Главная
Психосоматика
Писатель нагибин биография. Писатель Юрий Нагибин: биография, личная жизнь, известные произведения

Писатель нагибин биография. Писатель Юрий Нагибин: биография, личная жизнь, известные произведения

08.04.2019

Юрий Маркович Нагибин (3 апреля 1920, Москва - 17 июня 1994, Москва) - русский писатель-прозаик, журналист и сценарист.

Биография

Настоящий отец Нагибина - Кирилл Александрович Нагибин - погиб в 1920 году. Он был дворянином, и его расстреляли как участника белогвардейского восстания в Курской губернии (по словам самого писателя, был расстрелян на реке Красивая Меча в 1920 году «за сочувствие мужикам»). Кирилл Александрович оставил беременную жену Ксению Алексеевну своему другу адвокату Марку Яковлевичу Левенталю, который усыновил Юрия. Лишь в зрелые годы Юрию Марковичу рассказали, кто его настоящий отец.

Мать Юрия Нагибина дала ему отчество Маркович, чтобы никто не узнал о его дворянском происхождении. Это позволило Юрию с отличием окончить школу и беспрепятственно поступить на сценарный факультет ВГИКа. О Ксении Алексеевне, матери Нагибина рассказывает в своих воспоминаниях «Четыре друга на фоне столетия», записанных писателем и журналистом Игорем Оболенским, близкий друг Юрия Марковича - Вера Прохорова:

Я хорошо знала его мать. Ксения Алексеевна красавица была невероятная - тонкие черты лица, золотые волосы. Она была жёстким человеком, довольно острым на язык. Юрку обожала. Хотя когда я спросила её, хотела ли она ребенка, Ксения Алексеевна ответила: «Вы с ума сошли, Вера, я со всех шкафов прыгала, чтобы случился выкидыш. Но сын все равно родился. Лишь когда мне его принесли покормить, я почувствовала к нему нежность».

Вот что пишет Ю. М. Нагибин о своем происхождении в дневнике: «Моё анкетное существование весьма резко отличается от подлинного. Один из двух виновников моего появления на свет так основательно растворился среди всевозможных мифических отчимов, что можно подумать, будто я возник только из яйцеклетки. Но вытравить отца мне удалось лишь из анкетного бытия. В другом, в плоти и крови, существовании моем он непрестанно напоминает о себе».

Впрочем, и отчима Нагибина - Марка Левенталя, который работал в Москве адвокатом, - в 1927 году сослали в Республику Коми (там он и умер в 1952). Нагибин ездил к отчиму втайне от своих знакомых и друзей. Вот что он пишет в своем дневнике по этому поводу в 1952 году: «Я должен быть ему (Марку Левенталю) благодарен больше, чем любой другой сын - своему отцу, кормившему, поившему, одевавшему его. Я его кормил, поил, одевал. В этом отношении мое чувство совершенно свободно. Но благодаря ему я узнал столько боли всех оттенков и родов, сколько мне не причинили все остальные люди, вместе взятые. Это единственная основа моего душевного опыта. Всё остальное во мне - дрянь, мелочь».

В 1928 году мать Нагибина вышла замуж за писателя Якова Рыкачёва, который поощрял первые литературные опыты Юрия.

В 1938 Юрий поступил в Первый московский медицинский институт, но вскоре перевёлся во ВГИК, который не окончил из-за войны. В 1940 году опубликовал первый рассказ. Его дебют поддержали Ю. Олеша и В. Катаев. В 1940 принят в Союз писателей.

С января 1942 года инструктор 7-го отдела Политуправления Волховского фронта, с июля 1942 года старший инструктор 7-го отделения политотдела 60-й армии Воронежского фронта. После тяжёлой контузии в бою работал до конца войны специальным военным корреспондентом газеты «Труд». В 1943 году вышел первый сборник рассказов.

Работал в малой форме (рассказы, изредка повести), писал киносценарии, по которым снято более 40 фильмов. Член редколлегии журналов «Знамя» (1955-1965), «Наш современник» (1966-1981). Член правления СП РСФСР с 1975 года, правления СП СССР с 1981 года. Заслуженный работник культуры ПНР.

В 1966 году поставил свою подпись под письмом в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля. В 1993 году подписал «Письмо сорока двух».

Личная жизнь

Юрий Нагибин был женат шесть раз. Первой его женой была Мария Асмус (с 1940 по 1942 год). Вторично писатель женился на Валентине, дочери И. А. Лихачёва, директора автозавода им. Сталина, этот брак продолжался с 1943 по 1948. Третьей женой стала Елена Черноусова, четвёртой - артистка эстрады Ада Паратова. В пятый раз женился на Белле Ахмадулиной. Последней женой писателя была ленинградская переводчица Алла Григорьевна, с которой он жил с 1968 года до конца своей жизни.

Юрий Маркович НАГИБИН
(1920-1994)
Русский писатель и сценарист.
Родился 3 апреля 1920 в Москве. Еще накануне его появления на свет отец, Кирилл Александрович, был расстрелян как участник белогвардейского восстания в Курской губернии. Он успел «завещать» беременную жену Ксению Алексеевну другу Марку Левенталю, который усыновил Юрия. Лишь в зрелые годы тот узнал, кто его настоящий отец. Марк Левенталь вскоре был тоже репрессирован (сослан). Вторым отчимом стал Яков Рыкачев, оказавшийся первым литературным учителем, сумевшим пробудить вкус к словесному творчеству.
В 1938 Нагибин окончил школу с отличием и поступил в Московский медицинский институт. Интереса к врачебному делу у него не возникает, и он переходит учиться на сценарный факультет ВГИКа. Окончить институт не удалось. В начале войны институт эвакуировали в Алма-Ату, а Нагибин был призван в армию и осенью 1941 отправлен на Волховский фронт в отдел политуправления. Незадолго до войны успел опубликовать в журнале свои первые рассказы Двойная ошибка («Огонек», 1940, № 11) и Кнут («Московский альманах», 1941, № 2).
В 1942 Нагибин – в должности «инструктора-литератора» на Воронежском фронте. В том же году вступил в Союз писателей СССР. В его фронтовые обязанности входит разбор вражеских документов, выпуск пропагандистских листовок, ведение радиопередач. На фронте был дважды контужен, по выздоровлению комиссован по состоянию здоровья. Работал военным корреспондентом газеты «Труд». Фронтовой опыт воплощен в рассказах, собранных в сборники Человек с фронта (1943), Большое сердце, Две силы (оба – 1944), Зерно жизни (1948).
В конце 1940-х – начале 1950-х подружился с Андреем Платоновым (1899–1951). В результате, как он позже вспоминал вАвтобиографии, «целый период моей литературной учебы состоял в том, что отчим вытравлял Платонова из моих фраз».
Авторская известность приходит к Нагибину в начале 1950-х. Рассказы Трубка (1952), Зимний дуб и Комаров (1953), Четунов (1954), Ночной гость (1955) оказались «добро замеченными читателями». Рассказы Хазарский орнамент и Свет в окне, опубликованные в рожденном «оттепелью» альманахе «Литературная Москва» (1956, № 2), вызвали гневный окрик в партийной печати (наряду с Рычагами Александра Яшина). Однако буквально год спустя в «Библиотечке „Огонька"» появились рассказы, препарированные по законам соцреализма, и Нагибина «реабилитировали». Как отмечает Юрий Кувалдин, «ему постоянно приходилось балансировать на грани диссидентства и правоверности».
Большинство рассказов Нагибина, объединенные общей темой, «сквозными» героями и образом повествующего, складываются в циклы – военный, «охотничий», историко-биографический, цикл путевых рассказов. Долгие годы автор рассматривался преимущественно как новеллист, стремящийся «сказать в малом о большом».
Для военных рассказов характерен поиск собственной индивидуальной авторской манеры. Среди лучших из них, включенных писателем в свое последнее, оплаченное им самим 11-томное собрание сочинений, – На Хортице, Связист Васильев (под названием Линия впервые был напечатан в газете «Красная Звезда» в 1942), Переводчик (1945), Ваганов (1946). Военный материал был также использован в повестях Путь на передний край (1957), Павлик (1959), Далеко от войны (1964). Раскрытие военных будней и героизма простого солдата становится все более психологически углубленным и драматичным, появляется тонкость и рельефность в контурах характеров. Особенно выделяется среди произведений этой тематики повесть Павлик, герой которой преодолевает в себе страх смерти с помощью разума.
За десятилетие с 1954 по 1964 сложился «Охотничий» цикл боле чем из 20 рассказов. Своим рождением они обязаны пейзажам Мещеры и окрестностей Плещеева озера. В них заметно влияние классической литературной традиции, восходящей к тургеневским Запискам охотника. Повествование здесь ведется от первого лица: Ночной гость, Погоня (1962), Мещерская сторона, Молодожен (1964). Нагибин здесь – тонкий художник природного мира и испытатель человеческих характеров в природной среде. При этом во взаимоотношениях человека и природы рассматривается как социально-нравственная, так и экологическая стороны.
«Охотничьи» рассказы подготовили почву для деревенской темы. В дело пошли материалы и наблюдения послевоенных журналистских лет, когда писались очерки о колхозной жизни для «Правды», «Труда», «Социалистического земледелия», «Смены». В итоге родилась повесть Страницы жизни Трубникова (1962), ставшая исторически самым «звездным» часом Нагибина. Именно эта повесть послужила сценарной основой для поставленного режиссером Алексеем Салтыковым фильма Председатель (1964). Этот фильм стал событием, вызвавшим прорыв в общественном сознании тех лет. За столкновениями Егора Трубникова, образ которого ярко воплощен впервые столь масштабно раскрывшимся актерским мастерством Михаила Ульянова, и Семена Силуянова, людей страстных и одержимых своими идеями, зрители прочитывали столкновение противоположных жизненных принципов, двух систем взглядов – общественной и индивидуалистической.
Творчество Нагибина органично вписывалось в набиравшие в 1950–1960-е силу тенденции «деревенской» прозы. Однако сам писатель попытался сразу же повторить кинематографический успех, предложив проект нового фильма Директор. В заявке автор прямо сообщал, что в свое время волею судьбы он вошел в семью одного из основоположников отечественного автомобилестроения, бывшего революционного матроса и чекиста, партийного выдвиженца Ивана Лихачева, женившись на его дочери. Сюжетной основой, таким образом, стала насыщенная биография тестя (бурный роман с женой которого, то есть с собственной тещей, будет откровенно описан позже).
Драматизм процесса съемок не был оправдан художественным результатом. Во время работы над первым варианта фильма Директор погиб известный актер Евгений Урбанский. Отснятый после большого перерыва второй вариант фильма запомнился разве что тем, что дал путевку в творческую жизнь актеру Николаю Губенко. Однако Нагибин продолжал писать доходные в то время сценарии. По его сценарной обработке повести Владимира Арсеньева, в частности, японский режиссер Акира Куросава снял фильм Дерсу Узала, отмеченный «Оскаром» (к огорчению сценариста, только за режиссуру). Всего в его сценарном активе более 30 фильмов – Бабье царство, Девочка и эхо, Самый медленный поезд, Чайковский, Красная палатка (где пришлось в последний момент оперативно вводить «лирическую» линию для Клаудио Кардинале, бывшей в то время близкой подругой итальянского спонсора фильма), Загадка Кальмана, знаменитая трилогия о гардемаринах и др.
Писатель Нагибин не ограничился «деревенской» и «производственной» темами. Появляются вполне «городские» автобиографические циклы, составившие книги Чистые пруды (1962), Книгу детства (1968–1975) и Переулки моего детства (1971). Он обращается здесь к истокам формирования духовного облика своего лирического героя Сережи Ракитина и его поколения. Не только фоном, но и своеобразным «героем» цикла становится образ самой Москвы с ее городским бытом и нравами. Тема Москвы развивалась в многочисленных последующих публицистических статьях, собранных в книге Москва… как много в этом звуке (1987). Успех же книг Нагибина в целом в эти годы объясняется волнующей лирической исповедальностью, естественной искренностью интонаций, легкостью и ясностью слога, богатой метафоричностью, оригинальной ритмической структурой повествования с обязательным финальным аккордом, в котором давалась морально-этическая оценка рассказанной истории.
В 1970-е его привлекает тема творчества как такового на современном и историко-культурном материале в цикле Вечные спутники (1972–1979). «Героями» таких художественных «микроэпопей» стали протопоп Аввакум, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Чайковский, Рахманинов, И.Анненский и другие великие личности. Особой оригинальностью эти произведения не отличаются. Как признавался сам писатель, полное знание материала не приближало, а отталкивало его от намеченной задачи. Творческий полет возникал лишь когда память отряхивала груз сковывающих воображение фактов. Для воссоздания «духовного пейзажа» требовалась прежде всего опора на «первовидения», «память зрения и чувства». Отсюда обвинения в субъективизме и авторском произволе.
Среди устойчивых тем Нагибина, по разному варьировавшихся на протяжении всего его творческого пути, – яркая и разнообразная любовь, а также драматизм несостоявшегося или упущенного счастья. Писал ли он реалистическую вещь или сказку, но в отношениях мужчины и женщины у Нагибина сложилась устойчивая расстановка характеров: он всегда раним и беззащитен, до самоубийства включительно, она всегда сильнее и устойчивей в этом мире. Светлую, с легкими ностальгическими мотивами прозу Нагибина в начале 1980-х сменила трагическая напряженность, большая злободневность и острота, склонность к социально-философским отступлениям. Неожиданностью стали его сатира с фарсом и пародией, а также эротика. Рассказы синего лягушонка – это исповедь «лягушки с человеческой памятью и тоской», которая осталась у него от былой человеческой жизни (тогда как любимая превратилась в постчеловеческом бытии в грациозную косулю). Критика осудила новую прозу писателя за «отсутствие нравственной определенности». Вадим Кардин обнаружил у него «беспомощность перед иронически посмеивающимся словом, которое вырвалось из-под его власти».
В последние годы жизни «синий лягушонок» не то чтобы в очередной раз сменил шкуру, но полностью вывернул себя наизнанку. Он с демонстративным, не свободным от шутовского самолюбования самообнажением показал самые «потаенные» страницы своей биографии. Он воссоздал историю жизни отца и своего отношения к нему – Встань и иди (1987), вспомнил первую любовь – Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя (1994), описал роман с тещей – Моя золотая теща (1994), оставил крайне пессимистическую повесть-завещание Тьма в конце туннеля. Посмертно опубликованный Дневник (1995) полон крайней откровенностью и однозначно нелицеприятными оценками своего окружения.
Умер Ю.Нагибин в Москве 17 июня 1994.
Именно последние произведения продолжают вызывать интерес у современного читателя, а критики порой продолжают ломать копья вокруг Нагибина. В «нагибиноборчестве» замечены Виктор Топоров и Александр Солженицын, тогда как Юрий Кувалдин пытается осуществить своеобразную приватизацию на право объективных оценок его творчества.
Сочинения: Сочинения: В 11-ти томах /Сост. Ю.Нагибин. М., 1989–1993; Тьма в конце туннеля. Моя золотая теща. М., 1994; Нагибин Ю.М. Дневник. М., 1995.
Александр Люсый
(Из энциклопедии "Кругосвет")

). Кирилл Александрович оставил беременную жену Ксению Алексеевну своему другу адвокату Марку Яковлевичу Левенталю, который усыновил Юрия. Лишь в зрелые годы Юрию Марковичу рассказали, кто его настоящий отец. Мать Юрия Нагибина дала ему отчество Маркович, чтобы никто не узнал о его дворянском происхождении. Это позволило Юрию с отличием окончить школу и беспрепятственно поступить на сценарный факультет ВГИКа .

О Ксении Алексеевне, матери Нагибина рассказывает в своих воспоминаниях «Четыре друга на фоне столетия», записанных писателем и журналистом Игорем Оболенским , близкий друг Юрия Марковича - Вера Прохорова:

Я хорошо знала его мать. Ксения Алексеевна красавица была невероятная - тонкие черты лица, золотые волосы. Она была жестким человеком, довольно острым на язык. Юрку обожала. Хотя когда я спросила её, хотела ли она ребенка, Ксения Алексеевна ответила: «Вы с ума сошли, Вера, я со всех шкафов прыгала, чтобы случился выкидыш. Но сын все равно родился. Лишь когда мне его принесли покормить, я почувствовала к нему нежность».

Вот что пишет Ю. М. Нагибин о своем происхождении в дневнике: «Мое анкетное существование весьма резко отличается от подлинного. Один из двух виновников моего появления на свет так основательно растворился среди всевозможных мифических отчимов, что можно подумать, будто я возник только из яйцеклетки. Но вытравить отца мне удалось лишь из анкетного бытия. В другом, в плоти и крови, существовании моем он непрестанно напоминает о себе».

Впрочем, и отчима Нагибина - Марка Левенталя, который работал в Москве адвокатом, в 1927 году сослали в республику Коми (там он и умер в 1952). Нагибин ездил к отчиму втайне от своих знакомых и друзей. Вот что он пишет в своем дневнике по этому поводу в 1952 году: «Я должен быть ему (Марку Левенталю) благодарен больше, чем любой другой сын - своему отцу, кормившему, поившему, одевавшему его. Я его кормил, поил, одевал. В этом отношении мое чувство совершенно свободно. Но благодаря ему я узнал столько боли всех оттенков и родов, сколько мне не причинили все остальные люди, вместе взятые. Это единственная основа моего душевного опыта. Всё остальное во мне - дрянь, мелочь».

В 1928 году мать Нагибина вышла замуж за писателя Якова Рыкачёва , который поощрял первые литературные опыты Юрия.

С января 1942 года инструктор 7-го отдела Политуправления Волховского фронта , с июля 1942 года старший инструктор 7-го отделения политотдела 60-й армии Воронежского фронта . После тяжёлой контузии в бою работал до конца войны специальным военным корреспондентом газеты «Труд ». В 1943 году вышел первый сборник рассказов.

Работал в малой форме (рассказы, изредка повести), писал киносценарии, по которым снято более 40 фильмов. Член редколлегии журналов «Знамя » (1955-1965), «Наш современник » (1966-1981). Член правления СП РСФСР с 1975 года, правления СП СССР с 1981 года. Заслуженный работник культуры ПНР.

В 1966 году поставил свою подпись под письмом в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля . В 1993 году подписал «Письмо сорока двух ».

Личная жизнь

Юрий Нагибин был женат шесть раз. Первой его женой была Мария Асмус (с 1940 по 1942 год). Вторично писатель женился на Валентине, дочери И. А. Лихачёва, директора автозавода им. Сталина , этот брак продолжался с 1943 по 1948. Третьей женой стала Елена Черноусова, четвёртой - артистка эстрады Ада Паратова. В пятый раз женился на Белле Ахмадулиной . Последней женой писателя была ленинградская переводчица Алла Григорьевна, с которой он жил с 1968 года до конца своей жизни.

Все браки Нагибина были бездетными.

Творчество

Нагибин часто переживал о том, что ему приходится писать не то, что он думает на самом деле. Но писатель оправдывает себя тем, что «я мог зарабатывать только пером. И на мне было ещё три человека. Берут - хорошо, дают деньги. Я приезжаю домой - там радовались».

Временами Юрию Марковичу приходилось выдумывать статьи и выдавать их за реальную жизнь для того, чтобы хоть как-то выжить: «один раз продержался на том, что писал месяц для газеты о Сталинском избирательном округе. (Это было в 1950 году). А там у меня какие-то цыгане табором приходят голосовать за Сталина с песнями-плясками, а их не пускают. Они кричат, что хотят отдать свои голоса за любимого вождя… Грузинский лётчик-инвалид, сбитый в бою, приползает на обрубках… Редактор спрашивает: „Скажите, что-нибудь из этого всё-таки было?“. Я говорю: „Как вы считаете, могло быть?“. Он: „Но мы же могли сесть!“. Но не только не сели, а ещё и премиальные получили!»

Нагибин делит литературу на халтуру и искусство. Причем, халтуру в своём опубликованном «Дневнике» сравнивает с водкой: «Халтура заменила для меня водку. Она почти столь же успешно хотя и с большим вредом позволяет отделаться от себя. Если бы родные это поняли, они должны были бы повести такую же самоотверженную борьбу с моим пребыванием за письменным столом, как прежде с моим пребыванием за бутылкой. Ведь и то, и другое - разрушение личности. Только халтура - более убийственное » .

Халтурой Нагибин называет литературную подёнщину советских писателей, сочинение газетных статей, - сначала посвящённых вождю, а позже восхваляющих социалистический строй , - и сценариев к советским кинофильмам. Но в то же время писатель осознаёт другую сторону своей деятельности: «стоит подумать, что бездарно, холодно, дрянно исписанные листки могут превратиться в чудесный кусок кожи на каучуке, так красиво облегающий ногу, или в кусок отличнейшей шерсти, в котором невольно начинаешь себя уважать, или в какую-нибудь другую вещь из мягкой, теплой, матовой, блестящей, хрусткой, нежной или грубой материи, тогда перестают быть противными измаранные чернилами листки, хочется марать много, много ».

Нагибин очень ответственно относился к писательскому творчеству, он до конца продумывал свои рассказы и фиксировал их в планах, прежде чем написать. Затем они претерпевали лишь стилистическую правку. Он пишет эпизоды, не судьбы, выявляя существенное в незначительном и повседневном. Благодаря этому, а также любви писателя к среднерусским лесам и болотам Мещерского края его проза обнаруживает родство с прозой К. Паустовского . Но тот воспринимал природу как любитель пеших прогулок, а Нагибин - как охотник (напр., «Когда утки в поре», 1963). По содержанию рассказы Нагибина очень разнообразны, хотя преобладают у него темы войны, природы, любви; он показывал людей всех слоёв общества, занятий и возрастных групп, часто и детей. Объединяет все его произведения то, что центральное место в них занимают человеческие отношения, вера в доброе в человеке, удачные психологические мотивировки и безупречность писателя в вопросах совести, чести, долга. Основной темой своего творчества Нагибин назвал однажды «пробуждение человека», а значит, узнавание заново своего окружения, более осознанное, положительное отношение к другому, а через это - к самому себе.

Библиография

Собрание сочинений в 4-х томах. М., Художественная литература, 1980-1981
Сочинения. Т. 1-11. М., Мосгорпечать, 1989-1993
Избранное. М. Терра, 1994
Избранные произведения в 2-х томах. М., Художественная литература, 1973

Произведения

Критика

Киносценарии

Напишите отзыв о статье "Нагибин, Юрий Маркович"

Примечания

Литература

Вера Прохорова. Литературная запись и оригинальный текст Игоря Оболенского . Четыре друга на фоне столетия: Рихтер, Пастернак, Булгаков, Нагибин и их жены. - Москва, Астрель, 2012, ISBN 978-5-271-40033-9

Ссылки

Дневник Юрия Марковича Нагибина Первое издание Юрия Кувалдина Издательство «Книжный сад» 1995.
Кувалдин Ю.

Отрывок, характеризующий Нагибин, Юрий Маркович

Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l"etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.

На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l"Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь. – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов, – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ, молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C"est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.

Советская литература

Юрий Маркович Нагибин

Биография

Нагибин Юрий Маркович (1920 - 1994), прозаик, журналист.

В 8 лет, после развода родителей, остался с матерью, которой «обязан основополагающими качествами своей человеческой и творческой личности». В литературном обучении обязан своему отчиму, писателю.

Нагибин не сразу нашел себя, свое призвание. В юности увлекался футболом, ему даже предсказывали большое будущее на этом поприще. Отчим посоветовал ему писать рассказы, обратив внимание на его талант передавать свои впечатления об увиденном и услышанном легко и с юмором. Однажды будущий писатель сделал попытку написать рассказ, который оказался неудачным, но сам процесс писания захватил юношу.

Однако после окончания школы он поступил в медицинский институт (исполняя желание матери), но остается в вузе только до конца первой сессии. В это время во ВГИКе открывается прием на сценарный факультет, куда Нагибин проходит. Учеба дается ему легко, времени для писания рассказов, очерков, рецензий, статей - сколько угодно. В 1940 был напечатан его первый рассказ.

Закончить ВГИК не удалось - началась война. Ушел на фронт. Знание немецкого языка решило его судьбу - он был направлен в VII отдел ПУ (контрпропаганда) Волховского фронта, где пришлось не только выполнять свои прямые обязанности, но и воевать с оружием в руках, и выходить из окружения. Все впечатления и наблюдения фронтовой жизни позже вошли в его военные рассказы.

В ноябре 1942 был контужен, вернулся в Москву и до конца войны работал в газете «Труд». Как корреспондент побывал в Сталинграде, под Ленинградом, при освобождении Минска, Вильнюса, Каунаса.

В 1943 выпустил сборник прозаических произведений «Человек с фронта». Приняли в Союз писателей. Корреспондентские впечатления вошли в рассказы, составившие сборники «Большое сердце», «Две силы» и др.

После окончания войны занимался журналистикой, но не оставляя работать над прозой: рассказы «Трубка», «Зимний дуб» были очень популярны.

Середина 1950-х была очень плодотворной: один за другим выходят сборники рассказов «Человек и дорога», «Чистые пруды», «Далекое и близкое», «Ранней весной».

Однажды по приглашению своего друга едет в Мещеру на утиную охоту, и мещерская тема входит в его жизнь и творчество. Написаны сборники рассказов: «Погоня. Мещерские были» (1963), «Зеленая птица с красной головой» (1966).

В 1980-е Нагибин пишет цикл рассказов о «великих» (Гете, Бах, Тютчев, Лесков и др.).

Много сил Нагибин отдает кино, написав сценарии таких известных фильмов, как «Председатель», «Директор», «Красная палатка», «Чайковский», «Ночной гость» и др. Работая и для телевидения, сделал ряд передач о жизни и творчестве Лермонтова, Аксакова, И. Анненскою, А.Голубкиной.

Работал Нагибин до конца дней своих. Уже после его смерти вышла автобиографическая проза писателя - «Тьма в конце туннеля»; «Моя золотая теща». Умер в Москве 17 апреля 1994.

Нагибин Юрий Маркович (1920 – 1994 гг.) – известный прозаик и журналист, родившийся 3 апреля в Москве. Его родители развелись, когда мальчику было 8 лет. Благодаря воспитанию матери, он стал не просто прекрасным человеком, но и замечательной творческой личностью. В своих литературных начинаниях и в дальнейшей работе над своими литературными писаниями, благодарен своему отчиму, который был писателем.

С малых лет он увлекался футболом и, возможно, что-то из этого бы вышло, если бы отчим не заметил однажды его талант. Будущий писатель обладал красивой манерой рассказывать, передавать то, что его удивило или восхитило. Попробовав написать свой первый рассказ, который получился не удачным, парню понравился процесс написания.

Однако жизнь юноши складывается немного иначе, по желанию матери поступает в медицинский институт, но задерживается там не надолго. Он решает поступать на сценарный факультет и с легкостью это осуществляет. Уже в 1940 году мир увидел его первый рассказ. Окончить институт ему не удалось, потому что началась война. Благодаря знаниям немецкого языка он попадает в VII отдел ПУ (контрпропаганда) Волховского фронта. Позже, все пережитое им на войне, отобразилось в его военных рассказах.

Осенью в 1942 году его контузило, и был отправлен в Москву. В 1943 году выходит сборник прозаических произведений «Человек с фронта». Позже появляются корреспондентские рассказы в сборниках «Большое сердце», «Две силы». Работал журналистом. Особенную известность писателю принесли рассказы «Трубка», «Зимний дуб».

Уже после смерти Нагибина вышли – «Тьма в конце туннеля», «Моя золотая теща». Эта проза считается автобиографической. Ушел из жизни известный писатель 17 апреля 1994 года.

Юрий Маркович Нагибин - прозаик, журналист. Родился в Москве, у Чистых прудов, в семье служащего.

В 8 лет, после развода родителей, остался с матерью, которой "обязан основополагающими качествами своей человеческой и творческой личности". В литературном обучении обязан своему отчиму, писателю.

В ноябре 1942 был контужен, вернулся в Москву и до конца войны работал в газете "Труд". Как корреспондент побывал в Сталинграде, под Ленинградом, при освобождении Минска, Вильнюса, Каунаса.

В 1943 выпустил сборник прозаических произведений "Человек с фронта". Приняли в Союз писателей. Корреспондентские впечатления вошли в рассказы, составившие сборники "Большое сердце", "Две силы" и др.

После окончания войны занимался журналистикой, но не оставляя работать над прозой: рассказы "Трубка", "Зимний дуб" были очень популярны.

Середина 1950-х была очень плодотворной: один за другим выходят сборники рассказов "Человек и дорога", "Чистые пруды", "Далекое и близкое", "Ранней весной".

Однажды по приглашению своего друга едет в Мещеру на утиную охоту, и мещерская тема входит в его жизнь и творчество. Написаны сборники рассказов: "Погоня. Мещерские были" (1963), "Зеленая птица с красной головой" (1966).

В 1980-е Нагибин пишет цикл рассказов о "великих" (Гете, Бах, Тютчев, Лесков и др.).

Много сил Нагибин отдает кино, написав сценарии таких известных фильмов, как "Председатель", "Директор", "Красная палатка", "Чайковский", "Ночной гость" и др. Работая и для телевидения, сделал ряд передач о жизни и творчестве Лермонтова, Аксакова, И.Анненскою, А.Голубкиной.

Работал Нагибин до конца дней своих. Уже после его смерти вышла автобиографическая проза писателя - "Тьма в конце туннеля"; "Моя золотая теща". Умер в Москве 17 апреля 1994.