Елизавета Кузьмина-Караваева
Странная монахиня
Она прошла в общем-то обычный для многих, ее современниц путь: неразделенная любовь, увлечение стихами, революция, эмиграция, немецкий концлагерь… (Но как необычно шла она по этому пути! Се дорога вела от крымских виноградников к салонам петербургской богемы, от анапской тюрьмы до парижского монастыря – и к мученической смерти. За свою деятельность мать Мария была причислена к лику святых: день ее памяти отмечается 31 марта – тогда, когда мать Мария, по легенде, роняла чужое место в очереди в газовую камеру…
Будущая мать Мария, урожденная Елизавета Юрьевна Пилен ко, родилась в Риге, где ее отец служил товарищем прокурора окружного суда. Он происходил из старинного дворянского рода, где в традиции были образованность, талант и служение Родине. Дед Елизаветы Юрьевны, генерал-майор Дмитрий Васильевич Пиленко, происходивший из запорожских казаков, – по легенде, его предок сбежал из турецкого плена, отпилив себе руку, откуда и пошла фамилия Пиленко, – командовал Черноморским округом. Он много сделал для заселения и развития Черноморского региона: именно он создал первые планы Новороссийска и Анапы, основал школы и гимназии, организовал несколько знаменитых имений – в том числе прославленные Абрау и Дюрсо, в которых первым в регионе стал выращивать виноград и табак. За отличную службу он получил два поместья, одно из которых – знаменитое Джемете – и поныне славится своими виноградниками.
В 1890 году его сын Юрий женился на Софии Борисовне Делоне, в чьих жилах текла кровь многих благороднейших семей – например, ее мать принадлежала к роду Дмитриевых-Мамоновых, возводящих свою генеалогию через князя Константина Смоленского к самому Рюрику. Восьмого декабря 1891 года у них родилась дочь, названная Елизаветой, а еще через два года – сын Дмитрий.
В 1895 году произошло несчастье: скончалась супруга генерала, Надежда Борисовна Пиленко, а через две недели, не выдержав горя, умер сам Дмитрий Васильевич. Унаследовав имения отца, Юрий Дмитриевич вышел в отставку и вместе с семьей переехал в Анапу, где по примеру отца увлекся виноградарством. Имения Пиленко – бескрайние ряды виноградников среди древних холмов – были тем волшебным фоном, на котором оживали первые фантазии маленькой Лизы. Не по годам развитая, впечатлительная девочка, сочетавшая недетскую серьезность с восторженностью и трогательной заботой о всем живом, Лиза уже тогда начала писать стихи – рифмованные строчки казались ей наиболее естественным выражением восторга перед миром. Она часами наблюдала за раскопками, которые проводились на окрестных холмах, – извлеченные из небытия скифские сокровища и следы античных городов производили на нее неизгладимое впечатление.
Лиза Пиленко в 11 лет
Летние месяцы дети проводили в Петербурге у тетки Софии Борисовны, Елизаветы Александровны Ефимович, бывшей фрейлины великой княжны Елены Павловны. Елизавета Александровна – свое имя Лиза Пиленко получила в ее честь – была женщиной весьма примечательной: образованной, очень либеральной, дружившей, как вспоминала Лиза, со всеми: «У неё в гостиной можно было увидеть Принцессу Елену, внучку Вел. Кн. Елены Павловны и бабушкину крестницу (дочь её швеи) или нашего детского приятеля-репетитора, косматого студента Борчхадце, а рядом члена Государственного Совета барона М.А.Таубе – и нельзя было заметить и тени разницы в обращении хозяйки со своими гостями». Одним из ближайших друзей Елизаветы Александровны был знаменитый обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев – этот необыкновенно образованный человек, страстный проповедник православной веры, железной рукой держащий бразды правления нравственностью и образованием России, по воспоминаниям Лизы был очень мягким, добрым человеком, который больше всего любил детей – «знатных и незнатных, любых национальностей, мальчиков и девочек, – вне всяких отношений к их родителям. А дети, всегда чувствительные к настоящей любви, платили ему настоящим обожанием». Сама Лиза считала его своим другом, и нередко проводила в его кабинете за беседами целые часы. Между ними – всесильным обер-прокурором и маленькой девочкой – завязалась переписка, сначала простые поздравления с праздниками, потом – все более серьезные вещи. Как вспоминала она много лет спустя, «Помню одну фразу точно: «Слыхал я, что ты хорошо учишься, но друг мой, не это главное, а главное – сохранить душу высокую и чистую, способную понять всё прекрасное».
Весной 1905 года семья переехала в Крым, в Ялту, где Юрий Дмитриевич был назначен директором Никитского ботанического сада – его деятельность на этом посту была столь успешной, что всего через год его вызвали в Петербург, в Главное управление землеустройства и земледелия. Пиленко перевез в столицу семью, устроил детей в гимназии, а затем вернулся в Анапу, чтобы закончить дела. Обратно он не вернулся: 17 июля 1906 года Юрий Дмитриевич скоропостижно скончался.
Смерть обожаемого отца стала тяжелейшим ударом для впечатлительной Лизы. В отчаянии она даже отказалась от веры: «Эта смерть никому не нужна. Она – несправедливость. Значит, нет справедливости. А если нет справедливости, то нет и справедливого Бога. Если же нет справедливого Бога, то значит и вообще Бога нет», – так вспоминала она позже свои мысли…
Мать, продав часть имений, осенью увезла детей в Петербург. Лиза училась в гимназии, но ее мысли были заняты не учебой, а размышлениями о своей судьбе и прочитанными стихами. Целыми днями бродила она по сумрачному городу, который начинала тихо ненавидеть за рыжий туман вокруг фонарей, отсутствие солнца и постоянное ощущение скованности. Однажды на поэтическом вечере пятнадцатилетняя Лиза услышала выступление Александра Блока – его полные скрытого смысла стихи, романтическая внешность и вдохновенная манера читать произвели на Лизу необыкновенное впечатление: она немедленно решила, что он один способен понять ее душевные метания. Разузнав его адрес, Лиза явилась с визитом на Галерную, 41 – однако ни в первый, ни во второй раз поэта дома не застала. На третий раз она решилась дождаться: он пришел – «в черной широкой блузе, с отложным воротником… очень тихий, очень застенчивый», – и они до ночи говорили о ее тоске, его стихах, бессмысленности жизни и тайнах бытия. Потом она вспоминала: «Он внимателен, почтителен и серьёзен, он всё понимает, совсем не поучает и, кажется, не замечает, что я не взрослая… Я чувствую, что около меня большой человек, что он мучается больше, чем я, что ему еще тоскливее, что бессмыслица не убита, не уничтожена. Меня поражает его особая внимательность, какая-то нежная бережность. Мне большого человека ужасно жалко. Я начинаю его осторожно утешать, утешая и себя». И добавила: «Странное чувство. Уходя с Галерной, я оставила часть души там».
Д. В. Кузьмин-Караваев
Через несколько дней она получила от Блока письмо: в конверт из синей бумаги было вложено стихотворение, написанное о той встрече:
Когда вы стоите на моем пути.
Такая живая, такая красивая.
Но такая измученная,
Говорите всё о печальном,
Думаете о смерти.
Никого не любите
и презираете свою красоту -
Что же? Разве я обижу вас?
О, нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю.
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я – сочинитель,
Человек, называющий всё по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.
Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах.
Всё же я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы.
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и о небе.
Право, я буду рад за вас,
Так как – только влюбленный
Имеет право на звание человека.
К стихам прилагалось письмо, где Блок говорил «об умерших, что ему кажется, что я ещё не с ними, что я могу найти какой-то выход, может быть с природой, в соприкосновении с народом… «Если не поздно, то бегите от нас умирающих». Менторский тон и неожиданные для влюбленной девушки советы влюбиться в другого так оскорбили Лизу, что она поклялась себе никогда больше не встречаться с Блоком.
Однако поэтическая, декадентская среда тогдашнего Петербурга уже захватила ее. Менее чем через год после той встречи с Блоком у Лизы был короткий роман с Николаем Гумилевым: он, «повеса из повес», не смог пройти мимо хорошенькой гимназистки с горящими глазами, восторженно внимающей его стихам, однако сама Лиза признавалась, что этим романом – как и другими – она лишь пыталась излечиться от любви к Блоку. «Иногда любовь к другим, большая, настоящая любовь, заграждала Вас, но все кончалось всегда, и всегда как-то не по-человечески, глупо кончалось, потому что – вот Вы есть», – писала она ему несколько лет спустя. А 19 февраля 1910 года Лиза, совершенно неожиданно для всех – в том числе и для себя самой – вышла замуж за юриста Дмитрия Владимировича Кузьмина-Караваева, друга и родственника Гумилева. С мужем ее связывал в основном интерес к поэтам, декадентам и богемному образу жизни: Дмитрий Владимирович без устали водил свою юную супругу по поэтическим вечерам, чтениям и собраниям. Они бывали в Башне у Вячеслава Иванова, на квартире Сергея Городецкого и в Цехе поэтов Гумилева, ездили в Коктебель к Максимилиану Волошину и в Москву к Андрею Белому. Однажды на вечере в Тенишевском училище выступал Блок: Дмитрий предложил жене познакомить ее с Блоком и его женой, однако та, к его удивлению, наотрез отказалась. Дмитрий пожал плечами, отошел – и вскоре вернулся с Блоком и «высокой, полной и, как мне показалось, насмешливой дамой» – Любовью Дмитриевной, женой поэта. Блок узнал Лизу – и она от волнения пропустила всю беседу мимо ушей…
В центре – Анна Ахматова, слева от нее Мария Кузьмина-Караваева, справа – Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева и художник Дмитрий Дмитриевич Бушен, двоюродный брат Д.В. Кузьмина-Караваева. Слепнево, 1912 г,
Потом Блоки пригласили их на обед; с тех пор несколько лет Лиза постоянно встречала Блока – всегда на людях, не имея возможности поговорить о наболевшем. В 1912 году Лиза выпустила свой первый сборник стихов «Скифские черепки», вдохновленный ее детскими воспоминаниями о раскопках под Анапой, но и Блок, и Гумилев раскритиковали его в пух и прах. Брак с Дмитрием не задался – Лиза снова чувствовала себя потерянной, она словно снова блуждала в тумане по незнакомым улицам своей жизни… И она, по-тихому оформив развод с мужем, сбежала в свое любимое анапское имение. Как ей советовал когда-то Блок, она решила быть ближе к земле – занималась виноградниками и садами, а возвышенную любовь пыталась излечить земной: от своего возлюбленного, сельского учителя, которого она называла в воспоминаниях «лейтенантом Планом» – как героя Кнута Гамсуна, – она родила в октябре 1913 года дочь. Девочку она назвала Гаяна – по-гречески «земная», как и та любовь, что дала ей жизнь.
Вернувшись в Петербург, Лиза продолжала встречаться с Блоком – но теперь уже у него дома, наедине. О чем они говорили, о чем думали? Первая мировая война начинала полыхать на западных границах, а Лиза все беседовала о стихах, вере и скорой гибели России. Однажды она, не застав его дома, получила записку: «Простите меня. Мне сейчас весело и туманно. Ушёл бродить. На время надо все кончить. А.Б.»
Она продолжала писать ему письма: «Все силы, которые есть в моем духе: воля, чувство, разум, все желания, все мысли – все преображено воедино, и все к Вам направлено. Мне кажется, что я могла бы воскресить Вас, если бы Вы умерли, всю свою жизнь в Вас перелить легко. Я не знаю, кто Вы мне: сын ли мой, или жених, или все, что я вижу, и слышу, и ощущаю. Вы – это то, что исчерпывает меня. Мне хочется благословить Вас, на руках унести, потому что я не знаю, какие пути даны моей любви, в какие формы облечь ее».
Лиза снова уехала в Анапу. Ушел на фронт ее брат, погиб на войне ее «лейтенант План», воевал Блок. Пламя далекой войны все сильнее застилал разгорающийся пожар революции: устав от пустых слов, Лиза решила прейти к действиям и вступила в партию эсеров: как сама она говорила, ее подкупила платформа этой партии, которая выражалась в словах: «Пусть вчерашний господин и вчерашний раб будут сегодня равными» – ей так хотелось счастья для всех… Активную молодую женщину даже избрали заместителем городского головы Анапы – а после того, как сам голова через месяц сбежал, Лиза стала главой города. Как вспоминают, она старалась быть достойной своего деда – заботилась о жителях, не давала бесчинствующим бандам разграбить город, иногда лично усмиряя зарвавшихся главарей. Когда Анапу захватили красные, они автоматически переименовали городскую Думу в Совет депутатов, а Лизу, даже не спросив, записали туда комиссаром по народному образованию и здравоохранению. Она тут же сбежала в Москву, где вместе с соратниками по партии социалистов-революционеров боролась с большевиками – а когда вернулась в занятую Добровольческой армией Анапу, ее немедленно арестовали как «красного комиссара». В защиту Лизы выступили в газетах Волошин, Тэффи, Алексей Толстой и Вера Инбер, но ее все же судили и приговорили к двум неделям гауптвахты – хотя вполне могли и расстрелять. Говорят, таким мягким приговором Лиза была обязана влиянию Даниила Ермолаевича Скобцова, председателя военно-окружного суда, видного деятеля Кубанской Краевой Рады (а одно время ее председателя). Уже скоро Лиза вышла за него замуж: вряд ли это была любовь – ее сердце, по ее собственным словам, навсегда было отдано Блоку, но она нашла в Скобцове надежное плечо, на которое можно опереться, заботливого человека и решительного мужчину, указавшего ей путь из большевистского кошмара. Вслед за Скобцевым Лиза с дочерью и матерью отправились в эмиграцию.
Д.Е. Скобцов, 1945 г.
Из Новороссийска на переполненном теплоходе они отплыли в Тифлис – больше всего Лиза боялась, что ее ребенок, которого она ждала от Скобцова, родится прямо в душном и темном трюме. Ей повезло: сын появился на свет на грузинском берегу. Вместе с новорожденным Юрой Елизавета добралась до Константинополя, где наконец встретилась со Скобцовым – он эвакуировался через Румынию вместе с кубанским правительством. Но это был еще не конец пути – через Югославию, где на свет появилась дочь Анастасия, Скобцовы добрались до Парижа.
Жизнь в самом веселом городе мира для семьи с тремя детьми и без каких бы то ни было средств была невероятно тяжелой. Пытаясь хоть что-то заработать, Елизавета шила и делала кукол – чем совершенно испортила и без того близорукие глаза. Наконец Скобцов нашел работу таксиста – это была редкая удача и к тому же постоянный доход. Получив возможность отвлечься от постоянных трудов, Елизавета Скобцова вернулась к литературе – под именем Юрия Данилова (в честь отца и мужа) она опубликовала автобиографический роман «Равнина русская» и повесть «Клим Семенович Барынькин», под своим именем – стихи, сборник житий святых «Жатва духа» и несколько книг о русских писателях.
Она была близка с религиозными философами – Николаем Онуфриевичем Лосским, Николаем Александровичем Бердяевым, Сергеем Николаевичем Булгаковым, и вместе с ними принимала участие в создании Православного богословского института в Париже. Ее духовные искания, казалось, нашли выход в беседах о религии и служении ближним: недаром «Жатва духа» посвящена в основном духовным подвигам во имя любви к людям. «Путь к Богу лежит через любовь к человеку, и другого пути нет…», – говорила она.
Но светлая полоса продолжалась недолго: зимой 1926 года, после перенесенного гриппа, скончалась маленькая Настя: врачи пропустили начавшийся менингит, и девочка два месяца угасала на руках у матери. Переживая смерть дочери, Елизавета винила во всем себя: решив когда-то отдать свое сердце далекому поэту, она недодала любви детям, а отказавшись однажды от Бога, она лишилась его милости и благодати. Как писала сама Елизавета Юрьевна: «Я вернулась с кладбища другим человеком… Я увидала перед собой новую дорогу и новый смысл жизни: быть матерью всех, всех, кто нуждается в материнской помощи, охране, защите. Остальное уже второстепенно».
Елизавета Юрьевна стала миссионеркой Русского студенческого христианского движения (РСХД), много разъезжала по Европе, всюду встречая «нужду и тьму незнания». Избрав себе путь монашеского служения, она, получив церковный развод с мужем, в марте 1932 года приняла монашеский постриг, получив имя Марии в память святой Марии Египетской – та, бывшая блудница, раскаялась и долгим покаянием в пустыне достигла святости. Проводивший обряд епископ Евлогий благословил ее пророческими словами: «Как Мария Египетская ушла в пустыню к диким зверям, так тебя я посылаю, и ты идешь в мир – к людям, терпеть от них всю злобу, и может быть, хуже, чем дикие звери».
Елизавета Скобцова с детьми, Сербия, 1923 г.
В отличие от многих поколений монахинь, мать Мария не собиралась уединяться в монастырских стенах, посвятив жизнь аскезе и молитвам: она была убеждена, что должна была оставаться в миру, чтобы служить людям. «Сейчас для монаха есть один монастырь – мир весь», – говорила она. Она и внешне была совершенно не похожа на французских монахинь: одетая в мужскую рясу, доставшуюся ей от беглого расстриги, постоянно курящая, обутая в мужские ботинки, с тяжелой порывистой походкой и заливистым смехом. Одна из ее подруг описывала ее: «Очень живая, жизнерадостная, с быстрыми порывистыми движениями, открытая, общительная… Она показалась мне несколько диковинной монахиней… Внешне Елизавета Юрьевна напоминала нашу курсистку-революционерку того старомодного стиля, отличительной чертой которого было подчеркнутое пренебрежение к своему костюму, прическе и бытовым стеснительным условиям: виды видавшее темное платье, самодельная шапочка-тюбетейка, кое-как приглаженные волосы, пенсне на черном шнурочке, неизменная папироса… Елизавета Юрьевна казалась такой русской, такой, до улыбки, русской! Можно было только удивляться, как она сумела сохранить в Париже, в центре моды и всякой внешней эстетической вычурности, всем нам знакомый облик русской эмансипированной женщины, и лицо у нее было тоже совсем русское: круглое, румяное, с необыкновенно живыми, «смеющимися» глазами под темными круглыми бровями и с широкой улыбкой, но улыбкой не наивно-добродушной, а с той русской хитринкой, с той умной насмешливостью, которая отлично знает относительную ценность слов, людей, вещей».
Как разъездной секретарь РСХД, мать Мария ездила по стране, ведя беседы, проповедуя, выслушивая и помогая. Однажды, в шахтерском поселке, ее встретили насмешками: «Вы бы лучше нам пол вымыли, да всю грязь прибрали, чем доклады читать!» Мать Мария лишь спросила, где у них тряпки, и принялась за работу. «Работала усердно, да только все платье водой окатила, – вспоминала она. – А они сидят, смотрят… а потом тот человек, что так злобно мне сказал, снимает с себя куртку кожаную и дает мне со словами – «Наденьте… Вы ведь вся вымокли». И тут лед растаял. Когда я кончила мыть пол, меня посадили за стол, принесли обед и завязался разговор». Так мать Мария готовилась к своему служению: «Сначала дела, а только потом – слова», – говорила она.
С помощью митрополита Евлогия и друзей – Бердяева, Лосского, отца Димитрия Клепинина, Скобцова, который оставался ее верным соратником до самого конца, – мать Мария организовала движение «Православное дело»: сначала она открыла на улице Лурмель женское общежитие со столовой, где давала приют для бездомных, обиженных или нуждавшихся в помощи, а при общежитии – домовую церковь, в устройстве которой мать Мария принимала самое деятельное участие. Еще в Петербурге она брала уроки живописи, а теперь освоила технику витража и вышивку золотыми нитями. Мать Мария писала иконы и расписывала стены, вышивала покровы и к тому же работала как архитектор, плотник и столяр. Немного позже она организовала общежитие для мужчин и приют для семей, туберкулезный санаторий под Парижем, мастерские и больницу. Сын Юрий во всем помогал матери, а вот дочь Гаяна, ставшая убежденной коммунисткой, рвалась на родину. Алексей Николаевич Толстой, сам вернувшийся из эмиграции, помог ей в 1935 году уехать в Советский Союз. Через полтора года она скончалась – то ли от тифа, то ли от дизентерии…
Елизавета Скобцова с детьми вскоре после прибытия во Францию.
Когда началась Вторая мировая война и немцы оккупировали Францию, общежитие на улице Лурмель стало центром скрытой борьбы, а затем одним из штабов движения Сопротивления: там скрывались дезертиры и беженцы, коммунисты и евреи, с помощью работавших там и их друзей, разбросанных по всей стране, организовывались побеги и нелегальные посылки, доставка продовольствия и медикаментов партизанским отрядам. Чтобы спасти приговоренных немецкими властями евреев от отправки в лагеря, мать Мария выдавала фальшивые справки о работе, метрики и свидетельства о крещении – гражданские городские власти догадывались о подлогах, но из уважения к матери Марии и сочувствия к ее делам закрывали на все глаза. Когда парижских евреев зимой 1942 года согнали на закрытый велодром, она смогла пронести туда еду – и вынести обратно четверых детей, использовав для этого мусорные корзины. Говорят, мать Мария была в списке лиц, которых безоговорочно готовы были принять в США, но она предпочла остаться во Франции, там, где в ней нуждались. Хотя ее предупреждали, что она ведет себя слишком вызывающе – мать Мария не собиралась делать вид, что терпит нацистов и при случае не стеснялась сказать им о своей ненависти – она продолжала делать все, что считала нужным. По ее убеждению, если она, хотя бы внешне, склонится перед оккупантами – это убьет веру в победу у ее прихожан. Сама она была безоговорочно уверена в том, что Германия будет разгромлена, и сделает это Советский Союз: «Я не боюсь за Россию, – писала она. – Я знаю, что она победит. Наступит день, когда мы узнаем по радио, что советская авиация уничтожила Берлин. Потом будет «русский период» истории. Все возможности открыты. России предстоит великое будущее. Но какой океан крови!»
В феврале 1943 года, когда мать Мария была в отъезде, в общежитие на улице Лурмель пришли гестаповцы: Юрий Скобцов и ближайшие соратники матери Марии были арестованы за укрывательство евреев – как говорили, их выдали провокаторы. Софья Борисовна вспоминала то утро: «Утром ко мне в комнату пришел мой внук Юра Скобцов, относившийся ко всем старикам с особенной внимательностью, а ко мне и с сильной любовью. Затопил мне печь, пошел вниз за углем – и пропал. Я пошла посмотреть, отчего он не идет, и первый встречный сказал мне, что приехали немцы, арестовали Юру и держат его в канцелярии. Я побежала туда. Юра сидел в двух шагах от меня, но раздался окрик: «Куда вы? Не смейте входить! Кто вы такая?» Я сказала, что я мать хозяйки столовой и хочу быть с моим внуком. Гестаповец Гофман (он хорошо говорил по-русски, потому что был выходцем из Прибалтики) закричал: «Вон! Где ваш поп? Давайте его сюда». Потом, когда пришел отец Димитрий Клепинин, Гофман объявил, что они сейчас увезут Юру заложником и выпустят его, когда явятся мать Мария и Ф.Т. Пьянов. Я сейчас же послала за матерью Марией. Она и Пьянов, узнав, что Юру отпустят, когда они явятся, сейчас же приехали. Когда Юру увозили, мне позволили подойти к нему. Обняла я его и благословила. Он был общий любимец, удивительной доброты, готовый всякому помочь, сдержанный и кроткий. Если бы Юра не задержался, а поехал бы с матерью в деревню, может быть, они избежали бы ареста. На другой день увезли отца Димитрия, замечательного священника и человека, допрашивали его без конца и посадили вместе с Юрой в лагерь».
Сначала арестованных поместили в лагерь Компьень под Парижем, а затем мать Марию перевезли в немецкий Равенсбрюк, а мужчин в Дору, где они должны были работать на строительстве подземных ракетных заводов: условия там были настолько тяжелые, что редко кто выживал больше месяца. И отец Димитрий, и Юрий Скобцов не протянули и двух недель…
С. Б. Пиленко, Юра Скобцов, А. Бабаджан, мать Мария, Г. П. Федотов, о. Дмитрий Клепинин, К, В, Мочульский. Париж, осень 1939 г.
Мать Мария жила в лагере Равенсбрюк около двух лет. Те, кто был рядом с ней в те годы, вспоминали ее с необыкновенной теплотой и признательностью: она никогда не унывала, всегда была доброжелательна и радостна, поддерживала и ободряла других, помогала им выжить. Даже дым из труб крематория не казался ей мрачным предзнаменованием: «Только здесь, над самой трубой, клубы дыма мрачны, – говорила мать Мария, – а поднявшись ввысь, они превращаются в легкое облако, чтобы затем совсем развеяться в беспредельном пространстве. Так и души наши, оторвавшись от грешной земли, в легком неземном полете уходят в вечность для новой радостной жизни на очарованном берегу». Одна из узниц вспоминала, как однажды на мать Марию набросилась надзирательница – за то, что монахиня осмелилась заговорить с другой заключенной. «Матушка, будто не замечая, спокойно закончила начатую фразу. Взбешенная эсэсовка набросилась на нее и сыпала удары ремнем по лицу, а та даже взглядом не удостоила». Даже в лагере мать Мария продолжала рукодельничать – она вышила, например, икону «Пресвятая Дева с распятым младенцем» и картину «Высадка союзных войск в Нормандии», созданную надерганными из одежды нитками на косынке одной из ее соседок по бараку.
Мать Мария погибла накануне Пасхи, 31 марта 1945 года. По одной из легенд, она долго болела дизентерией, и любившие ее узницы прятали ее от надзирателей, пока те случайно не наткнулись на нее, беседовавшую с заключенными. Мать Мария была так слаба, что еле держалась на ногах – а таких немедленно отправляли в газовую камеру. По другой версии, в газовую камеру мать Мария пошла, обменявшись куртками с другой узницей, объясняя, что ей самой осталось жить недолго. Через два дня лагерь освободили – но прах матери Марии уже был развеян над бараками Равенсбрюка.
Память же о ней не исчезнет. Решением Константинопольского патриархата от 16 января 2004 года мать Мария, Юрий Скобцов и Дмитрий Клепинин были канонизированы как преподобномученики.
Из книги отЛИЧНОЕ... где, с кем и как автора Ленина ЛенаГлава тридцатая Клип Кузьмина О том, почему клипмейкеру дали по голове и почему мы с Кузьминым замерзлиСамое первое знакомство с Владимиром Кузьминым было, как уже упоминалось, заочным - он пел мне «Две звезды» с Пугачевой из допотопного магнитофона на геологической
Из книги Сама жизнь автора Трауберг Наталья ЛеонидовнаЕлизавета После того, как молодой еврей, недавно приехавший из Одессы, познакомился у Валентины Ходасевич с ушедшей от мужа юной дамой, он несколько лет крутил с ней роман, и вдруг она забеременела. Чадолюбие Иакова сработало мгновенно. Он переселил ее к своим родителям,
Из книги Как уходили кумиры. Последние дни и часы народных любимцев автора Раззаков ФедорКАРАВАЕВА ВАЛЕНТИНА КАРАВАЕВА ВАЛЕНТИНА (актриса театра, кино: «Машенька» (1942), «Обыкновенное чудо» (1964); скончалась в конце декабря 1997 года).Караваева стала знаменитой в 1942 году, сыграв главную роль в фильме «Машенька». За него актриса через год была удостоена Сталинской
Из книги Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. автора Галь НораЭдварда Кузьмина «Все то, чего коснется человек...» Все то, чего коснется человек, Озарено его душой живою... Эти строки поздней лирики Маршака звучат во мне, когда я гляжу на уставленные книжными полками стены маминой квартиры. Хотела было написать «осиротевшей
Из книги Ленин. Жизнь и смерть автора Пейн РобертЕлизавета де К. С того момента, как Ленин уехал из Самары, он полностью посвятил свою жизнь революции. Он был совсем как тот нечаевский заговорщик, человек обреченный, подчинивший собственные интересы, все свои таланты и способности единственной цели, которой он служил,
Из книги Сияние негаснущих звезд автора Раззаков ФедорКАРАВАЕВА Валентина КАРАВАЕВА Валентина (актриса театра, кино: «Машенька» (1942; главная роль – Машенька), «Обыкновенное чудо» (1964; Эмилия); скончалась в конце декабря 1997 года). Караваева стала знаменитой в 1942 году, сыграв главную роль в фильме «Машенька». За него актриса
Из книги Свет погасших звезд. Люди, которые всегда с нами автора Раззаков Федор21 декабря – Валентина КАРАВАЕВА Эта актриса сыграла всего лишь одну главную роль в кино, но эта роль сделала ее знаменитой на многие годы. Фильм «Машенька» с ее участием был одним из самых любимых фильмов на фронтах Великой Отечественной войны, а сама актриса стала
Из книги Никита Хрущев. Реформатор автора Хрущев Сергей НикитичШахиншах Иранский, Елизавета Английская и Елизавета Бельгийская С Ворошиловым, быстро старевшим умом, но не телом, то и дело случались различные происшествия. Я бы назвал их комическими, если бы комизм в большой политике не сопровождался весьма неприятными для страны
Из книги Статьи и воспоминания автора Шварц Евгений ЛьвовичЕлизавета Бам Первый и пока единственный раз спектакль играли 24 января 1928 года в Доме Печати, что на Фонтанке, в программе обэриутов "Три левых часа".Час первый был поэтическим, обыгрывался лозунг, что "искусство это шкаф", выступали Хармс, Введенский, Заболоцкий, Вагинов,
Из книги Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие автора Лындина Эльга МихайловнаОБОРВАННЫЙ ПОЛЕТ Валентина Караваева Было это в годы учебы в Институте кинематографии… После занятий мы бежали на троллейбус, что останавливался против Киностудии Горького. Вместе с нами в троллейбус нередко садилась странная дама. Она казалась ожившим персонажем из
Из книги Тот век серебряный, те женщины стальные… автора Носик Борис МихайловичЕлизавета Так звалась она еще девочкой и юной девушкой на дорожках сказочного Никитского сада в Крыму, на пляжах Анапы, на гимназической скамье, на Невском проспекте или в гостях у Блока… Потом еще много было у нее имен, меняемых ею на пути ошибок, грехов и поисков,
Из книги Самые пикантные истории и фантазии знаменитостей. Часть 1 автора Амиллс РосерЕлизавета I Упорная девственницаЕлизаве?та Тюдо?р, Добрая королева Бесс, Королева-дева (1533–1603) – королева Англии и Ирландии, последняя из династии Тюдоров. Время правления Елизаветы называют «золотым веком Англии».17 ноября 1558 года почтовый вестник галопом влетел во
Из книги «Звезды», покорившие миллионы сердец автора Вульф Виталий ЯковлевичЕлизавета Кузьмина-Караваева Странная монахиняОна прошла в общем-то обычный для многих, ее современниц путь: неразделенная любовь, увлечение стихами, революция, эмиграция, немецкий концлагерь… (Но как необычно шла она по этому пути! Се дорога вела от крымских
Из книги Эти четыре года. Из записок военного корреспондента. Т. I. автора Полевой БорисСмерть Матвея Кузьмина Так до места, куда партизаны вынесли свое золото, добраться мне и не удалось. Впрочем, их я бы там уже и не застал. Всех троих на самолете эвакуировали в тыловой госпиталь. Живы, все трое сильно обморожены, но, говорят, поправляются. Мне только удалось
Из книги Гумилев без глянца автора Фокин Павел ЕвгеньевичМария Кузьмина-Караваева Анна Андреевна Гумилева:В жизни Коли было много увлечений. Но самой возвышенной и глубокой его любовью была любовь к Маше. Под влиянием рассказов А. И. о родовом имении Слепневе и о той большой старинной библиотеке, которая в целости там
Из книги Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р автора Фокин Павел ЕвгеньевичКУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА (урожд. Пиленко; во втором браке Скобцова, в монашестве мать Мария) Елизавета Юрьевна псевд. Юрий Данилов, Ю. Д.;8(20).12.1891 – 31.3.1945Поэтесса, прозаик, публицист. Участница «сред» на «башне» Вяч. Иванова. Член «Цеха поэтов». Участница заседаний
В Риге на улице Элизабетес в 2011 году появилась мемориальная доска. В 1891 году в доме, на фасаде которого она установлена, родилась девочка Лизочка, симпатичная круглолицая девочка, любимица родителей и ожидало Лизочку светлое будущее дочери успешного адвоката, которой родители ни в чем бы не отказывали.
Удары Судьбы посыпались позже.
Первым стала скоропостижная смерть отца, в самом разгаре его карьеры. К этому времени семья Пиленко уже проживала в Анапе, где находилось имение Джемете с виноградниками, доставшееся отцу Лизочки после кончины его отца, отставного генерала и винодела Дмитрия Пиленко.
А далее, ждал семью Петербург. В 1906 году Юрий Дмитриевич получил назначение на службу в столицу, но выехать к месту назначения не успел - он скоропостижно скончался в Анапе. Позже Лиза, потрясенная трагедией, рассказывала, что в те дни потеряла веру в Бога.
Она все таки переехала в Петербург с матерью и младшим братом. А дальше жизнь закрутилась так, как бывает в жизни, по которой можно писать роман. Впрочем, романы уже написаны…
Затем, учеба в гимназии, на Бестужеских курсах, которые она так и не закончила. Знакомство с Александром Блоком, с которым связали девушку непростые отношения.
Это ей, пятнадцатилетней Лизоньке Пиленко поэт посвятил одно из лучших своих лирических стихотворений:
Когда вы стоите на моём пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите все о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту —
Что же? Разве я обижу вас?
О, нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я — сочинитель,
Человек, называющий все по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Все же, я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные речи о земле и о небе.Право, я буду рад за вас,
Так как — только влюбленный
Имеет право на звание человека.
Неудачный первый брак…впрочем именно с фамилией мужа Елизавета Кузьмина — Караваева стала известна в истории. Но вошла в Истории она, как Мать Мария. Это будет позже, когда вернется смысл жизни в служении людям.
Она искала себя и находила… В стихах… посещение «Цеха поэтов», общение с Николаем Гумилёвым, Анной Ахматовой, Осипом Мандельштамом.
Находила себя в политике. В марте 1917 года вступила в партию эсеров. И вернувшись в Анапу в феврале 1918 года даже была избрана городским головой. А затем, когда большевики взяли власть в городе, Кузьмина-Караваева, хотя и не разделяла их идеологии, заняла должность комиссара по здравоохранению и народному образованию, стараясь защитить население от грабежа и террора.
А затем еще одно замужество, эмиграция. Грузия, Турция, Сербия и наконец, Париж…
Трое детей родилось у Елизаветы Юрьевны.
Троих детей она потеряла.
В 1926 году от менингита умерла ее младшая дочь Анастасия, было девочке 4 года. В 1935 году старшая дочь Гаяна уехала в СССР, решив, что строительство коммунистического государства ей ближе, чем эмигрантская жизнь в Париже. Но 30 июля 1936 года она скоропостижно умерла в Москве. До сих пор остаются открытыми вопросы причины ухода из жизни молодой женщины.
Удары судьбы… Казалось, легко сломиться, и мир может стать черным и мрачным, как могилы дочерей. Но смогла Елизавета Юрьевна не только устоять перед этими ударами, не озлобиться на белый свет, а наоборот, через боль душевную, прийти к главному своему призванию. Служению людям.
Так появилась Мать Мария, о которой написаны книги, поставлен фильм и существует множество былей и легенд.
Она организовала в Париже общежитие для одиноких женщин, дом отдыха для выздоравливающих туберкулезных больных в Нуази-ле-Гран, под Парижем, причем большую часть работы там делала сама: ходила на рынок, убирала, готовила пищу.
При общежитии была устроена церковь Покрова Пресвятой Богородицы и курсы псаломщиков.
Она, поэтесса в душе, писала богословские и остро-социальные статьи. Но не чужды ей были и светские темы. В пятнадцатую годовщину смерти Александра Блока был напечатан в журнале «Современные записки» ее мемуарный очерк «Встречи с Блоком». В 1937 году в Берлине вышел её сборник «Стихи», в конце 1930-х - начале 1940-х годов она написала стихотворные пьесы-мистерии «Анна», «Семь чаш» и «Солдаты».
Но наступили лихие времена для всей Европы. Во время нацистской оккупации Парижа общежитие монахини Марии на улице Лурмель стало одним из штабов Сопротивления.
И одной из своих задач ставила мать Мария помощь еврейским семьям. Чем могла она поддерживала их в беде.
В июне 1942 года, когда нацисты проводили массовые аресты евреев в Париже и сгоняли их на зимний велодром для последующей отправки в Освенцим, ей удалось в мусорных контейнерах тайно вывезти оттуда четырёх еврейских детей.
Ее дом на Лурмель и дом отдыха в Нуази-ле-Гран стали убежищами для евреев и военнопленных, мать Мария и священник, отец Димитрий Клепинин так же выдавали евреям фиктивные свидетельства о крещении, которые помогли спастись некоторым.
Но не всем по сердцу была ее деятельность. По доносу одной из монашек мать Мария и ее сын Юрий были арестованы. Юрий погиб в 1944 году в Доре, филиале концлагеря Бухенвальд. Мама об этом не знала и мечтала вырваться на волю и увидеть сына.
А сама Елизавета Юрьевна оказалась в нацистском лагере смерти Равенсбрюк. Там мать Мария провела последние два года жизни, став моральной и духовной опорой для заключенных. Мать Мария читала заключенным женщинам свои стихи, рассказывала о России, о Блоке, перевела на французский язык «Катюшу», которую узницы тихо пели. Она верила и своей верой и личным примером смогла поддержать множество, отчаявшихся женщин.
Погибла Мать Мария в газовой камере Равенсбрюка 31 марта 1945 года, за неделю до освобождения лагеря Красной армией. Всего за неделю до света, свободы и будущей жизни… Которой не нашлось продолжения. А было ей всего 53 года…По одной из версий, она пошла в газовую камеру вместо другой русской женщины, надев на себя ее одежду. Не знаю легенда это или быль, но все что делала до своей гибели Мать Мария достаточно чтобы с поклонением относиться к ее образу.
О ее жизни и творчестве написано много… Ее петербургсий период жизни вошел в роман «Хождение по мукам» в образе «Елизаветы Киевной». В СССР в 1982 году был снят фильм, в котором Людмила Касаткина сыграла Мать Марию.
В 1985 г. мемориальным центром «Яд Вашем» матери Марии посмертно присвоено звание «Праведник мира». Получил звание Праведника и ее сын Юрий, помогавший матери.
А в Риге, улица на которой родилась Лиза Пиленко, и в память о ней установлена мемориальная доска, по случайному совпадению называется «Улица Элизабетес».
Это стихотворение было написано ею в 1942 году.
Два треугольника - звезда,
Щит праотца, отца Давида,
Избрание - а не обида,
Великий дар - а не беда.
Израиль, ты опять гоним,
Но что людская воля злая,
Когда тебе в грозе Синая
Вновь отвечает Элогим!
Пускай же те, на ком печать,
Печать звезды шестиугольной,
Научатся душою вольной Реклама
ЕЛИЗАВЕТА ЮРЬЕВНА КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА (1891-1945), русская поэтесса. В эмиграции с 1919 года. В 1932 году стала монахиней в миру, приняв имя Мария (в честь святой Марии Египетской). Последний прижизненный сборник "Стихи" (1937) вышел за подписью "Монахиня Мария".
Родилась 8 (20) декабря 1891 года в Риге. В юности была деятельным участником петербургской художественной жизни, часто посещала собрания в салоне Вяч. Иванова , дружила с А. Блоком , который посвятил ей стихотворение "Когда вы стоите на моем пути…", в котором давал совет любить небо больше, чем "рифмованные и нерифмованные речи о земле и о небе". Написанный в эмиграции очерк Кузьминой-Караваевой "Последние римляне" передавал атмосферу идущего к концу Серебряного века, который воспринимается как "умирающее время", когда возобладала "старческая все постигшая, охладевшая ко всему мудрость".
Кузьмина-Караваева (в девичестве Пиленко, по второму мужу - Скобцова) входила в первый "Цех поэтов", однако воздействие акмеизма на ее поэзию прослеживается лишь в раннем сборнике "Скифские черепки" (1912). Он вырос из впечатлений детских лет, проведенных под Анапой, и возвращает из небытия "осколки бывшего", о котором напомнит "пиршество зари курганной" и сама "степь, где с Богом в веках мы вдвоем". Впоследствии намного более сильным стало влияние Блока, которым Кузьмина-Караваева зачитывалась с юности, когда была слушательницей философского отделения Бестужевских курсов (статья "Встречи с Блоком" была ею опубликована к пятнадцатой годовщине смерти поэта, в 1936 году). Сборник "Руфь" (1916), где блоковская доминирующая тема страдальческого духовного пути соотнесена с образом прабабки библейского царя Давида - она собирает "свой разбросанный сноп", чтобы оставить колосья у порога тех, кто бедствует, - определил главный лирический сюжет Кузьминой-Караваевой. Им стало странствие, которое приводит на высоты, но лишь затем, чтобы, оплакивая "умершую душу мою человеческую", проделать путь назад, так как обязанность человека - обитать "среди морских равнин", творя "лишь смертные дела" и всегда памятуя о бессмертии, о вечности.
Идея подвижничества, ставшего жизненным призванием матери Марии, вызрела еще в петербургский период жизни Кузьминой-Караваевой, в ту пору принадлежавшей к партии эсеров, а после Февральской революции сделавшейся городским головой Анапы и едва не расстрелянной деникинцами. Через Константинополь и Белград она в 1923 году добралась до Парижа. В эти годы написан и под псевдонимом Юрий Данилов опубликован автобиографический роман "Равнина русская" (Хроника наших дней) (1924). С конца 1920-х годов Кузьмина-Караваева сотрудничает в издательстве "ИМКА-пресс", для которого ею подготовлены два сборника житий (1927) и серия кратких монографий о русских религиозных философах (1929). Ее статьи публикуются в журналах "Путь" и "Новый град", ставивших своей задачей возрождение христианского сознания и этики после бедствий, перенесенных Россией.
Всю свою энергию, в особенности после пострига, мать Мария отдавала организованному ею братству "Православное Дело", которое было центром социальной и духовной помощи отчаявшимся, а также Религиозно-философской академии, руководимой Н. Бердяевым (Кузьмина-Караваева состояла ее секретарем), и православной общине на окраине Парижа.
В годы войны и оккупации эта община предоставила приют многим сотням преследуемых нацистами людей. Здесь они получали свидетельства о принадлежности к православию, их детей переправляли в провинцию. По доносу гестапо в феврале 1943 года арестовало мать Марию; она была отправлена в концлагерь Равенсбрюк и сожжена в газовой печи 31 марта 1945 года. Посмертно вышли "Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюке" (1947) и книга "Стихи" (1949), изданная Обществом друзей матери Марии (1949).
Геннадий Иванов - "Знаменитые и известные Бежечане"
1891 – 1945
Современный литературный справочник указывает что Е.Ю. Кузьмина-Караваева «поэтесса, философ, публицист, общественно-религиозный деятель. Детские годы ее прошли на юге России (Анапа, Ялта). После неожиданной кончины отца уехали с матерью в Санкт-Петербург. По окончании частной гимназии училась на философском отделении Бестужевских курсов. В 1910 году Елизавета Юрьевна вышла замуж за Д. В. Кузьмина-Караваева... входила в «Цех поэтов», издавший ее первую книгу стихов «Скифские черепки» (1912 год), в которой отразились детские впечатления, наблюдения за археологическими раскопками крымских курганов. Книга была замечена критикой... Дружила с Ахматовой, с Городецким, посещала заседания знаменитой «башни» Вяч. Иванова, гостила в Коктебеле у Волошина... Длительное время находилась под влиянием поэзии и личности Блока. Ей адресовано стихотворное обращение поэта: «Когда Вы стоите на моем пути,/ Такая живая, такая красивая...» Многие годы они состояли в переписке... Кузьмина-Караваева была первой женщиной заочно изучавшей богословие в Петербургской Духовной академии.
Как член партии эсеров после Февральской революции 1917 года стала городской головой Анапы... В 1919 году эмигрировала из России через Константинополь в Белград вместе со своим вторым мужем Д.Е. Скобцовым-Кондратьевым, казачьим деятелем, писателем.
С 1923 года жила в Париже. Под псевдонимом Юрий Данилов опубликовала автобиографический роман о годах революции и гражданской войны «Равнина русская: хроника наших дней». В издательстве «ИМКА-Пресс» вышли два ее сборника жития святых «Жатва духа» (1927). Восемь житий написаны о беспредельной, порой парадоксальной любви к человеку, о принятии на себя чужого греха... В 1929 году в Париже вышел ряд ее небольших книг: «Достоевский и современность», «Миросозерцание Вл. Соловьева», «Хомяков».
Назначенная разъездным секретарем Русского студенческого христианского движения, она с 1930 года вела миссионерскую и просветительскую деятельность среди русских эмигрантов в разных городах Франции...
В 1932 году, после церковного развода с мужем, стала монахиней, приняв при постриге (его совершил глава Русской Православной церкви за рубежом митрополит Евлогий) имя Марии - в честь Марии Египетской. С тех пор выступала в печати под именем: монахиня Мария, мать Мария. В 1937 году вышел сборник «Стихи», автор - монахиня Мария-Свое монашеское призвание видела в деятельной любви к ближним, прежде всего в помощи бедным... Оставшись работать в миру, оказывала поддержку людям, опускаясь на самое дно эмигрантской жизни. В середине 30-х годов она основала в Париже небольшой центр социальной помощи - братство «Православное дело», ставшее местом встречи многих писателей и философов. В числе основателей были митрополит Евлогий, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, К. В. Мочульский и другие.
Кузьмина-Караваева организовала общежития и санаторий для туберкулезных больных. На улице Лурмель в Париже ею была оборудована церковь, в устройство которой она вложила свои художественно-декоративные, живописные и рукодельные способности: выполняла роспись стен и стекол, вышивала гладью панно. Боролась с горем и злом в мире, не щадя себя, сгорая на костре самопожертвования, чувствуя в этом свою особую дорогу, ниспосланный ей крест...
После оккупации Парижа сотни евреев обращались к матери Марии за помощью и убежищем. Им выдавали документы, свидетельства о принадлежности к православному приходу на улице Лурмель, укрывали, отправляли в провинцию. Во время массового еврейского погрома 1942 года, когда тысячи евреев, включая детей, были загнаны на стадион, Кузьмина-Караваева пробралась туда и спасла нескольких детей. О необходимости сопротивления она писала в статье «Размышления о судьбах Европы и Азии».
9 февраля была арестована за укрывательство евреев и отправлена в концлагерь Равенсбрюк. Мать Мария погибла в газовой камере.
В 1947 году под именем матери Марии вышел посмертный сборник «Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере Равенсбрюк», изданный ее бывшим мужем Скобцовым... Главный мотив лирики - с Богом не страшны ни грядущая смерть, ни мучения... Подвижнический облик матери Марии раскрывают, в числе других, воспоминания ее матери, которая приводит прощальные слова дочери, сказанные ею в лагере: «Мое состояние - это то, что у меня полная покорность к страданию... если я умру, в этом я вижу благословение свыше. Самое тяжелое и о чем я жалею, что я оставила свою престарелую мать одной».
«Обществом друзей матери Марии» и С. Б. Пиленко (мать монахини - Г. И.) в 1949 году в Париже был издан второй посмертный сборник «Стихи».
Вот такая большая энциклопедическая выписка. Пока ее выписывал, все хотелось перейти на стихи матери Марии - в них живет ее душа. Помню, с каким восторгом я читал ее стихотворение, написанное уже в эмиграции, но совершенно русское, вольное, высокое:
Не помню я часа Завета,
Не знаю Божественной Торы,
Но дал Ты мне зиму и лето,
И небо, и реки, и горы.
Не научил Ты молиться
По правилам и по законам –
Поет мое сердце, как птица,
Нерукотворным иконам.
Росе, и заре, и дороге,
Камням, человеку и зверю.
Прими, Справедливый и Строгий,
Одно мое слово: я верю.
Это из книги 1937 года «Стихи». Она тогда уже была монахиней. Могла, да она и умела, много чего нафилософствовать, обращаясь к Богу. Нет. Она следует заветам русских старцев, говоривших: где просто - там ангелов до ста. Все здесь просто. Она даже признается, что и молиться-то как следует, может быть, не умеет. Но умеет благодарить Бога и знает точно, что ВЕРИТ. И это самое главное. А благодарит она Бога, в том числе, и за те «лета» в бежецких краях.
Собирала колосья в подол, Шла по жнивью чужому босая, Пролетала над избами сел Журавлей вереница косая...
В энциклопедическом тексте только штрихи и факты ее судьбы. А вот если задуматься над этими фактами... Девочка юная попадает из провинции в Петербург, выходит замуж за человека, который вращается в самом высоком светском обществе (Кузьмин-Караваев был вхож во все салоны). Блок, Розанов, Вяч. Иванов, Белый, Ахматова, Гумилев, Ремизов, Мережковский... Кого только не было вокруг. И все самые громкие, самые модные. Голова должна была кругом пойти.
Но она быстро во всем разобралась. Она увидела, прежде всего, огромный разрыв между этой интеллигенцией и народом. Она потом эти свои чувства так опишет: «Мы жили среди огромной страны, словно на необитаемом острове. Россия не знала грамоты - в нашей среде сосредоточилась вся мировая культура: цитировали наизусть греков, увлекались французскими символистами, считали скандинавскую поэзию своею, знали философию и богословие, поэзию и историю всего мира, в этом смысле мы были гражданами Вселенной, хранителями великого культурного музея человечества. Это был Рим времен упадка. Мы были последним актом трагедии - разрыва народа и интеллигенции».
Отсюда пошли народнические настроения Кузьминой-Караваевой. Она даже с мужем разрывает, чтобы круто поменять свою жизнь. Уезжает опять в провинцию, ближе «к земле», в родную Анапу.
В Анапе она влюбилась, родила дочь, назвала ее Гаяной, что в переводе - земная.
Потом у нее родятся от Скобцова еще сын Юрий и дочь Настя, которая умерла в раннем возрасте. У постели умирающей дочери мать Мария записала: «О чем и как не думай - большего не создать, чем три слова: «Любите друг друга», только до конца и без исключения, и тогда все оправдано и вся жизнь освещена, а иначе мерзость и тяжесть ».
Сын Юрий был арестован за день до ареста матери и погиб в лагере. Ему предложили службу в армии Власова, но он отказался. Его повезли в Бухенвальд, потом - в лагерь Дора, где строили под землей ракеты ФАУ-2. Там погибали все.
Дочь Гаяна в 1935 году вернулась в СССР и через год скоропостижно скончалась в Москве.
Пройдя через переосмысление жизни, через многие страдания, Кузьмина-Караваева приходит к Богу. Хорошо знавший мать Марию К.В. Мочульский вспоминает ее слова: «Путь к Богу лежит через любовь к человеку, а другого пути нет... На Страшном суде меня не спросят, успешно ли я занималась аскетическими упражнениями и сколько я положила земных и поясных поклонов, а спросят: накормила ли я голодного, одела ли голого, посетила ли больного и заключенного в тюрьме. И только это спросят».
И в своих последних стихах она писала:
До свиданья, путники земные...
Как мы много не договорили,
И не дотрудились, и не долюбили...
Как от многого мы отвернулись,
Как мы души холодом пронзили,
Как в сердца мы острие вонзили,
Будем скорбно вспоминать в могиле.
До свиданья, названные братья,
Будем скорбно вспоминать в могиле,
Как мы скупо и несмело жили,
Как при жизни жизнь свою убили.
Есть две версии гибели матери Марии. По одной она была по состоянию здоровья при очередной «селекции» отобрана в газовую камеру. А по другой версии она сама вступила в группу отобранных, заменив собой одну из заключенных. При этом она выкрикнула, ободряя остальных: «Я не верю в газовую камеру».
Впоследствии узницы лагеря Равенсбрюк, французские коммунистки, написали: «Таким образом мать Мария добровольно пошла на мученичество, чтобы помочь своим товаркам умереть».
Исследователи жизни и творчества матери Марии больше склоняются к второй версии. Н. Осьмаков пишет: «Трагический конец матери Марии во второй версии более чем вероятен, он вполне соответствует всей ее подвижнической жизни, ее безграничной любви к ближнему - основе ее религиозности. Задолго до этого, еще 31 августа 1934 года, она оставила в записной книжке такую многозначительную запись: «Есть два способа жить. Совершенно законно и почтенно ходить по суше - мерить, взвешивать, предвидеть. Но можно ходить по водам. Тогда нельзя мерить и предвидеть, а надо только все время верить. Мгновение безверия - и начинаешь тонуть». Несомненно, что она придерживалась второго из названых «способов» жить, когда почти каждый день становится испытанием крепости ее веры, готовности безропотно нести тяжкий крест сострадания и святой, бескорыстной любви к ближнему. И это превращало ее жизнь в подвиг».
Будущая мать Мария, когда приезжала в Борисково, ходила на службы во Владимирскую церковь в селе Толстиково.
На месте бывшего барского дома в наши дни построили Борисковскую участковую больницу. Сохранился старый парк, но он очень запущен.
Дом раньше был двухэтажный, с большим залом на первом этаже, с библиотекой со старинными книгами и картинами. Комнаты были обставлены мебелью карельской березы и красного дерева.
У Кузьминой-Караваевой был очень выдающийся дед -Дмитрий Васильевич Пиленко. Из запорожских казаков. Участвовал в покорении Кавказа, в 33 года произведен в полковники, в 34 года - начальник штаба Кубанского казачьего войска. В 37 лет назначен начальником Черноморского округа и произведен в чин генерал-майора.
За отличную службу получил в вечное и потомственное пользование участок земли в 2 500 десятин. Здесь он посадил сразу 8 тысяч фруктовых деревьев и виноград. Основал два имения, одно из которых до сих пор широко известно - Джемете, это и сейчас крупнейшее виноградарское хозяйство.
Д.В.Пиленко сыграл важную роль в создании на юге двух новых городов - Новороссийска и Анапы. Он лично создавал проекты. Сын Дмитрия Васильевича, отец матери Марии, наследовал имения и тоже занялся виноградарством. В 1905 году он даже был назначен директором знаменитого Никитского ботанического сада и директором училища виноградарства и виноделия.
Скончался отец неожиданно в 1906 году. Смерть эта настолько потрясла дочь, что она в какой-то момент разуверилась в Боге. Она потом вспоминала ход своих мыслей: «Эта смерть никому не нужна. Она - несправедливость. Значит, нет справедливости. А если нет справедливости, то нет и справедливого Бога. Если же нет справедливого Бога, то значит и вообще Бога нет».
Вот такие были мысли по смерти отца. И какое потом было духовное обретение.
Несколько слов о матери Марии. Софья Борисовна Пиленко (урожденная Делоне) по материнской линии происходила из самого старинного на Руси аристократического рода Рюриковичей, князей Дмитриевых-Мамонтовых. Корни ее были связаны с тверской землей.
Ее дядя владел деревней Колесники, которая находится рядом с Подобино в Бежецком уезде. Отец ее одно время был старшим окружным врачом Бежецкого и Весьегонского уездов.
Софья Борисовна была литературно одаренной женщиной, сочиняла стихи. Вела хозяйство. В эмиграции во всем помогала дочери. Была большой русской патриоткой, хотя дед ее был французом.
Скончалась она на сотом году жизни - в доме отдыха, основанном матерью Марией.
Похоронена на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.
Когда-то наш великий поэт Александр Блок посвятил Кузьминой-Караваевой такое стихотворение:
Когда вы стоите на моем пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите все о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту –
Что же? Разве я обижу вас?
О, нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я - сочинитель,
Человек, называющий все по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.
Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Все же я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и небе.
Право, я буду рад за вас,
Так как - только влюбленный
Имеет право на звание человека.
Блок увидел в пятнадцатилетней девушке очередного мотылька, летящего на пламя бесконечных высокопарных умствований и салонных исканий. Он советует ей стать естественной, быть ближе «к земле», влюбиться в нормального человека и просто жить. Он их столько насмотрелся, этих салонных див.
Он советует ей влюбиться...
Она последует этому совету своего любимого поэта, но пойдет еще дальше. Для нее слово ЛЮБИТЬ обретет религиозный смысл. И любовь ее к людям станет подлинно святой.
Может быть, когда-нибудь она будет канонизирована Русской Православной церковью.
В светском плане наше правительство признало заслуги матери Марии и посмертно наградило орденом Отечественной войны.
Елизавета Пиленко - так звали в миру мать Марию - родилась в Риге 21 декабря 1891 года. Сразу после рождения маленькой Лизе докторам пришлось сделать операцию ради спасения ее жизни, а через несколько дней во время крещения она захлебнулась в купели, и Лизу пришлось спасать во второй раз.
Ее детство и отрочество прошли около Анапы, куда ее отец агроном-любитель Юрий Дмитриевич Пиленко переехал в июне 1895 года после выхода в отставку. Его небольшое имение, доставшееся ему после кончины его отца отставного генерала и винодела Дмитрия Пиленко, находилось в шести верстах от Анапы. Мать Лизы происходила из рода Дмитриевых-Мамоновых. Весной 1905 года Юрий Пиленко был назначен директором Никитского ботанического сада, и семья переехала в Крым. В женской гимназии Ялты Елизавета закончила 4-й класс. Вскоре ее отец был переведён на службу в департамент земледелия в Петербурге, куда семья Пиленко переехала в мае 1906 года, а 17 июля Дмитрий Пиленко скоропостижно скончался.
Елизавета Пиленко со своим братом Дмитрием. Костюмированный праздник, 1899 год.
С 15 лет Лиза начала интересоваться литературой и искусством, была вовлечена в революционное движение, часто посещала литературные кружки, собиравшиеся вокруг поэтов Александра Блока и Вячеслава Иванова. На одном из таких литературных вечеров она познакомилась с Александром Блоком. В 1909 году она окончила Брюсовскую гимназию, получила аттестат с серебряной медалью и уехала летом в своё родовое имение на юг.
19 февраля 1910 года она вышла замуж за юриста, близкого друга многих литераторов, а впоследствии - католического священника византийского обряда Дмитрия Кузьмина-Караваева, работавшего в Русском апостолате в Зарубежье. Во время их недолгого брака Елизавета Юрьевна всё сильнее углублялась в религиозные поиски. В этот период были изданы ее первые книги «Скифские черепки», «Юрали» и «Руфь». Через несколько лет она разошлась с мужем и уехала с дочерью Гаяной в Анапу. Там она пережила начало революции, позднее примкнула к акмеистам, и вступила в партию эсеров. В 1918 году она была избрана городским головой Анапы.
В имении Гумилевых Слепневе, 1912 год. В центре - Анна Ахматова, слева от нее - Мария Кузьмина-Караваева, справа - Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева и художник Дмитрий Дмитриевич Бушен.
За поддержку большевиков она привлекалась отступающей Белой армией к суду, и ее чуть было не казнили вместе с другими сторонниками большевиков, но ей удалось избежать казни. В начале 1920-х годов она была сослана на запад, откуда в условиях невероятной бедности и лишений ей удалось добраться сначала до Турции, потом она попала в Сербию, а затем переехала в Париж.
Сербия 1923 год. Елизавета Скобцова с детьми: Юра, Настя, Гаяна
Во время переездов в ссылке она вышла замуж за военного судью Данилу Скобцова, который ее судил в Анапе. Семья Скобцовых приехала из Сербии в Париж в январе 1924 года. Во время долгого путешествия в Тифлисе у них родился сын Юрий, а в Сербии в 1922 году – дочь Настя.
Жизнь в другой стране была сопряжена с тяжелейшей нуждой, но проживание в эмиграции в очень тяжелых условиях дало огромный толчок будущей матери Марии для духовного расцвета. В парижской эмиграции она встретилась с единомышленниками и старыми друзьями, продолжала писать и публиковать статьи и стихи, читать лекции и учиться. В январе 1923 года из России была выслана большая группа интеллигенции, в том числе - Николай Бердяев. С 1925 года он возглавил в парижском Православном Богословском институте кафедру догматического богословия. Его выступления привлекали слушателей и вызывали огромный интерес, часто во время лекций возникали споры и обсуждения. Елизавета Юрьевна стала вольнослушательницей Богословского института. Атмосфера, в которой она оказалась, ее преобразила, на многие интересовавшие ее вопросы она нашла ответы, у нее появились единомышленники, она сблизилась с отцом Сергием Булгаковым, ставшим ее наставником и духовником.
Прибытие во Францию. Елизавета Скобцова с детьми: Юра, Настя, Гаяна
В Париже в то время выходило несколько ежедневных газет, журналов, открывались десятки издательств, русские лицеи и летние лагеря, при каждом православном приходе открывались детские воскресные школы. Кадетский корпус продолжал свою деятельность, политические движения и партии самого разного рода жили жаркими спорами. Все в эмигрантской среде все выглядело так, будто русские эмигранты жили не в изгнании, а уехали в длительную командировку. Общественная и культурная жизнь была очень активна, и Елизавета Юрьевна с тремя детьми, мужем и матерью оказалась в самой гуще этих событий.
Зимой 1925–26 годов тяжело заболела маленькая Настя, а 7 марта 1926 года она скончалась. Мать не отходила от постели умирающей дочери. Смерть девочки, как в свое время и смерть любимого отца, потрясла Скобцову. В 1934 году она написала: «Сколько лет – всегда – я не знала, что такое раскаянье, а сейчас ужасаюсь ничтожеству своему... Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила, и сейчас хочу настоящего и очищенного пути не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать, понять и принять смерть. О чем и как ни думай, – больше не создать, чем три слова: «любите друг друга», только до конца и без исключения, и тогда все оправдано и вся жизнь освещена, а иначе мерзость и тяжесть»... Эти строки можно считать началом пути, к которому она так долго внутренне готовилась. Смерть дочери определила для Елизаветы Скобцовой новую и самую важную цель ее жизни - без остатка отдать себя любви к ближнему.
С конца 1920-х годов в Париже она стала стараться оказывать поддержку тем, кто нуждался помощи. В 1927 году на V съезде Русского студенческого движения в Клермоне Елизавета Юрьевна была выбрана кандидатом в члены совета Движения, и с этого момента началась ее миссионерская деятельность. Формально она должна была ездить по Франции с докладами на собраниях русских общин, разбросанных по всей стране. Сама она писала в своих отчетах, что чаще всего эти лекции превращались в духовные беседы: «С первого же знакомства завязывались откровенные беседы об эмигрантской жизни или о прошлом, и мои собеседники, признав, вероятно, во мне подходящего слушателя, старались потом найти свободную минутку, как бы поговорить со мной наедине: около двери образовывались очереди, как в исповедальню. Людям хотелось высказаться, поведать о каком-нибудь страшном горе, которое годами лежит на сердце, или об угрызениях совести, которые душат. В таких трущобах о вере в Бога, о Христе, о Церкви говорить бесполезно, тут нужда не в религиозной проповеди, а в самом простом – в сочувствии».
Ее рассказ, как она посещала шахтеров в Пиренейских горах, на юге Франции, и с какой ненавистью она со своей проповедью была встречена этими людьми, заслуживает особенного внимания. Предложение Скобцовой провести беседу было встречено враждебным молчанием и словами: «Вы бы лучше нам пол вымыли, да всю грязь прибрали, чем доклады читать!». И она согласилась: «Работала усердно, да только все платье водой окатила. А они сидят, смотрят... а потом тот человек, что так злобно мне сказал, снимает с себя куртку кожаную и дает мне со словами – «Наденьте... Вы ведь вся вымокли». И тут лед растаял. Когда я кончила мыть пол, меня посадили за стол, принесли обед и завязался разговор». В беседе выяснилось, что один из шахтеров был на грани самоубийства. Елизавета Юрьевна поняла, что невозможно оставлять его в таком состоянии. Она решила уговорить его поехать к ее знакомым, где он смог восстановить свои душевные силы.
В ходе своей очередной поездки в Марсель, целью которой было спасти двух русских эмигрантов-наркоманов, она вошла в притон и вытащила оттуда молодых людей. Она села с ними в поезд и отвезла в семью, в деревню, где они стали постепенно приходить в себя. Елизавета Юрьевна рассказывала: «То, что я даю им, так ничтожно, поговорила, уехала и забыла. Каждый из них требует всей вашей жизни, ни больше, ни меньше. Отдать всю свою жизнь какому-нибудь пьянице или калеке, как это трудно».
Она продолжала ездить и читать доклады во Франции, но каждый раз лекции переходили в человеческое общение, а душеспасительные разговоры чаще всего – в конкретные действия. Она оказывала помощь больным, осиротевшим детям и отчаявшимся от одиночества и нищеты женщинам. Елизавета Юрьевна часто задумывалась - что же необходимо сделать еще для нуждающихся?
За всей этой деятельностью, которой она отдалась без остатка, встал вопрос о невозможной дальнейшей жизни супругов. Елизавета Юрьевна стала стремиться к монашеству как самоотверженному служению Господу и людям, и митрополит Евлогий (Георгиевский) поддерживал в ней это стремление. С согласия ее супруга он дал ей церковный развод и 16 марта 1932 года постриг ее в церкви парижского Богословского института с именем Мария - в честь преподобной Марии Египетской.
В это время мать Мария продолжала писать стихи…
В рубаху белую одета…
О, внутренний мой человек.
Сейчас ещё Елизавета,
А завтра буду - имя рек.
Не помню я ча́са Завета,
Не знаю Божественной То́ры.
Но дал Ты мне зиму и лето,
И небо, и реки, и горы.
Не научил Ты молиться
По правилам и по законам, -
Поёт моё сердце, как птица,
Нерукотворным иконам,
Росе, и заре, и дороге,
Камням, человеку и зверю,
Прими, Справедливый и Строгий,
Одно моё слово: Я верю.
Под именем Мария она поселилась в келье в богословском институте, где много молилась и готовилась к своему монашескому подвигу. Отец Сергий Гаккель писал о ней: «Елизавета Юрьевна Скобцова отложила мирское одеяние, облеклась в простую белую власяницу, спустилась по тёмной лестнице с хоров Сергиевского храма и распростёрлась крестообразно на полу».
Митрополит Евлогий очень надеялся, что мать Мария пойдет по пути традиционного монашества, но этому не суждено было случиться. Мать Мария после пострига проехала по монастырям, побывала в Пюхтицком женском монастыре, ездила в Финляндию на Валаам, и не чувствовала свое призвание в затворнической жизни. Вся ее натура и готовность служения были направлены в народ, в люди и в мирское монашество. В 1932 году мать Мария поехала в Латвию и Эстонию, где посетила женские монастыри. В Пюхтицкой обители, ещё в советское время, о ней были сняты кадры художественного фильма. Уже тогда мать Мария поставила перед собой цель создать настоящий «приют». По ее замыслу это должен был быть дом, где люди могли бы не только поесть, но и получить гражданские права и потом найти работу.
В сентябре 1932 года мать Мария подписала свой первый контракт на аренду дома, в котором вскоре было открыто «Общежитие для одиноких женщин». Этот дом на улице Вилла де Сакс в Париже был снят ею без всяких надежных финансовых средств. Она взяла деньги в долг, и в будущем это повторялось часто. В начале 1930-х годов вокруг нее собралась группа единомышленников. Так возникло движение «Православное дело». Скобцова рассказывала: «Мы собрались вместе не для теоретического изучения социальных вопросов в духе православия. Среди нас мало богословов, мало ученых, и мы, тем не менее, хотим поставить нашу социальную идею и мысль в теснейшую связь с жизнью и работой. Мы помним, что «Вера без дел мертва». Название организации «Православное дело» придумал Николай Бердяев. Ближайшие помощниками и сотрудниками были Ф.Т.Пьянов, И.И.Фондаминский, К.В.Мочульский, отец Димитрий Клепинин, духовный наставник отец Сергий Булгаков, а уже в начале войны большую организационную помощь оказывал в течение полутора лет И.А.Кривошеин. К моменту открытия первого общежития «Православное дело» накопило немалый опыт. Силами организации не только создавались богословские кружки и проводились поездки с лекциями по Франции, но и организовывалась конкретная помощь.
Мать Мария и Николай Бердяев. 1930 год.
Первый дом, который стал приютом для всех нуждающихся, был старым и пустым зданием. Мать Мария сразу решила, что одна из комнат на втором этаже будет превращена в домовую церковь. Именно с церкви начались росписи стен, окон, вышивки для убранства. Постепенно дом заполнился «посетительницами», а уже через два года он не вмещал всех нуждающихся. Еще в 1912 году Мать Мария написала стихи, не зная, что через двадцать лет эти строки будут ей написаны на гобелене на евангельский сюжет:
О другой тишине буду Бога молить,
Вышивать бесконечный узор,
Поведет меня медленно алая нить
Средь пустынь и синеющих гор.
Вышью я над водою оливковый лес,
Темных снастей кресты, рыбарей,
Бесконечную синь распростертых небес,
Красных рыб средь прозрачных морей.
И средь синего полога голубь взлетит
С ореолом прозрачных лучей;
И средь звездных полей будет дьявол разбит,
Вышью золотом взмахи мечей.
О стихах матери Марии писал Евгений Богат: «Разве дело в том, насколько искусно огранены те или иные ее строки? Стихи матери Марии – нечто большее, чем стихи в обычном понимании. Она писала их не для публикаций, а потому, что должна была выразить душевную боль, поиск, порой безысходность».
Мать Мария с матерью Евдокией и матерью Любовью. Villa de Saxe, 1935 год.
В 1935 году дочь матери Марии Гаяна приехала в СССР и через два года умерла в Москве от дизентерии. Мать Мария, не смотря на несчастья в своей жизни, продолжала вести активную деятельность не только по благоустройству дома - она много ездила по Франции, списывалась с больницами, посещала их и привозила к себе в «общежитие» для восстановления сил самых разных людей. В своем тексте «В мире отверженных» мать Мария рассказывала: «Во-первых, удалось организовать Комитет помощи русским душевнобольным, в который вошли доктора-психиатры, как русские, так и французы, и различные лица, принявшие к сердцу тяжелое положение этих больных. Во-вторых, удалось, путем переписки со всеми французскими психиатрическими учреждениями (которых больше восьмидесяти) установить, что по крайней мере в 60-ти из них находятся на излечении русские. Общая цифра этих людей достигает 600 человек. Дома чрезвычайно разбросаны по всей Франции, русские распределены в них неравномерно – есть такие, где два-три человека, а есть и такие, где их несколько десятков. Перед Комитетом стоит задача посетить все дома, что, конечно, требует больших средств, даже при возможности поручить это дело в особо удаленных департаментах местным православным священникам. Но, несмотря на трудности этой задачи, кое-что мне удалось осуществить… Далее из всех моих впечатлений мне хочется выделить две семейные колонии – мужскую и женскую. Они находятся в департаменте Сены. Центр этого учреждения по составу больных не велик – это больница человек на пятьдесят, где есть зал для собраний, кинематографический зал, душ, парикмахерская, помещение для персонала и административное бюро. Принцип этой больницы-приюта, что больные распределены по квартирам у местных жителей. Правительство платит местным жителям, которые берут к себе домой больного, около 300 фр. в месяц. А лучший из хозяев на ежегодном конкурсе получает награду. Для местных жителей это своеобразное подсобное ремесло, а для больных – это возможность жить не в больничных стенах (эта больница может располагать только 50 койками, но располагает врачами и фельдшерами, которые еженедельно навещают больных). Мужчин, числящихся за этой больницей, – 800, а женщин – 500. Интересно заметить, что за 30 лет подобной практики существования колонии почти не было несчастных случаев, т. е. когда фельдшер замечает, что состояние больного ухудшается, он незамедлительно забирает его в больницу. Должна сказать, что система этих двух колоний произвела на меня самое отрадное впечатление. Теперь хочу перейти к вопросу о «русских» больных. Это понятие «русский» для меня и нашего «Православного дела» гораздо шире. Мне часто приходится иметь дело с больными вообще любой славянской народности. Они были рады объясниться со мной хоть на каком-то славянском языке и рассказать о своих нуждах. Ведь они даже французского не знают и объясниться с персоналом не могут... Я сама видела совершенно ужасающий случай (и, видимо, он не единственный), как один молодой поляк, только что приехавший во Францию и не знающий ни слова по-французски, заболел, но попал на излечение не в обыкновенную больницу, а в сумасшедший дом. Там-то я его и обнаружила. И сколько таких случаев еще! Многие из таких больных умоляют помочь им выйти отсюда. Не будем забывать, что больных среди них большинство и что выход для них невозможен. Но необходимо посещать больных как в нормальных стационарах, так и душевнобольных. Надо отвечать на их письма, посылать им газеты, книги, табак... Но есть категория людей, которым нужна не только такая «косметическая», но кропотливая и постоянная помощь. Необходимо, чтобы кто-нибудь взял на себя заботу об их устройстве на работу или нахождению им посильного труда, вне стен больницы. К этой категории относятся: бывшие пьяницы, сидящие иногда по пять лет и получившие дезинтоксикацию, потом жертвы всяческих несчастных случаев, падений, переломов, сотрясений мозга, плохо видящие и глухие. Посещая больницы, по составу людей из «русско-славянских» народов я видела за последнее время: несколько инженеров, художников, много офицеров, таксистов, простых казаков, одного банкира, солдата экспедиционного корпуса, одного калмыка. (Женщин гораздо меньше, чем мужчин.) Среди больных попадаются и очень молодые. Я видела трех слепцов и одному из них, по словам врача, операция помогла. Все эти люди нуждаются в общении на родном языке, участливости и внимании, так как все они одиноки».
Чем активнее разворачивалась деятельность матери Марии, тем острее проявлялась необходимость в аренде нового дома в Париже, и летом 1934 года мать Мария сняла новый дом на улице Лурмель. Этот дом был расположен в 15-ом округе Парижа, в самом центре «русского района». Плата за съем составляла 25 тысяч франков в год, что по тем временам было огромной суммой. Мочульский писал: «Денег никаких, риск огромный, но она не боится», - а сама мать Мария как бы отвечала ему: «Вы думаете, что я бесстрашная. Нет, я просто знаю, что это нужно и что это будет. На Сакс я не могла развернуться. Я кормлю теперь двадцать пять голодающих, а там я буду кормить сто. Я просто чувствую по временам, что Господь берет меня за шиворот и заставляет делать, что Он хочет. Так и теперь с этим домом. С трезвой точки зрения это – безумие, но я знаю, что это будет. Будет и церковь, и столовая, и большое общежитие, и зал для лекций, и журнал. Со стороны я могу показаться авантюристкой. Пусть! Я не рассуждаю, а повинуюсь».
Дом на улице Лурмель был настолько нежилым, что пришлось заниматься настоящей стройкой, но и это не стало препятствием для матери Марии, она ни минуты не оставалась без дела, занимаясь благоустройством дома, закупкой продовольствия, поездками по стране, вышивкой икон, написанием стихов и статей, а также организационной работой. Ее близкий друг и помощник профессор Мочульский вспоминал: «Комната, в которой живет мать Мария, – под лестницей, между кухней и прихожей. В ней большой стол, заваленный рукописями, письмами, счетами и множеством самых неожиданных предметов. На нем стоит корзинка с разноцветными мотками шерсти, большая чашка с недопитым холодным чаем. В углу – темная икона... Комната не отапливается. Дверь всегда открыта. Иногда м. Мария не выдерживает, запирает дверь на ключ, падает в кресло и говорит: «Больше не могу так, ничего не соображаю. Устала, устала. Сегодня было около сорока человек, и каждый со своим горем, со своей нуждой. Не могу же я их прогонять». Но запирание на ключ не помогает. Начинается непрерывный стук в дверь, она отворяет и говорит мне: «Видите, так я живу».
Осень 1939 года. Слева направо: С.Б.Пиленко, Юра Скобцов, А.Бабаджан, мать Мария, Г.П.Федотов, о. Дмитрий Клепинин, К.В.Мочульский. На улице Лурмель.
14 июня 1940 года Париж был оккупирован, но работа матери Марии и «Православного дела» не только не прекратилась, а даже усилилась и расширилась. При немецкой администрации эта деятельность стала более опасной. 22 июня 1941 года после нападения Германии на СССР в Париже и окрестностях было арестовано больше тысячи русских эмигрантов. Все они были направлены в лагерь Компьень в ста километрах от Парижа. Среди арестованных были и соратники матери Марии по «Православному делу». Отец С.Гаккель писал: «В числе заключенных находился и Игорь Александрович Кривошеин. В конце июля он был освобожден. Его товарищи по заключению, чья судьба еще не была решена, поручили ему организовать помощь как заключенным в лагере, так и их семьям, многие из которых лишились средств к существованию. Чтобы осуществить это задание, И.А.Кривошеин обратился к С.Ф.Штерну, который годами занимался сбором пожертвований и оказания помощи нуждающимся. Штерн согласился помочь и посоветовал Кривошеину обратиться к матери Марии. Это была их первая встреча. Мать Мария приняла его ласково и сразу дала согласие на совместную работу».
После этого при помощи Кривошеина был организован комитет, в который помимо матери Марии, Кривошеина и С.Ф.Штерна, вошли отец Димитрий Клепинин, С.В.Медведева и Р.С.Клячкина. С 1941-го по 1942-й годы комитетом были отправлены сотни посылок семьям заключенных и нуждающимся, французский Красный Крест предоставил для перевоза посылок грузовик. Самый опасный период для «Православного дела» наступил в 1942 году. С 7 июня во Франции вступил в силу указ гитлеровской канцелярии о необходимости всем евреям носить «желтую звезду Давида». Практически с июля месяца начались массовые аресты евреев. В доме на улице Лурмель уже не хватало места для всех нуждающихся, а с возникновением необходимости в оказании помощи евреям работы только прибавилось. Кривошеин говорил: «Вопрос стоял уже не только о материальной помощи. Нужно было доставать для евреев поддельные документы, помогать им бежать в еще не оккупированную зону Франции, укрывать их и устраивать детей, родители которых были уже арестованы».
Юрий Скобцов. Лурмель, 1940 год.
8 февраля 1943 года состоялся обыск в доме на улице Лурмель. «Православное дело» было разгромлено гестаповцами, а сын матери Марии Юрий Скобцов был арестован. 9 февраля 1943 года мать Мария, отец Димитрий Клепинин и Ф.Пьянов были также арестованы гестапо, и заключены в пересыльную тюрму - форт Роменвиль. 27 апреля мать Мария в числе 213 арестованных была отправлена в женский концлагерь Равенсбрюк. В 1944 году 28 января Софья Борисовна Пиленко получила открытку от дочери из Равенсбрюка, в которой мать Мария писала: «Я сильна и крепка».
6 февраля в концлагере Дора погиб Юрий Скобцов. Тем временем, находясь в лагере, мать Мария посещала бараки, утешала женщин, вела беседы, читала им Евангелие и толковала его. Она была казнена 31 марта 1945 года в газовой камере лагеря Равенсбрюк. По одной из версий её гибели, накануне Пасхи, 31 марта 1945 года, она пошла в газовую камеру вместо одной из отобранных администрацией лагеря женщин.
В 1985 году мемориальным центром Яд Вашем матери Марии посмертно было присвоено звание «праведник мира», а 16 января 2004 года мать Мария была канонизирована Константинопольским патриархатом как преподобномученица.
Текст подготовил Андрей Гончаров
Использованные материалы:
Материалы сайта www.mere-marie.com
Материалы сайта www.ricolor.org
Тексты статей Ксении Кривошеиной
Кто я, Господи?
Кто я, Господи? Лишь самозванка,
Расточающая благодать.
Каждая царапинка и ранка
В мире говорит мне, что я мать.
Только полагаться уж довольно
На одно сцепление причин.
Камень, камень, Ты краеугольный,
Основавший в небе каждый чин.
Господи, Христос - чиноположник,
Приобщи к работникам меня,
Чтоб ответственней и осторожней
Расточать мне искры от огня.
Чтоб не человечьим благодушьем,
А Твоей сокровищницей сил
Мне с тоской бороться и с удушьем,
С древним змием, что людей пленил.
Прощайте, берега. Нагружен мой корабль...
Прощайте берега. Нагружен мой корабль
Плодами грешными оставленной земли.
Без груза этого отплыть я не могла бы
Туда, где в вечности блуждают корабли.
Всем, всем ветрам морским открыты ныне снасти.
Все бури соберу в тугие паруса.
Путь корабля таков: от берега, где страсти,
В бесстрастные Господни небеса.
А если не доплыть? А если сил не хватит?
О, груз достаточен... неприхотливо дно.
Тогда холодных, разрушительных объятий
Наверно миновать не суждено.
За этот день, за каждый день отвечу...
За этот день, за каждый день отвечу, -
За каждую негаданную встречу, -
За мысль и необдуманную речь,
За то, что душу засоряю пылью
И что никак я не расправлю крылья,
Не выпрямлю усталых этих плеч.
За царский путь и за тропу пастушью,
Но, главное, - за дани малодушью,
За то, что не иду я по воде,
Не думая о глубине подводной,
С душой такой крылатой и свободной,
Не преданной обиде и беде.
О, Боже, сжалься над Твоею дщерью!
Не дай над сердцем власти маловерью.
Ты мне велел: не думая, иду...
И будет мне по слову и по вере
В конце пути такой спокойный берег
И отдых радостный в Твоём саду.
Нет, Господь, я дорогу не мерю...
Нет, Господь, я дорогу не мерю, -
Что положено, то и пройду.
Вот услышу опять про потерю,
Вот увижу борьбу и вражду.
Я с открытыми миру глазами,
Я с открытою ветру душой;
Знаю, слышу - Ты здесь, между нами,
Мерой меришь весь путь наш большой.
Что же? Меряй. Мой подвиг убогий
И такой неискупленный грех,
Может, исчислением строгий, -
И найдёшь непростительней всех.
И смотреть я не буду на чашу,
Где грехи мои в бездну летят,
И ничем пред Тобой не украшу
Мой разорванный, нищий наряд.
Но скажу я, какою тоскою
Ты всю землю свою напоил,
Как закрыты дороги к покою,
Сколько в прошлом путей и могил.
Как в закатную серую пору
Раздаётся нездешний набат
И видны истомлённому взору
Вихри крыльев и отблески лат.
И тогда, нагибаясь средь праха,
Прячась в пыльном, земном бурьяне,
Я не знаю сомненья и страха,
Неповинна в свершенной вине.
Что ж? Суди! Я тоскою закатной
Этим плеском немеркнувших крыл
Оправдаюсь в пути безвозвратном,
В том, что день мой не подвигом был.
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости
, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
