Глава открывается лирическим отступлением о двух типах писателей. «Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих печальной своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям и, не касаясь земли, весь повергался в свои далеко отторгнутые от нее и возвеличенные образы. Он окурил упоительным куревом людские очи; он чудно польстил им, сокрыв печальное в жизни, показав им прекрасного человека. Все, рукоплеща, несется за ним и мчится вслед за торжественной его колесницей... Но не таков удел, и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равное душные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательным слез и единодушного восторга взволнованных им душ... Сурово его поприще, и горько он почувствует свое одиночество».

В соответствии с оформленными купчими крепостями Чичиков является владельцем четырехсот мертвых душ. Он размышляет о том, кем были эти крестьяне при жизни. Выйдя на улицу, встречает Манилова.

Вместе они идут совершать купчую (список Манилова изящно оформлен: по краешку рукой жены нарисована каемка). В канцелярии Чичиков дает чиновнику по имени Иван Антонович Кувшинное Рыло взятки для ускорения дела, но дача взятки происходит как бы незаметно: Иван Антонович накрывает «бумажку» книгой, и ассигнация исчезает. У начальника сидит Собакевич. Чичиков договаривается о совершении купчей в течение одного дня, объясняя спешку тем, что ему необходимо срочно уехать. Павел Иванович передает председателю письмо Плюшкина, в котором тот просит быть его поверенным в его деле, и председатель охотно соглашается. Приходят свидетели, документы оформляются, Чичиков платит в казну только половину пошлины («другую половину отнесли каким-то непонятным образом на счет другого просителя»). После удачного совершения дела все отправляются на обед к полицмейстеру (по слухам, полицмейстеру достаточно только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда, и ему обеспечен роскошный обед и обилие рыбных деликатесов). Во время обеда Собакевич один съедает огромного осетра. За столом подвыпившие и подобревшие гости просят Чичикова остаться подольше, решают его женить. Сам Чичиков навеселе, уверяет собравшихся, что покупает крестьян на вывод в Херсонскую губернию, где уже обзавелся имением, и сам верит во все, что говорит. Доставив пьяного хозяина домой, Петрушка и Селифан тоже отправляются гулять в трактир.

Лирические отступления. Лирические отступления - непосредственное выражение автором эпического произведения его мыслей и чувств. Такие отступления бывают именно только в эпических произведениях; в драматических авторская речь, как правило, вообще отсутствует, лирика же целиком представляет непосредственное выражение целостного авторского переживания.

Композиционная роль лирических отступлений очень многообразна. Отметим некоторые из распространенных случаев. При помощи лирических отступлений писатели усиливают нужное, с их точки зрения, восприятие и оценку читателями персонажей, их характеров и поведения.

Иногда лирическое отступление, посвященное какому-либо персонажу, сливается с думами и переживаниями другого персонажа, но тем не менее дается все же так, что читатель воспринимает его как непосредственное выражение авторских мыслей и чувств.

Иногда писатель прибегает к лирическим отступлениям для сообщения о характере и задачах своего произведения. Классическим примером такого вида лирических отступлений является знаменитое рассуждение Гоголя в «Мертвых душах» о двух типах писателей. Писателю было важно разъяснить читателям общественное значение и патриотический смысл своей сатиры, отвечавшей интересам демократических кругов России и казавшейся неприемлемой блюстителям самодержавно-крепостнического строя.

Вводные эпизоды. Вводными называются такие эпизоды, которые непосредственно не связаны с фабульной линией повествования. Это композиционное средство используется писателями или для расширения и углубления содержания произведения, или для указания на его идейный смысл. В рассказе Чехова «Крыжовник» повествуется о некоем Николае Ивановиче Чимше-Гималайском, который под влиянием господствовавших в помещичье-буржуазной России законов общественной жизни становится самодовольным собственником, ярым консерватором, эгоистом. Однако Чехов вставляет в свой рассказ о Чимше-Гималайском эпизоды, не имеющие прямого отношения к основному повествованию. В одном эпизоде рассказывается о скряге купце, не желавшем, чтобы после его смерти кто-либо смог воспользоваться принадлежавшим ему богатством. Купец, почувствовав приближение смерти, обратил все свое состояние в крупные банковские билеты, приказал подать себе тарелку с медом, разорвал эти билеты в клочки, смешал их с медом и съел. Другой эпизод посвящен барышнику, оставшемуся без ноги и беспокоившемуся не о своем увечье, а о двадцати рублях, спрятанных в сапоге с отрезанной ноги. Нетрудно понять значение этих эпизодов в рассказе «Крыжовник».

Также, как и лирические отступления, вводные эпизоды используются иногда и для разъяснения идеи, пафоса произведения. Мы уже говорили, что в лирическом отступлении о двух типах писателей Гоголь пояснял характер своей сатиры. Однако писатель чувствовал, что патриотическое значение его сатиры может быть недостаточно понято читателями. Стремясь внести ясность, в конце первого тома «Мертвых душ» писатель ввел эпизод с Кифой Мокиевичем и Мокием Кифовичем и прямо сказал о его сокровенном смысле, в данном случае прямо разъяснил смысл этого эпизода.

Художественное обрамление и художественное предварение. Для того чтобы смысл тех или иных изображаемых явлений и характеров стал особенно ясным, писатели иногда прибегают к художественному обрамлению, то есть к созданию картин и сцен, близких по своему существу изображаемым явлениям и характерам. Например, в повести «Хаджи-Мурат» Л.Н. Толстой создает более полное представление о судьбе героя повести введением сцены с репейником.

В некоторых произведениях художественное обрамление непосредственно подводит к главной сути изображаемого типа человека. Например, в чеховском «Человеке в футляре» описание жены старосты, Мавры, всего боящейся, окружившей себя какой-то отъединяющей ее от людей оболочкой, подготавливает постановку проблемы формирования «футлярных» характеров в тогдашней «казенной», как ее называл Чехов, России.

Подчас писатель предваряет для лучшего их понимания теми или иными близкими по внутреннему смыслу эпизодами изображение грядущих событий. Например, во второй части сна Татьяны поэт показывает убийство Онегиным Ленского, которое вскоре произойдет и в действительности.

Подобный прием мы находим и в других произведениях Пушкина (например, сон Гринева в «Капитанской дочке»).

Пейзаж. Во многих произведениях пейзаж выполняет важную идейно-композиционную роль. Речь, понятно, идет не о тех произведениях, где природа является непосредственным предметом изображения и в таком качестве и рассматривается во внутреннем соотнесении с идейно-нравственными и эстетическими воззрениями писателя. Здесь имеются в виду произведения, в которых пейзажи выполняют служебное назначение, участвуя, наряду с другими изобразительными средствами, в раскрытии идейного замысла писателя.

Конечно, не каждый пейзаж непосредственно участвует в раскрытии всего идейно-художественного целого. Он может быть соотнесен с отдельными эпизодами, явлениями, лицами и лишь в конечном счете способствовать созданию целого, вступая во взаимодействие со всеми другими элементами литературного произведения. В романе Достоевского «Бедные люди» Варенька вспоминает предсмертные минуты студента Покровского:

Он просил поднять занавес у окна и открыть ставни. Ему, верно, хотелось взглянуть в последний раз на день, на свет божий, на солнце... но начинающийся день был печальный и грустный, как угасающая бедная жизнь умирающего. Солнца не было. Облака застилали небо туманною пеленою; оно было такое дождливое, хмурое, грустное. Мелкий дождь дробил в стекла и омывал их струями холодной, грязной воды; было тускло и темно. В комнату чуть-чуть проходили лучи бледного дня и едва оспаривали дрожащий свет лампадки, затепленной перед образом.

Создается своеобразный психологический аккомпанемент к горестной истории именно этого действующего лица, но в то же время на этом пейзаже лежит и «печать целого», соотнося его с общим колоритом жизни бедных людей.

Интерьер. Большое идейно-композиционное значение имеет и непосредственно окружающая действующих лиц обстановка. И ее изображение, также как и картин природы, может соотноситься и с общим смыслом произведения, и с его отдельными сторонами.

Часто изображение обстановки имеет и более локальное значение: является ключом к отдельным показываемым писателями характерам.

Анализируя «Мертвые души» Гоголя, Белинский отмечал «глубокую, всеобъемлющую и гуманную субъективность» поэмы, субъективность, которая не допускает автора «с апатическим равнодушием быть чуждым миру, им рисуемому, но заставляет его проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вдыхать душу живу...».

Гоголь не случайно считал свое произведение поэмой. Тем самым писатель подчеркивал широту и эпичность повествования, значение в нем лирического начала. То же самое отмечал и критик К. Аксаков, увидевший в поэме «древний, гомеровский эпос». «Некоторым может показаться странным, что лица у Гоголя сменяются без особенной причины... Именно эпическое созерцание допускает это спокойное появление одного лица за другим без внешней связи, тогда как один мир объемлет их, связуя их глубоко и неразрывно единством внутренним», — писал критик.

Эпичность повествования, внутренний лиризм — все это явилось следствием творческих замыслов Гоголя. Известно, что писатель планировал создание большой поэмы, подобной «Божественной комедии» Данте. Первая часть (1 том) ее должна была соответствовать «Аду», вторая (2 том) — «Чистилищу», третья (3 том) — «Раю». Писатель думал о возможности духовного возрождения Чичикова, о появлении в поэме персонажей, воплотивших «несметное богатство русского духа» — «мужа, одаренного божескими доблестями», «чудной русской девицы». Все это придавало повествованию особый, глубинный лиризм.

Лирические отступления в поэме весьма разнообразны по своей тематике, пафосу и настроениям. Так, описывая путешествие Чичикова, писатель обращает наше внимание на множество деталей, как нельзя лучше характеризующих быт российской губернии. Например, гостиница, в которой остановился герой, была «известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов».

«Общая зала», куда отправляется Чичиков, хорошо известна всякому проезжающему: «те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма», «та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам», «те же картины во всю стену, писанные масляными красками».

Описывая губернаторскую вечеринку, Гоголь рассуждает о двух типах чиновников: «толстых» и «тоненьких». «Тоненькие» в авторском представлении — щеголи и франты, увивающиеся возле дам. Они нередко склонны к мотовству: «у тоненького за три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард». Толстые же порой не слишком привлекательны, но зато «основательны и практичны»: они никогда «не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко...». Толстые чиновники — «истинные столпы общества»: «послуживши богу и государю», они оставляют службу и делаются славными русскими барами, помещиками. В описании этом очевидна авторская сатира: Гоголь прекрасно представляет, какова была эта «чиновничья служба», принесшая человеку «всеобщее уважение».

Часто автор сопровождает повествование общими ироническими замечаниями. Например, рассказывая о Петрушке и Селифане, Гоголь замечает, что ему неудобно занимать читателя людьми низкого класса. И далее: «Таков уж русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений».

В лирических отступлениях Гоголь рассуждает и о литературе, о писательском труде, о различных художественных стилях. В этих рассуждениях тоже присутствует авторская ирония, угадывается скрытая полемика писателя-реалиста с романтизмом.

Так, изображая характер Манилова, Гоголь иронически замечает, что гораздо легче изображать характеры большого размера, щедро бросая краски на полотно: «черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ — и портрет готов...». Но гораздо труднее описывать не романтических героев, а обычных людей, «которые с вида очень похожи между собою, а между тем, как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей».

В другом месте Гоголь рассуждает о двух типах писателей, имея в виду писателя-романтика и писателя-реалиста, сатирика. «Завиден прекрасный удел» первого, предпочитающего описывать характеры возвышенные, являющие «высокое достоинство человека». Но не такова судьба второго, «дерзнувшего вызвать наружу всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога». «Сурово его поприще», и не избежать ему современного суда, считающего произведения его «оскорблением человечества». Несомненно, что Гоголь говорит здесь и о собственной судьбе.

Сатирически описывает Гоголь жизненный уклад русских помещиков. Так, рассказывая о времяпрепровождении Манилова и его супруги, Гоголь как бы мимоходом замечает: «Конечно, можно бы заметить, что в доме есть много других занятий, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов... Зачем, например, глупо и без толку готовится на кухне? зачем довольно пусто в кладовой? зачем воровка ключница? ...Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо».

В главе, посвященной Коробочке, писатель рассуждает о «необыкновенном умении» русского человека общаться с окружающими. И здесь звучит откровенная авторская ирония. Отметив достаточно бесцеремонное обращение Чичикова с Коробочкой, Гоголь замечает, что русский человек перегнал иностранца в умении общаться: «пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения». Причем характер этого общения зависит от размеров состояния собеседника: «у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста...».

В главе о Ноздреве Гоголь касается той же темы «русского общения», однако в другом, более позитивном, аспекте ее. Здесь писатель отмечает своеобразие нрава русского человека, его добродушие, отходчивость, незлобивость.

Характер Ноздрева вполне узнаваем — это «разбитной малый», лихач, кутила, игрок и дебошир. Он имеет обыкновение плутовать во время игры в карты, за что его неоднократно поколачивают. «И что всего страннее, — замечает Гоголь, — что может только на одной Руси случиться, он чрез несколько времени уже встречался опять с теми приятелями, которые его тузили, и встречался, как ни в чем не бывало, и он, как говорится, ничего, и они ничего».

В авторских отступлениях писатель рассуждает и о российском дворянском сословии, показывает, насколько далеки эти люди от всего русского, национального: от них «не услышишь ни одного порядочного русского слова», зато французскими, немецкими, английскими «наделят в таком количестве, что и не захочешь». Высшее общество поклоняется всему иностранному, забыв свои исконные традиции, обычаи. Интерес этих людей к национальной культуре ограничивается постройкой на даче «избы в русском вкусе». В этом лирическом отступлении очевидна авторская сатира. Гоголь здесь призывает соотечественников быть патриотами своей страны, любить и уважать родной язык, обычаи и традиции.

Но основная тема лирических отступлений в поэме — это тема России и русского народа. Здесь голос автора становится взволнованным, тон — патетическим, ирония и сатира отступают на задний план.

В пятой главе Гоголь прославляет «живой и бойкий русский ум», необыкновенную талантливость народа, «метко сказанное русское слово». Чичиков, расспрашивая встреченного им мужика о Плюшкине, получает исчерпывающий ответ: «...заплатанной, заплатанной! — воскликнул мужик. Было им прибавлено и существительное к слову «заплатанной», очень удачное, но неупотребительное в светском разговоре...». «Выражается сильно российский народ! — восклицает Гоголь, — и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою й на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света».

Очень важен в лирических отступлениях образ дороги, проходящий через все произведение. Тема дороги появляется уже во второй главе, в описании поездки Чичикова в имение Манилова: «Едва только ушел назад город, как уже пошли писать по нашему обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор». В данном случае картина эта — фон, на котором происходит действие. Это типичный российский пейзаж.

В пятой главе дорога напоминает писателю о радостях и горестях человеческой жизни: «Везде, поперек каким бы ни было печалям, из которых плетется жизнь наша, весело промчится блистающая радость, как иногда блестящий экипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки...»

В главе о Плюшкине Гоголь рассуждает о восприимчивости людей различного возраста к жизненным впечатлениям. Писатель здесь описывает свои детские и юношеские чувства, связанные с дорогой, с путешествием, когда все окружающее вызывало в нем живой интерес и любопытство. А затем Гоголь сравнивает впечатления эти со своим теперешним равнодушием, охлаждением к явлениям жизни. Авторское размышление завершается здесь грустным восклицанием: «О моя юность! о моя свежесть!»

Это размышление автора незаметно переходит в мысль о том, как с возрастом может измениться характер человека, его внутренний облик. Гоголь говорит о том, как может измениться человек в старости, до какой «ничтожности, мелочности, гадости» может он дойти.

Оба авторских отступления здесь перекликаются с образом Плюшкина, с историей его жизни. И поэтому заканчивается гоголевская мысль искренним, взволнованным призывом к читателям сохранить в себе то лучшее, что свойственно юности: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно!»

Заканчивается первый том «Мертвых душ» описанием стремительно летящей вперед тройки, которое является настоящим апофеозом России и русского характера: «И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «Черт побери все!» — его ли душе не любить ее? ...Эх, тройка! птица-тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета... Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, по-стораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Таким образом, лирические отступления в поэме разнообразны. Это и сатирические зарисовки Гоголя, и картины российского быта, и рассуждения писателя о литературе, и иронические наблюдения над психологией русского человека, особенностями русской жизни, и патетические мысли о будущем страны, о талантливости русского народа, о широте русской души.

Образ автора в поэме Н.В. Гоголя «Мёртвые души»

Поскольку жанр поэмы предполагает равноправие лирического и эпического начал, без авторского слова обойтись в этом произведении невозможно. Лирическое начало в поэме «Мёртвые души» реализуется именно в авторских отступлениях.

Не являясь героем поэмы, автор «Мёртвых душ» выступает в ней как лирический герой. Представление о лирическом герое читатель получает, анализируя литературные взгляды и размышления Гоголя об избранности писателя, о двух типах писателей, о двух типах портретов, о языке художественного произведения, о выборе главного героя.

Автор делится с читателем своими творческими замыслами: «И вот таким образом составился в голове нашего героя сей странный сюжет, за который, не знаю, будут ли благодарны ему читатели, а уж как благодарен автор, так и выразить трудно. Ибо, что ни говори, не приди в голову Чичикову эта мысль, не явилась бы на свет сия поэма». Автор беседует с читателем о своём положительном идеале, говорит о своём отношении к Чичикову Тема № 61. Образ автора в поэме Н.В. Гоголя «Мёртвые души»: Готовимся к сочинению / Литература. - №7. - 2001..

Автор постоянно общается с читателем, причём в отношении к читателю частенько сквозит ирония, скрытая под стремлением угодить. Вот как Гоголь обращается к дамам-читательницам: «Дамам он [Чичиков] не понравится, это можно сказать утвердительно, ибо дамы требуют, чтобы герой был решительное совершенство…» Автор поэмы пытается предугадать отношение читателя к главному герою, представить возможную реакцию читателя.

Автор выступает в своём лиро-эпическом произведении и как рассказчик. Некоторые его высказывания связывают отдельные эпизоды поэмы, играют важную композиционную роль: «…Мне пора возвратиться к нашим героям, которые стояли уже несколько минут перед дверями гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперёд». Другие высказывания автора связывают отдельные эпизоды или лирические отступления с основным повествованием.

Соотношение лирического и эпического начал в поэме является средством выражения авторской позиции.

Обобщающие отступления, связанные с эпической частью, раскрывают отношение автора к героям. Авторская позиция выражается и через восприятие Чичикова. Иногда сложно отделить мысли Чичикова от лирических отступлений.

К гоголевскому «пафосу субъективности» Белинский относился двойственно. Многие лирические отступления он оценил высоко. Скажем, о грустной доле реалиста, вызывающего своими произведениями о тяжелом положении страны ненависть светской «черни». Или -- отступления, реплики, замечания (типа: «Эх, русский народец! Не любит умирать своею смертью!») в защиту народа. Такого рода авторские размышления критик назвал «гуманной субъективностью». Одновременно он справедливо сомневался в возможности (заявленной уже в I томе поэмы) найти реальные прототипы «мужа, одаренного божественными доблестями», и столь же идеальной «девицы»: «обещано так много, что негде и взять того, чем выполнить обещание».

Нельзя не согласиться с таким суждением. Тем не менее, нельзя не учитывать и логику творческих исканий писателя. После написания I тома он почувствовал необходимость выразить свои идеалы во всей их полноте. Авторские переживания при виде общественных пороков требовали уравновешенного изображения гармонических отношений. С этой целью и создается II том поэмы Русская литература. Советская литература. Справочные материалы. -- М.: Мысль, 1989. С. 63-65..

Все в поэме было новым и необычным. Читателя поражали многогранность образного материала, богатство юмористических и сатирических обличений: пространные описания трактира или помещичьего дома, портреты, пейзажи, жанровые картинки и мастерство детали; плавный эпический рассказ и сверкающий блеск остроумия; динамическое повествование о похождениях и портреты-шутки и портреты-маски. Читателя поражало самое название произведения и его жанровое определение (поэма); суровая правда картин и образов, напряженность выражения патриотического чувства автора и характер юмора.

Ряд мест в поэме, особенно начало седьмой главы, представляет собой изложение литературных взглядов автора, его общественной позиции. В лирическом вступлении к седьмой главе Гоголь говорит о двух типах писателей, о разных принципах понимания и воспроизведения ими жизни, о различном отношении публики к этим писателям и их художественным созданиям.

Не без иронии пишет он о писателях-романтиках, никогда не изменяющих «возвышенного строя своей лиры, не спускающихся с вершин на землю к бедным, ничтожным своим собратьям», целиком находящихся во власти «возвышенных образов, отторгнутых от земли». Скрывая от людей печальное и безрадостное, они идеализируют жизнь и человека. Однако автор «Мертвых душ» выступает не против романтики вообще (работая над поэмой, он создавал и окончательную редакцию повести «Тарас Бульба», в которой с огромной силой прозвучало романтическое, героическое начало), а против неоправданных романтических преувеличений, против поверхностного изображения жизни, против писателей, которые вместо убеждающих своей истинностью характеров рисуют уже изживший себя и надоевший всем портрет с такими штампованными атрибутами, как «черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый как огонь плащ» (Белинский В . Г . Полн. собр. соч. в 13-ти т. М., 1956, т. VI, с. 23).

Им Гоголь противопоставил писателя, озирающего «всю громадно-несущуюся жизнь сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы» и дерзнувшего показать все, что «ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, — всю страшную потрясающую типу мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца выставить их выпукло и ярко на всенародные очи!» (Белинский В . Г . Полн. собр. соч. в 13-ти т. М., 1956, т. VI, с. 134).

Гоголь отстаивает право писателя не гнушаться никаким характером, создавать характеры, основанные на наблюдениях таких людей, «которых много на свете, с вида очень похожих между собою», по решительно па первый взгляд ничем не примечательных, а потому и «страшно трудных для портретов». Для того чтобы из многочисленных наблюдений выявить характерные, «тонкие, почти невидимые черты» этих людей, необходимо «сильно напрягать внимание, углублять уже и без того изощренный в науке выпытывания взгляд».

Он убежден, что у истинного таланта все может быть прекрасным, если предмет изображения берется «не безучастно, не бесчувственно», а пропускается сквозь душу писателя, сквозь его мысль, его горячие убеждения, «глубокие верования», если отчетливо проявлено его личное, заинтересованное отношение к жизни. «Для творца нет низкого предмета в природе, — писал Гоголь. — В ничтожном он так же велик, как и в великом, в презренном у него уже нет презренного». Иными словами, писатель должен быть одушевлен идеей, ради которой берется им конкретный жизненный материал. Идея одухотворяет произведение, возводит пошлость и мерзость жизни «в перл художественного создания». Такой идеей была для Гоголя идея отрицания зла во имя утверждения добра.

Искусство, по мнению писателя, должно не усыплять, не утешать иллюзией благополучия, а ставить большие, острые вопросы, тревожить ум и сердце, вносить в сознание людей беспокойство, тревогу, разрушать самоуспокоенность, самодовольство, клеймить пошлость и зло, казнить их смехом. Но борясь со злом, художник обязан щадить человека, обесчеловеченного этим злом.

Гоголь звал писателей, говоря словами Некрасова, «проповедовать любовь враждебным словом отрицанья». Проповедь такого рода и составляет пафос его поэмы, что нашло непосредственное отражение и в своеобразии ее стиля. Так, комическое одушевление, с каким Гоголь повествует о господине средней руки, въезжающем в город, о двух мужиках, рассуждающих о колесе, о франте в узких и коротких канифасовых панталонах, о вертлявом трактирном слуге, вызывает невольное чувство смеха. Манилов, Ноздрев, Коробочка, губернатор, дамы города N также полны огромного внутреннего комизма. Много комического в их поведении, в разговорах, в отношениях с Чичиковым. А сколько комизма в слащаво чувствительных беседах Манилова с женой, в покупках Ноздрева! Неудивительно, что при первом чтении «Мертвых душ» прежде всего воспринимается именно эта внешняя юмористическая сторона. Но юмор Гоголя — проявление не только внешнего комизма, он направлен на воспроизведение глубинных явлений, отчего образы поэмы не столько смешны, сколько мрачны и даже трагичны (Плюшкин). По мере дальнейшего и внимательного знакомства с произведением читатель все больше и больше раздумывает о жизни, широко развертывающейся перед его умственным взором. На передний план начинает выходить глубокое подспудное ее содержание, а оно говорит о трагическом в жизни крепостнической России, о жестоком, несправедливом и бессмысленном помещичьем господстве, о засилии лицемерия, невежества, дикости и стяжательства. Со всей силой проступает в поэме горечь сатирического. Книга оставляет не смешное, а во многом страшное впечатление.

Смешное и грустное, комическое и трагическое, низкое и высокое органически сливаются в «Мертвых душах», и смешное, выражающееся печальным и, наконец, трагическим, служит выражением глубокой скорби писателя об основном, о главном для него: о духовной гибели человека. Это нашло прямое выражение в взволнованном лирическом обращении, завершающем главу о Плюшкине. В принципе оно обращено ко всем людям, непосредственно к каждому русскому человеку.

Выявление противоречий, контрастов действительности в крупном и в мелочах, их переплетений, взаимопроникновений, борьбы является пафосом не только «Мертвых душ», но всего творчества Гоголя, поэтического склада его мышления. Когда в последней главе первого тома Гоголь пишет о дороге, по которой стремительно мчится все дальше и дальше тройка, перед взором читателя развертываются картины, полные контраста, пронизанные скорбью автора и одновременно верой его в будущее Родины. «Русь! что пророчит сей необъятный простор? -восклицает Гоголь. — Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца?». И вдруг здесь же:

«—Держи, держи, дурак! — кричал Чичиков».

Огромная, впечатляющая сила, с какой действует этот контраст, заключена в глубоком, трагическом столкновении Руси народной в ее настоящем неведомой, но угадываемой, прозреваемой Гоголем Руси будущего, воплощения высокого и прекрасного, и другой — самодержавной, деспотической, «казенной» Руси его времени, с окриком фельдъегеря, утверждающего власть кнута и палаша, Руси — крепостнической, с грубыми и жестокими помещиками, «небокоптителями», «тюрюками», байбаками разного масштаба, залежавшимися в халатах по несколько лет, с губернаторами и столичными чиновниками, обывателями и т. д., где господствует низкое и смешное и в которой так тесно и душно живому человеку.

В книге Гоголя постоянно противостоят мечта и действительность, и нередко действительность казенной, полицейской России выглядит страшным призраком, которому неизбежно предстоит исчезнуть. Мечты об иной, более совершенной действительности и одухотворяют сатиру Гоголя. В ней нерасторжимо слиты пафос отрицания и созерцание идеального. Но сатира Гоголя имеет и непреходящее значение. Перед читателем встают не просто образы русских помещиков—«существователей», приобретателей, российского чиновного бюрократического мира. Все они являют собою и воплощение обыденщины, обывательщины, своекорыстия, хамства, духовного оскуднения и застоя, нравственной глухоты, грозящих человеку независимо от времени и общественного положения. Поэма Гоголя побуждает читателя со всей строгостью проверить, не отстранился ли и он в своей жизни от лучшего, заключенного в себе, и объявить борьбу всему, что унижает и оскорбляет человека.