣтлое осеннее утро, раздавались смѣхъ и музыка, и двѣ дѣвушки весело танцовали на травѣ; съ полдюжины крестьянокъ, собиравшихъ, стоя на лѣстницахъ, яблоки съ деревъ, пріостановили работу и смотрѣли на пляску, раздѣляя веселье дѣвушекъ. Сцена была очаровательная, живая, неподдѣльно веселая: прекрасный день, уединенное мѣсто; дѣвушки въ полной безпечности танцовали безъ малѣйшаго принужденія, истинно отъ всей души.
Если бы на свѣтѣ не заботились объ эффектѣ, я думаю (это мое личное мнѣніе, и я надѣюсь, что вы согласитесь со мною), - я думаю, что вамъ жилось бы лучше, да и другимъ было бы пріятнѣе съ вами жить. Нельзя было смотрѣть безъ восторга на пляску этихъ дѣвушекъ. Единственными зрителями были крестьянки, собиравшія на лѣстницахъ яблоки. Дѣвушки были очень довольны, что пляска имъ правится, но танцовали онѣ ради собственнаго удовольствія (или, по крайней мѣрѣ, вы непремѣнно такъ подумали бы); и вы любовались бы ими также невольно, какъ невольно онѣ танцовали. Какъ онѣ танцовали!
Не такъ, какъ оперныя танцовщицы. Нѣтъ, нисколько. И не такъ, какъ первыя ученицы какой нибудь мадамъ N. N. Нѣтъ. Это былъ ни кадриль, ни менуэтъ, ни контрадансъ, а что-то особенное: ни въ старомъ, ни въ новомъ стилѣ, ни въ англійскомъ, ни во французскомъ; развѣ, можетъ быть, что-то въ родѣ испанской пляски, какъ говорятъ, веселой, свободной и похожей на импровизацію подъ звуки кастаньетъ. Онѣ кружились, какъ легкое облако, перелетали изъ конца въ конецъ по аллеѣ, и воздушныя движенія ихъ, казалось, разливались, по ярко озаренной сценѣ, все дальше и дальше, какъ крутъ на водѣ. Волны волосъ ихъ и облако платья, пластическая трава подъ ногами, щумящія въ утреннемъ воздухѣ вѣтьви, сверкающіе листья и пестрая тѣнь ихъ на мягкой зелени, бальзамическій вѣтеръ, весело ворочающій далекую мѣльницу, все вокругъ этихъ дѣвушекъ, - даже крестьянинъ съ своимъ плугомъ и лошадьми, чернѣющіе далеко на горизонтѣ, какъ будто они послѣднія вещи въ мірѣ, - все, казалось, танцовало вмѣстѣ съ дѣвушками.
Наконецъ, младшая изъ сестеръ, запыхавшись, съ веселымъ смѣхомъ, бросилась отдохнуть на скамью. Старшая прислонилась возлѣ нея къ дереву. Оркестръ, - странствующія скрыпка и арфа, - завершилъ громкимъ финаломъ, въ доказательство свѣжести своихъ силъ; но въ самомъ дѣлѣ, музыканты взяли такое темпо и, споря въ быстротѣ съ танцовавшими, дошли до такого presto, что не выдержали бы ни полминуты дольше. Крестьянки подъ яблонями высказали свое одобреніе неопредѣленнымъ говоромъ и тотчасъ же принялись опять за работу, какъ пчелы.
Дѣятельность ихъ удвоилась, можетъ быть, отъ появленія пожилого джентльмена: это былъ самъ докторъ Джеддлеръ, владѣтель дома и сада, и отецъ танцовавшихъ дѣвушекъ. Онъ выбѣжалъ посмотрѣть, что тутъ происходитъ и кой чортъ разыгрался у него въ саду еще до завтрака. Докторъ Джеддлеръ, надо вамъ знать, былъ большой философъ и не очень любилъ музыку.
Музыка и танцы - сегодня! пробормоталъ докторъ, остановившись въ недоумѣніи. - Я думалъ, что сегодня страшный для нихъ день. Впрочемъ, свѣтъ полонъ противорѣчій. Грація! Мери! продолжалъ онъ громко: - что это? или сегодня поутру свѣтъ рехнулся еще больше?
Будьте къ нему снисходительны, папенька, если онъ рехнулся, отвѣчала меньшая дочь его, Мери, подходя къ нему и устремивши на него глаза: - сегодня чье-то рожденіе.
Walter Klemmer отзывы: 96 оценок: 208 рейтинг: 455
Если в двух словах, то эту битву "женовачи" проиграли.
Абсолютно линейную повесть Чарльза Диккенса "Битва Жизни" (1846), концовку которой Wikipedia называет "слишком счастливой даже для Диккенса", Женовач решил переписать как легкомысленную пьеску, которую неумело разыгрывают сами же герои "Битвы". Полтора десятка типических обитателей викторианской Англии - Доктор Джедлер (Сергей Качанов, единственный великовозрастный актёр у "Женовачей", памятный по колоритной "мариенбадовской" роли папаши Марьямчика), две его дочери (незнакомые мне артистки Курденевич и Половцева), жених одной из них (Максим Лютиков), служанка Клеменси (лауреатка "Золотой Маски" Маша Шашлова, и здесь она единственный более менее живой персонаж), два юриста (Аброскин и Служитель) и их жёны, некий Сочинитель (обычно прекрасный Сергей Пирняк; вчера мне хотелось из-за него плакать) плюс трое безмолвных музыкантов и десяток зелёных яблок. Сцена - английская гостиная в легкой степени заброшена оформлена по минимуму, но завораживающе уютно, в определённый момент декорации начинают драматически тихо разъезжаться вглубь сцены (даже зеркало уплывает из золочёной рамы в одной из красивейших сцен с участием Шашловой); свет, как всегда у Женовачей, идеален и сам по себе отдельный персонаж.
Живые же люди на сцене выглядели не так привлекательно. Первые минут пятнадцать я напуганно следил, как на сцене лучшей театральной труппы Москвы разворачивается "изба-читальня": все персонажи "Битвы", рассевшись по своим местам, без предупреждения, без какого-либо выражения в голосе и с редчайшими проблесками собственно самих себя вычитывают реплики "самих же себя" из гранок, явно только что написанных Сочинителем. Потом, когда я понял, что происходит, я начал ждать, когда они (герои) оставят это "баловство" и наконец разыграется настоящая история жизни - но к сожалению, почти три часа сценического времени с одним антрактом (во время которого ошарашенные зрители молча толпились в фойе театра, обмениваясь недоумёнными взглядами), которые тянулись как все девять, ничего не изменилось. Безвыразительное чтение персонажами своих "написанных ролей" так и не закончилось - лишь изредка герои, словно пробуждаясь от сценарной спячки, выказывают живую эмоцию, которая конечно тут же находила в публике отклик. Всё остальное время забитый до отказа зал сидел в полном оцепенении.
Я могу понять, чего хотел Женовач таким экспериментом. Наверно, на фоне дилетантского розыгрыша "истории жизни" персонажи этой самой истории должны были ещё очевидней показать собой насколько непритворна и всепобеждающа жизнь и что искренность выступит там, где её кажется уже не может быть... Очень в духе Студии с её регулярными обращениями к общечеловеческим константам. Но - г-н Женовач, о чём Вы вообще думали?? Это остаётся для меня загадкой. Получилось зрелище физически невыносимое, монотонное, не говоря уже о том что пресловутой "новой искренностью" там и не пахнет. И конечно смотреть, как самые талантливые молодые актёры страны страдают прямо на сцене от провальной идеи режиссёра - это садизм высшей степени. Больше всех мучается с текстом Серёжа Пирняк, которому достался самый безэмоциональный нарратив Сочинителя, но даже привыкшие к выгодным комедийным персонажам Аброскин и Гриша Служитель находятся в полном дисконнекте друг с другом и с публикой. Чего уж говорить об остальных.
Что самое разочаровывающее во всей этой истории - я совершеннейший поклонник "женовачей", ходил на их дипломники в ГИТИСе, разыгрываемые в пыльных аудиториях на 50 человек, я смотрел их "Мариенбад" семь раз, "Захудалый род" четыре, и пойду ещё, потому что Студия умеет сделать так, что даже в самой закостенелой классике на сцене ты начинаешь видеть совершенно живую историю, в которую окунаешься с головой, а потому влюбляешься в этих потрясающих красивых ребят и возвращаешься к ним снова и снова. На такие муки, как повторный просмотр их нового спектакля, я себя обречь не смогу.
Ulrih отзывы: 275 оценок: 348 рейтинг: 412
Сергей Женовач продолжает и... снова выигрывает...
Кажущаяся простота (и даже более того - примитивность) “Битвы жизни” - отличная уловка С.Женовача, который в действительности хитрее и сложнее, чем кажется на первый взгляд. “Битва жизни” - поставила в тупик и разочаровала немалую часть уже казалось бы верной и прирученной публики. Многие недовольны и... это прекрасно! Он снова всех переиграл. Это не злорадство, это означает, что он впереди, а у нас будет театральное будущее...
Битва Женовача - это эпицентр культурного процесса - борьба за возможность сохранить свой голос. С.Женовач - отстаивает право говорить о вещах, которые невозможны в форме прямого высказывания, а потребность в артикуляции и проживании таких прописных истин, как добро, зло, прощение, братство - существует. Многие перепутали художественное высказывание и СМЫСЛ, отказываются от второго по причине невозможности первого.
С.Женовач, во-первых, бесстрашный боец за право обсуждать самые важные ценности человеческой сущности и проповедовать. Во-вторых, он ищет и находит художественные средства, чтобы проповедь состоялась!!! Делает это тонко и хитро. Кто не понял, тот...
... пусть приходит в другой раз...
PS. Глядя на новый фантастический театр СТИ в золотоканительной (!) фабрике и успехи ребят Женовача, понимаешь, что Диккенс со своей карамельностью перестает казаться утопией...
NastyaPhoenix отзывы: 381 оценок: 381 рейтинг: 402
На сцену выходят актёры, с аппетитом закусывая яблоками. Они репетируют пьесу, перелистывая страницы текста с карандашами в пальцах и неуверенно зачитывая свои ещё не выученные роли. Запинаются, путаются, опаздывают иногда, внося забавные нотки в серьёзный классический текст… И вроде бы идея не нова – нечто подобное я видела и у Фоменко в «Войне и Мире», однако атмосфера сплочённого коллектива, свойственная всем спектаклям питомцев Женовача, здесь особенно остро чувствуется и особенно подкупает своим обаянием. Настолько, что хочется немедленно к ним присоединиться, уютно устроиться в старом викторианском кресле перед настоящим камином, в котором настоящий огонь танцует на поленьях и на котором настоящие зажжённые свечи коптят зеркало и белую стену, похрустеть яблоком, подекламировать пафосные монологи. Ведь это, кажется, так просто, что смог бы любой… но вот – второе действие, к которому наши актёры подошли уже явно более подготовленными. Они уже не читают по бумажке, и об этих бумажках тут же забываешь, начиная видеть не исполнителей ролей, а их персонажей – неожиданно живых, непривычно живых, ибо мы так часто смотрим на героев сказок Диккенса как на символы, маски, персонифицированные человеческие качества. Те, кто с наименьшим прилежанием относился к прочтению текста в первом действии, во втором играют наиболее эмоционально, искренне и натурально – и такое блестящее превращение в свою очередь превращает статичное, как прочие постановки СТИ, вполне могущие сойти за радиоспектакли, действие в увлекательное зрелище. Зрителю словно приоткрывают двери на театральную кухню, позволяют прикоснуться к процессу режиссёрского и актёрского творчества, и это маленькое чудо цепляет больше, нежели сюжет диккенсовской притчи, почти библейский, с соответствующей моралью о человеколюбии и добродетели. Двойной хэппи-энд: в доме, построенном на поле битвы, счастливо воссоединяется семья, союз сильных духом, жертвенно преданных друг другу людей; на театральных подмостках выходит на поклон союз талантливых личностей, понявших и почувствовавших этих людей, переживавших вместе с ними их непростые судьбы. Только так – без сантиментов и дидактики, не забывая о грани между «веком нынешним» и «веком минувшим», - и можно, и нужно представлять зрителю бронтозавров мировой литературы. Тогда и уходишь со спектакля с эстетическим наслаждением от лёгкости сценического бытия и лиричной живой музыки, с самыми тёплыми и позитивными эмоциями, со спокойной уверенностью в том, что в этом мире не всё так хреново, как может показаться на первый взгляд.
24.12.09
Комментировать рецензию
Николай Шуваев отзывы: 49 оценок: 49 рейтинг: 9
Записки дилетанта.
18. Студия театрального искусства. Битва Жизни (Ч. Диккенс). Реж. Сергей Женовач.
Несерьёзная проповедь.
Как известно, в Студии театрального искусства перед каждым спектаклем зрителей встречают сюрпризы (Москва-Петушки сопровождались выставленной водкой и закуской). В этот раз на длинном деревянном столе, стоящем в буфете лежали простые свежие зелёные яблоки в вазах. На групповой чёрно-бело-зелёной фотографии труппы, вывешенной в холле, зеленели точно такие же. Их же дружно грызли и актёры в самом начале спектакля, что настраивало на определённый лад.
На узкой полоске сцены, прямо перед зрителями воссоздан бесхитростный английский интерьер: горящий камин с часами и свечами, кресло, столик, сундук, шпон на стенах. Часть реквизитов была привезена из Англии, куда труппа ездила для «погружения»: актёры бродили по улочкам, заглядывали в дом-музей писателя и его любимый паб. «Битва жизни» - одна из «Рождественских повестей» нравоучительного содержания, которые писатель выпускал в конце декабря, к Рождеству в течение нескольких лет.
История о любовном треугольнике придуманная Диккенсом, состоящем из двух любящих друг друга сестёр, старшей Грейс и младшей Мэрьон и жениха последней Элфреда полна эмоций и страстей. Младшая сестра внезапно для всех исчезает прямо перед свадьбой. Позже выясняется, что сделано это было из любви к старшей, тайно влюблённой в того же Элфреда. Это история самопожертвования ради счастья другого, близкого и родного человека. Лучшие годы расцвета красоты и молодости были принесены в добровольную жертву. Но история любви здесь лишь повод, чтобы лишний раз выступить с нравственной проповедью. Бесхитростные, но мудрые библейские «Прощай обиды, не помни зла» и «Поступай с другими так как ты хочешь, чтобы поступали с тобой» повторяются в разных ипостасях многократно, так, чтобы запомнились наверняка. Тем, кто свято блюдёт эти правила автор щедро одаривает счастьем и процветанием. Но оно не даётся легко, у каждого должна быть своя нелёгкая победа в «невидимой битве жизни», полученная немалой ценой.
В тексте много описаний, рассуждений от автора и в состав исполнителей введён «Сочинитель», читающий большие куски текста. Большую часть повести актёры зачитывают о себе в третьем лице и «с листа», громко шелестя страницами и намеренно синхронно их переворачивая. Происходящее временами больше похоже на репетицию или капустник, где персонажи на ходу заучивают свой текст, но делают это весело и легко, корча рожи. Актёры не всегда успевают найти свой текст и хихикают: – Серёж, какая страница? Или вовсе повторяют неудавшиеся дубли, хотя ясно, что это делается намеренно, чтобы разбавить обстановку. Если герои танцуют, то они дурачатся изо всех сил. Или актёр «внезапно» из текста узнаёт, что умер: - Как покойного? – удивлённо спрашивает, адвокат Крегс и нехотя покидает сцену.
Большая часть действия происходит вокруг камина, вдоль самого края сцены, меняются только персонажи. Необычный метод работает. История выглядит уютной, камерной и не слишком серьёзной. А как, действительно, сыграть такое количество нудного нравоучительного текста? Вот актёры его послушно и терпеливо зачитывают друг другу и зрителям. Но, когда это нужно, исполнители выкладываются по полной, взять, к примеру, взволнованный драматический монолог Мэрьон в исполнении Марии Курденевич в финале: никакого чтения, живые эмоции, переживание, накал страстей. Тут всё очень серьёзно. Усиливает свежесть происходящего живая музыка: гитара, скрипка и кларнет. Но не всем по духу такие эксперименты – соседка с самого начала спектакля поглядывает на часы.
Чарльз Диккенс
БИТВА ЖИЗНИ
Повесть о любви
Часть первая
Давным-давно, все равно когда, в доблестной Англии, все равно где, разыгралась жестокая битва. Разыгралась она в долгий летний день, когда, волнуясь, зеленели немало полевых цветов, созданных Всемогущей Десницей, чтобы служить благоуханными кубками для росы, почувствовали в тот день, как их блестящие венчики до краев наполнились кровью и, увянув, поникли. Немало насекомых, подражавших своей нежной окраской безобидным листьям и травам, были запятнаны в тот день кровью умирающих людей и, уползая в испуге, оставляли за собой необычные следы. Пестрая бабочка уносила в воздух кровь на краях своих крылышек. Вода в реке стала красной. Истоптанная почва превратилась в трясину, и мутные лужицы, стоявшие в следах человеческих ног и конских копыт, отсвечивали на солнце тем мрачным багровым отблеском.
Не дай нам бог видеть то, что видела луна на этом поле, когда, взойдя над темным гребнем дальних холмов, неясным и расплывчатым от венчавших его деревьев, она поднялась на небо и взглянула на равнину, усеянную людьми, которые лежали теперь, неподвижные, лицом вверх, а некогда, прижавшись к материнской груди, искали взглядом материнских глаз или покоились в сладком сне! Не дай нам бог узнать те тайны, которые услышал зловонный ветер, проносясь над местом, где в тот день сражались люди и где той ночью царили смерть и муки! Не раз сияла одинокая луна над полем битвы, и не раз глядели на него со скорбью звезды; не раз ветры, прилетавшие со всех четырех стран света, веяли над ним, прежде чем исчезли следы сражения.
А они не исчезали долго, но проявлялись лишь в мелочах, ибо Природа, которая выше дурных человеческих страстей, скоро вновь обрела утраченную безмятежность и улыбалась преступному полю битвы, как она улыбалась ему, когда оно было еще невинным. Жаворонки пели над ним в высоте; ласточки носились взад и вперед, камнем падали вниз, скользили по воздуху; тени летящих облаков быстро гнались друг за дружкой по лугам и нивам, по лесу и брюквенному полю, но крышам и колокольне городка, утонувшего в садах, и уплывали в яркую даль, на грань земли и неба, где гасли алые закаты. На полях сеяли хлеб, и он поспевал, и его убирали в житницы; река, некогда багровая от крови, теперь вертела колесо водяной мельницы; пахари, посвистывая, шагали за плугом; косцы и сборщики колосьев спокойно занимались своей работой; овцы и волы паслись на пастбище; мальчишки кричали и перекликались в полях, отпугивая птиц; дым поднимался из деревенских труб; воскресные колокола мирно позванивали; старики жили и умирали; робкие полевые животные и скромные цветы в кустарниках и садах вырастали и гибли в положенные для них сроки; и все это - на страшном, обагренном кровью поле битвы, где тысячи людей пали в великом сражении.
Но вначале среди растущей пшеницы кое-где виднелись густо-зеленые пятна, и люди смотрели на них с ужасом. Год за годом появлялись они на тех же местах, и было известно, что на этих плодородных участках множество людей и коней, погребенных вместе, лежат в удобренной их телами земле. Фермеры, пахавшие эти места, отшатывались при виде кишевших там огромных червей, а снопы, сжатые здесь, много лет называли «снопами битвы» и складывали отдельно, и никто не запомнит, чтобы хоть один такой «сноп битвы» положили вместе с последними собранными с полей снопами и принесли на «Праздник урожая». Долго еще из каждой проведенной здесь борозды появлялись на свет божий осколки оружия. Долго еще стояли на поле битвы израненные деревья; долго валялись на местах ожесточенных схваток обломки срубленных изгородей и разрушенных стен; а на вытоптанных участках не росло ни травинки. Долго еще ни одна деревенская девушка не решалась приколоть к волосам или корсажу цветок с этого поля смерти, - даже самый красивый, - и спустя многие годы люди все еще верили, что ягоды, растущие там, оставляют неестественно темные пятна на срывающей их руке.
И все же годы, хоть и скользили они один за другим так же легко, как летние облака по небу, с течением времени уничтожили даже эти следы давнего побоища и стерли в памяти окрестных жителей предания о нем, пока не стали они как старая сказка, которую смутно вспоминают зимним вечером у камелька, но с каждым годом забывают все более. Там, где полевые цветы и ягоды столько лет росли нетронутыми, теперь были разбиты сады, выстроены дома, и дети играли в войну на лужайках. Израненные деревья давным-давно пошли на дрова, что пылали и трещали в каминах, и наконец сгорели. Темно- зеленые пятна в хлебах были теперь не ярче, чем память о тех, кто лежал под ними в земле. Время от времени лемех плуга все еще выворачивал наружу куски заржавленного металла, но никто уже не мог догадаться, чем были когда-то эти обломки, и нашедшие их недоумевали и спорили об этом между собой. Старый, помятый панцирь и шлем уже так давно висели в церкви над выбеленной аркой, что дряхлый, полуслепой старик, тщетно стараясь рассмотреть их теперь в вышине, вспоминал, как дивился на них еще ребенком. Если б убитые здесь могли ожить на мгновение - каждый в прежнем своем облике и каждый на том месте, где застигла его безвременная смерть, то сотни страшных изувеченных воинов заглянули бы в окна и двери домов; возникли бы у очага мирных жилищ; наполнили бы, как зерном, амбары и житницы; встали бы между младенцем в колыбели и его няней; поплыли бы по реке, закружились бы вокруг мельничных колес, вторглись бы в плодовый сад, завалили бы весь луг и залегли бы грудами среди стогов сена. Так изменилось поле битвы, где тысячи и тысячи людей пали в великом сражении.
Нигде, быть может, оно так не изменилось, как там, где лет за сто до нашего времени, рос небольшой плодовый садик, примыкавший к старому каменному дому с крыльцом, обвитым жимолостью, - садик, где в одно ясное осеннее утро звучали музыка и смех и где две девушки весело танцевали друг с дружкой на траве, а несколько деревенских женщин, стоя на приставных лестницах, собирали яблоки с яблонь, порой отрываясь от работы, чтобы полюбоваться на девушек. Какое это было приятное, веселое, простое зрелище: погожий день, уединенный уголок и две девушки, непосредственные и беспечные, танцующие радостно и беззаботно.
Я думаю, - и, надеюсь, вы согласитесь со мной, - что, если б никто не старался выставлять себя напоказ, мы и сами жили бы лучше, и общение с нами было бы несравненно приятнее для других. Как хорошо было смотреть на этих танцующих девушек! У них не было зрителей, если не считать сборщиц яблок на лестницах. Им было приятно доставлять удовольствие сборщицам, но танцевали они, чтобы доставить удовольствие себе (по крайней так казалось со стороны), и так же невозможно было не восхищаться ими, как им - не танцевать. И как они танцевали!
Не так, как балетные танцовщицы. Вовсе нет. И не так, как окончившие курс ученицы мадам Такой-то. Ни в какой степени. Это была не кадриль, но и не менуэт даже не крестьянская пляска. Они танцевали не в старом стиле и не в новом, не во французском стиле и не в английском, но, пожалуй, чуть-чуть в испанском стиле, - хоть сами того не ведали, - а это, как мне говорили, свободный и радостный стиль, и его прелесть - в том, стук маленьких кастаньет придает ему характер обаятельной и вольной импровизации. Легко кружась друг за дружкой, девушки танцевали то под деревьями сада, то опускаясь в рощицу, то возвращаясь на прежнее место, казалось, что их воздушный танец разливается по солнечному простору, словно круги, расходящиеся по воде. Их распущенные волосы и развевающиеся юбки, упругая трава под их ногами, ветви, шелестящие в утреннем возне, яркая листва, и пятнистые тени от нее на мягкой юной земле, ароматный ветер, веющий над полями и охотно вращающий крылья отдаленной ветряной мельницы, - словом, все, начиная с обеих девушек и кончая далеким пахарем, который пахал на паре коней, так отчетливо выделяясь на фоне неба, точно им кончалось все в мире, - все, казалось, танцевало.
Но вот младшая из танцующих сестер, запыхавшись и весело смеясь, бросилась на скамью передохнуть. Другая прислонилась к ближнему дереву. Бродячие музыканты - арфист и скрипач - умолкли, закончив игру блестящим пассажем, - так они, вероятно, желали показать, что ничуть не устали, хотя, сказать правду, играли они в столь быстром темпе и столь усердствовали, соревнуясь с танцорками, что не выдержали бы и полминуты дольше. С лестниц пчелиным жужжанием донесся гул одобрения, и сборщицы яблок, как пчелы, снова взялись за работу.
Взялись тем усерднее, быть может, что пожилой джентльмен, не кто иной, как сам доктор Джедлер (надо вам знать, что и дом и сад принадлежали доктору Джедлеру, а девушки были его дочерьми), поспешно вышел из дому узнать, что случилось и кто, черт возьми, так расшумелся в его усадьбе, да еще до завтрака. Он был великий философ, этот доктор Джедлер, и недолюбливал музыку.
Художник по свету —
Композитор —
Педагог по речи —
«Битва жизни» — лауреат национальной премии «Золотая Маска» в номинации «Лучший спектакль малой формы».
Спектакль «Битва жизни» по одной из рождественских повестей Чарльза Диккенса в постановке Сергея Женовача – это продолжение поисков театральной выразительности слова, внимательное и проникновенное чтение старинной истории в кругу близких людей у горящего камина.
Сергей Женовач о спектакле: «Я первый раз обращаюсь к прозе Диккенса, для меня этот процесс увлекателен, неожиданен. Хочется обнаружить, найти смысл, природу мышления и игры Диккенса. «Мы судим о времени по переменам внутри человека», – так мыслит Диккенс. Его персонажи проходят сквозь время, и время проходит сквозь них. Они приходят к открытию истин через свои поступки в этом времени».
В репетиционный период коллектив, занятый в спектакле «Битва жизни», побывал в Англии, на родине Чарльза Диккенса. В течение нескольких дней творческой командировки актеры и постановочная команда посетили Дом-музей Диккенса в Лондоне, побывали в графстве Кент, на побережье, где Диккенс с семьей отдыхал летом и где до сих пор сохранился его дачный дом. Побродили по лондоновским улочкам, в том числе и по Адвокатским подворьям – местам действия многих произведений писателя. Не могли, конечно, не заглянуть в «Старый Чеширский сыр», один из старейших пабов, завсегдатаем которого был Диккенс. В этом пабе удивительным образом сохранились дух и атмосфера Лондона 19 века. Художник спектакля Александр Боровский и технический директор театра Андрей Спасскин на блошиных рынках Лондона и его предместий нашли предметы реквизита и костюмов для будущего спектакля.
Запрещено для детей
Спектакль идет 2 часа 40 минут с одним антрактом
Мы благодарим АФК «Система» за помощь в создании спектакля.
БИЛЕТЫ: от 500 до 2200 р.
Начало спектаклей в 19.00.
Чарльз Диккенс
БИТВА ЖИЗНИ
Повесть о любви
Часть первая
Давным-давно, все равно когда, в доблестной Англии, все равно где, разыгралась жестокая битва. Разыгралась она в долгий летний день, когда, волнуясь, зеленели немало полевых цветов, созданных Всемогущей Десницей, чтобы служить благоуханными кубками для росы, почувствовали в тот день, как их блестящие венчики до краев наполнились кровью и, увянув, поникли. Немало насекомых, подражавших своей нежной окраской безобидным листьям и травам, были запятнаны в тот день кровью умирающих людей и, уползая в испуге, оставляли за собой необычные следы. Пестрая бабочка уносила в воздух кровь на краях своих крылышек. Вода в реке стала красной. Истоптанная почва превратилась в трясину, и мутные лужицы, стоявшие в следах человеческих ног и конских копыт, отсвечивали на солнце тем мрачным багровым отблеском.
Не дай нам бог видеть то, что видела луна на этом поле, когда, взойдя над темным гребнем дальних холмов, неясным и расплывчатым от венчавших его деревьев, она поднялась на небо и взглянула на равнину, усеянную людьми, которые лежали теперь, неподвижные, лицом вверх, а некогда, прижавшись к материнской груди, искали взглядом материнских глаз или покоились в сладком сне! Не дай нам бог узнать те тайны, которые услышал зловонный ветер, проносясь над местом, где в тот день сражались люди и где той ночью царили смерть и муки! Не раз сияла одинокая луна над полем битвы, и не раз глядели на него со скорбью звезды; не раз ветры, прилетавшие со всех четырех стран света, веяли над ним, прежде чем исчезли следы сражения.
А они не исчезали долго, но проявлялись лишь в мелочах, ибо Природа, которая выше дурных человеческих страстей, скоро вновь обрела утраченную безмятежность и улыбалась преступному полю битвы, как она улыбалась ему, когда оно было еще невинным. Жаворонки пели над ним в высоте; ласточки носились взад и вперед, камнем падали вниз, скользили по воздуху; тени летящих облаков быстро гнались друг за дружкой по лугам и нивам, по лесу и брюквенному полю, но крышам и колокольне городка, утонувшего в садах, и уплывали в яркую даль, на грань земли и неба, где гасли алые закаты. На полях сеяли хлеб, и он поспевал, и его убирали в житницы; река, некогда багровая от крови, теперь вертела колесо водяной мельницы; пахари, посвистывая, шагали за плугом; косцы и сборщики колосьев спокойно занимались своей работой; овцы и волы паслись на пастбище; мальчишки кричали и перекликались в полях, отпугивая птиц; дым поднимался из деревенских труб; воскресные колокола мирно позванивали; старики жили и умирали; робкие полевые животные и скромные цветы в кустарниках и садах вырастали и гибли в положенные для них сроки; и все это - на страшном, обагренном кровью поле битвы, где тысячи людей пали в великом сражении.
Но вначале среди растущей пшеницы кое-где виднелись густо-зеленые пятна, и люди смотрели на них с ужасом. Год за годом появлялись они на тех же местах, и было известно, что на этих плодородных участках множество людей и коней, погребенных вместе, лежат в удобренной их телами земле. Фермеры, пахавшие эти места, отшатывались при виде кишевших там огромных червей, а снопы, сжатые здесь, много лет называли «снопами битвы» и складывали отдельно, и никто не запомнит, чтобы хоть один такой «сноп битвы» положили вместе с последними собранными с полей снопами и принесли на «Праздник урожая». Долго еще из каждой проведенной здесь борозды появлялись на свет божий осколки оружия. Долго еще стояли на поле битвы израненные деревья; долго валялись на местах ожесточенных схваток обломки срубленных изгородей и разрушенных стен; а на вытоптанных участках не росло ни травинки. Долго еще ни одна деревенская девушка не решалась приколоть к волосам или корсажу цветок с этого поля смерти, - даже самый красивый, - и спустя многие годы люди все еще верили, что ягоды, растущие там, оставляют неестественно темные пятна на срывающей их руке.
И все же годы, хоть и скользили они один за другим так же легко, как летние облака по небу, с течением времени уничтожили даже эти следы давнего побоища и стерли в памяти окрестных жителей предания о нем, пока не стали они как старая сказка, которую смутно вспоминают зимним вечером у камелька, но с каждым годом забывают все более. Там, где полевые цветы и ягоды столько лет росли нетронутыми, теперь были разбиты сады, выстроены дома, и дети играли в войну на лужайках. Израненные деревья давным-давно пошли на дрова, что пылали и трещали в каминах, и наконец сгорели. Темно-зеленые пятна в хлебах были теперь не ярче, чем память о тех, кто лежал под ними в земле. Время от времени лемех плуга все еще выворачивал наружу куски заржавленного металла, но никто уже не мог догадаться, чем были когда-то эти обломки, и нашедшие их недоумевали и спорили об этом между собой. Старый, помятый панцирь и шлем уже так давно висели в церкви над выбеленной аркой, что дряхлый, полуслепой старик, тщетно стараясь рассмотреть их теперь в вышине, вспоминал, как дивился на них еще ребенком. Если б убитые здесь могли ожить на мгновение - каждый в прежнем своем облике и каждый на том месте, где застигла его безвременная смерть, то сотни страшных изувеченных воинов заглянули бы в окна и двери домов; возникли бы у очага мирных жилищ; наполнили бы, как зерном, амбары и житницы; встали бы между младенцем в колыбели и его няней; поплыли бы по реке, закружились бы вокруг мельничных колес, вторглись бы в плодовый сад, завалили бы весь луг и залегли бы грудами среди стогов сена. Так изменилось поле битвы, где тысячи и тысячи людей пали в великом сражении.
Нигде, быть может, оно так не изменилось, как там, где лет за сто до нашего времени, рос небольшой плодовый садик, примыкавший к старому каменному дому с крыльцом, обвитым жимолостью, - садик, где в одно ясное осеннее утро звучали музыка и смех и где две девушки весело танцевали друг с дружкой на траве, а несколько деревенских женщин, стоя на приставных лестницах, собирали яблоки с яблонь, порой отрываясь от работы, чтобы полюбоваться на девушек. Какое это было приятное, веселое, простое зрелище: погожий день, уединенный уголок и две девушки, непосредственные и беспечные, танцующие радостно и беззаботно.
Я думаю, - и, надеюсь, вы согласитесь со мной, - что, если б никто не старался выставлять себя напоказ, мы и сами жили бы лучше, и общение с нами было бы несравненно приятнее для других. Как хорошо было смотреть на этих танцующих девушек! У них не было зрителей, если не считать сборщиц яблок на лестницах. Им было приятно доставлять удовольствие сборщицам, но танцевали они, чтобы доставить удовольствие себе (по крайней так казалось со стороны), и так же невозможно было не восхищаться ими, как им - не танцевать. И как они танцевали!
