Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру. Вид с трех сторон у меня чудесный. Пойду к Елизаветинскому источнику: там собирается все водяное общество.
* * *
Я пошел бульваром, вдруг встретил Грушницкого! Я познакомился с ним в действующем отряде. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему едва ли двадцать один год. Он из тех людей, которых трогают только исключительные страдания. Производить эффект – их наслаждение; Он довольно остер: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он не знает людей, потому что занимался только собою. Его цель – сделаться героем романа. Грушницкий слывет храбрецом, но он махает шашкой, зажмуря глаза. Но вообще Грушницкий довольно мил и забавен.
Он рассказал мне, что тут довольно скучно. Из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью. В эту минуту они как раз прошли мимо нас. Грушницкий успел принять драматическую позу и сказал по-французски, как он ненавидит людей. Княжна одарила оратора любопытным взором. Тут Грушницкий уронил стакан и не мог его поднять: больная нога. Княжна Мери подала стакан; через минуту она вышла из галереи с матерью.
Грушницкий заявил, что она ангел, я не согласился — мне хотелось его побесить. У меня врожденная страсть противоречить. Признаюсь еще, я позавидовал. Честно признаюсь себе.
Нынче зашел ко мне доктор Вернер, он русский и замечательный. Скептик и материалист, а вместе с этим поэт. Он изучал струны сердца, но никогда не умел воспользоваться этим; так отличный анатомик не умеет вылечить от лихорадки! Он насмехался над больными; но раз плакал над умирающим солдатом… У него был злой язык. Вернер был мал ростом, и худ, и слаб; одна нога короче, огромная голова. Черные глаза проникали мысли. Опрятная одежда черного цвета. Молодежь прозвала его Мефистофелем, и это льстило ему. Мы сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен.
Я лежал на диване, когда Вернер взошел в мою комнату. Я попросил сказать, что ему сказала княгиня Лиговская обо мне, а княжна о Грушницком. Он сказал, что княжна уверена, что Грушницкий разжалован в солдаты за дуэль…
Судьба заботится, чтобы мне не было скучно. Я попросил описать княгиню и ее дочь.
– Княгиня – женщина сорока пяти лет, – отвечал Вернер, – очень любит молодых людей: княжна смотрит на них с некоторым презрением. Сегодня у них была какая-то дама, хорошенькая, но больная… Среднего роста, блондинка, а на правой щеке родинка.
– Родинка… неужели она! – пробормотал я. Когда он ушел, то ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала…
После обеда я пошел на бульвар и переманил анекдотами у княжны всю публику.
Мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня ненавидит; У Грушницкого таинственный вид: ходит, никого не узнает; нога его вдруг выздоровела. Я смутил его, сказав, что княжна его любит. Он ответил, что говорил с княжной, и она отметила меня дурно.
Я с серьезным видом отвечал, чтобы он берегся – княжна признает только платоническую любовь и бросит его, как только ей станет с ним скучно. На что Грушницкий ударил по столу кулаком и стал ходить взад и вперед по комнате. Я внутренно хохотал.
* * *
Мне грустно. Я думал о той молодой женщине с родинкой и вдруг встретил ее. Это была Вера! Она снова была замужем, хотя в прошлый раз это ее не остановило. Ее лицо выражало глубокое отчаянье, на глазах сверкали слезы. Я ее крепко обнял, и так мы оставались долго. Наконец губы наши сблизились и слились в жаркий поцелуй.
Она решительно не хочет, чтоб я познакомился с ее мужем-старичком. Она его уважает, как отца, – и будет обманывать, как мужа… Вера больна, очень больна. Она не заставляла меня клясться в верности — она вверилась мне снова с прежней беспечностью, – я ее не обману: она единственная женщина в мире, которую я не в силах был бы обмануть.
Наконец мы расстались. Сердце мое болезненно сжалось, как после первого расставания. Возвратясь домой, я сел верхом и поскакал в степь; я люблю скакать — на душе становится легко, усталость тела побеждает тревогу ума. Вдруг я заметил за кустами шумную кавалькаду, впереди ехал Грушницкий с княжною Мери, которую я напугал и смутил, неожиданно выехав из за кустов.
Вечером встретил Грушницкого – сказал мне, что ужасно рассердил княжну. Я не расстроился и пообещал легко напросится к ним в дом, если захочу.
Прошла почти неделя, а я еще не познакомился с Лиговскими. Жду удобного случая. Встретил Веру, получил заслуженный упрек:
– Ты не хочешь познакомиться с Лиговскими?.. Мы только там можем видеться…
Кстати: завтра бал в зале ресторации, и я буду танцевать с княжной мазурку.
Все съехались на бал. Подслушал жалобу одной толстой дамы драгунскому капитану, о том, что пренесносную княжну надо проучить. Тот пообещал помочь.
Я тотчас подошел к княжне, приглашая ее вальсировать. Она торжествовала. Сказал ей, что я вовсе не дерзкий и хочу просить прощения, но получил отказ.
Тут к княжне, после разговора драгунским капитаном, пристал пьяный господин. Вступился за княжну, сказав, что она танцует со мной. Тут же поднялся в глазах княжны и ее матери. Не забыл сказать ей, что Грушницкий всего лишь юнкер.
Грушницкий поблагодарил за спасение княжны. В девятом часу мы вместе пошли к княгине. Вера тоже была – попросила понравиться княжне, чтобы чаще видеться.
В продолжение вечера я несколько раз нарочно старался вмешаться в разговор княжны и Грушницкого, был отвергнут и с притворной досадою наконец удалился. Остальной вечер провел возле Веры и наговорился о старине… За что она меня так любит, право, не знаю!
Все эти дни я ни разу не отступил от своей системы. Княжне начинает нравиться мой разговор, и она начинает видеть во мне человека необыкновенного. Всякий раз, как Грушницкий подходит к ней, я оставляю их вдвоем, чем расстраиваю ее.
Решительно, Грушницкий ей надоел. Еще два дня не буду с ней говорить.
Я часто себя спрашиваю, зачем я добиваюсь любви молоденькой девочки, на которой никогда не женюсь? Вера меня любит больше. Из зависти к Грушницкому?
А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок; его надо сорвать и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием страсти.
* * *
Грушницкий произведен в офицеры. Но солдатская шинель была лучше, выделяла его.
Вечером все отправились к провалу. Я подал руку княжне. Напугал ее злословием об общих знакомых. После признался, что в детстве меня не принимали, и поэтому я стал таким жестоким и черствым. Этим вызвал несказанную жалость и сострадание княжны. Завтра она захочет вознаградить меня. Я все это уж знаю – вот что скучно!
Нынче я видел Веру. Она замучила меня своею ревностью к княжне. Сказала, что переезжает в Кисловодск. Я обещал тоже переехать.
Грушницкий пришел ко мне и объявил, что завтра к балу будет готов его мундир.
За полчаса до бала явился ко мне Грушницкий в сиянии армейского пехотного мундира. Очень сильно надушился и побежал звать княжну на мазурку. Через полчаса и я отправился. Мне было грустно… Неужели мое единственное назначение на земле – разрушать чужие надежды?
Войдя в залу, шуткой поддержал княжну в разговоре с Грушницким, что шинель была лучше, Грушницкий в гневе убежал. Княжна его уже ненавидит.
Стали разъезжаться. Сажая княжну в карету, я прижал ее маленькую ручку к губам своим. Было темно, и никто не мог этого видеть. Я возвратился в залу очень доволен собой.
Решительно против меня составляется враждебная шайка под командой Грушницкого. У него такой храбрый вид… Очень рад; я люблю врагов. Они волнуют мне кровь.
Нынче поутру Вера уехала с мужем в Кисловодск. Я сидел у княгини битый час. Мери не вышла, – больна. Возвратясь домой, я заметил, что мне чего-то недостает. Я не видал ее! Она больна! Уж не влюбился ли я в самом деле?.. Какой вздор!
Утром встретил княжну. Она меня прогнала, несмотря на мои извинения.
Ко мне зашел Вернер. Сказал, что все в городе думают, что я женюсь на княжне. Про меня уж распущены в городе дурные слухи: это Грушницкому даром не пройдет!
Вот уж три дня, как я в Кисловодске. Каждый день вижу Веру. Мне часто кажется, что едет карета княжны, но той все нет. Грушницкий с своей шайкой тоже здесь.
Наконец они приехали княгиня и княжна. Неужто я влюблен? Я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать.
Переводил лошадь княжны через брод. Княжне стало дурно, я поймал ее и поцеловал. Она в порыве сказала, что любит меня. Я ответил, что не знаю, зачем любить – княжна немедленно ускакала вперед и стала очень нервной.
Я поскакал в горы развеяться. Случайно подслушал заговор против меня. Решили, что Грушницкий вызовет меня на дуэль, но пистолеты будут незаряженными, чтобы напугать меня. Я вернулся домой, волнуемый различными чувствами. Берегись, Грушницкий!
Поутру я встретил княжну у колодца. Честно сказал ей, что не люблю ее. Она побледнела. Я пожал плечами и ушел.
Я иногда себя презираю… не оттого ли я презираю и других?.. Но я категорически не хочу жениться… Может из-за гадалки, которая в детстве сказала мне, что я умру от жены?
Вчера приехал фокусник Апфельбаум. Все собираются идти смотреть удивительного фокусника; я же получил записку от Веры с приглашением придти в ней в этот момент.
Когда пробился к Вере, мне показалось, что кто-то следит за мной, но я не остановился и забрался на балкон к Вере. Разуверил ее, что собираюсь жениться на княжне.
* * *
Около двух часов я спустился от Веры и заменил в другом окне княжну Мери. Она сидела на своей постели, скрестив на коленях руки. Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь; пред нею на столике была раскрыта книга, но мысли ее были далеко…
В эту невидимая рука схватила меня за плечо. Это были Грушницкий и капитан. Я сумел вырваться и убежать.
Поутру все говорили о ночном нападении черкесов. В ресторации Грушницкий рассказывал всем, что это я вчера лазил в дом княжны.
Я подошел к нему и сказал медленно и внятно, что если он не откажется от этих слов и не извиниться, у нас будет дуэль. Он не извинился, ну что ж…
Я пошел прямо к Вернеру рассказал ему все. Теперь дело выходило из границ шутки. Доктор согласился быть моим секундантом и пошел к моим противникам договариваться о дуэли на шести шагах. По возвращении он сказал мне, что случайно услышал заговор и будет заряжен пистолет только Грушницкого, хотя сам Грушницкий против этого.
Я отказался говорить им, что мы догадались о заговоре, я и так не поддамся.
* * *
Всю ночь не мог уснуть. Вдруг я умру? Что ж? потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно. Спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения.
Утром встретил доктора и мы поехали. Сказал ему не печалиться и что завещание мне нужно — наследники найдутся сами.
Мы взобрались на площадку, где ожидал нас Грушницкий с драгунским капитаном и другим своим секундантом, которого звали Иваном Игнатьевичем. На предложение извиниться Грушницкий снова отказался. Значит мы будем стреляться…
Доктор опять посоветовал мне раскрыть заговор, я снова отказался и предложил перенести дуэль на вершину скалы. В этом случае, кто будет ранен, полетит вниз и разобьется; пулю доктор вынет. И тогда можно будет легко объяснить эту скоропостижную смерть неудачным прыжком. Мы бросим жребий, кому первому стрелять. Все согласились.
Я поставил Грушницкого в затруднительное положение. Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог легко меня ранить и удовлетворить таким образом свою месть; но теперь он должен был выстрелить на воздух, или сделаться убийцей.
Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могло проснуться великодушие, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость должны были торжествовать… По жребию, первый стрелял Грушницкий.
Я стал на углу площадки. Грушницкий стал против меня. Колени его дрожали. Он целил мне прямо в лоб… И по началу он не смог выстрелить, потом под насмешками выстрелил, оцарапав мне ногу, и я упал, но вперед.
Я подозвал доктора и во всеуслышание попросил его зарядить мой пистолет, раскрыв заговор. Начались крики возмущения, но сам Грушницкий согласился. Я в последний раз предложил ему извиниться и после его отказа выстрелил. Спускаясь по тропинке вниз, я заметил окровавленный труп Грушницкого. У меня на сердце был камень.
Дома Вернер подал мне две записки: одну от него, другую… от Веры. В первой он говорил, что все списано на несчастный случай и я могу спать спокойно… если смогу…
В записке от Веры было прощание. Она говорила, что муж узнал об их отношениях и вызвал коляску. Также она исповедовалась… писала что я особенный, что любит меня несмотря ни на что, что принесла жертву сознательно, надеясь, что это будет не напрасно… Еще просила не жениться на Мери.
Я как безумный выскочил на крыльцо, прыгнул на коня и помчался за ней. Я скакал так, что конь мой издох; я упал на мокрую траву и как ребенок заплакал. Я возвратился в Кисловодск в пять часов утра, бросился на постель и заснул.
Взошел доктор: он был нахмурен и не протянул мне руки. Сказал, что он от княгини Лиговской; дочь ее больна – расслабление нервов… И пришел он меня предупредить – комендант подозревает дуэль и скоро меня ушлют куда-нибудь.
На другой день утром, получив приказание от высшего начальства отправиться в крепость Н., я зашел к княгине проститься. Она просила меня быть с нее дочерью, на что я ответил отказом. В разговоре с самой Мери, выглядевшей совсем плохо, еще раз честно сказал, что не люблю ее и она должна ненавидеть меня.
Через час курьерская тройка мчала меня из Кисловодска.
И теперь, здесь, в этой скучной крепости, я часто, пробегая мыслию прошедшее. спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?.. Нет, я бы не ужился с этой долею!
Меню статьи:
«Княжна Мери» – повесть из цикла «Герой нашего времени», написанного Михаилом Юрьевичем Лермонтовым в 1838-1840 годах. Данный цикл считается одним из первых образцов психологического романа в классической русской литературе.
Предлагаем вашему вниманию поэму М.Ю. Лермонтова “Мцыри”, где описана судьба мальчика-сироты, взятого в плен и впоследствии ставшего беглым монахом.
История, рассказанная в повести, происходит на Кавказе и подаётся читателю в виде дневника её главного героя – офицера российской армии, скандального сердцееда Печорина.
11 мая
Главный герой приехал в Пятигорск, снял квартиру и отправился осмотреть окрестности и публику, которая прохаживалась по улицам курортного городка. Внезапно раздумья его прервал знакомый голос. То был его товарищ по службе юнкер Грушницкий. Он получил ранение в ногу и прибыл на воды на неделю раньше Печорина.
Юнкер поведал, что из интересных личностей в городе лишь княгиня Лиговская из Москвы с прелестной молодой дочерью, которую она называет на английский манер Мери. Но Грушницкий к ним не вхож, потому что, по его словам, солдатская шинель – печать отторжения.
В это время московские аристократки, одетые по последней моде, появились в поле зрения товарищей. Печорин отметил, что молодая княжна действительно очень хороша собой, а Грушницкий сильно смутился при виде знатных дам.
После этого рассказчик продолжил свою прогулку в одиночестве, но возвращаясь обратно, застал занимательную сцену у колодца с минеральной водой. Грушницкий обронил на песок стакан и никак не мог поднять его, потому что опирался на костыль, и тут из-под арки, обрамляющей вход в беседку выпорхнула княжна Мери Лиговская. Она пришла на помощь юнкеру, неимоверно при этом смутившись, и поспешно удалилась обратно к своей матушке. После этого дамы проследовали в свой особняк. А Печорин снова подоспел к Грушницкому, осознавая, что симпатия юной княжны к юнкеру вызывает у него чувство зависти.
13 мая
В гости к Печорину зашёл доктор Вернер. Рассказчик весьма тепло описывает своего приятеля. Они познакомились на каком-то званом вечере во время дискуссии метафизического направления, где прониклись взаимным уважением в процессе длительного спора. Позже они сблизились и стали часто общаться и проводить вместе время.
Предлагаем ознакомиться с “Обзором стихов Михаила Юрьевича Лермонтова”, проявившего себя как художник слова, обладатель великого дарования.
Грушницким интересовалась княжна Мери, предположив, что столь благородный молодой человек был разжалован в солдаты из-за дуэли. А княгиня же напротив интересовалась Печориным. Когда доктор назвал ей его фамилию, то женщина вспомнила, сколько шуму он в своё время наделал в Петербурге своими похождениями. Мери слушала эти истории с интересом. Так же доктор сообщил, что в доме княгини встретил какую-то их родственницу, чьё имя запамятовал. У этой дамы была родинка на щеке. Упоминание об этом заставило офицера почувствовать волнение.
Вечером Печорин встретил Лиговских, сидящих на лавке в окружении многих молодых людей. Он пристроился поодаль, остановил двоих офицеров, которые проходили мимо и стал веселить их своими анекдотами. Со временем на лавку Печорина переметнулась вся молодежь из окружения аристократок. Это вызвало немалое раздражение и досаду у княжны Мери.
16 мая
Печорин продолжал свою тактику мелкого пакостничества юной княжне. Девушка всё чаще бросала на него презрительные гневные взгляды. Грушницкий, же в свою очередь, безумно влюбился в юную Мери. Всячески искал с ней встречи и мечтал быть приглашённым в княжий дом.
Во время вечерней прогулки наш герой размышлял о женщине с родинкой на щеке, воспоминания о ней заставляли его сердце трепетать. Дойдя до грота, Печорин, как по волшебству, встретил там эту женщину. Оказывается, что он не ошибся в своих предчувствиях – это была знатная дама по имени Вера, с которой у рассказчика были отношения несколько лет назад. Вера рассказала Печорину, что с тех пор она вышла замуж во второй раз, для благополучия сына. Муж её – старый богатый человек, дальний родственник княгини Лиговской. Печорин обещал представиться Лиговским, чтобы встречаться у них с Верой. Так же женщина попросила его волочиться за княжной, чтобы отвлечь внимание от их отношений, которые имели все шансы возобновиться.
После разговоров и пылких объятий, Вера отправилась домой. Печорин, чтобы привести в порядок мысли, оседлал горячего скакуна и отправился в степь. На обратном пути он повстречал процессию молодых людей под предводительством Грушницкого и княжны Мери. Выскочив им наперерез, Печорин испугал княжну, на секунду она решила, что он дикарь-черкес. Грушницкий был очень недоволен этой встречей.
Вечером того же дня юнкер важно сообщил Печорину, что был в гостиной княгини, и что Мэри весьма нелестно отзывалась о Печорине. В ответ на что молодой офицер его уверил, что при желании уже следующим вечером он будет в доме аристократок, и даже начнёт волочиться за юной княжной. Грушницкий отнёсся к этому заявлению с недоверием.
22 мая
Зала ресторации превратилась в залу Благородного собрания. К девяти часам туда явилась вся знать, в том числе и княгиня с дочерью. Уже через несколько минут Печорин позвал Мери танцевать. Девушка вальсировала с офицером с едва скрываемым торжеством на лице. В процессе танца Печорин извинился перед княжной за то, что каким-то образом, даже не знакомясь, разгневал её. Мэри парировала, что ему едва ли выпадет шанс оправдаться, потому что он не бывает у них в гостях. И в тот момент, когда Печорин потерял всякую надежду протиснуться в гостиную Лиговских, ему представился случай изменить ситуацию.
К молодой княжне стал приставать очень пьяный офицер, очень нагло зазывая её на мазурку. Девушка была напугана и растеряна, на помощь ей никто не спешил. И тогда Печорин отделился от толпы и дал жёсткий отпор наглецу заставив его покинуть танцевальную залу. Мери обо всём рассказала матери. Та очень благодарила офицера за его поступок и пригласила в гости. А Печорин продолжал общаться с молодой княжной весь вечер, всячески намекая ей, что она ему уже давно нравится, а также упомянул, что один из её кавалеров, Грушницкий, вовсе не разжалован за дуэль, а просто носит юнкерское звание.
23 мая
На следующее утро Грушницкий горячо благодарил Печорина за спасение Мери на балу, куда он не был вхож. И отметил, что сегодня в разговоре с ним девушка была холодна, а глаза её тусклы. Он попросил Печорина понаблюдать за княжной вечером, когда они все вместе будут у неё в гостях.
По дороге в гостиную Лиговских Печорин увидел в окне Веру. Они обменялись быстрыми взглядами. Вскоре она тоже появилась у княгини, и их представили друг другу. Во время чаепития офицер пытался всячески понравится княгине: шутил, рассказывал анекдоты, заставляя благородную даму смеяться от души. Княжна Мери тоже готова была похохотать, но придерживалась выбранного томного образа.
После все перешли в комнату с фортепиано. Мери начала петь. Воспользовавшись моментом, Печорин отвёл в сторону Веру. Она сказала ему, что очень больна, но мысли её занимает не будущее, а лишь он один. Женщина попросила его видеться у Лиговских. Печорину не понравилась такая постановка вопроса, он хотел большего. Мери, меж тем, заметила, что Печорин не слушает её пение, и это её сильно разозлило. Княжна демонстративно удалилась и весь вечер общалась с Грушницким. Печорин, в свою очередь, вдоволь наболтался с Верой.
Выйдя на улицу, Грушницкий спросил, что Печорин думает о его перспективах с юной княжной, но тот лишь пожал плечами.
29 мая
Рассказчик чётко следовал своему плану по завоеванию сердца княжны Мери. Расчетливый опытный мужчина наблюдал, как реагирует на его поведение девушка. Кроме всего прочего, стало очевидно, что Грушницкий ей окончательно наскучил.
3 июня
Печорин долго размышлял о том, зачем он добивается любви молоденькой девочки, которую не хочет соблазнить и на которой никогда не женится. Его размышления прервал Грушницкий. Он пришёл, счастливый от того, что его произвели в офицеры. Печорин пытался ему сказать, что офицерские эполеты не помогут ему завоевать княжну, и что она морочит ему голову. Но влюблённый юноша не поверил этим словам.
Вечером того дня многочисленное общество отправилось к провалу, который считали кратером потухшего вулкана. Печорин помог Мери подняться на гору, и она не покидала его руку в продолжение целой прогулки. Мужчина весьма жёлчно отзывался об их общих знакомых, что немало удивило и напугало девушку. Тогда Печорин пустился в длительные разговоры о своём детстве и о том, почему он стал таким злым. В результате на глаза юной княжны навернулись слёзы жалости. Рассказчик рассудил, что женская жалость – верный путь к зарождающейся любви. Так же он заметил, что поведение Мери весьма предсказуемо, и ему становится от этого скучно.
4 июня
Вера стала изводить Печорина своей ревностью. Он всячески отрицал, что питает чувства к молодой княжне. Тогда Вера упросила его переехать вслед за нею в Кисловодск и снять квартиру неподалёку. Мужчина обещал так и сделать. Лиговские тоже должны били со временем туда переехать.
Грушницкий сообщил Печорину, что завтра будет бал, на котором он намерен весь вечер танцевать с Мери в своей новой офицерской шинели.
При встрече с юной княжной Печорин пригласил её заранее на мазурку и намекнул, что её ждёт приятный сюрприз.
Вечером в гостях у княгини наш герой растрогал Веру тем, что с нежностью пересказал собравшимся историю их встречи и любви. Он изменил имена и некоторые события, но женщина конечно же узнала себя в героине его рассказов. Её настроение от этого улучшилось, и она была весела и активна весь вечер.
5 июня
Грушницкий явился к Печорину за полчаса до бала. Он был разодет в новый пехотный мундир и очень напыщен. Вскоре он отправился поджидать княжну у подъезда к залу.
Печорин явился позже и нашёл Мери, которая откровенно скучала в обществе Грушницкого. Молодой человек весь вечер преследовал княжну. Печорин отметил, что к средине вечера она его уже откровенно ненавидела и вела себя с ним очень резко. В то же время девушка выказывала свою благосклонность нашему герою, хотя потанцевать или поговорить им так и не удалось.
Тем не менее Печорин проводил Мери до кареты и украдкой поцеловал её руку, что тоже было частью его хитроумного плана.
Вернувшись в зал к ужину, наш герой заметил, что против него зреет заговор во главе с Грушницким.
6 июня
Вера уехала в Кисловодск с мужем. В её прощальном взгляде Печорин прочитал упрёк. Он размышлял о том, что, возможно, чувство ревности заставит женщину дать согласие на встречи наедине. Княжна Мери в тот день не показывалась, сказавшись больной. Грушницкий со своей новообразовавшейся шайкой бродил по городу, и вид у него был весьма растрёпанный.
Печорин с удивлением отметил, что ему не хватает общества княжны Мэри, с которой ему не удалось увидеться, но не допускал и мысли, что это может быть влюблённость.
7 июня
Печорин узнал от своего друга Вернера, что по городу ширятся слухи о том, что он собирается женится на Мери. Мужчина сразу смекнул, что источником слухов является Грушницкий. Доктора же он уверил, что ни о какой свадьбе речь не идёт. На следующе утро он отправился в Кисловодск.
10 июня
Рассказчик сообщает, что он уже три дня в Кисловодске и регулярно видит Веру у источника. Она посвежела и набралась сил.
Один день назад в Кисловодск прибыл и Грушницкий со своей шайкой. Они постоянно бушевали в трактире. А Грушницкий стал вести себя очень воинственно по отношению к окружающим.
11 июня
В Кисловодск наконец-то прибыли Лиговские. Печорин встретил их с замиранием сердца и снова задался мыслью, не влюблён ли он в юную Мери. В тот день он обедал у них и заметил, что княгиня с ним очень нежна и всё время посматривает на дочь. Мужчине это показалось не очень хорошим знаком. Зато он увидел, что добился чего хотел – Вера в своей ревности практически доведена до отчаяния.
12 июня
Вечер был обилен происшествиями. Многочисленная кавалькада отправилась смотреть на закат солнца в горах. В числе компании были Лиговские и Печорин. Мужчина весь вечер провёл подле княжны. На обратном пути он помогал её лошади перебраться через горную реку, при взгляде на течение у Мери закружилась голова, тогда офицер подхватил её за талию и пользуясь случаем поцеловал в щёчку.
На другом берегу реки взволнованная девушка придержала свою лошадь, чтобы поговорить с Печориным. Но он упорно молчал и не желал объясняться. Тогда заговорила Мери: «…вы хотите, чтоб я первая сказала, что я вас люблю? Хотите ли этого?» Но расчётливый обольститель только пожал плечами и сказал: «Зачем?»
Эти слова вывели бедняжку из душевного равновесия, она ускакала вперёд и всю дорогу домой вела себя наиграно весело.
Печорин признался себе, что ему доставляет удовольствие мысль, что она проведёт ночь без сна и будет плакать. Меж тем он был взволнован, и проводив дам до дверей дома княгини, поскакал в горы развеять мысли.
В одном из домов над обрывом Печорин услышал шум армейской пирушки. Он подкрался к открытому окну и стал слушать о чём разговор. Говорили о нём. Офицер, от которого некогда Печорин защитил Мери на балу, кричал громче всех. Он предлагал публике проучить Печорина, обзывал его трусом. Результатом дискуссии стал план, в котором Грушницкий должен был вызвать Печорина на дуэль, но не зарядить пистоли. Пьяный офицер уверял, что Печорин просто струсит. Очередь была за Грушницким. Наш рассказчик тайно надеялся, что тот откажется от подлого плана. Но после секунды колебаний тот всё-таки согласился.
Печорин вернулся домой в крайнем волнении и не спал всю ночь. Утром вид его был очень болезненный, об этом ему сказала Мери у колодца. Далее она снова пыталась поговорить с ним о чувствах, просила прекратить мучить её и честно признаться, что у него на уме. На что мужчина ей отвечал: «Я вам скажу всю истину, не буду оправдываться, ни объяснять своих поступков; я вас не люблю…»
Губы девушки побледнели, а Печорин лишь пожал плечами и ушёл.
14 июня
Рассказчик сообщает о том, что у него с детства сформировалось отвращение к женитьбе. Его матери гадалка предсказала смерть сына от злой жены. Это так поразило мальчика, что он стал отрицать брак, как таковой. Любая женщина, мечтающая затянуть его под венец, становилась ему неинтересна.
15 июня
В город приехал фокусник и должен был вечером давать представление. Муж Веры уехал в Пятигорск, и она, пользуясь случаем, пригласила Печорина к себе. Всем своим слугам и слугам Лиговских, с которыми они делили один особняк, Вера раздала билеты на выступление. Печорин воспользовался возможностью и пришёл на свидание. По дороге к Вере он чувствовал, что за ним следят. Началось долгожданное свидание со сцен ревности и упрёков. Но мужчине удалось убедить любимую, что он не собирается жениться на княжне.
Выходить из спальни Веры Печорину пришлось через окно, связав две шали. Путь его лежал через балкон спальни княжны. Мужчина с любопытством заглянул за шторку и увидел печальную отрешённую девушку, которая пыталась сосредоточиться на книге.
Едва коснувшись ногами земли, наш герой попал в засаду, устроенную Грушницким и его другом. Они пытались схватить и избить Печорина с криками: «…будешь у меня к княжнам ходить ночью!..» Печорину удалось отбиться и убежать домой. Офицеры же подняли на уши весь город, утверждая, что по улицам бегает грабитель черкес.
16 июня
Следующим утром в городе все только и говорили о черкесском набеге. Муж Веры пригласил Печорина на завтрак, он был крайне взволнован тем, что жена его была в прошлую ночь одна и подвергалась опасности. Придя в ресторацию, мужчины уселись за столик. За тонкой перегородкой сидела компания Грушницкого. Молодой человек громко рассказывал собравшимся, что на самом деле никаких черкесов не было в Кисловодске, просто княжна принимала у себя тайного посетителя. После небольшой паузы Грушницкий сообщил, что этим мужчиной был Печорин. Наш герой в этот момент неожиданно появился прямо перед носом бывшего товарища. Он обвинил Грушницкого в клевете и уже спустя минуту договаривался с его секундантом о будущей дуэли. Муж Веры был немало тронут таким смелым поведением Печорина и от души пожал его руку.
Печорин немедля отправился к Вернеру и как на духу признался ему во всех своих отношениях, а также рассказал о подслушанном на днях разговоре. Доктор согласился быть его секундантом и отправился к Грушницкому на переговоры. Вернувшись обратно, он высказал догадку, что против Печорина действительно существует заговор, но, скорее всего, теперь друзья Грушницкого хотят зарядить только один пистолет боевыми патронами, что больше смахивает на убийство. Наш герой отказал доктору в намерении признаться соперникам, что они разгадали их подлые планы. Он сказал, что сам со всем разберётся.
Печорин проводил ночь без сна. Ситуация была крайне опасная – стреляться договорились с расстояния шести шагов. Мужчина размышлял о перспективе возможной смерти, и она его не страшила. Но тем не менее он не собирался подставить свой лоб под пулю Грушницкого.
Наконец рассвело. Нервы его успокоились. Печорин освежился в холодной ванной и велел седлать лошадей.
Доктор Вернер прибыл к нему и был печален. Друзья двинулись к назначенному месту встречи и увидели три фигуры на скале. Это был Грушницкий с секундантами.
Вернер предложил решить спор полюбовно, на что Печорин с готовность согласился при условии, что Грушницкий публично откажется от своей клеветы и извинится. Молодой офицер не принял этих условий. Решено было стреляться у края отвесной скалы, чтобы побеждённый упал вниз, и его гибель можно было представить, как неудачный прыжок. Вид Грушницкого выдавал внутреннюю борьбу. Придя на край ущелья, соперники бросили жребий. Первому стрелять выпало Грушницкому. Руки его дрожали, ему было совестно стрелять в фактически безоружного человека. Но всё же выстрел раздался, он слегка оцарапал Печорину колено. Секунданты Грушницкого едва сдерживали улыбку, будучи уверенны, что их товарищу ничего не грозит. Печорин, в свою очередь, громко попросил Вернера перезарядить его пистолет. Секунданты соперника стали протестовать, но Грушницкий смирился со своей участью и велел противнику стрелять. Печорин ещё раз осведомился, не готов ли он отказаться от своей клеветы, но тот отказал. И Печорин выстрелил …
Когда дым рассеялся, Грушницкого уже не было на краю ущелья. Наш герой спустился к своей лошади, по пути увидев окровавленные останки соперника на камнях. Он отправился домой, на душе его был камень.
Домой Печорин вернулся только к вечеру. Там его ожидало две записки – одна от Вернера, а другая от Веры. Доктор писал, что всё устроено, как нельзя лучше и улик касательно дуэли нет никаких. Поэтому Печорин может быть спокоен.
Записку от Веры он долго не решался распечатать. Но всё же сделал это. Это было длинное проникновенное послание, в котором женщина описывала то, за что так сильно любит его. А потом сообщила, что испуганная будущей дуэлью, о которой ей рассказал муж, призналась ему в своей любви к Печорину. Муж был очень зол, обозвал её и поспешно повёз прочь из Кисловодска.
Печорин встрепенулся, выбежал из дома и поскакал в сторону Пятигорска на своём и без того уставшем за день коне.
Он непременно хотел догнать Веру, в тот момент она стала для него всем смыслом бытия. Но через пятнадцать вёрст бешенной скачки конь мужчины издох. Он остался один в степи, упал на землю и несколько часов рыдал, как ребёнок.
Придя в себя, Печорин отправился домой, потому что не видел больше смысла гнаться за своим утраченным счастьем. Он вернулся пешком и уснул сном Наполеона после Ватерлоо.
Вечером следующего дня к Печорину зашёл Вернер, сообщить что у Мэри нервное расстройство, а княгиня вполне уверена, что он стрелялся из-за её дочери. Слухи о дуэли могли навредить Печорину. Так и случилось. На следующее утро он получил приказ от командования отправится в крепость Н …
Наш герой зашёл проститься с княгиней. В разговоре с ним она расплакалась от жалости к дочери, которая чахла с каждым днём от своего душевного недуга. Несчастная мать прямым текстом предложила Печорину взять Мери в жёны. На что тот ответил, что хотел бы поговорить с девушкой наедине. Вскоре в комнату вошла княжна, она была бледна и даже как-то немного прозрачна. Печорин в очень сухих и прямолинейных выражениях сказал ей, что просто смеялся на нею и никогда не собирался жениться. Он порекомендовал ей просто презирать его. На что бедняжка отвечала, что она его теперь ненавидит. Печорин откланялся и вышел.
5 (100%) 6 votesЧтобы поправить здоровье после ранения, Печорин приезжает в Пятигорск. Здесь он встречает своего старого знакомого, с которым в глазах общества он находится в самых лучших человеческих отношениях. Это был юнкер по фамилии Грушницкий, он так же как главный герой, прибыл сюда лечиться после ранения. Несмотря на кажущиеся дружескими, их истинные отношения были другими – Печорин знал, что в скором времени им придется столкнуться друг с другом, и одному из них будет уготована печальная участь.
Среди всего местного общества, прибывшего на воды, выделялась семья Лиговских. Печорин обратил внимание на очаровательную Мэри – дочь княгини Лиговской. Тогда он решил примерить на себя роль героя-любовника, типичного персонажа дамских романов. С этого момента он поставил себе цель как можно ближе познакомиться с Мэри и ее семьей. Но княжна не торопилась заводить дружеские отношения с Печориным. Сначала она приняла его за разжалованного офицера после участия в запрещенных тогда дуэлях.
Печорин не настаивал и даже, наоборот, нарочито избегал поводов для общения, не спешил наносить визит в дом Лиговских. Своим поведением он вызвал еще больший интерес княгини и ее дочери. Доктор Вернер, с которым Печорин совсем недавно завел приятельские отношения, рассказал ему о том, какое сильное впечатление произвел Печорин на Лиговских. Еще одной причиной, почему он стремился влюбить в себя княжну Мэри, было стремление вызвать у Грушницкого, страстно влюбленного в прекрасную молодую особу, жуткую ревность.
От доктора Печорин узнал, что нынче в гостях у Лиговских пребывает его давняя возлюбленная - Вера. Увидев ее, он вновь испытал к ней нежные чувства. Но для того чтобы встречаться чаще, не провоцируя при этом ненужных разговоров вокруг, Вера советует Печорину начать открыто ухаживать за княжной. С этим он всецело соглашается, к тому же неплохо сможет провести время.
Вечером на балу Печорин вызволяет княжну из беды, спасая от навязчивых приставаний пьяного офицера. Этим он покоряет княгиню Лиговскую, и та приглашает его в свой дом. Официальный прием оказался не самым приятным для княжны событием. Печорин вел себя по отношению к ней отстраненно. Мэри не понимала причины этого и заметно злилась. Такая реакция княжны лишь прибавила их знакомству новых ярких эмоций. Все это входило в коварный план Печорина по обольщению совсем еще юной девушки. Княжна не могла думать ни о чем и ни о ком другом, кроме Печорина. Грушницкий со своими ухаживаниями лишь раздражал ее. Он видел, что причиной столь явного равнодушия с ее стороны был Печорин. Грушницкий ревновал и всячески избегал общения с ним.
Вместе с друзьями Грушницкий решает наказать Печорина за его оскорбительное поведение. Когда представится случай, он вызовет его на дуэль, а пистолет ему передаст незаряженным. Главный герой становится свидетелем бесчестного сговора, после чего придумывает новый план действий. Тем временем княжна все больше увлекалась Печориным, а Вера, приревновав его к Мэри, взяла с Печорина слово, что он не женится на ней.
Прогуливаясь с Печориным, княжна открыла ему свои чувства, но в ответ на вопрос, хочет ли он этого, услышала холодный ответ: «Зачем?». Мэри поспешила вернуться домой, а Печорин праздновал победу – он влюбил в себя несчастную девушку. Только зачем ему все это, он пока не знал.
Кругом уже ходили слухи о том, что Печорин собирается сделать княжне предложение руки и сердца. Но тот опроверг слухи и продолжил встречаться с Верой. Ночью, уходя от нее после тайного свидания, Печорин оказывается неподалеку от дома княжны и сталкивается с Грушницким и его компанией. Печорин убегает, а на следующий день Грушницкий заявляет при всех о том, что Печорин был этой ночью в спальне у княжны Мэри. Главный герой вызывает обидчика на дуэль. Роль секунданта предназначалась доктору Вернеру. Ему Печорин рассказал о предстоящей затее с пистолетами. Стреляться решили на краю скалы. Первому сделать выстрел выпало Грушницкому. Он ранит Печорина в ногу, так и не сознавшись в низком своем поступке. Печорин заявил, что его пистолет не заряжен. Ситуацию исправили, а Грушницкий настаивал на продолжении встречи. Печорин выстреливает, и тело Грушницкого падает вниз с высокой скалы.
Вера признается мужу в любви к Печорину, тот решает увезти ее из этих мест как можно дальше. Узнав об этом, Печорин бросается вдогонку, и в этот момент понимает, что Вера – настоящая любовь всей его жизни.
Печорина переводят служить на Кавказ. Перед отъездом он объясняется с княжной. Он признается ей, что вовсе не любит ее и просто смеялся над ней. В ответ он слышит гневное «Я вас ненавижу», после чего уезжает.
Можете использовать этот текст для читательского дневника
Лермонтов. Все произведения
- Ашик-Кериб
- Княжна Мери
- Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова
- Фаталист
Княжна Мери. Картинка к рассказу
Сейчас читают
- Краткое содержание Чуковский Серебряный герб
Данное произведение чисто автобиографическое повествует нам о школьных годах писателя. Когда Корней Иванович вырос и стал известным человеком в области детской литературы, он решил написать повесть о своих учителях
- Краткое содержание Достоевский Крокодил
Действие рассказа разворачивается в Санкт-Петербурге. В Пассаж, в один из магазинов, привозят крокодила. Отовсюду собираются люди, чтобы посмотреть на диковинную зверюшку.
- Краткое содержание Пришвин Золотой луг
Мы с братом любили баловаться созревшими одуванчиками. Позову Серёжку, и летит от меня белое облако семян. А он повторяет. Мы их считали просто сорняками и рвали, только для смеха.
- Краткое содержание Пикуль Каторга
Русский писатель Валентин Саввич Пикуль написал ряд книг о жителях Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии. В 1987 году вышел его исторический роман «Каторга».
- Краткое содержание Пропавшая грамота Гоголя
В этом произведении рассказывает дьяк о приключениях своего деда, которому пришлось с нечистью в карты играть. Все началось с того, что гетман поручил казаку доставить к царице грамоту.
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Михаил Лермонтов. Княжна Мери
Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли. Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; на север поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, – а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльборусом… Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине – чего бы, кажется, больше? – зачем тут страсти, желания, сожаления?.. Однако пора. Пойду к Елизаветинскому источнику: там, говорят, утром собирается все водяное обшество.
* * *
Спустясь в середину города, я пошел бульваром, где встретил несколько печальных групп, медленно подымающихся в гору; то были большею частию семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей; видно, у них вся водяная молодежь была уже на перечете, потому что они на меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись.
Жены местных властей, так сказать хозяйки вод, были благосклоннее; у них есть лорнеты, они менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум. Эти дамы очень милы; и долго милы! Всякий год их обожатели сменяются новыми, и в этом-то, может быть, секрет их неутомимой любезности. Подымаясь по узкой тропинке к Елизаветинскому источнику, я обогнал толпу мужчин, штатских и военных, которые, как я узнал после, составляют особенный класс людей между чающими движения воды. Они пьют – однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом; они играют и жалуются на скуку. Они франты: опуская свой оплетенный стакан в колодец кислосерной воды, они принимают академические позы: штатские носят светло-голубые галстуки, военные выпускают из-за воротника брыжи. Они исповедывают глубокое презрение к провинциальным домам и вздыхают о столичных аристократических гостиных, куда их не пускают.
Наконец вот и колодец… На площадке близ него построен домик с красной кровлею над ванной, а подальше галерея, где гуляют во время дождя. Несколько раненых офицеров сидели на лавке, подобрав костыли, – бледные, грустные. Несколько дам скорыми шагами ходили взад и вперед по площадке, ожидая действия вод. Между ними были два-три хорошеньких личика. Под виноградными аллеями, покрывающими скат Машука, мелькали порою пестрые шляпки любительниц уединения вдвоем, потому что всегда возле такой шляпки я замечал или военную фуражку или безобразную круглую шляпу. На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой Арфой, торчали любители видов и наводили телескоп на Эльборус; между ними было два гувернера с своими воспитанниками, приехавшими лечиться от золотухи.
Я остановился, запыхавшись, на краю горы и, прислонясь к углу домика, стал рассматривать окрестность, как вдруг слышу за собой знакомый голос:
– Печорин! давно ли здесь?
Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись. Я познакомился с ним в действующем отряде. Он был ранен пулей в ногу и поехал на воды с неделю прежде меня. Грушницкий – юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект – их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами – иногда тем и другим. В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии. Грушницкого страсть была декламировать: он закидывал вас словами, как скоро разговор выходил из круга обыкновенных понятий; спорить с ним я никогда не мог. Он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая в самом деле есть только продолжение его собственной речи.
Он довольно остер: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьет одним словом; он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою. Его цель – сделаться героем романа. Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился. Оттого-то он так гордо носит свою толстую солдатскую шинель. Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях. Грушницкий слывет отличным храбрецом; я его видел в деле; он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!..
Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать. Приезд его на Кавказ – также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут, он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: «Нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?» – и так далее.
Он мне сам говорил, что причина, побудившая его вступить в К. полк, останется вечною тайной между им и небесами.
Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен. Мне любопытно видеть его с женщинами: тут-то он, я думаю, старается!
Мы встретились старыми приятелями. Я начал его расспрашивать об образе жизни на водах и о примечательных лицах.
– Мы ведем жизнь довольно прозаическую, – сказал он, вздохнув, – пьющие утром воду – вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру – несносны, как все здоровые. Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель – как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
В эту минуту прошли к колодцу мимо нас две дамы: одна пожилая, другая молоденькая, стройная. Их лиц за шляпками я не разглядел, но они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего! На второй было закрытое платье gris de perles , легкая шелковая косынка вилась вокруг ее гибкой шеи.
Ботинки couleur puce стягивали у щиколотки ее сухощавую ножку так мило, что даже не посвященный в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивления. Ее легкая, но благородная походка имела в себе что-то девственное, ускользающее от определения, но понятное взору. Когда она прошла мимо нас, от нее повеяло тем неизъяснимым ароматом, которым дышит иногда записка милой женщины.
– Вот княгиня Лиговская, – сказал Грушницкий, – и с нею дочь ее Мери, как она ее называет на английский манер. Они здесь только три дня.
– Однако ты уж знаешь ее имя?
– Да, я случайно слышал, – отвечал он, покраснев, – признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?
– Бедная шинель! – сказал я, усмехаясь, – а кто этот господин, который к ним подходит и так услужливо подает им стакан?
– О! – это московский франт Раевич! Он игрок: это видно тотчас по золотой огромной цепи, которая извивается по его голубому жилету. А что за толстая трость – точно у Робинзона Крузоэ! Да и борода кстати, и прическа à la moujik .
– Ты озлоблен против всего рода человеческого.
– И есть за что…
– О! право?
В это время дамы отошли от колодца и поравнялись с нами. Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля и громко отвечал мне по-французски:
– Mon cher, je hais les hommes pour ne pas les mepriser car autrement la vie serait une farce trop degoutante .
Хорошенькая княжна обернулась и подарила оратора долгим любопытным взором. Выражение этого взора было очень неопределенно, но не насмешливо, с чем я внутренно от души его поздравил.
– Эта княжна Мери прехорошенькая, – сказал я ему. – У нее такие бархатные глаза – именно бархатные: я тебе советую присвоить это выражение, говоря об ее глазах; нижние и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в ее зрачках. Я люблю эти глаза без блеска: они так мягки, они будто бы тебя гладят… Впрочем, кажется, в ее лице только и есть хорошего… А что, у нее зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась на твою пышную фразу.
– Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади, – сказал Грушницкий с негодованием.
– Mon cher, – отвечал я ему, стараясь подделаться под его тон, – je meprise les femmes pour ne pas les aimer car autrement la vie serait un melodrame trop ridicule .
Я повернулся и пошел от него прочь. С полчаса гулял я по виноградным аллеям, по известчатым скалам и висящим между них кустарникам. Становилось жарко, и я поспешил домой. Проходя мимо кислосерного источника, я остановился у крытой галереи, чтоб вздохнуть под ее тенью, это доставило мне случай быть свидетелем довольно любопытной сцены. Действующие лица находились вот в каком положении. Княгиня с московским франтом сидела на лавке в крытой галерее, и оба были заняты, кажется, серьезным разговором.
Княжна, вероятно допив уж последний стакан, прохаживалась задумчиво у колодца. Грушницкий стоял у самого колодца; больше на площадке никого не было.
Я подошел ближе и спрятался за угол галереи. В эту минуту Грушницкий уронил свой стакан на песок и усиливался нагнуться, чтоб его поднять: больная нога ему мешала. Бежняжка! как он ухитрялся, опираясь на костыль, и все напрасно. Выразительное лицо его в самом деле изображало страдание.
Княжна Мери видела все это лучше меня.
Легче птички она к нему подскочила, нагнулась, подняла стакан и подала ему с телодвижением, исполненным невыразимой прелести; потом ужасно покраснела, оглянулась на галерею и, убедившись, что ее маменька ничего не видала, кажется, тотчас же успокоилась. Когда Грушницкий открыл рот, чтоб поблагодарить ее, она была уже далеко. Через минуту она вышла из галереи с матерью и франтом, но, проходя мимо Грушницкого, приняла вид такой чинный и важный – даже не обернулась, даже не заметила его страстного взгляда, которым он долго ее провожал, пока, спустившись с горы, она не скрылась за липками бульвара… Но вот ее шляпка мелькнула через улицу; она вбежала в ворота одного из лучших домов Пятигорска, за нею прошла княгиня и у ворот раскланялась с Раевичем.
Только тогда бедный юнкер заметил мое присутствие.
– Ты видел? – сказал он, крепко пожимая мне руку, – это просто ангел!
– Отчего? – спросил я с видом чистейшего простодушия.
– Разве ты не видал?
– Нет, видел: она подняла твой стакан. Если бы был тут сторож, то он сделал бы то же самое, и еще поспешнее, надеясь получить на водку. Впрочем, очень понятно, что ей стало тебя жалко: ты сделал такую ужасную гримасу, когда ступил на простреленную ногу…
– И ты не был нисколько тронут, глядя на нее в эту минуту, когда душа сияла на лице ее?..
Я лгал; но мне хотелось его побесить. У меня врожденная страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку. Присутствие энтузиаста обдает меня крещенским холодом, и, я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя. Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу; это чувство – было зависть; я говорю смело «зависть», потому что привык себе во всем признаваться; и вряд ли найдется молодой человек, который, встретив хорошенькую женщину, приковавшую его праздное внимание и вдруг явно при нем отличившую другого, ей равно ненакомого, вряд ли, говорю, найдется такой молодой человек (разумеется, живший в большом свете и привыкший баловать свое самлюбие), который бы не был этим поражен неприятно.
Молча с Грушницким спустились мы с горы и прошли по бульвару, мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец.
Вернер человек замечательный по многим причинам. Он скептик и материалист, как все почти медики, а вместе с этим поэт, и не на шутку, – поэт на деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов. Он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием; так иногда отличный анатомик не умеет вылечить от лихорадки! Обыкновенно Вернер исподтишка насмехался над своими больными; но я раз видел, как он плакал над умирающим солдатом… Он был беден, мечтал о миллионах, а для денег не сделал бы лишнего шагу: он мне раз говорил, что скорее сделает одолжение врагу, чем другу, потому что это значило бы продавать свою благотворительность, тогда как ненависть только усилится соразмерно великодушию противника. У него был злой язык: под вывескою его эпиграммы не один добряк прослыл пошлым дураком; его соперники, завистливые водяные медики, распустили слух, будто он рисует карикатуры на своих больных, – больные взбеленились, почти все ему отказали. Его приятели, то есть все истинно порядочные люди, служившие на Кавказе, напрасно старались восстановить его упадший кредит.
Его наружность была из тех, которые с первого взгляда поражают неприятно, но которые нравятся впоследствии, когда глаз выучится читать в неправильных чертах отпечаток души испытанной и высокой. Бывали примеры, что женщины влюблялись в таких людей до безумия и не променяли бы их безобразия на красоту самых свежих и розовых эндимионов; надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной: оттого-то, может быть, люди, подобные Вернеру, так страстно любят женщин.
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-желтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно черного цвета. Молодежь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги! Вот как мы сделались приятелями: я встретил Вернера в С… среди многочисленного и шумного круга молодежи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убежден в разных разностях.
– Что до меня касается, то я убежден только в одном… – сказал доктор.
– В чем это? – спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал.
– В том, – отвечал он, – что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.
– Я богаче вас, сказал я, – у меня, кроме этого, есть еще убеждение – именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером.
Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошел в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, – и мы оба замолчали.
– Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень скучно!.. Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово – для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом все, что хотим знать, и знать больше не хотим. Остается одно средство: рассказывать новости. Скажите же мне какую-нибудь новость.
Утомленный долгой речью, я закрыл глаза и зевнул…
Он отвечал подумавши:
– В вашей галиматье, однако ж, есть идея.
– Две! – отвечал я.
– Скажите мне одну, я вам скажу другую.
– Хорошо, начинайте! – сказал я, продолжая рассматривать потолок и внутренно улыбаясь.
– Вам хочется знать какие-нибудь подробности насчет кого-нибудь из приехавших на воды, и я уж догадываюсь, о ком вы это заботитесь, потому что об вас там уже спрашивали.
– Доктор! решительно нам нельзя разговаривать: мы читаем в душе друг друга.
– Теперь другая…
– Другая идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что такие умные люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская обо мне?
– Вы очень уверены, что это княгиня… а не княжна?..
– Совершенно убежден.
– Почему?
– Потому что княжна спрашивала об Грушницком.
– У вас большой дар соображения. Княжна сказала, что она уверена, что этот молодой человек в солдатской шинели разжалован в солдаты за дуэль.
– Надеюсь, вы ее оставили в этом приятном заблуждении…
– Разумеется.
– Завязка есть! – закричал я в восхищении. – Об развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится о том, чтоб мне не было скучно.
– Я предчувствую, – сказал доктор, – что бедный Грушницкий будет вашей жертвой…
– Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
– Достойный друг! – сказал я, протянув ему руку.
Доктор пожал ее с чувством и продолжал:
– Если хотите, я вас представлю…
– Помилуйте! – сказал я, всплеснув руками, – разве героев представляют? Они не иначе знакомятся, как спасая от верной смерти свою любезную…
– И вы в самом деле хотите волочиться за княжной?..
– Напротив, совсем напротив!.. Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.. Это меня, впрочем, огорчает, доктор, – продолжал я после минуты молчания, – я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться. Однако ж вы мне должны описать маменьку с дочкой. Что они за люди?
– Во-первых, княгиня – женщина сорока пяти лет, – отвечал Вернер, – у нее прекрасный желудок, но кровь испорчена; на щеках красные пятна. Последнюю половину своей жизни она провела в Москве и тут на покое растолстела. Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда неприличные вещи, когда дочери нет в комнате. Она мне объявила, что дочь ее невинна как голубь. Какое мне дело?.. Я хотел ей отвечать, чтоб она была спокойна, что я никому этого не скажу! Княгиня лечится от ревматизма, а дочь Бог знает от чего; я велел обеим пить по два стакана в день кислосерной воды и купаться два раза в неделю в разводной ванне. Княгиня, кажется, не привыкла повелевать; она питает уважение к уму и знаниям дочки, которая читала Байрона по-английски и знает алгебру: в Москве, видно, барышни пустились в ученость, и хорошо делают, право! Наши мужчины так не любезны вообще, что с ними кокетничать, должно быть, для умной женщины несносно. Княгиня очень любит молодых людей: княжна смотрит на них с некоторым презрением: московская привычка! Они в Москве только и питаются, что сорокалетними остряками.
– А вы были в Москве, доктор?
– Да, я имел там некоторую практику.
– Продолжайте.
– Да я, кажется, все сказал… Да! вот еще: княжна, кажется, любит рассуждать о чувствах, страстях и прочее… она была одну зиму в Петербурге, и он ей не понравился, особенно общество: ее, верно, холодно приняли.
– Вы никого у них не видали сегодня?
– Напротив; был один адъютант, один натянутый гвардеец и какая-то дама из новоприезжих, родственница княгини по мужу, очень хорошенькая, но очень, кажется, больная… Не встретили ль вы ее у колодца? – она среднего роста, блондинка, с правильными чертами, цвет лица чахоточный, а на правой щеке черная родинка; ее лицо меня поразило своей выразительностью.
– Родинка! – пробормотал я сквозь зубы. – Неужели?
Доктор посмотрел на меня и сказал торжественно, положив мне руку на сердце:
– Она вам знакома!.. – Мое сердце точно билось сильнее обыкновенного.
– Теперь ваша очередь торжествовать! – сказал я, – только я на вас надеюсь: вы мне не измените. Я ее не видал еще, но уверен, узнаю в вашем портрете одну женщину, которую любил в старину… Не говорите ей обо мне ни слова; если она спросит, отнеситесь обо мне дурно.
– Пожалуй! – сказал Вернер, пожав плечами.
Когда он ушел, то ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?.. и как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия меня никогда не обманывали. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною: всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, – ничего!
После обеда часов в шесть я пошел на бульвар: там была толпа; княгиня с княжной сидели на скамье, окруженные молодежью, которая любезничала наперерыв. Я поместился в некотором расстоянии на другой лавке, остановил двух знакомых Д… офицеров и начал им что-то рассказывать; видно, было смешно, потому что они начали хохотать как сумасшедшие. Любопытство привлекло ко мне некоторых из окружавших княжну; мало-помалу и все ее покинули и присоединились к моему кружку. Я не умолкал: мои анекдоты были умны до глупости, мои насмешки над проходящими мимо оригиналами были злы до неистовства… Я продолжал увеселять публику до захождения солнца. Несколько раз княжна под ручку с матерью проходила мимо меня, сопровождаемая каким-то хромым старичком; несколько раз ее взгляд, упадая на меня, выражал досаду, стараясь выразить равнодушие…
– Что он вам рассказывал? – спросила она у одного из молодых людей, возвратившихся к ней из вежливости, – верно, очень занимательную историю – свои подвиги в сражениях?.. – Она сказала это довольно громко и, вероятно, с намерением кольнуть меня. «А-га! – подумал я, – вы не на шутку сердитесь, милая княжна; погодите, то ли еще будет!»
Грушницкий следил за нею, как хищный зверь, и не спускал ее с глаз: бьюсь об заклад, что завтра он будет просить, чтоб его кто-нибудь представил княгине. Она будет очень рада, потому что ей скучно.
В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня решительно ненавидит; мне уже пересказали две-три эпиграммы на мой счет, довольно колкие, но вместе очень лестные. Ей ужасно странно, что я, который привык к хорошему обществу, который так короток с ее петербургскими кузинами и тетушками, не стараюсь познакомиться с нею. Мы встречаемся каждый день у колодца, на бульваре; я употребляю все свои силы на то, чтоб отвлекать ее обожателей, блестящих адъютантов, бледных москвичей и других, – и мне почти всегда удается. Я всегда ненавидел гостей у себя: теперь у меня каждый день полон дом, обедают, ужинают, играют, – и, увы, мое шампанское торжествует над силою магнетических ее глазок!
Вчера я ее встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный персидский ковер. Княжна упрашивала свою маменьку не скупиться: этот ковер так украсил бы ее кабинет!.. Я дал сорок рублей лишних и перекупил его; за это я был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное бешенство. Около обеда я велел нарочно провести мимо ее окон мою черкесскую лошадь, покрытую этим ковром. Вернер был у них в это время и говорил мне, что эффект этой сцены был самый драматический. Княжна хочет проповедовать против меня ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта при ней со мною очень сухо кланяются, однако всякий день у меня обедают.
Грушницкий принял таинственный вид: ходит, закинув руки за спину, и никого не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор с княгиней и сказал какой-то комплимент княжне: она, видно, не очень разборчива, ибо с тех пор отвечает на его поклон самой милой улыбкою.
– Ты решительно не хочешь познакомиться с Лиговскими? – сказал он мне вчера.
– Решительно.
– Помилуй! самый приятный дом на водах! Все здешнее лучшее общество…
– Мой друг, мне и нездешнее ужасно надоело. А ты у них бываешь?
– Нет еще; я говорил раза два с княжной, и более, но знаешь, как-то напрашиваться в дом неловко, хотя здесь это и водится… Другое дело, если б я носил эполеты…
– Помилуй! да эдак ты гораздо интереснее! Ты просто не умеешь пользоваться своим выгодным положением… да солдатская шинель в глазах чувствительной барышни тебя делает героем и страдальцем.
Грушницкий самодовольно улыбнулся.
– Какой вздор! – сказал он.
– Я уверен, – продолжал я, – что княжна в тебя уж влюблена!
Он покраснел до ушей и надулся.
О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар!..
– У тебя все шутки! – сказал он, показывая, будто сердится, – во-первых, она меня еще так мало знает…
– Женщины любят только тех, которых не знают.
– Да я вовсе не имею претензии ей нравиться: я просто хочу познакомиться с приятным домом, и было бы очень смешно, если б я имел какие-нибудь надежды… Вот вы, например, другое дело! – вы победители петербургские: только посмотрите, так женщины тают… А знаешь ли, Печорин, что княжна о тебе говорила?
– Как? она тебе уж говорила обо мне?..
– Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в разговор у колодца, случайно; третье слово ее было: «Кто этот господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был с вами, тогда…» Она покраснела и не хотела назвать дня, вспомнив свою милую выходку. «Вам не нужно сказывать дня, – отвечал я ей, – он вечно будет мне памятен…» Мой друг, Печорин! Я тебе не поздравляю; ты у нее на дурном замечании… А, право, жаль! Потому что Мери очень мила!..
Надобно заметить, что Грушницкий из тех людей, которые, говоря о женщине, с которой они едва знакомы, называют ее моя Мери, моя Sophie, если она имела счастие им понравиться.
Я принял серьезный вид и отвечал ему:
– Да, она недурна… только берегись, Грушницкий! Русские барышни большею частью питаются только платонической любовью, не примешивая к ней мысли о замужестве; а платоническая любовь самая беспокойная. Княжна, кажется, из тех женщин, которые хотят, чтоб их забавляли; если две минуты сряду ей будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно: твое молчание должно возбуждать ее любопытство, твой разговор – никогда не удовлетворять его вполне; ты должен ее тревожить ежеминутно; она десять раз публично для тебя пренебрежет мнением и назовет это жертвой и, чтоб вознаградить себя за это, станет тебя мучить – а потом просто скажет, что она тебя терпеть не может.
Если ты над нею не приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобою накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное…
Грушницкий ударил по столу кулаком и стал ходить взад и вперед по комнате.
Я внутренно хохотал и даже раза два улыбнулся, но он, к счастью, этого не заметил. Явно, что он влюблен, потому что стал еще доверчивее прежнего; у него даже появилось серебряное кольцо с чернью, здешней работы: оно мне показалось подозрительным… Я стал его рассматривать, и что же?.. мелкими буквами имя Мери было вырезано на внутренней стороне, и рядом – число того дня, когда она подняла знаменитый стакан. Я утаил свое открытие; я не хочу вынуждать у него признаний, я хочу, чтобы он сам выбрал меня в свои поверенные, и тут-то я буду наслаждаться…
Мария Лиговская. В романе использует княжна Мери, чтобы подчеркнуть ее статус.
Вот княгиня Лиговская, – сказал Грушницкий, – и с нею дочь ее Мери, как она ее называет на английский манер.
Эта княжна Лиговская
Возраст
Точно не известно, но вероятно около 16.
зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки
А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души!
Отношение к Печорину
По началу пренебрежительное и негативное:
Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку.
В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня решительно ненавидит;
Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе
она с тобой накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке
княжне также не раз хотелось похохотать, но она удерживалась, чтоб не выйти из принятой роли: она находит, что томность к ней идет, – и, может быть, не ошибается
В тоже время достаточно гордая. Вызывала зависть у других женщин.
враждебные намерения против милой княжны
мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?
И чем она гордится? Уж ее надо бы проучить
Эта княжна Лиговская пренесносная девчонка! Вообразите, толкнула меня и не извинилась, да еще обернулась и посмотрела на меня в лорнет
проходя мимо Грушницкого, приняла вид такой чинный и важный – даже не обернулась
