Юлия Владимировна Друнина. Родилась 10 мая 1924 года в Москве - умерла 21 ноября 1991 года в Москве. Советская поэтесса, киносценарист. Секретарь Союза писателей СССР и Союза писателей РСФСР. Народный депутат СССР.
Отец - Владимир Павлович Друнин (1879-1942), историк и педагог, работал учителем истории в 1-й московской спецшколе ВВС.
Мать - Матильда Борисовна Друнина (1900-1983), работала в библиотеке и давала уроки музыки.
В школьные годы ее стихотворение «Мы вместе за школьной партой сидели...» было напечатано в «Учительской газете» и передано по радио.
Училась в московской школе № 131, где преподавал её отец.
С началом Великой Отечественной войны, прибавив себе год - во всех её документах впоследствии было написано, что она родилась 10 мая 1924 года - шестнадцатилетняя Юлия Друнина записалась в добровольную санитарную дружину при РОККе (Российское общество Красного Креста). Работала санитаркой в главном госпитале. Окончила курсы медсестёр.
В конце лета 1941 года, с приближением немцев к Москве, была направлена на строительство оборонительных сооружений под Можайском. Там, во время одного из авиа налётов, она потерялась, отстала от своего отряда, и была подобрана группой пехотинцев, которым очень нужна была санитарка. Вместе с ними Юлия Друнина попала в окружение и 13 суток пробиралась к своим по тылам противника.
Осенью 1941 года Юлия Друнина вновь оказалась в Москве и вскоре вместе со школой, в которой директором был её отец, эвакуировалась в Сибирь - в город Заводоуковск, Тюменской области. Ехать в эвакуацию она не хотела и согласилась на отъезд только из-за тяжёлобольного отца, перенёсшего в начале войны инсульт. Отец умер в начале 1942 года на руках дочери после второго удара.
Похоронив отца, Юлия решила, что больше её в эвакуации ничто не держит, и уехала в Хабаровск, где стала курсантом Школы младших авиационных специалистов (ШМАС). Однако техническая наука давалась ей с трудом. Через некоторое время девушкам - младшим авиаспециалистам - объявили, что их вместо отправки в боевые части переводят в женский запасной полк. Узнав о том, что девушек-медиков, в порядке исключения, всё-таки направят в действующую армию, она спешно нашла своё свидетельство об окончании курсов медсестёр и уже через несколько дней получила направление в санитарное управление 2-го Белорусского фронта.
По прибытии на фронт Юлия Друнина получила назначение в 667-й стрелковый полк 218-й стрелковой дивизии. В этом же полку воевала санинструктор Зинаида Самсонова (погибла 27 января 1944 года, посмертно удостоена звания Героя Советского Союза), которой Друнина посвятила одно из самых проникновенных своих стихотворений «Зинка».
В 1943 году Друнина была тяжело ранена - осколок снаряда вошёл в шею слева и застрял всего в паре миллиметров от сонной артерии. Не подозревая о серьёзности ранения, она просто замотала шею бинтами и продолжала работать - спасать других. Скрывала, пока не стало совсем плохо. Очнулась уже в госпитале и там узнала, что была на волосок от смерти.
В госпитале, в 1943 году, она написала своё первое стихотворение о войне, которое вошло во все антологии военной поэзии:
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
После лечения Друнина была признана инвалидом и комиссована. Вернулась в Москву. Попыталась поступить в Литературный институт, но неудачно - её стихи были признаны незрелыми. Не попав в институт, оставаться в Москве Юля не захотела и решила вернуться на фронт. Её признали годной к строевой службе.
Друнина попала в 1038-й самоходный артиллерийский полк 3-го Прибалтийского фронта. Воевала в Псковской области, затем в Прибалтике. В одном из боёв была контужена и 21 ноября 1944 года признана негодной к несению военной службы. Закончила войну в звании старшины медицинской службы. За боевые отличия была награждена орденом Красной звезды и медалью «За отвагу».
Военные воспоминания из личного опыта стали отправной точкой в развитии поэтического мировосприятия Друниной и прошли красной стрелой через ее творчество.
В декабре 1944 года Юлия Друнина снова возвращается в Москву. Несмотря на то, что шла уже середина учебного года, она сразу же пришла в Литературный институт, и стала посещать занятия первого курса. Выгнать инвалида войны никто не решился. Из-за замужества и рождения дочери Юлия пропустила несколько лет учёбы в институте и закончила его только в 1952 году.
В начале 1945 года в журнале «Знамя» была напечатана подборка стихов Юлии Друниной, в 1948 году - стихи «В солдатской шинели». В марте 1947 года Друнина приняла участие в Первом Всесоюзном совещании молодых писателей, была принята в Союз писателей, что поддержало её материально и дало возможность продолжать свою творческую деятельность.
В 1948 году вышла первая книга стихов Юлии Друниной «В солдатской шинели» .
В последующие годы сборники выходили один за другим: в 1955 году - сборник «Разговор с сердцем», в 1958 году - «Ветер с фронта», в 1960 году - «Современники», в 1963 году - «Тревога» и другие сборники.
В 1967 году Друнина побывала в Германии, в Западном Берлине.
В 1970-е годы выходят сборники: «В двух измерениях», «Я родом не из детства», «Окопная звезда», «Не бывает любви несчастливой» и другие. В 1980 году - «Бабье лето», в 1983 году - «Солнце - на лето». Среди немногих прозаических произведений Друниной - повесть «Алиска» (1973), автобиографическая повесть «С тех вершин...» (1979), публицистика.
В 1954 году Юлия Друнина поступила на сценарные курсы при Союзе кинематографистов.
В 1990 году стала депутатом Верховного Совета СССР, много выступала в периодической печати не только со стихами, но и с публицистическими статьями, в которых с тревогой писала о том, как неоднозначно проходит перестройка, как у многих людей происходит девальвация высоко ценимых ею моральных и гражданских ценностей. На вопрос, зачем она баллотировалась в депутаты, Друнина однажды ответила: «Единственное, что меня побудило это сделать, - желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане».
Однако разочаровавшись в полезности этой деятельности и поняв, что сделать ничего существенного не сможет, вышла из депутатского корпуса. В августе 1991 года (во время путча ГКЧП) участвовала в защите Белого Дома. В беседе с одним из депутатов объяснила свой приход желанием защитить Ельцина.
Самоубийство Юлии Друниной
Основной причиной самоубийства стало крушение общественных идеалов и развал страны.
В предсмертной записке Друнина писала: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл».
Перед самоубийством она написала стихотворение «Судный час» :
Покрывается сердце инеем -
Очень холодно в судный час...
А у вас глаза как у инока -
Я таких не встречала глаз.
Ухожу, нету сил. Лишь издали
(Всё ж, крещёная!) помолюсь
За таких вот, как вы, - за избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
Юлия Друнина не смогла смириться с происходящим в стране, поэтому завела свой Москвич в гараже и отравилась газом из выхлопной трубы. На входной двери дачи (где в гараже она отравилась выхлопными газами автомобиля) Друнина оставила записку, обращённую к зятю: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию и вскройте гараж».
В предсмертной записке она просила похоронить её возле мужа, известного драматурга Алексея Каплера. В своё время Друнина и Каплер отдыхали в Коктебеле и ходили по 25 километров в Старый Крым. Поэтому Друнина похоронила его на Старокрымском кладбище».
Личная жизнь Юлии Друниной:
Первый муж - Николай Константинович Старшинов (1924-1998), русский советский поэт и переводчик, представитель фронтового поколения советских поэтов. Познакомились в Литературном институте, он был ее однокурсником, фронтовиком, комиссованным по ранению. Поженились в 1944 году. Оформили развод в 1960 году, хотя де-факто брак распался раньше.
В браке в 1946 году родилась дочь Елена.
Внучка - Александра (1971 г.р.), трое правнуков.
Второй муж - (1903-1979), советский режиссер, сценарист, актер, педагог, ведущий программы «Кинопанорама», заслуженный деятель искусств РСФСР. Познакомились в 1954 году - Друнина была его ученицей. Между ними начались отношения, хотя оба были в браке. В 1960 году поженились.
Супружество Каплера и Друниной, продлившееся 19 лет, было очень счастливым. Юлия посвятила мужу, своей любви к нему, огромное количество стихов - хотя и меньше, чем о войне, но больше, чем о чём бы то ни было другом. Смерть Каплера в 1979 году так и осталась для Друниной невосполнимой утратой.
Стихи Юлии Друниной:
А я для вас неуязвима
Бабы
Баллада о десанте
Бежала от морозов - вот беда
Без паники встречаю шквал
Белый флаг
Били молнии. Тучи вились
Бинты
Болдинская осень
Большой ребёнок ты
В семнадцать совсем уже были мы взрослые
В слепом неистовстве металла
В школе
Веет чем-то родным и древним
"Великий" - поэт называет поэта
Во все века
Во второй половине двадцатого века
Все говорим: "Бережем тех, кого любим, очень"
Все грущу о шинели
Все зачеркнуть. И все начать сначала
Геологиня
Да, многое в сердцах у нас умрет
Два вечера
Доброта
Дочери
Друня
Елка
Есть время любить, есть - писать о любви
Есть круги рая
Есть праздники, что навсегда с тобой
Ждала тебя
Жизнь моя не катилась величавой рекою
Жизнь поэта, ты - отчаянный аллюр
За утратою - утрата
Забытая тетрадь. Истертые листы...
Закрутила меня, завертела Москва
Запас прочности
Зинка
И когда я бежать попыталась из плена
И не было встреч, а разлука
И откуда вдруг берутся силы
Как мы чисто, как весело жили с тобой!
Как объяснить слепому
Капели, капели звенят в январе
Качается рожь несжатая
Когда стояла у подножья
Комбат
Кто-то плачет, кто-то злобно стонет
Ливень
Любовь не измеряют стажем
Любовь ушла
Мне близки армейские законы
Мой отец
Мужество
Мы любовь свою схоронили
На носилках, около сарая
На улице Десантников живу
Наказ дочери
Не бывает любви несчастной
Не встречайтесь с первою любовью
Не знаю, где я нежности училась
Недостойно сражаться с тобою
Нет, это не заслуга, а удача
О, Россия!
От имени павших
Памяти Вероники Тушновой
Пахнет лето земляникой спелой
Пожилых не помню на войне
Позови меня
Полжизни мы теряем из-за спешки
Пусть больно, пусть очень больно
Сочетание
Стал холоден мой тёплый старый дом
Стало зрение сердца острее
Стареют не только от прожитых лет
Старый Крым
Степной Крым
Судный час
Теперь не умирают от любви
Ты - рядом
Ты вернешься
Ты должна!
Ты разлюбишь меня...
Убивали молодость мою
Хорошо молодое лицо
Целовались
Чтоб человек от стужи не застыл
Я люблю тебя злого, в азарте работы
Я музу бедную безбожно все время дергаю
Я порою себя ощущаю связной
Я принесла домой с фронтов России
Я родом не из детства - из войны
Я только раз видала рукопашный
Награды и премии Юлии Друниной:
Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1975) - за книгу стихов «Не бывает любви несчастливой» (1973);
Орден Отечественной войны 1-й степени (11 марта 1985);
Два ордена Трудового Красного Знамени (8 мая 1974, 8 мая 1984);
Орден Красной Звезды (15 октября 1944);
Орден «Знак Почёта» (28 октября 1967);
Медаль «За отвагу» (23 января 1944);
Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»;
Серебряная медаль имени А. А. Фадеева (1973)
Юлия Владимировна Друнина относится к поколению поэтов-фронтовиков, чьё поэтическое становление совпало с военным лихолетьем. Основная тема её творчества – стихи о Великой Отечественной. И хоть писал в своё время Сергей Есенин: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи», – Юлия Друнина войну разглядеть сумела. Находясь на передовой, в самом пекле, в окопах – зримо увидела её страшное, воистину «не женское лицо»… И поведала читателям всё, что пережила, прочувствовала и осмыслила. Первое стихотворение о войне она написала в госпитале в 1943 году, после тяжёлого ранения: осколок снаряда вошёл в шею и застрял возле сонной артерии.
Я столько раз видала рукопашный,
Раз – наяву. И сотни раз – во сне…
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Впоследствии оно вошло во многие антологии военной поэзии. Юлия Друнина рассказывала историю его создания: «В конце сентября дивизия оказалась в кольце… Двадцать три человека вырвались из окружения и ушли в дремучие можайские леса. Про судьбу других не знаю… Через три года, на госпитальной койке я напишу длинное вялое стихотворение о том, как происходил этот прорыв…». В результате кропотливой работы, из пятидесяти с лишним строк в окончательном варианте осталось всего четыре.
Впрочем, не только это стихотворение Друниной отличает предельная сжатость, краткость, говорящие о большом таланте. Многие её произведения о войне лаконичны, точны и ёмки. По накалу чувств, по глубине мыслей и переживаний не уступают приведённому выше. Здесь, что ни стихотворение – то маленький шедевр:
Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы – девчата,
Похожие на парней…
В этом же ряду можно отметить стихотворения «Трубы. Пепел ещё горячий…», «Целовались. Плакали и пели…», «Штрафной батальон», «Через щель маскировки утро…», «Постирушка», «Приходит мокрая заря…».
В других стихах фронтового цикла молодой, начинающий поэт Юлия Друнина размышляет о предвоенном времени, о беспечной школьной юности: «Я ушла из детства в грязную теплушку, / В эшелон пехоты, в санитарный взвод». Ещё задолго до войны Юлия увлекалась поэзией, начала писать стихи в одиннадцать лет. Посещала литературную студию. Писала подражательные стихи в основном о «неземной» любви, об экзотической природе дальних стран, о замках, рыцарях, «прекрасных дамах», ковбоях, кабацких забулдыгах и прочей псевдоромантической публике. Как вспоминала сама Друнина, – это был «коктейль из Блока, Майна Рида и Есенина». Впоследствии в её творчестве проскальзывали мотивы юношеских романтических увлечений: «Ах, донкихоты как вы ни смелы, / Геройства ваши – темы для острот. / И все-таки, да здравствуют орлы, / Бросающиеся на самолет!» («Орлы»); «Истосковалась я / По благородству – / Да мушкетёры / Сделались не те…» («Истосковалась я…»). Отголоски юношеских пристрастий отразились и в военных стихах. В том же стихотворении «Я ушла из детства…» она пишет:
Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»…
Здесь проявилась ещё одна характерная черта её поэтического почерка: предельная искренность, правдивость и откровенность. Да и как она могла написать иначе, если в атаке солдаты кричали не только: «За Родину! За Сталина!». Когда вплотную сшибались в жестокой рукопашной с озверелым врагом, – высокопарные речи и лозунги улетучивались из головы и оставалось только исконно русское, глубинное, родовое. Это самое «мать» «перемать»… Здесь Юлия Друнина задолго до так называемых перестроечных «разоблачителей» показала неприкрытую плакатными призывами, лишённую блестящего глянца идеологии, обыкновенную окопную правду войны. Как в известной небольшой поэме «Зинка»: «С каждым днём становилось горше. / Шли без митингов и знамён...»
Эта поэма считается одним из самых лучших произведений Друниной о войне. Она посвятила её своей подруге, санинструктору 667-го стрелкового полка Зинаиде Самсоновой, которая погибла в 1944 году. Посмертно удостоена звания Героя Советского Союза. Поэма начинается с картинки солдатского ночного привала: «Мы легли у разбитой ели. / Ждём, когда же начнёт светлеть. / Под шинелью вдвоём теплее / На продрогшей, гнилой земле». Лежат и беседуют две фронтовые подруги, вчерашние десятиклассницы. Бодрствуют не потому, что спать не хочется, нет, просто – не уснёшь от холода. Подруга лирической героини, Зинаида, делится сокровенным: «– Знаешь, Юлька, я – против грусти, / Но сегодня она не в счёт. / Дома, в яблочном захолустье, / Мама, мамка моя живёт. / У тебя есть друзья, любимый, / У меня – лишь она одна…». Отогревшихся еле-еле подруг поднимает «нежданный приказ» – «Вперёд!» И снова – марш, жестокие кровопролитные схватки. Батальон попадает в окружение, и Зинка погибает в бою. Подруга укрывает её тело своей шинелью. Щемяще горько звучат заключительные строки, когда Юлька, мысленно разговаривая с мёртвой подругой, вспоминает о её матери:
…И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
– Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала.
Произведение написано простым, бесхитростным, без вычурных поэтических наворотов, стихом. Ритмика немного напоминает манеру Николая Тихонова, а стиль – Александра Твардовского. Образы у Друниной яркие, сочные, запоминающиеся: «продрогшая, гнилая земля», «яблочное захолустье», «светлокосый солдат», «чёрная рожь», «смертные рубежи».
О суровой правде войны, о своеобразной окопной справедливости, о долге, верности присяге, о чести боевого русского офицера, – стихотворение «Комбат». Оно вряд ли оставит кого-нибудь равнодушным, потому что автор сумел передать исконную сущность «загадочной» русской души: суровой, бескомпромиссной, но и доброй, всепрощающей одновременно:
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули –
Всегда стрелял без промаха комбат…
Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что… смертью храбрых пали их сыны.
И сотни раз письмо читала людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!
В конце 1944 года, комиссованная из армии после контузии, Юлия Друнина вернулась в Москву и стала посещать лекции в Литературном институте. Вскоре была зачислена на первый курс. В начале победного сорок пятого в журнале «Знамя» была напечатана подборка её стихов. В марте 1947 года Друнина приняла участие в Первом Всесоюзном совещании молодых писателей, была принята в Союз писателей. В 1948 году вышла её первая книга стихов «В солдатской шинели». Название пришло, думаю, не случайно. Это был символический по тем временам образ: демобилизованные из армии фронтовики, за неимением гражданской одежды, продолжали ходить в форме. У Юлии Друниной есть стихотворение на эту тему:
Я принесла домой с фронтов России
Весёлое презрение к тряпью –
Как норковую шубку, я носила
Шинельку обгоревшую свою.
И если русские писатели XIX века, как образно выразился Ф. Достоевский, вышли из гоголевской «Шинели», то советские поэты военного поколения, несомненно, вышли из шинели солдатской.
Но не только «презрение к тряпью» принесла Друнина с войны, но и к человеческим порокам и недостаткам, – к дельцам и приспособленцам, пролезшим в «Храм Поэзии». «Надо гнать торгашей из храма», – проводит она аналогию с Новым Заветом. И опять на первом месте у неё пример военного поколения: «Тем, кто шёл на войну / В шестнадцать, / Странно трусом стать / В шестьдесят…» («Много званых…»). В стихотворении «Окопная звезда» Друнина описывает своё возвращение с фронта в мирную жизнь, в которую никак не может вписаться. Ведь здесь совсем не нужны всё её окопные навыки. Она не принимает мещанства с его высокомерным «престижем» («Мещанское жирное слово…»), болеет душой за экологию и гибнущую под рукой неразумного человека природу («Прорежен парк…»), сострадает «меньшим братьям», животным. Показательно в этом отношении стихотворение «Зверинец». «Не люблю зоопарки, / Словно концлагеря», – с горечью признаётся Юлия Друнина.
Замечает она не только частности, но и глобальные недостатки системы. В этом отношении весьма показательно большое стихотворение «В тундре», написанное в форме аллегории, за которой, однако, явно проглядывают реалии бывшей социалистической системы. Теперь её принято называть тоталитарной. «Смирны, как любое стадо: / Под палкой не первый год. / И много ли стаду надо? / Потуже набить живот», – описывает автор стадо оленей, которое гонит пастух чукча по снегам далеко от человеческого жилья. Но как всё узнаваемо точно, как правдиво и смело. Даже не верится, что написано стихотворение в 1973 году.
Между тем Юлию Друнину широко печатали. Книги выходили одна за другой: в 1955 году – сборник «Разговор с сердцем», в 1958 году – «Ветер с фронта», в 1960 году – «Современники», в 1963 году – «Тревога». В 1970-е годы – сборники: «В двух измерениях», «Я родом не из детства», «Окопная звезда», «Не бывает любви несчастливой» и другие. В 1980 году – «Бабье лето», в 1983 году – «Солнце – на лето». Среди немногих прозаических произведений Друниной – повесть «Алиска» (1973), автобиографическая повесть «С тех вершин…» (1979).
После войны в творчестве Друниной появились новые темы, но все они в той или иной мере всё равно связаны с прошедшей войной, которая лично для неё не закончится никогда. «Всё грущу о шинели, / Вижу дымные сны – / Нет, меня не сумели / Возвратить из Войны», – напишет она с предельной откровенностью. Контраст и глубокая пропасть между войной и мирным временем ярко показаны в стихотворении «Два вечера»: «…Неужель спала ты на снегу, / Автомат пристроив в головах? / Понимаешь, просто не могу / Я тебя представить в сапогах!..» – признаётся парень лирической героине. И тут перед её мысленным взором всплывает совершенно иная картина: падает снег, бьют вражеские миномёты. И другой парень, чем-то похожий на этого, затянутый в серую солдатскую шинель, ей говорит:
– Вот, лежим и мёрзнем на снегу,
Будто и не жили в городах...
Я тебя представить не могу
В туфлях на высоких каблуках...
Юлия Друнина и дальше, в долгожданное мирное время всё меряет теми же фронтовыми мерками: «Защити меня, бруствер надёжный / Бруствер письменного стола» («Работа»). «Я порою себя ощущаю связной / Между теми, кто жив / И кто отнят войной» («Я порою себя ощущаю связной…»). «Мой передний край – / Всю жизнь на нём / Быть тому, / Кто числится в поэтах» («Пожилых не помню на войне…»). «Я в армии Поэзии / Солдатом / Сражаться до последнего / Хочу» («Нет, не мечтали…»). «…Ещё становятся бинтами строки / Для раненых, для обожжённых душ» («Старый поэт»). «С нестерпимым грохотом по мне / Проползают годы, словно танки…» («Запорола сердце, как мотор…»). Даже в стихах о природе поэт использует привычные фронтовые образы: «Не остановишь осени. / И всё же / Сражаться лето будет до конца» («Сегодня схватка осени и лета…»); «Пересвист птичьих раций» («Февральское»).
Тема войны – несомненно, стержневая в гражданственном творчестве Друниной, неразрывно связана с лирическими размышлениями о Родине. Но у поэта почти нет стихов о так называемой малой родине, где она родилась и выросла. У неё малая родина, Москва, органично сливается с общей для всех, большой Родиной, Россией, за которую она сражалась в годы войны. Так проникновенно написать о ней могла только Юлия Друнина: «О, Россия! / С нелегкой судьбою страна… / У меня ты, Россия, / Как сердце, одна. / Я и другу скажу, / Я скажу и врагу – / Без тебя, / Как без сердца, / Прожить не смогу…». В горькие минуты надлома и разочарований она признаётся: «И откуда / Вдруг берутся силы / В час, когда / В душе черным-черно?.. / Если б я / Была не дочь России, / Опустила руки бы давно…».
Важное место в её жизни и творчестве занимает любовь. О своих чувствах Друнина пишет с таким же яростным душевным надрывом, как и о войне: «Снова сердце / К сердцу прикипело – / Только с кровью / Можно оторвать» («Пахнет лето…»). «Не бывает любви несчастливой, – заявляет она в другом стихотворении, твёрдо веря в это и стараясь уверить других. – Не бывает… / Не бойтесь попасть / В эпицентр сверхмощного взрыва, / Что зовут «безнадёжная страсть». А вот ещё одно не менее страстное откровение: «Что любят единожды – бредни, / Внимательней в судьбы всмотрись. / От первой любви до последней / У каждого целая жизнь». Она бескомпромиссна в любых обстоятельствах и, если любовь проходит, для Друниной здесь выбора нет: «Одиночество страшно вдвоём, / Лучше попросту быть одинокой…» (Двое рядом притихли в ночи…»). А вот пронзительные строки из, несомненно, лучшего стихотворения о любви «Ты – рядом», посвящённого мужу Алексею Каплеру:
Ты – рядом, и всё прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.
После смерти любимого мужа, у неё происходит страшный душевный надрыв: «Не так-то просто умереть, / Живу, себя казня, / Как видно, / Разводящий – Смерть – / Забыла про меня…» («Вдова»).
Друнина много размышляет о разных поколениях, по-своему решая извечную проблему отцов и детей. Но она не противопоставляет себя – им, не завидует их молодости, силе, красоте, возможностям. Умудрённая фронтовым опытом, рано повзрослевшая, повидавшая жизнь, взглянувшая в холодные глаза смерти, она понимает: у каждого поколения своя судьба и своя сверхзадача. И потому у неё складываются такие запоминающиеся строки: «И шла наша молодость / К Маю / По самой Великой войне. / Я зависти к юным / Не знаю – / Пускай позавидуют мне!».
Она до конца остаётся верна себе, своим довоенные вкусам и пристрастиям. Не взирая на то, что в данный момент модно и престижно. Несколько холодна к увлечению молодёжи западной эстрадной музыкой: «На душе / Торжественно и чисто, / Словно Вечный / В ней зажгли огонь… / Хорошо, / Что не вопит транзистор, / А рыдает / Старая гармонь».
Друнина с юношеской непосредственностью не устаёт удивляться новым реалиям изменившегося мира. Разглядывая встречных современных девушек, невольно проводит аналогию: «Неужто такими были / И мы в сорок первый год?..» («Легка. По-цыгански гордо …»). Поэт не осуждает современное поколение, у которого уже новые кумиры, увлечения, взгляды и склонности. Вспоминает свою довоенную юность: «Мы сами пижонками / Слыли когда-то, / А время пришло – / Уходили в солдаты!» («Девчонка что надо!»). Постепенно к ней приходит понимание взрослости, и хоть душа не может с этим смириться, на бумагу выплёскиваются горькие слова: «Скажи мне, детство, / Разве не вчера / Гуляла я в пальтишке до колена? / А нынче дети нашего двора / Меня зовут с почтеньем «мама Лены» («Дочери»).
Она не то чтобы не принимает современность, особенно ту, чуждую военному поколению, которая, словно грозовая туча, наползла на страну с Запада в конце восьмидесятых. Она её зачастую не понимает, в душе оставаясь всё тем же, затянутым в серую армейскую шинель, «светлокосым солдатом». Несмотря ни на что, Друнина была сильным и мужественным человеком. На недоброжелателей и врагов, которые у женщины с таким волевым, жёстким, можно сказать мужским, бескомпромиссным характером, несомненно, были, не злилась: «Враги мне только помогают – / Ругань / Всегда воспринимала / Как хвалу». В горькие минуты бед и разочарований, она находила в себе силы продолжать жить и радоваться жизни, какой бы она не была: «…Я никогда от боли не кричу. / Пока живу – борюсь. / Меня счастливей нету, / Меня задуть / Не смогут, как свечу».
И это были не просто слова. Её слова никогда не расходились с делом. В августе 1991 года Юлия Друнина, искренне поверив в перестройку, вместе с другими защищала Белый дом. С болью восприняла развал Советского Союза. Но душевный надлом произошёл гораздо раньше, ещё в 1979, когда умер любимый муж, известный сценарист, кинорежиссёр, актёр и телеведущий Алексей Каплер. Распад страны и крушение советских идеалов, за которые её поколение проливало кровь на фронтах Великой Отечественной, только подлили масла в огонь.
Юлия Друнина трагически ушла из жизни, покончив с собой 20 ноября 1991 года. Перед смертью она подготовила последний сборник стихов, с символическим названием «Судный час». Своеобразное поэтическое завещание:
…Ухожу, нету сил. Лишь издали
(Всё ж крещёная!) помолюсь
За таких вот, как вы, – за избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
Друнина Юлия Владимировна – советская поэтесса и общественный деятель (1924 - 1991 гг). За свою долгую жизнь она увидела войну, радости и стабильность «застойных 70-х», разочарования перестройки. Она ушла из жизни от того, что не смогла пережить "ломку" традиционных ценностей советского человека в конце 1980х годов.
Творчество Юлии Друниной
Юлия Друнина начала пробовать перо в начале второго десятка жизни. В конце 1930-х годов ее стихотворение «Мы вместе за школьной партой сидели» на одном из литературных конкурсов было признано лучшим и напечатано в издании «Учительская газета» и передано по радио.
Осенью 1941 будущая поэтесса записалась в добровольную санитарную дружину и отправилась на фронт в качестве санинструктора. Тогда же, по свидетельству самой поэтессы, она "приписала" себе 1 год. За время войны Юлия Владимировна прошла путь от рядового санинструктора до старшины медицинской службы. За службу в армии Юлия Друнина была награждена: Орденами Красной Звезды, Отечественной Войны 1й степени, а также 3 медалями. Под действием фронтовых впечатлений она написала множество небольших, но очень эмоциональных стихотворений о войне.
Одно из самых известных стихотворений поэтессы стало «Я только раз видала рукопашный», которые было напечатано во многих книгах о войне.
Я только раз видала рукопашный,
Раз - наяву. И сотни раз - во сне...
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Также широко известны сборники «Ветер с фронта», «В солдатской шинели», «Я родом не из детства», «Окопная звезда». После кончины поэтессы были изданы книги стихов «Судный час», «Мир до невозможности запутан».
Только в 50е-70е годы произведения Юлии Друниной стали печататься и издаваться в сборниках. Основными темами стихов были война, любовь к мужу, восхищение природой. Кроме написания собственных, Юлия Владимировна переводила стихи болгарских, казахских, татарских поэтов.
Произведения поэтессы публиковались в отдельных книгах и в советской прессе: газете «Литературные новости», журнале «Знамя».
Послевоенные годы
После возвращения с фронта и получения инвалидности в 1944 году она просто стала посещать лекции Литературного института, и никто не посмел выгнать калеку-фронтовика. В 1954 поэтесса окончила сценарные курсы при Союзе Кинематографистов. Во время обучения познакомилась со вторым мужем – А. Капплером.
В 1967 Друнина побывала в ГДР и ФРГ, Западном Берлине. В ответах на вопросы немецких журналистов утверждала, что весь смысл войны для граждан СССР был в защите женственности и материнства.
В 70е годы Юлия Друнина написала повести «Алиска» и «С тех вершин». Последнее произведение написано на основе собственных впечатлений.
В 80е годы она выступала в советской прессе с публицистическими статьями, в которых описывала свою тревогу по поводу неудач перестроечного периода, ломки системы ценностей. Также поэтесса защищала права Советской Армии, ветеранов Великой Отечественной Войны и войны в Афганистане.
В 1947 году Юлия Друнина стала членом союза писателей СССР, в 1985 – секретарем правления этой организации. Также входила в редакционную коллегию (с 1990 года общественного совета) издания «Литературная газета».
В 1990 году поэтесса была избрана в Верховный Совет СССР. В середине 1991 сложила с себя депутатские полномочия по причине того, что поняла бесполезность выполнения функций представителя народа.
За литературную деятельность она была удостоена:
- Государственной премии РСФСР имени М. Горького,
- Серебряной медали имени А.А. Фадеева,
- 2х орденов Трудового Красного знамени и 1 ордена «Знак почета».
Юлия Владимировна Друнина (10 мая 1924 – 21 ноября 1991) – советская поэтесса, обладательница множества военных наград, а также Народный депутат СССР.
Детство
Юлия Владимировна родилась 10 мая в Москве, в бедной семье. Её отец был учителем истории и в течение долгого времени проработал в первой Московской спецшколе ВВС, где его любили, ценили и уважали как опытного педагога и просто хорошего человека.
Мать Юлии занималась музыкой. В разные годы она была аккомпаниатором, затем преподавала на музыкальных курсах, которые были предназначены как для детей, так и для взрослых.
С самого раннего детства Юлия не сомневалась в том, что в будущем её профессия обязательно будет творческой и связанной с литературой. Несмотря на бедность семьи и плачевное финансовое состояние, она часто ходила с родителями в театры и любила писать стихи, в которых отражала свои чувства и эмоции. При этом складывать слова и находить рифмы в строках получалось у девочки быстро и легко, поэтому родители прочили ей великое будущее.
Когда малышке пришло время идти в школу, отец забрал её в свой класс. На тот момент он как раз был классным руководителем. Однако в школе девочка чувствовала себя неуютно. Толпы учеников, постоянный смех и крики учителей и учащихся – всё это так разнилось с её любимыми книгами, которые всегда были тихими и увлекательными. Но, благодаря отцу, Юлия освоилась в новом коллективе и даже нашла себе верных друзей и подруг, с которыми не расставалась на протяжении всей жизни.
К слову, именно будучи школьницей, Юлия Друнина сочиняет своё первое стихотворение «Мы вместе за школьной партой сидели…». Произведение выходит наредкость хорошим и интересным, поэтому отец добивается участия своей дочери в школьном поэтическом конкурсе, который та с легкостью выигрывает. Вместе с этим, победа помогает Друниной стать более уверенным в себе человеком. А стихотворение, однажды прочтенное ею на творческом вечере-конкурсе, позже публикуется в «Учительской газете», а затем в течение месяца передается по радио в одной из рубрик.
Юность
После окончания средней школы Юля подделывает документы, исправляя в них дату своего рождения и, «будучи совершеннолетней», идет в Районное общество Красного Креста, где начинает работать санитаркой. Этот период времени отмечен ею самой как наиболее трудный и тяжелый даже не потому, что приходилось постоянно работать без перерыва, а из-за горечи потерь, страшных воспоминаний и, конечно же, постоянных авиаударов, которые сотрясали стены учреждения ежечасно.
В 1941 году, когда немецкие войска подошли вплотную к Москве, Юлия Друнина вместе с группой таких же санитарок была отправлена на строительство оборонительных сооружений под Можайском. Но в пути группа попала под обстрел, из-за чего половина девушек была сразу же убита, а Юлия, получив среднюю степень контузии, отстала от уцелевших санитарок и не смогла добраться до места назначения. К счастью, вымотанную и голодную, её подобрала группа пехотинцев, которые на тот момент несли потери и нуждались в помощи медика. С ними она продолжает бороться за свободу родной страны, попадает в окружение и даже скрывается от врагов, передвигаясь к своим под покровом темноты.
Осенью 1941 года Юлия благополучно возвращается в родной город к отцу и узнает о том, что полгода назад он тяжело перенес инсульт. Несмотря на то, что мужчина остался жив и не был парализован, его иммунная система сильно ослабла, в результате чего он начинает всё чаще болеть. В это же время школу, где работает отец Юлии, эвакуируют в Сибирь. Поэтесса следует за родным человеком и тоже скрывается в надежном убежище, продолжая писать стихи об этих чудовищных временах. Но спустя год отец умирает после тяжелой болезни, а девушка, понимая, что уже ничто не держит её в Сибири, уезжает в Хабаровск.
После окончания Второй Мировой войны Друнина безуспешно пытается поступить в Литературный институт, но комиссия называет её стихотворения незрелыми и лишенными смысла, поэтому в поступлении ей отказывают. Но, несмотря на это, Юля продолжает писать и публиковать свои стихотворения практически до последних месяцев жизни. Её перу принадлежат такие произведения, как «В солдатской шинели» (1948), «Ветер с фронта» (1958), «Тревога» (1963) и многие другие.
Личная жизнь
По словам библиографов, еще до появления в её жизни первого супруга Юлия уже была влюблена в боевого командира, о котором присутствует упоминание в нескольких её стихотворениях. Его имя и фамилия доподлинно неизвестны, однако существует версия о том, что Юля познакомилась с Комбатом (именно так она называет его в произведениях) в тот самый момент, когда её подобрали пехотинцы. Она посвящает Комбату самые нежные строки, воспевая его героизм и невероятную красоту. Но опять-таки, исходя из произведений, Комбат подрывается на мине спустя несколько месяцев после встречи с поэтессой в одной из своих последних вылазок в тыл врага.
В 1944 году, когда Друнина пытается поступить в Литературный институт, она встречает студента одного из факультетов и своего будущего мужа, начинающего поэта Николая Старшинова. После двух лет совместной жизни в гражданском браке Николай делает Юлии предложение. У пары рождается девочка Елена. Но в 1960 году брак распадается из-за постоянных ссор супругов, а также факта измены со стороны жены.
Решив, что больше не может мириться с бедностью, Юлия заявляет мужу о своей измене, забирает дочку и уходит к известному режиссеру Алексею Каплеру. По словам самой поэтессы, их любовь была чем-то свыше, поэтому, когда в 1979 году муж внезапно умирает, Друнина надолго закрывается от мира и не желает общаться ни с кем, кроме собственной дочери.
Она сказала о себе: "Я родом не из детства, из войны..." И это казалось правдой. Будто не было детства. Будто сразу - война, первое и самое яркое впечатление жизни. Как у других - любовь.
У Юлии Друниной тоже была любовь. Но война заслоняла все. Большая часть ее стихов - на военную тему, и эта тема просверкивала неожиданно в творчестве поэтессы и через двадцать, и через тридцать, и через сорок лет после войны. Война пробудила когда-то ее душу - и бередила память до последнего дня, когда поэтесса сама решила, что пора уходить...
Юлия Друнина родилась 10 мая 1924 года, в Москве, в интеллигентной семье: отец - учитель истории Владимир Друнин, мать - Матильда Борисовна, работала в библиотеке и давала уроки музыки. Жили в коммуналке. Жили бедно. Но дочь с самых ранних лет приобщали к культуре. Читала девочка много, отец давал ей классиков, от Гомера до Достоевского, сама она, правда, тянулась к Дюма и Чарской - у них находила ту запредельную отвагу и искренность чувств, которые классиками никогда не описывались, как нечто в реальной жизни невозможное. Но Юля Друнина верила что возможно - все. Все ее поколение верило. И жизнью своей все они доказали: действительно - все возможно... Надо только в это верить.
Быть девочкой Юле ужасно не нравилось. Она дружила с мальчишками, играла в войну, ненавидела бантики и всякие украшения настолько, что однажды из чувства протеста отстригла огромный бант вместе с хвостиком, на который его повязали: семья ждала гостей и Матильда Борисовна решила приукрасить дочку, но в результате пришлось срочно вести ее в парикмахерскую и стричь под мальчика... Больше бантиков ей не завязывали. Вообще - с мамой у Юли были сложные отношения всю жизнь. Уж очень разное у них было мнение относительно того, какой следует быть девочке, девушке, женщине... Матильда Борисовна считала, что женственной, кокетливой и нежной, а Юля видела своим идеалом кавалерист-девицу Надежду Дурову, а высшими качествами почитала безграничную отвагу, верность клятве и упорство в достижении цели - разумеется, самой высокой цели, которую только можно себе избрать!
В 1931 году Юля поступила в школу. Стихи писала уже тогда. Посещала литературную студию при Центральном Доме Художественного воспитания детей, помещавшуюся в здании Театра юного зрителя. В конце 30-х годов участвовала в конкурсе на лучшее стихотворение. В результате, стихотворение «Мы вместе за школьной партой сидели...» было напечатано в «Учительской газете» и передано по радио. Отец Юли тоже писал стихи и издал несколько брошюр, в том числе о Тарасе Шевченко. И он, сам как поэт не состоявшись, не верил в литературное призвание дочери. Позже она вспоминала: «И никогда я не сомневалась, что буду литератором. Меня не могли поколебать ни серьезные доводы, ни ядовитые насмешки отца, пытающегося уберечь дочь от жестоких разочарований. Он-то знал, что на Парнас пробиваются единицы. Почему я должна быть в их числе?..» К сожалению, отец не дожил до настоящего литературного успеха Юли. И она сокрушалась об этом всю жизнь - она была все-таки папиной дочкой, а не маминой, она боготворила отца...
Как и все ее поколение, Юля мечтала о подвигах и отчаянно жалела о том, что сама еще так молода, что ни в чем не может поучаствовать, ей казалось, что все самое главное проходит мимо: «Спасение челюскинцев, тревога за плутающую в тайге Марину Раскову, покорение полюса, Испания - вот чем жили мы в детстве. И огорчались, что родились слишком поздно... Удивительное поколение! Вполне закономерно, что в трагическом сорок первом оно стало поколением добровольцев...». Она была из одного поколения с молодогвардейцами и Зоей Космодемьянской. Она была так же светла, наивна и изначально готова к подвигу и даже к гибели во имя Родины, как и они. В поэме «Памяти Клары Давидюк», посвященной радистке, погибшей в тылу врага, героически и романтически подорвавшей одной гранатой себя и своего смертельно раненного возлюбленного на глазах у группы фашистов, Юлия Друнина написала - ну, совершенно как бы про себя:
Застенчивость. Тургеневские косы.
Влюбленность в книги, звезды, тишину.
Но отрочество поездом с откоса
Вдруг покатилось с грохотом в войну...
Она как раз закончила школу, когда грянула война. Конечно, сразу бросилась с военкомат. И конечно, ее попросту прогнали: ведь ей едва исполнилось семнадцать! А на фронт брали с восемнадцати лет. Это было ужасно обидно, ведь тогда, в июне-июле 1941 года, шестнадцатилетние и семнадцатилетние боялись, что война окончится раньше, чем они успеют в ней поучаствовать... Юля завидовала тем девушкам, кто был старше ее на год и значит - мог попасть на фронт: в санинструкторы, в стрелковые батальоны, в авиацию, в радистки.
Какие удивительные лица
Военкоматы видели тогда!
Текла красавиц юных череда <...>
Все шли и шли они -
Из средней школы,
С филфаков,
Из МЭИ и из МАИ,
Цвет юности,
Элита комсомола,
Тургеневские девушки мои!
Она и сама была совершенно тургеневской девушкой. Книжной. Романтической. Она, кажется даже не подозревала, что в жизни существует жестокость, грубость, грязь... И всего этого ей пришлось хлебнуть с лихвою.
В начале войны, по совету отца, она работала санитаркой в глазном госпитале в Москве. Набиралась опыта для будущей работы в военных госпиталях. Окончила курсы медсестер. Немцы рвались к столице - к концу лета Юле пришлось оставить госпиталь и идти рыть окопы. Там, во время одного из авионалетов, она потерялась, отстала от своего отряда, и ее подобрала группа пехотинцев, которым была очень нужна санитарка. Юля умела перевязывать... Правда, она с самого детства ужасно боялась крови, ей дурно становилось при виде даже крохотной ранки... Но комсомолка должна была воспитывать в себе железную волю. И Юля справилась со страхом перед кровавыми ранами, тем более, что очень скоро ей пришлось хлебнуть куда более серьезных опасностей. Пехотинцы попали в окружение, им пришлось выбираться, тринадцать суток они шли к своим: «Мы шли, ползли, бежали, натыкаясь на немцев, теряя товарищей, опухшие, измученные, ведомые одной страстью - пробиться! Случались и минуты отчаяния, безразличия, отупения, но чаще для этого просто не было времени - все душевные и физические силы были сконцентрированы на какой-нибудь одной конкретной задаче: незаметно проскочить шоссе, по которому то и дело проносились немецкие машины, или, вжавшись в землю, молиться, чтобы фашист, забредший по нужде в кусты, не обнаружил тебя, или пробежать несколько метров до спасительного оврага, пока товарищи прикрывают твой отход. А надо всем - панический ужас, ужас перед пленом. У меня, девушки, он был острее, чем у мужчин. Наверное, этот ужас здорово помогал мне, потому что был сильнее страха смерти».
Именно там, в этом пехотном батальоне - вернее, в той группе, что осталась от батальона, попавшего в окружение, - Юля встретила свою первую любовь, самую возвышенную и романтическую.
В стихах и в воспоминаниях она называет его Комбат - с большой буквы. Но нигде не упоминает его имени. Хотя память о нем пронесла через всю войну и сохранила навсегда. Он был ненамного старше ее... Красивый парень с голубыми глазами и ямочками на щеках. А может, красивым он стал потом, в воспоминаниях поэтессы, в ее воображении: «...конечно, помогала моя вера в комбата, преклонение перед ним, моя детская влюбленность. Наш комбат, молодой учитель из Минска, действительно оказался человеком незаурядным. Такого самообладания, понимания людей и таланта молниеносно выбрать в самой безнадежной ситуации оптимальный вариант я больше не встречала ни у кого хотя повидала немало хороших командиров. С ним солдаты чувствовали себя как за каменной стеной, хотя какие «стены» могли быть в нашем положении?».
Есть такая профессия - Родину защищать... Но у молодого учителя из Минска профессия была совсем другая - учить детей. Так же, как у влюбленной в него юной санитарки - совсем иное предназначение: писать стихи. Однако Родине в 1941 году воины и санитарки оказались нужнее учителей и поэтесс. И молоденький Комбат-учитель вдруг оказался прирожденным воином. Когда их осталось только девять человек, они вышли к немецкому переднему краю, и единственным местом, где они могли проскочить, оказалось минное поле. И Комбат пошел по полю, пошел на мины... Которые, к счастью, оказались противотанковыми и от веса человека не детонировали. Тогда он позвал за собой солдат. И уже на краю поля, когда они все почитали себя в безопасности, одна из мин оказалась противопехотной... Комбат погиб и два человека, которые шли за ним, тоже погибли. Юля уцелела. «Мина, убившая комбата, надолго оглушила меня. А потом, через годы, в стихах моих часто будут появляться Комбаты...».
Юля снова оказалась в Москве. Была осень. Москва эвакуировалась. Отец - директор школы - должен был уехать вместе со всем коллективом и учениками в Сибирь, в поселок Заводоуковск. А Юля ехать не хотела, Юля снова брала штурмом военкоматы, доказывала, что она нужна на фронте, что она может быть на фронте, ведь она уже была там... Но ей все еще не было восемнадцати лет и никто не решался направить ее на фронт. Однако Юля верила, что рано или поздно она переломит глупое упрямство начальства.
Наконец, пришел день, когда родители уехали, а она осталась одна в пустой квартире. Но среди ночи, в бомбежку, вернулся отец и сказал, что он останется с ней... И Юля сдалась - на следующий день они уехали вместе. У отца были больные сосуды и в начале войны он уже пережил один инсульт, теперь хромал, у него дрожали руки... Второго инсульта он не пережил бы. Юля поехала в эвакуацию - чтобы спасти его. Но и в эвакуации она не рассталась с мечтой во что бы то ни стало попасть на фронт. Отец умер в начале 1942 года: не выдержал ужасных известий с фронтов. Его хватил удар и несколько недель он лежал, парализованный, медленно угасая. Юля ухаживала за ним. А когда похоронила - решила, что больше ее в эвакуации ничто не держит и надо прорываться на фронт. Восемнадцать ей должно было исполниться только летом, но она уехала в Хабаровск и поступила учиться в школу младших авиаспециалистов. Учеба в школе стала очередным кошмаром, уж очень «социально неоднородный» коллектив ее окружал, и она не слишком преуспела в сборке-разборке пулеметов, хотя получила первую премию за литературную композицию. Только вот фронту нужны были люди с ловкими руками, а не с хорошим воображением... И все-таки Юля была уверена, что рано или поздно она пригодится. Так и случилось.
Однажды девушкам - младшим авиаспециалистам - объявили, что их переводят в женский запасной полк. Старшина-инвалид, который принес им эту радостную, с его точки зрения весть, пояснил: «Будете там, как на роду положено, нас, мужиков, обстирывать да обшивать. Так что поздравляю! Живыми останетесь и не увечными». Юлия Владимировна позже вспоминала, что едва не упала в обморок от этого известия - упала бы, если бы умела это делать так легко, как героини романов столь любимой ею Лидии Чарской! Ведь не для того она столько времени боролась и мучилась со сборкой-разборкой пулемета, чтобы стать прачкой в бабьем батальоне! Старшина, однако, добавил, уходя: «Окромя, конечно, тех, кто, значит, медики. Без них пока обойтись не можем. Больно много медицины ТАМ выбивает». Юля просияла, помчалась искать свидетельство об окончании курсов медсестер и уже следующим вечером, ликуя, вручила его этому же самому старшине. «Он пожал плечами и пробормотал: «Жизнь молодая надоела?» Но видимо, медики и впрямь до зарезу были нужны Действующей армии: уже на другой день я получила направление в санупр Второго Белорусского фронта. Я бежала на Белорусский вокзал, а в голове неотступно крутилось: «Нет, это не заслуга, а удача - стать девушке солдатом на войне, нет, это не заслуга, а удача...»
Дописала это стихотворение она только двадцать лет спустя:
Нет, это не заслуга, а удача -
Стать девушке солдатом на войне,
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!...
«Два с лишним года понадобилось мне, чтобы вернуться в дорогую мою пехоту!» - сокрушалась Юлия Друнина и через сорок лет. Она радовалась, что попала на фронт, она радовалась, что ей удалось поучаствовать в великих сражениях, но насколько тяжело это было каждый день, изо дня в день... Холод, сырость, костров разводить нельзя, спали на мокром снегу, если удавалось переночевать в землянке - это уже удача, но все равно никогда не получалось как следует выспаться, едва приляжет сестричка - и опять обстрел, и опять в бой, раненых выносить, и многопудовые сапоги с налипшей грязью, длительные переходы, когда она буквально падала от усталости, а надо было все равно идти, просто потому, что надо... А еще грязь и как следствие - чирьи, непроходящая простуда, перешедшая в болезнь легких, и голод, потому что еду не всегда успевали подвезти... «Я пришла из школы в блиндажи сырые, от Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»...» И это не говоря уж об артобстрелах, о ежедневных свиданиях со смертью, об отчаянии, которое охватывало ее от сознания собственной беспомощности, когда раненые умирали у нее на руках - порой ведь можно было бы их спасти, если бы поблизости был настоящий госпиталь, настоящие врачи и инструменты! Но довезти не всегда успевали... А еще чисто женские проблемы, о которых так часто забывали и писатели, и кинематографисты послевоенной поры - о которых они просто не подозревали! «И сколько раз случалось - нужно вынести тяжело раненного из-под огня, а силенок не хватает. Хочу разжать пальцы бойца, чтобы высвободить винтовку - все-таки тащить его будет легче. Но боец вцепился в свою «трехлинейку образца 1891 года мертвой хваткой. Почти без сознания, а руки помнят первую солдатскую заповедь - никогда, ни при каких обстоятельствах не бросать оружия! Девчонки могли бы рассказать еще и о своих дополнительных трудностях. О том, например, как, раненные в грудь или в живот, стеснялись мужчин и порой пытались скрыть свои раны... Или о том, как боялись попасть в санбат в грязном бельишке. И смех и грех!..» Юле и самой пришлось однажды скрывать свое тяжелое ранение - осколок артиллерийского снаряда вошел в шею слева и застрял в нескольких миллиметрах от артерии. Но Юля не подозревала, что рана опасна, до госпиталя было далеко, и она просто замотала шею бинтами и продолжала работать - спасать других. Скрывала, пока не стало совсем плохо. А очнулась уже в госпитале и там узнала, что была на волосок от смерти.
В госпитале, в 1943 году, она написала свое первое стихотворение о войне, которое вошло во все антологии военной поэзии:
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Она знала о войне - все... А было ей тогда только девятнадцать. Косы, которые она почитала своей единственной красою и берегла, несмотря на все сложности фронтового быта, обрезали практически под ноль, когда ее в беспамятстве привезли в госпиталь. Она была ужасно худа и очень похожа на мальчишку. К тому же в том госпитале вообще не было палаты, предназначенной для женщин, и Юля лежала в мужской. Раненые с соседних коек деликатно отворачивались, когда приходили санитарки, чтобы осуществить необходимый уход за тяжелораненой, не встававшей с койки «сестричкой». Они вообще были очень почтительны с единственной в палате девушкой и каждого новоприбывшего предупреждали, чтобы не вздумал матюгаться во время перевязок... А молоденькая повариха, разносившая раненым еду, и вовсе влюбилась в Юлю, будучи уверена, что перед ней - совсем молоденький мальчик. Жалела, подкармливала, а когда выяснила истину - наградила оплеухой за обман, инициатором которого в общем-то была не сама Юля, а ее соседи по палате.
После госпиталя она была признана инвалидом и комиссована. Вернулась в Москву: «...выйдя из метро, увидела у ларька толпу возбужденных женщин. Я заинтересовалась, что дают? Ответ меня ошеломил - журнал мод... Чувство было такое, словно я попала на другую планету, в другое измерение...» Юля и вела себя, как бы попав в другое измерение. То есть делала все, что хочется. На все выданные в госпитале деньги купила в комиссионке черное шелковое платье. У нее такого никогда не было. На следующий день начистила сапоги, надела поверх шелкового платья гимнастерку с медалью «За отвагу» и пошла в собес, получать продовольственные карточки и пенсию: «Иду, голова забинтована, медаль позвякивает. А сзади два мальчугана лет по десяти обмениваются мнениями. «Партизанка!» - говорит один восторженно. Я еще выше задираю нос. И тут слышу реплику второго: «Ножки-то у нее, как спички. Немец ка-ак даст, они и переломятся!». Вот дураки!». Получив пенсию в сто пять рублей, Юля тут же всю ее потратила на мороженое. Получилось ровно три порции - по тридцать пять рублей каждая: «Никогда я не жалела об этом поступке! Волшебное, сказочное, заколдованное мороженое! В нем были вкус возвратившегося на мгновение детства, и острое ощущение приближающейся победы, и прекрасное легкомыслие юности!..»
В тот же день она пришла в Литературный институт имени Горького, где встретилась с парторгом - Славой Владимировной Шириной - которая, в общем-то, отнеслась к ней сердечно, ведь пришла раненая фронтовичка... Но стихи раскритиковала, как незрелые, и в поступлении в институт отказала. Для Юли это было серьезным ударом. Она не представляла себе дальнейшей жизни в Москве. Ей казалось: или - Литературный институт, или... Ничего! Жизнь вновь ощущалась пустой и бессмысленной, и в душе зародилась фронтовая ностальгия - по крайней мере, ТАМ она была нужна! И Юля решила вернуться. К счастью, ее признали годной к строевой. Она опять попала в пехоту.
Последние год войны для Юли в чем-то был даже тяжелее, чем первый, когда она с остатками полка выбиралась из окружения. Тогда тяжело было физически и морально, но зато совсем на страшно казалось умирать - были другие страхи, серьезнее. А теперь умирать было не то чтобы страшно, но... Как-то обидно. Ведь победа была так близка! К тому же шли они не по России и Белоруссии, где солдат встречали как освободителей, как своих, родных, а по враждебным Прибалтийским землям, где даже еду в оставленных домах нельзя было пробовать - она могла оказаться отравленной. В Эстонии Юля впервые реально лицом к лицу столкнулась с немцем - раньше немцы были для нее лишь враждебными безликими фигурами во мраке, да пулями прилетали, да артиллерийскими снарядами с неба сыпались, да минами в земле таились... А в этот раз она увидела немца так близко, что он ей даже показался человеком, таким же, как те ребята, с которыми рядом она воевала: «Полковая разведка притащила «языка». Перед тем, как передать его в штаб, ребята попросили меня «чуток отремонтировать фрица». «Фриц» - молодой обер-лейтенант - лежал на спине с закрученными назад руками. Светловолосый, с правильными резкими чертами мужественного лица, он был красив той плакатной «арийской» красотой, которой, между прочим, так не хватало самому фюреру. Пленного даже не слишком портили здоровенная ссадина на скуле и медленная змейка крови, выползавшая из уголка рта. На секунду его голубые глаза встретились с моими, потом немец отвел их и продолжал спокойно смотреть в осеннее небо с белыми облачками разрывов - били русские зенитки... <...> Что-то вроде сочувствия шевельнулось во мне. Я смочила перекисью ватный тампон и наклонилась над раненым. И ту же у меня помутилось в глазах от боли. Рассвирепевшие ребята подняли меня с земли. Я не сразу поняла, что случилось. Фашист, которому я хотела помочь, изо всей силы ударил меня подкованным сапогом в живот...».
Поскольку победа была так близка, все так надеялись выжить, что даже осмеливались строить планы на будущее. Юля тоже - и все ее планы были связаны с литературным творчеством и с учебой в литературном институте. Она регулярно писала Славе Владимировне Шириной и отправляла ей свои стихи. В одном из писем сообщила, что пишет, лежа на земле под БМП, а потом подумали и справила на «под танком», поскольку предполагала, что парторг Литинститута может и не знать, что это такое - боевая машина пехоты!
Вскоре в одном из боев Юля была контужена... И снова госпиталь, и снова комиссована. В истории болезни было перечислено: частые обмороки, частое кровотечение из полости носа, сильные головные боли, кашель с кровавой мокротой... вывод: «негоден к несению военной службы с переосвидетельствованием через шесть месяцев». Это свидетельство было выдано 21 ноября 1944 года. Как раз через шесть месяцев закончилась война.
В Москве Юля - награжденная Орденом Красной Звезды - оказалась в конце декабря, как раз в середине того учебного года, и сразу же пришла в Литинститут. Просто вошла в аудиторию, где сидели первокурсники, и села среди них: «Мое неожиданное появление вызвало смятение в учебной части, но не выгонять же инвалида войны!» Она сдала сессию и даже получила стипендию: сто сорок рублей, тогда как килограмм картошки на черном рынке стоил сто рублей. Правда, в первые пол года она получала военную пенсию - еще сто пять рублей. Из одежды у нее имелись то самое черное шелковое платье, кофточка, несколько шерстяных чулок, рейтузы, галифе, гимнастерка, шинель и сапоги. Но в тот год едва ли не весь Литинститут ходил в шинелях. А кое-кто - еще и на костылях. Было и голодно, и холодно, в аудиториях замерзали чернила. И все-таки это было такое счастливое время - для всех! И позже она вспоминала его со светлой тоской: «Несмотря на невыносимо тяжелый быт, время это осталось в памяти ярким и прекрасным. Хорошо быть ветераном в двадцать лет! Мы ловили друг друга в коридорах, заталкивали в угол и зачитывали переполнявшими нас стихами. И никогда не обижались на критику, которая была прямой и резкой. Мы еще и понятия не имели о дипломатии».
В начале 1945 года в журнале «Знамя» напечатали подборку стихов молодой поэтессы Юлии Друниной. Так началась ее «литературная карьера». Юля очень жалела, что отец до этого не дожил... Если бы можно было показать ему эти строки на тонкой желтой бумаге, и главное - свое имя над ними!
Война кончалась, люди понемногу возвращались к жизни, и теперь, как никогда раньше, хотелось любить и рожать детей. Впрочем, это наблюдалось во всем мире, даже в США, где война была чем-то очень далеким, все равно с 1945 по 1947 года случился «бэби-бум» - игралось огромное количество свадеб, рождалось огромное количество детей. Но в истерзанной, обескровленной России наблюдалась несколько иная ситуация. Любить и рожать хотелось. Но... некого было любить и не от кого рожать. По статистике, среди фронтовиков 1922, 1923 и 1924 годов рождения к концу войны в живых осталось три процента. Это было поколение Юлии Друниной... Она писала:
Да и не с кем гулять
В сорок пятом году...
(Нашим детям понять
Трудно эту беду,)
По России гремел
Костылей перестук...
Эй, пускай бы без ног,
Эх, пускай бы без рук!
Она вспоминала, как бегала на танцы... В те времена худоба считалась ужасно не модной и не красивой и Юля надела две пары чулок под рейтузы и кофточку под шелковое платье, чтобы казаться попухлее.
Из эвакуации вернулась мама. Отношения были по-прежнему сложные. Мать и дочь совершенно не понимали друг друга. Будто с разных планет.
Поэтому самым близким человеком для Юли стал ее избранник. Тоже фронтовик, тоже с нашивками за ранения, тоже поэт, однокурсник - Николай Старшинов. Впрочем, фронтовиков на курсе было много, а с Николаем Юлю сближало еще и то, что оба они были москвичами и в детстве ходили в одну художественную студию, и даже любимый спектакль в театре юного зрителя у них оказался общий - «Том Кэнти». Старшинов вспоминает: «Она была измучена войной - полуголодным существованием, была бледна, худа и очень красива. Я тоже был достаточно заморенным. Но настроение у нас было высоким - предпобедным...». Общее настроение и почти абсолютное взаимопонимание в первые годы совместной жизни - супружество Юлии Друниной и Николая Старшинова поначалу было счастливым, несмотря на все бедствия. Они оба были инвалидами и оба были поэтами, и жили не просто бедно, а как пишет Старшинов, «сверхбедно», они были самыми бедными во всей огромной коммуналке! Все время болели - по-очереди, то он, то она. Но все равно были счастливы.
В 1946 году у них родилась дочка Лена. В младенчестве она тоже хворала и Юля очень переживала, боясь, что это из-за нее, из-за ее многочисленных хворей малышка получилась такой хрупкой. Но потом девочка выправилась, стала здоровой и бойкой. Из Литинститута, правда, пришлось уйти, восстановилась Юля только через три года, а год после рождения дочки был особенно тяжелым... Но жизнь постепенно налаживалась. И это несмотря на бесхозяйственность Юли - поэтесса, они все такие! - не умевшей и не любившей организовать быт. Впрочем, ее безразличие к быту было не поверхностным, как у какой-нибудь белоручки, а подлинным, солдатским, спартанским. Даже муж не осуждал ее за это и даже восхищался: «Все трудности военной и послевоенной жизни Юля переносила стоически - я не услышал от нее ни одного упрека, ни одной жалобы. И ходила она по-прежнему в той же шинели, гимнастерке и сапогах еще несколько лет...»
Не умела она организовать и собственное творчество, вернее, устроиться с публикациями. Старшинов вспоминал, что Юлия Друнина никогда не бегала по редакциям, и только изредка, узнав, что кто-то из приятелей идет в какой-нибудь журнал, просила заодно занести и ее стихи. Юлия Друнина была участницей Первого Всесоюзного совещания молодых писателей в 1947 году, тогда же получила рекомендацию в Союз Писателей. Но реально вступить в Союз ей удалось еще не скоро... А ту первую публикацию в «Знамени» помнили, стихи Друниной вызвали широкий резонанс - и это в то время, когда чуть ли не все стихи писались на военную тематику! - и ей предложили издать первый сборник. Это было большой удачей и серьезным материальным подспорьем молодой семье.
Ее первая книга стихов «В солдатской шинели» вышла в 1948. Имела успех. А в последующие годы сборники выходили один за другим: «Разговор с сердцем» (1955), «Современники» (1960), «Не бывает любви несчастливой...» (1973), «Окопная звезда» (1975), «Мир под оливами» (1978), «Бабье лето» (1980), «Мы обетам верны» (1983), двухтомный сборник поэзии и прозы в 1989 году и еще, и еще... Выходят книги Друниной и по сей день. Значит, и сейчас ее читают!
Военная тема оставалась для нее главной всегда. Николай Старшинов вспоминает, что «над ней нередко и подшучивали: мол, написала стихи о сосновом боре, а все равно в нем оказались неожиданно сапоги или обмотки...» А она отвечала насмешникам своими стихами:
Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной...
Я - связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу.
Творческий путь Юлии Друниной и в мирное время изобиловал всевозможными трудностями не только бытовыми, но и общественными. Причем причиной большинства этих трудностей была ее внешняя привлекательность. Николай Старшинов пишет: «Юля была красивой и очень обаятельной. В чертах ее лица было что-то общее с очень популярной тогда актрисой Любовью Орловой. Привлекательная внешность нередко помогала молодым поэтессам «пробиться», попасть на страницы журналов и газет, обратить особое внимание на их творчество, доброжелательнее отнестись к их поэтической судьбе. Друниной она - напротив - часто мешала в силу ее неуступчивого характера, ее бескомпромиссности...»
Нашумевшей была история ее нелегких взаимоотношения с поэтом Павлом Григорьевичем Антокольским, который вел семинар в Литинституте. Юля училась у него и сначала Антокольский очень ее хвалил, а потом вдруг объявил бездарной и предложил исключить из института, как творчески несамостоятельную. Юле позволили перевестись на другой семинар... А несколько лет спустя она очень резко очень резко выступила против Антокольского на собрании Союза писателей, приуроченного к всесоюзной борьбе с космополитами... И этого ей не забыли и не простили. Старшинов вспоминает, что даже во время похорон, на гражданской панихиде в Доме литераторов, Григорий Поженян «стоя у ее гроба, в своем выступлении не упустил возможности напомнить об этом».
А между тем, Антокольский был влюблен в Друнину - или не влюблен, а правильнее сказать, воспылал к ней преступной страстью! - потому что любящие не преследуют так нагло и дерзко предмет своей любви, зато вожделеющий мужчина во имя страсти способен на многое, в том числе на откровенно недостойные поступки. Именно так поступил Павел Антокольский. Юлия Друнина несколько месяцев отказывала ему в его притязаниях и наконец произошла кульминация: в конце 1945 года в издательстве «Молодая гвардия» под редакцией Антокольского вышла первая книга стихов Вероники Тушновой, с которой Друнина и Старшинов дружили. На ужин в честь выхода книги она пригласила и Антокольского - само собой! - и многих своих друзей, в том числе и еще не женатых, но уже влюбленных друг в друга Друнину и Старшинова, который позже вспоминал: «Где-то между тостами Юля вышла в коридор. Вышел и Антокольский. Вскоре я услышал шум и возню в коридоре и, когда вышел туда, увидел, как Павел Георгиевич тащит упирающуюся Юлю в ванную. Я попытался помешать ему. Он рассвирепел - какой-то мальчишка смеет ему перечить! - обматюгал меня. Впрочем, я ему ответил тем же, но настоял на своем». Результатом конфликта стало то, что Антокольский, пользуясь своей властью и положением преподавателя, стал откровенно унижать Старшинова едва ли не на каждом занятии, а Друнину попытался выжить из института. Конечно, то, что для сведения счетов с обидчиком поэтесса воспользовалась общим положением в стране и процессом против космополитов, выглядит не очень-то красиво, но с другой стороны - для девушки того времени оскорбление было нанесено слишком жестокое, из тех, которые, как говорится, смываются только кровью!
Другим неудавшимся соблазнителем Юлии Друниной стал известный поэт Степан Щипачев, заместитель главного редактора журнала «Красноармеец», член редколлегии журнала «Октябрь», который пригласил молоденькую поэтессу прочесть ему свои стихи и обещал напечатать их в обоих журналах. Что произошло между Друниной и Щипачевым в его кабинете - мы знаем опять же со слов Николая Старшинова, который как раз ждал свою молодую жену на улице: «Не прошло и четверти часа, как она выбежала ко мне, раскрасневшаяся и возмущенная: «Ты представляешь, что придумал этот старый дурак? Только я вошла к нему в кабинет, он весь расплылся в доброй улыбке: «Ощень хорошо, Юля, что вы пришли вовремя. Садитесь, садитесь, вот сюда на диван. Я уже прощитал все ваши стихи, ваши замещательные стихи. И мы их непременно напещатаем и в «Красноармейсе», и в «Октябре»... Право, не знаю, щем вас и угощать... Да вот, пожалуйста, хоть попробуйте смородину...» Он пододвинул ко мне поближе блюдечко с красными ягодами, а сам сел рядом со мной на диване. Я немного отодвинулась от него, а он снова сблизился и обнял меня за талию. Я стала отстраняться от него. И тогда он произнес такую дурацкую речь: «Ну, щего вы боитесь, нашей близости? Но ведь об этом никто не узнает. А зато у вас на всю жизнь останутся воспоминания о том, что вы были близки с большим совеским поэтом!..» Я вскочила с дивана и стрелой вылетела на улицу от «большого совеского поэта»...» Вот и все происшествие. Можно только добавить, что стихи Юли не появились ни в «Красноармейце», ни в «Октябре».»
Какое-то недопонимание произошло у Юлии Друниной и с Константином Симоновым - так что, в результате, Симонов долго препятствовал вступлению Друниной в Союз писателей и, если бы не вмешательство Александра Твардовского, отстоявшего ее кандидатуру, не известно, как долго она была бы «кандидатом в члены Союза».
Может создаться впечатление, будто Друнина была попросту слишком сложным и конфликтным человеком. Но на самом деле она была не сложным, а как раз очень простым и целостным человеком, с четкими понятиями о том, что хорошо, а что плохо, человеком, для которого мир полярно делился на черное и белое. К тому же она была романтиком. Настоящим романтиком. И ей с ее восприятием мира на фронте было даже проще, чем в мирной жизни. Она все равно писала восторженно и совершенно искренне:
Но коль сердце мое
Тебе нужно, Россия,
Ты возьми его,
Как в сорок первом году.
В девяносто первом она отдаст свое сердце России - но вот только нужно ли это было кому-то, кроме нее самой, принял ли кто-то эту жертву, заметил ли?..
Друнина не умела юлить и пригибаться. Она навстречу любой проблеме шла с открытым забралом. Некоторые из знакомых считали даже, что Юлия Владимировна как-то совсем не взрослеет. Она оставалась не только по-юношески искренней и чувствительной, но еще и ребячливой в своих увлечениях и пристрастиях. Она никак не могла остепениться. И после тридцати лет - для тех времен уже серьезный возраст! - любила ходить в горы, да еще партизанскими тропами, и, приезжая в Коктебель, обязательно выпрашивала у пограничников лошадь, чтобы часок поскакать верхом, а взамен выступала перед пограничниками с чтением стихов. Наверное, верховая езда напоминала ей о любимых ею героях юности: Надежде Дуровой, Жанне Д"Арк, мушкетерах... Любовь к лошадям она передала и своей дочери, которая пошла учиться в Ветеринарную академию и после работала на ипподроме зоотехником.
Юлия Владимировна вообще ненавидела вспоминать о своем возрасте и категорически выступала против того, чтобы в печати появлялись поздравления с ее юбилеем. Когда появилась внучка, не хотела, чтобы та называла ее «бабушкой». Она еще мамой-то себя не успела почувствовать и тут - на тебе! - уже бабушка... А ведь в душе она ощущала себя такой юной! Тем более, что в уже довольно зрелом возрасте в ее жизнь пришла третья - последняя - и самая главная в ее жизни любовь. И она влюбилась - как девочка, и ее любили - как девочку... Потому что избранник ее сердца, известный сценарист Алексей Яковлевич Каплер, был старше Юлии Владимировны Друниной на двадцать лет.
Родился Алексей Каплер в Киеве, в 1916 году, кинематографом увлекся еще будучи мальчишкой - в качестве зрителя! Еще мальчишкой, из кинофильмов предпочитал не приключенческие фильмы и детективы, которыми и тогда был буквально забит прокат, а печальные и лирические фильмы с «королевой экрана» Верой Холодной. Спустя пятьдесят лет он писал: «В анкетах, которые мне доводилось заполнять, стояли разные вопросы, но ни в одной из них не было вопроса о первой любви. А если бы он стоял, я должен был бы честно ответить: Вера Холодная. Да что я!.. Вся Россия была в нее влюблена!» С шестнадцати лет Алексей Каплер работал в местном театре - актером, помощником режиссера. Потом, ему удалось связать свою жизнь с кинематографом. Он написал для Михаила Ромма «Ленина в октябре» и «Ленина в 1918 году», а после войны прославился «Полосатым рейсом» и «Человеком-амфибией». Он был создателем и первым ведущим «Кинопанорамы».
Каплер преподавал во ВГИКе и вообще был человеком уважаемым и знаменитым. Но Друнину в нем наверняка привлекла именно его романтическая натура. Никакие испытания, никакие трагедии, на которые щедра оказалась его судьба, не выжгли из его души тяги к романтике. Но только первой любви своей, Вере Холодной, и последней, Юлии Друниной, он оставался по-настоящему верен. А между Верой и Юлией в его жизни было невероятное количество женщин, Алексей Каплер был очень обаятельным человеком и очень любвеобильным, женщин любил и понимал, и женщины в него влюблялись часто и порой отчаянно... В наше время его называли бы «плейбоем», хотя как-то не вяжется это легкомысленное слово с его величественными сединами. Тогда, наверное, «дон-жуан», хотя коллекционером женщин он не был - он просто их любил... И даже в те кошмарные времена, когда согласно анекдоту пол страны сидело, а пол страны тряслось, лауреат Сталинской премии Алексей Каплер угодил в тюрьму не за что-нибудь, а за очередную интрижку - в тот раз вполне платоническую связь с дочерью Сталина, Светланой. К счастью для себя, он отсидел всего четыре года. Впрочем, даже в лагере он умудрился пленить женское сердце: его возлюбленной стала красавица-киноактриса Валентина Токарская, отбывавшая срок за то, что в начале войны попала в плен.
Вернувшись из ссылки, Каплер довольно легко восстановил старые связи и снова включился в творческий процесс. Он был человеком неунывающим, не склонным к рефлексированию из-за пережитых страданий, и потому всем казалось, что он «легко отделался». А на самом деле он просто запрещал себе переживать из-за того, что все равно уже изменить никак нельзя, потому что это - в прошлом. Каплеру хватило сил посмотреть в будущее.
А будущим его стала молоденькая поэтесса, израненная и больная фронтовичка Юлия Друнина - так же неисправимо романтичная, как и он сам. Каплер был женат, Юлия тоже была замужем, но их встреча стала для обоих поистине роковой - или лучше сказать судьбоносной! - а притяжение взаимным и таким сильным, что не могли его сдержать узы двух законных браков.
Они познакомились в 1954, когда Юлия поступила на сценарные курсы при Союзе кинематографистов, где Каплер преподавал. Любовь вспыхнула сразу, но еще шесть лет Юлия боролась с этим «беззаконным» чувством, сохраняя верность мужу, пытаясь сохранить семью. Но даже сдерживаемая и - как ей казалось тогда - безнадежная любовь к Алексею Каплеру давала ей огромное счастье, вдохновляла на стихи:
Не бывает любви несчастливой.
Не бывает... Не бойтесь попасть
В эпицентр сверхмощного взрыва,
Что зовут "безнадежная страсть".
Алексей Каплер развелся, Юлия тоже рассталась с Николаем Старшиновым и в 1960 году ушла к Каплеру, забрав с собой дочку. Впрочем, возможно, ее супружество со Старшиновым дало трещину еще раньше, до встречи с Каплером, ведь еще в 1952 году она написала стихотворение: «Я ушла от тебя - как мне жить без тебя?» Тогда она ушла и вернулась, потому что идти ей было некуда и не к кому. А теперь в ее жизни появилось чувство столь огромное, что оно затопило собой всю ее душу и заполнило все ее мысли - так, что даже в стихах того времени она гораздо больше писала о любви, чем о войне!
Что любят единожды - бредни,
Внимательней в судьбы всмотрись.
От первой любви до последней
У каждого целая жизнь.
И действительно, от ее первой любви - того юного комбата, погибшего на войне, которого она так никогда и не забыла - до последней, до Алексея Каплера, прошла целая жизнь, семнадцать лет, вместивших в себя войну и победу, два ранения, замужество и рождение ребенка, а главное - выход ее первой книги. Так что правильно - целая жизнь!
Супружество Каплера и Друниной было очень счастливым. Юлия посвятила мужу, своей любви к нему, огромное количество стихов - хотя и меньше, чем о войне, но больше, чем о чем бы то ни было другом.
Я люблю тебя злого, в азарте работы,
В дни, когда ты от грешного мира далек,
В дни, когда в наступленье бросаешь ты роты,
Батальоны, полки и дивизии строк.
Я люблю тебя доброго, в праздничный вечер,
Заводилой, душою стола, тамадой.
Так ты весел и щедр, так по-детски беспечен,
Будто впрямь никогда не братался с бедой.
Знакомые говорили, что Каплер «снял с Юли солдатские сапоги и обул ее в хрустальные туфельки». Он действительно любил ее бесконечно, безгранично, он оградил ее от всех жизненных трудностей. Николай Старшинов писал: «Я знаю, что Алексей Яковлевич Каплер относился к Юле очень трогательно - заменял ей и мамку, и няньку, и отца. Все заботы по быту брал на себя. Он уладил ее отношения с П. Антокольским и К. Симоновым. Он помогал ей выйти к широкому читателю. При выходе ее книг он даже объезжал книжные магазины, договаривался о том, чтобы они делали побольше заказы на них, обязуясь, в случае, если они будут залеживаться, немедленно выкупить. Так, во всяком случае, мне сказали в магазине «Поэзия»... Она стала много и упорно работать все время. Расширился круг ее жанров: она обратилась к публицистике, к прозе. А если посмотреть ее двухтомник, вышедший в издательстве «Художественная литература» в 1989 году, то окажется, что с 1943 по 1969 год, то есть за семнадцать лет, она написала вдвое меньше стихов, чем за такой же следующий отрезок времени. А если к этому прибавить написанную в эти же годы прозу, то получится, что ее «производительность» возросла вчетверо, а то и впятеро». И Друнина сознавала это. Она писала:
Твоя любовь - моя ограда,
Моя защитная броня.
И мне другой брони не нужно,
И праздник - каждый будний день.
Но без тебя я безоружна
И беззащитна, как мишень.
Она словно предчувствовала свою грядущую беззащитность и неприкаянность - без него...
Алексей Каплер и Юлия Друнина прожили в своем счастливом супружестве девятнадцать лет. Им завидовали, ими восхищались. Как анекдот передавали из уст в уста, как в какую-то из заграничных командировок Юлии Владимировны, когда она уже возвращалась домой, совсем пожилой уже Каплер, не в силах дожидаться любимую в Москве, поехал встречать ее на границу - в Брест. Над Каплером посмеивались, но Боже мой, кто бы не хотел для себя - такой любви, к себе - такой взаимности?
Ты - рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.
Алексей Яковлевич Каплер умер в сентябре 1979 года. Похоронили его, согласно его просьбе, на кладбище в городке Старый Крым. Юлия Владимировна уже тогда сказала, что хотела бы, чтобы и ее похоронили здесь же, в одной могиле с ним... Она даже побеспокоилась о том, чтобы на его надгробной плите осталось место для ее имени. Уже тогда, в день похорон Алексея Яковлевича, она начала погружаться в бездну отчаяния, во тьму депрессии, но тогда этого никто не понял, тогда это приняли за скорбь - но это была не просто скорбь об утраченном любимом, это была скорбь и о себе, смертельная тоска о своей оборвавшейся жизни, потому что все, что ей теперь осталось, это не жизнь уже, а существование, без любви и надежды, без мечты, без будущего, существование, пронизанное воспоминаниями о прошлом, об умершем муже... Почти все стихи ее этого периода полны тоскою о нем:
Как мы чисто,
Как весело жили с тобой!
Страсть стучала в виски,
Словно вечный прибой...
Ничего не могли
Друг от друга таить.
Разорвав повседневности
Серую нить,
Мы попали
В надежные цепи из роз,
Бурных ссор,
Примирений
И радостных слез.
Николай Старшинов пишет: «...после смерти Каплера, лишившись его опеки, она, по-моему, оказалась в растерянности; у нее было немалое хозяйство: большая квартира, дача, машина, гараж - за всем этим надо было следить, постоянно прилагать усилия, чтобы поддерживать порядок и состояние имущества. А этого делать она не умела, не привыкла. Ну а переломить себя в таком возрасте было уже очень трудно, вернее - невозможно. Вообще она не вписывалась в наступающее прагматическое время, она стала старомодной со своим романтическим характером...»
Она действительно была последним романтиком уходящей эпохи. Она все еще торжествовала великую Победу в великой войне, в которой и ее собственная заслуга была, - когда все остальные уже ощутили поражение. Поражение самого строя, поражение всех идей, в которые верили, которыми жили... Впрочем, многие, как выяснилось, вовсе не верили, а просто притворялись. И осознание этого - чужой фальши и своей наивности - было особенно больно. Какое-то время Друнина еще жила по инерции, писала по инерции... А потом грянула Перестройка и жизнь ее покатилась под откос.
Друнина была еще и очень одинока. Дочь вышла замуж и жила своей семьей. С друзьями Каплера она не в силах была поддерживать отношения. Осталась одна-единственная подруга - Виолетта, вдова поэта Сергея Орлова. Тоска усугублялась и вскоре главной мечтой Друниной стало - скорее соединиться с мужем в вечности, лежать с ним в одной могиле и не видеть того кошмара, который творился вокруг! Именно кошмаром, крушением всего святого, всего, во что она верила и ради чего жила, была для нее Перестройка.
И все-таки я верю,
Что ко мне
Ты вдруг придешь
В предсмертном полусне, -
Что сердце успокоится
Тобою,
Твоею сединою голубою,
Что общим домом
Станет нам могила,
В которой я
Тебя похоронила...
Теперь она была одна, совсем одна. Она считала, что черное и белое вдруг поменялись местами. Получается, она была не на той стороне?...
Но как же так? И все другие были тоже не на той стороне?! А такого быть не могло, ведь сражались и погибали за высшую правду!
«Наше дело правое - мы победим».
И победили.
Но сейчас она вдруг начала завидовать тем, кто погиб с верой в свою правоту и с надеждой на победу - тем, кто до Победы не дожил:
Как я завидую тому,
Кто сгинул на войне!
Кто верил, верил до конца
В «любимого отца»!
Был счастлив тот солдат...
Живых разбитые сердца
Недолго простучат.
Ее собственное сердце было разбито.Какое-то время она еще боролась. Был период, когда Друнина активно занималась общественной деятельностью, в 1990 году даже была избрана депутатом Верховного Совета Росси - еще горбачевского созыва.
Николай Старшинов вспоминает: «Хорошо зная ее нелюбовь и даже отвращение ко всякого рода заседаниям и совещаниям, я был удивлен, что она согласилась с тем, чтобы ее кандидатуру выдвинули на выборы <...>. Я даже спросил ее - зачем?
- Единственное, что меня побудило это сделать, - желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане».
Ей действительно очень больно было видеть ветеранов, побирающихся в подземных переходах, давящихся в очередях за продуктами по льготным талонам. И искалеченных мальчишек, не имеющих возможности даже получить удобные протезы. Возможно, она даже надеялась чего-то добиться, если повоюет как следует... Но вскоре отчаялась и вышла из депутатского корпуса. Говорила: «Мне нечего там делать, там одна говорильня. Я была наивна и думала, что смогу как-то помочь нашей армии, которая сейчас в таком тяжелом положении... Пробовала и поняла: все напрасно! Стена. Не прошибешь!»
События 21 августа 1991 года она встретила восторженно - «и вечный бой, покой нам только снится!» - это снова было что-то из ее молодости, какой-то отзвук той романтики, и она еще на миг ощутила себя в этой жизни своей, ощутила проблеск надежды... Но потом эйфория угасла. И надежда угасла. На что можно было надеяться ей, пожилому уже человеку, если все прожитое оказалось - зря? Если теперь некоторые россияне открыто сожалели о том, что в той войне не сдались немцам сразу же в 1941 году! Если вообще все вокруг так страшно - «Безумно страшно за Россию», писала она, ибо «...стоит почти столетье башня на реках крови, море лжи...»
Она полюбила в одиночестве ездить на дачу. Сидеть, закутавшись в теплый платок, смотреть сквозь холодное стекло на сад - мокрый, осыпающийся, зябкий. Она чувствовала, как жизнь ее уходит, вместе с этими опадающими листьями. Многие знакомые считали, что самоубийство она задумала как минимум за год... Не только задумала, но и продумала во всех мелочах. Скорее всего, так оно и было, потому что еще в 1991 году, в статье в газете «Правда» от 15 сентября она написала: «Тяжко! Порой мне даже приходят в голову строки Бориса Слуцкого: «А тот, кто больше терпеть не в силах, - партком разрешает самоубийство слабым...» Впрочем, для своего самоубийства ни у какого парткома она разрешения не спрашивала - она уже разочаровалась во всех парткомах и спрашивала только свою совесть. Но совесть не позволяла ей жить - теперь, со всей этой правдой, которая на нее обрушилась. И последним мужественным поступком, который она могла совершить, чтобы сохранить достоинство - свое и своего поколения - было самоубийство.
Живых в душе не осталось
мест -
Была, как и все, слепа я.
А все-таки надо на прошлом -
Крест,
Иначе мы все пропали.
Иначе всех изведет тоска,
Как дуло черное у виска.
Но даже злейшему врагу
Не стану желать такое:
И крест поставить я не могу,
И жить не могу с тоскою...
Юлия Друнина подписала себе приговор. Но прежде, чем привести его в исполнение, она должна была закончить свои дела. И главное свое дело - закончить сборник, который готовился к выходу: он назывался «Судный час» и был посвящен Каплеру, а один из разделов полностью занимали ее стихи - к нему, его письма и записки - к ней... Когда сборник был закончен, Юлия Владимировна уехала на дачу, где 20 ноября 1991 года, Друнина написала письма: дочери, зятю, внучке, подруге Виолетте, редактору своей новой рукописи, в милицию, в Союз писателей. Ни в чем никого не винила. На входной двери дачи, где в гараже она отравилась выхлопными газами автомобиля, приняв снотворное, оставила записку для зятя: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию и вскройте гараж». Она продумала и учла все, каждую мелочь. Так что, скорее всего, обдумывала самоубийство все-таки достаточно долго и обстоятельно.
В предсмертном письме она попыталась объяснить причины своего решения: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл... А я к тому же потеряла два своих главных посоха - ненормальную любовь к Старокрымским лесам и потребность творить... Оно лучше - уйти физически неразрушенной, душевно несостарившейся, по своей воле. Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы, неверующая. Но если Бог есть, он поймет меня...»
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
Ее главное желание - быть похороненной в одной могиле с Алексеем Каплером - исполнилось.
Крымские астрономы Юлия и Николай Черных назвали одну из далеких планет Галактики именем Юлии Друниной. И это стало лучшим памятником Юлии Друниной: свет далекой звезды, свет, пронзающий время и расстояния, негасимый свет...
