«Лавр» — роман о любви в самом глубоком ее понимании. Но в той же степени это и роман о времени. Точнее — об отсутствии времени, его преодолимости через приобщение к вечности. Время романа — мерцающее, его ход постоянно прерывается «врезками» из других времен. «Разрушению» времени способствует также смешение древнерусской и современной языковых стихий. Это подводит к третьему возможному определению представляемого текста. Это — роман о языке.

Несмотря на то, что большая часть действия романа «Лавр» происходит в Древней Руси (XVвек), историческим романом в собственном смысле этот текст не является. В центре повествования находятся не исторические события, а судьба частного человека, средневекового врача Арсения. Имена героя в силу обстоятельств меняются, и последним из них является Лавр (его имя в схиме). Возлюбленная Арсения Устина, по его вине лишенная помощи при родах, гибнет. То, что Устина для Арсения дороже жизни, определяет его решение прожить свою жизнь как бы вместо нее. С тех пор жизнь его, как жизнь всякого имеющего сверхзадачу, превращается в житие и сюжетно строится по житийным канонам. Стоит особо отметить, что при создании романа были использованы десятки средневековых житий и сказаний.

Арсений выхаживает чумных, лечит раненых и без устали выполняет лекарскую работу, успех которой в Средневековье определялся не столько общим уровнем медицины (он был низок), сколько даром врача. Чем больше Арсений жертвует собой, тем очевиднее крепнет его дар. Хорошее владение ремеслом сменяется чем-то большим: лечение уступает место исцелению. Странствуя и исцеляя людей, Арсений рассказывает обо всех событиях умершей Устине. Несмотря на то, что Устина не отвечает, происходящее между ними Арсений рассматривает как беседу, будучи убежден, что молчание — не значит отсутствие. Этот диалог ведется на протяжении всего романа.

Роман состоит из четырех частей (книг). «Книга познания» посвящена становлению Арсения и его встрече с Устиной. «Книга отречения» повествует о поисках героем себя-другого, это время его юродства. В «Книге пути» описано путешествие Арсения в Иерусалим. Наконец, в «Книге покоя» — период отшельничества героя и его смерть. Глубоким стариком он встречает молодую женщину, у которой по необходимости принимает роды, и этим событием оканчивается его долгая беседа с Устиной.

«Лавр» — роман о любви в самом глубоком ее понимании. Но в той же степени это и роман о времени. Точнее — об отсутствии времени, его преодолимости через приобщение к вечности. Время романа — мерцающее, его ход постоянно прерывается «врезками» из других времен. «Разрушению» времени способствует также смешение древнерусской и современной языковых стихий. Это подводит к третьему возможному определению представляемого текста. Это — роман о языке.

С тех пор время Арсения окончательно пошло по-другому. Точнее, оно просто перестало двигаться и пребывало в покое. Арсений видел происходящие на свете события, но отмечал и то, что они странным образом разошлись со временем и больше от времени не зависели. Иногда они двигались одно за другим, как и прежде, иногда принимали обратный порядок. Реже — наступали без всякого порядка, бессовестно путая очередность. И время не могло с ними справиться. Руководить такими событиями оно отказывалось.

Тут выяснилось, что события не всегда протекают во времени, сказал Арсений Устине. Порой они протекают сами по себе. Вынутые из времени. Тебе-то, любовь моя, это хорошо известно, а я вот сталкиваюсь с этим впервые.

Арсений наблюдает, как тает весенний снег и мутные воды по пробитому сестрами желобу стекают в реку Великую. Каждую весну сестры этот желоб чистят, потому что осенью он забивается листьями — дубовыми и кленовыми. Эти листья ветер наметает и в дом Арсения, и Арсений не отвергает такой перины, поскольку рассматривает ее как нерукотворную.

Арсений видит, как после ночного дождя выглядывает раннее июньское солнце. Вода все еще дрожит на листьях. Отделяется облачками пара от купола Иоанна Предтечи и исчезает в неправдоподобно синем небе. Облокотясь на метлу, за испарением воды наблюдает сестра Пульхерия. Теплый ветер касается пшеничной пряди ее волос, выбившейся из-под плата. Сестра Пульхерия задумчиво расчесывает родинку и умирает от заражения крови. Она лежит в свежей могиле в нескольких саженях от дома Арсения. Ее могилу заносит снегом.

В разгар листопада к Арсению подходит настоятельница. Она говорит:

— Приспе время еже преставитися ми от суетнаго мира сего к нестареемому вечному пребыванию. Благослови мя, Устине.

Листья с шорохом скользят по ее облачению. Арсений благословляет настоятельницу.

Нет у меня такого права — благословлять, говорит он при этом Устине. Так что, любовь моя, делаю это не по праву, но по дерзости, поскольку жена сия об этом просит. Между тем путь ее действительно далек, и она об этом знает.

Настоятельница умирает.

Жарким летним днем у храма Иоанна Предтечи, облокотясь на метлу, стоит сестра Агафья. Она смотрит на купол храма, и рука ее тянется к родинке на лице. На полпути руку сестры Агафьи останавливает рука Арсения. Он успел вовремя.

Будет жить, — думает, удаляясь, Арсений.

Твердой походкойон идет в дом к иерею Иоанну. Рывком распахивает дверь. За Арсением врывается шершавый язык стужи. Иерей Иоанн и его семья сидят за столом. Жена иерея готовится подавать на стол. Она вглядывается в мутное окно, за которым нет ничего, кроме снега. Иерей Иоанн смотрит перед собой, как бы пытаясь высмотреть грядущую свою судьбу. Попадья делает беззвучный жест, приглашая Арсения разделить с ними трапезу. Жест отделяется от попадьи и вылетает в открывшуюся дверь. Арсений его не замечает. Дети вжимаются в лавку и устремляют взор на свои руки, лежащие на коленях. Пальцы теребят грубое полотно рубах. Арсений для них подобен шаровой молнии, виденной однажды их отцом. Отец учил их, что когда влетает шаровая молния, лучше не двигаться и не выдавать себя. Выдохнуть и замереть. Они замирают. Арсений хватает со стола нож и бросается к иерею Иоанну. Иерей Иоанн продолжает смотреть перед собой и как бы не замечает Арсения. На самом же деле он все видит, но сопротивляться судьбе не считает нужным. Арсений машет ножом у самого лица иерея Иоанна. Иерей по-прежнему не двигается и думает, возможно, о шаровой молнии. О том, что она его все-таки обнаружила. Арсений бросает нож на пол и выбегает из избы. Иерей Иоанн не испытывает облегчения. Он понимает, что произошедшее — это предсказание. Это только зарница, и он ждет прихода молнии. И догадывается, что на этот раз разминуться с ней будет непросто.

Арсений идет по Запсковью, и его подстерегают мальчишки. Они валят его на доски мостовой. Несколько пар рук прижимают его к доскам, хотя он не сопротивляется. Тот, чьи руки остались свободными, прибивает края Арсениевой рубахи к доскам. Арсений смотрит, как смеются мальчишки, и тоже смеется. Всякий раз, когда мальчишки прибивают его рубаху к мостовой, он смеется вместе с ними. И беззвучно просит, чтобы Бог не поставил им этого в вину. Он мог бы аккуратно оторвать рубаху от гвоздей, но не делает этого. Арсений хочет сделать мальчишкам приятное. Он резко встает, и подол его рубахи с треском отрывается. Мальчишки катаются от хохота по земле. Оставшийся день Арсений ищет среди мусора лоскуты и пришивает их вместо оторванного подола. Увидев новые лоскуты на его рубахе, мальчишки смеются еще больше.

Когда они убегают, становится тихо. Остается лишь один мальчик, который подходит к Арсению и обнимает его. И плачет. Арсений знает, что этот мальчик его жалеет, но стыдится показать это перед всеми, и у Арсения сжимается сердце. Ему хочется, чтобы этот ребенок радовался, потому что в его чертах он узнает черты другого ребенка. И Арсений плачет. Он целует мальчика в лоб и убегает, потому что сердце его готово разорваться. Арсений захлебывается от рыданий. Он бежит, и рыдания сотрясают его, и слезы летят с его щек в разные стороны, прорастая на обочинах разными неброскими растениями.

По весне река Великая поднимается, и кое-где всплывают деревянные мостовые. В Запсковье грязь. По дороге к дому ее месит иерей Иоанн. Жирное чавканье грязи он слышит у себя за спиной. Медленно оборачивается. Перед ним стоит человек с ножом, весь в грязи. Иерей Иоанн молча прижимает руку к груди. В голове его мелькает воспоминание о предвидении Арсения. В сердце его звучит молитва, которую он не успевает произнести. Человек наносит ему двадцать три ножевых удара. При каждом замахе он кряхтит и стонет от натуги. Иерей Иоанн остается лежать в грязи. Там же теряются следы человека. Говорят, что будто бы и человека не было, а был лишь всплеск грязи. Взметнувшийся за спиной иерея Иоанна и тут же растекшийся по дороге. Через малое время раздается нечеловеческий крик. Он перелетает через реку Великую и реку Пскову, распространяясь над всем городом Псковом. Это кричит попадья.

К Арсению приезжает посадник Гавриил со свитой. Он привозит ему дорогие одежды и просит Арсения в них облачиться. Арсений облачается. Ему и посаднику Гавриилу подносят по чаше фряжского вина. Посадник пьет, Арсений же кланяется и, повернувшись к северо-востоку, медленно выливает свою чашу на землю. Струя вина, образуя при падении спираль, сверкает полированными гранями. Драгоценная влага жадно впитывается травой. Солнце стоит в зените. Посадник Гавриил хмурится.

— Неужели же ты не понимаешь, — спрашивает посадника юродивый Фома, — почему раб Божий Устин вылил на северо-восток твое вино?

Посадник не понимает и даже не склонен этого скрывать.

— Да ты, человече, — говорит юродивый Фома, — попросту не в курсе того, что в Великом Новгороде днесь пожар, и раб Божий Устин стремится залить его подручными средствами.

Посадник Гавриил посылает своих людей в Великий Новгород, чтобы достоверно узнать о происходящем. Вернувшись, люди докладывают посаднику Гавриилу, что утром означенного дня в Новгороде и в самом деле разгорелся сильнейший пожар, но около полудня неведомою новгородцам силою угас. Посадник ничего не отвечает. Он делает пришедшим знак выйти, и они, кланяясь, уходят. Посадник возжигает лампаду. До стоящих за дверями доносятся глухие слова его молитвы.

Мало-помалу слава о врачевательном даре Арсения разносится по всему Пскову. К нему приходят люди с самыми разными болезнями и просят дать им облегчение. Глядя в голубые глаза юродивого, они рассказывают ему о себе. Они чувствуют, как в этих глазах тонут их беды. Арсений ничего не говорит и даже не кивает. Он внимательно их выслушивает. Им кажется, что его внимание особое, ибо тот, кто отказывается от речи, выражает себя через слух.

Иногда Арсений дает им травы. Сестра Агафья, порывшись в его мешке, находит соответствующую грамоту Христофора и зачитывает больному вслух. Получившему траву куколь предписывается варить ее в воде с корением: вытянет гной из ушей. Покусанному пчелами выдают траву пырей и велят натереться. Арсений молча внимает чтению сестры Агафьи, хотя значение предлагаемых трав переоценивать не склонен. Врачебный опыт подсказывает ему, что медикаменты в лечении — не главное.

Арсений помогает не всем. Чувствуя свое бессилие помочь, он выслушивает больного и отворачивается от него. Иногда прижимается лбом к его лбу, и из глаз его текут слезы. Он делит с больным его боль и в какой-то степени смерть. Арсений понимает, что с уходом больного мир не останется прежним, и сердце его наполняется скорбью.

Если бы был во мне свет, я исцелил бы его, — говорит Арсений о таком больном Устине. — Но я не могу его исцелить по тяжести грехов моих. Это грехи не дают мне подняться на ту высоту, где лежит спасение этого человека. Я, любовь моя, виновник его смерти и оттого плачу о его уходе и о своих грехах.

Но и те больные, которых Арсений не может вылечить, чувствуют благотворность общения с ним. После встреч с Арсением боль, как им кажется, становится меньше, а вместе с ней уменьшается и страх. Неисцелимые видят в нем того, кто способен понять глубину страдания, ибо в исследовании боли он опускается до самого ее дна.

Оценил книгу

Я плакал в троллейбусе.
Я плакал, когда пылесосил.
Когда жарил свинину в винном соусе и гулял на Чистопрудном бульваре.
Плакал в подушку.
Кажется, «я выплакал слишком много слез» для своего возраста и пола. Раньше мне было неловко плакать, но потом мне как-то открылось, что пушкинская строчка «над вымыслом слезами обольюсь» касается литературы, и стало легко. Слезы, пролитые над книжкой, не сентиментальность, а намек на то, что есть душа, решил я. И хоть не все ученые согласны с этой гипотезой, я перестал стыдиться. Просто разложил в задние карманы всех своих штанов по носовому платку.

В троллейбусе и на Чистопрудном бульваре я плакал, слушая роман Евгения Водолазкина «Лавр». И тут совершенно невозможно остаться с сухими глазами, потому что роман о милосердии. О сострадании и любви к человеку. По сути, «Лавр» – агиографическая литература. Житие. А еще точнее, это история жизни русского средневекового врача, целителя, четыре основные этапа которой рассказаны в виде разных по жанру житий.
Перед нами: святой,
юродивый,
странник,
пустынник.
«Отцы пустынники и жены непорочны!»

Действие происходит в районе 7000 года от сотворения мира, конец XV века от рождества Христова. Все ждут конца света, который так и не наступает. Но автор хочет нам сказать, что события романа разворачиваются вне времени, ведь только тела заперты в конкретной эпохе, а любовь, Бог и наша бессмертная душа существуют в вечности. Герои «Лавра» имеют возможность видеть прошлое и будущее, слышать друг друга на расстоянии. И эта идея вневременности, метафора голоса на расстоянии, мне кажется самой интересной. И вот в каком ключе.
Ведь перед нами не производственный роман о средневековых врачах. Это роман о русской святости. Источником вдохновения автору послужили совершенно конкретные русские жития. И заслуга Водолазкина, доктора наук, специалиста по древнерусской литературе, в том, что он напоминает нам, какая она, эта необычная русская святость.
Как свидетель чудес,
приносит нам забытые рассказы
и диковинные древности.

В самом деле, знаем ли мы древнерусскую литературу? Боюсь, далеко не все могут вспомнить «Му-му» Тургенева. А литература Древней Руси – воспринимается чем-то соседствующем с наскальной живописью. Но дело в том, что, несмотря на разрывы и революции, в русском историческом сознании наблюдается преемственность, и принципиальные черты политического идеала, яркие исторические переживания далекой древности и большие идеи, возникшие столетия назад, – никуда не делись. Они продолжают жить в нас. И подобная информация, запечатленная в национальном сознании, имеет особенность воспроизводиться на каждом новом историческом этапе.
Эту идею высказывал философ Г.П. Федотов. Он говорил, что такую преемственность невозможно выразить единой идеологической формулой. Пока народ жив, всякие определения остаются неполными и неточными. Но ни одна из существующих черт народа не исчезает. Некоторые из них могут терять в истории доминирующее значение, но это не значит, что они не оказывают влияния на будущее.

То есть, читая древнерусскую литературу, всматриваясь в поведение житийных героев, изучая характер русской святости, мы можем лучше понять себя. Услышать этот голос на расстоянии. И, может быть, я извел столько носовых платков потому, что чувствовал родство. Чувствовал себя не просто изолированным индивидом, идущем по весенней Москве 2014 года с наушниками в ушах, а частью большого рода, воплощенным этапом исторического движения моего народа. Сотню лет назад здесь шел Борис (и также зацветала сирень), через сотню лет пройдет Борис. А я – тот Борис, который идет здесь сейчас. Сознание рода дает точку опоры в жизни. Я вспоминал Флоренского, который говорил, что род стремится к выражению своей идеи в истории, а перед отдельным человеком стоит задача сохранения культурных и общественных ценностей. Тот далекий Борис нес ответственность передо мной за «достояние рода», а мне нужно нести ответственность перед Борисом из будущего. А я даже «Войну и мир» не дочитал.

Роман Водолазкина не лишен недостатков: излишних физиологических подробностей, непрописанных персонажей. В нем фальшивая концовка. Но все это можно простить за тот диалог с предками, который Водолазкин нам организовал. За возможность почувствовать связь со своим народом и историей. За ощущение опоры в этой холодной Москве. И в этой жаркой Москве.

Оценил книгу

Пожалуй, «Лавр» - самая достойная книга из всего, что написано российскими авторами и издано в последнее время. За современную русскую литературу каждый раз страшно приниматься, от неё не ждёшь ничего хорошего, а за вычетом Улицкой и Рубиной нет практически ничего, что можно было бы читать без филологической и психологической поддержки. Кто пишет хорошим русским языком, не уступая Довлатову или Набокову? Кто пишет интересные истории, которые можно пересказать? Кто достаточно умён, чтобы не умничать? Кто пишет о героях, которых можно ставить в пример? Вокруг одни только спивающиеся географы да мнимые крестьяне с бездельниками-тинейджерами. И вот в момент, когда от современной русской литературы уже и не ждёшь ничего хорошего, появляется «Лавр» Евгения Водолазкина. Эту книгу не стыдно посоветовать старшим, настолько она хороша. Пока Водолазкин рассказывает эту историю одного человека от рождения до самой смерти, читатель видит то деревенского знахаря, то семьянина, то монаха-отшельника, то Афанасия Никитина, ходившего за три моря, а в конце Лавр так и вовсе походит на земного отца Иисуса Христа. С каждым новым поворотом судьбы главный герой обретает новое имя, его характер развивается – вот он ещё мальчишка, собирающий травы, а вот принял обет молчания. В какой-то момент средневековая Русь даже обернётся «Именем розы» Умберто Эко, проскользнёт тень монашка Адсона. Иногда автор шутит, это прекрасно. Многие говорят, что вся книга напоминает житие святого, что не совсем верно. Жития святых обычно исключительно лаконичны: принял постриг, совершал богоугодное, преставился. Здесь же – путь человека, с ошибками и невзгодами. История врача. Читая «Лавра», можно случайно узнать всё про загадочную русскую душу и закрыть книгу с лёгким сердцем и светлой головой.

«В принципе, ответил старец, мне нечего тебе сказать. Разве что: живи, друже, поближе к кладбищу, ты такой дылда, что нести тебя будет тяжело».

1. Оценил книгу

   Господин Водолазкин, вы реабилитированы в моих глазах после унылой книжечки "Инструмент языка". Художка получилась отменная.

   Я вообще так поняла, что это наш славянский Умберто Эко. Причём, мне кажется, даже сознательно: все эти итальянцы, бесконечные перечисления, стилизация под старину (впрочем, именно что стилизация, древнерусской тяжеловесности нет), чисто баудолиновская поездка, монахи, чудеса, бестиарии, снова списки, церковь-церковь, выверенное пространство, каноничность древнерусской формы (житие же, пусть и осовремененное), при всём этом - вполне современный сюжет со всеми принадлежностями современного романа. Не сразу это понимаешь, потому что эковское средневековье всё-таки выглядит совершенно иначе, нежели древнерусская довольно скудная и аскетичная традиция, да и пишет Эко погуще (это не в укор Водолазкину, который пишет от обратного не "пожиже", а "попрозрачнее"). Глубину проработки именно исторического пласта и работу с языком оценить по достоинству не могу, так как сама в этом ничего не понимаю, но для вот такого среднестатистического обывателя, вроде меня, для которого "ибо", "паки" и "помилуй мя" - уже стилизация, - всё выглядит очень круто. Особенно меня почему-то умилили травушки-муравушки, с которыми возится главный герой. Название, прозвание, как выглядит, где растёт, от чего помогает - и всё это не смотрится в контексте чужеродно, а очень даже мило, заговаривает зубы речитативом, как бабка-знахарка.

   При всём этом акценты у Водолазкина совершенно на других моментах, чем у Эко. Хотя это, возможно, обуславливается культурой, которую он описывает. Западная средневековая церковь и все вокруг, все эти путешествия и странности - это чудеса с холодной головой и размеренно тикающим сердцем. Католики сражаются друг с другом и с другими верами разумом, расчетом. Погружение Водолазкина же под стать тёплой, золотой атмосфере православия (не путать с РПЦ, как институтом), где все друг другу братушки и сеструшки (хоть и могут камнями закидать, но это всё бесы, бесы), где дух превыше плоти, где с мёртвыми говоришь, всюду юродивые, а целью путешествия никак не может быть поиск знания, знание придёт само, пока ты ищешь что-то такое невыразимое словами, какой-то ответ на вопрос, который невозможно сформулировать в обычных наших понятиях. Я и сейчас затрудняюсь описать всю ситуацию именно словесно, всё порываюсь для атмосферы тупо накидать тегов: юродивые, отшельник, знахарь, дух, целебный, травушка, схимник, чудеса, воздастся. Не уверена, что они всё равно хоть что-то передают, потому что от современных романов Водолазкин разумно взял динамичность и стройность повествования, так что читать житие (таки житие!) легче лёгкого, даже несмотря на обилие декоративных речевых элементов и откровенно хардкорных натуралистических сцен (зато какие галлюцинации и видения, ах!)

   Не понравились некоторые моменты, откровенно резавшие глаз. Рассказчик вроде как вписан в эпоху, такой нейтрально отстранённый, но вдруг прорывается какая-то сентенция про современность (пластиковые бутылки в отвлечённом рассуждении) и магия путешествия во времени рушится. Кое-что в тексте логично, например, видения Амвросия, который предвидел будущее (хитрец Водолазкин, легко вот так предсказывать будущее задним числом), но всё равно смотрится как-то инородно даже в режиме "видений". Сразу другие слова, другие понятия, самолёты, автомобили, верните мне бересту и калачников.

   Чтение, услаждающее и разум, и чувства, и душу, и эстетические вкусы. Разнообразное по характеру элементов: от глюков и видений до жёсткого натурализма, но единое по своей структуре. Очень тонкая работа вышла у Водолазкина, отлично.

Иногда читатели интернет-блогов вспоминают о настоящей литературе. Кублог открывает новую рубрику «Литературная критика» - о самых приметных новинках отечественного литпроцесса.

Наш автор - доктор филологических наук, профессор КубГУ Алексей Татаринов , чьи критические статьи регулярно публикуются в крупных федеральных изданиях, а лекции делают его культовым персонажем краснодарской филологической среды. Первая рецензия - на роман Евгения Водолазкина «Лавр», ставший финалистом премии «Большая книга» в 2010 году.

Евгений Водолазкин написал парадоксальный текст, который должен объединить роман и житие: у церковного человека появляется шанс заинтересоваться светской культурой, а литературоцентричный интеллигент оказывается на просторном христианском поле, где с ним говорят о священных предметах.

Древняя Русь: Белозерск, Псков, Киев. XV – XVI века. Ни слова о царях, государственных делах и международной политике.

Главный герой меняет имена, всего их четыре.

Сначала перед нами молодой врач-травник Арсений: влюбившись в девчонку Устину, он прячет ее в своей лесной избушке, зачинает ребенка, который погибает при рождении вместе с несчастной матерью, растаявшей во тьме без покаяния.

В память о невенчанной жене Арсений становится Устином, хочет спасти ее от ада личным подвигом: вступает в битву с чумой, исцеляет нищих и аристократов, изгоняет бесов, впадает в юродство, едва не погибает под Иерусалимом. Живет жертвенно, по-монашески, приняв постриг лишь в старости, став Амвросием.

Лавр - последнее имя героя, ставшего перед кончиной монахом-схимником. Он успевает спасти забеременевшую вне брака Анастасию, которая в итоге благополучно родила сына. Путь исчерпан: Арсений/Устин/Амвросий/Лавр покидает бренный мир, оставляя нам мысль об искуплении давным-давно умершей жены.

Не только падением и восхождением врача, устремленного к святости, интересен роман Водолазкина, но и редким для современной литературы светлым миропониманием.

Виктор Пелевин, Владимир Сорокин, Александр Иличевский… Какой текст ни возьми: лёд, мрак, безнадёга!

«Лавр» написан против непоправимого и необратимого, автор не согласен с мыслью о том, что все кончено, что смерть – черная хозяйка на территории человеческих страданий.

Не травами лечит Арсений, не магией спасает он рано ушедшую жену, а состоянием своей души и практикой волевых поступков, в которых нет согласия с безнадежностью. Воскрешение – главный мотив романа.

Многих исцеляет главный герой. Тех, чью земную жизнь нельзя сохранить, Арсений оплакивает, помещает в память – основу бессмертия: «встретившись однажды, полностью расстаться невозможно».

Поэтому так часто Евгений Водолазкин рассуждает о времени, его преодолении, о способности любящего человека перенести мгновение счастья в вечность.

В «Лавре» перед читателем раскрыты два пути. Одни – по горизонтали - идут за Александром Македонским: оказываются в лихорадочной суете, меняют занятия и регионы проживания, стараются все увидеть и многое покорить, насытив сознание ярчайшими впечатлениями.

Другие – по вертикали – следуют за Христом: выходят из шумной истории, доверяют вечной жизни, ставят духовную цель.

Евгений Водолазкин не скрывает, что ему интересен Александр – трагический герой, покоривший мир и проигравший последнему отчаянию. Но своего героя он отправляет за Иисусом, который не Индию и Вавилон побеждает, а саму смерть, унижающую человека.

Алексей Татаринов

Алексей Балакин

Прочтя «Лавр» Евгения Водолазкина, АЛЕКСЕЙ БАЛАКИН попытался ответить на вопрос, о чем эта книга

О втором романе Евгения Водолазкина писали довольно много, и эти отклики в основных тезисах повторяли друг друга. Коротко суммируя: «Лавр» - это житие святого в жанре романа; автор (специалист по древнерусской литературе) скрупулезно и со знанием дела воссоздает атмосферу Древней Руси на исходе Средневековья; роман написан сложно, в нем имеется несколько языковых пластов, причудливо и прихотливо сплетенных друг с другом, - от древнерусского сказа до новорусского канцелярита. И еще писали о том, что роман умный, светлый, добрый, - и о прочих материях, к области критики не относящихся.

Но ни в одном из откликов нет попытки ответить на вопрос, который я задал сам себе, перевернув последнюю страницу «Лавра»: о чем эта книга?

Очень просто остановиться на том, что это история врача, уроженца Белозерского края, который в юности совершил смертный грех - его невенчанная жена Устина по его вине умерла во время родов, без причастия - и всей своей дальнейшей жизнью пытался этот грех искупить. Четыре части романа расчерчены уверенной рукой человека, знающего толк в средневековой словесности и поднаторевшего в ее чтении и комментировании. В первой герой растет и учится искусству лекаря, во второй отрекается от прошлой жизни, принимает новое имя и становится юродивым, в третьей совершает путешествие из Пскова на Святую землю, в четвертой завершает свой путь - сначала монахом в монастыре, а потом схимником в лесной пещере. Будучи крещен как Арсений, затем в память об умершей он берет имя Устин, постригаясь в монахи, получает имя Амвросий, а после принятия схимы - Лавр.

Казалось бы, перед нами классическая история святого, который настолько прославлен своими подвигами, что канонизация его начинается едва ли не с момента его смерти. Искусные врачи ценились всегда, а врачи такого профессионального уровня, который демонстрирует герой романа, существовали только в легендах. Он не только может облегчать страдания от заболеваний самой разной этиологии, но даже успешно борется с чумой и другими моровыми поветриями. Однако какие помыслы движут героем романа? Не приближение к Богу, а стремление «отмолить» погибшую без покаяния подругу. Большую часть романа его герой живет вне церкви и даже вне религии; Бог для него - что-то вроде старшего собеседника, который так и не смог ответить на его главный вопрос - правильной ли дорогой он идет, а имя Иисуса Христа, кажется, упоминается в книге раз или два. Вообще религиозная жизнь «Лавра» кажется лишь необходимым историческим антуражем. «Ты растворил себя в Боге, - говорит ему один из старцев. - Ты нарушил единство своей жизни, отказался от своего имени и от самой личности. Но и в мозаике жизни твоей есть то, что объединяет все отдельные ее части, - это устремленность к Нему. В Нем они вновь соберутся» (стр. 402). Однако весь текст романа, все размышления героя опровергают эти сентенции. Не Его ищет Арсений-Устин-Амвросий-Лавр и не самого себя в Нем - он ждет знамения, что его гражданская жена прощена и что он наконец сможет обрести покой. Сколько бы он людей ни спас, скольким бы страдальцам ни облегчил участь - совесть его неспокойна, и раз за разом он совершает бегство от самого себя. Повторюсь: не к Нему, а от самого себя - этот вектор прописан в романе неоднократно. Человек получил дар целительства и использовал этот дар по мере сил и возможностей не для прославления Его, а для установления мира в собственной душе. Конечно, после смерти он просто обречен стать местночтимым святым - за многолетнюю историю Руси ими становились самые разнообразные фрики и фриковицы, но общенациональную канонизацию церковные иерархи едва ли одобрили бы.

Хотя «Лавр» откровенно логоцентричен, однако его автор и д.ф.н., в.н.с. Отдела древнерусской литературы ИРЛИ (Пушкинский дом) РАН Е.Г. Водолазкин едва ли полностью тождественны друг другу. Водолазкин-ученый не просто исследует русский XV век и его северные окраины - он в нем живет, становясь надежным проводником Водолазкина-литератора. Для ученого это время и эти места настолько привычны, даже обыденны, что он уверенно проводит по ним, указывая на самое главное и не останавливаясь на мелочах, которые непременно подобрал бы и спрятал себе в котомку турист-дилетант. Поэтому в «Лавре» почти нет ни историзмов, ни этнографизмов, ни фольклоризмов - от перенасыщенности которыми нередко трещат по швам даже лучшие беллетристические сочинения про Древнюю Русь. Вещный мир романа на удивление беден, почти полностью отсутствуют приметы народной культуры - но это кажется сознательной установкой автора на эффект обманутого ожидания. Зато он с любовью выписывает и умело препарирует перед вшиванием в ткань повествования многочисленные фрагменты из сочинений того времени - от травников до сборников нравоучений. А вот описывая вещи, автор «Лавра» как раз не всегда точен: «Он видел, как в другом конце храма утомленный Арсений присел на корточки у столпа. Из то и дело открывавшихся дверей врывался ветер, и над головой мальчика покачивалось паникадило» (стр. 54). Напомню, что паникадило - центральный храмовый светильник, висящий под главным сводом, причем такого веса, что раскачать его может только сильный шторм.

Все герои употребляют канувший в Лету звательный падеж.

Во многих местах текста есть на первый взгляд странные лексические вкрапления и анахронизмы. Поначалу это в полном смысле слова шокирует, но затем понимаешь, что автор взялся играть в сложные языковые игры для того, чтоб разрушать возможную монотонность повествования, чтобы читатель не дремал и всегда был настороже. Так, старцы-наставники говорят на странном современном офисном сленге, юродивый Фома - балагуря и подпуская матерки, анонимный разбойник - как и полагается безымянному уголовнику. Но все они временами переходят на тот самый, «настоящий древнерусский», который в тексте романа о событиях XV века выглядит едва ли не чужеродно. Впрочем, одну вещь Водолазкин выдерживает твердо: обращаясь друг к другу, все герои употребляют канувший в Лету звательный падеж.

Рискну утверждать, что главная тема «Лавра», больше всего волновавшая его создателя, - это взаимоотношения человека со временем. Напомню, что действие романа происходит в тот период, когда на Руси ждали конца света, который должен был наступить в 1492 году (к слову, роман был подписан в печать в канун еще одного конца света, ожидавшегося многими). «Выяснение времени конца света многим казалось занятием почтенным, - иронизирует автор, - ибо на Руси любили масштабные задачи» (стр. 242): вот и один из героев, обладающий даром провидения итальянец Амброджо, пускается в путь в далекую страну для выяснения обоснованности даты этого знаменательного события. Но затем он понимает, что конец света - это не дискретный момент, когда «со треском небо развалится, и время на косу падет», а процесс длительный, непрерывный и циклический. «Мне все больше кажется, что времени нет, - признается Амброджо. - Все на свете существует вневременно <...>. Я думаю, время нам дано по милосердию Божию, чтобы мы не запутались, ибо не может сознание человека впустить в себя все события одновременно. Мы заперты во времени из-за слабости нашей»; и на вопрос Арсения: «Значит, по-твоему, и конец света уже существует?» - он отвечает: «Я этого не исключаю. Существует ведь смерть отдельных людей - разве это не личный конец света? В конце концов, всеобщая история - это лишь часть истории личной» (стр. 279). В справедливости этой позиции Арсению придется убеждаться до конца романа, до самой своей смерти, когда он спасает новорожденного ребенка гонимой сироты Анастасии - своего рода реинкарнации Устины, тем самым отмаливая ее и искупая свой грех.

Роман выстроен сложно, критики правы. Различные сюжетные линии прихотливо, но временами несколько механистично переплетены, наполнены флэшфорвардами (даром что один из героев - провидец!), разного рода культуртрегерскими отступлениями. Герои имеют говорящие имена - от деда главного героя Христофора до упомянутой выше Анастасии, пространство вымерено по карте, а течение времени - по хронометражу. Некоторые эпизоды и реплики отчетливо актуализированы, и не во всех случаях это сделано с тактом и вкусом. Иногда возникает впечатление искусственности текста, но не более, чем во время чтения Павича или Эко. Ряд фрагментов можно было бы посоветовать сократить или вовсе опустить - для усиления динамичности повествования. Впрочем, это не главное. Роман состоялся, удался. Конечно, сейчас невозможно предугадать, будут ли его перечитывать лет через 10-20, но на поле актуальной отечественной словесности он занял свое место, которое, по сути, сам же и открыл, и расчистил, и возделал.

На обложке «Лавра» стоит подзаголовок: «Неисторический роман». Подобный подзаголовок ко многому обязывает. Водолазкин с этими обязательствами справился.

Е. Водолазкин. Лавр: Роман. - М.: Астрель, 2012. 442 с.

Не могу сказать, что сложилось однозначное и конкретное мнение о книге. Склоняюсь больше к общему ощущению, что произведение мне не понравилось. Сразу говорю, что это сугубо моё читательское мнение - не принимайте близко к сердцу. Читать книгу или нет – решать, конечно же вам.

В начале произведения всё шло довольно динамично. На второй же половине стало жутко скучно - читала уже по диагонали. Конечно, на более интересных моментах заостряла свое внимание. Если честно, я бы больше не перечитывала её - видимо, не моё. Хотя, кто знает, может я еще не доросла до этого уровня литературы - время покажет. Но обо всём по порядку.

Я вообще-то очень люблю исторические романы. Но здесь, скажем так, непривычный формат. Да и заявлен жанр, как роман неисторический.

Начну с плюсов. Автор постарался показать средневековую Русь без розовых очков. По моему, у него это получилось - как минимум, с бытовой точки зрения, так это точно. Мрак средневековья, с его грязью, чумой и сходящим с ума главным героем - все вышло довольно живо и реалистично - что исключительно в плюс. Переплетение язычества и всяких бредовых поверий, а также просто сияющая святость по соседству - всё описано потрясающим языком, действительно невозможно оторваться.
Вообще отдельно хочу отметить именно слог в плане описательном: прямо слышишь хруст снега, вой ветра, шелест листвы, а мех на шубах так и хочется потрогать.
Не знаю, хотел ли этого сам Водолазкин, но ему удалось очень точно показать нашу современную проблему постоянного поиска старцев. Конечно, изобразил он это через мироощущение наших земляков 15-16 века. В лохмотьях, с бородой, ведет себя странно - значит святой. А человек реально просто в лохмотьях и ему негде жить и нечего есть. Когда читала о приходе главного героя к стенам монастыря и о том, как его встретили насельницы – так и хотелось воскликнуть: "Ну, сестры, вы даете! Монахини ведь, должны вроде быть пообразованней и поумнее простого люда". Но потом вспомнила, что здесь 15-16 век - и успокоилась. Люди были действительно другие, но наше восприятие необычных людей, на мой взгляд, не сильно поменялось.

Также хотелось отметить, что лично мне даже более были интересны те герои книги, с которыми главный персонаж встречался и общался. Именно они передают колорит того времени. Было искренне жаль, что многие из них как-то рано покидали страницы повествования – не хватало их мудрости, шуток и просто присутствия. Сам же основной герой больше, как нить, на которой держатся действительно интересные личности. Хотя, честно признаюсь, эта «нить» изрядно наскучила.

Немного дегтя. Так называемая, авторская орфография, мне порой, мешала. Не сильно, конечно (дело привычки), но все же. Не поняла, в чем великая идея отсутствия вопросительного знака после явно вопросительного предложения - ну да ладно. А вот сочетание русского и славянского действительно здорово передало атмосферу общения.

Искреннее возмущение вызвал плагиат с житийной литературы. Здесь вы найдете отсылки (неявные, конечно) и к житию Ксении Петербургской и многих других известных святых. Сначала думалось, что наверно совпадение. Но после нескольких сюжетов стало понятно, автор "оторвался" по полной программе: решил набрать фрагментов из житий всех святых, которых он знает – наверно в надежде, что их не знает его читатель.

И наконец, мой искренне дружеский совет книголюбам. Читайте эту книгу ПРОСТО как роман. Это НЕ житие, а только художественное произведение, которое вообще не претендует ни на какое нравоучение. Эдакое приключение средневековых русичей, каким оно, в общем-то, и должно быть описано: соседство дремучести и любознательности, вшей с грязью - и княжеских палат, полной безнравственности и святости, суеверий и трезвости ума. Плюс ко всему смешение славянского и русского языков, связь времен, отборная ругань и тонкости духовной жизни с цитатами святых отцов. А травник - так вообще взрыв мозга, моего, по крайней мере. Одним словом, не соскучитесь. Иногда, честно, хотелось спросить, что же курил автор. Но с другой стороны, понятно, что это его стиль.