Главная
Психология стресса
Речь в Обществе любителей российской словесности (Толстой). Неопубликованное, неотделанное и неоконченное

Речь в Обществе любителей российской словесности (Толстой). Неопубликованное, неотделанное и неоконченное

26.03.2019

М[илостивые] Г[осудари]. Избранiе меня въ члены общества польстило моему самолюбiю и искренно обрадовало меня. Лестное избранiе это, я отношу не столько къ моимъ слабымъ попыткамъ въ литературе, сколько къ выразившемуся этимъ избранiемъ сочувствiю къ той области литературы, въ которой были сделаны эти попытки. Въ последнiе два года политическая и въ особенности изобличительная литература, заимствовавъ въ своихъ целяхъ средства искуства и найдя замечательно умныхъ, честныхъ и талантливыхъ представителей, горячо и решительно отвечавшихъ на каждый вопросъ минуты, на каждую временную рану общества, казалось, поглотила все вниманiе публики и лишила художественную литературу всего ея значенiя. Большинство публики начало думать, что задача всей литературы состоитъ только въ обличенiи зла, въ обсужденiи и въ исправленiи его, однимъ словомъ въ развитiи гражданскаго чувства въ обществе. Въ последнiе два года мне случалось читать и слышать сужденiя о томъ, что времена побасенокъ и стишковъ прошли безвозвратно, что приходитъ время, когда Пушкинъ забудется и не будетъ более перечитываться, что чистое искуство невозможно, что литература есть только орудiе гражданскаго развитiя общества и т. п. Правда, слышались въ это время заглушенные политическимъ шумомъ голоса Фета, Тургенева, Островскаго, слышались возобновленные въ критике, чуждые намъ толки объ искустве для искуства, но общество знало, что оно делало, продолжало сочувствовать одной политической литературе и считать ее одну - литературой. Увлеченiе это было благородно, необходимо и даже временно справедливо. Для того, чтобы иметь силы сделать те огромные шаги впередъ которые сделало наше общество въ последнее время, оно должно было быть одностороннимъ, оно должно было увлекаться дальше цели, чтобы достигнуть ея, должно было одну эту цель видеть передъ собой. И действительно, можно ли было думать о поэзiи въ то время, когда передъ глазами въ первый разъ раскрывалась картина окружающаго насъ зла и представлялась возможность избавиться [отъ] его. Какъ думать о прекрасномъ, когда становилось больно! Не намъ, пользующимся плодами этаго увлеченiя, укорять за него. Разспространенныя въ обществе безъсознательныя потребности уваженiя къ литературе, возникшее общественное мненiе, скажу даже, самоуправленiе, которое заменило намъ наша политическая литература, вотъ плоды этаго благороднаго увлеченiя. Но какъ ни благородно и ни благотворно было это одностороннее увлеченiе, оно не могло продолжаться, какъ и всякое увлеченiе. Литература народа есть полное, всестороннее сознанiе его, въ которомъ одинаково должны отразиться, какъ народная любовь къ добру и правде, такъ и народное созерцанiе красоты въ известную эпоху развитiя. Теперь, когда прошло первое раздраженiе вновь открывшейся деятельности, прошло и торжество успеха, когда долго сдержанный прорвавшiйся политическiй потокъ, угрожавшiй поглотить всю литературу, улегся и утихъ въ своемъ русле, общество поняло односторонность своего увлеченiя. Послышались толки о томъ, что темныя картины зла надоели, что безполезно описывать то, что мы все знаемъ, и т. п. И общество было право. Это наивно выраженное неудовольствiе значило то, что общество поняло теперь, не изъ однихъ критическихъ статей, но опытомъ дознало, прожило ту кажущуюся простой истину, что какъ ни велико значенiе политической литературы, отражающей въ себе временные интересы общества, какъ ни необходима она для народнаго развитiя, есть другая литература, отражающая въ себе вечныя, обще-человеческiя интересы, самыя дорогiя, задушевныя сознанiя народа, литература, доступная человеку всякаго народа и всякаго времени, и литература, безъ которой не развивался ни одинъ народъ, имеющiй силу и сочность.

Это въ последнее время явившееся убежденiе въ двойне радостно для меня. Оно радостно для меня лично, какъ для односторонняго любителя изящной словесности, которымъ я чистосердечно признаю себя, и радостно вообще, какъ новое доказательство силы и возмужалости нашего общества и литературы. Проникшее въ общество сознанiе о необходимости и значенiи двухъ отдельныхъ родовъ литературы служитъ лучшимъ доказательствомъ того, что словесность наша вообще не есть, какъ еще думаютъ многiе, перенесенная съ чужой почвы детская забава, но что она стоитъ на своихъ прочныхъ основахъ, отвечаетъ на разностороннiя потребности своего общества, сказала и еще имеетъ сказать многое и есть серьозное сознанiе серьознаго народа.

Въ наше время возмужалости нашей литературы больше чемъ когда-нибудь можно гордиться званiемъ Русскаго писателя, радоваться возобновленiю общества любителей Русской словесности и искренно благодарить за честь избранiя въ члены этаго почтеннаго общества.

28 января 1859 года Толстой, по предложению К. С. Аксакова, был избран, одновременно с И. С. Тургеневым, в число членов состоявшего при Московском университете Общества любителей российской словесности. Общество это было одно из самых старых литературных обществ в России (основано в 1811 году), но в течение большей части царствования Николая I оно бездействовало и только в 1858 г. возобновило свои заседания, в момент, ознаменованный общим подъемом русской общественной жизни. Ближайшими виновниками возрождения Общества и возобновления его деятельности были А. С. Хомяков, К. С. Аксаков, М. А. Максимович и М. Н. Лонгинов. По мысли новых руководителей Общества, оно должно было служить делу сближения между русской литературой и русской общественностью. В одном из первых заседаний возобновленного Общества, 21 января 1859 г., временный секретарь его, М. Н. Лонгинов, произнес программную речь, посвященную выяснению общественного значения русской литературы и ее заслуг в деле морального и гражданского воспитания русского общества, распространения среди него либеральных идей и благородных стремлений. В частности он указал на громадное воспитательное значение, так называемой, обличительной литературы, вскрывавшей общественные язвы и пороки и боровшейся против тех условий, которые породили их и поддерживали их существование.

По примеру некоторых европейских ученых и литературных обществ, Хомяков, в качестве председателя Общества любителей российской словесности, ввел обычай, согласно которому всякий вновь избранный член должен был произнести речь на тему литературного характера; в свою очередь, сам председатель в таких случаях обыкновенно брал слово для ответа новому сочлену. Подчиняясь этому обычаю, Толстой в следующем же заседании Общества 4 февраля 1859 г. выступил с краткой речью, в которой он изложил свои взгляды на первенствующее значение художественного элемента в литературе. Избрание данной темы и самое содержание речи отнюдь не были чем-либо случайным, неожиданным, но явились отражением интересов и мнений Толстого, характерных для этого периода времени. Конец пятидесятых годов, когда всё русское общество переживало период общественного подъема, литературным отражением которого было развитие демократической литературы, насыщенной боевыми вопросами общественной жизни и борьбы, ознаменован у Толстого, вопреки господствующему настроению, увлечением идеей чистого, самодовлеющего искусства. В «Альберте», в «Люцерне», в «Сне» эта идея высокого, безотносительного значения искусства нашла себе художественное выражение; но она отразилась также в некоторых записях дневника и в письмах Толстого к друзьям, в особенности в письмах к В. П. Боткину, который в эту эпоху являлся его главным советчиком и арбитром по вопросам искусства и литературы. Так в письме к нему от 1 ноября 1857 г., описывая свои впечатления после возвращения на родину из заграничного путешествия, Толстой пишет: «Дружинин также умен, спокоен и тверд в своих убеждениях. Я все не заставал его и видел последним из всех наших общих знакомых. После Некрасовского мрака, Анненковской туманной подвижности и разных политических непрочувствованных излияний, я отдохнул у Дружинина. Вообще надо вам сказать, новое направление литературы сделало то, что все наши старые знакомые и ваш покорный слуга сами не знают, чт? они такое, и имеют вид оплеванных… Салтыков даже объяснил мне, что для изящной литературы теперь прошло время (и не для России теперь, а вообще), что во всей Европе Гомера и Гёте перечитывать не будут больше. Ведь всё это смешно, а ошалеешь, как вдруг весь свет уверяет, что небо черное, когда вы его видите голубым, и невольно подумаешь, хорошо ли сам видишь». Под влиянием этого настроения, у Толстого даже явилась мысль о необходимости издания какого-нибудь сборника или даже журнала, который бы выступил в защиту чистого искусства. 4 января 1858 г. он писал тому же корреспонденту, в ответ на его обширное письмо из Рима, в котором Боткин излагает свои взгляды на современное состояние русской литературы, во многом совпадающие с точкой зрения самого Толстого: «У нас, т. е. в русском обществе, происходит небывалый кавардак, поднятый вопросом эманципации. Политическая жизнь вдруг неожиданно обхватила всех… Изящной литературе, положительно, нет места теперь для публики. Но не думайте, чтобы это мешало мне любить ее теперь больше, чем когда-нибудь. Я устал от толков, споров, речей и т. д.... У меня есть к вам серьезное дело. Чт? бы вы сказали в теперешнее время, когда политический грязный поток хочет решительно собрать в себя всё и ежели не уничтожить, то загадить искусство, чтобы вы сказали о людях, которые бы, веря в самостоятельность и вечность искусства, собрались бы и делом (т. е. самым искусством в слове) и словом (критикой) доказывали бы эту истину и спасали бы вечное, независимое от случайного, одностороннего и захватывающего политического влияния? Людьми этими не можем ли быть мы? Т. е. Тургенев, вы, Фет, я и все, кто разделяет наши убеждения. Средство к этому, разумеется, журнал, сборник, что хотите. Всё, что является и явится чисто художественного должно быть притянуто в этот журнал; всё русское и иностранное являющееся художественное должно быть осуждено. Цель журнала одна: художественное наслаждение, плакать и смеяться. Журнал ничего не доказывает, ничего не знает. Одно его мерило – образованный вкус. Журнал знать не хочет ни того, ни другого направления, и потому, очевидно, еще меньше хочет знать потребностей публики. Журнал не хочет количественного успеха. Он не подделывается под вкус публики, а смело становится учителем публики в деле вкуса, но только вкуса».

Хотя мысль об издании чисто-художественного журнала, мимоходом брошенная Толстым, не была осуществлена, да и едва ли была осуществима при господствовавшем в эту эпоху общественном настроении, однако самое зарождение ее в уме Толстого является чрезвычайно показательным. Не менее показателен также и сочувственный отзыв его о Дружинине, который в эту эпоху, на ряду с Боткиным, являлся наиболее видным представителем теории чистого искусства в русской критике; показателен также и тот факт, что именно к этим годам относится возникновение интимно-дружеских отношений Толстого к Фету, поэзия которого уводила общественное сознание от противоречий сознательной действительности, от вопросов общественной борьбы.

Взятая в такой перспективе, речь Толстого в Обществе любителей Российской словесности представляет собой сжатое резюме тех мыслей о значении и роли искусства в жизни человека и народа, которые сложились в эти годы в уме Толстого, и которые в отрывочных сентенциях мы встречаем во многих местах его Дневников и писем этого времени. Так, например, запись Дневника от 21 марта 1858 г. заключает в себе, в виде беглого намека, основную идею всей его речи: «Политическое исключает художественное, ибо первое, чтобы доказать, должно быть односторонне». В своем выступлении в Обществе любителей Российской словесности 4 февраля 1859 г. Толстой только развил эту мысль и придал ей ясное и законченное выражение.

Некоторые подробности об этом заседании мы находим в протоколе, напечатанном в «Московских ведомостях» № 59 от 10 марта 1859 года:

«1859 года, февраля 4-го дня, под председательством А. С. Хомякова и в присутствии гг. Действительных Членов: С. А. Маслова, М. П. Погодина, С. П. Шевырева, Н. Ф. Павлова, А. Ф. Томашевского, М. А. Максимовича, А. Ф. Вельтмана, И. С. Аксакова, П. А. Бессонова, М. Н. Лонгинова, Ф. Б. Миллера, С. А. Соболевского, Н. В. Сушкова, В. М. Ундольского, С. М. Соловьева, П. И. Бартенева, Н. Ф. фон Крузе, И. В. Селиванова и графа Л. Н. Толстого, Общество имело свое обыкновенное 5-е заседание, в котором происходило следующее:

2. Вновь избранные члены: И. В. Селиванов, граф Л. Н. Толстой, Н. Ф. фон Крузе и С. М. Соловьев произнесли речи, в которых выразили признательность Обществу за свое избрание. Кроме того в сих речах И. В. Селиванов изложил взгляд свой на так называемую обличительную литературу и на необходимость ее в известные времена народной жизни. Граф Л. Н. Толстой коснулся вопроса о преимуществах художественного элемента в литературе над всеми ее временными направлениями; И. Ф. фон Крузе представил несколько мыслей о значении слова в развитии общества; С. М. Соловьев указал на появление обличительной литературы в две разные эпохи общества: эпоху возрастания и эпоху упадка.

После приветствий, сказанных г. Председателем новым Членам и продолжительной беседы, в которой, кроме г. Председателя и вышепоименованных Членов, принимали участие и делали свои замечания и другие Члены, Общество положило: а) речи Действительных Членов И. В. Селиванова, графа Л. Н. Толстого и Н. Ф. фон Крузе, представленные ими письменно, напечатать в будущем издании Общества, и б) просить С. М. Соловьева изложить на письме сделанные им замечания, для напечатания тех и других вместе с упомянутыми выше речами».

Из вышеприведенной выдержки из протокола видно, что речи, произнесенные вновь избранными членами Общества в заседании 4 февраля, касались главным образом вопроса о сравнительном значении важности чисто-художественного и политического элемента в литературе, причем Толстой подчеркивал преимущественное значение первого, в то время как все другие ораторы сосредоточили свое внимание на втором, в их понимании обличительном. Его же коснулся в своей ответной речи Толстому и председатель Общества А. С. Хомяков, выступивший в зaщиту законности и важности обличения в литературе. «Права словесности, служительницы вечной красоты, не уничтожают прав словесности обличительной, всегда сопровождающей общественное несовершенство, а иногда являющейся целительницей общественных язв. Есть бесконечная красота в невозмутимой правде и гармонии души; но есть истинная, высокая красота и в покаянии, восстанавливающем правду и стремящем человека или общество к нравственному совершенству». (Сочинения А. С. Хомякова. Москва. 1900. T. III, стр. 418.)

Постановление Общества относительно напечатания произнесенных в его заседаниях речей, в том числе и речи Толстого, не было приведено в исполнение, не по вине Общества, а вследствие того, что правительство не разрешило печатания «Трудов» Общества без предварительной цензуры, т. е. лишило его права, которое оно имело еще по своему первому Уставу 1811 г. В виду такого умаления своих прав, Общество постановило временно воздержаться от издания своих трудов и таким образом речь Толстого осталась не опубликованной. В настоящем издании она печатается по сохранившейся копии, писанной писарской рукой, с исправлениями, сделанными самим автором. Рукопись занимает 2 листа писчей бумаги обыкновенного формата, и хранится в Толстовском кабинете Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина. (Папка XXII. 8.) Впервые «Речь в обществе любителей Российской словесности» была напечатана в издании «Федерации»: «Лев Толстой. Неизданные художественные произведения», со вступительными статьями А. Е. Грузинского и В. Ф. Саводника. М. 1928, стр. 247-250.

Сноски

298. В подлиннике: одной

299. Зачеркнуто: о стишкахъ и басенкахъ, о изящномъ

300. В подлиннике: все

301. В подлиннике: отражающее

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Лев Николаевич
Толстой
Речь в Обществе любителей российской словесности
(1859 г.)

Государственное издательство

«Художественная литература»

Москва – 1935

Электронное издание осуществлено в рамках краудсорсингового проекта «Весь Толстой в один клик»

Организаторы: Государственный музей Л. Н. Толстого

Музей-усадьба «Ясная Поляна»

Компания ABBYY

Подготовлено на основе электронной копии 5-го тома Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, предоставленной Российской государственной библиотекой

Предисловие и редакционные пояснения к 5-му тому Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого можно прочитать в настоящем издании

Электронное издание 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого доступно на портале www.tolstoy.ru

Если Вы нашли ошибку, пожалуйста, напишите нам [email protected]

Предисловие к электронному изданию

Настоящее издание представляет собой электронную версию 90-томного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, вышедшего в свет в 1928-1958 гг. Это уникальное академическое издание, самое полное собрание наследия Л. Н. Толстого, давно стало библиографической редкостью. В 2006 году музей-усадьба «Ясная Поляна» в сотрудничестве с Российской государственной библиотекой и при поддержке фонда Э. Меллона и координации Британского совета осуществили сканирование всех 90 томов издания. Однако для того чтобы пользоваться всеми преимуществами электронной версии (чтение на современных устройствах, возможность работы с текстом), предстояло еще распознать более 46 000 страниц. Для этого Государственный музей Л. Н. Толстого, музей-усадьба «Ясная Поляна» вместе с партнером – компанией ABBYY, открыли проект «Весь Толстой в один клик». На сайте readingtolstoy.ru к проекту присоединились более трех тысяч волонтеров, которые с помощью программы ABBYY FineReader распознавали текст и исправляли ошибки. Буквально за десять дней прошел первый этап сверки, еще за два месяца – второй. После третьего этапа корректуры тома и отдельные произведения публикуются в электронном виде на сайте tolstoy.ru.

В издании сохраняется орфография и пунктуация печатной версии 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого.

Руководитель проекта «Весь Толстой в один клик»

Фекла Толстая

Перепечатка разрешается безвозмездно .

Reproduction libre pour tous les pays.

Л. Н. ТОЛСТОЙ

Размер подлинника

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ

** [РЕЧЬ В ОБЩЕСТВЕ ЛЮБИТЕЛЕЙ РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ.]

М[илостивые] Г[осудари]. Избраніе меня въ члены общества польстило моему самолюбію и искренно обрадовало меня. Лестное избраніе это, я отношу не столько къ моимъ слабымъ попыткамъ въ литературѣ , сколько къ выразившемуся этимъ избраніемъ сочувствію къ той области литературы, въ которой были сдѣ ланы эти попытки. Въ послѣ дніе два года политическая и въ особенности изобличительная литература, заимствовавъ въ своихъ цѣ ляхъ средства искуства и найдя замѣ чательно умныхъ, честныхъ и талантливыхъ представителей, горячо и рѣ шительно отвѣ чавшихъ на каждый вопросъ минуты, на каждую временную рану общества, казалось, поглотила все вниманіе публики и лишила художественную литературу всего ея значенія. Большинство публики начало думать, что задача всей литературы состоитъ только въ обличеніи зла, въ обсужденіи и въ исправленіи его, однимъ словомъ въ развитіи гражданскаго чувства въ обществѣ . Въ послѣ дніе два года мнѣ случалось читать и слышать сужденія о томъ, что времена побасенокъ и стишковъ прошли безвозвратно, что приходитъ время, когда Пушкинъ забудется и не будетъ болѣ е перечитываться, что чистое искуство невозможно, что литература есть только орудіе гражданскаго развитія общества и т. п. Правда, слышались въ это время заглушенные политическимъ шумомъ голоса Фета, Тургенева, Островскаго, слышались возобновленные въ критикѣ , чуждые намъ толки объ искуствѣ для искуства, но общество знало, что оно дѣ лало, продолжало сочувствовать одной политической литературѣ и считать ее одну1
В подлиннике: одной

– литературой. Увлеченіе это было благородно, необходимо и даже временно справедливо. Для того, чтобы имѣ ть силы сдѣ лать тѣ огромные шаги впередъ которые сдѣ лало наше общество въ послѣ днее время, оно должно было быть одностороннимъ, оно должно было увлекаться дальше цѣ ли, чтобы достигнуть ея, должно было одну эту цѣ ль видѣ ть передъ собой. И дѣ йствительно, можно ли было думать2
Зачеркнуто: о стишкахъ и басенкахъ, о изящномъ

О поэзіи въ то время, когда передъ глазами въ первый разъ раскрывалась картина окружающаго насъ зла и представлялась возможность избавиться [отъ] его. Какъ думать о прекрасномъ, когда становилось больно! Не намъ, пользующимся плодами этаго увлеченія, укорять за него. Разспространенныя въ обществѣ безъсознательныя потребности уваженія къ литературѣ , возникшее общественное мнѣ ніе, скажу даже, самоуправленіе, которое замѣ нило намъ наша политическая литература, вотъ плоды этаго благороднаго увлеченія. Но какъ ни благородно и ни благотворно было это одностороннее увлеченіе, оно не могло продолжаться, какъ и всякое увлеченіе. Литература народа есть полное, всестороннее сознаніе его, въ которомъ одинаково должны отразиться, какъ народная любовь къ добру и правдѣ , такъ и народное созерцаніе красоты въ извѣ стную эпоху развитія. Теперь, когда прошло первое раздраженіе вновь открывшейся дѣ ятельности, прошло и торжество успѣ ха, когда долго сдержанный прорвавшійся политическій потокъ, угрожавшій поглотить всю литературу, улегся и утихъ въ своемъ руслѣ , общество поняло односторонность своего увлеченія. Послышались толки о томъ, что темныя картины зла надоѣ ли, что безполезно описывать то, что мы всѣ 3
В подлиннике: все

Знаемъ, и т. п. И общество было право. Это наивно выраженное неудовольствіе значило то, что общество поняло теперь, не изъ однихъ критическихъ статей, но опытомъ дознало, прожило ту кажущуюся простой истину, что какъ ни велико значеніе политической литературы, отражающей4
В подлиннике: отражающее

Въ себѣ временные интересы общества, какъ ни необходима она для народнаго развитія, есть другая литература, отражающая въ себѣ вѣ чныя, обще-человѣ ческія интересы, самыя дорогія, задушевныя сознанія народа, литература, доступная человѣ ку всякаго народа и всякаго времени, и литература, безъ которой не развивался ни одинъ народъ, имѣ ющій силу и сочность.

Это въ послѣ днее время явившееся убѣ жденіе въ двойнѣ радостно для меня. Оно радостно для меня лично, какъ для односторонняго любителя изящной словесности, которымъ я чистосердечно признаю себя, и радостно вообще, какъ новое доказательство силы и возмужалости нашего общества и литературы. Проникшее въ общество сознаніе о необходимости и значеніи двухъ отдѣ льныхъ родовъ литературы служитъ лучшимъ доказательствомъ того, что словесность наша вообще не есть, какъ еще думаютъ многіе, перенесенная съ чужой почвы дѣ тская забава, но что она стоитъ на своихъ прочныхъ основахъ, отвѣ чаетъ на разностороннія потребности своего общества, сказала и еще имѣ етъ сказать многое и есть серьозное сознаніе серьознаго народа.

Въ наше время возмужалости нашей литературы больше чѣ мъ когда-нибудь можно гордиться званіемъ Русскаго писателя, радоваться возобновленію общества любителей Русской словесности и искренно благодарить за честь избранія въ члены этаго почтеннаго общества.

Комментарии Н. М. Мендельсона

[РЕЧЬ В ОБЩЕСТВЕ ЛЮБИТЕЛЕЙ РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ.]

По примеру некоторых европейских ученых и литературных обществ, Хомяков, в качестве председателя Общества любителей российской словесности, ввел обычай, согласно которому всякий вновь избранный член должен был произнести речь на тему литературного характера; в свою очередь, сам председатель в таких случаях обыкновенно брал слово для ответа новому сочлену. Подчиняясь этому обычаю, Толстой в следующем же заседании Общества 4 февраля 1859 г. выступил с краткой речью, в которой он изложил свои взгляды на первенствующее значение художественного элемента в литературе. Избрание данной темы и самое содержание речи отнюдь не были чем-либо случайным, неожиданным, но явились отражением интересов и мнений Толстого, характерных для этого периода времени. Конец пятидесятых годов, когда всё русское общество переживало период общественного подъема, литературным отражением которого было развитие демократической литературы, насыщенной боевыми вопросами общественной жизни и борьбы, ознаменован у Толстого, вопреки господствующему настроению, увлечением идеей чистого, самодовлеющего искусства. В «Альберте», в «Люцерне», в «Сне» эта идея высокого, безотносительного значения искусства нашла себе художественное выражение; но она отразилась также в некоторых записях дневника и в письмах Толстого к друзьям, в особенности в письмах к В. П. Боткину, который в эту эпоху являлся его главным советчиком и арбитром по вопросам искусства и литературы. Так в письме к нему от 1 ноября 1857 г., описывая свои впечатления после возвращения на родину из заграничного путешествия, Толстой пишет: «Дружинин также умен, спокоен и тверд в своих убеждениях. Я все не заставал его и видел последним из всех наших общих знакомых. После Некрасовского мрака, Анненковской туманной подвижности и разных политических непрочувствованных излияний, я отдохнул у Дружинина. Вообще надо вам сказать, новое направление литературы сделало то, что все наши старые знакомые и ваш покорный слуга сами не знают, чтó они такое, и имеют вид оплеванных… Салтыков даже объяснил мне, что для изящной литературы теперь прошло время (и не для России теперь, а вообще), что во всей Европе Гомера и Гёте перечитывать не будут больше. Ведь всё это смешно, а ошалеешь, как вдруг весь свет уверяет, что небо черное, когда вы его видите голубым, и невольно подумаешь, хорошо ли сам видишь». Под влиянием этого настроения, у Толстого даже явилась мысль о необходимости издания какого-нибудь сборника или даже журнала, который бы выступил в защиту чистого искусства. 4 января 1858 г. он писал тому же корреспонденту, в ответ на его обширное письмо из Рима, в котором Боткин излагает свои взгляды на современное состояние русской литературы, во многом совпадающие с точкой зрения самого Толстого: «У нас, т. е. в русском обществе, происходит небывалый кавардак, поднятый вопросом эманципации. Политическая жизнь вдруг неожиданно обхватила всех… Изящной литературе, положительно, нет места теперь для публики. Но не думайте, чтобы это мешало мне любить ее теперь больше, чем когда-нибудь. Я устал от толков, споров, речей и т. д.... У меня есть к вам серьезное дело. Чтò бы вы сказали в теперешнее время, когда политический грязный поток хочет решительно собрать в себя всё и ежели не уничтожить, то загадить искусство, чтобы вы сказали о людях, которые бы, веря в самостоятельность и вечность искусства, собрались бы и делом (т. е. самым искусством в слове) и словом (критикой) доказывали бы эту истину и спасали бы вечное, независимое от случайного, одностороннего и захватывающего политического влияния? Людьми этими не можем ли быть мы? Т. е. Тургенев, вы, Фет, я и все, кто разделяет наши убеждения. Средство к этому, разумеется, журнал, сборник, что хотите. Всё, что является и явится чисто художественного должно быть притянуто в этот журнал; всё русское и иностранное являющееся художественное должно быть осуждено. Цель журнала одна: художественное наслаждение, плакать и смеяться. Журнал ничего не доказывает, ничего не знает. Одно его мерило – образованный вкус. Журнал знать не хочет ни того, ни другого направления, и потому, очевидно, еще меньше хочет знать потребностей публики. Журнал не хочет количественного успеха. Он не подделывается под вкус публики, а смело становится учителем публики в деле вкуса, но только вкуса».

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЯТОМУ ТОМУ.

В настоящий том входят произведения 1856-1859 годов.

Кроме известных произведений: «Из записок князя Д. Нехлюдова» («Люцерн»), «Альберт», «Три смерти» и «Семейное счастие», печатаемых по журнальным текстам, как единственным авторизованным, в этот том включены варианты к трем последним вещам, извлеченные из черновых рукописей Толстого, а также четыре произведения, опубликованные уже после его смерти: «Сказка о том, как другая девочка Варинька скоро выросла большая», «Как умирают Русские солдаты» («Тревога»), «Лето в деревне» и «Речь в Обществе Любителей Российской словесности».

Впервые печатаются в настоящем томе неоконченные и неотделанные произведения и наброски художественного содержания: «Начало фантастического рассказа», «Отъезжее поле», «Записки мужа», «Отрывок без заглавия», «Светлое Христово воскресенье»; писания, относящиеся к проекту освобождения яснополянских крестьян, в количестве семи номеров; один набросок публицистического содержания: «Записка о дворянстве»; заметка юридического содержания: «О русском военно-уголовном законодательстве» и, наконец, «Отрывок дневника 1857 года» (Путевые записки по Швейцарии) и «Проект по лесному хозяйству».

Произведения, появившиеся в печати при жизни Толстого, размещены в порядке их опубликования, остальные – в порядке их написания, поскольку они могут быть хронологически приурочены к определенному моменту.

Н. М. Мендельсон.

В. Ф. Саводник.

РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ К ПЯТОМУ ТОМУ.

Тексты произведений, печатавшихся при жизни Л. Толстого, печатаются по новой орфографии, но с воспроизведением больших букв и начертаний до-Гротовской орфографии в тех случаях, когда эти начертания отражают произношение Л. Толстого и лиц его круга (брычка, пожалуста).

При воспроизведении текстов, не печатавшихся при жизни Л. Толстого (произведения, окончательно не отделанные, неоконченные, только начатые, а также и черновые тексты), соблюдаются следующие правила:

Текст воспроизводится с соблюдением всех особенностей правописания, которое не унифицируется, т. е. в случаях различного написания одного и того же слова все эти различия воспроизводятся («этаго» и «этого»).

Слова, не написанные явно по рассеянности, дополняются в прямых скобках, без всякой оговорки.

В местоимении «что» над «о» ставится знак ударения в тех случаях, когда без этого было бы затруднено понимание. Это «ударение» не оговаривается в сноске.

Ударения (в «что» и других словах), поставленные самим Толстым, воспроизводятся и это оговаривается в сноске.

На месте слов, неудобных в печати, ставится в двойных прямых скобках цифра, обозначающая число пропущенных редактором слов: .

Неполно написанные конечные буквы (как напр., крючок вниз, вместо конечного «ъ» или конечных букв «ся» в глагольных формах) воспроизводятся полностью без каких-либо обозначений и оговорок.

Условные сокращения (т. н. «аббревиатуры») типа «к-ый», вместо который, и слова, написанные неполностью, воспроизводятся полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: «к[отор]ый, «т[акъ] к[акъ]» и т. п. лишь в тех случаях, когда редактор сомневается в чтении.

Слитное написание слов, объясняемое лишь тем, что слова, в процессе беглого письма, для экономии времени и сил писались без отрыва пера от бумаги, не воспроизводится.

Описки (пропуски букв, перестановки букв, замены одной буквы другой) не воспроизводятся и не оговариваются в сносках, кроме тех случаев, когда редактор сомневается, является ли данное написание опиской.

Слова, написанные явно по рассеянности дважды, воспроизводятся один раз, но это оговаривается в сноске.

После слов, в чтении которых редактор сомневается, ставится знак вопроса в прямых скобках: [?].

На месте не поддающихся прочтению слов ставится: или: , где цыфры обозначают количество неразобранных слов.

Из зачеркнутого в рукописи воспроизводится (в сноске) лишь то, что редактор признает важным в том или другом отношении.

Незачеркнутое явно по рассеянности (или зачеркнутое сухим пером) рассматривается как зачеркнутое и не оговаривается.

Более или менее значительные по размерам места (абзац или несколько абзацев, глава или главы), перечеркнутые одной чертой или двумя чертами крест-накрест и т. п., воспроизводятся не в сноске, а в самом тексте, и ставятся в ломаных < > скобках; но в отдельных случаях допускается воспроизведение зачеркнутых слов в ломаных < > скобках в тексте, а не в сноске.

Написанное Толстым в скобках воспроизводится в круглых скобках. Подчеркнутое печатается курсивом. Дважды подчеркнутое – курсивом с оговоркой в сноске.

В отношении пунктуации: 1) воспроизводятся все точки, знаки восклицательные и вопросительные, тире, двоеточия и многоточия (кроме случаев явно ошибочного употребления); 2) из запятых воспроизводятся лишь поставленные согласно с общепринятой пунктуацией; 3) ставятся все знаки в тех местах, где они отсутствуют с точки зрения общепринятой пунктуации, причем отсутствующие тире, двоеточия, кавычки и точки ставятся в самых редких случаях.

При воспроизведении «многоточий» Толстого ставится столько же точек, сколько стоит у Толстого.

Воспроизводятся все абзацы. Делаются отсутствующие в диалогах абзацы без оговорки в сноске, а в других, самых редких случаях – с оговоркой в сноске: Абзац редактора .

Примечания и переводы иностранных слов и выражений, принадлежащие Толстому и печатаемые в сносках (внизу страницы), печатаются (петитом) без скобок.

Переводы иностранных слов и выражений, принадлежащие редактору, печатаются в прямых скобках.

Обозначения: *, **, ***, ****, в оглавлении томов, на шмуцтитулах и в тексте, как при названиях произведений, так и при номерах вариантов, означают: * – что печатается впервые, ** – что напечатано после смерти Л. Толстого, *** – что не вошло ни в одно из собраний сочинений Толстого и **** – что печаталось со значительными сокращениями и искажениями текста.

Толстой Лев Николаевич

Речь в обществе любителей российской словесности

Л.Н.Толстой

РЕЧЬ В ОБЩЕСТВЕ ЛЮБИТЕЛЕЙ РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ

Милостивые государи. Избрание меня в члены общества польстило моему самолюбию и искренно обрадовало меня. Лестное избрание это я отношу не столько к моим слабым попыткам в литературе, сколько к выразившемуся этим избранием сочувствию к той области литературы, в которой были сделаны эти попытки. В последние два года политическая и, в особенности, изобличительная литература, заимствовав в своих целях средства искусства и найдя замечательно умных, честных и талантливых представителей, горячо и решительно отвечавших на каждый вопрос минуты, на каждую временную рану общества, казалось, поглотила все внимание публики и лишила художественную литературу всего ее значения. Большинство публики начало думать, что задача всей литературы состоит только в обличении зла, в обсуждении и в исправлении его, одним словом, в развитии гражданского чувства в обществе. В последние два года мне случалось читать и слышать суждения о том, что времена побасенок и стишков прошли безвозвратно, что приходит время, когда Пушкин забудется и не будет более перечитываться, что чистое искусство невозможно, что литература есть только орудие гражданского развития общества и т. п. Правда, слышались в это время заглушенные политическим шумом голоса Фета, Тургенева, Островского, слышались возобновленные в критике, чуждые нам толки об искусстве для искусства, но общество знало, что оно делало, продолжало сочувствовать одной политической литературе и считать ее одну ‑ литературой. Увлечение это было благородно, необходимо и даже временно справедливо. Для того, чтобы иметь силы сделать те огромные шаги вперед, которые сделало наше общество в последнее время, оно должно было быть односторонним, оно должно было увлекаться дальше цели, чтобы достигнуть ее, должно было одну эту цель видеть перед собой. И действительно, можно ли было думать о поэзии в то время, когда перед глазами в первый раз раскрывалась картина окружающего нас зла и представлялась возможность избавиться его. Как думать о прекрасном, когда становилось больно! Не нам, пользующимся плодами этого увлечения, укорять за него. Распространенные в обществе бессознательные потребности уважения к литературе, возникшее общественное мнение, скажу даже, самоуправление, которое заменила нам наша политическая литература, вот плоды этого благородного увлечения. Но как ни благородно и ни благотворно было это одностороннее увлечение, оно не могло продолжаться, как и всякое увлечение. Литература народа есть полное, всестороннее сознание его, в котором одинаково должны отразиться как народная любовь к добру и правде, так и народное созерцание красоты в известную эпоху развития. Теперь, когда прошло первое раздражение вновь открывшейся деятельности, прошло и торжество успеха, когда долго сдержанный прорвавшийся политический поток, угрожавший поглотить всю литературу, улегся и утих в своем русле, общество поняло односторонность своего увлечения. Послышались толки о том, что темные картины зла надоели, что бесполезно описывать то, что мы все знаем, и т. п. И общество было право. Это наивно выраженное неудовольствие значило то, что общество поняло теперь, не из одних критических статей, но опытом дознало, прожило ту кажущуюся простой истину, что как ни велико значение политической литературы, отражающей в себе временные интересы общества, как ни необходима она для народного развития, есть другая литература, отражающая в себе вечные, общечеловеческие интересы, самые дорогие, задушевные сознания народа, литература, доступная человеку всякого народа и всякого времени, и литература, без которой не развивался ни один народ, имеющий силу и сочность.

Это в последнее время явившееся убеждение вдвойне радостно для меня. Оно радостно для меня лично, как для одностороннего любителя изящ 678 ной словесности, которым я чистосердечно признаю себя, и радостно вообще, как новое доказательство силы и возмужалости нашего общества и литературы. Проникшее в общество сознание о необходимости и значении двух отдельных родов литературы служит лучшим доказательством того, что словесность наша вообще не есть, как еще думают многие, перенесенная с чужой почвы детская забава, но что она стоит на своих прочных основах, отвечает на разносторонние потребности своего общества, сказала и еще имеет сказать многое и есть серьезное сознание серьезного народа.

В наше время возмужалости нашей литературы больше чем когда‑нибудь можно гордиться званием Русского писателя, радоваться возобновлению Общества любителей Русской словесности и искренно благодарить за честь избрания в члены этого почтенного общества.

Образ женщины в религиозном сознании менялся на протяжении веков: от матриархата, где женщина была руководительницей рода, клана, «судьёй», а матереубийство было самым тяжелым преступлением, к патриархату, где мужчина занял ведущие позиции, а женщина стала довольствоваться титулом «хозяйки домашнего очага» и подчиняться воле мужчины.

«В детстве женщина должна подчиняться отцу, в юности – мужу, после смерти мужа – сыновьям…», - гласят индийские «Законы Ману». «Благодарю тебя, Господи, что ты не сотворил меня женщиной», - повторяет в молитве ортодоксальный иудей. «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому, что муж есть глава жены, как Христос – глава церкви»,- учит Библия. «Мужья стоят над женами за то, что Аллах дал одним преимущество перед другими», - настаивает Коран.

Скромная, покорная, существующая для своего мужчины (отца, мужа и т.д.) – вот образ женщины, сформировавшийся в рамках религиозного сознания. При поверхностном взгляде складывается картина полного угнетения женщин мужчинами. Но разве вы не помните прекрасных дам средневековья и нового времени, из-за которых рыцари и джентльмены рисковали жизнью, добиваясь их любви или защищая их честь? Разве вы не знаете о том, с каким уважением индусы и евреи относятся к своим матерям и женам? Коран признаёт за женщиной широкий комплекс прав и последовательно их защищает. Женщина является хозяйкой в доме мужа. Христиане чтили и чтут образ Св. Девы Марии, и связанные с ним чистота и непорочность женщины вызывают уважение.

Религию некоторые современные критики обвиняют в том, что она придумана мужчинами и в интересах мужчин, так как:

а) Бог, якобы, мужского пола (но разве Бог может иметь пол?);

б) церковнослужители – мужчины (но перед Богом не надо выслуживаться – надо просто жить по его заповедям);

в) подчиненное положение женщины предопределено изначально тем, что она сотворена из ребра мужчины (но разве жизненное предназначение женщины в том, чтобы командовать мужчиной?)

Разве истинно целомудренная девушка, которая всю данную ей силу материнского самоотвержения отдает служению Богу, проявляющемуся любовью к людям, - не есть самое прекрасное и счастливое человеческое существо?

Назначение Женщины и Мужчины – одно и то же. Оно состоит в служении Богу. Но способы этого служения различны и точно определены. И потому каждый пол должен служить Богу своим, определённым для него способом.

Главное, исключительное дело женщины, ей только одной предоставленное и необходимое для продолжения и совершенствования рода человеческого, - это рождение и воспитание детей. И поэтому на него должны быть направлены все силы и внимание женщины. А мужчина должен создать благоприятные условия для исполнения исключительной миссии женщины.

Но женщины пытаются доказать нам, что они могут делать всё то же, что и мы, мужчины. Я готов согласиться, что женщины могут делать всё, что делают мужчины, может быть, даже и лучше, но проблема в том, что мужчины не могут делать того, что могут только женщины. Это касается не только рождения и кормления ребенка, но высшего, лучшего и наиболее приближающего человека к Богу дела – любви, полной отдачи себя тому, кого любишь, дела, которое так хорошо и естественно делали, делают и будут делать настоящие женщины.

Что было бы с миром, что было бы с нами, мужчинами, если бы у женщин не было этого свойства, и они не проявляли бы его? Как мы обойдёмся без матерей, помощниц, подруг, утешительниц, любящих в мужчине всё то лучшее, что есть в нём, и незаметным внушением вызывающих и поддерживающих в нём это лучшее? Без таких женщин плохо было бы жить на свете. Не было бы у Христа Девы Марии и Марии Магдалины, не было бы тысяч и тысяч безвестных женщин, утешительниц нуждающихся в поддержке и любви мужчин, не было бы жён декабристов, совершивших «подвиг любви бескорыстной». В этой любви и есть ничем не заменимая сила женщины.

Женщина хочет совершенствоваться – что может быть законнее и справедливее этого? Но ведь дело женщины по самому её назначению другое, чем дело мужчины. И потому и идеал женского совершенства не может быть тот же, что идеал совершенства мужского. А между тем к достижению этого «мужского идеала» направлена теперь вся эта смешная и недобрая деятельность модного женского движения, которое лишь путает женщин и удаляет их от истинного идеала, а не приближает к нему.

В быстро развивающемся индустриальном обществе женщины, потеряв свой идеал, в основном, не по своей вине, вынуждены начать его поиски, но зачем же таким образом? Вы летите не на тот лучик света. И хотя многие ваши требования обоснованны и справедливы, мы не можем равнодушно относиться к ним. Нас переполняют разные чувства – от сочувствия и понимания до гнева и негодования. Ибо женщина, старающаяся походить на мужчину, так же уродлива, как и женоподобный мужчина.

Не надо провоцировать хаос, неразбериху. В это новое время перемен главное – не потерять свой идеал, сохранить его, не потерять веру в Бога – основу бытия. Ибо религия – это душа народа, а чистота и веры, и деяний, и помыслов – это чистая душа, чистое тело, чистое общество, чистый народ и чистый мир. Вера должна быть у каждого человека и внутри каждого человека.

Женщина должна быть женщиной, а мужчина – мужчиной. Мужчина и женщина - это те две ноты, без которых струны человеческой души не дают правильного и полного аккорда, божественной мелодии.

Надеюсь, мы придем к правильному решению, и этот конгресс принесет свои позитивные плоды.

©2015-2019 сайт
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-04-03

1. Ставил цель, придерживался ее

Апрель, 1847 год, Казань. Дом на улице Черноозерской, во дворе собака лает на мотив песни «Только» певицы Нюши. В окно квартиры лезет весеннее солнце. За столом сидит парень с короткой стрижкой и большими ушами, его зовут Лев. Перед ним - тетрадь. Смотри, что там записано: «Чем хуже положение, тем более усиливай деятельность». И еще: «Преодолевай тоску трудом, а не развлечением». 19-летний Лев весь март лечился от гонореи, а потом придумал и записал себе правила, которыми собрался руководствоваться в жизни. Так Толстой стал вести дневник. Думаешь, через пару недель он забыл об этой идее и увлекся разведением джунгарских хомяков? Толстой записывал мысли по поводу своей жизни и поступков до самой смерти в 82 года! Ты можешь проследить его целеустремленность и тягу к самосовершенствованию, например, по «Избранным дневникам», которые с 1978-го по 1985 год выпускало издательство «Художественная литература» (21 том!).

2. Был храбрым

Осень 1851 года, Чечня, место неподалеку от Кизляра. Река Терек бурлит и уходит за поворот, где-то за лесом горцы чистят ружейные дула. На нашем берегу, словно расстрелянный, спит казак, а юнкер 4-й батареи 20-й артиллерийской бригады Лев Толстой смотрит, как солнце опускается за горы. Писатель (по определению - мирный человек) на поле боя отличался завидным мужеством. В 1851 году Лев отправился на Кавказскую войну, а потом стал участником Крымской. С 1854-го по 1855 год он оборонял Севастополь, командовал батареей, которая находилась на 4-м бастионе - в одном из самых опасных мест. Вражеские снаряды туда падали так часто, что это казалось каким-то природным, как снег зимой, явлением. Когда в 1856 году Лев вышел в отставку, на груди у него висел орден Святой Анны и медаль «За защиту Севастополя».

3. Вечно боролся с собой

Ясная Поляна, Тульская область, лето 1860 года. Лев уже отрастил бороду, крупные уши скрывают волосы. Он ступает по тропинке. Вокруг зеленый лес, а в глазах Толстого что-то неуловимое. Обдумывает судьбы местных крестьян? Вовсе нет. «Шлялся в саду со смутной, сладострастной надеждой поймать кого-то в кусту. Ничто мне так не мешает работать», - писал позже Толстой о таких днях. Одним из своих основных пороков Лев считал страсть к женщинам - он то побеждал ее, то вновь проигрывал в этой борьбе, затянувшейся на многие годы. В итоге его любовь к слабому полу пошла на пользу мировой литературе и кинематографу. Как ты, наверное, знаешь, главная героиня романа «Анна Каренина» (издан в 1878 году) - женщина. Эту работу Льва Толстого режиссеры из разных стран мира экранизировали уже 30 раз - первая версия фильма вышла в 1910 году, а последняя - в 2012-м (режиссер Джо Райт, в главной роли Кира Найтли).

4. Не боялся экспериментов

В 1859 году Лев Толстой открыл для крестьянских детей странную школу прямо в своем имении. Толстой, представь себе, был уверен, что учеба должна быть исключительно в удовольствие. «Образование не может быть насильственно и должно доставлять наслаждение учащимся» - вот что он писал. В Яснополянской школе, помимо самого Льва, преподавали еще четыре человека. Они обязаны были не вдалбливать знания в детей, а заинтересовать их уроками. Школьники могли сами выбирать, на какие занятия им ходить, ученикам разрешалось являться на уроки в любое время и покидать школу, когда захочется.

Кто тут с бородой

Лев Толстой родился 9 сентября 1828 года в родовой усадьбе Ясная Поляна в Тульской области. Умер от воспаления легких 20 ноября 1910 года в доме начальника железнодорожной станции Астапово (сейчас – «Лев Толстой», Липецкая область).