Орнаментальная проза. Рассказы ю

10.02.2019

Несогласованные определения, выраженные косвенными падежами существительных (чаще с предлогом) , обособляются, если подчеркивается выражаемое ими значение: Офицеры, в новых сюртуках, белых перчатках и блестящих эполетах, щеголяли по улицам и бульвару. Несогласованные определения могут стоять и перед определяемым существительным: В белом галстуке, в щегольском пальто нараспашку, с вереницей звездочек и крестиков на золотой цепочке в петле фрака, генерал возвращался с обеда, один. Обычно обособляются подобные несогласованные определения:
если относятся к собственному имени: Саша Бережнова, в шелковом платье, в чепце на затылке и в шали, сидела на диване; Русый, с кудрявой головой, без шапки и с расстегнутой на груди рубахой, Дымов казался красивым и необыкновенным;
если относятся к личному местоимению: Я удивляюсь, что вы, с вашей добротой, не чувствуете этого;
если отделены от определяемого слова какими-нибудь другими членами предложения: После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье, с черной сеточкой на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели на нее;
если образуют ряд однородных членов с предшествующими или последующими обособленными согласованными определениями: Я увидел мужика, мокрого, в лохмотьях, с длинной бородой.
Часто обособляются несогласованные определения при названиях лиц по степени родства, профессии, занимаемой должности и так далее, поскольку благодаря значительной конкретности таких существительных определение служит целям добавочного сообщения: Дед, в бабушкиной кацавейке, в старом Картузе без козырька, щурится, чему-то улыбается.
Обособление несогласованного определения может служить средством намеренного отрыва данного оборота от соседнего сказуемого, к которому он мог бы быть отнесен по смыслу и синтаксически, и отнесения его к подлежащему: Бабы, с длинными граблями в руках, бредут в поле.
Обособляются несогласованные определения, выраженные оборотом с формой сравнительной степени имени прилагательного (часто определяемому существительному предшествует согласованное определение) : Сила, сильнее его воли, сбросила его оттуда.
При отсутствии предшествующего согласованного определения несогласованное определение, выраженное сравнительной степенью прилагательного, не обособляется: Зато в другое время не было человека деятельнее его.
Обособляются и отделяются при помощи тире несогласованные определения, выраженные неопределенной формой глагола, перед которой можно без ущерба для смысла поставить слова а именно: Я шел к вам с чистыми побуждениями, с единственным желанием - сделать добро! Если такое определение стоит в середине предложения, то оно выделяется при помощи тире с двух сторон: Каждый из них решал этот вопрос - уехать или остаться - для себя, для своих близких. Но если по условиям контекста после определения должна стоять запятая, то второе тире обычно опускается: Так как оставался один выбор - потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее

Орнаментальная проза. Творчество Бориса Пильняка

В контексте творческих исканий советской повествовательной прозы 20-х годов особое место занимает «орнаментализм», определяемый иногда как ритмическая, поэтическая или динамическая, а так же «рубленая» проза. Родоначальниками этого направления в русской литературе явились А. Белый и А. Ремизов. Для орнаментальной прозы характерны следующие повествовательные и стилевые особенности:

а. повторы (лексические, синтаксические и др.).

б. ритмизация.

в. образная насыщенность, активная символизация и метафоризация. Орнаментальная проза создала оригинальную «орнаментальную» метафорику, от которой и взяла свое название.

г. монтажные принципы композиции, фрагментарность, «бессюжетность», хаотичность повествования.

е. деперсонализация характеров. Герои выступают как носители идей, тем, точек зрения.

ж. установка на эстетическую активность слова, словесное экспериментаторство вплоть до косноязычия.

В 20-е годы представителями орнаментализма являются Б. Пильняк, Артем веселый, Всеволод Иванов, Исаак Бабель, Л. Леонов, А. Малышкин, Ник. Никитин и другие. Писатели-орнаменталисты создали своеобразную модель отношений между человеком и миром, выработали стиль, соответствующий динамике эпохи и связанному с ним отсутствию единой системы взглядов на окружающую человека действительность. Орнаментализм представляет собой отход от традиционного реализма и принадлежит к так называемой «неклассической прозе».

Наиболее ярким представителем орнаментализма является Борис Пильняк (1894-1938). По словам В. Шаламова, «имя Пильняка было самым крупным писательским именем 20-х годов». Г. Струве определил его как «ключевую фигуру советской литературы». «Знак Пильняка, – писал критик 20-х годов В. Гофман, – оказался в известном смысле, знаком эпохи, знаком истории». Творчество этого писателя было на долгие годы вычеркнуто из истории русской литературы, и многие его произведения относятся к «возвращенной литературе» («Повесть непогашенной луны»). «Возвращенная литература» – условное обозначение произведений, не допускавшихся в советскую печать и опубликованных в СССР в период перестройки (в основном во второй половине 80-х годов). В 30-е годы наряду с А. Платоновым и М. Булгаковым Б. Пильняк подвергся яростной травле, ибо в своих произведениях раскрыл бесчеловечную суть современной ему тоталитарной системы.

Борис Андреевич Пильняк (настоящая фамилия Вогау) родился в 1984 году в Можайске Московской губернии. Отец писателя был сельским ветеринарным врачом, мать принадлежала к старинному купеческому роду. Детство Пильняка прошло в уездных городах московской губернии (Можайске, Богородске, Коломне) и в Саратове. Впечатления от уездной жизни впоследствии нашли отражение во многих произведениях Б. Пильняка. Особенно много он писал о Коломне. Именно этот город стал одной из важнейших смыслообразующих мифологем в его творчестве, стал основой «картины России», созданной в 1910 – начале 20-х годов. Коломна выступает под разными названиями – «Колымень-город», «Ордынин город», Росчиславль.

Началом своей литературной деятельности Пильняк считал 1915 год. Именно в этом году возник псевдоним писателя, от названия хутора Пильнянка («пильнянка» – местное название лесоразработок) в Харьковской губернии, где он гостил в октябре 1915 года у своего дяди Савинова, художника и реставратора церковной живописи.

Исследователи выделяют в творчестве Пильняка три этапа:

I – период с 1918 по 1922 год (сборники рассказов «С последним пароходом» (1918), «Былье» (1920), «Метель» (1921), «Белый год» (1922));

II – период НЭПа вплоть до года великого перелома – 1929 («Мать-мачеха» (1922), «Машины и волки» (1924), «Повесть непогашенной луны» (1926), «Мать сыра-земля» (1927), «Красное дерево» (1929)). Повесть «Красное дерево» наряду с «Повестью непогашенной луны» сыграла роковую роль в судьбе писателя. Эти произведения инкриминировали ему в обвинительном заключении 1937 года;

III – период, с 1930 по 1937 год, когда литературный путь Б. Пильняка обрывается (романы «Красное дерево», «Созревание плодов», книги очерков «О’кэй» и «Таджикистан»).

Поэтика раннего рассказа Б. Пильняка близка импрессионистической манере письма Б. Зайцева. Не случайно эпиграфом к сборнику «С последним пароходом» стали слова из рассказа Б. Зайцева «Земная печаль»: «И все же безмерно жаль земного». Этой цитатой Б. Пильняк указал на линию своего литературного родства. Рассказы этого сборника отличает тонкий лиризм в изображении человеческих переживаний. Сюжет в них ослаблен, как правило, взят из жизни и восходит к какому-либо случаю, происшествию, переживанию, имевшему место в действительности. Героями рассказов являются обычные, ничем не примечательные люди, по большей мере уездные интеллигенты. Писатель сосредоточен на передаче их переживаний, их индивидуального мироощущения. Ранние рассказы Пильняка исполнены чувством завороженности природной жизнью; жизнь человека подчинена биологическим ритмам, природному круговороту. Автор акцентирует внимание на биологическом, инстинктивно-бессознательном начале жизни, считая его главным по сравнению с социальной жизнью.

Идея доминирования природного над социальным лежит в основе сборника «Былье» (13 рассказов). В этих рассказах Б. Пильняк утверждает «Языческое приятие жизни, что миром правят не идеологические формы («было сотни религий, сотни этик, сотни наук, сотни философий»), а природное естество, вселенский закон рождения и смерти. Идеологические формы существования человека изменяются, но неизменным остается инстинкт Жизни: «Все родят, и вика, и рожь, и моллюск там какой-нибудь и – человек». А тот, кто нарушает этот установленный природой закон, обречен на тоску и одиночество. В своем языческом утверждении природного могущества Пильняк заходит в крайности, предлагая заменить христианскую Пасху, «праздником великой Блудницы». 21 марта 1915 года в день Пасхи он написал, делясь своими размышлениями с редактором альманаха «Жатва» А. Альвингом: «Такой природа создала самою себя, что весной она нарождается, живет летом, замирает осенью и умирает зимой. В жизни человеческой два изначала – Рождение и Смерть, Весна и Осень октября. И в природе Рождение и Смерть прекрасны! Для меня христианство – немая грамота, не нужная мне, ничем не связанная со мной и далекая от меня. И христианская наука, как память страдания Христа – не нужна мне. Но люблю я Пасху язычески, как великий весенний праздник великой Блудницы, зажигающей кровь в жилах! И с ней, с Блудницей этой, мне хочется поздравить вас Арсений Александрович».



В сборниках рассказов «С последним пароходом» и «Былье» выявляется центральная антимония всего последующего творчества Б. Пильняка – антимония жизнь – смерть – две силы, правящие миром. Писатель при изображении природного мира применяет прием антропоморфизации . Так в рассказе «Над обрывом» антропоморфизации подвергаются чувства и переживания птиц – героев рассказа. Автор повествует об истории встречи, любви и разрыве отношений между двумя лесными птицами – самцом и самкой. Благодаря антропоморфизации в рассказе возникает эффект символического параллелизма между миром природы и человеческой жизнью, в основе которых лежит единый закон – инстинкт продолжения рода . В рассказе «Поземка», применяя тот же прием, Пильняк повествует о судьбе вожака волчьей стаи.

В рассказах «Смертельное манит» Б. Пильняк показывает, что жизнь человека по сути своей мало, чем отличается от жизни зверя. Героини рассказов – Алена и Марина – живут в соответствии с биологическими ритмами: любят, рожают, и это их главное жизненное предназначение. При этом в описании внешности героинь автор подчеркивает их естество, их томление по земному, физической любви, выявляя их соприродность тому инстинктивно-природному миру, частью которого они являются.

Подчеркивая могущество инстинктивно-бессознательного начала жизни, Б. Пильняк, однако, показывает, что человек не сводится лишь к своей «природности». Он включен в социальный универсум и тем самым оказывается разделенным между природным и социальным, между телом и духом. Писатель постоянно ставит своих героев перед выбором между биологическим законом (инстинктом) и законом Божьим (нравственными, моральными нормами), между сознательным и бессознательным, между приверженностью традициям и приятием нового, в частности революции.

Современные Пильняку критики отметили своеобразие его стиля, сформировавшегося под влиянием писателей «новой школы»: Б. Зайцева, А. Ремизова, А. Белого. Критик Лутохин писал в 1920 году: «Он любит русский быт, фольклор, хорошо знает московские закоулки, далекую провинцию. Здесь он напоминает Печерского, Ремизова, Замятина. Но это сродство, а не подражание. У Пильняка свои слова, свой ритм, свои темы. У него какой-то особенно четкий рисунок и тонкая мысль подлинного модерниста». Горький считал Б. Пильняка подражателем А. Ремизова и А. Белого, отказывая ему в оригинальности. Среди важнейших черт писательской манеры Б. Пильняка, критики выделяли «эскизность», «отрывочность», которые создают впечатление случайных заметок, вписанных в записную книжку без всякого разбора. При этом фрагментарность повествования, выведение сырого, необработанного материала расценивалась как осознанная эстетическая позиция писателя. Поэтика фрагмента была характерной для литературы 20-х годов, направленной на динамическое отражение меняющейся реальности.

Ведущие темы творчества Б. Пильняка, характерные особенности его стиля наиболее ярко проявились в одном из самых известных его произведений – в романе «Голый год», написанном в 1920 году и впервые изданном в1922.Он вызвал оживленную дискуссию и сделал имя писателя известным. Этот роман является образцом орнаментальной прозы. В переработанном виде он включил в себя рассказы из сборника «Былье».

Черты «орнаментализма в романе:

1. отсутствие единого сюжета;

2. отказ от фабулы и традиционных романных характеров, их деперсонализация;

3. принцип монтажа, совмещение, «склейка» разнородных в тематическом и стилевом направлении «кусков» повествования;

4. принцип повтора;

5. отсутствие единой ценностной позиции, которая могла бы быть идентифицирована с авторской:

6. метафоричность, символическая ассоциативность образов;

7. использование графизмов, документов, цитат, текстов объявлений, анекдотов, заговоров, частушек, то есть внелитературных элементов.

Созданная в романе модель мира близка к картинам отношений человека и мира, воспроизводимых писателями-авангардистами. По мнению многих критиков Б. Пильняк создал новую разновидность жанра романа, «одну из возможных моделей литературного произведения европейского авангарда».

Критик А. Рашковская выделила в романе две основные тенденции. На уровне содержания – стремление к постижению инстинктивно бессознательного начала жизни, вскрытого революцией (тема революции одна из главных в романе). На уровне формы – поиски новых путей воплощения романного замысла, порывающего с традицией сюжетного повествования и развивающего принципы «симфонизма» и орнаментализма, намеченные А. Белым и А. Ремизовым.

Критиками роман был назван первым откликом на революцию. Главное место действия город Ордынин. В центре внимания автора – жизнь и жители уездного города в революционные годы. Пильняк воспроизводит картину жизни российской провинции переломленной революцией. Российская действительность предстает в романе через восприятие различных персонажей, но все эти изображения связаны едиными лейтмотивами: Россия – революционная метель. Мотив метели сыграет у Пильняка ведущую роль. Метель – символ революции. Россия революционная – это анархия, голод, бесправие, болезни: тиф и сифилис. Пильняк использует внутреннюю форму слов (метель – от мести, выметать, метель – от мястись, приходить в смятение). Отсюда возникает многозначность слова метель – символ революции как стихии и одновременно чего-то нового, сметающего на своем пути старый уклад жизни. Одной из тем романа является столкновение России новой со старинной, с трудом поддающейся перековке.

Герои романа – представители разных социальных классов: купечество, дворянство, мещанство, духовенство. Впервые в художественной прозе появились здесь «люди в кожаных куртках» – большевики. Особое место занимает традиционная для русской литературы тема умирающих дворянских родов. На материале истории семьи князей Ордыниных Б. Пильняк показывает вырождение и распад дворянства.

Революция показана как разрушительная стихия, как проявление бунтарства и анархизма, заложенных в русской душе. «Революцию понял как бунтарство; Октябрь увел Русь к XVII веку. Никакого Интернационала нет, а есть национальная мужицкая революция, изгнавшая все наносное» (Фурманов). Пильняк обращается к национальным истокам русской революции, аккумулируя национальные легенды, мифы, например, миф о Степане Разине (с. 101). Покажется, что, не смотря на социальные изменения, неизменной остается биологическая основа жизни, природные законы: Люди любят друг друга, совокупляются, рожают. Пильняк слишком большое внимание уделяет именно инстинктивно-бессознательным проявлениям жизни, за что критики нередко упрекали его в натурализме и бытописательстве. Тип романа соответствует динамике истории; он создает впечатление осколочности, распадения привычных связей.

Экспериментальным по форме и содержанию явился роман Б. Пильняка «Машины и волки» (1924). Считается, что этим романом Пильняк опередил «Фальшивомонетчиков» А. Жида и «Контрапункт» О. Хаксли. «Машины и волки» – это образец так называемого автотематического романа, романа, в котором доминирующую роль играют рефлексии на тему самого процесса писательской работы, принципов и методов конструирования данного произведения, потенциальных судеб героев и возможных разрешений конфликтов. В романе этого типа автор сам анализирует свою работу и подробно описывает и объясняет структуру своей книги, заставляя читателя стать как бы участником творческого процесса.

Одним из самых совершенных произведений в творчестве Б. Пильняка исследователи по праву считают «Повесть непогашенной луны» (1926). Первую публикацию этой повести в 1926 году в журнале» Новый мир» можно считать несостоявшейся, так как номер был сразу конфискован. В России она была опубликована только в 1987 году в журнале «Знамя». Повесть стала одной из причин травли Б. Пильняка, организованной в 1929 году после публикации в берлинском издательстве «Петрополис» повести «Красное дерево». Некоторые исследователи именно с этим произведением связывают начало нового этапа в творчестве Б. Пильняка. В «Повести непогашенной луны» автор показал механизм зарождения тоталитарного режима, и поэтому современные исследователи относят ее к литературе «ранней социальной диагностики советского общества». По словам А. Латыниной Б. Пильняк написал повесть «о политическом убийстве, о человеке бессильном противостоять приказу». Писатель раскрыл бесчеловечную суть тоталитарной системы, в рамках которой, как заметил один из критиков, «приглашение на казнь отклонить психологически невозможно». Главный герой повести – командарм Гаврилов, человек, как его характеризует автор, имя которого сказывало о героике всей Гражданской войны, о тысячах, десятках и сотнях тысяч смертей, страданий, калечеств, холода, голода, гололедиц и зноя походов, о громе пушек, свисте пуль и ночных ветров (80). «Это был человек, имя которого обросло легендами войны, полководческих доблестей, безмерной храбрости, отважества, стойкости. Это был человек, который имел право и волю посылать людей убивать себе подобных и умирать». Неожиданно Гаврилов получает приказ покинуть армию. Ему предлагают лечь на операцию. Гаврилов понимает, что это операция не нужна ему, ибо чувствует себя здоровым. Однако после беседы с неким «негорбящимся человеком из дома № 1» даже сама мысль об отклонении операции становится недопустимой. Гаврилова оперируют. Но после операции врачам становится ясно, что эта операция была не нужна. Гаврилов умирает под операционным ножом. Его усыпляют хлороформом. А, обнаружив, что язвы у него нет, о чем свидетельствует белый рубец на желудке, живот больного экстренно зашивают. Но поздно, ибо Гаврилов отравлен обезболивающей маской. Для отвода подозрений «заживо мертвого человека» кладут на несколько дней в операционную палату.

Гаврилов, старый солдат революции, который сам посылал тысячи людей умирать, «завершение военной машины, предназначенной убивать» сам становится ее жертвой. Главный конфликт повести, столкновение зарождающейся тоталитарной системы, олицетворенной негорбящимся человеком, и личности, попавшей в орбиту этой системы. Пильняк провидчески распознал механизм подчинения, порабощения личности в условиях тоталитарной системы. Современники писателя увидели в повести политические аллюзии, в частности аллюзию смерти в 1925 году на операционном столе военкома М. В. Фрунзе; по свидетельству историков, его смерть была инспирирована Сталиным. В предисловии Пильняк просит не усматривать во Фрунзе и Сталине прототипов персонажей его повести. Однако это уведомление выглядит как подсказка читателю, приглашение именно к такому, историко-политическому прочтению.

Современные исследователи выходят за пределы политической трактовки повести, стремясь прочитать ее в контексте общей эстетической концепции писателя, связанной с особой значимостью биологического начала. В произведении исследуются социально-психологические предпосылки одного из этапов исторического развития страны, которое совершается по законам насилия над органикой жизни и имеет истоки еще в петровской эпохе. Структура повести включает в себя мотив возмездия. Писатель раскрывает закономерность гибели Гаврилова, который понес кару за совершенное им насилие, за нарушение природного органического процесса. Пильняк показывает, что тот, кто убивает, и более того, возводит убийство в систему, не уйдет от возмездия. Луна в повести – символ зарождения жестокой тоталитарной системы, в условиях которой психологически невозможно отказаться от приглашения на казнь.

А. Грин и его проза как проявление творческого эскапизма в идейных и художественно-эстетических исканиях 20-х гг.

Фигура А. Грина (1880-32) стоит особняком, занимает уникальное место) не только в творческих исканиях 20-х гг., но и в дореволюционной прозе. Произведения этого писателя в течение долгого времени не пользовались расположением критиков. Дореволюционные гриновские рассказы чаще всего рассматривали как эпигонские сочинения, представляли их в качестве подражательных образцов западноевропейской литературы. В послереволюционное десятилетие, когда в значительной мере закладывались основы нового мировоззрения, созвучного революционным преобразованиям общества, антигриновские настроения еще более усилились. Писателя часто упрекали в антиисторизме, антисоциальности. В 30-е гг. отношение несколько изменилось. Гриноведение пополнилось новыми исследованиями, в которых оценка творческого наследия писателя стала более непредвзятой и объективной. Однако со второй половины 40-х гг. антигриновская волна вновь вернулась. В худших традициях вульгарного социологизма были написаны две статьи, в которых в единый узел оказались стянуты все основные негативные трактовки творчества писателя предшествующего времени (одна из них - В. Важдаев «Проповедник космополитизма: Нечистый смысл «чистого искусства» А. Грина). Эти статьи и послужили теоретической мотивировкой исключения Грина из фонда советской литературы. С 1946 г. издание гриновских произведений прекратилось. Вновь они вернулись к советскому читателю только в 1956 г., с которого начинается так наз. «оттепельный» период. Грин обрел довольно большую популярность. В 60-е гг. он превратился в одного из самых издаваемых в СССР авторов, став кумиром молодых читателей. В 60-80-е гг. гриноведение развилось в отдельную, серьезную спецдисциплину. Среди наиболее известных гриноведов – В. Е. Ковский, Л. Михайлова, Н. А. Кобзев. Интересным является тот факт. Что именем Грина названа одна горная вершина и открытая астрономами звезда. Много исследований о творчестве писателя сделано за рубежом.

Несмотря на грубые, антиэстетические трактовки, данные социологическим литературоведением творческой позиции Грина, в них есть, если можно так выразиться, некоторый отсвет истины, только истины искаженной, вульгарно извращенной в угоду господствующей идеологии. Как справедливо отмечает В. Е. Ковский, «Грин являет в русской литературе советской эпохи уникальный пример творческого эскапизма (в пер. с англ. Бегство от жизни, замыкание в самом себе): он не участвует в лит. Борьбе, не примыкает ни к одному из эстетических направлений, течений или группировок, которыми столь обильны были «серебряный век» и 20-е гг, не откликается на … требования актуальности и современности художественных произведений». Это ярко выраженный писатель-одиночка, своего рода творческий отшельник, живущий сугубо в созданном им самом мире – Гринландии. Так исследователи называют обобщенный хронотоп гриновской прозы. Гринландия – это вымышленная страна со своей собственной географией, из которой ныне всем знакомы Лисс, Гель-Гью, Зурбаган.

Нужно сказать, что и как человек Грин многим казался странным, очень замкнутым и одиноким, живущим очень отчужденно, как бы вне основных интересов и социальных пристрастий своего времени. В 1924 г. писатель переехал из Петербурга сначала в Феодосию, а затем в маленький городок недалеко от нее – Старый Крым. Именно в период крымского отшельничества им были созданы все наиболее значительные (за исключением «Алых парусов») произведения: романы «»Блистающий мир», «Золотая цепь», «Бегущая по волнам», «Джесси и Моргиана», «Дорога никуда».

Одни из наиболее примечательных основ гриновской романической эстетики – чудесное, прекрасное, фантастическое , а также категории добра и зла. Так, феерия «Алые паруса» (1921) – это по сути развернутый писателем образ-концепция чуда, творимого собственными руками.

В основе идейного смысла романов «Блистающий мир» и «Бегущая по волнам» лежит категория фантастического. Грина относят к числу основоположников современного fantasy. А роман «Джесси и Моргиана» - это, по существу, произведение о поединке добра и зла, прекрасного и безобразного в природе, душе и жизни человека.

Грина относят к неоромантикам, усматривая истоки его метода в творчестве Эдгара По, Стивенсона. Основной пафос его романов – лирико-романтический.

Прозу Грина отличает углубленный психологизм, связанный со сферой подсознания, необъяснимыми, порой мистическими состояниями души.

Варламов А.Н. Александр Грин. – М.: Мол. Гвардия, 2005. – 452 с.: ил. – (Жизнь замечат. людей: Сер. Биогр.; Вып. 919).

Говоря о жизненном пути Александра Грина, надо признать, что по-настоящему христианской была не жизнь его и не литература …, но смерть, однако для христиан именно кончина имеет особенное значение.

По воспоминаниям Нины Грин, «он умирал без ропота и кротко, никого не проклиная и не озлобясь».

Нина Грин, жена писателя намного пережила мужа, она много сделала для сохранения памяти о нем. Написала мемуары. Несмотря на сопротивление властей (Нина Грин отсидела в ГУЛАГЕ) добивалась, чтобы в доме, где последнее время жил писатель, был открыт мемориальный музей. Нина Грин завещала похоронить ее вместе с Грином. Но ее завещание не было исполнено, и тогда ее перезахоронили тайно. В течение более чем десятилетия она была женой Грина, человека, с которым было довольно нелегко: алкоголизм, частое безденежье, одиночество в литературной среде. А за плечами непростая жизнь, наполненная скитаниями, борьбой за признание, тюрьма. Грин создал целый художественный мир – Гринландию. Его часто упрекали в подражательности (за писателем закрепился имидж иностранца русской литературы), многие собратья по перу не принимали его всерьез. В конце 1920-х гг. произведения писателя почти не издавали, считая их несозвучными духу нового времени. Грин и до революции как бы выпал из той духовной эпохи, в которой жил. Он почти не вписывается в типичные веяния, тенденции Серебряного века)богоискательство, сектантство, эротизм, декадентство и ин.). Грин всегда был подчеркнуть индивидуален, немоден, даже нарочита антимоден. Он никогда не изменял своей манере, оставаясь самим собой.

«В судьбах Грина и Пришвина, несмотря на пропасть различий, много общего: изгнание за дурное поведение из школы, революционная деятельность в молодости, тюрьма (очень тяжело пережитая), следующие а ней разочарование и отказ от революционных идей, скитания, поздний приход в литературу, полупризнание в литературе Серебряного века, «народобоязнь» в революцию, стремление к уединенности в советское время, противопоставление себя литературной среде и наконец попытка уйти в мечту: у Грина в Гринландию, у Пришвина в 30-е годы – в Дриандию. У Грина – Юг, у Пришвина – Север, и у обоих Дом – как итог жизненного пути и последнее прибежище.

«Алые паруса» написал в Голодном послереволюционном Петрограде, живя в Диске. Трудно поверить, что одно из самых поэтичных произведений русской литературы, солнечная феерия была написана в сумрачном, холодном, полуголодном городе, в зимних сумерках сурового 1920 года.

Подлинным гимном «Алым парусам» стала эпоха 60-х годов ХХ века, которая породила огромный интерес к личности и творчеству Грина. По всей стране возникали клубы молодежи, носившие название «Алые паруса», в противопоставление к комсомольскому бюрократизму и заорганизованности. «Алыми парусами» назывались детские хоровые и танцевальные студии, футбольные команды, рестораны, кинотеатры, театральные студии. Именно тогда имя Грина сделалось известным буквально каждому советскому человеку, хотя зачастую «Алыми парусами» знакомство с его творчеством и ограничивалось.

В послевоенное десятилетие Грина объявили космополитом, лишенным чувства национальной принадлежности, патриотизма. «архиреакционное явление. Этот писатель отказался от изображения русской действительности. Он постоянно жил в мире условных, выдуманных им самим иностранных персонажей. Имена и географические названия, избранные Грином, носят откровенно откровенный характер. В основе творчества Грина лежало продуманное презрение ко всему русскому, национальному…

Не любил машин, аэропланов, веря в то, что человек был раньше крылатым, умел летать. Неслучайно главным героем его Романа «Блистающий мир» стал летающий человек. Многие оставили о нем воспоминания как о человеке мрачном, замкнутом, высокомерном, нелюдимом, чопорном, конфликтном. Так, во время жизни в Диске, не с кем не сдружился, производил впечатление неприятного и некоммуникабельного субъекта.

С первой женой разошелся. Ее звали Вера Павловна Абрамова (он познакомился с ней, когда она была «тюремной невестой») Калицкая. И она тоже оставила о нем воспоминания.

Что такое Гринландия? «Это и не пародия, и не утопия, и не сатира, и не космополитический рай, и не какая-то новая реальность. Даже современные попытки сравнить ее с волшебными мирами Толкиена и Льюиса выглядят натяжкой и попыткой нанести «ответный удар» с целью создать отечественное фэнтези. Гринландия – это Гринландия, и к этой формуле добавить нечего. В советской литературе 20-х годов был не единственным писателем, переносившим действие своих произведений в условный или не условный капиталистический мир. Нечто подобное можно найти у И. Эренбурга, Б. Лавренева, М. Шагинян, А. Толтого, А. Беляева, К. Федина, у Олеши в «Трех толстяках»… Но все это делалось с политическими целями: показать борьбу рабочего класса (народа) за свое освобождение (против богачей). У кого-то выходило талантливее, у кого-то все к этой борьбе сводилось, у иных она выступала лишь фоном, как у Олеши, а у некоторых при желании можно найти сатиру на революцию, как у Эренбурга. Но для всех революция – свершившийся факт. У Грина же ее просто нет… Социалистической революцией, этим главным событием в истории ХХ века, в Гринландии и не пахнет.

У него была тяжелая, мучительная жизнь…

О его действительном самочувствии в советскую пору и в среде советских писателей очень хорошо написал Вл. Лидин:

«Бледный, уставший и одинокий, мало кем из московских литераторов знаемый в лицо, он сидел один на скамеечке.

Александр Степанович, может быть вам нехорошо? – спросил я, подойдя к нему.

Он поднял на меня несколько тяжелые глаза.

Почему мне может быть нехорошо? – спросил он в свою очередь – Мне всегда хорошо.

Я ощутил, однако, в его словах некоторую горечь.

У Грина есть свой мир, - сказал он мне наставительно, когда я подсел к нему. – Если Грину что-нибудь не нравится, он уходит в свой мир. Там хорошо, могу вас уверить.

Его оппозиционность к советскому строю не имела ни капли примеси открытого или даже скрытого противостояния или тайной симпатии к эмиграции, куда уехали многие из его литературных друзей, к Белому движению, монархии, антисоветскому подполью.

Согласно одному воспоминанию на литературной встрече И. Бунин, пораженный тем, как Грин выпил «американского ерша» (дикую смесь из шампанского, пива, лимонада и водки, с добавленными в нее молотым перцем, рюмкой уксусу и полсотней валерьяновых капель) спросил не из Сибири ли он? Грин ответил: Из Зурбагана!

Бунин объездил весь свет, отлично знал все города и страны, и тогда он переспрсил. И тогда Бунину ответил Куприн:

Зурбаган – это, мамочка, город, придуманный Александром Степановичем. Разве не читали?

Джесси стоит в том же ряду, что Ассоль, Молли, Тави Тум и Дези. Все это вариации одного образа, во многом навеянного Ниной Грин, которая много лет играла роль женщины-ребенка, и неслучайно именно ей этот роман посвящен взамен посвящения, снятого с «Бегущей».

Моргиана идет от Руны из «Блистающего мира», отженщин-оборотней из «Крысолова», от Диге из «Золотой цепи», от Корриды Эль-Бассо из «Серого автомобиля», но зло в ней сгущено, зло так сильно, что уродует не только ее внутренний мир, но и внешность, в этом романе напрямую связанные между собой.

Грин не любил картину «Джоконда».

Последние годы жил в Крыму. Крымский отшельник. Но был уже тяжело больным человеком. Выглядел всегда намного старше. Не любил Севера, русскую провинцию (Город детства – Вятка не любил). Севернорусский и среднерусский национальный пейзаж практически отсутствует в его прозе. Вместо него представлен пейзаж экзотический, южный.

Для прозы 1920–х годов характерно не только изображение реалий жизни, но и активизация условных, экспрессивных форм организации текста. Две основные – сказ и орнаментальная проза.

Сказ – это форма организации текста, ориентированная на чужое сознание, на чужой тип мышления. Характер героя – прежде всего в манере говорить. Сказ всегда выражает точку зрения того или иного социума (пролетариат, крестьянство, чиновничество). Пример – мещанство в рассказах Зощенко, красноармейцы в «Конармии» Бабеля.

Зощенко – новатор в области сказа.

В ранних рассказах, таких как «Лялька Пятьдесят», «Рыбья самка», а также в вышедших отдельным изданием «Рассказах Назара Ильича, господина Синебрюхова» это был еще традиционный сказ с «установкой на устную речь рассказчика» (Эйхенбаум), отделённого от автора.

Впоследствии Зощенко отказался от всех литературных масок (Синебрюхова, Курочкина), рассказчик слился с автором. Причем это писатель, литератор, заговоривший от первого лица: «Пущай читатель за свои деньги чувствует – я печатаю этот рассказ с опасностью для здоровья» («Хороший знакомый»).

Этот автор-рассказчик допускает множество речевых ошибок («плитуар», «окромя», «етот», «брунеточка»). Причем это не лесковская мозаика старинных, редких и вычурных слов, а живая речь, которая зазвучала тогда на базарах, в трамваях, в очередях, в банях.

Орнаментальная проза – форма организации прозаического текста по законам поэтического: сюжет уходит на второй план, на первый выходят метафоры, образы, ассоциации, лейтмотивы, ритм. Слово становится самоценным, обретает множество смысловых оттенков. Примеры - «Белая гвардия» Булгакова, «Голый год» Пильняка, «Зависть» Олеши.

Каждый писатель использует орнаментализм для своих задач.

Булгаков противопоставляет хаосу истории гармонию жизни Турбиных. Поэтому велика роль деталей: печь с изразцами, кремовые шторы, голубые гортензии, мебель красного бархата, чашки с нежными цветами. Эти детали, становясь лейтмотивами, делают простые родственные отношения символом устойчивости.

Пильняк показывает уездный город Ордынин, взбаламученный революцией. Сталкивает две правды – вековую патриархальную провинцию и народную стихию. И в этом орнаментализм дает ему полную свободу. Он включает в текст и отрывки из философских сочинений героя романа Зилотова, и отрывок из газетной статьи, и частушку. Дает полифоническое звучание голосов – купца Емельяна Ратчина, его сына Доната, князя Евграфа, машинистки Олечки Кунс, поэта Петра Орешина.

Единой фабулы нет – есть вихрь революции, образ метели, как в «Двенадцати» Блока. Он, как и Блок, принимает революцию как историческую закономерность. Ждет, когда из вихря явится новая и в то же время старая Русь, порушенная Петром I. Он приветствует ее, следя за действиями «кожаных курток».

Олеша сопоставляет крайности концепций личности, предложенных литературой 1920-х годов. В образе Андрея Бабичева – утилитаризм, характерный для Пролеткульта, РАППа, ЛЕФа. Этот герой лишь носитель функции. А в образах Николая Кавалерова и Ивана Бабичева – экзальтированность, культ чувства.

В 1930-е связи со сказом и орнаментализмом – дискуссия о языке. Два писателя, Горький с Панферовым, поспорили – можно ли вводить в литературный язык новые или местные слова. Горькому не понравилось панферовское слово «базынить» (бог весь что значащее) или «скукожиться». Панферов: «Если из 100 слов останется пять хороших, и то хорошо». Горький не соглашался. Спор вылился в осуждение сказа Зощенко, орнаментализма Пильняка, поэтической прозы Булгакова и Тынянова. Горький вряд ли понимал, как повлияет на судьбы писателей, просто его авторитетом пользовались те, кто проводил литературную селекцию.

В марте 1936 в «Литературной газете» - целая вереница покаяний бывших формалистов. Брик говорил о «самодовлеющей игре со словом, звуком, цветом, которая вовсе не безобидна», Паустовский, - что «формалисты смотрят на действительность свысока», Олеша, - что «эпохе нужна мудрая простота».

Министерство образования РФ
Муниципальное автономное общеобразовательное учреждение
Средняя общеобразовательная школа №11

(по повести «Усвятские шлемоносцы»)

Выполнила
ученица класса 9 «а»
Зимарёва Юлия
Руководитель
учитель русского языка
Куракина Светлана
Яковлевна

г.Березники
1

Содержание
2016 год
Стр.
Вступление........................................................................................................ 3
Глава I. Краткая биография Евгения Ивановича Носова............................. 5
Глава II. Что такое орнаментальная проза..................................................... 6
Глава III. О повести «Усвятские шлемоносцы»............................................. 7
Глава IV. Стилистические особенности........................................................... 9
1.
2.
3.
4.
Простонародная стихия языка............................................................... 9
Метафоричность и образность речи..................................................... 11
Поэтичность повествовования.............................................................. 16
Тяготение к словотворчеству (авторские неологизмы)...................... 18
Глава V. О роли языка в современной жизни.............................................. 20
Заключение..................................................................................................... 21
Источники......................................................................................................... 22
2

Вступление.
Евгений Носов ­ разносторонне талантливый человек. Его литературное
творчество разнообразно обилием тем и мотивов. В сознании массового
читателя его имя связывается в первую очередь с деревенской прозой, но
доминирует в его творчестве тема войны.
Героев русской литературы о минувшей войне мы встречаем в окопах, в
танковых атаках, в дерзких вылазках разведки, в партизанских отрядах.
Повесть Носова «Усвятские шлемоносцы» обращена к предыстории их
военной жизни, к той самой точке отсчета, откуда начинались тысяча
четыреста восемнадцать дней героического и трагического летоисчисления
Великой Отечественной войны. Это новый аспект темы войны в литературе,
тонко исследующий родословную русского героизма.
Сам писатель говорил: «Вообще­то тема войны у меня не главная.
Главной темой была и остается деревня, ее насущные проблемы... Но война
жива в истории деревни».
По глубокому убеждению Е.И. Носова, достоверно и глубоко писать о
войне может только человек, побывавший в ее горниле.
«Принцип» своего творчества он объяснял примерно так: просто
написать простую историю о простом. То есть, Евгений Носов себе задавал
каждый раз задачу не навязываться читателю с литературным «варевом», а
как бы дать жизни самой рассказать о себе.
Он определял качество литературы не по признаку «о чём», а по
признаку «как». И при чтении прозы Евгения Носова сперва пытаешься
приметить это «как», возвращаешься на прочитанные ранее места,
присматриваешься и «высчитываешь» – как сделано, по­крохоборски
отщипываешь то от описания природы, то от обрисовки характера.
Большинство исследователей рассматривали повесть «Усвятские
шлемоносцы» в рамках эстетики деревенской прозы, или с точки зрения
народности, или искали философские мотивы и аналогии с библейскими
текстами. Но никто из них ещё не изучал его уникальный язык стилистические
особенности.
В повести обращает на себя внимание блестящее владение писателем
русским литературным языком. В связи с этим мы решили акцентировать
внимание на стилевом своеобразии воплощения военной темы, а именно:
орнаментальной прозе.
Цель:
3

исследование стилевых особенностей повести Е.И. Носова «Усвятские
шлемоносцы»
Объект изучения – повесть Евгения Ивановича Носова «Усвятские
шлемоносцы». Предмет изучения – методы и приемы орнаментальной прозы
в повести.
Задачи:
Познакомиться с биографией писателя и прочитать внимательно
1.
произведение.
2.
3.
Изучить литературоведческие статьи о творчестве Е.Носова.
Познакомиться с особенностями орнаментальной прозы.
Проработать лексический материал повести: выписать «необычные»
4.
для современного читателя слова и систематизировать их.
Проанализировав язык и стиль повести, определить их роль в раскрытии
5.
идейного содержания произведения.
Практическая значимость работы заключается в том, что материал,
изложенный в ней, может быть использован при изучении курсов «Русская
литература XX века», «Литературное краеведение», а также при освоении
обзорных тем «Военная проза XX века», «Деревенская проза XX века», а
также при подготовке учащихся к олимпиадам по литературе.
ГИПОТЕЗА???!!!
4

Глава I. Краткая биография Евгения Ивановича Носова.
Герой Социалистического Труда,
Евгений Иванович Носов (15 января 1925, с. Толмачово Курской
области - 13 июня 2002, Курск) - русский писатель, прозаик, автор
повестей и рассказов,
лауреат
Государственной премии, почётный гражданин Курска.
Евгений Носов родился в семье потомственного мастерового, кузнеца.
Шестнадцатилетним юношей пережил фашистскую оккупацию. Закончил
восьмой класс и после Курского сражения (5 июля ­ 23 августа 1943 года)
ушёл на фронт, поступив в артиллерийские войска, став наводчиком орудия.
Участвовал в операции «Багратион», в боях на Рогачёвском плацдарме за
Днепром. Воевал в Польше.
В боях под Кёнигсбергом 8 февраля 1945 был тяжело ранен и 9 мая 1945
встречал в госпитале в Серпухове, о чём позже написал рассказ «Красное
вино победы». Выйдя из госпиталя, получил пособие по инвалидности.
После войны закончил среднюю школу. Уехал в Казахстан Среднюю Азию,
работал художником, оформителем, литературным сотрудником. Начал
писать прозу.
5

Глава II. Что такое орнаментальная проза.
Классическая проза основана на культуре семантико­
логических связей, на соблюдении последовательности в изложении
мыслей.
Классическая проза по преимуществу эпична,
интеллектуальна; ее ритм опирается на приблизительную
соотнесенность синтаксических конструкций.

Орнаментальная (от
лат. ornamentum –
украшение) проза основана на ассоциативно­метафорическом типе
связи. Это проза «украшенная», проза с «системой насыщенной
образности», с метафорическими красивостями. Такая проза часто
фольклора.
черпает свои изобразительные ресурсы у
Орнаментальная проза чаще всего выглядят как своеобразные
эксперименты литературной формы: то это обращение к активному
словотворчеству, то к чрезмерной архаичности синтаксиса и
лексики, то к имитации сказовой формы.

становится

Слово
предметом
лингвистического
эксперимента. Словотворчество – это способ эстетического
мышления
такие
сочетания: понежнела глазами, забелогрудилась ласточка;).
Повышенная образность орнаментальной прозы создает впечатление
речи в высшей степени живописной, изобразительной.
(например,

Стилистика орнаментальной прозы создается разными путями:
1. обращение к простонародной стихии языка
(речь
диалектная, простонародная, разговорная, устаревшая, исконно­
русская и старославянская лексика) ;
2. метафоричность, образность (метафоры, лирические
отступления, сказки, сказы, былины, народные песни, частушки,
пословицы и поговорки, мифология) ;
3. повышенная эмоциональность (поэтичность, символика,
сны, приём недоговоренности) ;
4.
недоговорённости).
(авторскиие неологизмы,
словотворчество
приём
6

Глава III. О повести Е.И. Носова «Усвятские шлемоносцы».
Повесть Евгения Носова “Усвятские шлемоносцы” - вершинное
произведение писателя.
Она задумана и исполнена Евгением Носовым – суть откровение о
достоинстве русского человека. По сюжету повесть поведывает о последних
днях жизни усвятских мужиков перед их уходом на войну и собственно об
уходе их. Повествование наполнено картинами земного, предшествующего
войне бытования: работа, дом, дети... Еще нет войны на страницах повести –
война ощущается как прекращение этого земного, – но повесть именно об
этом: достоинство человека в том, чтобы честно исполнить свое земное.
Касьяну предстоит уйти вместе с остальными усвятскими мужиками на
войну, откуда он, если судить по настрою повести и по ее высшей догадке,
уже не вернется, «ибо время близко».
Главный рассказ художника – как существо заботливое носит долг
защитить все то, что входит в круг его жизни: семью, дом, родину, мир, и
потому подлежит военной обязанности. Повесть о том, что предшествовало
уходу мужиков на рать, о стоянии мира перед войной. Неторопливый разговор
писателя подготавливает мысль о времени Человеку осуществить свой долг в
последней рати, небывалой на Руси по своей кровопролитности и жестокости.
Авторский замысел зачина повести преследовал, конечно же,
собственную цель: подготовить читательское восприятие к мысли о
неотвратимости беды и вручить некий ключ к пониманию всей повести.
Повесть, которая как бы и не совсем о войне, в том смысле, что не было
в ней никаких батальных сцен и даже ни единого выстрела не прозвучало, а
развертывалось неспешно, словно в замедленной киносъемке, эпическое
повествование­сказание о жизни глубинного села Усвяты в первые дни после
объявления войны, о том, как усвятские мужики, миролюбивые по самой
крестьянской сути, психологически переламывали себя для ратного дела и
духовно готовились к новой священной роли «шлемоносцев» - защитников
своего Отечества. Но как все это было художественно воссоздано, на какой
пронзительной ноте велось повествование, с использованием точного,
меткого, правдивого народного языка, от которого, без преувеличения,
захватывало дух!..
С удивительным богатством подробностей Евгений Носов
прослеживает, как в первые десять военных дней не остановим, протекает
процесс отрешения Касьяна и ему подобных от мирной настроенности,
мирных забот, как осознает он по­настоящему, что такое его дом, жена, дети,
мать, соседи, деревня, район.
7

Традиционно, литературная критика причисляет Евгения Носова к
писателям­деревенщикам. Однако в его лучших произведениях читатели
находят не только философское осмысление бытия людей и Отечества, но и
крестьянское понимание природных и житейских процессов на родной земле.
Мастерство, широта интересов и реалистический опыт Евгения Носова
натуральны, естественны, богаты и разнообразны. Он легко, свободно и
художественно цельно рисует картины трудовой деревни, армию,
поднимающийся на священную борьбу народ.
8

Глава IV. Стилистические особенности языковой повести
Евгения Ивановича Носова «Усвятские шлемоносцы».
Орнаментальная проза включает 4 составляющие:
1)
2)
3)
4)
простонародная речь
метафоричность речи
повышенная эмоциональность речи
словотворчество
О Носове говорят как о золотой пробы стилисте. Но стиль – лишь
признак иного, более ёмкого качества языка. Речь идёт о каких­то
наживаемых за долгую литературную деятельность секретах, которые
молодые писатели уже не могут разгадать.
1.
Простонародная речь.
включает в себя речь диалектную, простонародную, разговорную,
устаревшую, исконно­русскую и старославянскую лексику.
 Начало повести – косьба травы на остомельских лугах. Касьян стоит на
лугу со своей «ловкой, обношенной (диалект) косой», удивляясь, «экие
нынче непроворотные (разг.) травы». Касьяну тридцать шесть лет –
«самое спелое мужицкое времечко».
 Касьян является в самой сердцевине русской природы, на лугу у реки
Остомли. По правую сторону от него места родные, обжитые, на которые и
смотрится­то «со счастливым прищуром (разг.)». Касьян видит
«сызмальства» (разг.) утешную речку Остомлю, помеченную на всем
своем несмелом увертливом (разг.) берегу прибрежными лозняками,
столешную гладь лугов на той стороне, свою деревеньку Усвяты на
дальнем взгорье, уже затеплившуюся избами (метафора)под ранним
червонным солнцем, и тоненькую свечечку колокольни, розово и невесомо
сиявшую в стороне над хлебами...”
По левую руку “сторона необжитая (диалект), не во всяк день
хоженая”(разг.) , о которой нам еще придется вспомнить по другому
поводу: “заливное буйное займище (диал.), непролазная повительная
чащоба в сладком дурмане калины, в неуемном птичьем посвисте и
пощелке. Укромные тропы и лазы, обходя затравенелые, кочкарные
топи, выводили к потаенным старицам, никому во всем людском мире
неизвестным, кроме одних только усвятцев, где и сами, чего­то боясь,
9

опасливо озираясь на вековые дуплистые ветлы в космах сухой кули, с
вороватой поспешностью ставили плетеные кубари на отливавшую бронзой
озерную рыбу, промышляли колодным медом, дикой смородиной и
всяким снадобным зельем”.
«Так что весь мир, вся Касьянова вселенная, где он обитал и никогда не
испытывал скуки, почитай, описывалась горизонтом с полудюжиной
(устар.) деревень в этом круге».
 Касьян идет с покоса к роднику попить воды: «Разгорнув лопушье (диал.)
и припав на четвереньки, Касьян то принимался хватать обжигающую
струйку, упруго хлеставшую из травяной дудочки, из обрезка борщевня
(диал.), то подставлял под нее шершавое, в рыжеватой поросли лицо и
даже пытался подсунуть под дудку макушку, а утолив жажду,
пригоршнями наплескал себе на спину и, замерев, невольно перестав
дышать, перемогая остуду (диал.), остро прорезавшую тело между
сдвинутых вместе лопаток, мученически стонал, гудел всем напряженным
нутром, стоя, как зверь, на четвереньках у подножия горушки. И было
потом радостно и обновлено сидеть нагишом (диал.) на теплом бугре,
неспешно ладить самокрутку (диал.) и так же неспешно поглядывать по
сторонам».
Образ Касьяна на лугах укрупняется до значения первочеловека во
Вселенной, он способен к тончайшим душевным переживаниям.
 Дом Касьяна в деревне Усвяты: “Деревня уже каждой своей избой хорошо
виделась на возвышении. Касьян привычно отыскал и свой домок: как раз
напротив колодезного журавца. Он всегда был тихо, со сдержанной
молчаливостью привязан к своему дому, особенно после того, как привел в
хозяйки Натаху, которая как­то сразу пришлась ко двору, признала его
своим, будто тут и родилась, и без долгих приглядок (разг.) хлопотливо
заквохтала по хозяйству (разг.). Да и у него самого, как принял от отца
подворье, стало привычкой во всякую свободную минуту обходить,
окидывать со всех сторон жилье, надворные хлевушки (разг.), погребицу
(разг.), ладно срубленный (разг.), сухой и прохладный, на высокой
подклети амбарчик (разг.), в три хлыста увязанный (разг.) все еще
свежий плетень, всякий раз неспешно присматривая, что бы еще такое
подделать, укрепить, подпереть или перебрать заново”.
 Касьян, Никола Зяблов, Леха Махотин, Афоня­кузнец начинают мыслить
все шире, глубже, чему помогает своими рассказами о былом дед Селиван,
в прошлом заслуженный воин, георгиевский кавалер. В его ярких речах,
насыщенных бесчисленными пословицами, поговорками и другими
10

афоризмами, ни один из которых не является лишним,- спрессован опыт
поколений.
 “Свернутая чурочкой клеенчатая тетрадь...была уже изрядно потрепана,
замызгана за эти дни множеством рук, настигнутых ею где и как придется,
как только что застала она и Касьяна. Перегнутые и замятые ее страницы в
химических расплывах и водяных высохших пятнах, в отпечатках
мазутных и дегтярных пальцев, с этими молчаливыми следами чьих­то уже
предрешенных судеб, чьих­то прошумевших душевных смут и скорбей,
пестрели столбцами фамилий, против которых уже значились неумелые,
прыгающие и наползающие друг на друга каракули подписей. Попадались и
простые кресты, тоже неловкие, кособокие, один выше другого, и
выглядели они рядом с именами еще живых людей как будто
кладбищенские распятия”.
“Значит, люди требуются. Как дровца (диалект) в печку”, – заключает
верховой, не подозревая, конечно, какой силы огонь будет сжигать этих
людей в той невиданной войне.
 Лейтенант из военкомата, организующий сбор призывников и отправку их в
части – появляется, будто с иного Света. “... человек обстоятельный, все
считает по бумажкам: “Листки, должно были сложены неправильно
(разговорная речь), потому что молчаливый лейтенант взял неспешно, с
давящей обстоятельностью наводить в них какой­то свой порядок: опять
положил.
Николу (икона в доме Касьяна), который спокон веку (разг.) хранил все
ихние (простонародная речь) счета с посюсторонней жизнью”.
расплывчатый и неопределенный, он все больше густел в небе, собирался в
ревущий и стонущий ком, обозначавший свое движение прямо на Касьяна,
и когда этот сгусток воя и рева, все ускоряя свой лет (разг.), пересек
Остомлю и уже разрывал поднебесье над самой головой, Касьян торопливо
стал вглядываться, рыскать (разг.) среди звезд, размытых лунным
сиянием.
2. Метафоричность и образность речи
включает в себя метафоры, лирические отступления, сказки, сказы, былины,
народные песни, частушки, причитывания, пословицы и поговорки,
мифологию.
Занять достойное место в большой русской литературе Е.И. Носову позволяет
и блестящее владение русским литературным языком. Знание народного,
11

просторечного языка, курских диалектных слов, проистекающее из
постижения глубинных основ крестьянской жизни, живого общения с
обитателями русской деревни, во многом унаследовано писателем от бабушки
– хранительницы старинных сказаний, преданий, легенд, обычаев, традиций.
А) Метафоры
 Касьяну тридцать шесть лет – «самое спелое мужицкое времечко»
 Касьян видит “сызмальства” утешную речку Остомлю, помеченную на
всем своем несмелом увертливом берегу прибрежными лозняками,
столешную гладь лугов на той стороне.
 Должно быть, усвятский “материал”, все эти мужики казались ему
поначалу, как дедушке Селивану в другом месте повести: “... как серые
горшки перед обжигом: никому из них не дано было знать, кто
выйдет из этого огня прокаленным до звона, а кто при первом
же полыме треснет до самого конца”.
 В повести Евгения Носова небо наливается чужеродной угрозой.
Вспомним луну, похожую на кусок парного легкого, сверху на
купающихся в Остомле мужиков падает и тень курганника: “Чьи­то
невидимые глаза, чей­то разбойный замысел кружил над
мирными берегами”.
 Касьян в ночном слышит звук приближающегося бомбовоза: “Сначала
расплывчатый и неопределенный, он все больше густел в небе,
собирался в ревущий и стонущий ком, обозначавший свое движение
прямо на Касьяна, и когда этот сгусток воя и рева, все ускоряя свой
лет, пересек Остомлю и уже разрывал поднебесье (метафора) над
самой головой, Касьян торопливо стал вглядываться, рыскать среди
звезд, размытых лунным сиянием.
 «В самой светлой круговине неба он вдруг на несколько мгновений,
словно потустороннее видение, схватил глазами (метафора)
огромное крылатое тело бомбовоза. Самолет летел не очень высоко,
были различимы даже все его четыре мотора, наматывающие на винты
взвихренную лунную паутину (метафора), летел без огней, будто
незрячий, и казалось, ему было тяжко, невмочь (разг.) нести эту свою
черную слепую огромность – так он натужно (разг.) и трудно ревел
всем своим распаленным нутром».

Б) Лирическое отступление.
 Чудная картина реки Остомли открывается из окошка его дома.
«Вода сама по себе, даже если она в ведерке, – непознанное чудо. Когда же
она и денно и нощно (старосл.) бежит в берегах, то норовисто
12

пластаясь (диал.) тугой необоримой силой (разг.) на перекатах, то
степенясь и полнясь (диал.) зеленоватой чернью у поворотных глин
(разг.); когда то укрывается молочной наволочью тумана(разг.), под
которой незримо и таинственно ухает (разг.) вдруг взыгравшая рыбина
(разг.), то кротко выстилается на вечернем предсонье (неологизм)
чистейшим зеркалом, впитывая в себя все мироздание – от низко
склонившейся тростинки камыша до замерзших дремотно (разг.)
перистых облаков; когда в ночи окрест (разг.) далеко слышно, как
многозвучной звенью и наплеском срывается она с лотка на мельничное
колесо, – тогда это уже не просто вода, а нечто еще более дивное и
необъяснимое. И ни один остомельский житель не мог дать тому
истолкованье, не находил, да и не пытался искать в себе никаких слов, а
называл просто рекой, бессловесно и тихо нося в себе ощущение этого
дива...
...Отступала река, вслед за ней устремлялись шумные ребячьи ватажки,
было заманчиво шариться в лугах после ушедшей воды.
Чего тут только не удавалось найти: и еще хорошее, справное весло, и
лодочный ковшик, и затянутый илом вентерь или кубарь и точеное
веретенце, а то и прялочье колесо. Еще мальчишкой Касьян отыскал даже
гармонь, которая хотя и размокла и в продранные мехи набило песку, но
зато планки остались в сохранности, и он потом, приколотив их к старому
голенищу, наигрывал всякие развеселые матани.
...И все это – под чибисный выклик, под барашковый блекоток

Итак: Человек в повести Евгения Носова “Усвятские шлемоносцы” есть
существо природное, цельное и одушевленное, привязанное к жизни,
влюбленное в Свет и суть его – забота. Он естественен в это Свете и
составляет его главную величину.
Картина Остомли по своей живой выразительности и по тому вниманию, с
которыми художник облюбовывает каждое свое слово, каждую строку в
своем описании, есть, верно, концентрация миросозерцания. С такой
благодарностью к сущему, окружающему человека, с такой
проникновенностью изображенного Света немногое может сравниваться в
его повести. Писатель со всей мощью своего дара пишет о том, “чему не
могли дать толкования” остомельские жители. И с горечью предчувствия
мы торопимся насытиться душой этой картиной прекрасного Света, ибо по
нашей догадке, он исчезнет так же, как и Человек, его обживший...
В) Сказки
13

 Жена Касьяна Натаха, беременная третьим, рассказывает сказку своему
младшенькому: “А змей тот немецкий о трех головах... из ноздрей огонь
брызгает, из зеленых очей молнии летят. Да только папка наш в
железном шеломе, и рубаха на ем железная...”7 Откровение: “Дракон
сей (о семи головах) стал перед женою, которой надлежало родить,
дабы, когда она родит, пожрать ее младенца”.
Г) Сказ
Как у сгинь­болота жили три змеи:
Как одна змея закликуха,
Как вторая змея заползуха,
Как третья змея веретенка...
Д) Былина
 Сходство с былиной.
В “Усвятских шлемоносцах” 3 богатыря ­ всадника. Первый:
бригадир “воевода” Иван Дронов, “все с той же непроходящей
сумрачной кривиной на сомкнутых губах” – он одним из первых
усвятцев добровольно уйдет на войну. Второй ­ колхозник Давыдко,
принесший на покос весть о начавшейся войне: “дочерна запеченный
мужик в серебре щетины по впалым щекам” – и скакал­то с вестью
“локти крыльями, рубаха пузырем”. Третий всадник прибыл в Усвяты с
повестками о мобилизации на войну: “верховой, подворачивая словно
факелом подпаливал подворья, и те вмиг занимались поветренным
плачем и сумятицей, как бывает только в российских бесхитростных
деревнях, где не прячут ни радости, ни безутешного горя”.
Е) Народные песни
Ах вы, столики мои, вы тесовенькие!
А чево ж вы стоите не застеленные?
А чево ж вы сидите, хлеба­соли не ясте?
То ль медок мой не скусен, то ль хозяин не весел?
Ж) Частушки
Ты, телега, ты, телега,
Ты куда торопишьси­и­и?
На тебя, телега, сядешь ­
Скоро ли воротишьси­и­и...
14

З) Причитывания.
 Касьян из своего детства помнит причитывания бабушки о змеях, якобы
водящихся в страшном уремном лесу близ деревни Усвяты, где они
жили и где происходит действие повести: “Как у сгинь­болота жили три
змеи: как одна змея закликуха, как вторая змея заползуха, как третья
змея веретенка...”4 Образы змей как колдовской, нечистой силы в
представлениях русских всегда были суть воплощения сатаны.
И) Деревенскую мифологию: жили ведь, “как в мешке завязаны”. Немцы
представляются усвятцам с копытами и в касках с рогами, то есть
жутковатыми, чертоподобными существами явно из легиона той самой
нечисти из Апокалипсиса: “Они ж не нашенской веры (разг.), а может,
и вовсе без никакой, потому, должно (разг.), и рога”.
К) А сколько пословиц, примет и поговорок по поводу!
Пословицы и поговорки
От метлы щели нет
Конец всему делу венец
Ты только за пирог, а черт на порог
Со смятой душой на такое не ходят
Не знаешь ­ не болтай
Бог не выдаст ­ свинья не съест
Не одной пользой живет человек
Было б запечье, будут и тараканы
За хлеб за сальцо спляшем, а за винцо дак и песенку
споем
Соль всему голова, без соли и жито трав
На пятерых припасено, а шостый сыт
Смерть да война не званы завсегда
Говори, да не заговаривайся
Догорела свеча до огарочка
Боялся серп о бодяк зубья сломать, не
Кто сказал
автор
Бабы на
покосе
Председатель
Прошка
Председатель
Прошка
Дедушка
Селиван
Касьян
Дедушка
Селиван
Дедушка
Селиван
Дедушка
Селиван
Дедушка
Селиван
Дедушка
Селиван
Дедушка
Селиван
Дедушка
Селиван
Дедушка
Глава
1
2
3
4
4
5
7
7
7
7
7
7
7
8
15

пробовавши... И испробовал, дак и бодяк ­ трава.
Селиван
Ранняя дорога, казенный дом
Хлеб в поле ­ душа в неволе
Радость ­ вместе, беда ­ в одиночку
Кто дал ­ у того бери, кто
ударил ­ тому беги
Что в гроб, что на войну – в чистом надо”.
Идешь драть чужую бороду ­ не во всяк час
уберегешь и свою
Кто в лес,
кто по дрова
Касьян
Касьян
Жена Касьяна­
Натаха
Касьян
Селиван
Председатель
Прошка
Дедушка
Селиван
Где кисель, там служивый и сел, а где пирог, там и лег Дедушка
Селиван
Матюха
Не все­то одним нам в ус да в
рыло, будет ему и мимо
9
12
13
15
16
16
17
17
17
По смыслу поговорок видно, как от начала повести к концу происходит
постепенное, плавное «перетекание» от мирной жизни к войне. Это видно из
анализа смысла поговорок и номеров глав повести. Русский человек
вдумывается, долго вникает, потом сосредотачивается и настраивается на
одну цель: не просто пойти на войну и погибнуть, а одолеть врага. В
последней поговорке звучит вера в победу_ это спокойная, уверенная фраза.
Читатель ощущает, что именно так и будет. Она образно воспринимается:
русский солдат, за спиной которого все русские мужики (каждая предыдущая
поговорка) ­ они проверены в труде, они любят свою землю, поэтому ОНИ
ПОБЕДЯТ!
3.
Поэтичность повествования
подразумевает поэтичность, символику, сны, приём недоговоренности.
А) Исход повести. Он очень поэтичен. Его картины щемят сердце.
Художник знает, что Касьян уходит навсегда, в обстоятельствах его
16

проводов на войну подробен в деталях, точен в настроении и невидимыми
слезами плачет об уходящем.
Жена провожает Касьяна “померкнувшим взглядом, не найдясь, что

зубчики­секунды”. Мать сует Касьяну его пуповинку – последнее, что
связывает Человека с его родом и со Светом. Он прощается с усвятцами и
со всем миром, “где он обитал и никогда не испытывал тесноты и скуки”, и
мы видим, как прекрасен этот покидаемый Человеком Свет: “С увала, с
самой его маковки, там, позади, за еще таким же увалом, бегуче
испятнанным неспокойными хлебами, виднелась узкая, уже засиненная
далью полоска усвятского посада, даже не сами избы, а только зеленая
призрачность дерев, а справа, в отдалении, на фоне вымлевшего неба
воздетым перстом (старослав.) белела, дрожала за марью (диалект.)
затерянная в полях колоколенка. А еще была видна остомельская урема и
дальний заречный лес, синевший как сон, за которым еще что­то
брезжилось, какая­то твердь”. “Верхи почуялись еще издали, попер долгий
упорный тягун, заставивший змеиться дорогу (метафора). Поля еще
цеплялись за бока (метафора)– то просцо (разгов.) в седой завязи,
будто в инее, то низкий ячменек, но вот и они изошли, и воцарилась дикая
вольница, подбитая пучкастым типчаком и вершковой полынью, среди
которых, красно пятная, звездились куртинки суходольных гвоздик.
Раскаленный косогор звенел кобылкой, веял знойной хмелью
разомлевших солнцелюбивых трав. Пыльные спины мужиков пробила
соленая мокрядь, разило терпким загустевшим потом, но они все топали
по жаркой даже сквозь обувь пыли, шубно скопившейся в колеях,
нетерпеливо поглядывали на хребтину, где дремал в извечном забытьи
одинокий курган с обрезанной вершиной. И когда до него было совсем
рукой подать, оттуда снялся и полетел, будто черная распростертая
рубаха, матерый орел­курганник”.
Нарушена “незыблемость жизни” и, хотя “Касьян ничего не хотел другого,
кроме как прожить и умереть на этой вот земле, родной и привычной до
каждой былки”, ему суждено пройти “излюбленной дорогой” по этому
Свету, которому нельзя “дать истолкованья”, и о котором и мы не знаем,
для чего дан он Человеку.
Сходит с земли вся полнокровная, простая, земляная жизнь и тот
прежний Человек, природно­зрелый, “спелый”, сильный и цельный – о
котором с таким обаянием рассказал художник Евгений Носов.
...Б) Сходка усвятских мужиков символична, она похожа на “тайную
вечерю” у дедушки Селивана “Жил он бобылем (разг.), в старенькой своей
17

незримо и таинственно ухает вдруг взыгравшая рыбина, то кротко
выстилается на вечернем предсонье чистейшим зеркалом, впитывая в
себя все мироздание – от низко склонившейся тростинки камыша до
замерзших дремотно перистых облаков; когда в ночи окрест далеко
слышно, как многозвучной звенью и наплеском срывается она с лотка
на мельничное колесо».
 «И все это – под чибисный выклик, под барашковый блекоток
падавших из поднебесья разыгравшихся бекасов, которых сразу и не
углядеть в парной притуманенной синеве».13
 Письмо Касьяну от брата Никифора, подумав, “бережно засунул за
Николу (икона в доме Касьяна), который спокон веку хранил все ихние
(простонародная речь) счета с посюсторонней жизнью”.
 В знойном летнем небе над уходящими на войну усвятцами появляется
тревожное, “невесть откуда взявшееся одинокое облако, будто белый
отставший гусь­лебедь, и тень от него, пересекая долину, мимолетно
темнила то светлобеленые хаты, то блестки воды, то хлебные нивы на
взгорьях”.8
 В самой светлой круговине неба он вдруг на несколько мгновений,
словно потустороннее видение, схватил глазами огромное крылатое
тело бомбовоза. Самолет летел не очень высоко, были различимы
даже все его четыре мотора, наматывающие на винты взвихренную
лунную паутину, летел без огней, будто незрячий, и казалось, ему было
тяжко, невмочь нести эту свою черную слепую огромность – так он
натужно и трудно ревел всем своим распаленным нутром” ­ возникает
ощущение ужаса перед машинной мощью, содержащей в себе смерть.
 Жена провожает Касьяна “померкнувшим взглядом, не найдясь, что
сказать, чем остановить неумолимое время”, а “в едва державшейся
насильной тишине стенные ходики хромоного, неправедно перебирали
зубчики­секунды”.
 “С увала, с самой его маковки, там, позади, за еще таким же увалом,
бегуче испятнанным неспокойными хлебами, виднелась узкая, уже
засиненная далью полоска усвятского посада, даже не сами избы, а
только зеленая призрачность дерев, а справа, в отдалении, на фоне
вымлевшего неба воздетым перстом белела, дрожала за марью
затерянная в полях колоколенка.
 Нарушена “незыблемость жизни”
Б) Приём недоговорённости:
 Касьян и уходящие вместе с ним усвятцы обратно не вернутся. С ними
прощаются всерьез, и Алексей­защитник, Касьян­шлемоносец, и его
19

брат Никифор­Победоносец и даже Афоня – не боящийся смерти –
никто не вернется, всем гибнуть подчистую. Сколько тому примет на
страницах повести! Как зловещий знак невозвращения почти перед
каждым домом вырыта яма: писатель объясняет его прозаически –
хотели поставить столбы под радио, да не успели за войной.

20

Глава V. О роли языка в современной жизни.
Чем стал сегодня современный русский язык как собрание слов?
Мусоросборником? Фильтром? Свободным потоком?
Что такое язык? Язык – это некая сумма людей, на нём говорящих. В
определённом смысле это хаотическая вещь, но можно предсказывать: имеет
какое­то слово шанс на успех или не имеет. Слово имеет шанс на жизнь, если
есть в нём смысл, некая идея. Это слово должно победить своих конкурентов,
которые хотят занять это же место. Есть ещё мода на слова, которая то
разгорается, то затихает.
Раньше язык «рекрутировал» слова из народной речи. Писатель
подсушивал слова крестьян, рабочих, мещан, торговых людей и выдавал
вовне. Народная речь сейчас уже почти не существует, как и сама деревня,
которая была истоком этой речи. Сегодня речь пополняется из молодёжной
среды. Но насколько это качественно, ведь за ними нет этого народного
пласта и глубокой культуры, которая была изначально в крестьянской среде.
В литературе было направление, когда авторы работали с самовитым
словом. Невозможно представить прозу Е. Носова без этого перенасыщенного
раствора очень ароматных, остро пахнущих народных слов. Есть ли в
современной молодой патриотической литературе такое направление? Если
ушла база, народная, деревенская, крестьянская, то ушло и слово. Такого
слова сейчас, к сожалению, нет. Есть англизированные слова, которые могут
украшать речь и превращаться в чисто русские слова (скомпастить,
стритданс...).
В.И. Даль говорил: «Мы не придаём анафеме иностранное слово. Речь
героя – это одельное явление, она, как зеркала, должна отражать
окружающую реальность».
Слова автора включают читателя в другой мир, он так звенит
реальностью, словесный ряд тебя настолько раскачивает, что ты понимаешь,
как это здорово. Повесть Евгения Носова «Усвятские шлемоносцы» ­ как
плавильный котёл народного языка.
21

Заключение.
Большая филологическая культура писателя, глубокое постижение
основ национального крестьянского характера и собственный жизненный
опыт, приобретенный на фронте и в послевоенные годы, позволили
Е.И. Носову сформировать особый подход к художественному изображению
Великой Отечественной войны.
В древнерусской литературе главным защитником родной земли
является крестьянин­пахарь, труженик, наделенный высокими духовными
качествами, которые помогают ему победить, – эта традиция лежит в основе
повести Е.И. Носова.
Духовные традиции русской деревни сыграли решающую роль в
воспитании и становлении обитателей Усвят, представляющих великую
русскую нацию – народ, победивший фашизм.
Используя в повести «Усвятские шлемоносцы» приёмы орнаментальной
прозы, писатель ярко и убедительно раскрыл истоки народного героизма,
показал русский национальный менталитет во всем его величии и красе.
Художник редкостного и тонкого дара Евгений Носов обнял героев
своей повести всем сердцем, каждого из них возвысил русским народным
словом.
Небольшая по объему, но необычайно емкая по содержанию, почти
былинная, «богатырская», повесть Е.И. Носова «Усвятские шлемоносцы»
останется памятником русскому крестьянству, ставшему той народной
армией, которая остановила врага и водрузила флаг Победы над рейхстагом.
22

Источники.
1. Носов Е.И., Усвятские шлемоносцы. – Петрозаводск: Карелия, 1986.
2. Баскевич И., Усвятские шлемоносцы. // Курская правда. – 1977. – 13
октября.
3. Брыкина., Роль образов­символов в раскрытии русского национального
характера в повести Е.И. Носова «Усвятские шлемоносцы». Малоизвестные
страницы и новые концепции русской литературы XX века. − М., 2003.
4. Еськов М.Н. Воспоминания о Евгении Носове: к 80­летию со дня рождения
писателя Е.И.Носова/ М.Н.Еськов// МОСКВА.­2005.­№ 1.­С.159­170.
5. Кедровский А., О прозе Е.И. Носова 1990­х годов. Курские тетради: Курск
и куряне глазами ученых. − Курск, 1998.
6. Конорев Л. С вершины древнего кургана: из воспоминаний о Евгении
Носове/ Л.Конорев// НАШ СОВРЕМЕННИК.­2003.­№ 6.­С.272­277.
7. Лихачев Д.С. Деревенская проза: Федор Абрамов, Виктор Астафьев,
Владимир Тендряков, Евгений Носов, Борис Екимов/; Сост. П.В.Басинский.­
М.: Слово, 2000.­597c.­В над.заг.: Ин­т "Открытое общество", Мегапроект
"Пушкинская б­ка".
8. Чалмаев В.А. Сквозь огонь скорбей: "негромкий" эпос Евгения Носова/
В.А.Чалмаев// ЛИТЕРАТУРА В ШКОЛЕ.­1995.­№ 3.­С.35­41.
9. Чемодуров В. Как живешь­так и пишешь/ В.Чемодуров// РОССИЙСКАЯ
ГАЗЕТА.­2001.­26 апр.­С.4.
10. Материалы сайтов:
www.openclass.ru
www.ped-sover.ru
www.proshlu.ru
23

«ОРНАМЕНТАЛЬНАЯ» ПРОЗА

Пропасть, которая лежит между Шолоховым и Крюковым как художниками слова, - не только в различном уровне их художественного дарования. Она - еще и в различии тех литературных эпох, которым эти художники принадлежали.

Хотя Крюков жил и творил в первые два десятилетия XX столетия, художественные и идейно-философские искания русской литературы «серебряного века» обошли его стороной. Не только в своей идеологии, но и в своих художественных принципах Крюков так и не вышел за пределы традиций русской литературы XIX века, причем узко народнического, обличительного ее направления. Опыт Л. Н. Толстого, Достоевского, Чехова не был усвоен Крюковым, да это было ему и не под силу.

Поэтика Шолохова своими корнями также уходит в XIX век, но в традиции прежде всего Л. Н. Толстого, Достоевского, Чехова. О своей приверженности именно к этой традиции большой русской прозы неоднократно говорил и сам Шолохов. Об этом же свидетельствует и роман «Тихий Дон».

«Антишолоховедение», игнорируя тот факт, что сам-то Крюков прямого отношения к «серебряному веку» не имел, пытается связать роман «Тихий Дон» с началом XX века, дабы приблизить начало его написания к десятым годам минувшего столетия и тем самым «доказать» авторство Крюкова. Но эта попытка ни на чем не основана. По своей поэтике этот роман принадлежит русской литературе именно 20-30-х годов века XX. Многие, причем крайне выразительные особенности языка, стиля Шолохова, о которых шла речь выше, определяются именно этим: художественными исканиями ранней советской прозы.

Близость поэтики и стиля «Тихого Дона», равно как и первой книги «Поднятой целины», к эстетическим исканиям русской литературы 20-х годов давно и прочно установлена исследователями. Сошлюсь хотя бы на такие работы, как «Стилевые искания в ранней советской прозе» Н. В. Драгомирецкой и «О стиле Шолохова» Л. Ф. Киселевой в труде «Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Стиль. Произведения. Литературное развитие». Т. 3 (М., 1965), книгу Г. А. Белой «Закономерности стилевого развития советской прозы двадцатых годов» (М., 1977).

Общепризнано, что художественные искания русской литературы 20-х годов определялись как литературной традицией, и, в частности, поисками и завоеваниями литературы «серебряного века», так и фактором сугубо жизненным и современным: фундаментальными сдвигами в жизни народа, вызванными революцией 1917 года. На пересечении этих двух тенденций, в исканиях Ремизова, А. Белого и других, развивавших художественные завоевания таких писателей, как Лесков, и революционной нови 20-х годов, - родился тот своеобразный переходный, во многом эклектичный стиль ранней русской прозы 20-х годов, стиль так называемой «орнаментальной» прозы, который получил отражение в «Тихом Доне».

Шолохов входил в литературу, когда уже были написаны или писались и публиковались «Бронепоезд 14-69» и «Партизаны» Вс. Иванова, «Перегной» Л. Сейфуллиной, «Бурыга», «Гибель Егорушки», «Петушихинский пролом» Л. Леонова, многие рассказы из «Конармии» Бабеля, «Неделя» Ю. Либединского, «Падение Даира» А. Малышкина, «Чапаев» Д. Фурманова, «Разгром» А. Фадеева. По наблюдению Л. И. Тимофеева, «массовый приток молодых писателей, уже соприкоснувшихся с новыми чертами жизни, совпал с ростом и созреванием новых отношений в обществе. И пересечение этих двух процессов не могло, конечно, не сказаться на характере литературного развития начала 20-х годов» 20 .

Эти процессы не могли не сказаться и на формировании молодого Шолохова - сверстника большинства прозаиков, вступивших в литературу в первой половине 20-х годов. Почему-то никто не попрекает этих прозаиков молодостью, хотя в большинстве они были ровесниками Шолохова, - вероятно, потому, что ни один из молодых писателей 20-х годов, которые, как и он, пришли в литературу из глубин народной революционной жизни, не смог подняться до уровня «Тихого Дона». Но сам-то Шолохов, работая над «Донскими рассказами», «Тихим Доном» и первой книгой «Поднятой целины», принадлежал этому времени, горел его идеями, усваивал его эстетические искания, переболел теми самыми бедами, которыми переболела вся молодая литература 20-х годов.

«Новый ракурс социального зрения - ориентация на предельно полное представительство в литературе революционного народа - привел в движение всю систему художественного мышления» 21 , - так характеризует исток напряженных стилевых, художественных исканий послереволюционной русской литературы автор книги «Закономерности стилевого развития советской прозы двадцатых годов» Г. А. Белая. Суть этих исканий, пишет автор статьи «Стилевые искания в ранней советской прозе» Н. В. Драгомирецкая, заключалась в «художественном исследовании безбрежно разливавшегося “народного моря”».

«Художественная проза первой половины 20-х годов, - продолжает она, - чрезвычайно своеобразное, оригинальное явление». Эту прозу «даже при беглом знакомстве можно отличить по особенностям языка - обилию элементов народной речи и пестроте словесного узора. <...> Наряду с тягой к предельной точности, к “простому слову” <...> - перенасыщение речи тропами, выступающее иногда как надуманность, вычурность, словесное излишество» 22 .

В нашем литературоведении прочно утвердился термин «орнаментальная проза», определяющий язык и стиль русской прозы 20-х годов. Исследователи видят орнаментализм в «напряженности стиля», достигаемой с помощью инверсии - того, что Е. Старикова в работе о Л. Леонове называла «украшенным языком» 23 , в поиске новых средств и возможностей языковой изобразительности, а также внесении в прозу стиховых принципов (сказовый стиль, ритмическая проза, метонимический стиль и пр.), разнообразия интонаций (ораторский, песенный, декламационный, певучий и другие стили), экспрессивного строения фразы (рубленая проза, узорный стиль), народной лексики (насыщение архаизмами, диалектизмами или неологизмами) и фольклора 24 .

Орнаментальная проза многое дала нашей литературе с точки зрения поэтики, но она несла с собой и немало привходящего, недолговечного, искусственного. «Детскую болезнь» искусственности и выспренности, привнесенных орнаментализмом, наша литература в лучших своих образцах преодолела уже в конце двадцатых - начале тридцатых годов.

Не избежал влияния орнаментализма и Шолохов, хотя, конечно же, его «Донские рассказы» - где оно особенно велико - и «Тихий Дон», и «Поднятую целину» к орнаменталистской прозе не отнесешь.

«Понятие орнаментализма, несомненно, дает возможность подойти к целой литературной эпохе как эпохе особого интереса к языку, семантической, эмоциональной, ритмической напряженности речи, упорных речевых, стилевых исканий, имеющих целью стать ближе к предмету, перенести в творчество все речевое богатство революционной эпохи, непосредственно “перелить” все многообразие ее проявлений в речь и стиль...» 25 , - характеризует литературу начала 20-х годов Н. В. Драгомирецкая. Эта характеристика вполне может быть отнесена к Шолохову, - как, впрочем, и ко многим другим писателям, пришедшим в советскую литературу в 20-е годы.

К. Федин писал в конце 20-х годов: «У меня существует неписанный словарь негодных для работы, запрещенных слов (например, такой категории, как “нега”, “сладострастие”, “лира”). В работе своей я не преследую целей “словотворчества”, в том смысле, какой придан этому выражению футуризмом. Борьба за новое слово для меня заключается в постоянном обновлении фразы путем бесчисленных сочетаний тех самых “обыкновенных”, “некрасивых” слов, которые усвоены нашей живой речью и литературой» 26 .

Крюков не «боялся» «красивых» слов. Лексика его произведений в значительной степени и состоит как раз из слов «негодных» для работы в 20-е годы (впрочем, как и сейчас) - таких, как «нега» или «сладострастие», в чем мы уже убедились. Между языком рассказов Крюкова и языком «Донских рассказов» и «Тихого Дона» Шолохова - пропасть, в значительной степени обусловленная иным чувством языка, отличным от начала века.

Орнаментализм проявляет себя в прозе Шолохова по-разному. В частности, - в заметном влиянии «рубленой прозы», о которой А. Фадеев говорил так: «Писать “рубленой прозой” я в тот период своей литературной работы считал для себя в известной мере обязательным» 27 . Недостатки своих ранних произведений Фадеев объяснял во многом господствовавшей в ту пору литературной модой. «Многие пишущие люди говорили: “произведение будет динамическим, если писать короткими фразами, в 3-4 слова”. Но такое формальное понимание динамичности создавало искусственный язык... <...>

В литературе имело место тогда сильное влияние школы “имажинистов”. Важнейшей задачей художественного творчества “имажинисты” считали изобретение необыкновенных сравнений, употребление необыкновенных эпитетов, метафор. Под их влиянием и я старался выдумать что-нибудь такое “сверхъестественное”» 28 .

Талант Шолохова помогал ему более успешно, чем Фадееву, противостоять всему «сверхъестественному» в литературной моде тех лет. Из орнаменталистских исканий он брал лишь то, что было созвучно его собственному природному дарованию, стараясь избегать искусственности в языке.

Так было, в частности, с «рубленой прозой», с которой у Шолохова мы встречаемся далеко не так часто, как у Фадеева, или, допустим, А. Веселого, но - встречаемся.

«Тысяча девятьсот шестнадцатый год. Октябрь. Ночь. Дождь и ветер. Полесье. Окопы над болотом, поросшим ольхой. Впереди проволочные заграждения. В окопах холодная слякоть. Меркло блестит мокрый щит наблюдателя. В землянках редкие огни» (3, 7), - так начинается четвертая часть второй книги романа. Это - экспозиция дальнейшего развития действия, и здесь «рубленая проза» оправдана.

«Теплилась осень. Перепадали дожди. Над Быховом редко показывалось обескровленное солнце. В октябре начался отлет дикой птицы» (3, 180), - здесь также дается экспозиция к последующему действию, - началу формирования Добровольческой и Донской армий.

«Цепь дней... Звено, вкованное в звено. Переходы, бои, отдых. Жара. Дождь. Смежные запахи конского пота и нагретой кожи седла. В жилах от постоянного напряжения - не кровь, а нагретая ртуть. Отдохнуть бы Григорию, отоспаться!» (4, 95).

Как видим, к «рубленой прозе» Шолохов обращается в основном тогда, когда вводит в повествование новых героев. Но использует он этот прием сравнительно редко.

Большое влияние на молодого Шолохова оказала «ритмическая» проза.

Вслушаемся: «На столе гильзы патронные, пахнущие сгоревшим порохом, баранья кость, полевая карта, сводка, уздечка наборная с душком лошадиного пота, краюха хлеба. Всё это на столе, а на лавке тесаной, заплесневевшей от сырой стены, спиной плотно к подоконнику прижавшись, Николай Кошевой, командир эскадрона сидит» («Родинка», 1, 11).

Увлечение ритмом, напевностью слышно и в других рассказах Шолохова, - скажем, в рассказе «Коловерть», где бедный казак Пахомыч не уступил вовремя дорогу полковнику Черноярову, за что был жестоко избит: «Сбочь дороги, постромки обрывая, бьются лошади, сани опрокинутые, с дышлом поломанным, лежат покорно и беспомощно, а он тройку глазами немигающими провожает. Будет провожать до тех пор, пока не скроется в балке задок саней, выгнутых шеей лебединой» (1, 152).

Если раньше ритм, напевность были принадлежностью поэзии, в крайнем случае - стихотворений в прозе (Тургенев или тот же Крюков с его стихотворениями в прозе «Край родной» и «Пирамиды»), то в двадцатые годы ритм широко вошел и в прозу, что подчас придавало повествованию нарочитость и вычурность.

Артем Веселый. 1920-е гг.

Дмитрий Фурманов. 1921 г.

Леонид Леонов. Портрет художника К. Ф. Юона. 1930 г.

Андрей Платонов. 1938 г.

Как справедливо отмечал Л. Якименко, в «Тихом Доне» влияние «ритмической прозы» заметно в основном «в лиро-эпических отступлениях», где «мы видим художественно оправданное использование ритмически организованного периода в повествовательной речи автора» 29 . Но и это - редкость для Шолохова.

Как известно, сказовая традиция имела глубокие корни в русской литературе - вспомним хотя бы сказы Лескова, - однако особенно широкое распространение она получила в 20-е годы.

В «Донских рассказах» Шолохова три рассказа - «Председатель Реввоенсовета Республики», «О Колчаке, крапиве и прочем», «О Донпродкоме и злоключениях заместителя донпродкомиссара товарища Птицына» - являлись, с точки зрения жанра, классическими сказами, выстроенными на принципиально новом, рожденном революцией жизненном материале.

В сказовой манере написаны многие сцены и эпизоды «Тихого Дона» (рассказ Христони о поисках клада, Авдея Бреха - о службе в Петербурге; близки к сказу и многие рассказы деда Щукаря в «Поднятой целине»). Как подметил Якименко, «в самой повествовательной речи автора в первых томах “Тихого Дона” звучат поэтические интонации сказа» 30 . О событиях кануна войны, например, сказано так: «Офицеры плечиками вздергивали. Сами за правду алтын бы заплатили... Все офицерские ответы казакам на усладу» и т. д. (2, 287).

Обращение к новым возможностям изобразительности, открываемым орнаментализмом в прозе, имажинизмом в поэзии, помогало писателю добиваться большего эмоционального и смыслового напряжения слова, его экспрессии и выразительности. Задаче повышения образной выразительности языка служила, в частности, инверсия, широко применявшаяся в русской орнаментальной прозе 20-х годов.

Алексей Толстой, вернувшись из-за рубежа, говорил по этому поводу молодым писателям:

«Должен сказать, что у вас всех, москвичей, что-то случилось с языком: прилагательное позади существительного, глагол в конце предложения. Мне кажется, что это неправильно. Члены предложения должны быть на местах: острота фразы должна быть в точности определения существительного, движение фразы - в психологической неизбежности глагола» 31 .

А. Толстой прав и неправ. Он не учитывал такого важного компонента художественности, как интонация фразы, ее мелодия, что в прозе Шолохова играет огромную роль.

У Крюкова все члены предложения стоят на своих местах. Он не признает инверсии, - она просто не входила в арсенал его художественных средств. Это - описательная проза, лишенная динамики, напряжения, развития движения.

«Тихий Дон» - весь на инверсиях, ибо предмет его изображения - тектонические сдвиги в природе общества и в природе вещей, движущееся и меняющееся время. Для воспроизведения в прозе результатов подобного художественного исследования нужна особая экспрессия слова, иной градус и иное качество выразительности.

Отказ от инверсии в романе означал бы отказ от интонации лиро-эпического повествования, которая и делает «Тихий Дон» великим произведением русской литературы. Вспомним: «Все Обдонье жило потаенной, придавленной жизнью. Жухлые проходили дни. События стояли у грани». Отмените инверсию - и все разрушится, уйдет тревога ожидания грозных событий, связанных с началом «расказачивания» Дона.

Самое яркое свидетельство принадлежности «Тихого Дона» к прозе 20-х годов, ко времени торжества орнаментализма и имажинизма в русской литературе - качество метафоричности его стиля. Здесь произошло совпадение редкого по силе и мощи изобразительного таланта Шолохова и востребованности яркого, цветного, колоритного художественного слова, утверждавшегося поэтикой орнаменталистской прозы.

Почти две страницы посвятил Г. С. Ермолаев анализу метафоры «не лазоревым алым цветом, а собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветет поздняя бабья любовь». Он пишет: «Язык и образность Шолохова настолько своеобычны, что было бы достаточно исследовать одно-единственное предложение, чтобы обобщить то, что было сказано о них в этом и предыдущих разделах (а также в предшествующей главе)» 32 . (Ученый имеет в виду главы своей работы «Метафоры, эпитеты и цвета», «Сравнения», «Диалектизмы».) Блестящий анализ процитированного выше метафорического предложения, данный Ермолаевым, подтверждает его слова. Но исследователь упустил при этом один существенный момент: густая метафоричность данного тропа выявляет очевидную приверженность его автора к орнаментализму.

Орнаменталистской метафоричностью наполнены описания природы, портретные зарисовки в «Тихом Доне» и «Поднятой целине», о чем свидетельствуют и примеры, приведенные выше. Уже первые строки романа с их изощренной и яркой метафоричностью - «прозелень меловых глыб», «перламутровая россыпь ракушек», «нацелованная волнами галька» и «вороненая рябь стремени Дона» - принадлежат, конечно же, двадцатым годам и являются фирменным знаком орнаментальной прозы.

Густота метафоричности некоторых шолоховских троп с точки зрения современного литературного вкуса кажется подчас чрезмерной.

Метафорическая чрезмерность вела порой к искусственности, и тогда возникали тропы наподобие нижеследующих: «ласковым телком притулялось к оттаявшему бугру рыжее потеплевшее солнце», «ласковая тишина паслась на лугу» и т. д. ...

Выше мы уже приводили пример борьбы Шолохова с этой чрезмерной орнаментальной метафоричностью. Поначалу он пишет в рукописи: «На пепельном пороге сизеющего неба доклевывал краснохвостый рассвет остатки звездного проса». В следующем варианте - упрощает, делает более упругим и сжатым этот полюбившийся ему яркий образ: «На сизом пологе неба доклевывал краснохвостый рассвет звездное просо». И в окончательном варианте полностью отказывается от него.

С течением времени метафоричность романа становится строже.

Как справедливо заметил исследователь творчества Шолохова В. Гура, чрезмерность метафорической образности исчезает в третьей книге романа. «Придавая работе над языком огромное значение, - писал он, - Шолохов вносил во многие издания романа (большей частью в первые книги) значительные исправления, добиваясь простоты, ясности, точности слова. Он беспощадно вычеркивал из текста надуманные фальшивые выражения, на которых лежала печать вычурности и красивости. (“Ветер шуршал, перелистывая зеленые страницы подсолнечных листьев”; “спокойный голос его плеснул на Аксинью варом”; “ставни дома наглухо стиснули голубые челюсти”; “розовым бабьим задом из-за холма перлось солнце”; “ночь захлеснулась тишиной”; “время помахивало куцыми днями” и т. д.). Опускаются целые напыщенно-витиеватые сравнения: “словно кто-то неведомо большой изредка смежил оранжевые трепещущие ресницы” и т. д.» 33 .

Но это не значит, что в трех книгах романа Шолохов отказался от органично присущей ему яркой метафоричности. Третья книга «Тихого Дона» завершалась, как известно, тем, что Мишка Кошевой зажег подряд семь домов, принадлежащих купцам, священникам и зажиточным казакам Татарского.

«Выехал на бугор, повернул коня. Внизу, в Татарском, на фоне аспидно-черного неба искристым лисьим хвостом распушилось рыжее пламя...» (4, 434).

Нет нужды доказывать, что подобный характер образности совершенно чужд Крюкову. Но он пронизывает «Донские рассказы», «Тихий Дон» и «Поднятую целину», на первой книге которой - та же печать орнаментализма. И то же влияние «рубленой прозы»: «...Морозный день. Конец декабря. Гремячий Лог. Курени, сараи, плетни, деревья в белой опуши инея. За дальним бугром бой. Глухо погромыхивают орудия генерала Гусельщикова» (6, 41) - описание боя, в котором в декабре 1918 г. принимал участие Андрей Разметнов.

И та же инверсия:

«Февраль...

Жмут, корежат землю холода. В белом морозном накале встает солнце... Курганы в степи - как переспелые арбузы - в змеистых трещинах» (6, 110).

В «Поднятой целине» ощутимо и влияние «ритмической прозы»:

«Предрассветная синяя тишина.

Меркнет пустынный Млечный Путь.

В темных окнах хат багрово полыхающие зарева огней: отсвет топящихся печек.

На речке под пашней хрупко позванивает лед.

Февраль...» (6, 110).

Та же напряженная экспрессия троп. Роман открывается описанием того, как «по волнистым буграм зяби неслышно, серой волчицей придет с востока ночь» (6, 7). Далее - описание приезда Половцева:

«Серебряный нагрудник и окованная серебром высокая лука казачьего седла, попав под лучи месяца, вдруг вспыхнули в темени проулка белым, разящим светом» (6, 8).

Сравните:

«На западной окраине неба тускло просвечивали звезды, молодой согнутый сагайдаком месяц золотой насечкой красовался на сизо-стальной кольчуге неба» (6, 322).



Похожие статьи
 
Категории