Мемория. Леонид Федоров

Фото: Megaq, заходная фотография - Vladimir Lavrischev/www.leonidfedorov.ru

«Ни один не ворон со всех сторон!» - орали мы на концертах Федорова все последние десять лет, а теперь песню «Голова-нога» можно орать на любом митинге: «А я уже, похоже, не могу молчать, от молчания лопается кожа на плечах. Забываю знакомые имена. Ощущение под превращается в ощущение на!» Только это уже будет не митинг, да и правда в том, что Леонид Федоров - невероятно аполитичный человек. Домашний. Он пишет свои страшные песни на слова Озерского, Введенского и Хлебникова дома, а разговариваем мы на кухне.

Сегодня разве четверг - рыбный день или поститесь?

(Лида, жена и продюсер Федорова, достает из холодильника и духовки разную рыбу - жареную, пареную, соленую).

Это мы диету такую проводим, второй раз уже. Первый день - только гречневая каша, второй - только вареная курица, третий день - кефир или окрошка. Без хлеба, овощи можно. Четвертый день - рыбный, но почему-то сегодня понедельник. Не поверишь - каждый день куда-то килограмм веса уходит. Пятый день - овощи, шестой - праздник, то есть фрукты. С утра-то хорошо, в предвкушении: о, думаешь, курочка, а к вечеру смотреть не можешь на эту курицу, полное отвращение. А на следующее утро кашку ждешь как манну небесную. Очень странные ощущения от еды, понимаешь?

Что ты сейчас читаешь?

Читал биографию Микеланджело, и меня поразило, что при своем большом богатстве он питался всегда вином, сыром, хлебом и оливками. Вот это я понимаю - диета. Неделю еще можно на хлебе с сыром посидеть, но чтобы всю жизнь - невозможно это представить. Вазари пишет, что уже совсем старенький Микеланджело, занимаясь Ватиканским собором, многие годы потратив на мозаику, в конце взял и все разбил молотком. Нормальный парень был.

Мартынова читаем с Лидой, как только он новое что напишет. Невозможно с ним не согласиться, что кругом расслоение и размежевание людей по кругам и тусовкам даже в рамках одной профессии. Мы ходили на семидесятилетие Сильвестрова в Рахманиновский зал, и я понял, что это очень узкий круг, тусовка, где все друг друга давно знают. В музыке много разных кружков. А уж в кино их не сосчитать. Нету единого культурного пространства, общения, воздуха не хватает. Все заменено телевизором или кучкой глянцевых журнальчиков. Понимаешь? Где могут собраться разные люди? Нигде. Последним в музыке, кто удерживал вместе совершенно разных людей, был Курехин. В какой-то момент он умудрился включить в свой процесс вообще всех. Такое же включение, но в мировом масштабе, совершили «Битлз». Миллионы взялись за гитары, я в том числе. Они еще жили в общем для всех культурном слое, в этом общем воздухе было не важно, кто чем занимался - классикой, джазом, да чем угодно. А сейчас, самое смешное, совсем не интересуются, что происходит в соседней музыкальной тусовке. Фри-джазисты не влезают к народникам, не возникает сотрудничества.

Последним в музыке, кто удерживал вместе совершенно разных людей, был Курехин. В какой-то момент он умудрился включить в свой процесс вообще всех. Такое же включение, но в мировом масштабе, совершили «Битлз»

Когда еще пели в деревнях, они же и были фри-джазом в чистом виде, каждый день бабушки новую ноту тянули, новый рисунок мелодии выдавали в зависимости от погоды и настроя. А теперь такое токмо на твоих концертах обнаружишь.

Я читал про Моцарта и Бетховена, что они нотами не пользовались, они непрерывно импровизировали, на всех выступлениях. То, что нам осталось в нотах - это все бледные отпечатки их буйства. В первом отделении играл пианист, а во втором выходил сам Бетховен и импровизировал. Ноты для них ничего не значили. Это сейчас все можно зафиксировать, записать концерт, а тогда каждый день все было по-новому. Если уж мы считаем драгоценностью их ноты, то их игру и представить невозможно. Крутые ребята.

Ну все-таки, умолчав про тебя и «АукцЫон», что тебя по-настоящему поразило в той легендарной музыке времен Ленинградского рок-клуба, когда вы начинали?

Квартирник Башлачева. Когда дали послушать его кассету, мне это никак не показалось. Но концерт... Помню это ощущение. Как будто из-под земли, из-под его стула бил столб пламени и нездешней ярости. Физиологическое ощущение сгустка энергии. Полчаса урагана - слова и три аккорда не важны - и вы видите простого пацана с фиксами и руками в крови. Совершенно потрясающая, ни на что не похожая энергетика. Высоцкий еще сверлил нас какими-то мыслями, а здесь никакой мысли. Это был шквал и землетрясение. И с тех пор такого я нигде и никогда не ощущал, ни у кого. Нет, было немало концертов, где какие-нибудь рокеры качали зал, но я понимал, что это звук такой. А у Башлачева не было ни поразившего меня слова, ни звука. Был поток, огненная лава, разрыв-трава. Причем видео потом смотрел - никакого ощущения, просто вспоминаешь присутствие на том концерте. До сих пор не могу понять, как такое возможно.

Мне однажды звуковым прибором здоровье обследовали. Из стереонаушников исходят четко локализованные в голове щелчки, а компьютер с системой обратной связи по реакции мозга на тысячи щелчков во всем объеме головы ставит диагноз. Так вот, кайф от этой электронно-диагностической «музыки» сильно превышал все удовольствие, что я получал когда-то от немецких «Танжерин Дрим». Как ты думаешь, вытеснит электроника живые инструменты?

Не уверен. Скорее, останется живая музыка. Это, скорее всего, разные жанры. Понимаешь, это как стихи - при любом раскладе в литературе будут существовать. Воздействие этих музык разное, у них разные пространства. Это как книгу с ридером электронным сравнивать, всегда хочется бумагу в руках вертеть больше, чем ридер. Но можно уже и не ходить никуда, все звуки и музыку из компьютера извлекать, книжки скачивать. В «Гугле» музейная программа, так я в Уффици три часа вчера провел, не вставая со стула.

Я его еле вытащила оттуда, - говорит Лида, - у меня уже голова кружилась на картины смотреть, а он все никак не отлипнет, глаза ломает.

В реальные музеи мира ходите вдвоем?

Это мы очень любим, да. Не всегда так было, но лет десять назад вдруг холсты и краски потянули нас. В январе были в мадридском Прадо.

А в театр ты ходишь? На презентации альбома «Вольфганг» в ЦДХ вы устраивали чистый театр с дюжиной древних мосфильмовских стульев и полдюжиной древних деревянных радиоприемников, не говоря уже о Вике Толстогановой на сцене и мультике на экране.

Редко. Последний раз ходили на выступление Мартынова в театре Боякова. Вот прадед мой был абсолютно театральный человек, народный артист Монахов, основатель БДТ и его суперзвезда. У Алексея Толстого в «Хождении по мукам» барышни бегают на Монахова. В кино его помнят по роли помещика Троекурова в «Дубровском». В шестьдесят три года, в 1937-м, он женился на юной, семнадцатилетней, красавице, а та взяла да отравила его. Некоторые думают, что не обошлось без НКВД. Вот такая роскошная жизнь. Он был другом Бенуа и Горького. («Не надо идти по его стопам», - замечает Лида.) Начинал он с куплетов, а закончил Доном Карлосом в Александринке, просто стал великим артистом. Правда, при Сталине, после 1929 года, все его роли высохли и стали отдавать канцелярщиной. Прадед для меня и театр, и его история. А когда я увидел его молодого на фото в мемуарах, то обалдел - вылитый мой отец. Язык и стиль его мемуаров точно такие, как я сам бы написал. Причем вся ситуация и люди очень похожи на нынешние дела. Будто ничего не меняется.

У Башлачева не было ни поразившего меня слова, ни звука. Был поток, огненная лава, разрыв-трава

Смотрю на фото твоего прадеда и вижу тебя в составе куплетистов раннего «АукцЫона».

Я и говорю: ничего не меняется. Вот история про Шаляпина. Одна модная актриса отказалась выступать в театре Монахова, а билеты были все проданы. Чтобы не разориться, Монахов пригласил Шаляпина, который сказал: «Выпьешь со мной - спою бесплатно». А Монахов говорит: «Не могу, язва». Однако все-таки выпили, но на сцену супербас не вышел, потому что прадед предложил поехать к девочкам вместо спасения каcсы.

Сколько раз появлялись твои песни в телевизоре? Давай посчитаем: два раза в восьмидесятых, ноль раз в девяностых, пару раз в двухтысячных. Я имею в виду Гаркушу с песней «Я родился под колпаком» в фильме Учителя «Рок» 1987 года, того же года «Взломщика» Огородникова, опять с Гаркушей, «Музыкальный ринг» в 1989-м, «Дорогу» в «Брате-2» 2000-го, «Зимы не будет» в «Бумере» 2004-го. Спору нет, фильмы знатные, но… А, забыл, на радио пара песен из любимой народом «Птицы» крутилась в 1995-м. Не редко?

Ну мы к Диброву раза три еще ходили, на разные программы, после чего они закрывались. То ли совпадение, то ли что. На всех таких программах я бывал только потому, что просили друзья - Олег Гаркуша, Вова Волков, например. Если бы не друзья, нигде и никогда я бы на экране не появился. Какой-то я чужеродный для телевидения. Мой приятель, Леша Агранович, постановщик всяких зрелищ, церемоний и презентаций, всегда думает, что вот раз - и продвинет меня туда, в свет. Так вот, несколько лет назад он нас привлек выступать на одной из первых церемоний награждения премией «Золотой орел», где мы были втроем - я, Волков и Татьяна Гринденко. И мы были единственные, кого вырезали из записи.

А помнишь программу «Музыкальный ринг»? В том памятном «Ринге» 1989 года на АУ публика реагировала так же интересно, как на вполне обэриутскую лекцию Курехина «Ленин-гриб» в программе Шолохова «Пятое колесо».

При поступлении в Ленинградский рок-клуб, кстати, нас заподозрили, что мы казачки засланные. Там были уже группы без пафоса, так сказать. «Странные игры», например. За странных нас все и держали, нам-то было пофигу, как нас комсомольцы воспринимают. Честно говоря, за эти последние двадцать лет мое желание нигде не светиться, не тусоваться только окрепло. За всех остальных не буду говорить. Понимаешь, в восьмидесятых, когда мы только начали играть, конечно, хотелось узнаваемости и всяческой славы, но мы быстро остыли. Появиться в ящике основательно возможностей было много. Но когда я начал общаться с людьми оттуда, мне это не очень понравилось. Не люди, а вся атмосфера того, что называют шоу-бизнесом. Вот я и слился с ТВ, стал как-то резко отказываться от предложений. Круг общения и интересы были явно не мои. То есть это было скучно, муторно и непонятно зачем. Результаты редких появлений на ТВ мне не нравились. Чего там светиться, когда до сих пор в стране нет никакой музыкальной индустрии. Зарабатывание денег есть, а качества продукта на выходе нет. А тогда, в восьмидесятых и девяностых, это было тем более детским садом. Были музыкальные идеи - свои, не свои, неважно. И когда понимаешь, что, затратив много усилий и времени на реализацию этих идей, придется все превратить в балаган, в удобоваримый для телезрителя продукт, выбираешь другое: занимаешься только тем, что интересно. Вот я методично этим интересным и занимался. Мне было бы что-то интересно сделать со знакомыми режиссерами, может, и им со мной, но у нас свои дела, сложно найти время.

Так режиссер фильма про Ландау тебе нравится, потому ты там снялся?

Там были съемки сталинской Москвы в Харькове, эти сотни людей в одежке тридцатых, это настолько ни на что не похоже, не прожектерство, а эксперимент, по сути, не просто показ ряженых. Конечно, когда и человек, и идеи его нравятся, есть понимание того, что он не сделает фильм ниже ожидаемого уровня. Игорь Волошин, Илья Хржановский - они примерно на одной волне, мы много общались. Не то чтобы общие интересы, но мы в одном пространстве находимся, несмотря на то что мы разные. Бывало, другие режиссеры предлагали сценарии почитать, спрашивали, понравилось ли, здорово ли. Приходилось говорить, что не здорово, потому что не хочу я назад идти, спускаться в подвалы, терять время. Это чувство снижения полета и уровня присуще всем, то есть те проекты, где я мог бы десять лет назад поучаствовать, сейчас никак не подходят.

В шестьдесят три года, в 1937-м, прадед мой женился на юной, семнадцатилетней, красавице, а та взяла да отравила его

Все люди из состава «АукцЫона» как-то ненарочито, случайно подобрались для совместного творчества. К примеру, появился в поле зрения Озерского в Институте культуры человек с оперным вокалом, Сергей Рогожин - и тут же запел в АУ; пришел танцор диско, как сейчас говорят - представитель стиля жизни contemporary dance, Вова Веселкин - и сразу составил бешеный дуэт с Олегом Гаркушей. Никогда не было четкого плана, каким должен быть АУ?

Да, неплановое хозяйство. Но мы были амбициозны, нам хотелось всего и сразу. Люди собрались не совсем обычные, но это судьба. Как у Гаркуши в стихах, «мальчик как мальчик, родился под колпаком». Эти моменты объяснить нельзя, случилось, и все. В той стране мы просто не имели права выступать, только на танцах. Когда я уволился с работы, прогуляв два дня, родители сказали, что я с ума сошел, ведь в рок-клубе мы выступали лишь пять раз в год и совершенно бесплатно. Радовались сцене и звуку, только и всего. Но с 1988 года появились возможности для, так сказать, не бесплатного драйва. Гаркуша и Бондарик, осторожные люди, работали в своих конторах до 1991, что ли, года.

А с Сергеем Курехиным когда ты познакомился?

Где-то в 1985 году, но Гаркуша с ним больше знаком был, в «Поп-механике» активно участвовал. Как только Курехин увидел Гаркушу в «АукцЫоне», так сразу его и прибрал к рукам. У нас был общий друг, Фирсов, вот у него мы иногда встречались, особенно в последние годы жизни Сергея. Понимаешь, Курехин вообще на всех и на все повлиял, но не меньшее влияние оказывали остальные. «Аквариум» как музыкальное явление на меня повлиял намного больше, чем «Поп-механика». «Поп-механика» была порождением той атмосферы. Это было для нас нормальным визуальным воплощением происходящего вокруг. Вывел козла на сцену, вывел народных артистов в роли дворников, ну и молодец. Какого-то придыхания особого, криков «ах!» у нас не было. Понимаешь, тогда это было в голове у всех. Меня всегда больше интересовала музыка, козла мне было бы лень выводить, а он легко это всеобщее коллективное безумие воплощал. Мне и в «АукцЫоне» шоу было фиолетово. Озерский хочет спектакль - пожалуйста, пусть делает. Миллер хочет какой-то костюм на меня напялить - давайте, если не тесно в нем будет. Мы ничего не придумывали, все бралось из атмосферы того времени.

Во вполне советском, но хорошем фильме Учителя «Рок» идея была наглядной - показать невыносимых государству трубадуров-смутьянов как тихих, полезных обществу «винтиков»: простого кочегара Витю Цоя, нежного папу Борю Гребенщикова, стройного учителя танцев Антона Адасинского, ласкового киномеханика Олега Гаркушу и так далее. А что такое в реальности был Цой, к примеру?

Удивителен Цой, удивительна его судьба. Не кочегар, а Лермонтов скорее. Он достиг гигантской популярности без всяких масс-медиа вообще. Когда он появился на телевидении, он был настолько известен, настолько кумир, что это для телевизора было пиаром, а не для Вити. О Цое знали поголовно все без исключения. Однажды мы играли в «Поп-механике», в августе 1988 года, в Алуште. Мы приехали толпой, всей поп-механикой, нас было человек пятнадцать, в том числе я, Гаркундель, Гаспарян. Первый день был совсем дикий: нас не хотели селить в гостиницу, мы спали в каком-то деревянном пионерлагере, никому нафиг не нужные. К тому же был скандальный концерт. Но на следующий день приехал Цой, который уже сделал «Группу крови». И волшебным, резким образом все сразу поменялось. Нас поселили в лучшую гостиницу, мы ходили на спецпляж. Со всех сторон облепили поклонники, кричали: «Цой!» Еще Африка - Сергей Бугаев был дико популярен после фильма «Асса». Курехина вообще никто не знал, нас тем более, а Цой звучал из каждого магнитофона, киоска, кабака и закутка.

Мне и в «АукцЫоне» шоу было фиолетово. Озерский хочет спектакль - пожалуйста, пусть делает. Миллер хочет какой-то костюм на меня напялить - давайте, если не тесно в нем будет

Ваши дуэты с Волковым и Озерским можно послушать лишь в маленьких клубах. Что, лень афиши вешать на заборы, собирать «Олимпийский» какой-нибудь?

Ну-у-у… А зачем, а почему? Не думаю, что сейчас надо этим заниматься. Дело не в афишах, мало ли разных Васей Пупкиных висит над Тверской. Есть какое-то внутреннее ощущение, сколько народу может слушать эту музыку, кому она действительно нужна. Мне понятно, почему Цой мог собрать полмиллиона людей. А мы-то чего, с какими песнями, собственно, могли выходить: «Не могу и не умею быть таким, как все»? (Смеется.) Не думаю, что сейчас с Введенским и Хлебниковым можно быть кумирами страны.

Когда ты познакомился с Владимиром Волковым?

Волкова знал всегда. Но мы не были лично знакомы до 1997 года. Я был далек от музыки, что играл Волков, далек от всякого фри-джаза и прочего. Как-то судьба свела с ним, на похоронах Курехина. Вова рассказал о своем «Волков-трио», ну а потом вышла у нас первая запись - «Зимы не будет». Когда записали, я был в большом сомнении, стоит ли эту запись издавать. Это было даже для нас странное и непривычное звукоизвлечение. Перестраивался сам подход к музыке. Выбрали эксперимент, поэтому то, чем мы вдесятером занимались последние десять лет, не могло ничем помочь, это совсем другая деятельность. Прекрасно знаю, что моим близким друзьям, то есть всему «АукцЫону», это не нужно, это не в сфере их интересов. Дело не в том, на стихи кого петь, Хлебникова или Хвостенко. Дело вот в чем. Все диски, записанные с Волковым - абсолютно разовые вещи. Недавно мы с Вовой послушали кусочек «Безондерса» и поняли, что сейчас бы сделали совсем по-другому, а прошло-то лет пять всего. Понимаешь, это вставлено в контекст времени, это только мгновенно можно было записывать. Волков мобилен абсолютно - собрался за полчаса и приехал. Чего-то насвистели и сидим по ночам тихонько наигрываем, он на контрабасе тихонечко, чтобы соседей не будить. С большим АУ такое тогда было невозможно, но уже возможно сейчас. Все уже понимают, собрались и почувствовали. Вдруг стало понятно, как записывать без репетиций, без сотен дублей, как записывать саму данность времени во времени, в эту самую минуту. Все диски АУ делались традиционно: мы целый год репетировали песни, довольно мучительно, а потом быстро все записывали. Поэтому меня никогда не радовал результат: то, что придумывалось, никогда не получалось на записи, а я никак не мог понять почему. Вдруг дошло, что получалось только то, что происходило в самой студии, неожиданно, озаряло в процессе самой записи, а не на репетициях длиною в год. «Жилец вершин» получился потому, что не только все придуманное заранее, но и озарения разных людей на самой записи сразу вписывались. Но все-таки было еще придумывание. А вся работа с Волковым - чистая импровизация, без дублей. Просто пробуем три - обычно - варианта и выбираем. Так? Не так? Вот он! Он такой. И все.

Видеозапись интервью с Леонидом Федоровым и Дмитрием Озерским смотрите

Наша встреча с Леонидом Фёдоровым случилась в одном из московских клубов на концерте Леонида Сойбельмана. Договорились побеседовать после американских гастролей АУКЦЫОНА.
Так случилось, что ваши американские гастроли совпали с потрясшими мир событиями. Какие у вас остались впечатления от сентябрьской поездки в Штаты?
Леонид Фёдоров: В Нью-Йорк мы летели на самолете голландской авиакомпании. Пока летели до Амстердама, все и случилось. Потом почти двое суток сидели в аэропорту.
Чем занимались?
Леонид: Спали да пили, чего там еще делать? Водку нам сначала не продавали. Подходим к прилавку, нас просят показать билеты. Оказывается, с нью-йоркскими билетами спиртное могут продать только за три часа до вылета. Так в первый день и не продали. У нас, правда, с собой было. На одну ночь хватило. А потом, когда там поняли, что мы надолго зависли, стали продавать. Через два дня вернулись домой. В Штатах оказались только 26 сентября. И пришлось отменить большую часть гастролей. Играли всего четыре концерта. Выступали в Бостоне, Нью-Йорке и Вашингтоне.
Мне тогда показалось, что атмосфера в Америке гораздо спокойнее, чем в России. Здесь была такая истерия благодаря средствам массовой информации! Журналисты схватились за сенсацию. Мы не первый раз были в Штатах. И существенных изменений я лично не заметил. Каким Нью-Йорк был, таким и остался. Разве что на дорогах и около мостов стало больше полицейских. Удар, конечно, мощный для всех. Но, в отличие от нас, американцы не паникуют.
Вы играли для американцев или для эмигрантской публики?
Леонид: В Штатах история не та, что в Германии, где мы поначалу играли только для немцев. В Америке люди, которые занимаются нашими гастролями, изначально ориентировались на эмигрантских слушателей. Поэтому для нас нет особой разницы - выступать в России или в Америке. Публика одинаковая.
Я знаю художника, который лучшие свои картины создавал под аукцыоновскую Птицу. Случалось ли, что вас вдохновляли на творчество немузыкальные произведения?
Леонид: Таких примеров масса. Дима Стрижев, мой хороший друг-художник, с его картинками. Я много ходил по музеям в Германии и Америке... А недавно в Пушкинском была офигительная выставка - голландская живопись. Самое сильное впечатление осталось от картины Вермеера. У него есть потрясающий портрет со спины. Более сильного впечатления за последнее время я не испытывал. Вермеер победил всех.
Какова судьба аукцыоновских мультиков? Вроде, вы собирались выпустить их на видеокассетах...
Леонид: Ну, может, мы когда-нибудь соберемся издать весь накопившийся материал: мультики, клипы... Первому мультфильму дали множество призов на различных фестивалях. Но второй, мне кажется, интереснее. Он абсолютно авангардный, не из тех, которые можно детям на ночь показывать, не Карлсон.
За свою многолетнюю историю АУКЦИОНУ доводилось выступать в самых неожиданных местах. В Германии даже в женском монастыре был концерт...
Леонид: Да, было такое, в Аахене. Там лежал в больнице барабанщик Саша Кондрашкин, который играл в СТРАННЫХ ИГРАХ, АВИА и других группах. У него была дикая травма, и он очень долго лежал в больнице. Его жена попросила собрать денег. Ей не на что было, собственно, поесть. Сашу в больнице кормили, а ее нет. Вот она и договорилась с женским монастырем. Монастырь такой маленький, монашки тихие, незаметные. На самом концерте, их, наверное, и не было.
На данный момент это самая необычная концертная площадка?
Леонид: Да нет. В 1987 году мы играли в тюрьме в Яблоневке. До сих пор помню этот концерт. Об этом выступлении договорился один фотограф, который, к сожалению, уже умер. Он в этой тюрьме сам когда-то сидел. Была у него смешная статья за порнографию. Его жена работала в Ленинградском цирке, и он как-то ночью решил поснимать голый кардебалет на арене. Его тогда застукали и дали шесть лет. Потом он, будучи уже на свободе, договорился с замполитом тюрьмы о нашем концерте. Вообще удивительно, как это могло получиться. Мы ведь не имели права по существующим на тот момент законам играть за деньги, потому что у нас не было музыкального образования. Но замполит оказался прогрессивно мыслящим, что-то придумал. Потом все наши тексты прошли кучу всяких препон... Тогда Алексей Учитель снимал фильм Рок, и он загорелся идеей снять этот наш концерт. Сначала ничего не получалось, потом дошли до какого-то генерала... В общем, бред был еще тот.
Выступали мы на асфальтовом плацу. Мы играем, впереди сидит замполит, дальше зэки. Громадный плац, скамейки. Мрачная такая картина. Ни одного хлопка. Только после выступления какое-то шевеление началось. Зэки стали тайком записки на волю передавать... После концерта пошли переодеваться в ленинскую комнату. И мы ведь тогда в ярком гриме выступали. В общем, смываем с себя эти краски, нам говорят: С вами хочет поговорить замполит. Он пришел и начал читать лекцию, что в целом все было хорошо, но вот здесь, здесь и здесь надо было петь не так, а вот так. С нами такого вообще никогда не было! Мы ведь всегда были такими отчаянными пофигистами, и чье-то мнение было по барабану. Главное, чтоб нам самим нравилось. Власть мы всерьез не признавали, может, это нас и спасло. Тех, кому наше творчество не нравилось, мы просто посылали. А тут человек высказывает свое к нам отношение, и мы ему не возражаем, потому что есть такое ощущение, что нас запросто могут оставить в этой тюрьме. Хрен его знает... Еще ведь надо представить, какие у нас в то время были рожи, и играли перед заключенными не пойми что. Программа была В Багдаде Все Спокойно. Вообще непонятно, о чем, и зачем это зэкам?
Мы поинтересовались, кто там сидит. Нам говорят: Наркоманы, убийцы, домушники. В общем, нормальные такие зэки. Никаких политзаключенных.
Поклонников, стало быть, в криминальной среде не приобрели?
Леонид: Да какие поклонники! Они воспринимали нас как п...ров и ублюдков. Это было, как перед быком красной тряпкой махать. Они сидят, а тут мы выходим! И в наших рожах такая инфантильная свобода... Думаю, для них это малоприятное ощущение. Даже была у нас мысль, что замполит это специально сделал, чтобы зэкам насолить. Типа - посмотрите, какие на воле уроды ходят.
Ощущаете ли вы, что все с вами происходящее - не случайно?
Леонид: Этому можно всегда найти подтверждение. Но не знаю, насколько я чувствителен к этим знакам. Думаю, если хочешь, они есть, не хочешь - их нет. То есть если это дано - будешь видеть, даже если этого не хочешь. А если не дано, но захочешь, все равно не увидишь.
Про себя единственное могу сказать: все важные события в моей жизни происходят очень резко. Не бывает такого, что плавно перетекаешь из одной ситуации в другую, а потом понимаешь, что, вроде, ничего особенного не произошло, но при этом многое изменилось. У меня все меняется сразу. Будто занавес закрывается. Буме! И я живу другой жизнью. Я четко знаю, что в этот момент произошло событие, которое повернуло мою жизнь в новое русло. Вот в 1986 году я очень резко бросил работу на Русских самоцветах. Меня тогда могли уволить по статье, а уволили не по статье. С тех пор я не работаю на государство. Началась совсем другая жизнь, судьбоносные встречи. С чего вдруг, откуда? Вот, например, с Хвостом. С какого рожна?
В 1989 году мы впервые полетели в Париж. И после аэропорта нас сразу повезли в ресторан. Там собралась толпа эмигрантов. Для них это был первый выезд андеграунда на официальном уровне. Конечно, была дикая помпа. Собралась масса мощных людей, был главный редактор Континента, Мамлеев с женой, какие-то священники... Я ни о ком из них слыхом не слыхивал, знать не знал. О Хвосте тоже ничего не знал. У меня есть друг Сергей Фирсов. Ему Курехин сказал, что в Париже живет Хвостенко, который написал Под Небом Голубым. Песню мы, конечно, все знали. И так вышло, что за столом мы сидели с ним рядом. Моментально определили, что мы - родственные души. И после ресторана, не заезжая в гостиницу, поехали к нему.
А идея совместного проекта появилась позднее?
Леонид: Да, тогда еще этого не было. Просто он пел свои песни, а мы восхищались. Такой был кайф! Я тогда сказал, что уже можно как-то приехать сюда. Но жена Хвоста, Римма, налетела на меня коршуном. Говорит: Нас выгнали, никогда не поедем в Союз. А в 1992 году Хвостенко сюда все-таки прилетел. На самом деле, случайно: тогда случилась голодуха, и его каким-то образом запихнули в самолет с гуманитарной помощью. Так он сюда и прибыл - нелегально. Мы тогда записали Чайник Вина. До этого я его достаточно вяло уговаривал записать альбом. Как-то сидели, пили, он по куплету напел штук тридцать песен на кассету... А в тот момент, когда он здесь появился, у меня не было желания что-то писать. Мы только закончили Бодун, я расслабился. Но потом все-таки записали Чайник Вина довольно быстро, недели за две. Не слишком напрягались.
Вы до сих пор считаете его лучшим аукцыоновским альбомом?
Леонид: Да, конечно. Это очень точная, чистая вещь. Она не придуманная. Мной, по крайней мере. И в этом кайф. Я понимаю, что когда эти песни сочиняли Хвостенко с Волхонским, для них это был колоссальный труд. Но есть масса вещей, которые придумывались абсолютно спонтанно. Сама работа с Хвостенко - кайфовая. Особенно в тот период так было. Жилец Вершин писался уже тяжелее. Хвост ведь уже старенький...
А Чайник - супер! Песни были уже напетые. Он выдавал их классно, легко. Хотя песни мрачноватые, но в этом альбоме нет напряга, чувствуется очень легкая атмосфера.
Может случиться, что вы запишете вместе еще что-нибудь?
Леонид: Почему бы нет? Только я не люблю планировать такие вещи. После Птицы я отказался от этих штук. Плановые альбомы мне не нравятся. В них есть заданность. Я люблю вещи, которые получаются спонтанно. Они могут быть намного мрачнее, но при этом ближе. Вот Жилец Вершин и Анабэна - абсолютно не плановые альбомы. Когда появляется внутреннее желание, пытаемся его реализовать. Если что-то получается - круто, не получается - фигня.
У АУКЦИОНА случаются провальные концерты?
Леонид: Очень много. Трудно сказать, от чего это зависит. День неудачный, плохой саунд, дурацкое настроение... Что угодно. Это связано с некими неподвластными нам штуками. Я могу контролировать какие-то вещи, но до определенного предела. Это нельзя спрогнозировать. Иногда в самых ужасных местах может случиться великолепный концерт. А бывает крутой фестиваль, безумные деньги, компания - супер, а на сцене ничего не происходит.
Некоторые рок-музыканты говорят о стимуляторах, как о способе увидеть вершину, к которой нужно двигаться. То есть, достаточно взглянуть на нее однажды, чтобы потом карабкаться туда самостоятельно.
Леонид: Помню, меня интересовало воздействие алкоголя. Я думал, как передать это состояние. Оказалось, не так сложно. Обмануть можно всех. Сложнее выразить ощущения абсолютно трезвого и здорового человека, с которым происходит кошмар или, скажем, он дико радуется. Трудно заставить человека испугаться, засмеяться, пережить восторг.
На самом деле, чтобы достичь чего-то в творчестве, надо просто иметь ясную голову.
Юлия БАРЕНГОЛЬЦ

Из биографии: Леонид Валентинович Фёдоров родился 8 января 1963 года в Санкт-Петербурге - российский рок-музыкант, лидер группы АукцЫон. За последние 20 лет Леонид Фёдоров справедливо заслужил репутацию одного из лидеров независимой рок-музыки в России. Уроженец Санкт-Петербурга (ранее - Ленинграда), в 80-е го... Читать полностью

Леонид Федоров , один из старейших рокеров в России и участник известной группы АукцЫон, очень неожиданно отреагировал на интервью. До момента появления в руке диктофона Леонид легко общался, много рассказывал о себе и сам расспрашивал, но как только в руке появился диктофон, он… вдруг стал стесняться. Держа на коленях гитару, он как бы стесняясь, ковырял ее пальцем и отвечал на вопросы, местами теряя связь с вышесказанным.

Андрей Помидорров: Услышим ли мы когда-нибудь новые песни "АукцЫона", будут ли новые альбомы?
Леонид Федоров : Надеюсь (смеется). Есть сейчас предложение одно, если закончится все нормально, то будем в Америке писаться.

А.П.: Почему в Америке, а не у нас?
Л.Ф.: Потому что там есть музыканты, которые предложили нам записаться. Не знаю, слышали ли таких - Джон Зорн, саксофонист, Марк Рибо, гитарист "уэтовский". Зорн, наверное, лучший саксофонист мира.

А.П.: А как же Рубанов?
Л.Ф.: И он тоже будет, это же "АукцЫону" предложение было, не мне.

А.П.: Почему так часто у вас концерты в Америке, за год несколько раз?
Л.Ф.: Нет, мы раз в год где-то ездили. Сейчас как-то так получилось, что сыграли в крутых местах.

А.П.: Почти все отдельные от "АукцЫона" проекты вы делаете совместно с Волковым. Почему выбор пал именно на него?
Л.Ф.: Очень хороший музыкант, да и как личность потрясающий. Таких в России, да и в мире, думаю, немного. Его даже сравнивать не с кем. Ну, может, Старостин только.

А.П.: В свое время вы помогли группе "Ленинград". Сейчас вам импонирует то, что делает этот коллектив?
Л.Ф.: Я продюсировал первый альбом "Ленинграда", помог им записаться. Да мне как-то все равно. Тогда было интересно, необычно. Тогда был немножко и состав другой. Пел Вдовин.

А.П.: А за последнее время вам кто-нибудь понравился из исполнителей?
Л.Ф.: Вот единственное, что мне понравилось - это группа "Инсайд" и Нино Катамадзе.

А.П.: Периодически, когда пишут в новостях "группа АукцЫон", добавляют "питерская". Вам приятно это слово и любите Питер?
Л.Ф.: Я в нем родился и жил вплоть до 2002 года. Как же его не любить?

А.П.: А сейчас живете в Москве?
Л.Ф.: Да, и Москва мне, кстати, нравится тоже.

А.П.: А в столице живете, потому что ближе ко всем музыкальным движениям?
Л.Ф.: Нет. Потому что жена из Москвы, там сын учится. Ну, как-то так вышло. По большей части, мы там. Вообще, трудно сказать, где мы живем. По большей части мы ездим.

А.П.: А бывают у вас отпуска, как иногда устраивают себе группы?
Л.Ф.: Бывают, но редко. Стараемся, но как-то не получается. Вот в последний год как раз вышло. Я сломал позвоночник летом и провалялся месяца два. Правда, я писал альбом "Безондерс", как раз в этот момент, чтобы уж не умирать совсем (смеется). Мы один раз в жизни съездили в Тунис, второй раз вот захотели съездить в Черногорию. Там у нас знакомый, но в первый же день я сломал позвоночник.

А.П.: А какие-нибудь активные виды спорта приветствуете?
Л.Ф.: Да я бы приветствовал, если бы было время. А так выдастся время свободное, я лучше полежу. Старость изматывает. Да и времени немного. Кроме концертов, есть еще записи альбомов. В прошлом году мы записали две пластинки. Много как-то.

А.П.: Песни из последних альбомов хорошо бы подошли как саундтрек к спектаклю. Поступают предложения о написании музыки к фильму или спектаклю?
Л.Ф.: Не было каких-то таких предложений, которые реально бы цепляли. Да и свободы не много. Мне гораздо легче, когда просто возьмут готовую песню и куда-то вставят. Я когда специально пишу, почему-то не попадаю в то, что надо. К примеру, "Зимы не будет" я писал для одной девочки, и она в итоге побоялась песню брать. Зато потом она прозвучала в трех других фильмах.

А.П.: Я его слышал только в "Бумере".
Л.Ф.: Кроме "Бумера", были еще фильмы. Да этот альбом вообще весь по кино разошелся. Мне сейчас не нравится, что в кино делается. За последнее время ничего выдающегося не сделано. Но вот единственное, что мне нравится это фильм "Четыре". Сценарий Сорокина. Его долгое время у нас запрещали, пока он не получил гран-при в Амстердаме. Хотя его все равно запрещают. Это кино ни на что не похоже. Сейчас хоть лучше стали снимать, пять лет назад кино вообще ужасное было.

А.П.: А как вам "Бумер" и "Брат"?
Л.Ф.: Мне не нравится. Мы какое-то время с Балабановым дружили, я ему так в глаза и сказал. На самом деле, у него есть хороший фильм, правда не законченный. И даже в таком виде он офигительный. Там у него погибла актриса. Он его выпустил в недоделанном виде. Собственно, после того, как я увидел этот фильм, я с ним и познакомился. А вот "Брат"… все равно американцы снимают лучше. Вот Бодров мне понравился, незадолго до его смерти я с ним познакомился. Он произвел на меня сильное впечатление. Гениальный актер. Ну, а сам режиссерский ход… я не понимаю этого.

Вроде и надо о чем-то пожалеть, но как-то не жалеется. Гадости, понятно, делают все, но я никогда не делал их намеренно.

Мне нравится заниматься музыкой. Но делать из этого труд, рутину, профессию, мне кажется, довольно глупо.

Публика в моем понимании не участвует в творческом процессе. Отношения на сцене, музицирование — для меня в этом есть соль. А вот это: «Привет, друзья, привет, Москва» — я этого не понимаю.

Мне жалко тратить время на изучение языков.

В конце 1980-х — начале 1990-х здесь самая жуть была — эта талонная система, запрещали играть… При этом мы как-то легко ко всему относились, с удовольствием занимались своим делом, не имея на это права. Но у меня нет никакой ностальгии абсолютно. Все было настолько мерзко вокруг, настолько лживо.

Мне главное, чтобы концерт состоялся внутри. Если этого не происходит, то какой бы он ни был хороший, для меня он плохой. И наоборот, он может быть неудачный внешне, но если внутри все совпало, то нормально.

Введенский — он органично мой. Я когда делал пластинки на его стихи, понял, что легко могу спеть весь двухтомник.

Последнее время вообще ничего не читаю, кроме биографий или книг об искусстве, о религии, дневников людей, которые мне интересны. Романы, большинство стихов — не могу себя заставить просто. Мне кажется, все это бессмысленно, дико.

Какие-то мелкие задачи ставит у нас искусство.

В России так и не появилась музыкальная индустрия, на что все рассчитывали, раз уж у нас капитализм. Гаркуша мне недавно сказал, что в Питере пятьсот рок-групп. Во времена рок-клуба мы были, по‑моему, пятьдесят четвертыми. Ну, может, было сто групп на весь город. А сейчас — пятьсот! Где это все? Где-то же они играют. Вот это мне непонятно.

Интернет — это инструмент, который ты можешь использовать как угодно. Самое трагическое событие, какое могло произойти в стране, произошло — это Беслан. По моральным понятиям он сравним с войной. И об этом говорили, ну, год. А потом ничего. Что толку в этом вашем потоке информации? Это все болтовня. Просто сейчас она стала более обширной — не вдесятером мы разговариваем на кухне, а нас 500 человек. Обсуждаем какую-то херню: Медведев, Путин. Фигня полная! Никакого отношения к реальной жизни это не имеет. Вот Беслан имеет — к нашей сегодняшней жизни.

Ну пришли на твой концерт 10 тысяч человек. И ты их поразил. А дальше-то что?

Глобальная задача не требует больших физических сил — она требует другого внимания. От мелочи ты можешь отмахнуться, а глобальная задача будет тебя держать.

Когда берешь любую поэму Хлебникова и начинаешь в нее въезжать, понимаешь, что он решал глобальные задачи. Понятные или непонятные, интересные тебе или нет, они изначально такие громадные, что у нас даже поставить рядом некого.

Помню, на одном из концертов Курехина, в «Октябрьском», над сценой на цепях качалась лодка, в которой сидела Алла Пугачева и вязала. И ни звука не издавала.

Курехин говорил, что музыка — вещь сиюминутная. Абсолютно с ним согласен. Это сродни тому, о чем писал Джойс. Он был уверен, что все величие, весь кайф писателя надо искать в записных книжках — именно в них вдохновение, которое его только что посетило. Все, что удачнее или неудачнее, выплескивается затем в готовое произведение, уже не то.

Был момент, когда меня учили нотам, но я честно все забыл и не хочу даже влезать в это.

Прямая речь ушла, не только из литературы, а из жизни вообще. Я бы посмотрел в глаза тому поэту, который сейчас напишет «Я вас любил, любовь еще быть может…». Мы разучились говорить: «Я вас люблю».

Западная история про оскудение, вымораживание религии — не религии даже, а именно бога — все это мне совершенно не нравится. Ведь ничего взамен-то нет — только безрадостная и тупая унылость. И я не понимаю, чем она, собственно, хороша.

Мы живем в абсурде. Мы просто этого не понимаем, но это так.

или О пользе пробежек вокруг монастыря

«Неужели ты думаешь, что будешь до 30 лет заниматься вот этой музычкой?» - спрашивала мама молодого Леонида Федорова, бросившего работу в НИИ ради музыкальной карьеры. Сегодня лидеру группы «АукцЫон» почти 50, и рамки его «музычки», как он сам ее называет, выходят далеко за пределы одного жанра. Этнические, старинные монастырские напевы, рок, джазовые импровизации, положенные на музыку стихи поэтов-символистов… Именно так - «музычка». Слишком серьезно ни к своему творчеству, ни к себе Леня Федоров не относится. Гораздо серьезней он относится к своей вере.

Леонид Федоров
Родился 8 января 1963 года в Ленинграде. Учился в Политехническом институте. Свою первую рок-группу «сколотил» из одноклассников в 70-е годы. В 1983 году появилась группа «АукцЫон», лидером которой Леонид является и по сей день. Параллельно участвует в музыкальных проектах самых разных жанров и направлений.
В соавторстве с поэтами и музыкантами В. Волковым, А. Хвостенко, А. Волохонским, А. Котовым, С. Старостиным выпускает песни на стихи поэтов-авангардистов начала 20-го века («Разинримилев» - на стихи В.Хлебникова, «Безондерс» - на стихи А. Введенского), старинные народные песни и духовные канты («Душеполезные песни на каждый день») и др.
В 1997-2006 гг. увидели свет три сольных альбома Леонида Федорова «Четыресполовинойтонны», «Анабэна», «Лиловый день». Женат. Дочь Ксения - солистка группы «Кубикмагги».

История КПСС, апельсины, озарение

Леонид, в последнее время о своем религиозном поиске один за другим говорят самые известные рок-музыканты. Создается впечатление, что рок-среда как-то располагает если не к принятию Православия, то уж, во всяком случае, к поиску истины. Это так?
- Я не думаю. Мне кажется, это ощущение возникает просто потому, что известные музыканты больше на виду. Тут всё проще: поиск истины - общее стремление для всех советских людей в 90-е годы. Мы видели, что наши деды и отцы атеизм уже попробовали, и получилось «хорошо», получилось убедительно: разломали всё! Видимо поэтому тянуло узнать что-то другое, противоположное по знаку, если так можно выразиться. Поэтому, не могу сказать, что меня привлекала именно православная культура: вещи, связанные с верой, начинают интересовать по-настоящему, лишь когда она уже становится частью твоей жизни. Так что дело не в рок-культуре и не в ее «мистической связи» с Православием. Я бы назвал это так: меня озарило.

- Какое-то мировоззрение у Вас к тому времени было?
- Какое оно могло быть?.. Мне кажется, настоящее целостное мировоззрение у советского народа закончилось где-то в 30-е годы. А от 70-х осталось впечатление, что никто ни во что давно уже не верил. Даже те, кто по должности обязан бы верить. У нас был в институте учитель, Хабибуллин - замечательный дядька, преподавал историю КПСС. Когда умер Брежнев, на дорогах сигналили машины, люди в учреждениях вставали в знак траура. У нас была лекция - надо было и нам вставать. И вот Хабибуллин говорит так нехотя: «Ну, ладно, давайте постоим»… А на экзамене, когда я честно признался, что ничего не знаю по выпавшему мне вопросу (вроде «выступление Ленина на VIII съезде КПСС»), он сказал: «Да? Не знаете? Ну ладно, расскажите мне хоть что-нибудь, что вы знаете». Было видно, что он сам не верит в то, что преподает. Потому что умный человек, историк, все понимает…

На выборы мы ходили с отцом вдвоем. А знаете почему? Потому что на избирательных участках с целью привлечения людей торговали различными дефицитными товарами. И если бы папа ходил один, он мог бы взять лишь один килограмм апельсинов. А когда приходил с сыном, ему давали уже два.

Псевдожизнь такая. Белое называлось черным, черное белым. Даже если ты внутренне свободен, все равно живешь в этой перевернутой системе понятий, как в тюрьме.
Поэтому какое там мировоззрение? После моей первой поездки за границу, на Запад, я три недели не мог заставить себя выйти из своего дома в Питере. Мне страшно было, казалось, я просто не выдержу. Было такое жуткое ощущение: зачем я сюда вообще вернулся? Что я тут делаю? Где мы живем?!..

Но лезть на баррикады желания никогда не было. Хотелось просто жить и радоваться этой жизни. Мне было неинтересно кому-то что-то доказывать, спорить.

- А что было интересно? Неформальная тусовка?
- Тусовщиком я никогда не был, но мне нравилось единое сообщество нестандартных людей. В ленинградском рок-клубе тогда сложилась удивительная атмосфера, это было совершенно особое место. И в Питере неформалы все вместе «варились», не делились на группки: ты идешь по городу и всех своих узнаешь сразу - хотя это мог быть и незнакомый лично тебе человек. Вокруг все было одинаково серое, все мыслили по стандартам, а тут - совсем иное. Нас с Гаркушей (Олег Гаркуша - вокалист и автор песен группы «АукцЫон» - В. П.) частенько забирали в милицию за внешний вид.

- Что ж там за внешний вид был? Косуха, ирокез?
- Да нет, какая там косуха. Как на сцене мы сейчас выступаем - так я по городу ходил. У меня был громадный двубортный серый пиджак 64-го размера (видимо, дядька, который его носил до меня, был моего роста, но с огромным животом) и такие же штаны, куда кроме меня могли бы влезть еще двое. Я эти штаны просто оборачивал вокруг себя и так носил. Плюс узкие замшевые ботинки, ну и прическа соответствующая. В общем, смотрелись мы убедительно.
Собственно, вместе с Гаркушей мы потом и крестились…

«Музычка», пещеры, отец Косьма

Вы ушли с работы и собрали музыкальную группу, чтобы этим зарабатывать на жизнь. Как вы на это решились, почему?

Просто я как-то интуитивно понял, что не могу больше работать и хочу заниматься музыкой. Хотя по закону я не имел на это права - тогда можно было и в тюрьму угодить за такое.

- За тунеядство?
- Нет, за то, что играли и пели за деньги без профильного, музыкального, образования. Когда я ушел в музыку, родители были в ужасе: «Ты что, идиот? Что это за занятие - песенки писать?…» Мама говорила: «Неужели ты собираешься до 30 лет заниматься вот этой музычкой?» (Смеется.) Я отвечал уклончиво: «Ну, не знаю».

А я и в самом деле не знал. Просто все события, которые со мной тогда происходили, выстраивались как бы без моего участия. Я не сам ушел с работы - меня уволили. За то что я два дня прогулял, и думал, что после отработаю. Но не тут-то было! Я вначале очень расстроился, потом за меня вступился весь отдел и… меня уволили по собственному желанию (смеется).

- Это было страшно - в никуда уходить?
- Конечно, сначала было немного не по себе. В голове крутилось: «Что же делать дальше, как жить?» Но в какой-то момент меня перестали тревожить вещи, которые когда-то казались основой существования - что есть, где жить. И самое смешное, что, как только я перестал обращать на это особое внимание, - все тут же и появилось. Сейчас я об этом вообще не беспокоюсь: знаю, что Бог не оставит.

- А тогда тоже на Бога положились?
- Совсем нет. Я ведь в то время даже крещен не был, к Церкви относился прохладно. В 1988 году я понял, что с государством не хочу иметь ничего общего. И любой институт, связанный с государством, с административной системой, мне был заведомо не интересен. А Церковь как раз казалась очередным «департаментом», в котором не чувствовалось никакой жизни.
Все изменилось лишь после знакомства с Алексеем Хвостенко (Алексей «Хвост» Хвостенко, поэт-авангардист, автор песен, художник, первый исполнитель песни «Над небом голубым» - В. П.). Таких удивительных людей, как он, я не встречал никогда: меня поразили его доброта, ласка и та необыкновенная радость, которая от него исходила. При первой же встрече с ним, я вдруг почувствовал, что это - родной для меня человек. Сразу! Я не мог понять: как это?! Для меня это был какой-то нонсенс, дикость - так ведь не бывает! Мне стало интересно: он так со всеми себя ведет или только со мной? Сначала я предположил, что «Хвост» просто «заморозился» в том состоянии, в котором его выгнали из России: «шестидесятники» ведь все были хорошие, светлые. Это мы уже испорчены коммунизмом, глобальной ложью… А потом я понял - нет, это просто такой человек. И начал думать: а почему он такой? Почему он так может, а я не могу? Ответ оказался простым, но глубоким - Алексей был христианин. Многое в нем стало мне понятно, лишь когда я и сам крестился.

- Что вам дала вера?
- Жизнь. Я бы умер давно, если б не вера.
В буквальном смысле.
И потом, понимаете, сейчас мне уже почти 50 лет, я повидал в жизни всякое. И точно могу сказать, что настоящую радость человеку может дать только вера. Никакие достижения, никакие путешествия, новые впечатления, новые знакомства - ничего не дает такой радости, смысла, полноты жизни…

Многие вещи, которые когда-то казались мне чрезвычайно важными, я сейчас даже не вспомню! А какие-то вроде бы незначительные эпизоды остались в памяти навсегда. И ты понимаешь, что они-то и были самыми главными в жизни.

- А что это за события?
- В основном, связанные с храмами, со святыми местами. Например, посещение пещер Киево-Печерской Лавры. Их в то время только-только открыли, и войти даже в самые дальние галереи мог любой желающий. Над входом просто висела занавесочка, рядом стоял монах, молча, тихонько стоял, а около входа - табличка: «Если ты веришь - входи». Мы с другом переглянулись - «Мы же верим!» - и пошли. А там лежали мощи без саркофагов, просто тела в облачении - у некоторых лица открыты, у некоторых кисти рук. Например, Илья Муромец - можно было приложиться к его руке. Я помню, какой у нас был трепет, просто мурашки по коже.

Вот это было нечто настоящее.

Или - встречи. У меня жизнь очень насыщенная, я встречал массу интересных людей, но встреча с Хвостенко - совершенно особенная.
А еще, вот - знакомство с нашим другом, отцом Косьмой.

Мы жили рядом с Донским монастырем, на Серпуховском валу. В один прекрасный день просыпаюсь, и так мне тяжело, все ломит после вчерашнего концерта, все болит. Говорю жене, Лидочке: «Слушай, отвези меня куда-нибудь в ветлечебницу, пусть меня там усыпят, жить сил нету». Она: «Так, все понятно. Давай поднимайся, пошли бегать». И мы побежали вокруг монастыря. Май, тепло. Раннее утро, но монастырские ворота уже открыты. Я предложил зайти в храм. Зашли. И вдруг надо мной возникает такой «коршун» в черном одеянии и говорит: «Вы Лёня Федоров? Здравствуйте, а я ваш поклонник!». Я подумал: «Ну вот, приехали, этого еще не хватало - монах-поклонник». Так и подружились. Отец Косьма нам очень помогал, поддерживал всегда. Однажды он нам просто вымолил квартиру - такое «практическое православие» получилось.

- Что это за история, расскажите?
- Мы жили в маленькой квартире, было тесно, а тут еще и арендную плату повысили в два раза - нужно было срочно искать что-то новое. К моменту, когда мы познакомились с отцом Косьмой, никакой перспективы у нас не было. Что делать? Узнав об этом, Косьма удивился: «Что же вы? Молебен отслужить надо, на мощах князя Даниила, он же хозяин Москвы». Не отставал от нас, пока мы не поехали с ним в Данилов монастырь на молебен. Вернулись домой, и только перешагнули порог - начинает звонить телефон. На нас просто посыпались предложения жилья, поток звонков не прекращался часа два! В итоге мы сняли квартиру, где и сейчас живем. А из окон виден памятник князю Даниилу Московскому…

Рахманинов, греки, глобальная ложь

Духовная жизнь не бывает наполнена одной только радостью. Наверное, и с трудностями приходилось сталкиваться?
- Не знаю… У меня такого не было. Сразу - доверие, а сомнения и в голову не приходили. В тот момент жизнь вообще была тяжелая, поэтому если б я еще и в вере сомневался!..
И потом, в моей жизни тогда стали происходить просто чудесные вещи - тут всякие сомнения если бы и были - пропали бы.

- А какие, если не секрет?
- Исцеления, например. Ты же не можешь сам себя вылечить, если болезнь серьезная. Или обретение какого-то дара. Есть такие вещи, которым ты не можешь научиться, сколько ни бейся, а потом они на тебя просто сваливаются, как дар!

- Вы говорите про песни?
- Песни, искусство - это отдельная история. Тогда я понимал, что в общем это не я все делаю. Да ты и не можешь контролировать весь процесс - творчество это ведь не техника. Есть вещи, о которых можно сказать, что ты их придумал, но большинство вещей, самых лучших, придумать человеку просто невозможно!
Я рассказывал об этом разным людям, они говорили: «Ну, чудит!» А я-то точно знаю, что это - правда, просто словами такое не объяснить…

- Как Вы относитесь к самому творчеству? Что тут для Вас важнее - результат, процесс, оценка?
- Мне сам процесс нравится, он мне интересен больше, чем, скажем, копаться в сути того, что я делаю. И потом я считаю, что музыка все-таки вещь не основополагающая. Она помогает, создает атмосферу, но я знаю массу людей, которым на эти песни глубоко наплевать.

- Провалится альбом или будет иметь успех - все равно?
- Мне кажется, нет смысла этим заморачиваться всерьез. Насколько наша музыка будет воспринята и понята, сколько дисков будет продано - это в общем все равно, да. Иногда такую дрянь сделаешь - и всем нравится, а самые лучшие, дорогие тебе вещи - не нравятся никому. Я отношусь к творчеству, как и к таланту: мне его дали, у меня могут его и забрать.

А уж как талант использовать - тут каждый человек выбирает, что ему больше по душе. Скажем, кто-то решает: я буду делать только православное искусство. Если б я знал, что это такое, я бы, может, тоже делал! Вот, к примеру, мне не очень нравится богослужебная музыка Рахманинова, потому что, на мой взгляд, она слишком яркая, слишком роскошная.

- Это ведь дело вкуса!
- Дело не во вкусе, дело в состоянии. Например, самое потрясающее церковное пение, что я слышал, - это небольшой хор греческих монахов в Иерусалимском храме Гроба Господня. В храме нас было всего пятеро - мы с женой и еще человека три, туристы американские. И все конфессии пели по очереди. Когда запели греки - их всего-то было человек пять - мне сразу стало понятно - какая музыка должна звучать в храме. Я смотрел на одного из монахов: он ничего особенного не делал, не напрягался, не изображал ничего, он просто пел, но от этого пения - мурашки по коже! Очень простая, задушевная мелодия - и сразу все понятно. Тут никаких разговоров уже не нужно. А роскошные Рахманиновские обороты… С точки зрения музыки - шедевр, конечно, но с точки зрения веры - лично в меня они не попадают. Мне понятней простое, незамысловатое пение монаха. Но чтобы делать такие простые и пронзительные вещи, очень много чего с собой надо сделать. Стать монахом, скорее всего.

- Если планка так высока, то и о православном искусстве говорить бесмысленно?
- Я не думаю, что мы сейчас в состоянии делать православное искусство. Из чего делать? На базе советских песен? Мы - страна, которая бросилась из огня да в полымя. Какие-то осколки прежней культуры удалось сохранить, но - только осколки.

Например, раньше по Неве от Петропавловки до стрелки Васильевского острова ходила баржа, на которой играли сто музыкантов. Об этом остались лишь воспоминания одного голландского путешественника, который писал, что музыка была прекрасная, и он никак не мог понять, роговая она или барабанная. А потом нам стали прививать западную, европейскую музыку, русская светская музыка была уничтожена.

Вот мы, те, кто пытается сейчас сделать заново светскую музыку. Хоть в культурном плане мы - лишенные корней, родства не помнящие, что поделаешь?..

И так у нас в стране не только в музыке, на мой взгляд. После 70 лет «напряженного труда на благо отечества» о каком-то возрождении сейчас говорить смешно. Я не говорю, что мы скатываемся, мне просто кажется, что мы все еще катимся… И рано или поздно, уверен, - все наладится. Как говорил мой друг, Анри Волохонский, кстати, автор текста песни «Над небом голубым»: «Главное, что закончилась глобальная ложь, которая висела и над теми, и над этими - над всеми! Значит, все равно уже хорошо».

Флоренция, Евангелие, «Распятие»

А что Вы думаете о Европе? Вы в свое время дали больше двух сотен концертов. Там - возрождение или пресловутая бездуховность?
- Мне рассказывал мой приятель, как в Лондоне уволили учительницу за то, что она перекрестила ученика, когда тот выходил из класса. Или как попросили уйти медсестру, потому что когда она наклонялась к пациенту, арабу, из-под рубашки вывалился крестик на цепочке - она оскорбила религиозные чувства мусульманина. Я так понимаю, что сейчас это общая тенденция на Западе. Но меня она как-то не особенно волнует - я не собираюсь жить в Европе. Мне на Западе очень интересно совсем другое…

- Что именно?
- Меня поражает, что в определенный период времени - в конце XIV - начале XV века - во Флоренции, в этом маленьком местечке, люди достигли потрясающих высот во всех сферах - в архитектуре, в политике, в живописи, в музыке: Данте, Макиавелли, Галилей, да Винчи, Микеланджело, Фра Анжелико, Джотто и Мазаччо. Там зародилась современная европейская цивилизация как культурное явление. 500 лет назад! Я просто любуюсь этим и пытаюсь осознать, что же произошло. Такое ощущение, что флорентийцев в какой-то момент осенило.

В своих интервью Вы не раз говорили, что произведение искусства ценно, когда оно холодно, как лед. Что вы имели в виду?
- Безэмоциональность, невключение себя, своего отношения. Любую историю ты можешь рассказать с ужасом, а можешь - с восторгом, в зависимости от того, что тебе нравится. А можешь - просто донести до человека конкретную вещь, смысл.

Страстность, мне кажется, всегда связана с каким-то поводом, а повод - вещь сиюминутная. Прошел повод, и во что превратилась страсть? А отстраненность - великая мощь, сила, свобода. Такое произведение ложится на любое настроение.

Мне в какой-то момент показалось, что русское искусство, за малым исключением, грешит именно страстностью, чувственностью. И, к сожалению, через это уходит само искусство, уходит его сила. А вещи самые бескомпромиссные, они всегда бьют сильнее всего.

- Можете привести пример?
- Самое простое, что можно привести в пример, - это живопись Николая Николаевича Ге. На днях мы были на его выставке в Третьяковке. Там хорошо видно, что на человека какое-то озарение снизошло, и он написал «Распятие». Сначала были все эти портреты - Толстой, Некрасов… а потом - «Распятие». Все, что было до него, можно вообще убрать из зала, не нужно больше ничего на самом деле! Как будто эту картину другой художник писал: другие краски, цвет, техника, пластика… Как будто человек сам себя «перепрыгнул».
А ведь эта картина бесстрастна, проста.

По моему мнению, и Евангелие такое же - абсолютно отстраненное, простое. А Ветхий Завет - тем более. Это только повествование и оценка на уровне: воздаяние или награда, без всяких эмоций.

- Но ведь и евангельские сюжеты вызывают эмоции, трогают…
- Во-первых, вряд ли я вправе считать свою эмоцию важнее того, что писал и чувствовал, скажем, евангелист Марк. И потом, не думаю, что эмоции - это то, ради чего стоит читать Евангелие.

- А ради чего стоит?
- Ради того, чтобы понять суть, понять, как жизнь устроена. И - снова разговор в категориях воздаяния и награды. Для меня это так.
Я вот уже лет десять не читаю никаких романов. Но Евангелие - это другая история, его действительно стоит читать.

- Потому что оно интересно?
- Нет. Потому что оно необходимо. Понимаете, я никогда не считал себя знатоком и поборником веры и сейчас не считаю: каким неофитом был, таким и остался; старался не мудрствовать, не лезть в то, чего не понимаю. Но без Евангелия жизнь себе уже не представляю: оно ставит всё на свои места. И я знаю, что мне это просто надо…

Посашко Валерия

Фото Владимира Ештокина, Алины Платоновой