Супруга художника, дело которого о поджоге двери в здании ФСБ на Лубянке сейчас расследует полиция, рассказала подробности совместной личной жизни с отцом своих детей.
«Церетели – проститутка, которая ложится под любой режим и хочет удовлетворить его максимально. Режим, соответственно, поощряет его премиями, деньгами и большими выставками. Сам он, к сожалению, не приехал. Была его дочка. Я вручила «Бомбастику», которую прямо там же достала из себя. <…> Она была, видимо, в своих розовых мечтах, стояла с цветами, довольная очень. Я извлекла «Бомбастику», вручила, она взяла, мы сфотографировались, я ушла».
По словам Шалыгиной, это было не больно, так как книга была маленькой.
10 ноября 2015 года Таганский суд Москвы по ходатайству полиции санкционировал арест художника-акциониста Петра Павленского по делу о вандализме, возбужденному после поджога входной двери здания ФСБ на Лубянке.
Полностью интервью с Оксаной Шалыгиной .
Личные качества и резонансные акции Петра Павленского сайт обсудил с женой художника Оксаной Шалыгиной.
Несколько дней назад 31-летний художник Петр Павленский поджег дверь здания ФСБ на Лубянке, за что был отправлен в СИЗО..
«Не хотел быть обслугой»
– Оксана, как вы познакомились с Петром?
– Познакомились мы достаточно давно – 9 лет назад – в одном питерском баре. Было весело. Понравились друг другу и стали плотно общаться.
– А когда начали делать акции?
– Еще когда Петр учился в академии (Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия им. А. Л. Штиглица. – Авт.), уже тогда стало понятно, что там из потенциальных художников делают обслуживающий персонал, учат работать на потенциального заказчика. Ему это было мерзко и противно. Петр не хотел становиться художником, который просто оформляет чьи-то квартиры и клерикальни.
– Их в академии на это настраивали?
– Да, всегда шли разговоры, что есть потенциальный заказчик – некий человек или государство – и есть исполнитель – декоратор, который должен подстраиваться под заказчика и по возможности удовлетворять все его капризы. То есть подкладываться под него, а это уже проституирование.
В то время как раз шел карательный процесс над группой Pussy Riot, это была атака на искусство. При этом питерская художественная общественность осталась полностью равнодушна к происходящему. И когда стало понятно, что реакции нет и не будет, Петр отреагировал своим способом.
– Зашил себе рот?
– Да, вышел на одиночный пикет в поддержку Pussy Riot. Но чтобы не давать отклик власти, он зашил себе рот. Что, как оказалось, привело в замешательство сотрудников полиции.
– То есть перелом произо-шел в 2012 году во время процесса над Pussy Riot?
– Именно.
В мае 2014 года художник обмотался колючей проволокой, выражая протест против ряда принятых тогда «репрессивных» законов / Кадр YouTube
– Митинги на Болотной площади, которые были еще раньше, Павленского не трогали?
– Скорее он тогда не воспринимал их лично. Сама тема политики не очень интересна. Но когда задействованы фээсбэшники, она становится ближе художнику.
– Путин как чекист ему близок в художественном плане?
– Путин кем был, тем и остался – гэбистом. И по-другому к нему относиться нельзя. Даже если где-то что-то улучшается в плане бытового комфорта, то в другом месте закручиваются гайки и ущемляются свободы. На интеллектуальной сцене сейчас происходит деградация. И в русском кино, и в русском театре все достигло потолка и дальше не развивается. И все медленно, но верно идет к тому, что люди превращаются просто в население. Как скот в состоянии животной покорности.
«Отдыхаем там, где работаем»
– Павленский делает с собой очень болезненные вещи: отрезает мочку уха, заворачивает себя в колючую проволоку, прибивает...
– Это не болезненнее, чем вырезать аппендикс или порезаться. Повреждения очень маленькие, заживают быстро.
– Он как-то к этому готовится – физически, психологически?
– Никак не готовится. Надо понимать, что Петр делает не перфомансы, а акции. Разница в том, что на перфоманс ты можешь позвать зрителей и сделать его в пространстве галереи, например. Акции – это всегда неожиданно, это столкновение, разрыв ткани реальности, привычного шаблона поведения. Нельзя никого предупредить заранее, потому что акция может просто не состояться. До нее есть большой период планирования, когда делаются шаги, чтобы о ней никто не узнал. Это достаточно длительный процесс.
– Извините, а дети у вас есть?
– Да. Две девочки: Алисе 7 лет, Лилии 4.
– Ваш брак официально зарегистрирован?
– Естественно, нет.
– Почему «естественно»?
– Потому что мы занимаем активную позицию против любых идеологий, которые внедряет и навязывает государственный идеологический аппарат. Традиционные семейные ценности, например. Мы за свободу воли. Отстаивание себя как субъекта.
– Есть у вас совместные увлечения, помимо акций?
– Мы делаем журнал, который называется «Политическая пропаганда» – о современном искусстве в политическом контексте. Работаем с авторами, художниками. Функция журнала – компенсировать нехватку информации в поле политического искусства. Но, чтобы мы оставили всю работу и пошли отдыхать, такого не бывает. Глупо тратить драгоценное время на отдых. Мы отдыхаем там, где работаем.
Оксана Шалыгина / Кадр ТК «Дождь»
«Это всего лишь дверь»
– Предыдущие ваши акции были довольно безобидными, но поджог двери ФСБ – это, вероятно, большие проблемы для вас.
– В ваших словах сквозит страх.
– Возможно. А вы не боитесь?
– Чего тут бояться? Это всего лишь дверь, за которой всего лишь люди. Обслуживающий персонал народа. Люди, которые обязаны нас защищать, а не пугать, третировать и унижать. Так к ним и надо относиться. И дверь эта принадлежит государству, а значит, и народу, и он, народ, может распоряжаться ею, как хочет. Нельзя позволить страху управлять своей жизнью.
– Почему Петр попросил переквалифицировать статью из вандализма в терроризм, за который он может получить гораздо больший срок?
– Он не просил, а потребовал вести себя в логике прошлых уголовных преследований. Если у нас судебная система поджог двери расценивает как терроризм, он потребовал: либо относитесь к этой акции как к художественному жесту, либо судите за терроризм. Если вы не будете судить за терроризм, то должны выпустить всех тех, кого уже осудили за поджог двери по статье «Терроризм».
Сайт решила собрать их высказывания о насилии и на смежные темы.
Власть, общество, протест
Я хочу, чтобы мои акции, прежде всего, отсылали к той ситуации, в которой находятся люди, испытывающие на себе действия власти как аппарата насилия.
Я никогда не говорю, что мне больно или что я испытываю страшные мучения, когда осуществляю то или иное действие. Моя задача - объяснить, что страдает общество, и для этого я показываю механизм взаимодействия между властью и обществом.
Петр Павленский. Из манифеста «Зачем нужен акционизм» (2013)
Люди погибают не из-за участия в практиках коллективного освобождения. Они гибнут вследствие применения боевого оружия. Это оружие применяет власть, отстаивая свое право монополии на насилие.
Петр Павленский. Из статьи-манифеста «Бюрократическая судорога и новая экономика политического искусства» (входит в книгу «О русском акционизме», 2016)
Люди, которые поднялись на борьбу с полицейским террором, - это «приморские партизаны». Их поступок был жестом отчаяния. И мы все должны понять степень полицейского террора, если шесть повстанцев из народа, не имея никакой поддержки, были вынуждены выйти на открытую войну против полицейского террора в Приморье. «Приморские партизаны» - это инсургенты. А инсургенты - это те, кто встает на борьбу, чтобы защитить мирное общество от любого террора.
Полицейский террор мы должны называть полицейским террором. Пособников полицейского террора мы должны называть пособниками. Террористов мы должны называть террористами. А инсургентов мы должны называть инсургентами.
Петр Павленский. Из статьи «Единомыслие» (2016)
AFP / East News
Мы все до копейки отдадим «приморским партизанам» за их смелость.
У Петра в тюрьме как раз происходило давление при помощи инструмента потребления. Это делала администрация, надеясь, что он станет послушным и начнет бездумно подчиняться режиму: их хату лишили телевизора из-за него.
Сокамерники могли бы стать недовольными в том смысле, что не должны из-за его поведения страдать: телевизор там многим просто необходим, чтобы с ума от безделья не сойти. Это вот как раз дрессировка потребностями: их пробовали стравить таким образом, но не получилось. Петр объяснил свою позицию, и его поняли, он потом писал мне: тюрьма реальная не очень-то отличается от тюрьмы повседневности, в которой мы все живем. Только там власть не скрывает себя, и поэтому тюрьма реальная честнее.
Когда у тебя внутри горит огонь идеи, даже если с человеком что-то случается, ты понимаешь, что это часть пути. Я знаю, чем мы занимаемся. Я знаю, на что мы оба готовы. Мы готовы идти до конца.
Мосты горят, и назад дороги уже нет.
Близкий круг
С ложью серьезный вопрос, очень. Вопрос цены слова. Слово - это все, что у нас есть. Если ты сказал, ты должен соблюдать договоренность. С этим связана одна история. У нас с Петей уже были свободные отношения, но существовал договор все друг другу рассказывать. Я нарушила слово. После действия ты можешь сказать тысячу слов, но они уже не будут иметь никакого значения и веса. Я долго думала, как я могу соединить разорванную связь между реальностью и своим словом. И в какой-то момент поняла, что нужно сделать. Я отрубила себе палец. Назначила себе такую цену за нарушенное слово - две фаланги мизинца. Потом рассказала Петру. Он согласился. Так связь между действием и словом была восстановлена. Я примерно неделю об этом думала. В какой-то момент решилась: сегодня. Пошла, взяла у соседки топор. Поставила стул, положила на него палец и отрубила.
На самом деле эти бесконечные разговоры о том, что кто-то может испугаться, что эти сцены жесткости и так называемого насилия над собой, что это издевательство над собой и над чувствами горожан или гостей города… Это, конечно, вранье. Я смотрю на реакцию обеих [дочерей], но ни одна никогда не была напугана. Им интересно, что там происходило, было больно или не было. Им интересно, что осталось за кадром, как дальше развивались события. Что происходило в отделе и т.д. У них вопрос может быть - как ты это сделал? Одна как-то видела, например, старший ребенок, «Фиксацию». Смотрела. А потом, через полгода, спросила: «Как ты приколотил?» - «Взял и прибил. Это же кожа». Я ей спокойно говорю, что это кожа, ничего такого. Она просто не поняла, как я это сделал. Просто вопрос: «Тебе больно?» - «Нет».
Михаил Бондарев
А ты как-то особенно воспитываешь детей, чтобы они могли противостоять тому, с чем они, скорее всего, столкнутся?
Я даю им, может, какие-то необходимые навыки. Старшая, поскольку они не ходили в детские сады и такие структуры не посещали, занимается шахматами и боксом. Младшая - только боксом, для шахмат ей подрасти немного надо.
- Я так и подумала, что твои дети должны заниматься борьбой.
Просто это, скорее, связано с тем, что это две девочки, как раз, скажем так, это некое размышление на тему положения женщин и навязывания некоторыми институтами - в частности, феминизмом тем же - женщине положения жертвы.
Феминизм тоже во многом это педалирует: вот, женщина всегда жертва, а мужчина может побить. Да никто никого не может побить. Это просто вопрос отношения к этим вещам. Бьют, если один человек дает себя бить. И поскольку это девочки, я бы очень не хотел, чтобы они позволяли себя бить.
Когда между двумя людьми начинается конфликт и они начинают что-то друг другу говорить, пока дело касается только слов, один говорит, другой отвечает, у них происходит стычка. Когда начинается какой-то физический конфликт, то это уже навязанные обществом такие рамки, что один человек должен забиться куда-то под стол. Ничего подобного. Он не должен никуда забиваться.
Где ты родилась, что помнишь из самого раннего детства?
- Родилась я на востоке Украины. В маленьком городке Снежное под Донецком. Для ребенка там были идеальные условия жизни. Тепло, каштаны и яблоня под окном. Из детства у меня крайне мало воспоминаний, только смутные ощущения. Родителей по стране гнало желание как можно больше заработать. Поэтому когда мне было 4 года, мы переехали в тайгу. Отец с матерью рубили деревья и добывали живицу. Мы с братом ждали их в землянке и играли с корягами и тушками убитых братом бурундуков. Это была Сибирь. Через несколько лет я очутилась в Норильске, шахтерском поселке городского типа Талнах. Солнца там не было, над поселением висел вечный смог и тьма. 10 лет проведенные там - это то, что я всю жизнь пытаюсь забыть.
Ты одна в семье?
- У меня есть сводный старший брат, он от другого отца. Сейчас он продолжает жить в Норильске. Он нашел свое место в жизни. В попытках излечиться от алкоголизма, он стал убивать оленей. Жажда убийства других пересилила желание убивать себя.
Какие у вас были отношения?
- Отношения в основном состояли из того, что мы пересекались на кухне. Сейчас мы вообще нигде не пересекаемся.
А родители?
- Как и у всех в Снежном, мой отец был шахтером. Мать считала себя слишком интеллигентной для разгрузки угля и работала учительницей физкультуры. Ее интеллигентность отпечаталась на всем нашем детстве. Она почти не могла говорить, и всегда орала. Мать была домашним тираном, ей удалось лишить отца личности и достоинства. Она могла унизить его при гостях например, а он сидел и глупо улыбался. Я всегда считала его, человеком второго сорта, каким то жалким и каким-то несуразным. Мне часто было стыдно за него. Но он был добрым.
Ты сейчас общаешься с ними?
- Мой отец умер, и я не была на похоронах. Я восприняла его смерть как прекращение человека, который согласился с тем, что его сделали расходным биоматериалом. Взамен себя он получал денежные поощрения. Еще он получал множество болезней, от которых собственно и умер.
Родители были мещанами, озабоченными обставлением жилища в убогой 9-ти этажке. Фанерная стенка, зеленая мягкая мебель, видеоплеер. Порнография, которую отец прятал в коробке с инструментами. Такими я их помню, когда мы еще вместе существовали в одном пространстве, до отъезда в Петербург. Живя с родителями, при любой возможности я отсутствовала. За окном было всегда было холодно и темно. Родители общались в режиме грызни, перемежаемой вспышками обсуждения новых приобретений. Они как бы хотели проводить время со мной вместе, но если учесть все вышеперечисленное, то понятно, что я всячески избегала подобного времяпрепровождения. Мне нравилось проводить время дома одной. И когда кто-то приходил, мне было мерзко. Я не могла делать что мне хочется и чувствовала физкультурный надзор.
- Может вы ездили совместно отдыхать, например к морю?
- Как все нормальные советские семьи мы каждое лето ездили к морю. И из тех поездок я помню только море и столовые, в которых мне очень нравилось и еда и обстановка советского общепита. До сих пор в столовых, мне нравится больше, чем в кафе и ресторанах.
- Ты очень любишь минимализм в обстановке, эта страсть к минимализму из-за родителей-мещан?
- Я никогда не решала это вот так. Примерно: «Так, с сегодняшнего дня меня вещи не интересуют». Когда я росла в моей комнате было очень мало вещей. Стол, кровать и шкаф. Так в принципе все и осталось. Мне просто комфортнее в пустых пространствах не перегруженных обилием вещей. Это чисто утилитарный подход. Так думать легче. Я исхожу из вопроса легкости.
- А как было в школе?
- Я училась в трех школах. Так как мы часто переезжали, то школы тоже приходилось менять. Переезды я вспоминаю как веселое и радостное событие. До сих пор так.
Из школы помню только то, что мне нравился русский язык и много позже литература. На остальные предметы я забивала и не успевала по ним. С учителями и одноклассниками было вынужденное времяпрепровождение, я так это и воспринимала. Также как и с родственниками мы не выбирали друг друга. Это не была дружба, скорее совместное убийство времени. У меня были школьные приятели, с которыми мы катались с горок и гуляли после школы. А когда еще часто меняешь школы, то не успеваешь привыкнуть к людям и проще воспринимаешь смену мест.
- Cамое запоминающееся событие, связанное со школой?
- Помню что ходили на гаражи и катались с ледяных огромных гор.
Когда ты переехала из Норильска?
- Как только мне исполнилось 16 лет и я закончила школу. Примерно в течение недели я уехала в Петербург. Я заранее поступила в университет Профсоюзов, факультет культуры, кафедру журналистики, заочно. И ровно год до отъезда, жила только этим. Целый год я ждала и думала о том, что скоро я начну жить по-настоящему. Так что
план побега на материк был намечен. Я уехала одна, в незнакомый город, за жизнью и впечатлениями, которых была лишена 10 лет. Это как освободиться из тюрьмы и заново начать узнавать мир.
- Как родители к этому отнеслись?
- А в план родителей входила моя учеба в высшем учебном заведении, потому что так положено. Поэтому они не препятствовали мне в этом.
Кто-то повлиял на выбор института? Были ли у родителей какие-то свои «мечты» по поводу твоей профессии.
- Институт сам выбрал меня. Было объявление в школе, что приезжает экзаменационная комиссия из такого-то института и все желающие могут попытать счастья в поступлении в Петербург. Тогда у меня все сошлось. Я увидела именно тот выход, которого ждала. Я сдала на тройки вступительные экзамены и уже заранее предвкушала побег из темной холодной тюрьмы.
Ты приехала в Питер к кому и куда?
- Я сразу поселилась в общежитии. Все было новое и необычное. Мне нравилось все. Все было интересно. Даже поход в магазин был событием, ведь это была я, я сама решала что мне есть и как распоряжаться финансами. Чувствовала себя взрослой. Хотя мне было только 16. Родительский надзор там на меня больше не действовал и было чувство свободы. Я сразу влилась в жизнь города, он стал моим.
В институте было поначалу интересно, но город, его люди и жизнь захватывали меня куда более плотно. Я мало внимания уделяла учебе, зато много открывала для себя и просто тонула в новом опыте.
Я много гуляла, стали появляться друзья выбранные уже мной. Их было огромное количество. Самых разных. Тогда в Петербурге только начал зарождаться рейв, как контркультура, противопоставление безвкусице дискотек. Стало появляться много информации, журналы. Я все это читала и была в курсе всех движений в городе. Ходила в клубы. Тоннель в основном. Это были ночные клубы. Одевалась соответственно. Кислотные цвета, очень яркая одежда. Появились секонд-хэнды. Это тоже была часть культуры, особенно студенты пользовались ими по полной. Там всегда можно было найти яркие аутентичные вещи, которых больше ни у кого не было. Люди вокруг меня менялись, а я набиралась жизненного опыта.
Естественно такой ход мог закончится только отчислением из института. Что и произошло в итоге. Но меня это мало волновало. С одногруппниками я не общалась, даже избегала их. Они тоже были приезжие и мыслили мы примерно одинаково. Они ничего не могли мне дать нового. Жила я в общежитии и всегда воспринимала это место как казенный дом, где у тебя нет своего пространства и где слишком много разных и не очень интересных людей.
Чем ты потом занималась? Работала маляром например или где? Родители помогали деньгами? Как-то же ты зарабатывала на жизнь?
Я работала всего несколько раз в жизни и мне это не понравилось. Я всегда скучала и не могла долго делать одно и то же монотонное дело. Поэтому мои рабочие дни быстро заканчивались или увольнением или уходом по собственному желанию. Брала какие-то подряды, могла чего-то сшить например. А так да, деньгами снабжали родители по минимуму, благо у них их было в достатке, они за этим чутко следили, чтобы деньги всегда были. Я так и живу сейчас, есть необходимый минимум, к которому я привыкла. Большее это уже излишество. Я не умею распределять деньги, если это что-то большее чем обычно. Они просто утекают на ерунду. Мне проще жить, когда денег хватает на самое необходимое. О них чем меньше думаешь тем лучше. Не думаю о них, пока будет не на что поехать на метро. Тогда я вспоминаю и решаю вопрос.
Как изменялись твои мысли от школы через институт к текущему времени, было ли какое-то событие или эта была цепь событий и умозаключений?
Много лет ушло на то, чтобы найти то, чем я хочу заниматься в жизни. Понять чего я хочу и какое занятие доставляет мне удовольствие. Это был поиск.
Знакомство с Петей, как это было?
- Если бы мы встретились раньше, то все могло бы быть иначе, как поется в одной песне. Это забавно, но мы жили в одном районе через несколько улиц друг от друга, примерно 10 лет. И в итоге наши дороги пересеклись, но только в другом месте. У меня было много встреч и расставаний, хороших и плохих. Когда мы познакомились, мы были пьяными и было не понятно куда все это приведет и чем будет эта встреча. Только по прошествии времени сейчас я понимаю, что это была не пустая встреча, что он оказался человеком, вместе с которым хотелось меняться и быть. Конечно это было сложно и местами болезненно для нас обоих, думаю. Если бы в какой-то момент я или он остановились в движении, то наша дружба разрушилась бы. Мы вместе 10 лет, это большой период времени, за который мы нашли способы оставаться вместе. Мы прежде всего друзья. Я думаю, что найти человека не сложно, сложно сохранить то первоначальное ощущение, что сблизило вас впервые. Ведь это и были подлинные переживания. Никакой быт, никакие невзгоды не должны на них повлиять. Я вижу вокруг себя осколки отношений. Одиноких людей. Они страдают от этого. Интерес и общее дело, вот почему мы вместе до сих пор.
У вас с Петром существуют какие-то рамки, негласные правила, «берега», которые вы используете? Когда у вас например ситуация достигает предела, как вы её разруливаете?
Мы обычно разговариваем. Вопросы решаем в обсуждении. И как решаем так и поступаем.
У нас все держится на слове. Ситуация может достигнуть предела только если мы очень долго варимся в одном пространстве. Тогда мы меняем схему. Например живем мы на два города сейчас. Кто то живет в Москве, кто-то в Питере, это помогает не застаиваться. Это решение вопроса о пределах. Я думаю у всех похожие ситуации. Просто не все ее решают. Из-за этого часто рушатся пары. Решение лежит на поверхности. Не зацикливаться друг на друге, общаться с новыми людьми, но в то же самое время есть полное доверие и близость.
Что ты ценишь в мужчинах (как именно в мужчинах)?
- Если говорить о мужчинах, то в них я ценю ум, непредсказуемость и чувство юмора. Потому что у меня есть такая черта, мне крайне быстро надоедают люди. Хватает двух трех встреч, когда я уже знаю какое следующее слово скажет человек и мне становится скучно, а непредсказуемость в действиях и словах я люблю и ценю. Стараюсь держаться поближе к таким мужчинам и женщинам.
Что ты ценишь в женщинах (как именно в женщинах)?
- В женщинах я люблю открытость к экспериментам, ум, силу и живость характера.
Вообще люблю живых, непредвзятых, веселых и дерзких людей. Ну и конечно когда слова не расходятся с делами. Это очень важное качество.
Дети, какая твоя концепция воспитания детей? Дети они должны стать кем?
- Про детей могу сказать только одно. Детям нужна только любовь и уважение. Это маленькие люди. Личности, которым просто немного нужно помочь подрасти и ни при каких обстоятельствах не сломать их личность и волю. Научить можно только своим примером, дети очень умные и наблюдательные. Они всегда знают как все на самом деле. Нужно только их слушать. Тогда не будет никаких проблем с воспитанием и отношениями с ними. И есть еще важный момент - нельзя запрещать ребенку с детства нести ответственность за свои поступки и дела. У него появляется поле его ответственности и тогда он учится управлять своим временем и пространством. Понимает, что такое самоорганизация. Он сам перед собой несет эту ответственность, и тогда не нужны учителя и педагоги, а вся информация сейчас в свободном доступе, понятие школа как источник знаний это уже анахронизм.
Твоя политическая деятельность, как она начиналась?
- Моя деятельность. Дай подумать. Самое смешное, что в своем нынешнем деле я ближе всего к тому, что изучала на первом курсе в институте. Это была кафедра журналистики на факультете Культуры. Вот как раз в этом поле я и работаю. Сейчас, я Глава Издательского Дома «ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРОПАГАНДА». Образовали мы его вместе с Петром в 2012 году. Когда стало понятно, что нужно компенсировать тот недостаток информации в поле политического искусства который у нас на тот момент был. И мы решили сами стать источником этой информации, чтобы рассказывать людям об интересных прецедентах политического искусства, интересных на наш взгляд художниках. Сначала это был интернет-журнал, потом появились печатные выпуски журнала, а потом мы издали нашу первую книгу Александра Бренера и Барбары Шурц «БОМБАСТИКА». Так мы стали Издательским домом. Сейчас я готовлю к выходу новую книгу.
Как ты видишь свою жизнь через 10, 20, 30, 40 лет? Ты думаешь о будущем?
- О будущем я предпочитаю не думать, это бесполезно. Иногда полезно подумать о прошлом. Я стараюсь жить в настоящем моменте, воплощать то, что мы сами задумали.
Уехав от возможного судебного преследования в России, Петр Павленский и Оксана Шалыгина столкнулись с ним во Франции, совершив поджог банка. Где проще сидеть и что из себя представляет французская тюрьма?
Фото: собственность Петра Павловского.
Петр Павленский, российский художник и акционист, четвертый месяц находится во французской тюрьме Флери-Мерожи за поджог отделения Банка Франции на площади Бастилии. Его поместили в изоляционный блок, в котором он фактически лишен общения с остальными заключенными. Письма Павленскому доходят с большой задержкой - все корреспонденция проверяется судебными органами, а на перевод русскоязычных писем требуется время.
Суд по делу о поджоге банка проходит в закрытом режиме, с чем Павленский не согласен: осенью он устраивал сухую голодовку в знак протеста и в своем недавнем письме галеристу Марату Гельману рассказывает о своем положении.
Тем не менее его подруга Оксана Шалыгина, которая помогала Павленскому организовать акцию и которую также обвиняют в поджоге, вышла на свободу 5 января. Она остается под следствием и не может покидать территорию Франции. Им обоим грозит до 10 лет лишения свободы.
Корреспондент openDemocracy побывала в гостях у Шалыгиной и взяла у нее первое с момента выхода на свободу интервью.
Почему тебя выпустили?
Когда меня задерживали, одним из оснований было то, что у меня нет ни адреса, ни телефона. Я не дала им наш адрес, потому что о том месте, в котором мы жили, не надо было сообщать. Как тогда мусора меня будут искать? Они боялись, что мы сбежим. Потом друзья нашли мне квартиру, чтобы снять формальный повод содержания под стражей. В этот же момент прошла большая выставка в галерее Саатчи. Наш адвокат туда ездила и привезла выставочные материалы, чтобы показать их судье. Он посмотрел на список людей, которые там участвовали, и в итоге вынес решение о моем освобождении. Это было неожиданно, даже адвокат об этом не знала.
Почему тебе раньше не сняли квартиру?
Не было возможности. Нам помогли русские друзья, которые живут здесь. Они решили, что лучшей помощью будет попробовать освободить меня, потому что есть дети, и я нужнее на воле. Сам арест был жутким, потому что нас обоих арестовали, отрезали от детей и друг от друга. Первый месяц мы могли общаться только с адвокатом. Мне необходимо было выйти. Человек, который был с нашими детьми все это время, зашивался по полной программе. Он работает, у него свои дети. Это был большой подвиг с его стороны смотреть за ними эти три месяца. Я ему очень благодарна.
Почему Петра не отпустили по этой же причине?
Документы в этот раз подавались только на меня. Петр не хочет идти ни на какие уступки судебно-правовой системе, соответственно, для него неприемлемы такие условия освобождения.
На него будете подавать документы?
Это будет от зависеть от него. Возможно он будет сидеть, пока идет следствие. Совсем скоро, в середине февраля, будет суд по продлению ареста или освобождению Петра от него. Мы будем настаивать на открытом процессе.
Но в отношении тебя он согласен на подобные уступки?
Да. Я пошла на это только потому, что во-первых, есть дети, а во-вторых, это не входит в противоречие с его взглядами и с моими в данном конкретном случае.
Вы не планировали, что тебя задержат?
Я участвовала в процессе технической подготовки акции и физически не успела исчезнуть. Не хотела появляться в кадре, потому что не люблю публичность. Но нам не подфартило, потому что мусора появились буквально через секунд 20 после начала акции - они проезжали по площади и остановились у банка. Французские журналисты повели себя крайне непорядочно и непрофессионально, нарушив договор о формате видео, которое должно было появиться в сети. То же касается копирайта фотографий. Все должно быть в свободном доступе, без имен на снимках.
Петр Павленский и Оксана Шалыгина в Париже. Фото: собственность Петра Павленского.
Более того, они все слили мусорам, трусливо подняв лапки кверху. Но это в духе французов, они вообще постоянно существуют с застывшим испугом в глазах.
То есть в кадре перед горящим банком должен был быть только Петр?
Да. Но на некоторых видео и фото с камер наблюдения были фрагменты, на которых была и я. Хотя меня было сложно узнать, я была в парике и очках. Это был оммаж Жаку Мерину - французскому преступнику и легенде, который по-своему работал с банками, он их грабил. Всю свою жизнь он сопротивлялся, отказывался жить так, как живут рабы. Его называли человеком с тысячей лиц, он постоянно менял внешность. Кстати, сидел Мерин в тюрьме Флери Мерожи, там, где сейчас Петр.
Если журналисты не могут называть меня подругой, то уж лучше соратница, чем жена или гражданская жена. Петр же называет меня самая близкая подруга
Ты себя идентифицируешь - по крайней мере в медийном поле - как соратница Петра, а не как самостоятельная художница. Почему?
Что касается "соратницы Петра" - это определение появилось, чтобы меня перестали называть женой. Это не какая-то жизненная позиция или роль. Если журналисты не могут называть меня подругой, то уж лучше соратница, чем жена или гражданская жена. Петр же называет меня самая близкая подруга. Я занимаюсь политической пропагандой и идентифицирую себя как глава издательского дома "Политическая пропаганда". Я не художница и не акционистка. Если я что-то делаю, то это на дружеских началах. Принимаю участие в акциях так же, как Петр принимает участие выпуске журнала.
Как сейчас развивается твой журнал?
Начиная с электронной версии в 2012 году, он сильно видоизменился. Сейчас в рамках издательского дома мы выпускаем книги интересных нам авторов. За все эти годы неизменным остается одно - журнал никаким образом не участвует в купле-продаже. Для нас крайне важно развивать экономику дара, поэтому журнал бесплатный. У меня осенью была готова новая книга к выпуску, но меня очень не во время арестовали. Это был последний выпуск, который мы планировали еще перед отъездом из России, и его надо было довести до конца. Он рассчитан на российскую аудиторию. Сейчас нужно возобновить процесс, найти деньги на печать, восстановить сайт, который за время моего ареста перестать работать, устроить презентацию в России.
Для местных органов, которые преследуют вас обоих, никаких отличий нет. В публичном поле это акция Петра, а не ваша совместная. Это тебя не раздражает?
Так и должно быть, это никак не противоречит договоренностям. Если бы я встала с ним рядом во время акции и говорили бы только о нем, тогда другое дело. Но у меня не было намерения появляться на акции. Я помогаю Петру по возможности, не более того. Я не самореализуюсь в этом, я не художница. Петр художник, который занимается политическим искусством.
Какой у тебя сейчас статус и ограничения?
Я под следствием, у нас с Петром одинаковая статья. Я не могу покидать территорию Франции, мне запрещено появляться в одиннадцатом и четвертом округах (там, где была совершена акция), хотя дети ходят в школу в одиннадцатом. Противоречивость и тупость системы и в этом проявилась. Два раза в неделю мне нужно отмечаться у мусоров. Других ограничений нет.
На видео твое задержание не попало. Как оно проходило и что было потом?
Меня нельзя было снимать, и я рада, что в этой части договоренности были выполнены. На меня надели наручники, посадили в машину, повезли в участок на площади Бастилии, на следующий день повезли в 19 округ в другой участок. Оформили, взяли отпечатки, сделали фотографии. Петра задерживали более брутально. Нас везли в участок в разных машинах. Мы были в одном продоле, но в разных камерах. Вокруг грязь жутчайшая, я давно такого не видела. Как место работы - это очень специфическое место. Но мусор и работает в мусоре, тут нет противоречия. В камере достаточно жесткие условия, не можешь вытянуть ноги - кровать полметра. Идешь в туалет - над тобой стоит мусор. Непривычно.
Я же не спрашиваю у них, почему они такие жирные и работают в полиции. Я, например, считаю, что это неприемлемо для человека
Как проходили допросы?
Они проходили в присутствии адвоката, но тут немного другая система: ты не можешь советоваться с адвокатом по ходу допроса, в отличие от того, как это обычно проходит в России. Адвокат может только что-то сказать перед допросом.
Следователи очень быстро выяснили, кто такой Петр, и, как мне кажется, отнеслись к нам по-другому. Если бы это был не художник, я думаю, его привлекли бы по терроризму. Но они на крайние меры не пошли.
Фото: собственность Петра Павленского.
Во время допросов меня спрашивали о том, почему у нас нет постоянного официального адреса, работы, номеров телефона. К тому же, за две недели до задержания вышло интервью, в котором Петр рассказал о нашей жизни в Париже, как мы добываем еду, где живем, почему ни за что не платим. Я отказывалась отвечать на такие вопросы - я же не спрашиваю у них, почему они такие жирные и работают в полиции. Я, например, считаю, что это неприемлемо для человека.
Как выглядит суд?
Это маленькая комната, в ней сидит судья, прокурор и секретарь, сзади стоит мусор и подследственный с адвокатом. Напоминает сталинские времена: судят тихо, закрытый процесс. Когда я приехала на суд в ноябре и потребовала открытого процесса, судья сказала, что она ни за что не предоставит мне трибуну для моих политических заявлений.
Перед тюрьмой вам с Петром удалось пообщаться?
Мы пообщались, когда ехали в автозаке, и я знала, что он объявил голодовку. Он сказал судье, что возмущен тем, что нарушен принцип гласности и потребовал открытого суда. Судья просто посмеялся в ответ. В итоге держал голодовку 13 дней. А потом его положили на "вязку". Там он выдернул капельницы, залил все кровью. Потом уже двое суток его держали под капельницами насильно, стало понятно, что голодовку сломали, смысла держать ее больше не было. Он начал есть и пить.
Есть ли вероятность того, что вы уедете в Россию?
Нет, такой вероятности нет. Нас не могут выслать. Максимум, который нам грозит - 10 лет лишения свободы.
Это твой первый тюремный опыт. Что ты испытала, когда попала во французское СИЗО?
Вначале было сложно - первый месяц я была одна в двухместной камере, ко мне вообще никого не пускали. Даже с детьми не могла общаться. Власть хотела прессануть нас, и поэтому нас изолировали. А Петр и сейчас один: у него одиночная камера, изоляционный блок. В тюрьме когда его пытались заставить есть, он дал отпор. Его поместили сначала в карцер, а потом в изоляцию.
Максимум, который нам грозит - 10 лет лишения свободы
Какие у тебя были условия содержания?
Первое время - бытовой вакуум. Не было книг, нечего было делать. В камере только телевизор, положено два конверта и пара листов бумаги. Потом заключенный должен сам заказывать бумагу, и приходит она нескоро. В бытовом плане - сложно, нет шампуня, дезодоранта. Выдали только зубную щетку и зубную пасту, которые не чистят, и гель для душа. Во всем этом арестант должен ощутить, что от него не зависят даже бытовые мелочи.
Деньги во французской тюрьме не ходят, у каждого есть счет. Те деньги, которые у меня были с собой, мне закинули на счет, но пришли они не сразу, поэтому были проблемы с едой. В целом кормят нормально, можно сказать, французской кухней. Можно заказать еду из магазина, заключенным приносят список, из которого можно выбрать. Но если денег на магазин нет, можно нормально продержаться и на местной еде.
Ты с кем-то общалась?
Со всеми, с кем пересекалась - в тюрьме есть большой недостаток простого человеческого общения. В основном это происходит на сборках, когда ждешь очередную бюрократическую процедуру, в медпункте или когда едешь на суд.
В этих разговорах многое решается. Например, можно узнать расклады по телефонам. Занос на тюрьму обычной звонилки стоит 200 евро, занос смартфона - 800 евро.
И таких тонкостей, которых поначалу не знаешь, которые можно узнать только из живого общения, там много.
Тебя спрашивали про твое преступление?
Скорее не про преступление, а за что я тут. Когда я начинала объяснять, что банки - это новые тюрьмы, сразу понимали и соглашались. Кому-то удавалось понять лишь со второго раза, зачем и что это такое вообще, политическое искусство.
Прогулки были?
Я не часто гуляла, потому что не особенно интересно. Когда ты долго в маленьком пространстве, то почти не двигаешься. И когда выходишь на воздух, начинает кружиться голова, устаешь. В хате есть чем заняться - книжки читать, французский и английский изучать. Изучению французского в тюрьме я уделяла много времени. Была библиотека, но попала туда только через месяц. Достаточно плохо с литературой - на русском было всего пять книг, несколько жутких романов и стихи - Мандельштам, Бабель. Это все я сразу прочитала.
Ты общалась с надзирателями?
Когда я приехала, меня встретили пять человек, обратили внимание, что у меня нет пальца, хотя никто на это никогда не смотрит. Мне кажется, они знали, что произошло и знали что именно я приеду, приняли очень гостеприимно, если можно о тюрьме так сказать. Но с арестантками они не общаются, только с теми, кто давно сидит или работает - убирает помещения, разносит еду. Такие заключенные называются козлами в России.
Что из себя представляет тюремное население?
Почти все иностранцы: черные, арабы, румынки, сербы, итальянки, бразильянки, испанки. Очень много задержанных по терроризму. Была девушка сербка, звали ее Эсмеральда Медовик - 17 раз уже была во Флери. Была женщина, которая заколола своего друга, потому что он изнасиловал ее ребенка - она была счастлива, что сделала это, что сама разобралась с проблемой. Перед выходом заехали две русскоязычные. В тюрьме вообще много смеха, шуток и поддержки, если у тебя грустный вид, всегда поинтересуются что случилось, постараются успокоить. Сестринство такое. На прогулках часто поют и даже танцуют. От этого сердце оттаивает.
Кто был с тобой в камере?
Первая соседка, которую подселили ко мне, была со сдвигом. Она отказывалась со мной разговаривать - только ела, спала, испражнялась и лежала на кровати. Тяжело было вместе находиться - камера три на четыре метра, в течение дня нужно парой слов перекинуться, иначе напряжение растет. Если я ее спрашивала что-то, она ничего не отвечала, но если она что-то хотела мне сказать - часто орала. Меня это достало. Неделю я присматривалась к ней, а потом решила эту проблему - сломанной об нее швабры оказалось достаточно.
Потом ко мне подселили хорошую девушку из Румынии. Общались на смеси английского и французского. Жили душа в душу.
Кроме телевизора было чем заняться?
Можно записаться на работу, на спорт, куча кружков. Я пошла на спорт - там огромный зал, где можно заниматься теннисом, йогой, боксом, карате. Разнообразие от серых тюремных будней. Но я ходила только одну неделю - потом меня выпустили.
Как по-твоему, где проще сидеть, в России или во Франции?
Во Франции, конечно. По меркам России тут санаторий. Ты заключенный, поражен в своих возможностях, но остаешься человеком, надзиратели вежливы и держат дистанцию. Так со мной было.
Вы получили здесь политическое убежище, и многие стали использовать это как основной аргумент в своей критике: Франция - не Россия, вы сравнили структурно разные вещи, да и вообще не надо бить по руке, которая кормит.
Во-первых, мы отказались от всего, что Франция хотела нам дать. По сути мы приняли от Франции только удостоверение личности. От всех социальных гарантий мы отказались - и от денег, и от квартиры. Мы не нуждаемся в государственной помощи. Государство это власть, и мы не хотим иметь никаких отношений с ней.
Мы не нуждаемся в государственной помощи. Государство это власть, и мы не хотим иметь никаких отношений с ней
Акцию критиковали и те, кто раньше был вашим сторонником. Многим показалось странным, что вы решили атаковать банк в стране, которая не является главным оплотом капитализма.
У нас появилось очень много врагов после отъезда из России, и сейчас их, видимо, еще больше. Но я вижу много текстов и слов поддержки от тех, кто нас понимает - для меня это важнее, чем та масса, которая лениво пережевывает все это. Если человек достойный, я могу прислушаться к его мнению. Я не думаю, что есть какой-то главный оплот. Петра хотели героизировать, это сделать не удалось. Не могу говорить за Петра, есть текст к акции, в котором он все подробно объясняет. Но на мой взгляд, это акция по-настоящему левая, на фоне прогрессирующей и захватывающей мир правой идеи.
Когда вы уезжали из России, вы говорили, что не хотите ставить под опасность детей - если бы вас стали преследовать, их могли отправить в детский дом. Оказавшись здесь в заключении, дети оставались одни. По-твоему, это не ставит их под угрозу?
Если бы мы так думали, то никогда и ничего в своей жизни не сделали. Мы не воспринимаем детей как то, с помощью чего нами можно манипулировать. Иначе это уже не наши любимые дети, а рычаг управления. Нами нельзя управлять. И уехали из России мы не ради детей, а потому, что не хотели сидеть за преступление, которого не совершали. Сейчас ситуация кардинально другая, мы никуда уезжать не будем. Здесь дети ходят в школу только для того, чтобы выучить французский - и когда они его выучат, то, возможно, перестанут туда ходить, это будет зависеть от их решения. Но если решат не ходить, мы в этом только поможем. На мой взгляд, в школе они только деградируют - там нет глубины знаний. Мы с Петром занималась с ними, изучали серьезные вещи. Рисунок, литература, поэзия, шахматы, бокс.
Нет желания вернуться в Россию?
Когда мы ехали в Европу, у нас не было никаких иллюзий - мы не уезжали из ада в рай. Наша жизнь никак не поменялась, и нам неважно, где жить. У нас есть бытовой минимум, с которым мы живем, принципы по которым живем: никогда ни на кого не работать, проводить драгоценное время с пользой, продолжать дела, начатые в 2012 году. Вернуться может быть и хотели, но не можем, и поэтому не вернемся. Соответственно никаких эмоций по этому поводу у нас нет. Есть то, что есть. Нет никакой разницы, какая страна.
