Илья Муромец
Богатырская сказка(Вот начало безделки, которая занимала нынешним летом уединенные часы мои. Продолжение остается до другого времени, конца еще нет, - может быть, и не будет. В рассуждении меры скажу, что она совершенно русская. Почти все наши старинные песни сочинены такими стихами.)
Le monde est vieux, dit-on: je le crois; cependant Il le faut amuser encore comme un enfant.
La FontaineЧасть первая
He хочу с поэтом Греции
звучным гласом Каллиопиным
петь вражды Агамемноновой
с храбрым правнуком Юпитера;
или, следуя Виргилию,
плыть от Трои разоренныя
с хитрым сыном Афродитиным
к злачным берегам Италии.
Не желаю в мифологии
черпать дивных, странных вымыслов.
Мы не греки и не римляне;
мы не верим их преданиям;
мы не верим, чтобы бог Сатурн
мог любезного родителя
превратить в урода жалкого;
чтобы Леды были - курицы
и несли весною яйца;
чтобы Поллуксы с Еленами
родились от белых лебедей.
Нам другие сказки надобны;
мы другие сказки слышали
от своих покойных мамушек.
Я намерен слогом древности
рассказать теперь одну из них
вам, любезные читатели,
если вы в часы свободные
удовольствие находите
в русских баснях, в русских повестях,
в смеси былей с небылицами,
в сих игрушках мирной праздности,
в сих мечтах воображения.
Ах! не все нам горькой истиной
мучить томные сердца свои!
ах! не все нам реки слезные
лить о бедствиях существенных!
На минуту позабудемся
в чародействе красных вымыслов!
Не хочу я на Парнас идти;
нет! Парнас гора высокая,
и дорога к ней не гладкая.
Я видал, как наши витязи,
наши стихо-рифмодетели,
упиваясь одопением,
лезут на вершину Пиндову,
обступаются и вниз летят,
не с венцами и не с лаврами,
но с ушами (ах!) ослиными,
для позорища насмешникам!
Нет, любезные читатели!
я прошу вас не туда с собой.
Близ моей смиренной хижины,
на брегу реки прозрачныя
роща древняя, дубовая
нас укроет от лучей дневных.
Там мой дедушка на старости
в жаркий полдень отдыхал всегда
на коленях милой бабушки;
там висит его пернатый шлем;
там висит его булатный меч,
коим он врагов отечества
за гордыню их наказывал
(кровь турецкая и шведская
и теперь еще видна на нем).
Там я сяду на брегу реки
и под тенью древ развесистых
буду повесть вам рассказывать.
Там вы можете тихохонько,
если скучно вам покажется,
раза два зевнув, сомкнуть глаза.
Ты, которая в подсолнечной
всюду видима и слышима;
ты, которая, как бог Протей,
всякий образ на себя берешь,
всяким голосом умеешь петь,
удивляешь, забавляешь нас, -
все вещаешь, кроме… истины;
объявляешь с газетирами
сокровенности политики;
сочиняешь с стихотворцами
знатным похвалы прекрасные;
величаешь Пантомороса
славным, беспримерным автором;
с алхимистом открываешь нам
тайну камня философского;
изъясняешь с систематиком
связь души с телесной сущностью
и свободы человеческой
с непременными законами;
ты, которая с Людмилою
нежным и дрожащим голосом
мне сказала: я люблю тебя!
о богиня света белого -
Ложь, Неправда, призрак истины!
будь теперь моей богинею
и цветами луга русского
убери героя древности,
величайшего из витязей,
чудодея Илью Муромца!
Я об нем хочу беседовать,
об его бессмертных подвигах.
Ложь! с тобою не учиться мне
небылицы выдавать за быль.
Солнце красное явилося
на лазури неба чистого
и лучами злата яркого
осветило рощу тихую,
холм зеленый и цветущий дол.
Улыбнулось все творение;
воды с блеском заструилися;
травки, ночью освеженные,
и цветочки благовонные
растворили воздух утренний
сладким духом, ароматами.
Все кусточки оживилися,
и пернатые малюточки,
конопляночка с малиновкой,
в нежных песнях славить начали
день, беспечность и спокойствие.
Никогда в Российской области
не бывало утро летнее
веселее и прекраснее.
Кто ж сим утром наслаждается?
Кто на статном соловом коне,
черный щит держа в одной руке,
а в другой копье булатное,
едет по лугу, как грозный царь?
На главе его пернатый шлем
с золотою, светлой бляхою;
на бедре его тяжелый меч;
латы, солнцем освещенные,
сыплют искры и огнем горят.
Кто сей витязь, богатырь младой?
Он подобен маю красному:
розы алые с лилеями
расцветают на лице его.
Он подобен мирту нежному:
тонок, прям и величав собой.
Взор его быстрей орлиного
и светлее ясна месяца.
Кто сей рыцарь? - Илья Муромец.
Он проехал дикий темный лес,
и глазам его является
поле гладкое, обширное,
где природою рассыпаны
в изобилии дары земли.
Витязь Геснера не читывал;
но, имея сердце нежное,
любовался красотою дня;
тихим шагом ехал по лугу
и в душе своей чувствительной
жертву утреннюю, чистую
приносил царю небесному.
«Ты, который украшаешь все,
русский бог и бог вселенныя!
Ты, который наделяешь нас
всеми благами щедрот своих!
будь всегда моим помощником!
Я клянуся вечно следовать
богатырским предписаниям
и уставам добродетели,
быть защитником невинности,
бедных, сирых и несчастных вдов
и наказывать мечом своим
злых тиранов и волшебников,
устрашающих сердца людей!»
Так герой наш размышлял в себе
и, повсюду обращая взор,
за кустами впереди себя,
над струями речки быстрыя,
видит светло-голубой шатер,
видит ставку богатырскую
с золотою круглой маковкой.
Он к кусточкам приближается
и стучит копьем в железный щит;
но ответу богатырского
нет на стук его оружия.
Белый конь гуляет по лугу,
неоседланный, невзнузданный,
щиплет травку ароматную
и следы подков серебряных
оставляет на росе цветов.
Не выходит витязь к витязю
поклониться, ознакомиться.
Удивляется наш Муромец;
смотрит на небо п думает:
«Солнце выше гор лазоревых,
а российский богатырь в шатре
неужель еще покоится?»
Он пускает на зеленый луг
своего коня надежного
и вступает смелой поступью
в ставку с золотою маковкой.
Для чего природа дивная
не дала мпе дара чудного
нежной кистию прельщать глаза
и писать живыми красками
с Тицианом и Корреджием?
Ах! тогда бы я представил вам,
что увидел витязь Муромец
в ставке с золотою маковкой.
Вы бы вместе с ним увидели -
беспримерную красавицу,
всех любезностей собрание,
редкость милых женских прелестей;
вы бы вместе с ним увидели,
как она приятным, тихим сном
наслаждалась в голубом шатре,
разметавшись на цветной траве;
как ее густые волосы,
светло-русые, волнистые,
осеняли белизну лица, шеи,
груди алебастровой и,
свиваясь, развивалися,
упадали на колена к ней;
как ее рука лилейная,
где все жилки васильковые
были с нежностью означены,
се голову покоила;
как одежда снего-белая,
полотняная, тончайшая
от дыханья груди полныя
трепетала тихим трепетом.
Но не можно в сказке выразить
и не можно написать пером,
чем глаза героя нашего
услаждались на ее челе,
на ее устах малиновых,
на ее бровях возвышенных
и на всем лице красавицы.
Латы с золотой насечкою,
шлем с пером заморской жар-птицы,
меч с топазной рукояткою,
копие с булатным острием,
щит из стали вороненыя
и седло с блестящей осыпью
на траве лежали вкруг ее.
Сердце твердое, геройское
твердо в битвах и сражениях
со врагами добродетели -
твердо в бедствиях, опасностях;
но нетвердо против женских стрел,
мягче воску белоярого
против нежных, милых прелестей.
Витязь знал красавиц множество
в беспредельной Русской области,
но такой еще не видывал.
Взор его не отвращается
от румяного лица ее.
Он боится разбудить ее;
он досадует, что сердце в нем
бьется с частым, сильным трепетом;
он дыхание в груди своей
останавливать старается,
чтобы долее красавицу
беспрепятственно рассматривать.
Но ему опять желается,
чтоб красавица очнулась вдруг
ему хочется глаза ее -
верно, светлые, любезные -
видеть под бровями черными,
ему хочется внимать ее
гласу тихому, приятному;
ему хочется узнать ее
любопытную историю,
и откуда, и куда она,
и зачем, девица красная
(витязь думал и угадывал,
что она была девицею),
ездит по свету геройствовать,
подвергается опасностям
жизни трудной, жизни рыцарской,
не щадя весенних прелестей,
не бояся жара, холода.
«Руки слабой, тленной женщины
могут шить сребром и золотом
в красном и покойном тереме, -
не мечом и не копьем владеть;
могут друга, сердцу милого,
жать с любовью к сердцу нежному, -
не гигантов на полях разить.
Если кто из злых волшебников
в плен возьмет девицу юную,
ах! чего злодей бесчувственный
с нею в ярости не сделает?» -
Так Илья с собой беседует
и взирает на прекрасную.
Время быстрою стрелой летит;
час проходит за минутами,
и за утром полдень следует -
Солнце к западу склоняется,
и с эфирною прохладою
вечер сходит с неба ясного
на луга и поле чистое -
незнакомка спит глубоким сном.
Ночь на облаке спускается
и густыя тьмы покровами
одевают землю тихую;
слышно ручейков журчание,
слышно эхо отдаленное,
и в кусточках соловей поет -
незнакомка спит глубоким сном.
Тщетно витязь дожидается,
чтобы грудь ее высокая
вздохом нежным всколебалася;
чтоб она рукою белою
хотя раз тихонько тронулась
и открыла очи ясные!
Незнакомка спит по-прежнему.
Он садится в голубом шатре и,
взирая па прекрасную,
видит в самой темноте ночной
красоту ее небесную, видит -
в тронутой душе своей
и в своем воображении;
чувствует ее дыхание
и не мыслит успокоиться
в час глубокая полуночи.
Ночь проходит, наступает день;
день проходит, наступает ночь -
незнакомка спит по-прежнему.
Рыцарь наш сидит как вкопанный;
забывает пищу, нужный сон.
Всякий час, минуту каждую
он находит нечто новое
в милых прелестях красавицы;
и - недели целой нет в году!
Здесь, любезные читатели,
должно будет изъясниться нам,
уничтожить возражения
строгих, бледнолицых критиков:
«Как Илья, хотя и Муромец,
хоть и витязь Руси древния,
мог сидеть неделю целую,
не вставая, на одном месте;
мог ни маковые росинки
в рот не брать, дремы не чувствовать?»
Вы слыхали, как монах святой,
наслаждаясь дивным пением
райской пестрой конопляночки,
мог без пищи п без сна пробыть
не неделю, но столетие.
Разве прелести красавицы
не имеют чародействия
райской пестрой конопляночки?
О друзья мои любезные!
если б знали вы, что женщины
могут делать с нами, бедными!..
Ах! спросите стариков седых;
Ах! спросите самого меня…
и, краснея, вам признаюся,
что волшебный вид прелестницы, -
не хочу теперь назвать ее! -
был мне пищею небесною,
олимпийскою амврозией;
что я рад был целый век не спать,
лишь бы видеть мог жестокую!..
Но боюся говорить об ней
и к герою возвращаюся.
«Что за чудо! - рыцарь думает. -
Я слыхал о богатырском сне;
иногда он продолжается
три дня с часом, но не более;
а красавица любезная…»
Тут он видит муху черную
на устах ее малиновых;
забывает рассуждения
и рукою богатырскою
гонит злого насекомого;
машет пальцем указательным
(где сиял большой златой перстень
с талисманом Велеславиным) -
машет, тихо прикасается
к алым розам белолицыя -
и красавица любезная
растворяет очи ясные!
Кто опишет милый взор ее,
кто улыбку пробуждения,
ту любезность несказанную,
с коей, встав, она приветствует
незнакомого ей рыцаря?
«Долго б спать мне непрерывным сном,
юный рыцарь! (говорит она)
если б ты не разбудил меня.
Сои мой был очарованием
злого, хитрого волшебника,
Черномора-ненавистника.
Вижу перстень на руке твоей,
перстень добрыя волшебницы,
Велеславы благодетельной:
он своею тайной силою,
прикоснувшись к моему лицу,
уничтожил заклинание
Черномора-ненавистника».
Витязь сиял с себя пернатый шлем:
чернобархатные волосы
по плечам его рассыпались.
Как заря алеет на небе,
разливаясь в море розовом
пред восходом солйца красного,
так румянец на щеках его
разливался в алом пламени.
Как роса сияет на поле,
серебренная светилом дня,
так сердечная чувствительность
в масле глаз его светилася.
Стоя с видом милой скромности
пред любезной незнакомкою,
тихим и дрожащим голосом
он красавице ответствует:
«Дар волшебницы любезный
мил и дорог моему сердцу;
я ему обязан счастием
видеть ясный свет очей твоих».
Взором нежным, выразительным
он сказал гораздо более.
Тут красавица приметила,
что одежда полотняная
не темница для красот ее;
что любезный рыцарь-юноша
догадаться мог легохонько,
где под нею что таилося…
Так седой туман, волнуяся
над долиною зеленою,
не совсем скрывает холмики,
посреди ее цветущие;
глаз внимательного странника
сквозь волнение туманное
видит их вершинки круглые.
Незнакомка взор потупила - закраснелася,
как маков цвет,
и взялась рукою белою
за доспехи богатырские.
Рыцарь понял, что красавице
без свидетелей желается
нарядиться юным витязем.
Он из ставки вышел бережно,
посмотрел на небо синее,
прислонился к вязу гибкому,
бросил шлем пернатый на землю
и рукою подпер голову.
Что он думал,
мы не скажем вдруг;
но в глазах его задумчивость
точно так изображалася,
как в ручье густое облако;
томный вздох из сердца вылетел.
Конь его, товарищ, верный друг,
видя рыцаря, бежит к нему;
ржет и прыгает вокруг Ильи,
поднимая гриву белую,
извивая хвост изгибистый.
Но герой наш нечувствителен
к ласкам, к радости товарища,
своего коня надежного;
он стоит, молчит и думает.
Долго ль, долго ль думать Муромцу?
Нет, недолго: раскрываются
полы светло-голубой ставки,
и глазам его является
незнакомка в виде рыцаря.
Шлем пернатый развевается
над ее челом возвышенным.
Героиня подпирается
копием с булатным острием;
меч блистает на бедре ее.
В ту минуту солнце красное
воссияло ярче прежнего,
и лучи его с любовию
пролилися на красавицу.
С кроткой, нежною улыбкою
смотрит милая на витязя
и движеньем глаз лазоревых
говорит ему: «Мы можем сесть
на траве благоухающей,
под сенистыми кусточками».
Рыцарь скоро приближается
и садится с героинею
на траве благоухающей,
под сенистыми кусточками.
Две минуты продолжается
их глубокое молчание;
в третью чудо совершается…
К самому себе
Прости, надежда!., и навек!
Исчезло все, что сердцу льстило,
Душе моей казалось мило;
Исчезло! Слабый человек!
Что хочешь делать? обливаться
Рекою горьких, тщетных слез?
Стенать во прахе и терзаться?..
Что пользы? Рока и небес
Не тронешь ты своей тоскою
И будешь жалок лишь себе!
Нет, лучше докажи судьбе,
Что можешь быть велик душою,
Спокоен вопреки всему.
Чего робеть? ты сам с собою!
Прибегни к сердцу своему:
Оно твой друг, твоя отрада,
За все несчастия награда -
Еще ты в свете не один!
Еще ты мира гражданин!..
Смотри, как солнце над тобою
Сияет славой, красотою;
Как ясен, чист небесный свод;
Как мирно, тихо все в природе!
Зефир струит зерцало вод,
И птички в радостной свободе
Поют: «Будь весел, улыбнись!»
Поют тебе согласным хором.
А ты стоишь с унылым взором,
С душою мрачной?.. Ободрись
И вспомни, что бывал ты прежде,
Как мудрым в чувствах подражал,
Сократа сердцем обожал,
С Катоном смерть любил, в надежде
Носить бессмертия венец.
Житейских радостен конец
Да будет для тебя началом
Геройской твердости в душе!
Язвимый лютых бедствий жалом,
Забвенный в темном шалаше
Всем светом, ложными друзьями,
Умей спокойными очами
На мир обманчивый взирать,
Несчастье с счастьем презирать!
Я столько лет мечтой пленялся,
Хотел блаженства, восхищался!..
В минуту все покрылось тьмой,
И я остался лишь с тоской!
Так некий зодчий, созидая
Огромный, велелепный храм
На диво будущим векам,
Гордился духом, помышляя
О славе дела своего;
Но вдруг огромный храм трясется,
Падет… упал… и нет его!..
Что ж бедный зодчий? Он клянется
Не строить впредь, беспечно жить…
А я клянуся… не любить!
Выбор жениха
Лиза в городе жила,
Но невинною была;
Лиза, ангел красотою,
Ангел нравом и душою.
Время ей пришло любить…
Всем любиться в свете должно,
И в семнадцать лет не можно
Сердцу без другого жить.
Что же делать? где искать?
И кому люблю сказать?
Разве в свете появиться,
Всех пленить, одним плениться?
Так и сделала она.
Лизу люди окружили,
Лизе все одно твердили:
«Ты прельщать нас рождена!»
«Будь супругою моей! -
Говорит богатый ей, -
Всякий день тебе готовы
Драгоценные обновы;
Станешь в золоте ходить;
Ожерельями, серьгами,
Разноцветными парчами
Буду милую дарить».
Что ж красавица в ответ?
Что сказала? да иль нет?
Лиза только улыбнулась;
Прочь пошла, не оглянулась.
Гордый барин ей сказал:
«Будь супругою моею;
Будешь знатной госпожею:
Знай, я полный генерал!»
Что ж красавица в ответ?
Что сказала? да иль нет?
Генералу поклонилась,
Только чином не пленилась.
Лиза… далее идет;
Ищет, долго не находит…
«Так она и век проходит!..»
Ошибаетесь - найдет!
Лизе суженый сказал:
«Чином я не генерал
И богатства не имею,
Но любить тебя умею.
Лиза! будь навек моя!» -
Тут прекрасная вздохнула,
На любезного взглянула
И сказала: «Я твоя!»
К бедному поэту
Престань, мой друг, поэт унылый,
Роптать на скудный жребий свой
И знай, что бедность и покой
Еще быть могут сердцу милы.
Фортуна-мачеха тебя,
За что-то очень невзлюби,
Пустой сумою наградила
И в мир с клюкою отпустила;
Но истинно родная мать,
Природа, любит награждать
Несчастных пасынков Фортуны:
Дает им ум, сердечный жар,
Искусство петь, чудесный дар
Вливать огонь в златые струны,
Сердца гармонией пленять.
Ты сей бесценный дар имеешь;
Стихами чистыми умеешь
Любовь и дружбу прославлять;
Как птичка, в белом свете волен,
Не знаешь клетки, ни оков -
Чего же больше? будь доволен;
Вздыхать, роптать есть страсть глупцов.
Взгляни на солнце, свод небесный,
На свежий луг, для глаз прелестный;
Смотри на быструю реку,
Летящую с сребристой пеной
По светло-желтому песку;
Смотри на лес густой, зеленый
И слушай песни соловья:
Поэт! Натура вся твоя.
В ее любезном сердцу лоне
Ты царь на велелепном троне.
Оставь другим носить венец:
Гордися, нежных чувств певец,
Венком, из нежных роз сплетенным,
Тобой от граций полученным!
Тебе никто не хочет льстить:
Что нужды? кто в душе спокоен,
Кто истинной хвалы достоин,
Тому не скучно век прожить
Без шума, без льстецов коварных;
Не можешь ты чинов давать,
Но можешь зернами питать
Семейство птичек благодарных;
Они хвалу тебе споют
Гораздо лучше стиходеев,
Тиранов слуха, лже-Орфеев,
Которых музы в одах лгут
Нескладно-пышными словами.
Мой друг! существенность бедна:
Играй в душе своей мечтами,
Иначе будет жизнь скучна.
Не Крез с мешками, сундуками
Здесь может веселее жить,
Но тот, кто в бедности умеет
Себя богатством веселить;
Кто дар воображать имеет
В кармане тысячу рублей,
Копейки в доме не имея.
Поэт есть хитрый чародей:
Его живая мысль, как фея,
Творит красавиц из цветка;
На сосне розы производит,
В крапиве нежный мирт находит
И строит замки из песка.
Лукуллы в неге утонченной
Напрасно вкус свой притупленный
Хотят чем новым усладить.
Сатрап с Лаисою зевает;
Платок ей бросив, засыпает;
Их жребий: дни считать, не жить;
Душа их в роскоши истлела,
Подобно камню онемела -
Для чувства радостей земных.
Избыток благ и наслажденья
Есть хладный гроб воображенья;
В мечтах, в желаниях своих
Мы только счастливы бываем;
Надежда - золото для нас,
Призрак любезнейший для глаз,
В котором счастье лобызаем,
Не сытому хвалить обед,
За коим нимфы, Ганимед
Гостям амврозию разносят,
И не в объятиях Лизет
Певцы красавиц превозносят;
Все лучше кажется вдали.
Сухими фигами питаясь,
Но в мыслях царски наслаждаясь
Дарами моря и земли,
Зови к себе в стихах игривых
Друзей любезных и счастливых
На сладкий и роскошный пир;
Сбери красоток несравненных,
Веселым чувством оживленных;
Вели им с нежным звуком лир
Петь в громком и приятном хоре,
Летать, подобно Терпсихоре,
При плеске радостных гостей
И милой ласкою своей,
Умильным, сладострастным взором,
Немым, но внятным разговором
Сердца к тому приготовлять,
Чего… в стихах нельзя сказать.
Или, подобно Дон-Кишоту,
Имея к рыцарству охоту,
В шишак и панцирь нарядись,
На борзого коня садись,
Ищи опасных приключений,
Волшебных замков и сражений,
Чтоб добрым принцам помогать
Принцесс от уз освобождать.
Или, Платонов воскрешая
И с ними ум свой изощряя,
Закон республикам давай
И землю в небо превращай.
Или… но как все то исчислить,
Что может стихотворец мыслить
В укромной хижинке своей?
Мудрец, который знал людей,
Сказал, что мир стоит обманом;
Мы все, мой друг, лжецы
Простые люди, мудрецы;
Непроницаемым туманом
Покрыта истина для нас.
Кто может вымышлять приятно,
Стихами, прозой, - в добрый час!
Лишь только б было вероятно.
Что есть поэт? искусный лжец:
Ему и слава и венец!
К неверной
Рассудок говорит: «Все в мире есть мечта!»
Увы! несчастлив тот, кому и сердце скажет:
«Все в мире есть мечта!»
Кому жестокий рок то опытом докажет.
Тогда увянет жизни цвет;
Тогда несносен свет;
Тогда наш взор унылый
На горестной земле не ищет ничего:
Он ищет лишь… могилы!..
Я слышал страшный глас, глас сердца моего,
И с прелестью души, с надеждою простился;
Надежда умерла: и так могу ли жить?
Когда любви твоей я, милая, лишился,
Могу ли что-нибудь, могу ль себя любить
Кто в жизни испытал всю сладость нежной страсти
И нравился тебе… тот жил, и долго жил;
Мне должно умереть: так рок определил.
Ах! если б было в нашей власти
Вовеки пламенно любить,
Вовеки в милом сердце жить,
Никто б не захотел расстаться с здешним светом;
Тогда бы человек был зависти предметом
Для жителей небес. - Упреками тебе
Скучать я не хочу: упреки бесполезны;
Насильно никогда не можем быть любезны.
Любви покорно все, любовь… одной судьбе.
Когда от сердца сердце удалится,
Напрасно звать его: оно не возвратится.
Но странник в горестных местах,
В пустыне мертвой, на песках,
Приятности лугов, долин воображает,
Чрез коп некогда он шел:
«Там пели соловьи, там мирт душистый цвел!»
Сей мыслию себя страдалец лишь терзает,
Но все несчастные о счастьи говорят.
Им участь… вспоминать, счастливцу… наслаждаться:
Я также вспомню рай, питая в сердце ад.
Ах! было время мне мечтать и заблуждаться:
Я прожил тридцать лет; с цветочка на цветок
С зефирами летал. Киприда свой венок
Мне часто подавала;
Как резвый ветерок, рука моя играла
Со флером на груди прелестнейших цирцей;
Армиды Тассовы, Лансы наших дней
Улыбкою любви меня к себе манили
И сердце юноши быть ветреным учили;
Но я влюблялся, не любя.
Когда ж узнал тебя,
Когда, дрожащими руками
Обняв друг друга, все забыв,
Двумя горящими сердцами
Союз священный заключив,
Мы небо на земле вкусили
И вечность в миг один вместпли, -
Тогда, тогда любовь я в первый раз узнал;
Ее восторгом изнуренный,
Лишился мыслей, чувств и смерти ожидал,
Прелестнейшей, блаженной!..
Но рок хотел меня для горя сохранить;
За счастье должно нам несчастней платить.
Какая смертная как ты была любима,
Как ты боготворима? Какая смертная была
И столь любезна, столь мила?
Любовь к тебе пылала,
И подле сердца моего
Любовь, любовь в твоем так сильно трепетала!
С небесной сладостью дыханья твоего
Она лилась мне в грудь. Что слово, то блаженство:
Что взор, то новый дар. Я целый свет забыл,
Природу и друзей: природы совершенство,
Друзей, себя, творца в тебе одной любил
Единый час разлуки
Был сердцу моему несносным годом муки;
Прощался с тобой,
Прощался я с самим собой…
И с чувством обновленным
К тебе в объятия спешил;
В душевной радости рекою слезы лил;
В блаженстве трепетал… не смертным, богом был!..
И прах у ног твоих казался мне священным!
Я землю целовал,
На кою ты ступала;
Как нектар воздух пил, которым ты дышала…
Увы! от счастья здесь никто не умирал,
Когда не умер я!.. Оставить мир холодный,
Который враг чувствительным душам;
Обнявшись перейти в другой, где мы свободны
Жить с тем, что мило нам;
Где царствует любовь без всех предрассуждений,
Без всех несчастных заблуждений;
Где бог улыбкой встретит нас…
Ах! сколько, сколько раз
О том в восторге мы мечтали
И вместе слезы проливали!..
Я был, я был любим тобой!
Жестокая!.. увы! могло ли подозренье
Мне душу омрачить? Ужасною виной
Почел бы я тогда малейшее сомненье;
Оплакал бы его. Тебе неверной быть!
Скорее нас творец забудет,
Скорее изверг здесь покоен духом будет,
Чем милая души мне может изменить!
Так думал я… и что ж? На розе уст небесных,
На тайной красоте грудей твоих прелестных
Еще горел, пылал мой страстный поцелуи,
Когда сказала ты другому: «Торжествуй -
Люблю тебя!..» Еще ты рук не опускала,
Которыми меня, лаская, обнимала,
Другой, другой уж был в объятиях твоих…
Иль в сердце… все одно! Без тучи гром ужасный
Ударил надо мной. В волненьи чувств моих
Я верить не хотел глазам своим, несчастный!
И думал наяву, что вижу все во сне;
Сомнение тогда блаженством было мне -
Но ты, жестокая, холодною рукою
Завесу с истины сняла!..
Ни вздохом, ни одной слезою
Последней дани мне в любви не принесла!..
Как можно разлюбить, что нам казалось мило,
Кем мы дышали здесь, кем наше сердце жило?
Однажды чувства истощив,
Где новых взять для новой страсти?
Тобой оставлен я; но, ах! в моей ли власти
Неверную забыть? Однажды полюбив,
Я должен ввек любить; исчезну обожая.
Тебе судьба иная; Иное сердце у тебя -
Блаженствуй! Самый гроб меня не утешает;
И в вечности я зрю пустыню для себя:
Я буду там один! Душа не умирает;
Душа моя и там все будет тосковать
И тени милыя искать!
К верной
Ты мне верна!., тебя я снова обнимаю!..
И сердце милое твое
Опять, опять мое!
К твоим ногам в восторге упадаю…
Целую их!.. Ты плачешь, милый друг!..
Сладчайшие слова: «души моей супруг»,
Опять из уст твоих я в сердце принимаю!..
Ах! как благодарить творца!..
Все горе, всю тоску навек позабываю!..
…
Ты бледность своего лица
Показываешь мне - прощаешь! Не дерзаю
Оправдывать себя:
Заставив мучиться тебя,
Преступником я был. Но мне казалось ясно
Несчастие мое. И ты сама… прости…
Воспоминание души моей ужасно!..
К сей тайне я тогда не мог ключа найти.
Теперь, теперь стыжусь и впредь клянусь не верить
Ни слуху, ни глазам;
Не верить и твоим словам,
Когда бы ты сама хотела разуверить
Меня в любви своей.
На сердце укажу,
Взгляну с улыбкою и с твердостью скажу:
«Оно, мой друг, спокойно;
Оно тебя достойно
Надежностью своей.
Испытывай меня!»
Пусть прелестью твоей
Другие также заразятся!
Для них надежды цвет, а мне - надежды плод!
Из них пусть каждый счастья ждет:
Я буду счастьем наслаждаться.
Их жребий: милую любить;
Мой жребий: милой милым быть!
Хотя при людях нам нельзя еще словами
Люблю друг другу говорить;
Но страстными сердцами
Мы будем всякий миг «люблю, люблю» твердить
(Другим язык сей непонятен;
Но голос сердца сердцу внятен),
И взор умильный то ж украдкой подтвердит.
Снесу жестокость принужденья
(Что делать? так судьба велит),
Снесу в блаженстве уверенья,
Что ты моя в душе своей.
Ах! истинная страсть питается собою;
Восторги чувств не нужны ей.
Я знаю, что меня с тобою
Жестокий рок готов надолго разлучить;
Скажу тебе… «прости!» и должен буду скрыть
Тоску в груди моей!.. Обильными слезами
Ее не облегчу в присутствии других;
И ангела души дрожащими устами
Не буду целовать в объятиях своих!..
Расстаться тяжело с сердечной половиной;
Но… я любим тобой: сой мыслию единой
Унылый мрак душевных чувств моих
Как солнцем озарится.
Разлука - опыт нам:
Кто опыта страшится,
Тот, верно, нелюбим, тот мало любит сам;
Прямую страсть всегда разлука умножает -
Так буря слабый огнь в минуту погашает,
Но больше сил огню сильнейшему дает.
Когда душа единственный предмет
У нас перед глазами,
Мы знаем то одно, что весело любить;
Но чтоб узнать всю власть его над нами -
Узнать, что без него душе не можно жить…
Расстанься с ним!.. Любовь питается слезами,
От горести растет;
И чувство, что нельзя преодолеть нам страсти,
Еще ей более дает
Над сердцем сладкой власти.
Когда-нибудь, о милый друг,
Судьбы жестокие смягчатся:
Два сердца, две руки навек соединятся;
Любовник… будет твой супруг.
Ах! станем жить: с надеждой жизнь прекрасна;
Не нам, тому она ужасна,
Кто любит лишь один, не будучи любим.
Исчезнут для меня с отбытием твоим
Существенность и мир: в одном воображеньи
Я буду находить утехи для себя;
Далеко от людей, в лесу, в уединеньи,
Построю(В мыслях.) домик для тебя,
Для нас двоих, над тихою рекою
Забвения всего, но только не любви;
Скажу тебе: «В сем домике живи
С любовью, счастьем и со мною:
Для прочего умрем. Прельщаяся тобою,
Я прелести ни в чем ином не нахожу.
Тебе все чувства посвящаю:
Взгляну ль на что, когда на милую гляжу?
Услышу ль что-нибудь, когда тебе внимаю?
Душа моя полна: я в ней тебя вмещаю!
Пусть бог вселенную в пустыню превратит;
Пусть будем в ней мы только двое!
Любовь ее для нас украсит, оживит.
Что сердцу надобно? найти, любить другое;
А я нашел, хочу с ним вечность провести
И свету говорю: «прости!»
Прелестный домик сей вдали нас ожидает;
Теперь его судьба завесой покрывает,
Но он явится нам: в нем буду жить с тобой
Или мечту сию… возьму я в гроб с собой.
Тацит
Тацит велик; но Рим, описанный Тацитом,
Достоин ли пера его?
В сем Риме, некогда геройством знаменитом.
Кроме убийц и жертв не вижу ничего.
Жалеть об нем не должно:
Он стоил лютых бед несчастья своего,
Терпя, чего терпеть без подлости не можно!
Меланхолия Подражание Делилю
Страсть нежных, кротких душ, судьбою угнетенных,
Несчастных счастие и сладость огорченных!
О Меланхолия! ты им милее всех
Искусственных забав и ветреных утех.
Сравнится ль что-нибудь с твоею красотою,
С твоей улыбкою и с тихою слезою?
Ты первый скорби врач, ты первый сердца друг:
Тебе оно свои печали поверяет;
Но, утешаясь, их еще не забывает.
Когда, освободясь от ига тяжких мук,
Несчастный отдохнет в душе своей унылой,
С любовию ему ты руку подаешь
И лучше радости, для горестных немилой,
Ласкаешься к нему и в грудь отраду льешь
С печальной кротостью и с видом умиленья.
О Меланхолия! нежнейший перелив
От скорби и тоски к утехам наслажденья!
Веселья нет еще, и нет уже мученья;
Отчаянье прошло… Но, слезы осушив,
Ты радостно на свет взглянуть еще не смеешь
И матери своей, Печали, вид имеешь.
Бежишь, скрываешься от блеска и людей,
И сумерки тебе милее ясных дней.
Безмолвие любя, ты слушаешь унылый
Шум листьев, горных вод, шум ветров и морей.
Тебе приятен лес, тебе пустыни милы;
В уединении ты более с собой.
Природа мрачная твой нежный взор пленяет:
Она как будто бы печалится с тобой.
Когда светило дня на небе угасает,
В задумчивости ты взираешь на него.
Не шумныя весны любезная веселость,
Не лета пышного роскошный блеск и зрелость
Для грусти твоея приятнее всего,
Но осень бледная, когда, изнемогая
И томною рукой венок свой обрывая,
Она кончины ждет. Пусть веселится свет
И счастье грубое в рассеянии новом
Старается найти: тебе в нем нужды нет;
Ты счастлива мечтой, одною мыслью - словом!
Там музыка гремит, в огнях пылает дом;
Блистают красотой, алмазами, умом, -
Там пиршество… но ты не видишь, не внимаешь
И голову свою на руку опускаешь;
Веселие твое - задумавшись, молчать
И на прошедшее взор нежный обращать.
Берег
После бури и волненья,
Всех опасностей пути,
Мореходцам нет сомненья
В пристань мирную войти.
Пусть она и неизвестна!
Пусть ее на карте нет!
Мысль, надежда им прелестна
Там избавиться от бед.
Если ж взором открывают
На брегу друзей, родных,
«О блаженство!»-восклицают
И летят в объятья их.
Жизнь! ты море и волненье!
Смерть! ты пристань и покой!
Будет там соединенье
Разлученных здесь волной.
Вижу, вижу… вы маните
Нас к таинственным брегам!..
Тени милые! храните
Место подле вас друзьям!
Литературоведение
«БОГАТЫРСКАЯ СКАЗКА» Н. М. КАРАМЗИНА
I О. Э. Подойницына
Аннотация. В статье автор исследует «богатырскую сказку» Карамзина «Илья Муромец», считая ее уникальным проиведением и в творческой биографии Карамзина, и в истории русской поэмы XVIII века, поскольку ее автор вступает в противоречие с традициями не только античной мифологии, греческого и римского героического эпоса, но и с русской былинной традицией.
Ключевые слова: Карамзин, «богатырская казака», «Илья Муромец», руская поэма XVIII вка, руская фольклорная традиция.
Summary. The article analyzes Karamzin"s "a powerful fairy tale" "Ilya Muromets". In the author^"s opinion, this poetry is a unique piece of art both in Karamzin "s creative biography and in the XVIIIth century Russian poetry, as the writer conflicts with the traditions not only of antique mythology, the Greek and Roman heroic epos, but also with Russian epic tradition.
Keywords: N. M. Karamzin, "a powerful fairy tale", "Ilya Muromets", Russian epic tradition, the XVIIIth century Russian poem.
Карамзин выступал как поэт во многих жанрах. Но лишь один раз он приступил к созданию поэмы или, как называл ее сам автор, «богатырской сказки». Это «Илья Муромец», первая часть которого была напечатана в «Аглае» в 1795 г. По неизвестным причинам произведение осталось незаконченным, причем при первой публикации у самого Карамзина не было определенного представления о его дальнейшей судьбе. Текст завершался пометой «Продолжение впредь», но тут же, в примечании к заглавию, выражал сомнение в том, что оно появится: «Продолжение остается до другого времени; конца еще нет, может быть, и не будет» .
Как не раз отмечалось в литературе, отношение Карамзина к фольклору претерпело в конце XVIII - начале XIX в. заметную эволюцию. В письме к Дмитрие-
ву от 6 сентября 1792 г. издание сборника народных песен он назвал «странной» мыслью и откровенно посмеивался над ней . Спустя пять лет в гамбургском журнале "Le Spectateur du Nord" появилась иная, высокая оценка народной поэзии. Здесь обращено внимание на многообразие персонажей, сюжетов былин, именуемых им «древними рыцарскими романами», что в устах Карамзина, несомненно, было положительной характеристикой. Убеждение в сходстве этих жанров явственно проявилось в «Илье Муромце», где герой именуется то «богатырем», то «витязем», то «рыцарем». Это подтверждается также «богатырскими предписаниями», которые перекликаются с устремлениями странствующих рыцарей:
Быть защитником невинности Бедных, сирых и несчастных вдов И наказывать мечом своим
Злых тиранов и волшебников,
Устрашающих сердца людей
Позднее, в «Речи, произнесенной на торжественном собрании императорской Российской Академии» в 1818 г. Карамзин усматривал в отечественном фольклоре «предметы для гения, не чуждого россиянам и в самые темные времена невежества», «в народных песнях», писал он, «видим явное присутствие сего гения; видим живость мыслей, ему свойственную; чувствуем, так сказать, его дыхание» .
К тому же времени относится и свидетельство Ф. Булгарина, сообщавшего, что в 1819 г. Карамзин рассказал ему о своем намерении «собрать и издать лучшие русские песни, если возможно, расположив хронологическим порядком, и присоединить к ним исторические и эстетические замечания» . Лишь в контексте данной эволюции и как ее принципиально важная веха должно быть осмыслено и оценено создание «Ильи Муромца».
«Илья Муромец» представляет собой едва ли не уникальное явление и в творческой биографии Карамзина, и в истории русской поэмы XVIII в. Нам известно только одно, также оставшееся незавершенным произведение подобного рода - поэма о былинном герое. Это поэма Н. А. Львова «Добрыня». Датируется она, согласно авторской помете на рукописи, 1796 г., то есть писалась она после «Ильи Муромца», была опубликована значительно позже, уже после смерти автора, в 1804 г. в журнале «Друг просвещения», а в наши дни вошла во второй том двухтомника «Поэты XVIII века» с содержательным комментарием Н. Д. Кочетковой.
Как сообщается в нем, перед текстом первой публикации было помещено из-
дательское предисловие, в котором, в частности, говорилось: «Поэма написана Львовым в ритме народной поэзии, стихотворные размеры которой автор ставил выше общепринятых ямбов и хореев <...> Лет за десять перед сим он <Львов>, в некотором кругу друзей своих, рассуждая вообще о преимуществе тонического стихотворения пред силлабическим, утверждал, что и русская поэзия больше могла бы иметь гармонии, разнообразия и выразительных движений в тоническом вольном роде стихов, нежели в порабощении только одним хореям и ямбам; и что можно даже написать целую русскую эпопею в совершенно русском вкусе». По плану Львова, отмечает автор предисловия, в поэме «должен быть описан брак великого князя Владимира I и при оном потехи русских витязей, а преимущественно витязя До-брыни Никитича. Вступление оканчивается тем, что пиит, будто приближаясь к Киеву, находит там торжество. Во второй песне долженствовала начаться сама эпопея. Но неизвестно, продолжал ли покойный автор сию поэму...» (с. 195). Хотя поэмы Карамзина и Львова создавались, очевидно, независимо друг от друга, налицо несомненная общность творческих ориентиров и сходство в направлении их реализации.
«Илья Муромец» оказался обойден вниманием исследователей. Нам удалось найти лишь одну работу, специально посвященную этому произведению, несколько лет тому назад появившуюся на Украине. Это статья А. Д. Беньков-ской «Фольклорные рецепции в поэме Карамзина «Илья Муромец» . Автор с полным основанием утверждает, что перед нами «фактически первая "фольклорная поэма" в русской литературе. Ее влияние сказалось на богатырских сказках и поэмах от Радищева до Пуш-
кина» [там же, с. 62]. В статье имеется и ряд других наблюдений и выводов, заслуживающих поддержки.
Поэма открывается творческой декларацией, которая, по справедливой оценке Ю. М. Лотмана, «представляет собой демонстративный отказ от эпической (в духе классицизма) и одической поэзии» . Вполне соглашаясь с этой характеристикой, нельзя, однако, не отметить, что она далеко не исчерпывает своеобразия того подхода к материалу и трактовки традиционной темы, которое можно видеть в произведении Карамзина.
Разумеется, значимо и существенно не только то, что Карамзин изначально отвергает какую-либо возможность следовать традициям «Илиады» и «Энеиды», а также брать сюжеты из античной мифологии («Мы не греки и не римляне; / мы не верим их преданиям»), но и то, что сами сюжеты эти он излагает в намеренно сниженном, насмешливом тоне и противопоставляет им ориентацию на свои национальные корни, на темы и «слог», взращенные на традициях своего народа и своего фольклора: Нам другие сказки надобны; мы другие сказки слышали от своих покойных мамушек. Я намерен слогом древности рассказать теперь одну из них вам, любезные читатели.
[там же, с. 149]. Эти слова, естественно, не могли не вызывать в памяти современников недавно прочитанные ими начальные строки первой книги «древней повести» И. Ф. Богдановича «Душенька»: Не Ахиллесов гнев и не осаду Трои, Где в шуме вечных ссор кончали
дни герои Но Душеньку пою . Но сходство замыслов двух поэтов
обманчиво. Богданович отказывается от эпического масштаба «Илиады», от воспевания героических деяний ради обращения к легкой, фривольной и даже эротической тематике. У Карамзина главное - это обращение к своим, национальным корням, героям и сюжетам.
Этим, однако, вводная творческая декларация, открывающая произведение, отнюдь не ограничивается. Далее Карамзин заявляет о своем намерении отказаться не только от не удовлетворяющих его и отвергнутых им тем, но и от подхода к их раскрытию и тональности их освещения. Он намеревается писать не только не о том, но и не так... Он отвергает не только античные, но и современные, отечественные образцы. С нескрываемой иронией отзывается он не только о Гомере и Виргилии, не только о творцах мифических сюжетов, в правдоподобие которых нельзя верить, но и осмеивает «наших витязей», «наших стихо-рифмо-детелей», которые Упиваясь одопением, лезут на вершину Пиндову, обступаются и вниз летят, не с венцами и не с лаврами, но с ушами (ах!) ослиными, для позорища насмешникам!
Значимо и место, на котором поэт собирается нам свою «повесть рассказывать»: место, где его дедушка отдыхает от своего военного прошлого, где висят его пернатый шлем и булатный меч, коим он разил врагов отечества. Но мифические подвиги дедушки упомянуты походя, а действительные планы автора иные. Когда он начинает обширный монолог обращением: «Ты, которая в подсолнечной / всюду видима и слышима», может и в голову не прийти, что так начинается возвышенный и вдохновенный монолог. Лжи:
Ложь, Неправда, призрак истины! будь теперь моей богинею и цветами луга русского убери героя древности, величайшего из витязей, чудодея Илью Муромца! Я об нем хочу беседовать, -об его бессмертных подвигах. Ложь! с тобою не учиться мне Небылицы выдавать за быль
[там же, с. 151]. Уже с этого, первого упоминания героя поэмы становится ясно, что автор вступает в противоречие с традициями не только античной мифологии, греческого и римского героического эпоса, но и с русской былинной традицией, ибо невозможно представить себе былину, которая предуведомляла бы читателя или слушателя, что ее содержание - «ложь, неправда», небылицы, выдаваемые за быль.
Но еще важнее другое. К тому времени, когда Илья Муромец стал героем поэмы Карамзина, он был известен по многим произведениям, в частности по недавно появившейся «Сказке о славном и храбром богатыре Илье Муромце и Соловье Разбойнике», содержавшей пересказ одной из наиболее популярных былин Киевского цикла. Однако при всем многообразии отдельных сюжетов, с именем Ильи Муромца была связана единая и нерушимо устойчивая характеристика. В различных ситуациях он проявляет одни и те же качества, и каждое новое повествование укрепляет то представление, которое органически слилось с его именем.
Любимый народный герой, мужественный воин, беззаветно преданный родине, всегда готовый стать на ее защиту, совершающий подвиги исключительно в интересах народа. У него нет других помыслов, кроме как оберегать
родную землю от вражеских захватчиков, он побеждает чужеземных богатырей, приезжающих на Русь с враждебными намерениями, защищает мирный труд и благосостояние простого человека от насильников и разбойников. Квинтэссенция его убеждений и всей его деятельности вложена в слова:
Я иду служить за веру христианскую И за землю российскую, Да и за стольние Киев-град, За вдов, за сирот, за бедных людей
Ему отводится решающая роль в битвах, он руководит другими богатырями, мудро направляет их силы в нужном направлении. Его храбрость спокойна и разумна, лишена задора и бахвальства. Он наделен высокими моральными качествами, он бескорыстен и неподкупен. Ему присущ гуманизм: беспощадный к врагу, представляющему опасность для отчизны, он готов пощадить врага сдавшегося обезвреженного. В многочисленных конфликтах с князем Владимиром, с боярами, представителями знати неизменно акцентируется моральное превосходство богатыря, его благородство, верность патриотическому долгу. Он всегда на стороне правды и справедливости.
Таков был неизменный, сложившийся облик этого героя к моменту, когда к нему обратился Карамзин и обратился с намерением наделить этим именем человека, не имеющего ничего общего с прославленным богатырем. Появляется Илья Муромец прекрасным и веселым летним утром. Коварных врагов, несущих угрозу русской земле нет и в помине. Напротив,
пернатые малюточки, конопляночка с малиновкой, в нежных песнях славить начали день, беспечность и спокойствие.
А сам богатырь, хоть и снабжен шлемом, копьем и мечом, больше напоминает героя-любовника, чем сурового богатыря. Он подобен маю красному: розы алые с лилеями расцветают на лице его. Он подобен мирту нежному.
[там же, с. 152]. Очень значимо введение в текст имени С. Геснера, известного своими идиллиями, изображающего в галантной манере условный мир пастухов и пастушек, умеренных и приукрашенных чувств. Хотя «витязь Геснера не читывал», но его качества и чувства как нельзя соответствуют тем, которые присущи и персонажам швейцарского поэта, и читателям, взращенным на его стихах: «сердце нежное», «душа чувствительная», «любовался красотою дня» и т.п.
И вот происходит встреча, подобной которой нельзя найти ни в одной былине об Илье Муромце. Его взору предстает «беспримерная красавица, всех любезностей собрание, редкость милых женских прелестей». Если для описания «чувствительной души» героя понадобился Геснер, то красота спящей прелестной незнакомки вызывает в памяти картины Тициана и Корреджио. Описание ее внешности включает прямо-таки эротические нотки: .как одежда снего -белая, полотняная, тончайшая, от дыханья груди полныя трепетала тихим трепетом
[там же, с. 154].
Тут красавица приметила, что одежда полотняная не темница для красот ее; что любезный рыцарь-юноша догадаться мог легохонько где под нею что таилося...
[там же, с. 159].
Выясняется, что «сердце твердое, геройское» «нетвердо против женских стрел, / мягче воску белоярого / против нежных, милых прелестей» Ему хочется подольше красавицу «беспрепятственно рассматривать». Он «думал и угадывал / что она была девицею». Он рассматривает ее и каждую минуту «находит нечто новое / в милых прелестях красавицы». Но вот он прикасается к ней золотым перстнем с талисманом Велеславиным, уничтожает этим заклинание Черномора-ненавистника, и красавица пробуждается.
Во время их последующего общения Илья Муромец ничем не напоминает непобедимого богатыря: «в масле глаз его» светится «сердечная чувствительность», он стоит перед ней «с видом милой скромности», а разговаривает «тихим и дрожащим голосом», «взором нежным, выразительным» говорит еще больше, чем словами. «В глазах его задумчивость», из его сердца вылетает «томный вздох». Тщетно «ржет и прыгает вокруг Ильи» его верный конь, герой поэмы «нечувствителен» «к ласкам, к радости» своего верного друга, надежного коня. Влюбленный рыцарь садится с героиней на траве благоухающей. Две минуты продолжается их глубокое молчание; в третью чудо совершается.
[там же, с. 161]. Но что это за чудо, мы никогда не узнаем: этими словами заканчивается написанная Карамзиным часть поэмы. Хотя неизвестны ни дальнейшие творческие планы поэта, ни причины, по которым он отказался от их осуществления, то, что нам известно, позволяет сделать некоторые выводы.
Вводная творческая декларация, призванная осведомить нас о том, какими путями намерен идти автор в реали-
зации избранной им темы, решает эту задачу лишь частично. Действительно, поэт при выборе темы опирается не на античные образцы, а на тему из отечественного фольклора. Но новаторство Карамзина проявилось в первую очередь именно в коренном пересмотре самой этой темы, в отходе от ее традиционной трактовки, в создании образа, совершенно отличного от предписанного сложившейся русской фольклорной традицией. Хотя Карамзин не раз упоминает боевое снаряжение «рыцаря»: щит, копье, меч и т.д., такие определения, как «тонок, прям», «подобен мирту нежному» слабо соответствуют общепринятому представлению об Илье Муромце и, полагаем, трудно было бы найти былину, где он бы именовался «юношей».
Хотя Карамзин и сообщал, что намерен «беседовать» о «бессмертных подвигах» «величайшего из витязей», та завязка поэмы, с которой мы успели познакомиться, вызывает сомнение в том, что действие будет развиваться именно в указанном направлении, а содержащаяся здесь же декларация сделать Ложь своей богиней как бы наперед оправдывает нарушение сделанного обещания.
«Илья Муромец», ставший первой «фольклорной поэмой» в русской литературе и оказавший заметное влияние на становление и дальнейшую эволюцию этого жанра, был воспринят современниками как заметное достижение и в освоении национальной тематики, и в раскрытии новых возможностей русского стиха. Как обоснованно отмечает А. Д. Беньковская, «использование силлабо-тонической лексики для передачи ритма как народного, так и древнегреческого эпоса стало традицией. Но авторские утверждения, что этот тип организации речи был исконно народным (все
песни «сочинены таким размером») не соответствуют действительности (подлинные народные формы ритмизации появятся в творчестве декабристов, у А. С. Пушкина: раёшный стих, тонический, тактовик и др.). Четырёхстопный хорей, рассматриваемый автором как «совершенно русская мера», не соответствует народной метрике, но сближению с народной ритмикой все-таки способствуют дактилические и безрифменные клаузулы» .
Показателен отзыв, который получила «богатырская сказка» почти через два десятилетия после своего создания у А. Х. Востокова: «Прекрасная сия пьеса, как и все произведения того же автора, по справедливости обратила на себя общее внимание сколько заманчивостью слога, столько и новостью размера, коему скоро явились многие подражатели» .
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Карамзин Н. М. Поле.собр. соч. - Л.: Сов. писатель, 1966.
2. Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. - СПб., 1866.
3. Карамзин Н. М. Избранные статьи и письма. - М.: Современник, 1982.
4. Булгарин Ф. В. Сочинения. Т. 3. - СПб., 1830.
5. Беньковская А. Д. Фольклорные рецепции в поэме Н. М. Карамзина «Илья Муромец» // Проблеми сучасного лггерату-рознавства. Збiрник наукових праць. -Вип. 13. - Одеса: Маяк, 2004.
6. Богданович И. Ф. Стихотворения и поэмы. - Л.: Сов. писатель, 1957.
7. Онежские былины, записанные А. Ф. Гиль-фердингом летом 1871 года. - Изд. 4. -Т. 3. - М.; Л., 1951.
8. Востоков А. Ф. Опыт о русском стихосложении // Санкт-Петербургский вестник. - 1812. - Ч. 2. - № 6. П
В граде Муроме, селе Карачарове, жили-были два брата. У большего брата была жена таровата, она ростом не велика, не мала, а сына себе родила, Ильей назвала, а люди - Ильей Муромцем. Илья Муромец тридцать три года не ходил ногами, сиднем сидел. В одно жаркое лето родители пошли в поле крестьянствовать, траву косить, а Илюшеньку вынесли, посадили у двора на траву. Он и сидит. Подходят к нему три странника и говорят.
Подай милостыню.
А он говорит:
Идите в дом и берите, что вам угодно. Я тридцать три года не ходил, отроду сиднем сидел.
Один и говорит.
Встань и иди.
Он встал.
Что вам угодно?
Что не жаль.
Он зачерпнул чару зелена вина в полтора ведра.
Выпей сам.
Он ни слова не сказал, одним духом выпил.
Поди принеси еще.
Приносит он.
Выпей сам.
Он одним духом все выпил.
Они у него спрашивают:
Какую ты в себе силушку чувствуешь?
Такую, добрые люди, что если бы был столб одним концом в небо, другим концом в землю вбитый, и кольцо, я бы повернул.
Они переглянулись.
Это ему много. Поди, принеси еще. Еще принес. Он выпил одним духом.
Теперь как?
Чувствую, в половине осталось.
Ну, вот с тебя хватит.
Он от большой радости пошел их проводить и говорит:
Я чую в себе силу богатырскую, где теперь коня взять?
Вот на обратном пути мужик будет вести строгача (два года коню, значит) продавать, ты купи, только не торгуйся, сколько спросит, столько и отдай. Только откорми его три месяца бело-яровой пшеницей, отпои ключевой водой и пусти его на три зари на шелковую траву, а потом на шелковый канат и пропусти через железный тын туда - сюда перелететь. Вот тебе и конь будет. Бейся с кем хочешь, тебе на бою смерти нет. Только не бейся со Святогором - богатырем.
Илюшенька проводил их далеко за село. На обратном пути видит, его отец-мать крестьянствуют. Они глазам не верят.
Он просит:
Дайте, я покошу.
Взял косу и стал ею помахивать, не успели оглянуться - вся степь лежит. Говорит:
Я захмелел.
Вот прилег отдохнуть. Проснулся и пошел. Глядь, - мужик идет, ведет строгача, он вспомнил.
Здорово!
Здорово, дорогой молодец!
Далеко ли ведете строгача?
Продавать.
Продай мне.
Сколько?
Двадцать рублей.
Он отдал, ни слова не сказал, взял из полы в полу и повел домой.
Привел домой, постановил его в конюшню и насыпал белояровой пшеницы. Так три месяца кормил, поил ключевой водой, выпускал на шелковую траву на три зари, вывел его на шелковый канат, конь туды - суды через железный тын перелетел, как птица. Ну, вот ему и конь богатырский. Так и вправду случилось.
Бился Илья Муромец с Соловьем-разбойником, и он [Илья Муромец] его победил. Конь под ним был богатырский, как лютый зверь, ход у него спорый. Он задними копытами за переднюю восемнадцать верст закидывает. Он утреню стоял в Чернигове, а к обедне поспел в Киев-град.
Однажды ехал-ехал по дороге, оказалось, дорога расходится в три стороны и на этой дороге лежит камень, и на камне надпись:
“Влево поедешь - будешь женат, вправо поедешь - будешь богат, прямо поедешь - будешь убит”.
Он подумал:
Жениться еще время не настало, а богатства своего мне не нужно. Некстати русскому богатырю Илье Муромцу богатство наживать, а под - стать ему бедных да сирот спасать, защищать, во всем помогать. Дай, поеду, где смерти не миновать. Мне ведь в бою-то смерти нет, не написана.
И поехал прямо. Ехал-ехал он по дикой степи, впереди дремучий лес, поехал по этому дремучему лесу. Ехал он дремучим лесом с утра до полудня. Приехал на поляну, там стоит громадный дуб в три обхвата, под ним сидят тридцать богатырей, а на поляне пасутся тридцать коней. Они увидели Илью Муромца и зашумели.
Зачем ты сюда, негодный мужиковина? Мы богатыри рода дворянского, а тебя, мужиковина, за три версты видать. Смерть тебе!
Илья Муромец наложил каленую стрелу на лук, как вдарит в дуб, только щепки полетели, весь дуб расшиб на щепки. Богатырей побил, дубом прихлопнул. Обратил Илья Муромец коня и поехал назад и написал на камне:
“Кто писал: проедет - будет убит - неправда, путь свободен всем прохожим и проезжим”.
Сам думает:
Дай-ка поеду, где буду богат! Ехал он день, ехал два, на третий подъезжает -огромный двор, высокий забор, у ворот чугунный столб, на этом столбе висит чугунная доска и железная палка. Взял Илья Муромец и стал бить в эту доску.
Отворились ворота, выходит старик.
Входи в дом, бери, что тебе угодно! У меня кладовые, подвалы ломятся.
Он думает:
Деньги прах, одежда тоже, а жизнь и слава честная всего дороже.
Поехал назад и написал на камне:
“Неправда, что будешь богат. Чужое богатство недолговечное и непрочное”.
Ну, поеду по третьей дороге, что там за красавица, может, правда, женюсь.
Подъезжает, а там стоит дворец, сам деревянный, окошечки хрустальные, серебром покрыты, золотом облиты.
Выходит девушка-красавица и говорит: I
Принимаю, добрый молодец, как любимого жениха.
Взяла его за руку правую и повела его в столовую и подала обедать честь честью.
Теперь время отдохнуть.
Ввела в спальню.
Вот, - говорит, - кровать, ложись, отдыхай.
Он взял, нажал кулаком, она - бултых. А там яма глубокая, сажень пять. И там тридцать богатырей.
Эй, ребята, это вы жениться сюда заехали?
Да, - говорят, - помоги, Илья Муромец!
Они сразу узнали.
Он снял аркан с коня и бросил туда и вытащил их, всех до одного вывел.
Ну, говорит, ступайте, гуляйте на воле, А я с ней поговорю.
Поди отгуляла невеста, пора замуж идти.
Вывел в лес, привязал за волосья, натянул тугой лук. Вдарил - не попал.
А знать, ты ведьма!
Он взял каленую стрелу, выстрелил в темя.
Она сделалась такая страшная, нос крючком, два Зуба. Он перекрестил три раза, она - бултых.
Он вернулся и написал:
“Кто хочет жениться - это неправда, здесь невесты нет - отгуляла”.
ездил, ездил по дикой степи, дремучим лесам, селам и городам и думает;
Поеду я смотреть Святогора - богатыря.
И поехал глядеть Святогора - богатыря. Ехал - ехал, подъехал - высокая гора, как Араратская, только что-то чернеет. Он пустил коня и полез пешком, он шел винтом, взошел, там раскинут шатер, и в нем Святогор - богатырь лежит.
Здоров ли, Святогор - богатырь?
Жив - здоров, спасибо тебе, триста лет живу, лежу, никто меня не навешал. Я плохо вижу. Приподнялся, пожали они друг другу руки слегка.
Спустились с горы, ходили-ходили, видят -гроб лежит.
Э, тут наша смерть. Твоя или моя?
А крышка растворена. Илья Муромец влез - ему просторно.
Э, Илья Муромец, еще рано тебе. Ну-ка вылезай, я попробую.
Святогор - богатырь влез, только вытянулся, крышка захлопнулась. Илья Муромец семь раз вдарил - семь железных обручей накатил. Святогор - богатырь и говорит:
Илья Муромец, подойди ко мне поближе, я дуну на тебя, у тебя силы прибавится.
Илюшенька один шаг сделал, силу почуял и сделал три шага назад.
А, не подошел, а то была бы такая сила, - мать земля не носилаб!
Илья Муромец подошел к гробу, поклонился.
Ну, прости, Святогор - богатырь.
Похорони меня!
Илья Муромец вырыл мечом могилу глубокую, сволок в нее гроб, повалил его, простился и поехал в Киев. Там он прожил двести лет. И помер.
За всю жизнь Илья Муромец много врагов русской земли победил, за что он и славен был.
УДК 821.161.1 Карамзин – 13.09:398.21
Щедрин И.Л., аспирант
Запорожский национальный университет, ул. Жуковского, 66, г. Запорожье, Украина
В статье в свете созданной М.М. Бахтиным концепции памяти жанра анализируется жанровая специфика богатырской сказки Н.М. Карамзина «Илья Муромец» и характер проявления в её структуре элемента былины как более архаического жанра.
Ключевые слова: жанр, былина, богатырская поэма, волшебно-сказочная поэма, память жанра.
ПАМ’ЯТЬ ЖАНРУ БИЛИНИ В ПОЕМІ М.М. КАРАМЗІНА «ІЛЛЯ МУРОМЕЦЬ».
Щедрін І.Л.
Запорізький національний університет, вул. Жуковського, 66, м. Запоріжжя, Україна
У статті за допомогою висуненої М.М. Бахтіним концепції «пам’яті жанру» проводиться аналіз «богатирської поеми» М.М. Карамзіна «Ілля Муромець» і характер прояву в її структурі елемента бувальщини як більш архаїчного жанру.
Ключові слова: жанр, билина, богатирська поема, чарівно-казкова поема, пам’ять жанру.
BYLINA’S GENRE MEMORY IN THE POEM "ILIA MUROMETS" BY N.M. KARAMZIN
Schedrіn І.L.
Zaporіzhzhya National University, Zhukovsky str., 66, Zaporizhzhya, Ukraine
The author analyzes the heroic poem "Ilya Muromets" by N.M. Karamzin in the context of Russian epos, using M.M. Bakhtin’s genre theory and the concept of the "genre memory". This problem is relevant in modern literary studies: there appear works about folklorism of the poem by Karamzin, but none of them has a complete study on the impact of this bylina on the poem. To solve this problem the article provides a comparative analysis of the main features of the literary work by Karamzin and genre differentiation criteria of bylina. The analysis is carried out according to 10 corresponding points: subject of works, individual authors’ worldview, characteristic literary devices, social and aesthetic value of work, poetic characteristics, unpoetic formal characteristics, genre distribution, extraliterary distribution, author’s definition of the genre. In the course of the study, the author for the first time establishes a narrative connection between the poem "Ilia Muromets" and prosaic "heroic fairy tale" by V.A. Levshin "Alyosha Popovich". The article notes the contradiction between the memory of bylina and Karamzin’s poem: in the chronotope, in the characteristics of the protagonist, in poetics. The author’s analysis concludes that bylina’s genre memory in the poem "Ilia Muromets" appeared mainly in the rhythmical system. Influence of the other criteria of the genre memory on Karamzin’s poem is insignificant. The author argues that the main reason for this is the fundamental difference of Karamzin’s adjustment on fabrication and adjustment on strict authenticity, which was adhered by the narrators of folk tales. The author of this article concludes from his analysis that "Ilia Muromets" belongs to the inter-genre community of "heroic fairy tales". The author also suggests that namely deep contradictions between prior genres of Karamzin’s poem (bylina, poem, literary fairy tale) led to the fact that the poem stayed unfinished.
Key words: genre, bylina, heroic fairy tale, magic fairy tale, genre memory.
Специфика обращения к фольклору и характера его интерпретации в творчестве Н.М. Карамзина – предмет исследования историков русской литературы на протяжении 2 веков. Интерес науки к творчеству Карамзина постоянен, однако наследие писателя настолько значительно и разнообразно, что отдельные аспекты литературного наследия Карамзина остаются менее исследованными, чем другие. Один из таких аспектов – фольклорная составляющая неоконченной «богатырской сказки» «Илья Муромец», созданной и опубликованной в 1795 г. в сборнике «Аглая». Дореволюционные и советские исследователи творчества Карамзина не игнорировали эту проблему (, ), однако упоминали ее чаще всего вскользь, отмечая слабость корреляции поэмы с аутентичными русскими былинами. Показательно суждение Ю.М. Лотмана: «Карамзин обращается к русскому эпосу без желания проникнуть в его объективную художественную атмосферу» . По мнению одного из авторитетнейших знатоков истории русской литературы XVIII в. Г.А. Гуковского: «Когда перед Карамзиным встал вопрос о романтическом воссоздании «колорита» личности, он предпочел строить романтические образы в окружении испанской рыцарской традиции или оссиановских легенд, чем обратиться к русскому фольклору» . Однако этими общими оценками исследователи ограничились. Фольклоризм поэмы стал объектом серьезного изучения лишь в последние годы, что свидетельствует и об актуализации интереса к жанрообразовательным процессам в русской литературе конца XVIII в., и об углублении представлений о специфике фольклоризма литературы этого периода. Стоит отметить, в частности, недавние исследования О.Э. Подойницыной , А.Д. Беньковской , Е.Г. Поздняковой .
Общим свойством современных работ является доминанта литературоведческого взгляда на поэму Н.М. Карамзина: и А.Д. Беньковская, и О.Э. Подойницына рассматривают произведение в контексте истории русской поэмы, творчества Карамзина, путей развития русской литературы в целом, однако при этом сопоставительному анализу поэмы и былины практически не уделяется внимания. В этих работах о фольклоризме поэмы «Илья Муромец», как и предшествующих, за рамками исследования осталась специфика былины как фольклорного жанра и сложность образа Ильи Муромца, по-разному раскрывающегося в вариантах былин. Несмотря на то, что в этих статьях есть меткие и верные замечания, их нельзя считать исчерпывающим исследованием фольклорных истоков поэмы – уже хотя бы потому, что пути и специфика передачи памяти жанра былины, как и литературная история поэмы, не раскрыты в исследованиях.
Память жанра – концепция, предложенная М.М. Бахтиным , и доказавшая свою продуктивность в исследовании неканонических литературных жанров, в структуре которых проявляются черты жанров-предшественников, как литературных, так и фольклорных. В рамках современного научного дискурса продуктивно такое определение: память жанра – неотъемлемая составляющая литературного жанра, онтологически выступающая в качестве зафиксированной или незафиксированной (т.е. на момент создания произведений существующей лишь в сознании авторов или реципиентов произведения) культурной традиции, влияющей на бытование данного жанра, а также всех его жанров-преемников и наследников. В узком понимании, адекватном теме настоящего исследования о влиянии фольклорного жанра на литературное произведение, память жанра – творческая инерция, которая определяет формальные и содержательные характеристики произведения на этапе его создания и прослеживается в завершенном произведении с помощью аспектного анализа. На возникновение и силу этой инерции оказывает непосредственное влияние восприятие читателя, оценка им произведений, читательский запрос.
Задача данного исследования – изучить и описать специфические черты памяти жанра былины в «богатырской поэме» Н.М. Карамзина, воспользовавшись концептуальным научным наследием М.М. Бахтина и последующих исследователей теории жанра.
На основе теории М.М. Бахтина и полемики вокруг нее в отечественном литературоведении (в частности, в трудах Б.В. Томашевского ) предлагался перечень возможных черт памяти жанра, выраженных в исследуемом произведении или группе произведений:
1. Тематика произведений.
3. Характерные для жанра литературные приемы.
4. Сюжетика и композиция произведений жанра.
5. Социально-эстетическое значение жанра (которое включает в себя его аудиторию и восприятие его читателем как низкого или высокого, массового или элитарного).
6. Поэтика: ритмика, лексика, фразеология и другие поэтические особенности, типичные для подавляющего большинства произведений жанра.
7. Непоэтические формальные характеристики текста (например, объем).
8. Жанровая дистрибуция (какие жанры генетически или тематически связаны с исследуемым, с какими происходит плодотворный обмен материалом).
9. Внелитературная дистрибуция (какие виды искусства зачастую вступают во взаимодействие с произведениями жанра).
10. Авторское определение жанра (чаще всего оно обладает большим значением, чем литературоведческая классификация, так как сопровождает произведение на всем протяжении его жизни в культуре и, влияя на рецепцию произведения, по сути, само является его частью) .
Проанализировав поэму «Илья Муромец» в контексте русской литературы XVIII в. и русской былинной традиции, можно прийти к следующим выводам:
1. Поэма «Илья Муромец» посвящена богатырским подвигам, что отражено в самом названии произведения. Мотивационной базой для создания поэмы стало стремление Н.М. Карамзина на волне растущего интереса к народному творчеству (аутентичному или фальсифицированному – значения не имело, учитывая неспособность массового и даже элитарного читателя распознать подделку) ввести в круг образов и тем русской литературы былину. В связи с этой заявкой автора читатель имел право ожидать авантюрное повествование о подвигах, битвах, поединках, путешествиях, любовных приключениях героя-богатыря. На первый взгляд, поэма Карамзина соответствует такому ожиданию, поскольку посвящена любовному приключению Ильи Муромца. Но, как представляется, более продуктивным в изучении природы данной «богатырской поэмы» является подход, который не подразумевает ее рассмотрение в качестве произведения «о любви богатыря».
2. Восприятие эпохи Киевской Руси как идеального времени возникновения единой русской государственности – неотъемлемая характеристика русских былин. Причина, по которой подвиги былинных богатырей перенесены во время Киевской Руси, не является предметом научной дискуссии: как отмечал академик Б.Д. Греков, «народные симпатии обращены к тому времени, когда Русская земля, собранная под властью первых киевских князей из восточнославянских племен и некоторых неславянских этнических элементов в одно политическое целое, действительно представляла силу, грозную для врагов и в то же время дававшую возможность развитию мирного народного труда – залог дальнейшего будущего страны» . Именно это и обусловило особое отношение народа к былинам, с которым кардинально различна авторская позиция Карамзина, выраженная в поэме. Прежде всего, это различие касается установки на достоверность.
Показательны строки из программного предисловия поэмы Карамзина:
Ах! не всё нам горькой истиной
мучить томные сердца свои!
ах! не всё нам реки слезные
лить о бедствиях существенных!
На минуту позабудемся
в чародействе красных вымыслов! .
Такое отношение к былине глубоко чуждо сказателю. Былина в восприятии народа не признается, в отличие от сказки, поэтической фикцией. Напротив, как отмечали собиратели, «…северно-русский крестьянин, поющий былины, и огромное большинство тех, которые его слушают, – безусловно верят в истину чудес, какие в былине изображаются» .
Такое различие в установке Н.М. Карамзина и сказателей былин, отмеченное и предыдущими исследователями проблемы (, ), задало основные характеристики поэмы. Однако стоит отметить, что установка Карамзина противоречива. С одной стороны, поэма – «сказка, вымысел»; с другой же стороны, основным аргументом Карамзина в пользу «русских басен, русских повестей» становится невозможность поверить, «чтобы бог Сатурн мог любезного родителя превратить в урода жалкого; чтобы Леды были - курицы и несли весною яица; чтобы Поллуксы с Еленами родились от белых лебедей» . Это противоречие может быть разрешено только в одном ключе: если допустить, что античная мифология заслуживает «упреков» автора не столько за фактическую недостоверность (т.е. фантастичность), сколько за этическую и эстетическую. Карамзин оставляет пространство для такой трактовки. Сатурн не мог бы «превратить родителя в урода жалкого» не потому, что он не может, а потому что родитель «любезный». Леда не может нести яйца, как какая-то курица, потому что это не вяжется с образом прекрасной жены Тиндарея. Таким образом, выбор между «русскими баснями» и «дивными, странными вымыслами» античной мифологии – это выбор не между былью и выдумкой, а между «нашей» сказкой и «не нашей», мировоззренческий, а не логический.
Интересно и другое кардинальное отличие мировосприятия, выраженного в поэме «Илья Муромец» от былинного. Мир былин организован географически: в центре его находится стольный Киев-град, около центра или на периферии – конкретные географические объекты: реки (Почайна, Смородинка), города (Чернигов, Муром), села (Карачарово), горы и т.д. Конкретные топонимы, приводимые сказителями былин, имеют жанродифференцирующее значение и являются предметом продолжительного научного спора в рамках исторической школы былиноведения. В то же время мир поэмы «Илья Муромец» организован совсем не географически, а литературно. Греция, Троя, Италия, Парнас – не имеют пространственного значения у Н.М. Карамзина, а соответствуют литературной сети координат, в которой развивается действие поэмы. Так, зачин действия – отсылка к координатам античной литературы и мифологии, от которых автор отказывается в пользу «других сказок». В «беспредельной Русской области», описываемой автором, леса и равнины абсолютно лишены предметного значения, чего не скажешь о явно и четко ощущаемой автором стилистике идиллий Соломона Гесснера, которая оказывает определяющее влияние на пейзаж, описанный с позиции героя, который «имеет сердце нежное». Дальнейшее путешествие Ильи Муромца, через посредничество жанра молитвы, оканчивается в литературных координатах любовного романа, Карамзину наиболее близкого (что сказалось на продолжительности задержки героя в этой части повествования). Отсюда герою выхода уже нет, так как поэма на этом обрывается. Описание странствий Ильи Муромца в поэме Н.М. Карамзина выдает ее абсолютную литературоцентричность, совершенно чуждую сказителю былины. Былина – это художественная реальность второго уровня, наслаиваемая на реальный мир. Поэма Н.М. Карамзина – это уже реальность третьего уровня, «произведение о произведениях». Примечателен и тот факт, что носитель традиционной русской крестьянской культуры, будь он даже современником Н.М. Карамзина, не уловил бы «третьего слоя» и воспринял бы поэму как «повествование о событиях». Мы должны отступить от такой трактовки произведения – поскольку она, очевидно, не характеризует и не исчерпывает художественного смысла «Ильи Муромца», а главное – совершенно не объясняет авторскую мотивацию к созданию поэмы. В то же время, восприятие «богатырской поэмы» как сугубо литературоцентричного произведения объясняет продолжительность и значительность программного предисловия и зачина поэмы. Объяснимо также, почему Н.М. Карамзин оставил фабулу без завершения: для него завершением поэмы было не фабульно-событийное ее окончание, а развязка художественного эксперимента. Таким образом, обрыв поэмы «на полуслове» (с точки зрения читателя, ищущего в поэме событийного смысла) – на самом деле закономерность.
3. Характерных для былины художественных приемов автор поэмы «Илья Муромец» практически не применяет. Можно заметить попытки выстраивания Н.М. Карамзиным символических параллелей между поведением или внешностью персонажей и описаниями природы: щеки Ильи Муромца автор не устает сравнивать с зарей, слабо прикрытые одеждой прелести анонимной «красавицы» – с холмиками, и проч. Тем не менее, все без исключения символические сравнения в поэме «Илья Муромец» не имеют ничего общего с былинными формулами. Особенно это заметно в описании образа богатыря.
4. Сама фабула поэмы «Илья Муромец», в основе которой лежит встреча богатыря со спящей в шатре девицей во время дальних странствий, может быть основана на былинном сюжете. По рассмотрении сюжетов об Илье Муромце, параллели с фабулой поэмы Н.М. Карамзина прослеживаются лишь в былине «Илья Муромец и дочь его» . Завязка былины строится на том, что в окрестностях Киева появляется поляница с целью «разорить стольный Киев-град». Навстречу полянице выезжают поочередно три богатыря, но бой решается принять лишь Илья. В бою он одерживает победу, но потом происходит узнавание дочери, и Илья милует поляницу. Дочь, чувствуя обиду за бесчестье матери, пытается убить богатыря во сне, но гибнет от его руки. Итак, общий знаменатель с поэмой Н.М. Карамзина – встреча с девицей-богатырем (о чем свидетельствует наличие у нее доспехов). Поэма обрывается на моменте, когда полностью одетые в доспехи Илья Муромец и благодарная ему героиня сидят рядом друг с другом «под тенистыми кусточками» и две минуты молчат, после чего «чудо совершается». Мы едва ли узнаем, какое чудо имел в виду Н.М. Карамзин, но вероятность последующей битвы, узнавания в героине дочери богатыря и трагической гибели ее от рук Муромца – стремится к нулю. Кроме того, в описанных исследователями рукописях и списках былин XVIII века и старше, которые могли быть доступны Н.М. Карамзину, былины о встрече Ильи Муромца с дочерью не обнаруживается. Насколько известно, впервые эта былина зафиксирована П.Н. Рыбниковым от Трофима Рябинина в 1871 году в селе Кижи Петрозаводского уезда . Былина является уникальным вариантом более распространенного сюжета о встрече Ильи с сыном, что уменьшает шансы на ознакомление с ней Н.М. Карамзина. Тем не менее, вопрос о влиянии данного сюжета на поэму нельзя считать закрытым.
5. Место поэмы Карамзина в кругу чтения его современников в корне отлично от круга слушателей былин. Поэма «Илья Муромец» предназначена автором для образованной публики, взыскующей обращения к русским культурным корням, «национальной экзотики». Элитаристские взгляды Н.М. Карамзина на литературное творчество «выхолостили» народную «экзотику», однако его формальное новаторство было по достоинству оценено даже не столько современниками, сколько продолжателями – в частности, А.С. Пушкиным. Тем не менее, русскому крестьянству, бывшему хранителем подлинной былины, эстетика узкого аристократического круга ценителей и творцов новой отечественной литературы была чужда. Повлиять на былинный эпос поэма
6. Новаторство Н.М. Карамзина, состоящее в попытке передать тонический стих русских былин, не подлежит сомнению. Для Карамзина в этой попытке и состояла по преимуществу народность его поэмы. Тенденция, отраженная автором «Ильи Муромца», вылилась в господство в русской поэзии силлабо-тонического стихосложения. Механизмы, обусловившие использование Н.М. Карамзиным тонического стиха, иллюстрируют сложность реконструкции путей памяти жанра в судьбе произведения. На момент создания «Ильи Муромца» потенциально доступны для Н.М. Карамзина были рукописные источники с нотной записью, по которым он мог понять и восстановить музыкально-ритмическую природу русских былин. Уже В.А. Левшин в «Русских сказках» приводит фрагменты былин, записанные короткими строчками, как принято в песнях и стихах – и уже из этих строчек основные ритмические характеристики былинного стиха более или менее понятны .
7. Объем поэмы «Илья Муромец» сопоставим с объемом средней былины, однако, учитывая, что поэма не завершена, можно предположить гораздо большую ее продолжительность, на уровне других богатырских поэм (например, «Алеши Поповича» Н.А. Радищева). Если рассматривать поэму Н.М. Карамзина в одном ряду с авантюрными повестями авторов XVIII века о богатырях, то правомерно предположение, что фабула недописанной поэмы едва успела завязаться.
8. В программной преамбуле поэмы Н.М. Карамзин характеризует ее жанровую дистрибуцию в соответствии со своими художественными воззрениями: «сказки», «русские басни, русские повести», «русские были с небылицами». Былинам такая дистрибуция несвойственна, даже если исключить из списка Н.М. Карамзина сугубо литературный жанр басни.
9. В то же время, разбор этого аспекта возможного сохранения памяти жанра возможен лишь в контексте сопоставления двух массивов произведений, а не одного произведения с массивом. Можно констатировать, что русская былина включена в относительно узкий круг близких фольклорных жанров: прозаический пересказ былины, народная богатырская сказка, историческая песня. «Илья Муромец», с одной стороны, может рассматриваться как поэма с волшебно-сказочным колоритом. С другой стороны, связь (сюжетная и стилистическая) с «богатырской сказкой», «богатырской оперой», другими «богатырскими поэмами» позволяет рассматривать ее в контексте межжанрового единства произведений русской литературы второй половины XVIII – нач. XIX вв., написанных по мотивам или под определенным влиянием былин.
10. Автор поэмы «Илья Муромец» однозначно определил ее как «богатырскую поэму». Значимость этого определения трудно переоценить, поскольку оно включает произведение в широкий жанровый контекст, причем не только былинный. «Богатырские сказки» к тому времени уже обрели популярность: к моменту создания «Ильи Муромца» были известны сказки о богатырях авторства В.А. Левшина, М.Д. Чулкова, М.И. Попова, причем повести Левшина имели авторское определение «богатырские сказки». После Н.М. Карамзина русские авторы продолжали создавать богатырские поэмы, подготавливая почву для расцвета романтизма – даже если при создании этих произведений доминировали классицистические принципы (как, например, в пьесе И.А. Крылова «Илья-Богатырь» или комедиях Екатерины II «Новгородский богатырь Боеславич» и «Горе-богатырь Косометович»). Поэма Н.М. Карамзина повлияла на последующих авторов стихотворных сказок и поэм по мотивам русских былин и волшебных сказок. Оценка этого влияния и специфики проявления памяти жанра в произведениях предшественников и преемников Н.М. Карамзина достойна быть предметом отдельного исследования.
В поисках истоков фабулы поэмы «Илья Муромец» имеет смысл отказаться от попыток сопоставить поэму с сюжетами былин о Муромце: сама логика образа «молодого героялюбовника» абсолютно чужда былинным сюжетам о вечно «старом» (но могучем) богатыре. Однако такой сюжет, с указанием на имя другого богатыря, Алеши Поповича, можно отыскать в литературной «богатырской сказке» XVIII века авторства В.А. Левшина. В оригинальной «Повести о Алеше Поповиче – богатыре, служившем князю Владимиру», входящей в сборник В.А. Левшина «Русские сказки», мы находим «жизнеописание» Алеши, сочиненное автором с опорой не столько на былины, сколько на европейские рыцарские романы. В самом начале своих странствий 13-летний, но уже могучий и смелый герой встречает шатер, в котором находится Царь-девица, чей сон оберегает невольник. По словам стража: «Богатыри не выдерживают ее ударов, а конь сей может сыскать духом, хотя бы я ушел за тысячу верст. Она ездит по свету, побивает богатырей и недавно, проезжая Русскою землею, наделала ужасные разорения» . Тем не менее, смелый юный богатырь проникает в шатер с целью «отомстить за обиду земли». Однако, видя спящую девицу, Алеша убеждается, что «сама Лада, богиня любви, ничуть не имела столько прелестей, колико оных представилось ему» и предпочитает покрыть спящую поцелуями и ласками, предварительно связав. В дальнейшем он переправляет опасную Царь-девицу в Киев и передает ее князю Владимиру. Параллель с фабулой поэмы Карамзина очевидна, хотя и неполна.
То, что сюжет «Ильи Муромца» восходит к сказке В.А. Левшина, весьма вероятно по двум причинам: во-первых, «Русские сказки» ко времени написания поэмы выдержали уже несколько переизданий, получили славу со скандальным оттенком и были хорошо знакомы многочисленным читателям. Во-вторых, образ главного героя былины скорее схож с былинным образом Алеши Поповича – юного богатыря, известного любовными подвигами, хотя былинные сюжеты о нем не дают оснований заподозрить в Алеше сентиментальность или излишнюю «нежность» – а, скорее, авантюризм и ветреность. Аналогично, Илья в изображении Н.М. Карамзина не просто молод (как, например, Добрыня), но даже юн и красив. Красота является не только неотъемлемым качеством рыцаря в европейской романной традиции, но и свойством былинного богатыря – однако обычно особое на нее указание связывается с некими любовными подвигами героя. Алеша же в былинной традиции – богатырь, более других известный своими любовными приключениями: и с женой Добрыни Никитича, и с сестрой Збродовичей. Итак, логика фабулы поэмы «Илья Муромец» отлично сочетается с образом Алеши, каким он складывается в фольклорных и литературных произведениях, с которыми мог быть знаком Н.М. Карамзин. А вот былинному образу Ильи (литературных произведений об этом богатыре до Н.М. Карамзина не было) поэма противоречит, что отмечалось и ранее . В большинстве вариантов былин Илья выступает могучим старым богатырем – что и объяснимо, учитывая позднее начало его богатырской карьеры. В возрасте, какой мы предполагаем у героя поэмы Карамзина, Илья не мог и встать с печи, не то что ездить на коне. Кроме того, нет ни сюжетов о любовных подвигах Ильи, ни указаний на его «нежное сердце».
Ко всему прочему, Илью Муромца Н.М. Карамзин называет «чудодеем», что слабо коррелирует с фольклорным образом этого богатыря и с былинным мировосприятием вообще. В былинах образ волшебника/волшебницы в подавляющем большинстве случаев является крайне отрицательным, а образ богатыря – крайне положительным; таким образом, богатырь-волшебник – почти оксюморон. Противостояние богатыря и волшебницы составляет основу широко известного былинного сюжета о Добрыне и Маринке. При этом богатырь, от природы лишенный магических сил, в волшебном состязании проигрывает (превращается в тура), а выигрывает «на своем поле»: когда берет в руки «саблю вострую» и отсекает ведьме Маринке голову. Несмотря на то, что фольклорный образ Ильи Муромца связан с чудесным (чудесна как его сила, так и история ее обретения благодаря исцелению или в результате встречи со Святогором), чародеем или чудодеем он в былинах ни называется, ни изображается.
Н.М. Карамзина не могла, однако она оказала значительное воздействие на дальнейшие судьбы «богатырской поэмы» в русской литературе, сместив баланс с аутентичного русского фольклорного начала в пользу «интернационально-сказочного».
Примечание Н.М. Карамзина к поэме «В рассуждении меры скажу, что она совершенно русская. Почти все наши старинные песни сочинены такими стихами» обусловило комментарии исследователей о неправоте автора «богатырской поэмы». Так, А.Д. Беньковская отмечает: «Авторские утверждения, что этот тип организации речи был исконно народным (все песни «сочинены таким размером»), являются иллюзией (подлинные народные формы ритмизации появятся в творчестве поэтов-декабристов, у А.С. Пушкина: раешный стих, тонический, тактовик и др.)» . Такая неправота позволила бы нам сделать вывод о слабом знакомстве Н.М. Карамзина с народным стихом – однако в действительности слова «такими стихами» очень мало обязывают автора поэмы «Илья Муромец» к доскональному соблюдению русских народных размеров. Под «такими» Карамзин вполне мог иметь в виду «безрифменными». Так или иначе, стих Н.М. Карамзина куда ближе к былинному, чем все, что было создано до «Ильи Муромца» в русской литературе карамзинского времени. Эффект стилизации, как замечала А.Д. Беньковская , достигается в основном за счет дактилических и безрифменных клаузул. Что же касается замечания о «несоответствии четырехстопного хорея народной метрике» , то оно справедливо лишь отчасти: тонический стих многих былин тяготеет к хореической ритмике. Это отмечал, в частности, М.Л. Гаспаров: «Если сравнить тактовиковый ритм «Повести о Горе и Злочастии» (XVII в.) с тактовиковым ритмом былинных записей Кирши Данилова (XVIII в.), то мы увидим: и там, и здесь в метрическую схему 3-иктного тактовика укладывается не менее 4/5 всего текста, а среди ритмических вариантов этой схемы преобладают хореические» . Таким образом, можно констатировать близость ритмических характеристик «Ильи Муромца» к былинному стиху. Причиной такого новаторства могло стать знакомство Н.М. Карамзина уже в период появления поэмы с русским богатырским эпосом.
С лексической точки зрения память жанра былины в произведении Н.М. Карамзина практически не выражена. Кроме маркирующего былинный жанр слова «богатырь» (который, впрочем, Н.М. Карамзин приравнивает к слову «рыцарь»), лексическая структура поэмы совершенно не былинна: Карамзин избегает архаизмов, историзмов, диалектизмов. Попытки подражать былинной фразеологии в поэме есть: Илья Муромец едет «на статном соловом коне», держит в руках «копье булатное». Тем не менее, фразеология Карамзина в подавляющем большинстве случаев авторская, а не фольклорная.
«Черный щит», «пернатый шлем», «голубой шатер» (вместо традиционного «бел шатер»), «уста малиновы» (вместо былинного «сахарные», «медовые») и большинство деталей описания убранства богатыря и его оружия являются или переосмыслением былинных формул (а, следовательно, их разрушением), или же созданы автором без опоры на фольклорный эпос. Такое расхождение с былинными устойчивыми эпитетами – признак глубокого различия между «богатырской поэмой» Н.М. Карамзина и русским фольклорным эпосом. В то время как постоянные эпитеты играли в бытовании былин огромную функциональную роль, упрощая запоминание и воспроизведение песен, для литератора Н.М. Карамзина эта функция эпитета неактуальна. Напротив: разрушать былинные формулы его заставляет установка на новаторство, свойственная литературному творчеству, в отличие от фольклорного. Стоит также отметить, что в былине описанию убранства богатыря, его оружия, коня обычно отводится больше места, чем описанию пейзажа. У Н.М. Карамзина – с точностью до наоборот, что также подчеркивает противоречие поэтических характеристик поэмы «Илья Муромец» народной былинной традиции.
Анализ поэмы Н.М. Карамзина дает основания утверждать: память жанра былины определила ряд характеристик этого произведения. При этом взаимодействие в рамках одного произведения памяти множественных литературных жанров-предшественников (литературная сказка, поэма) нередко вступало в противоречие с памятью жанра былины. Н.М. Карамзин не мог не чувствовать, насколько далеко его мировосприятие и формирующийся творческий результат от народного богатырского эпоса. Можно предположить, что именно поэтому поэма «Илья Муромец» навеки осталась незавершенной, а в истории русской эпиграммы появился насмешливый призыв А.С. Пушкина «И, бабушка, затеяла пустое! Докончи нам Илью-богатыря».
Литература
1. Берков П.Н. Жизнь и творчество Н. М. Карамзина [Текст] / П. Н. Берков, Г. Макогоненко // Карамзин Н. М. Избранные сочинения: в 2 т. / Н. М. Карамзин. М.; Л. : Худож, лит, 1964. – Т. 1. – С. 5–78.
2. Гуковский Г.А. Карамзин / Г.А. Гуковский // История русской литературы: в 10 т. / АН СССР. Ин-т лит. (Пушкин. Дом). - М.; Л.: Изд-во АН СССР. – Т. V. Литература первой половины XIX века. – 1941. / [Электронный ресурс].
3. Лотман Ю.М. Поэзия Карамзина // О поэтах и поэзии / Ю.М. Лотман. – СПб., 1999 / [Электронный ресурс].
4. Подойницына О.Э. «Богатырская сказка» Н.М. Карамзина [Текст] / О.Э. Подойницына // Преподаватель XXI век. – 2012. – N 2, ч. 2. – С. 373–378.
5. Беньковская А.Д. Фольклорные рецепии в позме Н. М. Карамзина «Илья Муромец» // Проблеми сучасного літературознавства. – Одесса: Маяк, 2004. – С. 62–68.
6. Позднякова Е.Г. Фольклоризм прозы Н.М. Карамзина: автореф. дисс. канд. филол. наук, специальность 10. 01. 09 – фольклористика / Е.Г. Позднякова / [Электронный ресурс]. – Челябинск, 2003.
7. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. – М. : Советская Россия, 1979. – 320 с.
8. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика: учеб. пособ. / Вступ. статья Н.Д. Тамарченко; Комм. С.Н. Бройтмана при участии Н.Д. Тамарченко / Б.В. Томашевский. – М. : Аспект Пресс, 1999 .– 334 с.
9. Щедрін І.Л. Проблема пам’яті жанру в міждисциплінарному науковому дискурсі / Ігор Щедрін // Вісник Запорізького національного університету: Збірник наукових статей. Філологічні науки. – Запоріжжя: Запорізький національний університет, 2011. – № 1. – С. 58–67.
10. Греков Б.Д. Киевская Русь / Б.Д. Греков. – М. : Госполитиздат, 1953. – 568 с.
11. Карамзин Н.М. Илья Муромец / [Электронный ресурс] / Н.М. Карамзин /.
12. Гильфердинг А.Ф. Онежскія былины, записанныя Александромъ Федоровичемъ Гильфердингомъ летомъ 1871 года / А.Ф. Гильфердинг. – СПб. : Типография Императорской академии наук, 1873. – 732 с.
13. Илья Муромец и дочь его [Электронный документ] // Илья Муромец. – М.; Л.: Издво АН СССР, 1958. – С. 207–217. (Лит. памятники). / [Электронный ресурс].
14. Комментарий [Электронный документ] // Илья Муромец. - М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1958. – С. 447–518. (Лит. памятники). / [Электронный ресурс].
15. Левшин А.В. Русскія сказки / В.А. Левшин. – М. : Университетская типография Н. Новикова, 1780. – 520 с.
16. Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха / М.Л. Гаспаров. – М. : Фортуна Лимитед, 2000. – 351 с.
References
1. Berkov, P.N., Makogonenko G.P. (1964) “Life and Works of N.M. Karamzin”, Zhizn i tvorchestvo N.M. Karamzina. – Moscow–Leningrad: Khudozhestvennaia literatura, Vol. 1, pp. 5–78. (rus)
2. Gukovskii, G.A. (1941) Karamzin, “History of Russian Literature”, Istoriia russkoi literatury. – Moscow – Leningrad: AS USSR. V. 5., 1941. URL: http://feb-web.ru/feb/irl/il0/il5/il520552.htm. (rus)
3. Lotman, Yu M. (1999) “Karamzin’s Poetry”, Pojeziia Karamzina. – Saint Petersburg.
4. Podoinitsyna, O. J. (2012) “Karamzin’s “Heroic Fairy Tale””, «Bogatyrskaia skazka» N.M. Karamzina. – Prepodavatel XXI vek. – N 2, Part. 2. Pp. 373–378. (rus)
5. Benkovskaia, A.D. (2004) “Folklore receptions in N.M. Karamzin’s poem “Ilia Muromets”, Folklornyie retsepii v poeme N.M. Karamzina «Ilia Muromets». – Odessa: Maiak, pp. 62–68.
6. Pozdniakova, ye.G. (2003) “Folklorism of N.M. Karamzin’s prose”, Folklorizm prozy N.M. Karamzina, Cheliabinsk.
7. Bakhtin, M.M. (1979) “Problems of Dostoevskii"s poetics”, Problemy poetiki Dostoevskogo, Moscow: Sovetskaya Rossiia. – 320 p.
8. Tomashevskii B.V. Teorija literatury. Poetika . Moscow: Aspekt Press, 1999. – 334 p. (rus)
9. Shchedrіn, І.L. (2011) “Problem of the genre memory in interdisciplinary scientific discourse”, Problema pamiatі zhanru v mіzhdistsyplіnarnomu naukovomu dyskursі, Vіsnik Zaporіzhkoho natsіonalnoho unіversitetu: Zbіrnyk naukovykh statei. Fіlolohіchnі nauky, № 1. pp. 58–67.
10. Grekov, B.D. (1953) “Kyiv Rus”, Kievskaia Rus. – Moscow: Gospolitizdat. – 568 p.
11. Karamzin, N.M. “Ilia Muromets”, Ilia Muromets.
12. Gilferding, A.F. (1873) “Onega bylinas reordered by Alexander F. Hilferding in summer 1871”, Onezhskіia byliny, zapisannyia Aleksandrom Fedorovichem Gilferdingom letom 1871 goda, Saint Petersburg: Tipografiia Imperatorskoi akademii nauk, 1873. – 732 p. (rus)
13. Ilia Muromets and his daughter (1958), Ilia Muromets i doch ego, Leningrad: Izdatelstvo AN SSSR, pp. 207–217.
14. Commentarii (1958), Kommentarii // Ilia Muromets, Moscow–Leningrad. : Izdatelstvo AN SSSR, pp. 447– 518.
15. Levshin, A.V. (1780) “Russian Tales”, Russkіia skazki, Moscow: Universitetskaia tipografiia N. Novikova. – 520 p.
16. Gasparov, M.L. (2000) “Essay on the History of Russian Verse”, Ocherk istorii russkogo stikha, Moscow: Fortuna Limited. – 351 p.
Ключевые слова: Николай Карамзин,н карамзин,критика,творчество карамзина,произведения,читать критику,онлайн,рецензия,отзыв,поэзия,Критические статьи,проза,русская литература,19 век,анализ,илья муромец,былина
Муниципальное бюджетное учреждение культуры«Централизованная библиотечная система
Отдел - специализированная библиотека №1 «Мир искусств»
Урок № 5.
Час литературного чтения.
Подготовила
библиотекарь
Емельянова О.В.
Урок № 5.
Тема: Богатырская сказка Н.М. Карамзина «Илья Муромец».
Щ. 2 слайд. (Чтение под музыку).
Ой вы, гой еси, люди добрые,
Старина новизне низко кланяется.
Собирайтесь-ка, люди добрые
А в далекое путешествие
необычное, непривычное.
Да не за сто верст,
Не за тысячу, а за тысячу лет против времени.
Итак, сегодня мы отправляемся в путешествии в русскую старину.
Тогда Русь была молода
И не так, как сегодня, сильна,
Вороги вокруг нее кружилися
И напасть на Родимую стремилися…
Ворог землю нашу содрагал,
Кто же ее защищал? (Богатыри)
Щ. Слайд
Сегодня мы поговорим с вами о богатырях. А кто такие богатыри?
Богатыри - воины, подвиги и заслуги которых перед Землей Русской через былины и сказания дошли до наших времен.
Из сказок и былин многие из вас знают, что богатыри любили родную землю, стояли на страже ее границ, в минуту опасности приходили на помощь своему народу.
Щ. слайд. (Васнецов «Три богатыря»).
Богатырей изображала многие художники. Самая известная картина, показывающая образ богатырей - это картина Виктора Васнецова . Виктор Михайлович Васнецов - русский художник и архитектор, мастер живописи на исторические и фольклорные сюжеты. Васнецов написал много картин.
Одна из его лучших картин, знаете как она называется? («Три богатыря»). Эту картину он писал почти десять лет. На ней изображены три русских богатыря на заставе. Ребята, кто стоит в центре? Щ. слайд. В центре - самый сильный и мудрый богатырь - Илья Муромец. У Ильи вороной богатырский конь. У него мощная рука, которой он держит тяжёлое копьё и серебристый щит, а другой рукой он держит палицу булатную. На плечах железная кольчуга. Острый взгляд решительно устремлён во вражескую сторону. Не пройти врагам на Святую Русь, пока охраняют ее русские богатыри!
А кто справа? (Алеша Попович, слева Добрыня Никитич.)
Щ. слайд. Слева на белом коне - Добрыня Никитич - он представителен и величав, достает булатный меч.
Щ. слайд. Богатырь справа - самый младший, - Алеша Попович. В одной руке у Алеши тугой лук, в другой – гусли. Алеша и сражаться горазд, и песни любит петь.
Щ. слайд. Богатырей мы видим всех вместе. Это олицетворяет народную силу и говорит о надежности этих защитников Русской земли. Главные черты богатырей - верность долгу, бескорыстная любовь к Родине, готовность всегда встать на защиту обижаемых и обездоленных, умение постоять за свое достоинство и честь. Именно такими чертами наделяют былины Илью Муромца: «Я простой крестьянский сын, - говорит он. - Я спасал вас не из корысти, и мне не надо ни серебра, ни золота. Я спасал русских людей, красных девушек, малых деточек, старых матерей. Не пойду я к вам воеводой в богатстве жить. Мое богатство - сила богатырская, мое дело - Руси служить, от врагов ее оборонять».
Щ. слайд. И сегодня, ребята, мы поговорим подробней о защитнике Земли Русской - Илье Муромце. О былинном богатыре Илье Муромце слышали все.
А вот биография Ильи Муромца в былинах излагается очень скупо. Подробности о жизни богатыря удалось установить историкам в результате длительных кропотливых изысканий.
Предположительно Илья родился в 1143 году в семье крестьянина Ивана сына Тимофеева, жившего в селе Карачарово под Муромом во Владимирской области (отсюда и название «Муромец»). От рождения он был немощен - «не владел ногами» - и до тридцати лет не мог ходить.
Однажды, когда его родители трудились в поле, в дом зашли «калики перехожие». В то время каликами называли паломников к святым местам. Считалось, что они не только не уступают богатырям, но и превосходят их силою духа. Калики попросили Илью встать и принести им воды. На это он ответил: «Не имею я да ведь ни рук, ни ног, сижу тридцать лет на седалище». Они повторно просят его встать и принести им воды.
Годы болезни воспитали в нем великое терпение и удивительный по силе характер. И Илья, искренне желая выполнить волю старцев, опустил ноги с лавки на пол, попытался встать на них и вдруг чувствует, что они держат его! Неведомая сила, ниспосланная свыше, вселяется в него. После этого Илья идет к водоносу и приносит воду. Старцы же велят ему самому выпить ее. Илья беспрекословно послушался, выпил и полностью выздоровел. Больше того: вторично испив воды, он ощущает в себе непомерную силу, и тогда ему велят выпить третий раз, чтобы уменьшить ее.
Затем старцы говорят Илье, что в благодарность за ниспосланное исцеление он должен идти на службу к князю Владимиру, чтобы защищать Русь от ворогов. «Будешь ты, Илия, великий богатырь, и смерть тебе на бою не писана», - предсказывают они. Калики говорят Илье, что по дороге в Киев есть неподъемный камень с надписью, у которого он должен обязательно остановиться. Попрощавшись с родными, Илья отправляется «к стольному граду ко Киеву» и приходит «к тому камени неподвижному», на котором было написано, чтобы он сдвинул камень с места. Там он найдет коня богатырского, оружие и доспехи. Илья отодвинул камень и нашел там все, что было написано.
В предков. И первого января, ребята, отмечается День былинного богатыря Ильи Муромца. С празднованием этого дня связано немало традиций. Например, полагается в День Ильи Муромца поклониться родной земле, вспомнить великие подвиги всех защитников Отечества.
Щ. слайд. В картине Васнецова, как мы уже выяснили, он занимает центральное место. Он выше и крепче по телосложению остальных богатырей. Это указывает на то что, именно он главный в этой троице. Он поднял руку ко лбу и вглядывается вдаль, как бы беря на себя ответственность за всеобщую судьбу. Илья Муромец с другими богатырями охраняет Родину , мирную жизнь жителей Древней Руси.
Об Илье Муромце сложено много былин и сказок. С одной из них мы сегодня познакомимся - «Богатырская сказка. Илья Муромец» Николая Михайловича Карамзина. Что вы знаете о Карамзине?
Щ. слайд. Карамзин – наш великий земляк. Николай Михайлович родился недалеко от Симбирска в небольшом селе, расположенном на берегу Волги. Знаменитый русский писатель, поэт, историк. Он написал и перевел для детей около 30 произведений, сыграв тем самым значительную роль в истории детской литературы.
А сейчас я прочитаю небольшой отрывок из «Богатырской сказки» Карамзина. Ваша задача по мере прочтения определить, какое военное снаряжение будет упоминаться в тексте и сколько всего предметов? Щ. слайд.
“Кто на статном соловом коне,
чёрный щит
держа в одной руке ,
а в другой копьё
булатное,
едет по лугу, как грозный царь?
На главе его пернатый шлем
с золотою, светлой бляхою;
на бедре его тяжёлый меч
;
латы
, солнцем освещённые,
сыплют искры и огнём горят.
Кто сей витязь, богатырь младой?
Он подобен маю красному:
розы алые с лилиями
расцветают на лице его.
Он подобен мирту нежному:
тонок, прям и величав собой.
Взор его быстрей орлиного
и светлее ясна месяца.
Кто сей рыцарь? – Илья Муромец”.
Щ. Щ. Щ. Щ. Щ. (5 слайдов).
Мы с вами определили сняряжение Ильи Муромца, а теперь я вам загадаю загадки про его оружие и доспехи, которые упоминались в тексте:
Чтоб грудь защитить от ударов врага, уж вы это знаете наверняка, на левой руке у героя висит тяжелый, блестящий и кругленький… (Щит)
Оружие это не просто поднять, не просто поднять и в руке удержать . Снести им легко было голову с плеч… Ну, что, догадались? Конечно же… (Меч)
Железная шапка с острым концом, а спереди клюв навис над лицом. (Шлем)
Рубашку такую не вяжут, не шьют, ее из колечек железных плетут. (Кольчуга)?
Итог .
Бывают ли в наше время богатыри? (ответы детей)
Можно ли назвать богатырями тех, кто защищал нашу Родину во время Великой Отечественной войны, охраняет границу сейчас, спасает людей из огня, спортсменов - Олимпийских чемпионов?
Итак, богатырь не обязательно силач. И вы можете стать богатырями, но что для этого надо делать? (Заниматься спортом, развивать силу воли)
Щ. Слайд.
Чтобы стать богатырем, нужно знать один прием: не живи во вред себе и заботься о душе!
А сейчас мы посмотрим фрагмент мультфильма «Илья Муромец и Соловей-разбойник» Щ. слайд
Конец. Щ. Слайд.
Ребята, спасибо вам за внимание. До новой встречи!
Список использованной литературы:
Карамзин, Н. М. Илья Муромец / Н. М. Карамзин // Избранные сочинения в двух томах. – Москва-Ленинград: Художественная литература, 1964. – Т. 4. – С. 45-57.
