«Мировая скорбь» это пессимистическое умонастроение; разочарование в мире и его ценностях, ведущее к меланхолии, резиньяции или отчаянию. Понятие «мировая скорбь», введенное Жан Полем в романе «Зелина, или Бессмертие души» (1810) для описания пессимизма Байрона, позднее было осмыслено как ключевая тема литературы конца 18 - первой половины 19 века. История «мировой скорби» восходит к античности, знавшей сходные психологические состояния (Сенека говорит об «оцепенении души, парализованной среди руин собственных желаний» - «О спокойствии души»), однако отводившей им незначительную роль во внутренней жизни человека. Прообразами «мировой скорби» можно считать средневековые понятия «отчаяния» и «уныния» (desperatio, accidia; последнее входило в состав семи смертных грехов), и ренессансное понятие «меланхолии». Однако если средневековое «отчаяние» мыслилось как антитеза «надежде» (spes), а ренессансная «меланхолия» понималась как болезнь, опасная («Самая опасная из наших болезней - презрение к собственному существованию» - М.Монтень. Об опыте, 1580), но излечимая (способы лечения изложены в «Анатомии меланхолии», 1621, Р.Бёртона), то мировая скорбь на рубеже 18-19 веков становится автономным и самодостаточным психологическим состоянием, которое уже не связывается с полюсом «надежды» и трактуется не как болезненная аномалия, но как единственно возможная достойная реакция на несовершенство мира.
Первые симптомы «мировой скорби» появляются в эпоху чувствительности («Страдания молодого Вертера», 1774, Гёте; «Прогулки одинокого мечтателя», 1782, Ж.Ж.Руссо). Романтизм создает галерею героев, проникнутых «мировой скорбью»: Рене («Атала», 1801, Шатобриана), Рокероль («Титан», 1800-03, Жан Поля), Оберман («Оберман», 1804, Э.де Сенанкура), Манфред («Манфред», 1817) и Чайльд Гарольд («Паломничество Чайльд-Гарольда», 1809-18) Байрона; герои произведений А.де Мюссе, А.де Виньи. В России настроение «мировой скорби» с наибольшей силой выразилось в лирике А.С. Пушкина начала 1820-х и в поэзии М.Ю.Лермонтова. Среди многочисленных певцов «мировой скорби», ставшей модной темой романтической лирики, выделяются Н.Ленау и Дж.Леопарди. «Мировая скорбь», эмоциональная амплитуда которой простирается от скукимеланхолии (ennui, spleen) до «совершенного и нескончаемого отчаяния» (Леопарда. Тимандра и Элеандра, 1827), всегда обусловлена тотальным и необратимым разрывом бытия и мира: мир больше не воспринимается как достойное место для бытия. Для протагониста «мировая скорбь» в мире «больше нет новых радостей или новых истин, как нет и старых радостей или истин, которые сохранили бы свежесть» (Рокероль в «Титане»; Jean Paul. Werke. Miinchen, 1925), «мир - лишь прах» (Дж.Леопарди. К самому себе, 1820-е). Сознание несовершенства мира нередко сопровождается и ощущением собственной ущербности: герой «Небожественной комедии»(1835) З.Красиньского обнаруживает в своем сердце дыру глубокую, как могила. «Мировая скорбь» проявляется не только на эмоционально-личностном, но и на философском, историко-социологическом уровне: Шатобриан в «Опыте о революциях древних и современных» (1797) отрицает идею прогресса и совершенствования человека; А.Шопенгауэр в трактате «Мир как воля и представление» (1819-44) дает философское обоснование «мировая скорбь», рисуя пессимистическую картину мира как торжества слепой воли, ведущей к страданию. В годы европейской реакции (после 1815) и разгрома национальных революций (начало 1820-х) «мировая скорбь» приобретает политическую окраску, проявляясь как убеждение в обреченности мира на вечное рабство («К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь». - А.С.Пушкин. «Свободы сеятель пустынный…», 1823).
В раннем романтизме «мировая скорбь» нередко сопровождается устремлением к иному , «подлинному» миру; в поэзии В.А.Жуковского «мировая скорбь» - это «совершенное недовольство собою, миром, людьми, недовольство тихое, унылое и от того стремление за пределы мира» (Полевой Н.А. Очерки русской литературы). Позднее эта вера в потустороннее утоление «мировой скорби» выражается все реже и слабее, подменяясь богоборческим бунтом, готовностью «вернуть Богу билет»: уже Ф.Р.де Шатобриан объясняет задержку в своем рождении тем, что «я сопротивлялся, жизнь не прельщала меня» («Замогильные записки», 1848-50); Байрон в «Каине» (1821) самого Бога изображает скучающим; А.Суинберн благодарит богов за то, что «ни одна жизнь не длится вечно» («Сад Прозерпины», 1866); Шопенгауэр разоблачает Христа как демагога (Schopenhauers Gesprache und Selbstgesprache. Berlin, 1889). Умонастроение мировой скорби, выработанное в романтизме, глубоко укореняется в европейской культурной традиции: ей во многом наследует и богооставленность антигероев Достоевского, и ужас от сознания «посредственности мира» (Где Мопассан. На воде, 1888), испытываемый героями Г.Флобера, Мопассана, Э.Золя, А.П.Чехова, и переживание абсурдности бытия в литературе 20 века (Ф.Кафка, С.Беккет, Вен.Ерофеев и др.)
«В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир» (Иоан.16:33).
ЧТО ТАКОЕ СКОРБЬ?
Скорбь – это крайняя печаль, безысходное горе, неожиданное несчастье, глубокое разочарование в жизни, в друзьях, в любви.
Скорбеть – значит грустить, тосковать, печалиться, тужить, страдать, изнывать сердцем.
Много ли в мире людей, которые в течение своей жизни не изведали скорби? От нее не могут оградить ни богатство, ни слава, ни материальное благополучие. Она проникает в царские дворцы, в роскошные виллы так же, как и в убогие хижины. Скорбь заставляет королей отрекаться от престола, а миллионеров пускать себе пулю в сердце.
О скорби знаменитых людей сообщают радио и газеты. Но сколько в мире безвестной скорби, о которой не знают даже соседи… Молчаливая, никому не известная скорбь тяжелее всякой другой скорби. Скорбь в одиночестве давит на душу всей тяжестью своей безысходности.
«Скорбь близка, а помощника нет», – жалуется псалмопевец. О, как нужен помощник, утешитель, друг в минуты душевной невзгоды.
Всемирная история и литература повествуют нам о скорби, которая захватывала одновременно все человечество.
Мир скорбел от неустройства и злобы перед пришествием Спасителя; человеческая мысль была задушена в страшные годы средневековья, когда всякому свободомыслию грозила католическая инквизиция. Скорбь охватила Европу на рубеже 18 и 19 веков, в период наполеоновских войн. В то время почти все писатели мира, в том числе и русские, были охвачены мрачным настроением и создавали такие произведения, в которых было показано разочарование и уход из жизни, осуждение общества и правительства.
В то время Пушкин писал:
Дар случайный, дар напрасный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Лермонтов в стихотворении «И скучно, и грустно» утверждал:
И жизнь, как посмотришь
С холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка.
Незадолго до того знаменитый английский поэт Жорж Байрон в своих произведениях также выражал отрицательное отношение к жизни и разочарованность.
ПРИЧИНЫ СКОРБИ
Каковы были причины мировой скорби в конце 18 и в начале 19 веков?
Причин было много: революции, войны, бедность народа, жестокость власти, рабство, нищета одних и пресыщенность других. Передовые умы в разных странах влагали в литературные произведения горькие истины о неустройстве мира.
Одни от горькой жизни бежали в леса, где становились разбойниками. Другие уходили в монастыри. Действительность была слишком печальной. И мятущиеся души хотели облегчить свои скорби разрывом отношений с обществом.
Причин для скорби в наше время стало еще больше. Вот лишь некоторые из них: непрекращающиеся войны, озлобление между странами, гонка вооружений с целью уничтожения противника, грабеж и бесчинства, насилие, заставляющее людей с наступлением сумерек прятаться в домах; нелады в семьях: разводы, бегство детей из родительского дома; самоубийства, разделения в церквах; стихийные бедствия: землетрясения, ураганы, наводнения; нищета и голод среди миллионов людей.
ПРОГРЕСС НЕ СПАСАЕТ
В науке происходят невероятные открытия. Разум человеческий творит чудеса.
Когда-то диавол соблазнил людей, сказав, что, вкусив от запрещенного плода, они будут как боги. Теперь, как никогда ранее, люди стремятся заменить своими удивительными изобретениями и открытиями законы Божьи. Успехов в этом направлении много, но что это дает страждущему человечеству? Больше комфорта, больше необыкновенных ощущений, но счастья, душевного покоя и мира все меньше и меньше. Говоря словами Александра Блока, «покой нам только снится».
Когда-то Христос сказал: «Люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются» (Лук.21:26).
Это время приблизилось. Как же не скорбеть? Снова в литературе появляются грустные ноты, начинается новый прилив мировой скорби…
ЕСТЬ ЛИ ЦЕЛЕБНЫЕ СРЕДСТВА?
Скорбь – страшная болезнь. От многих болезней, которые еще недавно уносили миллионы жизней, теперь найдены средства. Не найдены пока лекарства лишь от рака и СПИДа. Еще сложнее дело обстоит с лечением от скорби.
О, сколько было бы пациентов у врачей, на дверях офисов которых была бы прибита дощечка с надписью: «Доктор от душевной скорби»!
Душевная скорбь тяжелее скорби физической. От физической болезни существуют обезболивающие средства. Но наука еще не изобрела препарата, который бы мог исцелить от скорби и заменить ее радостью.
Однако такое средство есть. Пушкин исцелился от своего пессимизма, когда приник к живой воде Священного Писания. Бог вдохновил поэта на переложение 6-ой главы Исаии в стихотворные строки. Человечество обогатилось дивным стихотворением «Пророк».
Лермонтов, вместо утверждения, что жизнь – «пустая и глупая шутка», написал строки о чудной силе молитвы.
Скорбящие, страждущие, павшие духом, разочарованные! Мы имеем средство для утешения. Это – молитва, надежда на Бога, обращение к Нему и ожидание исполнения обещания вечного блаженства.
«И будет Господь прибежищем угнетенному, прибежищем во времена скорби» (Пс.9).
«От Господа спасение праведникам. Он – защита их во время скорби» (Пс.36).
«К Господу воззвал я во время скорби моей, и Он услышал меня» (Пс.119).
«Господи! Сила моя и крепость моя, и прибежище мое в день скорби» (Иер.16:19).
«В скорби своей они с раннего утра будут искать Меня и говорить: пойдем и возвратимся к Господу! Ибо Он уязвил – и Он исцелит нас, поразил – и перевяжет наши раны» (Ос.6:1).
Это лишь небольшая часть текстов Священного Писания о средствах исцеления от скорби. Каждая приведенная строка внушает нам: пользуйся этим лекарством, чтобы скорбь не отравила тебя; бери весла мужества и плыви в лодке упования к цветущему берегу надежды. Там встретит тебя Господь и положит исцеляющий бальзам на твою душевную рану.
Мировая скорбь (немецкий Weltschmerz), высшее, проникнутое сострадательной человечностью, литературное проявление пессимизма; нравственное настроение, обобщающее не только недовольство несовершенством жизни, тщету идеальных стремлений, ограниченность наших познаний и оковы, сжимающие мысль, гибель всего великого и светлого, торжество несчастия, горя и зла, но и болезненное осуждение самой жизни, обманчивой, жестокой, мучительной и столь же бесцельно исчезающей, как она зародилась. Личная доля сливается в нем с судьбой всего страдающего человечества; все люди — товарищи по исконному несчастию; все мировое прошлое, народы, царства, цивилизации, религии, идеалы, свобода и красота, борьба и искания, слава и мощь, — бесконечные жертвы разрушения и смерти, и болит потрясенная душа не своим, эгоистическим горем, а скорбью вселенской, из-под чьей власти никогда не выйти людям. Девятнадцатый век, свидетель необыкновенно интенсивных проявлений такого настроения, склада мысли, духа творчества, то обозначал его термином мировой печали, усвоенным по немецкому почину всеми языками (douleur du monde, dolore universale), словно обозначая тем обособленное учение, пессимистическую доктрину, то, называя его «болезнью века» (mal du siecle), считал его своим неотъемлемым достоянием, добытым ценой великих потрясений и испытаний на рубеже двух веков, трагизмом не смолкавшей затем политической и общественной борьбы, кризисом веры и философии, поднявшими до жгучей боли сознание безысходности человеческого несчастия. Но невозможно замкнуть начало и развитие этой гуманной меланхолии в тесные рамки одного столетия. Нельзя ввести ее и в определенные пределы философского или нравственного учения, с вождями и пророками, догматами и тезисами. На протяжении всей истории человечества, особенно усиливаясь в эпохи перелома, крушений, тяжелых культурных потрясений, соединяя в духе тех же идей Восток и Запад, античную пору, средневековье, новые века, доходя до недавнего нашего прошлого, идут в мировой литературе долгой чередой печальники-человеколюбцы, не склоняя покорно головы перед неизбежной долей, но выступая против нее с скорбным и ропщущим словом. Сближаясь с столь же древними традициями пессимизма, исповедание их было всегда выше и живительнее. Систематику — мыслителю-пессимисту, «лишнему человеку» с его надменным презрением жизни и людей, исключительным, мнимо-героическим натурам, полным демонизма и эгоистического недовольства, чужды влечения и помыслы истинного «мирового скорбника», широко открытые для человеческой массы. Евангелие сострадания, равенства и в несчастии, и в борьбе против него заменены у них бунтом, гневом и презрением самодовлеющей личности.
Из непроглядной дали веков слышатся первые звуки мировой скорби. Глубокая и человечная печаль еврейских пророков (Иеремии, Исаии), гуманная меланхолия Псалмопевца, полные трагической силы обобщения Екклезиаста о суетности мира и тщетности исканий духа, философия несчастия, отречения от жизни, отрады небытия, звучавшая в царстве буддийской мысли, скорбное раздумье римского поэта-мыслителя Лукреция, сознание вековечности зла и страданий, удручавшее в магометанском мире аскетическую секту суфизма, — ряд разноплеменных, общечеловечески-солидарных заявлений, слышащихся из отдаленной древности. На различных ступенях развития, разобщенные, казалось, временем и разностью культуры, сходятся в идеях и учениях Лукреций (в поэме о «Природе вещей», особенно в третьей книге), с его мыслями о превосходстве смерти, уничтожающей жизненные страдания, уносящей и дух и тело наше, и глубокомысленные восточные поэты XI и XII веков, араб Абуль-Аля и Омар-Хэйям, персидский поэт-астроном (после перевода, в 1859 г., его славных на Востоке четверостиший на английский язык достигший колоссальной популярности во всем английском читающем мире), — первые выдающиеся певцы мировой скорби, которых выставила вселенская литература за много веков до Леопарди. Неразрешимая загадка вступления нашего в мир и ухода из него, призрачность человеческого существования, ничтожество его среди великой, вековечной мировой жизни, власть беспощадного рока, ложь всяких религий, невозможность найти удовлетворение или воздаяние ни на земле, ни в мнимом загробном мире, с необыкновенной, захватывающей глубиной изображались Омаром Хайямом. Мыслитель-природовед и астроном, он все же находил исход и примирение в посмертном слиянии человека с природой, в стремлении его раствориться в ней; после своих тщетных грез, полетов мысли, призрачных иллюзий, он, словно капля влаги, вливается в всепоглощающее море вселенной. Для поэта-слепца Абуль-Аля нет и этого примирения. Полный тоски и гнева на позор и ничтожество, ограниченность и темноту жизни и безысходность людской судьбы, он вместе с своим предшественником и наставником, поэтом Мотанаббием, который как будто завещал ему развить безутешные взгляды свои, — уже типические выразители мировой скорби. Христианство со своей моралью покорных страданий, неотвратимости зла и греха, загробного искупления не могло преодолеть преемственно передававшейся общечеловеческой грусти. Если в средние века она проникала в сектантскую поэзию католического Запада, если в настроениях нравственно возбужденной мысли сказываются порою отголоски безотрадной буддийской морали, проникавшей в Европу в религиозно-художественной проповеди знаменитого «Варлаама и Иосафата» и подобных ему творений, — если в поэзии средневековья (например, в «Бедном Генрихе» Гартмана ф. Ауэ) слышатся глубоко скорбные речи о ничтожестве жизни и едином могуществе смерти, «перед которой равны и добродетель, и мужество, и низость, и порок», то на рубеже Возрождения в канцонах, признаниях, философских трактатах Петрарки находим первые в истории нового человечества задушевные излияния мировой меланхолии и удручения жизнью, taedium vitae, от которого единое спасение для поэта в мистике любви, — «презрения к свету» и вместе с тем братского участия к людям. Среди разлива освободительных идей Возрождения, возвещавших миру обновление, сносивших все устои гнилого общественного, нравственного, религиозного строя, не затихла мировая скорбь, и с необыкновенной силой и глубиной проявилась у Шекспира. Ею дышат его поразительные сонеты — автобиографическое значение которых несомненно, — излияния его выстраданной мысли. Опыт жизни, горестные наблюдения над судьбой правды и свободы, над торжеством зла, гнетущие впечатления общественного падения среди елизаветинской реакции вызвали у поэта широкое, общечеловеческое представление о неумолимом роке, губящем все великое и честное и сливающем всех людей в беспомощную массу жертв смерти, за которой нет воскресения, нет будущей жизни, страшной уже жуткой возможностью продолжать и за гробом муку мысли. Один из величайших образцов «лирики размышления», — главная, первенствующая группа сонетов, обращенных к близкому другу Шекспира, дает неутешно-скорбную исповедь его тревог, сомнений, отрицаний и осуждений. Войдя и в драматическое творчество поэта, его человечная меланхолия, отразившаяся сначала в речах и суждениях такого отщепенца, как нелюдим Джак («Как вам угодно»), воплощается в Гамлете. Соединившись с мучащей его рефлексией, слабостью воли, неспособностью к решительным действиям, она превышает по интенсивности все эти отличительные его свойства. Не колеблющийся мститель за честь отца, не гневный обличитель безнравственности и пошлости затхлого придворного мира, не симулянт безумия, порой переходящий под влиянием гложущей горести в его настоящие тона, дорог человечеству в Гамлете, но неутешный, бессильный совладать с натиском дум о несчастии и ничтожестве жизни мировой скорбник. Высшее выражение его настроения — сцена на кладбище, с черепом шута Иорика в руках (мысли и темы в ней удивительно сходны с мотивами лирики Омара Хайяма; до того общи основы истинной мировой печали!). И никогда не замирали в последующей литературе отголоски мыслей и обобщений Гамлета, казавшихся порой чуть не евангелием мировой скорби.
Новое, еще более глубокое и в главных своих результатах, казалось, победоносное возрождение, вызванное в общечеловеческой культуре просветительным движением XVIII века, также не могло преодолеть исконных заветов мировой меланхолии, и (не говоря уже о породивших целую школу, глубоко печальных «Ночах» Эдварда Юнга) смежная, одновременная с могучими деяниями великой армии энциклопедистов общеевропейская эпидемия вертеризма показала это в целом ряде видоизменений типа скорбника, который становился уже международным. Соединение большого личного горя и возмущения неудовлетворенной души с тяжелым переживанием общей участи людей и с презрением к действительности, составившее для современников обаяние героя гётевского романа, не передавалось в одинаковой степени его двойникам, появившимся вскоре в различных литературах Европы (не говоря уже о многих подражаниях в литературе немецкой); эгоистическая гордыня непризнанной людьми выдающейся личности лежала нередко в основе и бурного пессимизма и вызова, бросаемого людям и судьбе, наконец (словно завещанного Вертером) самоубийства. Но, насколько гётевский скорбник выше и в общечеловеческом отношении значительнее тех литературных предшественников, на которых Гёте, при всей субъективности своего замысла, считал нужным опереться, — романических героев Ричардсона и Руссо, — настолько важнейший из его собственных потомков, итальянский Вертер, Якопо Ортис, главное лицо в романе пламенного итальянского патриота Уго Фосколо, выше своего родоначальника по силе и трагизму человечных сочувствий и глубокой печали о несбыточности правды, свободы, народного блага. Если Вертер отразил в воззрениях своих господствующие идеи боевой «поры бурных стремлений» в Германии XVIII века, то Ортис — первое по времени литературное отражение того крушения идеалов, провозглашенных Великой французской революцией, переживать которое было выше сил для многих из чутких свидетелей перелома, водворявшего вновь омертвелые основы старого порядка и разбившего целый мир упований. То была одна из эпох, когда под тяжестью современного недуга народов особенно силен всегда рост обобщающей его на всю жизнь человечества мировой скорби у отдельных лиц. Не всей, очень людной тогда, группе «лишних», разочарованных, душевно разбитых людей, выступивших в литературе с своими неразлучными спутниками, творческими двойниками, свойственна была в одинаковой степени универсальность угнетавшей их скорби, хотя бы они сумрачно и эффектно драпировались ею, и не только Сенанкур с своим «Оберманном», но и Шатобриан с страдальческой тенью Ренэ, безнадежно ищущей под конец спасения от зол и несчастий людских в Новом Свете, подчиняются, прежде всего, в пессимизме своем болезненно выстраданной неудаче личной жизненной борьбы, неудовлетворенности своих гениальных притязаний, и потомство, сочувственники и подражатели, которых нашлось немало у Шатобриана во всех литературах, венчало виновника этого течения мысли и чувства неподходящим к нему венцом страдальца за мир. Не Шатобриану, а Байрону подобает он в ряду вождей человечества начала прошлого века. С этим великим поэтом мировая скорбь приняла новый и необычайный оттенок. Глубокая грусть, поразительно рано сказавшаяся в его поэзии, при самом вступлении его в жизнь, еще в юношеском творчестве, широко развивается под влиянием личных испытаний и борьбы, превративших его жизнь в трагедию, и мировой трагедии народов, созданной наполеоновскими войнами, повсеместным торжеством реакции, нашествием темных сил. В «разочаровании» и меланхолии такого странника между людьми, как Чайльд-Гарольд в первых двух песнях поэмы, сказались уже тяжкая грусть угнетаемого общей жизнью мыслителя, гнев и горе при виде страданий целого ряда народов и влияние заветов прошлого, раскрывавшие перед путником, проходящим среди развалишь некогда могучих государств и цивилизаций, когда мысль его, сквозь даль веков, сообщалась с мировой скорбью древних, оплакивавших тот же неизбежный закон разрушения. Но с грустью Байрона совместно боевое, двигательное начало, полное непокорности и вызова. Уже из уст удрученного жизнью Гарольда, странника по южным окраинам Европы, слышатся горячие воззвания, обращенные к угнетенным народам и вызывающие их отвоевать себе волю. Потрясения и оскорбления, вынесенные поэтом-отщепенцем во время разрыва с отечеством, усилят и его боевой отпор, и гнетущую скорбь. Мрачный полет фантазии может увлечь его до создания «Тьмы», этого видения последнего дня вселенной, гибели жизни, смерти природы и всемогущего торжества Мрака. Гложущая тоска и возмущение человеческой участью могут довести Манфреда до одиночества, бегства в природу, до презрительного вызова, брошенного в лицо самой смерти; в Каине воплотится пробудившаяся человеческая мысль, обреченная на вечное искание истины, света, правды, свободы и на мучительное сознание несокрушимости зла, — но недовольство, протест, борьба во что бы то ни стало против доли людской не смолкают. В последней песне «Чайльд-Гарольда» жалоба, обращенная к матери-земле, полна страстной горечи и отчаяния, но тут же провозглашается непобедимость человеческой мысли. «Она — последний, единственный оплот человека». Тут же вырывается горячее заявление веры в конечное торжество справедливости, и проносится видение свободы, «чье знамя, надорванное, но все еще развевающееся, несется с бурной силой против ветра, — чей трубный звук, даже на время замирая, возбуждает волнение и тревогу, надежду на лучшие дни». В основе байроновской мировой скорби лежит, несмотря ни на что на свете, нечто положительное, стремление к намеченной цели; скорбник кладет свою душу за судьбу угнетенных народов, и сам гибнет во имя их свободы. В ту же темную пору, в той же стране, для блага которой великий отрицатель и великий подвижник принес столько жертв, мировая скорбь нашла в Леопарди, быть может, еще более знаменательного и глубокого выразителя, отдавшего ей и поэтический дар свой и умозрительные силы выдающегося философа. Если к двум именам этим присоединить находившегося тогда в Италии Шопенгауэра, который в своей, составившей в философской науке эпоху, книге «Мир, как воля и представление», появившейся в 1818 году, возвел пессимизм до значения универсального и страдания, несчастия — до рокового, гнетущего закона, обнаружится (как отметил это и Шопенгауэр), что в одно и то же время в Италии, которую нередко называли тогда «страною мертвых», сопоставлены были судьбою, не зная друг друга, три важнейших представителя мировой скорби. Исповедание ее, выстраданное Леопарди в печальном жизненном опыте, в мучительных исканиях, думах, запросах, привело его к теории властного над человечеством несчастия (infelicita), к противоположению вечности и необъятности природы и ничтожности, мимолетности человека, к иронии над его притязаниями и помыслами о счастье и бессмертии, когда его ждут страдания, ужасы бытия и смерть, — единственное, что есть верного на свете, избавительница от жизни, окруженная прелестью и лиризмом поэта. Болезненный, хилый, не встречавший сочувствия и понимания среди людей, в необъятных смолоду чтениях удивительного эрудита поддавшийся влиянию древних и новых мыслителей-пессимистов, он все же пережил период преклонения переда, давно минувшим величием античного мира, находил даже в новые времена, например, во французской революции, возрождение благороднейших людских стремлений, отдался грезам о национальном возрождении Италии и избавлении ее от тирании, к которому стремились в его отечестве революционеры двадцатых годов. Но и крушение освободительного движения и тяжкие сумерки, охватившие всю Европу, подавили эти мечты; личная жизнь, разбитая, неудовлетворенная, угнетала; глубокая, казалось, беспросветная грусть завладела сознанием. Цикл несравненных по силе мысли и чувства лирических стихотворений, ряд полных печальной иронии прозаических диалогов, формой своей напомнивших разговоры Лукиана, и несметное богатство «размышлений» из области философии и литературы, которые составляют содержание посмертного (в наше время и изданного в 7 томах) сборника «Смеси» (Zibaldone, как называл его Леопарди), остаются памятниками необычайно развившейся у поэта мировой скорби. Но, являясь одним из ее апостолов, он все же остался глашатаем чистого идеализма. Живя всецело в царстве мысли, бросая вместе с своим Исландцем (в диалоге, выведшем его в споре с олицетворенной Природой) жестокие укоры за то, что она, без его воли, ввела его в жизнь вселенной и так же бессмысленно уведет его из нее, он видел в людской массе своих товарищей по несчастью, желал бы, кажется, вызвать всеобщий братский союз (alleanza fraterna) против силы, виновной в мировом зле. Утверждая, что лучше ничего не знать, ничем не быть, совсем не существовать, чем жить, он не мог забыть об угнетении народном, даже в последний, наиболее отданный скорби, свой период, мог написать едкую политическую сатиру против союза тиранов, терзавших Италию, а в смелых, кощунственно дерзких диалогах отдавался борьбе с государством, старым общественным строем, церковью, мертвой наукой. Так сходилась его скорбь с кажущимся пессимизмом, чуть не мизантропией Байрона, скрывая в себе задатки высоких, альтруистических движений. «Стоическим пессимизмом», сначала под сильным влиянием Байрона и в соответствии с Леопарди, проникнута была философская поэзия Альфреда де-Виньи, наиболее выразившая в новой французской литературе настроение мировой скорби. В энергически выраженных формулах, проходящих по лирике, драмам, приме нательному «Дневнику» (Journal d’un poete) Виньи, звучит признание ничтожества и тщеты всех упований, абсолютного неведения и беспомощности людской, мучительности жизни, «этой мрачной случайности между двумя вечностями» («зачем еще нам ад? Разве у нас нет жизни?»). В дальнейшем своем развитии, опиравшемся на влияние идей Виньи, французская поэзия мировой скорби пришла к безутешной лирике Луизы Аккерман (Шоке), соединившей проблемы, поставленные немецкой пессимистической философией, глубоко усвоенной автором, заветы его поэтических предшественников в этой области, с отражением разбитых надежд его на личное счастье, понесенных им великих утрат и гнетущего душевного одиночества. «Poésies philosophiques» (в особенности «Les Malheureux», «La Guerre», «L’Amour et la Mort» и «Le cri», предсмертный крик отчаяния, крик агонии), с взрывами мятежа и протеста против Творца-палача («Promethée»), образуют переход к скорби, охватившей поэзию «парнасцев», Леконт де-Лиля, Сюлли Прюдома, последних представителей вселенской печали в новой французской литературе. Немецкий вклад в поэзию мировой меланхолии в ту же пору слабее сродного с ней научно-философского течения в Германии, которое могло выразиться в учениях Шопенгауэра и Эдуарда Гартмана. В глубокой меланхолии Ленау, которого в былое время считали одним из выдающихся певцов Weltschmerz’a, при всей неутешности тоски, религии страданий, жажды смерти, буддийского покоя среди природы, слишком мало «общечеловеческих мотивов», и велико отражение личной, злополучной и потрясенной жизни, израненной людьми, но и отравленной психозом. Захватывающие скорбные звуки в поэзии Гейне, придававшие ей порою универсальное пессимистическое настроение, — лишь одна из сторон в сложной, многогранной натуре поэта, смежная с оживленными битвами сарказма и обличения, гениальным смехом, активной деятельностью политического борца и публициста. Неподдельные стоны мировой скорби все же слышались в новой немецкой лирике. Полные отчаяния и укора судьбе за свою разбитую жизнь и за вековечные муки людские, песни слепца Иеронима Лорма и пессимистическая поэзия немецкого эмигранта в Америке Фердинанда ф. Шмида, прославившегося под псевдонимом Дранмора, — одни из выдающихся явлений в длинном свитке вселенских скорбников. Каждая культурная народность вводила в него своих представителей: от славян вошел в него Словацкий с произведениями наиболее знаменательного «швейцарского» своего периода, в которых мировая печаль осложняется болезненно переносимым сознанием гибели родного, польского народа, и Лермонтов, сын тяжелого николаевского безвременья, с помыслами и стремлениями, «безбрежными, как вечность», с тоской о небесной родине, таинственной своей душевной историей, с бунтом против ненавистной жизни и грозной божественной силы, единственный, быть может, из всех русских поэтов, поднимавшийся в мятежных и горестных своих излияниях от личных страданий до вселенской, общечеловеческой печали. Бесконечно долгая летопись всевозможных проявлений исконного Weltsehmerz"а, от древнего Востока до наших дней, — конечно, ценный материал для изучения «психологии народов» и связующих их вечных мировых идей.
Литература: Meyer, «Weltelend und Weltschmerz» (1872); Fierens-Gevaert, «La tristesse contemporaine» (1899); Donner, «Lord Byrons Weltanschauung» (1897); Levi, «Storia del pensiero di G. Leopardi» (1911); Baerlein, «The Diwan of Abu’l Ala» (1908); Nicolas, «Les quatrains de Khejam» (1867); Нестор Котляревский, «Мировая скорбь в конце прошлого и в начале нашего века», 2 издан. (1910); Н. Стороженко, «Поэзия мировой скорби» («Из области науки», 1902); Себастьен Фор, «Мировая скорбь. Опыт независимой философии» (русский перевод, Вильна, 1906).
Алексий Веселовский.
« тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира доныне, и не будет. И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных сократятся те дни» (Матф.24:15-22).
Сокращение великой скорби ради избранных
Президент Дональд Трамп пришел к власти непредсказуемо, ответ необходимо искать в божественном провидении. Америка становится государством, которое будет противостоять «зверю» в первой половине правления его империи – 3,5 года. Сокращение времени полного порабощения мира «зверем» - антихристом, будет до половины его срока – 42 месяцев. Книги Даниила и Откровение Иоанна говорят о военных конфликтах, которые будут в первые 3.5 года коллегиального правления «зверя». После того, когда Удерживающий будет взят от земли, трубы Ангелов провозгласят применение человеческого оружия массового поражения: Геофизическое оружие (метеорологическое, экологическое), которое воздействует на процессы в литосфере, атмосфере и гидросфере; Электромагнитное; Биологическое и Ядерное. «Таково определение, постановленное о всей земле, и вот рука, простертая на все народы, ибо Господь Саваоф определил, и кто может отменить это? рука Его простерта, - и кто отвратит ее?»
(Ис.14:26-27).
После бедствий «труб» на земле, Ангел сказал: «пришел гнев Твой и время судить мертвых… и погубить губивших землю
» (Откр.11:18). Восьмая империя «зверя» будет восстановленная и трансформированная Римская империя – ЕврАзия. Но будут континенты которые не от начала войдут в эту империю и противостанут ей. Когда коалиция царя северного предпримет аннексию на юг, ему противостанет военно-морской флот запада. «ибо в одно время с ним придут корабли Киттимские; и он упадет духом, и возвратится, и озлобится на святый завет, и исполнит свое намерение, и опять войдет в соглашение с отступниками от святаго завета
(Дан.11:30).
«Киттимские» от города «Китион» на Кипре, который заселили потомки Иафета – европейцы. Ранее, корабли с Кипра называли – Западные. Усилия Трампа по перевооружению морского флота, принесет защиту Израиля от преждевременного вторжения антихриста в Израиль (Откр.7:9-17). Бог поставил Дональда Трампа, который не только поощряет регулярные молитвы в Белом Доме, он издал ряд указов расширяющих права верующих и ограничивающие гендерное положение в армии, гомосексуалистов и аборты. Трамп, обозначил проблему произвола закулисного мирового правительства: «
транснациональные корпорации, международные банки, коррумпированные политики
, стремятся укрепить своё влияние в мире, чтобы зарабатывать триллионы долларов и диктовать свою волю другим народам»
, - это прозвучало в телепередаче с Алексом Джонсом. Очевидно что люди планеты теряют не только сложные абстрактные идеи, но и простейшие технические навыки. Деградация человека, превращённого в бездумную овцу потребительского общества, дошла до таких пределов, что он просто перестаёт быть человеком, расчеловечивается на биологическом уровне. Тайное мировое правительство желает иметь абсолютную власть с «лицензией на убийство» целых государств, держать в своих руках все деньги и все ресурсы планеты, и быть богами. Мир примет правителя, который даст материальные и нравственные возможности реализовать людям их низменные страсти. Поэтому первые репрессии великой скорби, которые устроит «зверь» в своей трансформиррованной Римской империи – Евразии, не придут в США в первой половине семилетнего правления.
После зачистки от «неблагонадежных – потенциальных террористов», в Евразии – (восьмой, восстановленной шестой - Римской мировой империи), вероятно в противостоянии ряда стран и Америки, будет противостояние «зверю» с использованием оружия массового поражения. После шестой трубы произойдет третья мировая война с использованием ядерного оружия, от которого погибнет третья часть населения земли. Окончательная победа будет за антихристом, который после смертельной раны будет жив, выйдет из бездны и облечётся силой самого дракона. Он представит себя мессией, убьёт двух пророков и для демонстрации своей силы не позволит их захоронить. Тогда живущие пошлют дуг другу поздравительные фото с телефонов, потому что два пророка мучили живущих на земле. «И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их, и трупы их оставит на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят. И [многие] из народов и колен, и языков и племен будут смотреть на трупы их три дня с половиною, и не позволят положить трупы их во гробы. И живущие на земле будут радоваться сему и веселиться, и пошлют дары друг другу, потому что два пророка сии мучили живущих на земле. Но после трех дней с половиною вошел в них дух жизни от Бога, и они оба стали на ноги свои; и великий страх напал на тех, которые смотрели на них. И услышали они с неба громкий голос, говоривший им: взойдите сюда. И они взошли на небо на облаке; и смотрели на них враги их. И в тот же час произошло великое землетрясение, и десятая часть города пала, и погибло при землетрясении семь тысяч имен человеческих; и прочие объяты были страхом и воздали славу Богу небесному» (Откр.11:7-13).
Откровение беззаконника - антихриста
После шестой трубы – третьей мировой, ядерной войны, все государства скажут «мир и безопасность», и всю власть передадут одному правителю – антихристу, что станет откровением «тайны беззакония» в человеке греха, сыне погибели. «тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами [постигает] имеющую во чреве, и не избегнут»
(1Фесс.5:3). После принятия мирового гражданства станет обязательно принятие гражданства и для всех стран противостоящих до этого, в том числе и США. В это время Иоанн увидел «как бы стеклянное море, смешанное с огнем; и победившие зверя и образ его, и начертание его и число имени его… и поют песнь Моисея, раба Божия, и песнь Агнца… Праведны и истинны пути Твои, Царь святых! Кто не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего? ибо Ты един свят. Все народы придут и поклонятся пред Тобою, ибо открылись суды Твои»
(Откр.15:2-4). Судя по тому что они поют песни Моисея и Христа, это окончательное собрание Израиля и всех народов, кто увидел в мировом правителе лжехриста и не поклонились ему. Отвержение слов пророков и их смерть, которой будут радоваться все живущие на земле, будет знаменовать окончательное отвержение Бога и поклонение дракону, что станет началом великого гнева Бога нечестивому миру в семи чашах. Беспредел антихриста, в течении последних 42 месяцев будет наказуем гневом семи чаш Божьего суда. «И будет поступать царь тот по своему произволу, и вознесется и возвеличится выше всякого божества, и о Боге богов станет говорить хульное и будет иметь успех, доколе не совершится гнев: ибо, что предопределено, то исполнится. И о богах отцов своих он не помыслит, и ни желания жен, ни даже божества никакого не уважит; ибо возвеличит себя выше всех. Но богу крепостей на месте его будет он воздавать честь, и этого бога, которого не знали отцы его, он будет чествовать золотом и серебром, и дорогими камнями, и разными драгоценностями»
(Дан.11:32-38).
Антихрист выдаст себя за бога и воссядет в храме. Свой образ он поставит на крыле храма, а сам «в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога»
(2Фесс.2:4), «
и на крыле [святилища] будет мерзость запустения». «И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца, закланного от создания мира»
(Откр.13:8). Для многих Иудеев это станет отвращением от лжемессии и их изгонят с восточной части города (старый город где расположен будет храм), остальнэ будут скрываться в пустынных местах. «Пойди, народ мой, войди в покои твои и запри за собой двери твои, укройся на мгновение, доколе не пройдет гнев; ибо вот, Господь выходит из жилища Своего наказать обитателей земли за их беззаконие, и земля откроет поглощенную ею кровь и уже не скроет убитых своих»
(Ис.26:20,21).
Осквернение города и святилища
«И поставлена будет им часть войска, которая осквернит святилище могущества, и прекратит ежедневную жертву, и поставит мерзость запустения»
(Дан.11:31). «И войдет он в прекраснейшую из земель, и многие области пострадают и спасутся от руки его только Едом, Моав и большая часть сынов Аммоновых»
(Дан.11:41). «Вот наступает день Господень, и разделят награбленное у тебя среди тебя. И соберу все народы на войну против Иерусалима, и взят будет город, и разграблены будут домы, и обесчещены будут жены, и половина города пойдет в плен; но остальной народ не будет истреблен из города»
(Зах.14:1-3). Речь идёт о восточной части Иерусалима, которую провозгласят священным местом для всех народов и поклонения антихристу. Иерусалим за свою историю более сорока раз переходил из рук в руки, так сатана все силы направляет на место которое избрал Себе Бог. «И будет на всей земле, говорит Господь, две части на ней будут истреблены, вымрут, а третья останется на ней. И введу эту третью часть в огонь, и расплавлю их, как плавят серебро, и очищу их, как очищают золото: они будут призывать имя Мое, и Я услышу их и скажу: "это Мой народ", и они скажут: "Господь - Бог мой!"»
(Зах.13:8,9). «небольшое число их Я сохраню от меча, голода и язвы, чтобы они рассказали у народов, к которым пойдут, о всех своих мерзостях; и узнают, что Я Господь»
(Иез.12:16). «И они будут Моими, говорит Господь Саваоф, собственностью Моею в тот день, который Я соделаю, и буду миловать их, как милует человек сына своего, служащего ему. И тогда снова увидите различие между праведником и нечестивым, между служащим Богу и не служащим Ему… Ибо вот, придет день, пылающий как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь Саваоф, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей. А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его, и вы выйдете и взыграете, как тельцы упитанные; и будете попирать нечестивых, ибо они будут прахом под стопами ног ваших в тот день, который Я соделаю, говорит Господь Саваоф»
(Мал.3:17,18; 4:1-3)
