Николай Ромадин: kolybanov — LiveJournal. Без заголовка О самом себе

Киногруппа: пополнение

«Есть вещи, полные глубокого смысла, которые в искусстве могут быть поняты гораздо яснее, чем в науке. Говорят, что вода некоторых морей более прозрачна при свете Луны, чем при свете Солнца».
Лучиан БЛАГА.

Заявка на фильм была подана 18 декабря 1968 г., а уже 3 марта 1970 г. литературный сценарий был утвержден и получено разрешение запускаться.
Киноведы подсчитали: работа над «Солярисом» продолжалась три года четыре месяца и пять дней.
Новый материал требовал особых решений, а, значит, иных средств воплощения и людей.
Оператором фильма стал снимавший все предыдущие ленты Андрея Тарковского – Вадим Юсов.

Андрей Тарковский и Вадим Юсов на съемках «Соляриса».

А вот художником (в обязанности которого входило не только создание декораций к фильму, но – с учетом их – и постановка) режиссер пригласил своего давнего, еще со времен учебы во ВГИКе, знакомого – Михаила Ромадина, о котором мы уже писали в связи с «Андреем Рублевым».

Геннадий Шпаликов, Михаил Ромадин и Андрей Тарковский. 1960-е годы.

«Михаил Николаевич, – писала в очерке о Ромадине журналистка Валентина Речкина, – художник фильмов “Первый учитель”, “История Аси Клячиной...”, “Дворянского гнездо” Андрона Кончаловского и кинопритчи Андрея Тарковского “Солярис”.
И последнее – его главный титул в веках, хотя Ромадин был народным художником России, лауреатом Государственной премии РСФСР, почетным профессором ВГИКа, почетным доктором Бельгийской Академии современного искусства и так далее.
Как возникла та плотность и достоверность сновидческого, пророческого сна о ноосфере, сфере разума, показанная в “Солярисе”?
Все мы родом из детства, и Мише в этом смысле несказанно повезло, он художник в третьем поколении – дед, М.А. Ромадин, художник-примитивист; и отец, Н.М. Ромадин, пейзажист-академик, создали дом – очаг культуры.

Михаил Ромадин, его жена Виктория Духина, мать Нина Ромадина и отец – академик пейзажной живописи Николай Ромадин. Фотография В. Хетагурова.

Михаилу было тесно в рамках реализма, который в тот период был единственно принятым, и он окончил художественный факультет ВГИКа. Кино, как “фабрика грез”, было ближе его устремлениям, его методу, отвергающему детерминизм.
В мiре Ромадина порядок – производное хаоса.

Здесь и далее – эскизы Михаила Ромадина к фильму «Солярис». 1970-1972 гг.

Андрей Тарковский писал об этой особенности: “Темперамент Ромадина скрытый, загнанный внутрь. В лучших его произведениях темперамент из внешне понятного динамизма и хаоса, поверхностно упорядоченного, как это часто бывает, переплавляется в спокойную и благородную форму, тихую и простую. В моем понимании, в этом принципе скрыто высокое художественное начало”.

Тарковский учился в художественной школе в Чудовском переулке, где позднее у тех же педагогов учился Ромадин. Вообще, интерес у того слоя, который называли интеллигенцией, к искусству был повальный.
Ромадин рассказывает, что они любили играть так: закрывать репродукцию в альбоме листом с полуторасантиметровым отверстием, и угадывать мастера “по мазку”».

Это общее культурное поле сулило не только взаимопонимание, но и совершенно иной уровень осмысления материала и решения поставленных в результате задач.
Так, согласно воспоминаниям Михаила Ромадина, «для “Соляриса” Тарковский предложил создать атмосферу, подобную картине художника раннего Возрождения Витторе Карпаччо.
На картине набережная Венеции, корабли, на переднем плане – много народу. Но самое главное то, что все персонажи погружены внутрь себя, не смотрят друг на друга [...] никак не взаимодействуют друг с другом».

Витторе Карпаччо. Чудо реликвии Святого Креста. 1494 г. Фрагмент.

Для воплощения этого замысла в фильме был использован прием отстранения.
Так, в кадре прощания Криса с Землей идет дождь. Согласно замыслу режиссера, актер Банионис не должен был на это никак не реагировать. Однако он всё же поежился от холода .
«Загублен кадр, как жаль», – отреагировал на это Андрей Тарковский.

«Тарковский, – вспоминала актриса Наталья Бондарчук, – не терпел бутафории, добиваясь от каждой детали образа. Так в холодной функциональности космического бытия возникли трогательные островки духовности, живые мiры людей, добровольно покинувших Землю ради вечного поиска вселенского Контакта».

Это «земное» (в данном случае это, по сути, синоним «духовного»), рассыпанное по каютам исследователей Соляриса, сосредоточено в библиотеке.
«Когда мы с Тарковским и оператором Юсовым, – вспоминал М.Н. Ромадин, – только приступили к работе над фильмом “Солярис”, нам удалось увидеть новый фильм “Космическая одиссея” Стэнли Кубрика. Захотелось сделать что-то прямо противоположное. Таким и получился фильм – не научно-фантастическим, а ностальгическим – по культуре, любви, верности».

Работа с Андреем Тарковским в этом фильме оказала, в свою очередь, значительное влияние на творчество Михаила Ромадина как живописца. Именно здесь следует искать истоки фантастического реализма художника.

Михаил Ромадин. Автопортрет. 1975 г.

«Солярис» стал первым полнометражным фильмом Андрея Тарковского снятым в цвете. Больше черно-белых картин он не снимал, хотя монохромность любил, о чем свидетельствуют снятые подобным образом эпизоды, присутствующие во всех остальных лентах режиссера.
Это обстоятельство, а также формально фантастический жанр фильма требовали детальной проработки костюмов персонажей картины.
Место художника по костюмам Андрей Тарковский предложил занять Нелли Фоминой. Выбор был удачен: впоследствии она работала на всех картинах режиссера, снятых им в СССР.
«До меня в “Солярисе”, – вспоминала Нелли Фомина, – работала другая художница по костюмам. Она предложила Андрею костюмы, так называемых, перспективных моделей, например, необычные башмаки на толстой подошве с бульдожьми носами. Андрей отказался от работы с этой художницей, пригласил меня. […]
16 лет я дружила с его семьей. Познакомились мы задолго до того, как он пригласил меня работать с ним. На работу это никак не влияло, никакого, что называется, панибратства не было. Работа есть работа. Я никогда не стремилась с режиссерами дружить, никогда не напрашивалась к ним, как многие это делали, никогда не заискивала. Я не такой человек, у меня очень жесткий характер».

Нелли Фомина – художник по костюмам в фильмах Андрея Тарковского.

В одном из интервью она рассказала о том, как обычно работает художник по костюмам. Сначала он «читает литературный или режиссерский сценарий, прорабатывая по сценам все изменения костюмов, которые должны происходить в фильме.
После того, как прочтен сценарий, происходит встреча с режиссером, на которой он рассказывает о каждом персонаже, о его характере. Затем обсуждается костюм для каждой сцены, когда и как он меняется – так по всему сценарию. И после того, как костюм образно решен, художник делает эскизы или же подбирает костюм с костюмерных складов.
Это непростая задача, поскольку только мужская секция на Мосфильме составляет 220 тысяч костюмов. Главное – найти то единственное верное решение, которое будет правильно нести образ.
Андрей Тарковский не любил новых костюмов. Даже пошитые к съемкам костюмы мне приходилось старить. Все это происходило еще до утверждения актеров на роли».
Идея костюмов для героев фильма «Солярис» принадлежала непосредственно самому режиссеру.
«Андрей Арсеньевич поставил вопрос о том, чтобы не делать костюмы будущего, фантастические костюмы, а сделать современные, которые не отвлекали бы зрителя от текста, от смысла».
Была тому и другая причина: «он сразу сказал, что мы не будем делать никаких фантазийных костюмов, потому что через несколько лет над ними будут смеяться».
«Моё решение “космических” образов, – рассказывает Нелли Фомина, – было таким: на совершенно обычные костюмы были пришиты лишь некоторые детали от реальных костюмов космонавтов. Таким образом, была подчеркнута принадлежность к космосу, но в то же время мы избежали каких-то придумок. […]
Кожаная куртка героя – это очень точный предмет гардероба, ведь космонавт – это прежде всего пилот.
Были еще и вязаные крючком женские модели, но это не раздражает, а лишь добавляет философской нотки в повествование. Ведь сегодня мода снова оглядывается на 1940-е, 1950-е, 60-е, 70-е, 80-е, словно говорит: будущее – это наше прошлое.

Вязанные крючком женские платья в начале 1970-х входили в моду.

Собственно, в фильме ясно читается эта же идея: “Люди будущего живут и стремятся к быту прошлого, к эстетике прошлого”, – рассказывал о концепции фильма оператор Вадим Юсов.
Вязаное крючком (как и салфетки наших бабушек) платье матери в воспоминаниях главного героя создает ощущение домашнего уюта и комфорта. […]

Мать Криса (Ольга Барнет).

Хочу обратить ваше внимание на прекрасную цветовую гамму костюмов персонажей, тут нет ничего случайного. Столкновение теплых и холодных оттенков.
Это всё – цвета земли, неба и солнца.
Костюм Хари цвета земли. Такой запомнил ее Крис. Это теплые оттенки коричневого. Мягкие, так и манящие их потрогать фактуры: замша платья (словно теплая шкурка ласкового зверька), объемная пряжа накидки...

Хари (Наталья Бондарчук) в своем платье.

Платье графично по дизайну и включает в себя оттенки желтого, цвета Солнца, влияние Соляриса. Хари принадлежит и Земле (как воспоминание), и Солярису (как рожденный им фантом).
Мне понравилось, как в одном интервью Наталья Бондарчук сказала: “Во что одета Рея (героиня “Соляриса” Содерберга), я вообще не помню. А наше платье вы запомните навсегда”.
Желтого в костюмах много, словно загадочный космический Океан бросает на персонажей яркие блики...
Эти цвета прекрасно контрастируют с ярко-голубым, цветом неба.
И отражающим белым. Белый – это отсутствие цвета, космос, безвоздушное пространство...
И дополняет цветовую палитру вкрапления жемчужно-серого. Цвета стальной обшивки космического корабля...
Костюмы, разумеется, не существуют в фильме сами по себе, они идеально вписаны в декорации талантливейшего художника Михаила Ромадина».

Крис (Донатас Банионис) с матерью (Ольга Барнет).

Нелли Фомина стала для Андрея Тарковского настоящим членом его команды, поскольку была подлинным профессионалом, хорошо понимавшим его идеи, схватывавшим буквально всё на лету.
Режиссер, как правило, не терпевший пребывания на съемочной площадке людей, непосредственно не участвовавших в работе, просил ее, по возможности, не отлучаться, всегда находиться рядом.
«Я часто спрашивала супругу Тарковского, Ларису, – вспоминала художница, – почему он не отпускает меня, ведь мне нужно было работать над следующим костюмом. Она отвечала, что со мной ему спокойнее. Видимо, я его не раздражала».
Что же касается площадки, где творился фильм, и трепетного отношения к этому процессу и месту, где он происходит, режиссера, то вот как об этом вспоминал исполнявший главную роль в «Солярисе» артист Донатас Банионис:
«Помнится, один из рабочих, устанавливающих декорации, стоял за камерой и ел бутерброд. Андрей накричал на него: “Вон отсюда! Это святое место! Это не место, где можно есть!” […]
Для Тарковского алтарем была съемочная площадка. Святое место!»

После «Соляриса» Нелли Фомина работала вместе с Андреем Тарковским в фильмах «Зеркало» и «Сталкер».
К сожалению, немногие из костюмов к тем знаменитым картинам уцелели. «Фильм заканчивался, – вспоминала Нелли Фомина, – их куда-то сваливали на склады, и всё терялось».
Правда, в музее «Мосфильма» сохранилось знаменитое платье Хари, а у самой художницы – дубленка, в которой снималась актриса Алиса Фрейндлих – жена Сталкера.

В настоящее время Нелли Фомина преподает на Высших режиссерских курсах. Профессионального опыта ей не занимать. Ею созданы сотни костюмов к 44 отечественным и зарубежным кинофильмам и спектаклям. Она работала с режиссерами А. Птушко, М. Калатозовым, Н. Михалковым, А. Кончаловским, Э. Рязановым, Р. Балаяном, С. Бондарчуком, О. Ефремовым, В. Фокиным и другими.
Эскизы ее костюмов хранятся ныне в собраниях Третьяковской галереи, музея Бахрушина, Литературного музея имени Пушкина, музеев Гоголя, Тургенева, «Ясная Поляна», киностудии «Мосфильм».

Обложка книги-альбома Нелли Фоминой «Костюмы к фильмам Андрея Тарковского». Cygnet. 2015.

Большое значение для Андрея Тарковского имело завязавшееся, начиная с фильма «Солярис», сотрудничество с композитором Эдуардом Артемьевым. Возникшие отношения продолжились впоследствии во время работы над картинами «Зеркало» и «Сталкер».
Музыкальное образование Эдуард Николаевич получил сначала в Московском хоровом училище, а затем в Московской консерватории, в которой учился вместе с Андреем Кончаловским.
Сошелся он и с его братом – Никитой Михалковым. «Мы старые друзья, – говорит Эдуард Артемьев, – еще и породнились с ним... Я – крестный его дочки Ани, а он – моих внуков...»
Таким образом, это был человек весьма близкого Андрею Арсеньевича круга.
После окончания консерватории, вспоминал композитор, «весь наш курс – струнников, пианистов, теоретиков – отправляли в Магадан, и я туда собирался, но произошла судьбоносная встреча с Евгением Александровичем Мурзиным.
Он был военным, занимался закрытой тематикой, перехватом движущейся цели. Дело в том, что он тоже был влюблен в музыку Скрябина, и под влиянием этой музыки он решил построить синтезатор».
Именно так начинался творческий путь одного из пионеров электронной музыки.
«Первую картину, – рассказывал Эдуард Николаевич, – я сделал в 1963 году на Одесской студии. […] Фильм был о космических путешествиях. Я тогда был одним из немногих, кто занимался электронной музыкой, и меня композитор Вано Мурадели пригласил как раз для оформления космических эпизодов».
С Андреем Тарковским Эдуард Артемьев впервые встретился, по его словам, «в году 1970-м» на квартире художника Михаила Ромадина. В то время он работал старшим преподавателем по классу инструментовки в Институте культуры.
«После студии, – вспоминал композитор о той судьбоносной встрече, – мы с Андреем поехали ко мне домой, по дороге я поделился с ним своей мечтой, которую, к сожалению, не удалось реализовать и по сей день. Я тогда задумал написать цикл для голоса с электронными инструментами и различного пода шумами, которые я надеялся подобрать в фонотеке “Мосфильма”.
По сути дела, я в те годы вплотную подошел к идее видеомузыки: понимая, что электроника не обладает пока зарядом мощного эмоционального воздействия, я стал искать другое искусство, способное привлечь к себе публику. Мой выбор пал на кино. […]
…Я рассказал о своем замысле Андрею и он ответил: “Да, любопытно. Но ты знаешь, может получиться неадекватное вложение”. – “В каком смысле?” Он объяснил: “Ты будешь сочинять свою музыку, вкладывать какую-то идею, а я просто возьму лужу, разолью в ней нефть и сниму. При этом меня совершенно не будет интересовать, какие тобой были затрачены усилия. Главное – чтобы музыка и изображение совпали”.
С тем и разошлись. С весны больше не виделись. А осенью того же 1970 года Андрей меня сам разыскал, передал сценарий “Соляриса” и предложил с ним работать. […]
Правда, Андрей тут же добавил, что, собственно, музыка как таковая в фильме ему не нужна, и мою задачу он видит в организации натуральных шумов, может быть их темброво-ритмической обработке на синтезаторе, “пропитывании” какой-то музыкальной тканью с тем, чтобы их звучание обрело яркую индивидуальность, специфичность и эмоциональную выразительность».
Задолго до этого разговора один знакомый кинорежиссер как-то сказал Артемьеву: «Режиссер в картине один, и один я знаю, чего хочу. Поэтому ты должен мне доверять. Я один отвечаю за картину, я ее доведу до конца. Будешь слушать режиссера – всегда будешь попадать в цель. И всегда режиссеры будут тебя приглашать. Будешь слушать меня, будешь работать в Голливуде (эти слова оказались пророческими, так и случилось). А не будешь меня слушать – дальше Бердичева твоя музыка звучать не будет».
Хорошенько усвоив этот урок, Артемьев с тех пор, по его словам, «ничего не выдумывал, только записывал нотами решение режиссера».

Эдуард Артемьев, Наталья Бондарчук и Андрей Тарковский во время съемок «Соляриса».

Вспоминая о работе с Андреем Тарковским, композитор писал: «Там задачи были необычные. Работая с ним, я выработал свой специфический киноязык. Который только у него в картинах и используется. […] Мы с ним сделали подряд три картины, с перерывами в три года. В общей сложности работали вместе двенадцать лет.
У него о музыке вообще разговора не было. Только идеи, философия, исторические параллели. Глубины, экскурсы в историю вопроса. Почти никогда не было эмоциональной конкретики – не уточнял, что он хочет эмоционально сказать. Разговоры вообще.
Андрей впервые пригласил меня на “Солярис”. До этого он работал со Славой Овчинниковым, моим однокурсником, замечательным композитором. Они по каким-то причинам расстались. И тогда он позвал меня. Знал, что я занимаюсь электроникой, как-то доверял. Но, с другой стороны, после Овчинникова, к которому привык, очень настороженно относился к другим музыкантам. Поэтому в самом начале он меня контролировал…»
По словам Эдуарда Атемьева, режиссер «очень большое значение придавал сцене “Крис прощается с землей”. Андрей хотел, чтобы там “пел” ручей, звучали голоса невидимых птиц, чтобы падали “музыкальные” капли, из небытия рождались “музыкальные” шорохи травы.
Я всё сделал, как он просил, на электронике, но на перезаписи при сведении музыки и шумов с изображением Андрей решил оставить только чистые “живые” шумы. Не потому, что у меня чего-то там не получилось, нет. Просто он почувствовал, что если в этом эпизоде сохранить музыку, то потом, когда действие переместится в космос, на загадочную планету Солярис, может возникнуть впечатление, что в фильме слишком много музыки, в особенности электронной. Кроме того, будет потеряно ощущение различия между мiром земли и космоса. Поэтому он хотел сделать иным звуковой образ земли, наполнив его натуральными шумами».
В то время, писал композитор, Тарковский «еще не расстался в своем творчестве с человеческими чувствами. Потом его увлекли глобальные истории, идеи, вопросы мiроздания – они вышли на первый план. А здесь еще личная тема звучит... И фантастическая история с давно умершей женщиной – это такая струна звенящая...»
Оценивая свою работу в «Солярисе», Эдуард Артемьев, считал ее в целом «удачной», прибавляя при этом: «Не всю, но образ океана…»

Продолжение следует.

19 мая 1903 года день рождения Ромадина Николая Михайловича.
Народный художник СССР. Действительный член Академии Художеств СССР. Лауреат Сталинской премии за серию пейзажей «Волга - русская река» (1946). Лауреат Ленинской премии (1980).

Автопортрет Н. М. Ромадина. 1943 год. Галерея Уффици. Флоренция.
Родина Николая Михайловича Ромадина на Волге, Самара. Как отмечал К.С. Петров-Водкин: "Рождение на Волге уже указывает на что-то. Прежде всего, это сразу, с детства устанавливает человеческий глаз на природные красоты, на красоты широкого водного пространства, холмов… Недаром Волга дала нам многих художников более или менее близкого порядка».Ромадин, вначале автор портретов и картин бытового жанра, в 1930-е годы находит себя в лирическом пейзаже, где оставалось возможным "укрыться" от чуждой художнику пафосности социалистического реализма. Его работы сродни высокой поэзии, когда человек нежно любит природу. «Ты единственная моя, красавица земля», - писал Ромадин, и эти слова сегодня воспринимаются как эпиграф к его творчеству.

Н.М. Ромадина «Вербы в половодье»
Самый яркий период искусства Ромадина - 1940-1950-е годы, когда его картины воспринимались как развитие пейзажной линии крупнейших мастеров этого жанра первой половины века - М.В.Нестерова, И.Э.Грабаря, Н.П.Крымова.Когда-то Исаак Левитан подарил Михаилу Нестерову фотографию со своей подписью и попросил подарить молодому достойному пейзажисту. Тот много лет хранил ее у себя, а потом, увидев работы Ромадина, передал ему. Нестеров побывал на первой персональной выставке Ромадина в 1940 году, поддержал его, и завязалась дружба - несмотря на более чем сорокалетнюю разницу в возрасте. До самой смерти Нестерова они общались и переписывались.Нестеров ввел Ромадина в круг своих друзей, среди которых были Павел Корин, Иван Ефимов, Петр Кончаловский, певица Ксения Держинская, знаменитый врач Владимир Филатов, пианист Святослав Рихтер, известные писатели, ученые, философы.


Н.М. Ромадин. Нарядная зимка. 1947г
В годы Великой Отечественной войны Н. Ромадин работал над знаменитым циклом "Волга - русская река", состоящим из 12 полотен, 11 из которых представлены в коллекции Государственной Третьяковской галереи.


Село Хмелевка 1944г. Из серии "Волга - русская река"
Картина "Керженец", написанная в 1946 году, стала этапной в творчестве художника. Самой характерной для него, самой романтической и таинственной. Художник так мастерски сумел передать состояние природы в пору весеннего половодья, что бытовой мотив плывущей лодки с двумя рыбаками претворяется в поэтическое откровение.


Ромадин Н.М. Керженец. 1946
В "Керженце"заключено мистическое очарование его.
Сын Николая Ромадина - Михаил вспоминает, что отец как-то обратился к нему: "Ты знаешь, у меня было видение. ...Картина "Керженец" стояла на мольберте в мастерской. Я возвращаюсь в мастерскую из дома, открываю дверь и вижу... - отец перешел на шепот, - на стуле перед мольбертом, с кистью в руке сидит человек и пишет мой "Керженец". Человек повернулся и посмотрел на меня, а через мгновение растаял в воздухе. Это был Он!". "Кто он?" - спросил я. Отец вплотную приблизил губы к моему уху и отчеканил громким шепотом: "Нестеров!"
В начале 1950-х годов Н. Ромадин создал замечательную серию "Времена года" под влиянием музыки П. И. Чайковского и картин Клода Лорена.


Н.М.Ромадин. Весна (пейзаж с козочками), 1949г.


Вид на зал Рембрандта в Эрмитаже, 1955г.
Значительны по своему эмоциональному воздействию и другие произведения Ромадина - "Кудинское озеро", "Яренский лес", "Белая ночь", "Зима в Островском", "Сенеж. Розовая зима", "Нарядная зима", "Туман. Ока". Ромадинское мировосприятие, поэтическое чувствование жизни природы близки есенинской поэзии.


Кудинское озеро. 1974-1978


Н. Ромадин. Белая ночь. 1947
"Белая ночь", удивительная по своему эмоциональному воздействию, по своему тончайшему образному волшебству.


Н.М.Ромадин. Зима


Н.М.Ромадин. Сенеж. Розовая зима


В пейзажах живописца горят бледные зори северных белых ночей, пылают багровые закаты в могучих сосоновых борах и полыхают алые костры пастухов, мерцают холодные звезды в бездонном небе, бурлят неуемные разливы могучих рек.
Русь... исконная, чистая, гордая.Ромадинское мировосприятие, поэтическое чувствование жизни природы близки есенинской поэзии. Цикл картин, навеянных стихами поэта-лирика, представляет особый интерес и восхищает удивительной близостью и созвучностью поэзии Есенина.


Н.М.Ромадин. В родных местах Сергея Есенина. 1957


Н.М.Ромадин. Есенинский вечер.
Он напоен какой-то особой, звучащей тишиной, в которой и затаенная печаль, и негромкая радость ожидания чего-то неведомого, желанного... Вся сложность и многогранность метафорического поэтического строя скрыта в этом пейзаже-монологе.Лирический голос художника проникает в сердце зрителя, заставляя звучать самые сокровенные струны его души.В 1970 году удостоен Государственной премии имени Репина за такие пейзажи, как “Золотая речка”, “У сельсовета”, “Есенинский вечер”, “У лесного кургана”.


Н.М.Ромадин. Золотая речка, 1970г.
Свой шедевр - "Золотую речку" художник замыслил в 1950-х годах, а завершил в 1970-х, почти два десятилетия понадобилось, чтобы создать картину, запечатлевшую невероятный свет, который, преломляясь в прозрачной воде, превратил камешки на дне реки в золотые самородки.


Н.М. Ромадин. У сельсовета 1957г.


Ромадин Николай Михайлович. Незамерзающая речка. 1969
Произведения писались им, как правило, без предварительного рисунка, выстраивались цветом, за счет чего создавались неповторимые переливы палитры, фактуры. Их образ определялся прежде всего выразительностью мотива. В этом смысле Ромадин стал одним из создателей национального пейзажа в ХХ веке. Известный писатель К.Паустовский посвятил художнику эссе, в котором есть строки: "Труд Ромадина - не только труд живописца, но и подлинного патриота. Его полотна - поэма о России".Один раз увидев его работы - нежный розовый рассвет над рекой или загадочные сумерки, - вы никогда не сможете их забыть, потому что это истинная поэзия живописи. Большинство произведений народного художника СССР Николая Ромадина находится в Третьяковской картинной галерее, хорошая коллекция есть и в Русском музее.


Н.М. Ромадин. Весенний дождь 1967г.


Николай Михайлович Ромадин. «На берегах Карелии» (1964).


Н.М. Ромадин.Лесное озеро".
Седые лапы елей раскинулись над темным стеклом воды. Густое зеленое кружево дремучего леса манит побродить по чаще, послушать шепот Берендеева бора. Многие большие русские живописцы писали бор. Виктор и Аполлинарий Васнецовы, Нестеров, Шишкин. Каждый по-своему. И у Ромадина свой особенный язык.


Н.М. Ромадин. Ели в половодье


Н.М. Ромадин.Вечерние ели. 1951
ФРАГМЕНТЫ ИЗ ДНЕВНИКОВ РАЗНЫХ ЛЕТ
Искусство не изображает видимое, но делает его видимым.
Ничего не хочу я от жизни, кроме ощущения радости и чувства справедливости, целесообразности жизни и любви, которой я переполнен ко всему: России, женщинам, детям, скорби людской.
Есть у меня долг перед Россией, перед своей страной, перед русскими лучшими людьми. Я отделяю лучших, добрых, любящих русских людей. Лучшие те, кому дан Дар любви. Сам я не устаю благодарить жизнь за этот Дар. Моя любовь к природе, ко всем этим веточкам, елочкам, глухому лесу, тихой воде, бурно-весеннему щебетанью воробьев, карканью ворон, крику сороки и вечно-вечному журчанью ручья наполняет мое сердце смыслом сущего. Я живу в своих поездках неуютно, без всякого комфорта, но радостно. Кажется мне, что я исполняю честно свой долг, превозмогаю капризное желание успокоенности, житейского благополучия. Я всегда старался этого избегать. Счастье и несчастье не всегда различимы, часто одно из другого вытекает. Держась такой точки зрения на жизнь, я почти постоянно счастлив. Мне Бог дал счастье любить красоту природы, ее чистую, незапятнанную душу, впитывать и передавать свои чувства к ней. Ты единственная, моя красавица Земля, - едва ли есть где более красивая живая планета. По-видимому, религия и древние мыслители, считавшие Землю центром мироздания, более правы, чем все новейшие открытия, предположения и научные гипотезы. Так жалко будет расстаться с тобой, с тем счастьем, которое ты даешь, с той несказанной радостью жизни, с великими ее инстинктами - любовью, добром, сохранением жизни и продлением рода. Что ждет впереди? Знаю, что не напрасно жил, переживал, мыслил - как бы готовился к новой деятельности. Вот сейчас земля спит. Стоит прекрасная в своей вечной неповторимости осень. Выпавший снег создал дивный орнамент на елках, ветках, кустах, создал хрупкую форму на нежных ветках. И тайну...
Пейзаж открывает полную возможность свободно выражать свои чувства.
Пейзажи Пушкина, Тютчева, Тургенева, Есенина, Левитана и других удивительно созвучны человеку и будут постоянно звучать в нашем сердце.
Подробнее см.:

НИКОЛАЙ РОМАДИН

Не то, что мнше вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик -

В ней есть пуша, в ней есть

В ней есть любовь, в ней есть

Ф. Тютчев

Русский пейзаж…

Он утвердил себя в истории нашего искусства весенним криком саврасовских грачей.

Как много замечательных художников внесли свою лепту в живописную песню о Родине!

«Нам непременно нужно двинуться к свету, краскам и воздуху, - писал в 1874 году Крамской, - но… как сделать, чтобы не растерять по дороге драгоценнейшее качество художника - сердце!»

И лучшие русские пейзажисты сочетали блистательное мастерство с высокой духовностью.

Истинно русские песенные полотна Саврасова. Лирические поэмы кисти Левитана. Чистые, нежные краски Древней Руси Нестерова. Жизнелюбивые, полнокровные полотна Юона, Рылова, Грабаря, Кончаловского, Сергея Герасимова… Строгие ритмы, силуэты нового в пейзажах Дейнеки, Нисского, Пименова, Чуйкова.

Бесконечно сложно сказать новое слово в искусстве, найти свой язык в живописи.

Особо трудно это сделать в пейзаже.

Среди наших современников есть мастер, сказавший новое слово в русском пейзаже.

Николай Ромадин.

Его полотна, на первый взгляд, традиционны. Они исполнены в духе лучших заветов московской школы живописи. Но чем дольше всматриваешься в картины художника, тем все более постигаешь особенный ромадинский почерк. Проникаешься ощущением неповторимого, единственного, тончайше найденного состояния природы.

Живописец своими холстами решает задачу, поставленную Алексеем Саврасовым:

«По пейзажу должно суметь даже час дня определить, только тогда пейзаж может считаться настоящим!»

У Ромадина мы видим уже не холст, не придуманный сюжет, а постигаем жизнь во всей ее тонкости и силе.

Мы верим художнику. Мы мучительно вспоминаем страницы своей жизни. Мы горюем и радуемся вместе с живописцем.

В нашей памяти встают светлые зори юности, картины плодоносной осени, нам зябко от холодных зимних ночей… Мы уходим с выставки Ромадина, словно бы пережили путешествие по России, глубоко почувствовав свою причастность Отчизне.

Велик художник, способный заставить затормошенного городского жителя в одночасье перенестись к суровым берегам Белого моря, побродить бессонными белыми ночами в Зао-нежье, послушать шум сосен в древнем бору Керженца, вдохнуть аромат ранней весны на Удомле, полюбоваться тихой красой реки Царевны…

Заставить дрогнуть дремлющие лирические струны сердца.

Разбудить поэзию, которая таится почти в каждом сердце.

В этом сила пейзажей Ромадина. Ибо в ней звучит сама душа живописца - чуткая, трепетная, сложная.

Паустовский сказал:

«Его полотна - поэма о России. У Ромадина много общего с Есениным, и, подобно Есенину, он может с полным основанием сказать: «Я буду воспевать всем существом поэта шестую часть земли с названьем кратким «Русь»».

Высоко. Одиннадцатый этаж.

В большой мастерской шум города почти не слышен. Ровный, мягкий свет.

Небольшого роста, кряжистый. Очень быстрый. В его походке есть особая легкость, которая приходит после многих, многих сотен исхоженных верст.

Его скуластое смуглое лицо открыто. Под крутым лбом - острые светлые глаза, настороженные, внимательные.

Калечат, калечат природу. Горят леса, - горько произносит художник, и взгляд его становится злым, цепким.

И вдруг он улыбнулся.

Улыбка ясная, солнечная. Только глаза с натеками век остаются строгими.

В нем что-то от лесника, бывалого, видавшего виды, и потому доброго, сердечного, хотя и не без язвительности. Он один из тех людей, которых на мякине не проведешь.

Все повидал и испытал.

Знает, почем фунт лиха.

Его сильные, хваткие руки все время чем-то заняты: то подсыпают рыбкам корм в аквариум, то чистят черенок длинной колонковой кисти, то перекладывают большие монографии - Ван Гог, Делакруа, Ренуар, Гоген, Александр Иванов.

У меня есть первое издание Пушкина и первое издание Гоголя. Вот так… - И снова быстрой походкой перебегает мастерскую и усаживается на узкую тахту.

Ромадин скуп на слова. Его трудно разговорить. Он все чего-то ждет, и ты чувствуешь на себе его острый взгляд.

Родился в глубинке, в Самаре, в 1903 году. Скоро семьдесят. Отец - железнодорожник. В детстве много разъезжали. Может быть, потому особенно любы мне наши края - ласковые реки, зеленые луга, леса.

Вдруг замолк, на миг погасли глаза.

Задумался.

Тихо. Холодный свет скользит по стенам. Бесчисленные этюды - пейзажи. Шкафы с книгами.

В углу улыбается загадочно «Вакх» Коненкова.

Рядом сверкает «Купава» Врубеля. Бронзовая группа Паоло Трубецкого. Подлинники.

Отец мой писал маслом. Самоучкой. Всякие пейзажи от себя и копии. В комнатках вкусно пахло маслом, лаком. Я обычно стоял позади, и он мне казался небесным существом. А он вдруг возьмет и не оглядываясь мазнет мне кисточкой прямо по носу. И спустит меня мигом на землю.

Ромадин беззвучно смеется, и морщинки разглаживаются на лубу и собираются у глаз.

Я был, как все мальчишки. Дни летом торчал на Волге. Рыбачили. Купались. Чуть стал постарше - бегал с ребятами на Афон. Там ходили стенка на стенку. Приходил домой с «фонарями».

Вдруг все изменилось.

Отец попал в катастрофу, и мы сразу обнищали.

Зимний день.

В одиннадцать лет начал продавать газеты. 1914 год. Война. Было что выкрикивать.

Событий хватало.

Вдруг Николай Михайлович вскакивает и убирает большие картоны с кожаного стеганого старинного дивана. Этот коричневый большой диван мне кажется безумно знакомым.

Узнаешь? - говорит Ромадин, лукаво усмехаясь. - Это диван из зала Ван Гога - Музея нового западного искусства, который мы в одно время закрыли.

Дело прошлое, а зря.

И тут я вспомнил, как мы с Володей Переяславцем, молодые и вечно голодные, как черти, студентами часами сидели и любовались Ван Гогом.

Давно это было.

Купил его в комиссионном, вскоре после закрытия музея.

Он берет меня под локоть своей небольшой энергичной рукой и ведет к дивану.

Кем только я не был! - продолжает Ромадин. - Газетчиком, булочником, переплетчиком, а потом ушел в 1919 году добровольцем воевать.

Были у меня два брата двоюродные - Шурка и Ваня. Они потом ушли к Чапаеву.

Ваню беляки зарубили. Хороший был парень. Научил меня на гармошке играть.

Ромадин пружинисто вскакивает и через мгновение играет на губной гармошке что-то печальное. Самарские переборы.

Вздыхает гармошка.

Да, жалко Ванюшу. А сколько их тогда было порубано.

Весьма примечательно, что Ромадин, пройдя, как, впрочем, многие его сверстники, школу Вхутемаса, после окончания нашел нужным заняться серьезным изучением творчества Александра Иванова, копированием его работ.

Таким образом, художник на первых порах приобщился к высокой живописи.

Кстати, эти копии привлекли внимание и весьма расположили к молодому мастеру Павла Дмитриевича Корина, который с тех пор становится его старшим другом и советчиком.

Именно Корин познакомит Ромадина с великим Нестеровым - одним из последних могикан русской классики.

Вот как вспоминает о первой встрече с Михаилом Васильевичем Нестеровым Ромадин:

Волга. Фрагмент.

У меня была открыта в 1940 году персональная выставка на Кузнецком мосту. Корин под великим секретом объявил, что сегодня ее посетит Нестеров, который очень редко когда появляется в многолюдстве.

Но… секрет как-то узнали многие, и когда в зале появился похожий на послушника, весь в черном, в сапожках Корин, чтобы предупредить меня о приходе Михаила Васильевича, зал был полон народу.

Я увидел Нестерова.

Сухой, подтянутый, он снял кашне резким жестом и отдал швейцару.

Блеснуло пенсне, я увидел жесткое лицо аскета и мудреца.

Он обошел с Кориным выставку, внимательно рассматривая каждую работу. Я шел сторонкой, прислушиваясь.

Но Нестеров молчал. Потом вдруг сказал:

«Павел Дмитриевич, пройдемте еще раз».

Он познакомился со мной поближе и пригласил к себе.

С трепетом я вошел в маленькую квартирку на Сивцевом Вражке, служившую ему одновременно и мастерской. Более чем скромно обставленная, всего две маленькие комнаты.

Никогда не забуду его слов, сказанных при этой встрече:

«Отправляйтесь от натуры, ваш труд будет ценнее, ваша вера крепче, и живопись будет добротнее…»

Теперь я знаю, что после встречи со мной он сказал искусствоведу Дурылину:

«Талант есть, только бы хватило характеру…»

Ромадин задумывается, что-то мучительно вспоминая… Наконец быстро встает и исчезает.

Столь же внезапно он появился.

В руках у него несколько открыток - старых, пожелтевших, исписанных четким, твердым почерком.

Я обомлел…

В руках у меня обыкновенные копеечные почтовые открытки.

Почерк на редкость четкий, твердый.

Гляжу, дата - 1942 год, год смерти Нестерова, когда ему было уже восемьдесят лет…

Стадо. Фрагмент.

Воля, несгибаемый характер светились в этом почерке.

Вот эти письма:

Дорогой Николай Михайлович!

Письмо Ваше от 9 мая получил на днях… Ваша энергия в работе меня радует. Что же касается участия на выставках, то я их никогда не любил особо и без крайней необходимости участия в них не принимал.

Но это дело вкуса, и советовать тут что-либо я Вам не буду.

Главное не сидеть сложа руки, работать во всю силу и совершенно добросовестно перед собой…

Мы здоровы, продолжаем оставаться в том же неясном положении, я больше лежу, скоро устаю.

Словом, мои 80 лет сейчас мне не радость.

Юбилейные торжества окончились, много было шума А и все это меня изрядно утомило.

Здесь сейчас чередуются выставки, но так как я сейчас из дома не выхожу и их не вижу, то и говорить о них не стоит.

«Шумит» Петр Петрович (Кончаловский. - И. Д.), он человек талантливый, искусство любит!

Желаю Вам доброго здоровья и благополучия.

Мих. Нестеров».

«Дорогой Николай Михайлович!

Сердечно благодарю за поздравления и пожелания. Минувшие дни прошли шумно. Я все еще лежу в постели, писать трудно, и Вы извините меня за краткость письма - устаю.

Наш привет просим передать Нине Герасимовне.

Жму Вашу руку.

Мих. Нестеров.

«Дорогой Николай Михайлович!

Благодарю Вас, Нину Герасимовну, Ксению Георгиевну и Кирилла Держинских за добрую память, за «тост»… за любовь… благодарю за все.

Радуюсь, что Вам живется «ничего себе» там у себя «в беседке» (о ней уже не раз упоминалось в письмах).

Корженец. Фрагмент.

Мы живем по-старому, надеждами на скорое улучшение наших дел, а пока я полеживаю, похварываю и только.

Работаете ли Вы?

Пожалуйста, работайте не покладая рук: в этом наше - «все»… наше спасение.

Будьте здоровы и благополучны.

Мои Вам все шлют свой привет.

Я жму Вашу руку.

Мих. Нестеров.

Я прочел эти драгоценные строки.

Благородный, твердый, немного суровый встает образ учителя. Непреклонный, прямой до конца. Ведь последняя открытка написана за три месяца до смерти.

Нестеров для меня был все, - промолвил Ромадин, - и отец, и учитель.

Его слова были законом, его жизнь - примером служения искусству. Навсегда я запомнил напутствие, которое сказал он глубоким вечером перед моим отъездом из Москвы. Это была последняя встреча с Нестеровым. В квартире не топлено. Учитель сидел, укутавшись в плед…

«Талант - не удовольствие, - сказал он мне. - Талант - это тяжелая обязанность. За врученный вам талант отвечаете перед Россией».

… Киев. Конец июля 1970 года. Сегодня на улице Репина в Русском музее открывается выставка живописи Ромадина.

Часы перед вернисажем… Мерцает янтарный паркет.

Пустынно.

Принесли огромные букеты роз - белых, палевых, алых. Расставляют в вазах по залам. Розы отражаются в зеркале паркета.

Сам-то наконец ушел. Умаялся… Все дни все бегом, бегом, а ведь не двадцать лет, - говорит сотрудник музея.

На стенах десятки пейзажей.

До моего слуха явственно доносится тихая музыка природы - шум леса, пение ветра, щебет птиц…

Пляшут блики солнца в стеклах растворенных окон.

Зеленые ветви рябины горят тысячами рдяных звезд.

Ликует, шумит летний Киев.

Бегут, бегут минуты. Залы безлюдны.

Село Хмелевка.

Появляется Ромадин. Лицо темное, усталое. Взгляд пристальный, тревожно еще раз ощупывает каждое полотно. В руках простой карандаш. Он стремительно подходит к холсту и вмиг заделывает ему одному видимую точку - отлетела краска.

Поправляет обившуюся этикетку.

Он берет меня под руку и быстро подводит к маленькому полотну:

- «Село Хмелевка». Здесь пекли хлебы, растили хмель, варили брагу, готовили всякую снедь для Стеньки Разина и его ватаги. Вот там, за бугром, в протоке Волги, ставил атаман свои струги подальше от глаз царевых слуг. Густой лес на берегах укрывал буйную братию.

Солнце расцветило волжские просторы.

Село прилепилось к берегу великой реки. Село как село. Но как по-новому заговорил этот незамысловатый пейзаж в лучах старого сказания!

Много, много легенд таит в себе русская земля. И они звучат в именах озер, сел и рек.

«Река Царевна».

Половодье. Любимая тема художника. Зеленая пойма. В тихих водах плавают сиреневые, розовые облака, пушистые купы цветущих верб. Пейзаж написан будто с птичьего полета.

Впечатление, что и мы парим над зачарованным краем.

Здесь плыл когда-то Петр Первый. Искал пригодный северный путь для флота.

И вот именно тут его застигла весть о рождении дочери.

На радостях царь повелел наименовать реку Царевной.

Так гласит предание.

Мы будто летим над причудливо изрезанной островами поймой. Внизу одинокий рыбак. К небу тянется дымок костра. Еле дрожат ветки осин. Весна.

Гулко звучат наши шаги по пустым залам.

«Розовый вечер».

Зима. Скрипят полозья саней. Похрапывают косматые лошадки.

Бегут по розовому сияющему снегу лиловые тени.

На бледно-зеленом закатном небе румяная луна. Вечереет.

А ведь розовый - как горит? - спрашивает Ромадин. И вдруг вынимает белый листок.

В родных местах Есенина. Фрагмент.

Складывает его вчетверо. Обрывает один угол. Потом, загадочно улыбаясь, разворачивает бумажку.

Посреди листа - ровный кружок, размером с ноготь. Художник, продолжая улыбаться, подносит его к холсту и прислоняет к пылающему розовому снегу.

И… о, чудо! В белом оконце - шероховатая масляная краска сизого, почти серого цвета.

Ну как? - щурится Ромадин.

Я молчу. Много я слышал об опытах художника Крымова - великого мастера тона.

Он любил показывать ученикам светосилу в своих картинах. Зажигал спичку и подносил ее к полотну, сравнивая силу света огня и светосилу живописи. Но это было…

А сейчас я увидел новый чисто ромадинский предметный урок - как сложен истинный цвет в станковой живописи. Как порою глубок тон даже в кажущихся ярких и светлых местах. Как неуловимо сложен цвет.

Я подчеркиваю, станковой живописи в отличие от декоративной или монументальной живописи. Станковая живопись требует мастерства особого…

Цвет такой картины не имеет ничего общего с локальной открытой краской.

Колорит станковых полотен симфоничен. Он плод непрестанного труда и наблюдений.

Близится час вернисажа. Ромадин волнуется…

«Художник П.А. Федотов».

Зловещий кривой серп месяца заглядывает в темное полукружие окна. За маленьким мольбертом, согнувшись, сидит Федотов. Перед ним начатый холст.

Далеко за полночь, догорает свеча, а он, позабыв про все, пишет, пишет…

Огромная тень на стене повторяет движения руки мастера. Мерцающий, коптящий свет выхватил из мрака убогую постель, гипсовые пыльные антики, нехитрую утварь.

Неистовый Федотов пишет. Из прихожей доносится храп верного Коршунова. В этой нищете, хаосе и мраке рождается новая картина.

Вопреки нужде, голоду, наступающей тьме…

Правда, художник будет сломлен, его ждут безумие и смерть… Но вечно будут жить его творения. Таким мы видим его на картине Ромадина.

Художник П. А. Федотов.

Станковая живопись.

Александр Иванов, Федотов, Суриков, Серов, Левитан. Каких нечеловеческих усилий требует она порою от художника! Отдачи целиком, без остатка, без компромиссов.

Но зато какое истинное счастье, какое полное удовлетворение дарит она творцу!

«Умба-река».

Свинцовая, синяя, злая. Белопенная. Она ярится не зря. Трудно преодолеть пороги на пути к Белому морю. А море рядом. Ревет река, ворочает огромные валуны, грохочут камни. Ветер гнет ель, срывает клочья пены с гребней волн. На берегу село Умба. На высоком крутояре сосновый лес.

Дикие места, - произносит подошедший Ромадин. - Медведей полно, а волков вот нет.

«Лесное озеро».

Седые лапы елей раскинулись над темным стеклом воды. Густое зеленое кружево дремучего леса манит побродить по чаще, послушать шепот Берендеева бора.

Какого здесь зверья только нет! Из них рысь самая опасная. Не считая Топтыгина… А посмотри, какие ели разные. Как горит рябинка. В подлеске - липка, ольха. Когда писал этюд, надо мною все носилась белка. Дразнила, цокала.

… Многие большие русские живописцы писали бор. Виктор и Аполлинарий Васнецовы, Нестеров, Шишкин. Каждый по-своему.

И у Ромадина свой особенный язык.

Никто, как он, не умеет, сохраняя лирическое состояние, превосходно чувствуя живописную среду, так ювелирно писать интимные детали, столь характерные для природы России.

Посмотрите на золотой дождь листьев, на огоньки куста рябины, на колючую хвою елей.

Мы продолжаем свой путь по залам.

«У сельсовета».

Ночь. Пепельный лунный свет растворил синюю темень. У заснеженной избы сельсовета - двое розвальней.

Понурые лошадки замерзли.

Им давно пора быть в теплом стойле. Но хозяева заседают. Видно, у них дела неотложные.

Горят бледно-желтые окна. Поскрипывает снег под копытами коней…

Переливаются, мерцают звезды в ночном небе.

Лесное озеро.

Видишь, вон звезда упала. Это Вечность… - промолвил Ромадин. - Разные бывают состояния у человека и у природы тоже. Вот одна из моих любимых картин…

Лицо его, безмерно усталое, становится добрым, мелкие морщины на лбу вдруг разглаживаются.

«Весенний воздух».

Керженец. Половодье. Залило лес. У маленького острова бортник, долбленный из осины.

На нем приплыл художник.

Вот он сидит под огромным зонтом и старательно пишет. В картине разлита неописуемая благодать. Влажный воздух трепещет в лучах весеннего солнца.

Какое счастье бродить по России, видеть прекрасный мир. Работать, писать и пытаться донести эту красоту людям… Правда, не все принимают это.

Вот на днях мне сказал один деятель:

«Нет у вас тематики, товарищ Ромадин».

Ну, что ж поделаешь.

Глаза мастера стали печальными. Глубокие морщины собрались у переносья. Не первый раз он слышал такие вот речи.

Ромадин - станковист.

Это весьма ординарное в недавнем прошлом качество ныне обретает новое существенное звучание.

Дело в том, что сегодня у некоторых художников утрачен вкус к станковой живописи.

Они предпочитают ей живопись декоративную, обобщенномонументальную.

Спору нет, и эта форма художества может быть прекрасной.

Но почему вдруг снова возникли разговоры об отмирании станковой живописи, об ее якобы несовременности?

Небольшие полотна Ромадина. Манера его письма, тонкая, валерная, присущая только станковой живописи, почитаема не только искушенными ценителями искусства, но и массовым зрителем.

«Помилуйте! - может воскликнуть строгий критик. - К чему вы призываете? Ромадин - станковист. Ну и бог с ним! Такими были Саврасов и Куинджи. Его мотивы пейзажей встречались у Шишкина и Рылова. Где же новь?»

Однако, несмотря на «старомодность» Ромадина, мне бы хотелось подчеркнуть современность и гражданственность его лиры.

У сельсовета.

Потому что именно сегодня особенно дорого и необходимо искусство, воспевающее природу, воспитывающее в людях любовь к прекрасному, к Родине, к ее нивам и рощам, озерам и лесам.

В почвоведении (да простят меня за откровенный прозаизм) есть понятие эрозии - выветривания.

Это не только явление природы.

Явление эрозии, то есть выветривания, весьма типично и для процессов, происходящих в современном искусстве и культуре Запада, где эрозия прекрасного стала бичом времени, проклятием XX века.

Разрушение, выветривание прекрасного, культ уродства, жестокости, цинизма приводят к потере любви к красоте, к жизни, к природе, к Родине.

Так происходит самая страшная из эрозий - эрозия духа.

Это - явление эпидемическое…

Пора вернуться к живописи.

К великому счастью, корни реалистических традиций в нашем искусстве достаточно крепки и есть все основания предполагать новый взлет станковой реалистической живописи. Этому порукой работы талантливых мастеров на выставках.

В мире искусства, как, впрочем, и во всем огромном мире, происходит ожесточенная борьба добра и зла, света и тьмы, прекрасного и уродства.

И вот поэтому такие, с первого взгляда мирные и, казалось, почти старомодные пейзажи Ромадина оказались весьма современными, боевыми средствами ведения большой битвы за Человека, за Прекрасное, против распада и цинизма.

Таково призвание истинного искусства.

Такова тяжелая обязанность таланта!

Николай Ромадин бесконечно крепок в своей «узловой завязи», в своей горячей, возвышенной любви к Родине, к ее прекрасной, величественной природе.

В пейзажах живописца горят бледные зори северных белых ночей, пылают багровые закаты в могучих сосновых борах, полыхают алые костры пастухов, мерцают холодные звезды в бездонном небе, бурлят неуемные разливы могучих рек.

Русь… исконная, чистая, гордая.

Прозрачные глаза реки Царевны, васильковые рассветы, золотые полдни, глухой топот коней в ночном, кружевная вязь молодых березовых рощ, прелесть рдеющих кустов спелой рябины.

Особой, ромадинской прелестью, волшебной, одним им найденной тайной веет от всех его полотен.

И не в особой мудрености мотивов секрет очарования музы Ромадина.

Бесхитростна, напевна лира живописца, но в ней вся не передаваемая словами бездна поэзии, искренняя любовь и восторг познания. Верным сыном, ищущим, истово собирающим и запечатлевающим дорогие приметы лика матери Родины, хозяином своих излюбленных мест гордо шагает по отчей земле Николай Ромадин, порывистый, неуемный…

Взгляните на холсты художника Ромадина.

Всмотритесь, и перед вами откроется море поэзии… Искрится, переливается драгоценными камнями звезд Млечный Путь. Залег он через все небо, и мириады светил мерцают, озаряя путь поэту, художнику - вечному скитальцу…

То мы зрим свинцовые буруны богатырских наших рек, в которых ярость и доброта, сила и нежность; то глядимся, словно в заколдованное зеркало, в тихие заводи лесных озер, обрамленных тонкой паутиной хрупких ветвей со сполохами редких соцветий.

… Смяты подушки, сброшено одеяло, догорает лампа, пепельная, холодная заря глядит в окно. «Бессонница»… В этом холсте - пронзительная грусть, одиночество и раздумья поэта-живописца.

… Багряная прелесть весеннего вечера, розовые, пунцовые лучи зари скользят по ажурному сплетенью тонких ветвей, холодные голубые, сиреневые тени бегут по талому снегу, где-то высоко в золотистом предзакатном небе тает пунцовая тучка…

«Есенинский вечер».

Он напоен какой-то особой, звучащей тишиной, в которой и затаенная печаль, и негромкая радость ожидания чего-то неведомого, желанного… Вся сложность и многогранность метафорического поэтического строя скрыта в этом пейзаже-монологе.

Есенинский вечер.

Великое умение слушать и запоминать музыку пейзажа и воплощать ее в пластически совершенных образах - удивительное свойство ромадинского таланта. Всмотритесь в белоснежное раздолье его зимних полотен, и вы услышите всю полифонию, всю единственную по своей мощи музыку морозных необъятных просторов, где и пение озорного ветра, и скрип полозьев, и звон бубенцов лихой тройки. Русь…

Страна, которой нет равной по неохватности приволья, по высоте бирюзового звонкого неба, по исполинской мощи неспешно плывущих белопарусных облаков, и все это колдовское движение заключено в поэмах-холстах Ромадина. Глядя на них, начинаешь понимать его личное прочтение непостижимой по тонкости и силе гоголевской лирики, гоголевского ощущения Родины.

Порою перед пейзажами Ромадина меня не покидает ощущение полета, парения над просторами России - так поразителен магический кристалл фантазии мастера, заставляющий нас на миг стать птицей и увидеть мир по-иному, воспарить вместе с живописцем и окинуть взором всю непостижимую красу земли нашей, еще острее ощутить горячую приверженность к Отчизне.

Песня Ромадина поистине безбрежна.

В ней и нетронутая, девственная зелень майского перво-цветья, и чарующие теплые огни декабрьских вечеров, когда лиловое безмолвие вдруг обретает человеческое звучание обжи-тости и душевности.

Невероятны по своей проникновенности и сложности ощущения ромадинских интерьеров - то огненно-густых с глубокими тенями, то серебристо-светлых и певучих, располагающих нас к грезе, к прочтению по-новому строк Тютчева, Фета, самого Пушкина…

Желание понять поэзию, прочесть поэзию наших великих поэтов достигается Ромадиным не сходством сюжетным, не попыткой писать внешне похожий жанр.

К этому лирическому состоянию нас зовет колорит, живописный ряд полотен мастера ассоциации, метафоры - вот стихия художника, и мы невольно попадаем в плен его таланта, мощного и тонкого, мудрого и по-детски восторженного.

Никакой иллюстративности!

Только мир высокой поэтики - вот грани ромадинского дарования, столь не схожего ни с кем.

Живописец Ромадин возвращает нам, городским жителям, первозданную прелесть природы.

И мы получаем редкое наслаждение, любуясь пейзажами Ромадина, ощущаем шелест весенней листвы, вдыхаем горький запах дыма осенних костров, любуемся многоцветьем пряных душистых лугов и пушистым инеем, украсившим кружевным убором белоствольные березы.

Глядя на полотна художника, мы невольно приобщаемся к поэзии русского пейзажа, вспоминаем бессмертные строки Пушкина, Тютчева, Есенина, Тургенева, Гоголя, Толстого, Чехова, слышим прекрасную музыку Глинки, Чайковского, Рахманинова, словом, мы прикасаемся к исконным корням нашей русской древней культуры.

Но Ромадин - дитя своего века.

Было бы неверно представить живописца иноком, бродящим по лесной глухомани и не видящим стремительных изменений облика нашей земли, гудящей от строек, грохота стальных путей, не замечающим новых кварталов старых городов.

Николай Михайлович - сверстник и современник Дейнеки, Пименова, Нисского, мастеров, показавших в своих картинах преображенный лик страны.

Ромадин избрал благородную и трудную стезю - воспеть вечную красу нашей Родины, и мы сегодня с особой остротой чувствуем необходимость сохранности заповедной природы, дающей человеку здоровье, духовную свежесть и силу, саму жизнь…

Нам очень нужны истинные картины, картины-вехи, художественно осмысливающие грандиозные изменения нашей страны, но это никак не отрицает воспитания в нашем многомиллионном зрителе высокого чувства ощущения красоты, любви и уважения к нашему национальному богатству - лесам, полям, озерам, рекам, - выраженного в небольших станковых полотнах с таким интимным и духовно близким каждому сердцу именем - пейзажи Отчизны.

НИКОЛАЙ ЕЖОВ 10 марта 1939 года в Москве открылся XVIII съезд ВКП(б). Резкой критике на нем подверглись так называемые перегибы во время «чисток» в партии, был поставлен вопрос «о нарушениях социалистической законности в правоохранительных органах».С докладом по этому

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ГЕ (1831–1894)«Картина – не слово, – говорил Ге. – Она дает одну минуту, и в этой минуте должно быть все, а нет – нет картины».Творчество Ге проникнуто страстным протестом против угнетения и подавления человеческой личности. Образ страдающего человека,