Семья аксаковых как явление русской дворянской культуры.

Чистоту жизни
возвысить над чистотою слога

Иван Киреевский

В последнее время в стране начинает возрождаться интерес к национальным традициям, своим корням, собственно своей корневой культуре. В этой связи все более актуальными становятся проблемы семейного воспитания и культуры семьи. Надежда на то, что национальная идея и тесно связанные с ней принципы семейной культуры, семейной педагогики, подобно цементирующему раствору, укрепят общественный фундамент, – оправдана.

Сейчас, когда извечные споры о русской идее, «особом пути России» приобретают особую остроту и актуальность, жизнь, судьба, взгляды и литературно-педагогические идеи большого русского писателя С.Т. Аксакова и его семьи вызывают все больший интерес историков, литературоведов, культурологов, педагогов и психологов.

Как известно, в России XIX века распространенной формой общественного и культурного общения были различные кружки, салоны, литературные и иные вечера. Подобные формирования были одухотворены гуманистическими идеалами, питательной средой их были заботы о судьбах Отечества, народа, культуры, национальных традиций.

Семья Аксаковых как целое, как явление русской культуры еще недостаточно изучена и понята. Ей принадлежит особое место в дворянской русской культуре. Вышедшие из глухой российской провинции, Аксаковы острее, чем столичные дворяне, переживали раскол русского общества по сословному признаку. Формируясь в патриархальных традициях, в гармонии с малозатронутой цивилизацией природой, в постоянных контактах с язычниками и исламской цивилизацией, они одними из первых в России XIX века поставили вопрос о враждебности российской государственности русской национальной идее. Не видя в современной российской и европейской действительности обнадеживающих перспектив, Аксаковы обращали свои взоры в допетровское прошлое, подчас идеализируя и романтизируя его, но в то же время делая тонкие наблюдения и поразительные открытия.

Многие идеи Аксаковых, отбрасываемые за ненадобностью в течение столетия, приобрели в последние годы исключительную актуальность. Не только у нас в России, но и в Европе, и Америке их философское, литературное, но прежде всего педагогическое и культурное наследие, внимательно изучается и берется на вооружение различными общественными группировками. Среди многих причин это вызвано еще и тем, что «XVIII – начало XIX века – это семейный альбом нашей сегодняшней культуры, ее «домашний архив», ее «близкое-далекое» (11,14) . Сегодняшние в большинстве своем уродливые попытки реформирования российской государственности заставляют по-новому взглянуть на творческое наследие Аксаковых, пытаясь найти в нем ответы на вопросы современности. Именно в их наследии феномен семьи оказался определяющим элементом культуры.

Напомним, что эпоха XVIII–XIX веков – время, достаточно для нас близкое и тесно связанное с днем сегодняшним. Это время, когда оформлялись черты новой русской культуры, к которой принадлежим и мы. С другой стороны, это время достаточно далекое, уже во многом забытое. И если в изучении народной культуры и быта рассматриваемой нами эпохи сделано немало, то в отношении дворянской культуры до самого последнего времени сказывался прочно сложившийся предрассудок очернительства. По мнению исследователя, при употреблении эпитета «дворянский» в массовом сознании долгое время сразу же возникал образ «эксплуататора», вспоминались рассказы о Салтычихе и то многое, что по этому поводу говорилось. Но при этом забывалось, что та великая русская культура, которая стала национальной культурой и дала Фонвизина и Державина, Радищева и Новикова, Пушкина и декабристов, Лермонтова и Чаадаева и которая составила базу для Гоголя, Герцена, славянофилов, Толстого и Тютчева, была дворянской культурой. Из истории нельзя вычеркивать ничего. Слишком дорого приходится за это расплачиваться» (9, II, 16).

В автобиографических произведениях С.Т.Аксакова почти с документальной точностью зафиксирован быт уфимских дворян и семейный уклад степных заволжских помещиков в XVIII веке. Однако в отличие от обычных мемуаров или исторических хроник в книгах Аксакова быт опоэтизирован, а внутренняя гармония автора воспоминаний придает описываемому им патриархальному укладу и картинам природы очарование земного рая. Прежде чем перейти к осмыслению быта семьи Аксаковых как части русской дворянской культуры XIX века, хотелось бы остановиться на определении самого термина «быт». По мнению одного из специалистов в этой области Ю. М. Лотмана: «Быт – это обычное протекание жизни в ее реально-практических формах; быт – это вещи, которые окружают нас, наши привычки и каждодневное поведение». В повседневной жизни быт окружает нас как воздух, и как воздух становится заметен только тогда, когда он начинает меняться или исчезать. «Обращаясь к истории быта, – пишет исследователь, – мы легко различаем в ней глубинные формы, связь которых с идеями, с интеллектуальным, нравственным, духовным развитием эпохи самоочевидна. Так, представления о дворянской чести или же придворный этикет, хотя и принадлежат истории быта, но и неотделимы и от истории идей» (11,10). В свете вышесказанного становится очевидной тесная связь быта не только с историей, но и культурой, философией, этикой, эстетикой и психологией народа или сословия, которому он принадлежит. «…Быт – это не только жизнь вещей, это и обычаи, весь ритуал ежедневного поведения, тот строй жизни, который определяет распорядок дня, время различных занятий, характер труда и досуга, формы отдыха, игры, любовный ритуал и ритуал похорон. Связь этой стороны быта с культурой не требует пояснений. Ведь именно в ней раскрываются те черты, по которым мы узнаем своего и чужого, человека той или иной эпохи, англичанина или испанца…» (11.12).

Над «Семейной хроникой» Аксаков работал 16 лет и выпустил в свет лишь тогда, когда ему минуло 64 года. После ее появления на автора просто обрушился поток похвал от людей разнообразных политических и эстетических вкусов и пристрастий. Почему же бесхитростная по содержанию и старомодная по языку и стилю аксаковская хроника, появившаяся после «Повестей Белкина», «Капитанской дочки», «Пиковой дамы», после «Героя нашего времени», после «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Миргорода», «Шинели» и «Мертвых душ», вызвала такой неподдельный восторг у российских читателей? По мнению Ю.М.Нагибина, Аксаков «не поэтизировал своих скромных героев, не возводил в степень символа, не окутывал сказочной дымкой, нет, все давалось в лоб, без затей, почти с научной точностью, с доверчивой неторопливой обстоятельностью. Но тем Аксаков и взял читателей – сразу и навсегда» (15,10). Однако уже современники писателя в лице Добролюбова усматривали в его записках важное историческое значение. В чем же оно состояло? Ведь Аксаков не представлял ни знаменитых исторических деятелей, ни значительных исторических событий. Герои его хроники – небогатые степные помещики, не шибко грамотные, не слишком передовые, его собственные дед, бабка, тетки, отец, мать, ведущие уютную и отлаженную жизнь в родовых имениях.

С.Т. Аксаков не принадлежал к писателям, в творчестве которых отражаются острые конфликты и противоречия эпохи. Повествование его произведений спокойно и порою невозмутимо, проблемы сиюминутные, вопросы сегодняшнего дня как бы тонут в воспоминаниях и мыслях о днях минувших. Но это вовсе не означает, что автор «Записок ружейного охотника», «Семейной хроники», «Детских годов Багрова-внука», «Воспоминаний» лишь прекраснодушный «поминатель» былого, спрятавшийся в его дымке от проблем сегодняшних; просто-напросто пульс времени в его произведениях еле слышен, он едва прослушивается и как бы запрятан в бесхитростных судьбах героев, в неторопливой череде событий. Тем не менее критика вслед за Добролюбовым все-таки признала историческое значение творчества С.Аксакова; критик характеризовал «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова-внука» как летопись «действительно случившихся событий, без всякой примеси поэтического вымысла», подразумевая в первую очередь исторически достоверное, правдивое и реалистическое изображение прошлого России (6,249).

Тем не менее, нам представляется, что аксаковские книги написаны во многом не в духе времени, а наперекор ему; художественная ткань произведений уводила читателя от проблем современности в прошедшее, в мир патриархальной дворянской усадьбы.

Дом Аксаковых, семейное их гнездо являлись, безусловно, сердцем, средоточием духовного общения лучших умов России нескольких поколений. На фоне таких известных петербургских и московских кружков и салонов, как кружки Герцена, Огарева, Станкевича, салоны З.А. Волконской, А.П.Елагиной, Е.А.Карамзиной, В.Ф.Одоевского, А.О.Смирновой, дочери Кутузова Е.И.Хитрово и других, дом Аксаковых выделялся постоянством, широким спектром культурных интересов, особой теплотой. С.Т.Аксаков, глава рода, отличался доброжелательностью, отзывчивостью, высоким уровнем культуры, тем самым привлекая к себе самых разных писателей, ученых, актеров, музыкантов. Как пишет Э.Л. Войтоловская, у Аксаковых бывали М.П. Погодин, известный историк, издатель журнала «Московский вестник», С.П. Шевырев, профессор русской словесности, писатель М.С.Загоскин, драматург А.А. Шаховской, собиратель народных песен П.В. Киреевский, здесь можно было встретить Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого, Ф.И. Тютчева, А.К. Толстого, Н.М. Языкова, А.С. Хомякова, актера М.С. Щепкина, композитора А.Н. Верстовского и многих других. Думается, имеет право на жизнь такое нравственно-педагогическое понятие, как «Дом Аксаковых», предполагающее особый Дом, особую Семью, в которой весь уклад, быт пронизывались сохранением и максимальным распространением исконно русских традиций, в том числе и народной русской педагогики и культуры.

С.Т. Аксаков не был проповедником славянофильства, как Константин и Иван Аксаковы, но как гражданин и писатель, художник во многом разделял их взгляды, суть которых заключалась в единстве, цельности убеждений и образа жизни. К.С.Аксаков в статье «Богатыри времен великого князя Владимира по русским песням» писал: «Вместе и согласно с началом христианской веры выдается начало семейное, основа всего доброго на земле. Богатыри почтительны к отцу и матери… Итак, сила богатырская является у нас, осененная чувством православия и чувством семьи: без чего не может быть истинной силы». Эта гармония гражданина и писателя была основой художественного повествования произведений С.Т.Аксакова, которые на деле были реализацией сыновних мыслей и чаяний; думается, его опорой в поисках художника была реалистичность, правдивое отражение жизни, оценка перемен с точки зрения их необходимости; а отправной, исходной точкой авторской позиции аксаковских книг была одна из нравственных заповедей русской морали, ставшая и заповедью русской литературы: семья есть прообраз народной жизни.

Как известно, семья Аксаковых была сильна сплоченной взаимной любовью, богата яркими индивидуальными личностями. Чем дальше от нас уходит время написания «Семейной хроники», «Детских годов Багрова-внука», «Воспоминаний», тем значительнее для нас этот уникальный семейный род, его корни, традиции семейной педагогики и культуры семьи.

В середине XX века, первым обратил внимание на этот культурный феномен сверх-чуткий А.П.Платонов в своей рецензии на книгу С.Т.Аксакова «Детские годы Багро-ва-внука»: «Древнее учреждение – семья – составляет сущность произведения Аксакова» (18,69). Особая сила аксаковской книги, ее общественное, литературное и педагогическое значение «заключается в изображении прекрасной семьи, вернее – целого рода, то есть преемственности двух семейств, переходящих на будущую, третью, – через посредство внука и сына, через посредство ребенка: семья показывается через ее результат – ребенка, что наиболее убедительно. Именно в любви ребенка к своей матери и к своему отцу заложено его будущее чувство общественного человека: именно здесь он превращается силою привязанности к источникам жизни – матери и отцу – в общественное существо, потому что мать и отец в конце концов умрут, а потомок их останется – и воспитанная в нем любовь, возложенное, но уже не утоляемое чувство обратится, должно обратиться, на других людей, на более широкий круг их, чем одно семейство. Сиротства человек не терпит, и оно – величайшее горе» (18,69-70).

Не случайно рецензия писателя появилась в тревожном 1941 году, в пору известного обращения Сталина: «Братья и сестры!», сплотившего русский народ вокруг своего отца-тирана в минуту смертельной опасности, нависшей над страной. Описывая в «Семейной хронике» самодурства помещиков-крепостников, С.Т.Аксаков, в отличие от многих русских писателей XIX века, не столько осуждает это зло, сколько, как нам кажется, наводит на мысль о его противоестественности вековому патриархальному укладу. Однако, несмотря на свои консервативные взгляды и романтизацию патриархального прошлого, С.Т.Аксаков и его сыновья поддерживали многие либеральные реформы в России, в частности, отмену крепостного права, так как это отвечало их стремлению видеть свободным русского крестьянина, как равноправного члена семьи, большой семьи русского народа.

«Семейная хроника» состоит из пяти «отрывков». Три из них – это детальная, а то и по часам расписанная история о том, как Тимофей Степанович Аксаков, отец автора, женился на Марии Николаевне Зубовой, матери. От автора хроники не ускользают малейшие детали этой женитьбы, все помыслы, тайные и явные, участников этой незамысловатой истории. А история эта весьма обыкновенная: жених и невеста, очень разные по уровню образованности и воспитанию, сначала преодолевают осложнения с многочисленной родней, а ставши мужем и женой, «прилаживаются» друг к другу, чтобы сохранить взаимопонимание на всю оставшуюся жизнь. Свидетелем этих событий и переживаний автор, естественно, быть не мог: «Семейная хроника» кончается эпизодом его («Багрова-внука») рождения. Он опирался на рассказы отца, матери, родных, которых «много наслышался»… И здесь видимая простота оборачивается особой сложностью, глубиной, для нас почти недоступною. По словам В.А.Кошелева, «Аксаков как бы приоткрывает перед нами, теперешними, тот мир человеческих взаимоотношений, который для нас, кажется, утрачен. Будут ли нынешние отец и мать пересказывать сыну историю своей, в общем-то, обыкновенной, женитьбы? Кого из нынешних детей заинтересует дедовский нрав из давно прошедших времен, – так заинтересует, чтобы пронести его через всю жизнь? Дабы на склоне лет поведать об этом дедовском нраве всем, найти в обыкновенной истории своих предков значительное, общеинтересное содержание и решиться сделать эту историю, как она есть, без прикрас и выдумок, достоянием литературы. Для этого надобен не просто особенный художественный дар, но и великие нравственные качества, затерянные, забытые нами в потоке быстротекущего времени, и особенная психология – от веков сохраненная психология семейного предания» (6, 13).

Одной из значительных художественных удач «Семейной хроники» стал яркий образ Степана Михайловича Багрова, прототипом которого был дед писателя – Степан Михайлович Аксаков. Это один из классических образов в русской литературе, вобравший в себя многие положительные и отрицательные черты русского провинциального дворянства XVIII века. Семья Аксаковых была сильна своими корнями. И в «Семейной хронике» читаем: «…древность дворянского происхождения была коньком моего дедушки, и хотя у него было сто восемьдесят душ крестьян, но, производя свой род, бог знает по каким документам, от какого-то варяжского князя, он ставил свое семисотлетнее дворянство выше всякого богатства и чинов. Он не женился на одной весьма богатой и прекрасной невесте, которая ему очень нравилась, единственно потому, что прадедушка ее был не дворянин» (1, 61). Степан Михайлович Багров был не только среднего, а даже небольшого роста; но высокая грудь, необыкновенно широкие плечи, жилистые руки, мускулистое тело обличали в нем силача. В разгульной юности, в молодецких потехах, кучу военных товарищей, на него нацеплявшихся, стряхивал он, как брызги воды стряхивает с себя коренастый дуб после дождя, когда его покачнет ветер. Правильные черты лица, прекрасные большие тем-но-голубые глаза, легко загоравшиеся гневом, но тихие и кроткие в часы душевного спокойствия, густые брови, приятный рот – все это вместе придавало самое открытое и честное выражение его лицу; волосы у него были русые. Не было человека, кто бы ему не верил; его слово, его обещание было крепче и святее всяких духовных и гражданственных актов. Природный ум его был здоров и светел. Разумеется, при общем невежестве тогдашних помещиков и он не получил никакого образования, русскую грамоту знал плохо; но служа в полку, еще до офицерского чина выучился он первым правилам арифметики и выкладке на счетах, о чем любил говорить даже в старости» (1,60).

Характер любого человека проявляется более всего в его отношениях с другими людьми. И в том, как Степан Михайлович Багров относился к своим крестьянам, к жене, детям, невестке, внукам – весь он, сильный и красивый особой нравственной красотой человек. «В несколько лет Степан Михайлович умел снискать общую любовь и глубокое уважение во всем околотке. Он был истинным благодетелем дальних и близких, старых и новых своих соседей, особенно последних, по их незнанию местности, недостатку средств и по разным надобностям, всегда сопровождающим переселенцев, которые нередко пускаются на такое трудное дело, не приняв предварительных мер, не заготовя хлебных запасов и даже иногда не имея на что купить. Полные амбары дедушки были открыты всем – бери, что угодно. «Сможешь – отдай при первом урожае; не сможешь – бог с тобой!» С такими словами раздавал дедушка щедрою рукою хлебные запасы на Семены и емены. К этому надо прибавить, что он был так разумен, так снисходителен к просьбам и нуждам, так неизменно верен каждому своему слову, что скоро сделался истинным оракулом вновь заселяющегося уголка обширного Оренбургского края. Мало того, что он помогал, он воспитывал нравственно своих соседей!» (1,72-73).

Багров-дед не терпел лжи, от кого бы она не шла: «Только правдою можно получить от него все. Кто солгал, раз обманул, тот не ходи к нему на господский двор» (1, 73). В нем воплотилось воедино и умение быть заботливым, ласковым, не забывающим привезти с полей кисть крупных чудных ягод клубники своей Арише, и нежность, любовь к детям, внукам.

Неторопливо и обстоятельно описывая мельчайшие детали патриархального крепостнического быта Степана Михайловича Багрова, Аксаков создает яркий образ сурового, но мудрого хозяина, заботливого и требовательного отца, живущего в согласии с Богом и природой.

По контрасту с мудрым и степенным бытом Степана Михайловича Багрова во втором отрывке «Семейной хроники» описана буйная жизнь жестокого помещика Михаила Максимовича Куролесова, мужа тетки Аксакова. Писатель не рисует его одной черной краской: не лишенный ловкости и практической сметки, Куролесов пользуется успехом у провинциальных барышень и уважением собственных крестьян. Но все его положительные качества – рачительность, обаяние – затмеваются дикими сценами помещичьего произвола, исказившими и обрекшими на гибель эту недюжинную натуру. «Мало-помалу стали распространяться слухи, что майор не только огорчен, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет и развратничает…» (1,100).

Парадокс, но «через сорок лет, сделавшись владельцем Парашина, внук Степана Михайловича нашел в куролесовских крестьянах искреннюю благодарную память об управлении Михаила Максимовича, потому что чувствовали постоянную пользу мно-гих учреждений; забыли его жестокость, от которой страдали преимущественно дворовые, но помнили уменье отличать правого от виноватого, работящего от ленивого, совершенное знание крестьянских нужд и всегда готовую помощь» (1, 119). Прав Ю.Нагибин, утверждающий, что «если б не Аксаков, наше представление о русской жизни было бы куда одностороннее и беднее» (16, 10). Важное место в повествовании «Семейной хроники» занимают главы, описывающие историю любви и женитьбы родителей. В этой незамысловатой истории, поведанной Аксаковым, содержится важный итог пути, пройденный русской дворянской культурой в XVIII веке, от создания мощного государства и рентабельного хозяйства, основанного на христианской морали, до перенесения главных жизненных целей и интересов в сферу духа и семьи. Именно на таких преданиях своей семьи воспитывались в течение веков не только дворянские, но и христианские дети. По ним учились они строить свои будущие семьи. В этих преданиях оказывалась заключена мудрость векового строя русской семейственной жизни, того строя, которым мы не устаем восхищаться, но следовать которому уже не в состоянии» (16, II).

«Семейная хроника» С.Т. Аксакова была принята читателями на редкость единодушно и восторженно. Сложный процесс формирования детской души – центральная тема второй книги Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Главная задача, которую поставил перед собой Аксаков, состояла в том, чтобы написать «историю ребенка» и чтобы это была «книга для детей». «Детские годы Багрова-внука» – это жизнь, увиденная глазами ребенка. Аксаков задумал книгу, которой не было ни в русской, ни в мировой литературе.

Самым дорогим для ребенка человеком всегда была и есть мать: «Постоянное присутствие матери сливается с каждым моим воспоминанием. Ее образ неразрывно соединяется с моим существованием, и потому он мало выделяется в отрывочных картинах первого времени моего детства, хотя постоянно участвует в них». Именно мать, Мария Николаевна Аксакова (Зубова), вводит маленького Сережу в удивительный мир книг. Да и книги в аксаковской хронике появляются вместе с героиней – Софьей Николаевной Зубиной. Автор наделяет свою героиню редкими качествами: мать Сережи Багрова хороша собой – «первая уфимская красавица» умна, образована. Не последнюю роль в этом автор отводит книгам: она самостоятельно изучает французский язык, читает на нем, но русской литературе она отдает явное предпочтение. Русский просветитель Н.И.Новиков, с которым Мария Николаевна познакомилась заочно, по переписке, и который сыграл определенную роль в ее образовании, присылал из Москвы «все замечательные сочинения в русской литературе». Книги в семье Аксаковых-Багровых – не просто чтиво, пусть изысканное, грамотное, несущее наслаждение, и это даже не часть жизни, это жизнь во всех ее проявлениях: они обучают, воспитывают, просвещают, они способны совершать чудеса: именно книга – «Домашний лечебник» Бухана – даровала Сереже второе рождение. После выздоровления «дитяти» «Лечебник» отодвигает на задний план уфимских докторов и становится для матери не просто лечебником, а советчиком на всю оставшуюся жизнь, а Бухан получает в семье титул спасителя: «Выздоровление мое считалось чудом, по признанию самих докторов…. Мать приписывала его, во-первых, бесконечному милосердию божию, а во-вторых, лечебнику Бухана. Бухан получил титло моего спасителя, и мать приучила меня в детстве молиться богу за упокой его души при утренней и вечерней молитве. Это было, в самом деле, интересное чтение, потому что описывались все травы, соли, коренья, и все медицинские снадобья, о которых только упоминается в лечебнике. Я перечитывал эти описания уже гораздо в позднейшем возрасте и всегда с удовольствием, потому что все это изложено и переведено на русский язык очень толково и хорошо».

Вскоре Сергей Иванович Аничков, бывший депутат Екатерининской Комиссии нового уложения, поборник просвещения и «покровитель всякой любознательности» принес книгу «Детское чтение для сердца и разума», изданное безденежно при «Московских ведомостях» Н.И.Новиковым: «Я так обрадовался, что чуть не со слезами бросился на шею старику и, не помня себя, заплакал и побежал домой, оставя своего отца беседовать с Аничковым. …Боясь, чтоб кто-нибудь не отнял моего сокровища, я пробежал прямо через сени в детскую, лег в свою кроватку, закрылся пологом, развернул первую часть своей книжки с восторгом и, несмотря на разумную бережливость матери, прочел все с небольшим в месяц. В детском уме моем произошел совершенный переворот, и для меня открылся новый мир…» (1,418). Это была не последняя книга – подарок С.И. Аничкова, который беседовал с мальчиком после каждой прочитанной книги.

Следующие книги для чтения Сережи были из библиотеки его тетушки. Это «Песенник», «Сонник» и «какой-то театральный водевиль». На Сережу обе книжки произвели большое впечатление. «Я выучил наизусть, что какой сон значит, и долго любил толковать сны, свои и чужие, долго верил правде этих толкований, и только в университете совершенно истребилось во мне суеверие…».

Библиотека Багрова-внука, состоящая из двенадцати частей «Детского чтения» и «Зеркала добродетели», была умножена «Детской библиотекой» Шишкова и «Историей о младшем Кире и возвратном походе десяти тысяч греков, сочинения Ксенофонта». Первыми книжками Сережи Багрова-Аксакова были произведения Хераскова и Сумарокова. Одним из первых были, по традиции, и книги сказок, в особенности арабские: «При первом удобном случае начал я читать арабские сказки, надолго овладевшие моим горячим воображением. Все сказки мне нравились, я не знал, какой отдать предпочтение! Они возбуждали мое детское любопытство, приводили в изумление неожиданностью диковинных приключений, воспламеняли мои собственные фантазии». «Шехерезада свела меня с ума. Я не мог оторваться от книжки. Кажется, еще ни одна книга не возбуждала во мне такого участия и любопытства» (1,429).

В Чурасове также была небедная библиотека, которой маленький читатель не замедлил воспользоваться. С позволения Прасковьи Ивановны, по выбору матери, брал оттуда книги, «которые читал с великим наслаждением». Первая попавшаяся Сереже книга была «Кадм и Гармония», сочинения Хераскова, и его же «Полидор, сын Кадма и Гармонии». Тут же были «Мои безделки» Карамзина и его же издание разных стихотворений разных сочинителей под названием «Аониды». «Эти стихи уже были совсем не те, что стихи Сумарокова и Хераскова». Автор автобиографической книги не раз отмечает наблюдательность Сережи Багрова, его интерес к новым людям, общению, гостям, частенько приходившим в гостеприимный дом Аксаковых-Багровых. Эти встречи не проходили бесследно, а напротив «часто заставляли меня задумываться: для думанья я имел довольно свободного времени» (1,456).

По совету тетушки для Сережи Багрова позвали ключницу Пелагею, «которая была великая мастерица сказывать сказки и которую даже покойный дедушка любил слушать… Пришла Пелагея, немолодая, но еще белая, румяная и дородная женщина, помолилась богу, подошла кручке, вздохнула несколько раз, по своей привычке всякий раз приговаривая: «Господи, помилуй нас грешных», села у печки, подгорюнилась одною рукою и начала говорить, немного нараспев: «В неком царстве, в неком государстве…». Это вышла сказка под названием «Аленький цветочек». Нужно ли говорить, что я не заснул до окончания сказки, что, напротив, я не спал долее обыкновенного? Сказка до того возбудила мое любопытство и воображение, до того увлекла меня, что могла бы вылечить от сонливости, а не от бессонницы… С этих пор, до самого моего выздоровления, Пелагея ежедневно рассказывала мне какую-нибудь из своих многочисленных сказок. Более других помню я «Царь-девицу», «Иванушку-дурачка», «Жар-птицу» и «Змея Горыныча». Сказки так меня занимали…» (1, 468-469).

Если внимательно проследить за кругом чтения Сережи Багрова, можно отметить одну, пожалуй, главную особенность: его интересовала прежде всего русская литература, на ней он воспитывался, она давала ему, мальчику-провинциалу, первые знания о своей стране, ее прошлом, традициях, людях. В числе книг находились еще: «Древняя Вивлиофика», «Россиада» Хераскова и полное собрание в двенадцати томах сочинений Сумарокова. Заглянув в «Вивлиофику», «я оставил ее в покое, а «Россиаду» и сочинения Сумарокова читал с жадностью и с восторженным увлечением» (1,467).

Автор отмечает разительные перемены, которые наглядно происходят с Сережей – читателем: «Обогащенный новыми книгами и новыми впечатлениями в тишине уединения и ненарушаемой свободы, только после чурасовской жизни вполне оцененной мною, я беспрестанно разговаривал со своей матерью и с удовольствием замечал, что стал старше и умнее, потому что мать и другие говорили, рассуждали со мной уже о том, о чем прежде и говорить не хотели» (1,469).

В «Семейной хронике» и «Детских годах Багрова-внука» перед читателем проходят великолепные картины быта провинциальных помещиков того времени: народные праздники (святки, Пасха), посты, свадьбы, похороны, поминки, домашнее врачевание, обеды и чтения, обычаи глубокой старины.

С неменьшим удовольствием автор воспроизводит ритуалы русского дворянского застолья, а названия явств порой напоминают своеобразную поэтическую кулинарную книгу. Вот как выглядит обед старого деда Сережи Багрова, возвратившегося усталым с полевых работ: «Здоровенный дворовый парень Николка Рузан стал за дедушкой с целым сучком березы, чтоб обмахивать ею от мух. Горячие щи дедушка хлебал деревянной ложкой, потому что серебряная обжигала ему губы; за ними следовала ботвиня с медом, с прозрачным балыком, желтой как воск, соленой осетриной и с чищенными раками и тому подобные блюда. Все это запивалось домашней брагой и квасом, также с медом» (1, 80).

А как подробно, с каким знанием обычаев и обрядов, описан С.Аксаковым свадебный обед в Багрове! «Обед происходил обыкновенным порядком; молодые сидели рядом между свекром и свекровью, блюд было множество, одно другого жирнее, одно другого тяжелее; повар Степан не пожалел корицы, гвоздики, перцу и всего более масла… Старики не догадались запастись в Уфе кипучим вином и здоровье новобрачных пили трехлетней, на три ягоды наливкой, клубниковкой, густой, как масло, разливающей вокруг себя чудный запах полевой клубники. Ванька Мазин «…подавал всем один бокал с белыми узорами и синеватой струйкой, которая извивалась внутри стеклянной ножки. Когда пришлось молодым благодарить за поздравление, Софье Николаевне, конечно, было неприятно пить из бокала, только вышедшего из жирных губ Каратаева; но она не поморщилась и хотела даже выпить целый бокал» (1, 174). Не забывали в доме Багровых и о дворне: «В Багрове заранее были сделаны распоряжения, чтобы в день приезда молодых, угостить дворню… Заранее сварили несколько печей корчажного пива, нацедили десяток другой ведер крепкого домашнего вина и приготовили всякой нужной посудины… На широком дворе, не отгороженном от улицы, были утверждены на поставках доски, на которых стояли лучаны с пивом, бочонки с вином и лежали грудами для закуски разрезанные надвое пироги» (1, 178).

Сколько рецептов приготовления еды можно почерпнуть у Аксакова! «…рыбу между тем сварили, поджарили на сковороде в сметане, а самых крупных окуней испекли в коже и чешуе» (1, 190). Но в пост они ели «ботвинью», рыбу, раков, кашу с каким-то постным молоком и клубнику» (1, 315,372). Знали толк в лекарственных травах и народном врачевании. Приме-рое народного врачевания в тексте «Семейной хроники», «Детских годов» много: избитых «кошечками» людей спасали только тем, «что завертывали истерзанное их тело в теплые, только что снятые шкуры баранов, тут же зарезанных» (1, 107); Зубиха-колдунья – привораживает к себе всех мужчин корнями (1,131); Иван Петрович с утра «тянет желудочный травник» (1,160). Зимой лечились целительным травником или ставленным башкирским медом. Но лучшим средством для лечения был «чистый, именно лесной воздух и пользование кумысом» (1, 240). «Слабую, желтую, худую, одним словом сказать, тень прежней Софьи Николаевны» (1,242) повез Алексей Степанович в татарскую деревню Узы-Тамак, называемую русскими Алкино «. .цветущие поляны дышали благовонием трав и цветов, а леса из дуба, липы, клену и всяких других пород чернолесья, разрежая воздух, сообщали ему живительную силу» (241). «Кумыс был обычным питьем с утра до вечера. Для Софьи Николаевны приготавливали этот благодатный напиток цивилизованным способом, то есть кобылье молоко заквашивали не в турпсуке, а в чистой, новой, липовой кадушечке… целебное питье готовилось для нее самым приятным способом» (241). После такого лечения больная уже через две-три недели встала. Для полного выздоровления нужна была еще верховая езда и жирное баранье мясо, которым заедали кумыс. Все эти картины быта превращаются под пером С.Т. Аксакова в широкую панораму провинциальной жизни России второй половины XVIII века. Об этом хорошо сказал Ю.М. Нагибин: «Аксаков не формулировал своих философских взглядов, за исключением преданности «русскому началу». Но значительность его внешне непритязательных автобиографических хроник (…..) в том, что у них прочная и сильная мировоззренческая основа. Эти воззрения выражены в известной фразе Льва Толстого: «Хватит делать историю, давайте просто жить». Фраза изумительная по простоте и глубине. Еще Толстой говорил, что самая серьезная и настоящая жизнь проходит дома, а не на площади. Под домом он разумел не четыре стены, а то, что объемлется прямой заботой человеческого сердца, а под площадью – не городское пространство, а разгул отвлеченных умствований, приводящий к разрушительным последствиям. Для толстовской правды важна каждодневная жизнь семьи со всеми малыми и вроде бы незначительными событиями, со всеми слезами и радостями, с праздниками, болезнями, разлуками, встречами, со всем, чем томится человеческое сердце» (16, 10). «Прочная и сильная мировоззренческая основа», о которой справедливо заявляет писатель, было славянофильство, которое возникло не от праздности, а явилось своеобразным ответом на вызов, брошенный западниками противостоящим идеологическим лагерям. Реформы Петра I сделали свое дело: историческое развитие России шло по сценарию освоения жизненного опыта Западной Европы; западники делают вывод: у России нет ни исторического прошлого, ни будущего. Мыслящая часть русского дворянства, истинные патриоты, которыми являлись все без исключения славянофилы, несмотря на разногласия, споры, противоречия не приняли и не могли принять подобную идеологическую ориентацию. Один из родоначальников славянофильства А.С. Хомяков так формулировал кредо будущей славянофильской идеологии: «Долой все заемное! Да здравствует свое родное, народное, самобытное. Будем же во всем русскими, в устройстве своего государства и быта, в науке, философии, литературе, умственной деятельности» (2,49).

Философские, исторические, религиозные, культурные аспекты славянофильства были, пусть не полно, но изучены не только в дореволюционной России, но и на Западе. Этого нельзя сказать о его политической и педагогической доктрине, ориентации в области культуры. Историческое же развитие от 1830-х до 1990-х годов и вовсе не было прослежено. Духовно далекий от славянофильства профессор политических наук Нью-Йоркского университета А. Янов в книге «Русская идея и 2000-й год» одним из первых занялся проблемой эволюции «русской идеи» от ранних славянофилов до современных национал-патриотов. Ученый полемически остро противопоставляет славянофильский идеал нации – семья – западным политическим ценностям: «Русская идея не признавала центрального постулата западной политической мысли о разделении властей (как институциональном воплощении нейтрализации порока пороком). Она противопоставила ему принцип разделения функций между светской и духовной властями и государством, охраняющим страну от внешнего врага, и православной церковью, улаживающей конфликты нации. Мизантропической философии Гоббса противопоставила она пусть наивную, но чистую веру в отношении любви и добра во всей иерархии человеческих коллективов, составляющих общество – в семье, в крестьянской общине, в монастыре, в церкви и в нации. Нация-семья, не нуждающаяся ни в парламентах, ни в политических партиях, ни в разделении властей, стала ее идеалом. Как и семье, нации не нужны правовые гарантии или институциональные ограничения власти. Как и в семье, на первом месте у нации должны быть не права, но обязанности ее членов. Как и в семье, конфликты нации должны улаживаться духовным авторитетом, а не конституцией». Этот идеал нации- семьи нашел свое воплощение лишь в семье Аксаковых, Если в Европе существовали коммуны социалистов-утопистов, то в России XIX века такой коммуной была семья Аксаковых, совершившая нравственную революцию в своих попытках вернуться «домой», к своим чистым сельским истокам, в допетровскую Русь, не ведавшую, по мнению ее членов, ни деспотизма, ни полицейского террора, ни официальной государственной лжи.

Извечное противостояние России и Запада как культурная и историческая проблема и ситуация приходится как раз на XVIII век. Процесс европеизации коснулся в той или иной степени многих областей жизни нашей страны: общественной, научной, культурной. В области бытовой культуры этот процесс имел в результате духовный раскол нации. Изменение норм жизни дворянства зачастую приводило к полному забвению собственных культурных традиций вплоть до языка. «Ксерокопия» западных форм жизни приобретала порою уродливую форму, что вызывало резкий протест не только у славянофилов, истинных граждан, но отражалось и в культуре, – сатирическая литература XVIII века тому пример. Не стоит забывать о том, что противостояние западничеству началось задолго до формирования славянофильства как идеологического, этико-культурологического и пр. направления. Если говорить о национальных истоках славянофильства, то почвой, из которой произрастало это философское, умственное, педагогическое, литературное движение, была культурно-идеологическая ситуация, сложившаяся в России в 1830-1840-е годы. Как известно, славянофильство превыше всего провозглашало права своего народа на самобытную историческую жизнь, только ей характерную и принадлежащую. Напомним, что подобная организация явилась своеобразным ответом на вызов, брошенный представителями противоположного направления – «западниками».

Говоря о возникновении и корнях русского славянофильства, необходимо помнить о том, что его своеобразие как культурного и общественного движения совершенно невозможно понять без осознания того, что в его основе лежало православное христианство. Эстетическая и этическая основа славянофильства – это Семья, Дом, Корни, Традиции. Пропаганда и самоценность национального духовного опыта, в т. ч. в культуре и литературе была для мыслящей части русского общества, для деятелей культуры первоочередной задачей. К.С. Аксаков, анализируя русскую литературу XVIII века и отмечая ее сплошь подражательный характер, лишенный какого бы то ни было самобытного начала (статья 1849 г. «О современном состоянии литературы. Письмо 1. Литература предыдущих лет»), писал: «Русская земля очутилась в положении Америки: ее надо было открыть. Нашлись Колумбы, которые сказали, что она есть, Русская Земля. Каким смехом и поношением были встречены они: названия Славянофилов, Русопетов, квасных патриотов, обвинения в ретроградстве посыпались со всех сторон; но те, в которых родилось убеждение в существовании Русской земли, не смутились… Такие передовые люди – Болтин, Шишков и в особенности Грибоедов в своем «Горе от ума» – восстали против подражательности, указали на необходимость самобытности для нас… Эти благородные лица – утешительное явление среди эпохи рабской подражательности». Такими «Колумбами», «передовыми людьми», «благородными лицами» были и сами Аксаковы, жизнь которых, труды были органическим продолжением их теоретических воззрений.

СНОСКИ

• Аксаков С.Т. Собр. соч.: В 5 т. Т.1. Семейная хроника; Детские годы Багрова-внука. – М.: Правда, 1966.
• Благова Т.И. Родоначальники славянофильства. Алексей Хомяков и Иван Киреевский. М., 1995.
• Войтоловская Э.Л. Аксаков в кругу писателей-классиков: Докум. очерки. – Л.: Дет. лит., 1982.
• Гудков Г.Ф., Гудкова З.И. С. Т. Аксаков. Семья и окружение: Краеведческие очерки. – Уфа: Башк. кн. изд-во, 1991.
• Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1978. Т.1.
• Добролюбов Н.А. Поля. собр. соч. Т.1.
• Кошелев В.А. Время Аксаковых //Лит. в шк. – 1993. – №4.
• Кошелев В.А. Славянофилы и официальная народность //Славянофильство и современность. – Спб., 1994.
• Курилов А.С. Константин и Иван Аксаковы //Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика / Сост., вступ. статья и коммент. А.С. Курилова. – М., 1981.
• Лобанов М.П. «Оплот против врагов»: Уроки Аксаковых //Мол. гвардия. – 1995. -№1.
• Лобанов М.П. Сергей Тимофеевич Аксаков. – М: Мол. гвардия, 1987. (Жизнь замечательных людей. Сер. биогр). Вып. 3 (677).
• Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). – СПб.: Искусство, 1994.
• Манн Ю, Единокровные друзья. – // Семья и школа. – 1988. – №9.
• Машинский С.И. С Т. Аксаков: Жизнь и творчество. – 2-е изд., доп. -М.: Худ. лит., 1973.
• Мефодий (архимандрит). Слово, сказанное в день 50-летия со дня смерти писателя С.Т. Аксакова, 1909г. 30 апреля //Истоки. – 1991. -№16.
• Нагибин Ю.М. Аксаков //Смена. – 1987. – №6.
• Переписка Н.В. Гоголя в двух томах. М: 1988 Т.2.
• Платонов АЛ. Детские годы Багрова-внука: I Рецензия Аксакова // Платонов АЛ. Размышления читателя: статьи. – М., 1970.
• Пришвин М.М. Глаза земли; Корабельная чаща. – Челябинск.
• Солоухин В.А. Письма из Русского музея //Солоухин В.А. Славянская тетрадь. – М., 1972
• Цивьян Т.В. Дом в фольклорной модели мира (на материале балканских загадок) // Ученые записки Тартуского государственного университета вып. 464- Труды по знаковым системам X. Семиотика культуры. Тарту, 1978

Слайд 1

С именем АКСАКОВА
Семья Аксаковых в истории Самарского края
Подготовила: зав. библиотекой Самарского кадетского корпуса МВД России Н.Н. Фуфлыгина

Слайд 2

Самара и Самарская область тесно связаны с родом Аксаковых. В Самаре жил дед писателя С. М. Аксаков, бывал и сам писатель С. Т. Аксаков, но в наибольшей степени с нашим городом связана жизнь его сыновей – Григория Сергеевича и Ивана Сергеевича Аксаковых.
Сергей Тимофеевич Аксаков
Григорий Сергеевич Аксаков
Иван Сергеевич Аксаков

Слайд 3

Сергей Тимофеевич Аксаков (1791-1859) – самобытный русский писатель
165-летию Самарской губернии посвящается
Личность писателя настолько значительна в истории как русской, так и мировой культуры, что 1991 год, год 100-летия писателя, был объявлен ЮНЕСКО годом Аксакова по всему миру

Слайд 4

165-летию Самарской губернии посвящается
«Пусть я и второстепенный писатель, но мой кирпичик уже лежит в фундаменте того, что создаст великого писателя». (С.Т. Аксаков)
Свои ранние годы С.Т. Аксаков провел в Уфе и в дедовском имении Новом Аксакове Бугурусланского уезда Самарской губернии (сейчас это Оренбургская область). В автобиографических произведениях Аксакова это имение фигурирует под именем Новое Багрово. Наиболее известные произведения: «Аленький цветочек», «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука», «Записки ружейного охотника...».

Слайд 5

Род АКСАКОВЫХ на самарской земле
К Самаре семейство Аксаковых имеет непосредственное отношение, оставив в истории нашего города яркий след. На самарской земле покоится прах деда писателя: Степана Михайловича, сына Григория Сергеевича и внучки Ольги Григорьевны Аксаковых. В Железнодорожном районе Самары есть улица Аксаковская, названая именем великолепного мастера прозы.
165-летию Самарской губернии посвящается

Слайд 6

Аксаковские места Самарской области
Аксаковские места Самарской области условно можно разделить на северное и южное направления. Северное направление: Неклюдово – Кротково – Абдул-завод – Сергиевск – Красное поселение– далее по симбирской земле…Это дорога, по которой ездили Аксаковы из оренбургских имений в симбирские. Южное направление – здесь находятся деревни, в большей степени связанные с семьёй Григория Сергеевича Аксакова, это Самара – Борское – Страхово – Языково».
165-летию Самарской губернии посвящается

Слайд 7

165-летию Самарской губернии посвящается
●Род Аксаковых является одним из стариннейших в России. ●Семья Аксаковых – это общественные деятели, литераторы, поэты и публицисты. Всего в семье было десять детей. Сразу у двух представителей этой славной фамилии дни рождения приходятся на октябрь. ●4 октября исполнилось 195 лет со дня рождения одного из самарских губернаторов, Григория Аксакова, известного помимо славы своего отца - писателя, многими добрыми делами на благо нашего края. ● 8 октября - день рождения литератора и общественного деятеля Ивана Аксакова, который немало писал о природе нашего края.

Слайд 8

Григорий Сергеевич Аксаков (1820-1891) - почетный гражданин города Самара

Слайд 9

●Григорий Сергеевич Аксаков служил в Самаре вице-губернатором, губернатором, три раза избирался губернским предводителем дворянства. ●20 января 1867 года Г. С. Аксаков был переведён на должность самарского губернатора. ●Его заслугами в нашем городе появилась железная дорога, телеграф, земская больница (ныне имени Н.И. Пирогова), соборный храм во имя Христа Спасителя, просвещалось малограмотное крестьянство, развивалась экономика города.
165-летию Самарской губернии посвящается

Слайд 10

●Г. С. Аксаков активно участвовал в организации помощи голодающим крестьянам Самарской губернии, заботился о состоянии народного здравия и трезвости, нравственности и укреплении семьи. ●У него было множество государственных наград. В 1873 году за заслуги перед городом Г.С. Аксакову присвоили звание Почётного гражданина Самары! ●До самой своей смерти Г.С. Аксаков служил нашему городу. Народ его очень любил. 24 февраля (по старому стилю) 1891 года Г.С. Аксаков скончался. Гроб с телом усопшего 18 вёрст простой народ нёс на руках!
165-летию Самарской губернии посвящается

Слайд 11

165-летию Самарской губернии посвящается
В Самаре Г.С. Аксаков жил с дочерью Ольгой, которой дед С.Т. Аксаков посвятил, известную всему миру, сказку «Аленький цветочек», в скромном доме на пересечении улиц Саратовской и Алексеевской (ныне Фрунзе и Красноармейской) напротив известного дома Курлиных.

Слайд 12

Иван Сергеевич Аксаков (1823-1886) - русский публицист, поэт, общественный деятель
165-летию Самарской губернии посвящается

Слайд 13

165-летию Самарской губернии посвящается
Несколько поколений аксаковской семьи было связано с этим местом. Особенно полюбилось оно Ивану Сергеевичу Аксакову, который немало писал о природе нашего края. "Весело глядеть на чистые, холодные ключи, бьющие с горы с такою силою по белому дну. Кругом горы... Вид оттуда превосходный.". Ивану Аксакову всё нравилось на курорте. Кроме стихов и статей о братьях-славянах, Иван Аксаков стал известен как пламенный борец за свободу Крыма и Балкан от турецкого владычества и даже выдвигался на болгарский престол.

Слайд 14

165-летию Самарской губернии посвящается
Любопытные повороты в судьбе у некоторых других представителей рода Аксаковых. ● Ольга - внучка писателя и дочка губернатора, для которой в свое время и была написана сказка «Аленький цветочек», впоследствии основала кумысолечебное заведение. ● Сергей - внук губернатора Григория Аксакова, во время гражданской войны служил в Колчаковской армии, потом эмигрировал, жил в Шанхае и вернулся на родину лишь под конец жизни, в конце 50-х годов. Прямых потомков Аксаковых не осталось. Род прервался - осталась лишь память о людях, верой и правдой служивших Отечеству

Слайд 15

165-летию Самарской губернии посвящается
Семья Аксаковых - замечательное и уникальное, в своем роде, явление русской жизни. Это был редкий случай в русской истории, когда не одного человека, а целую семью окружало всеобщее почтение. Современников привлекала царившая в этой семье теплота и сердечность, чистота её нравственной атмосферы, широта культурных интересов, удивительно прочная связь старшего и молодого поколений.

Слайд 16

Памяти семьи Аксаковых
В Самаре планируется увековечить память семьи Аксаковых. В районе пересечения улиц Фрунзе и Красноармейской будет разбит сквер со скульптурной композицией семьи Аксаковых, сидящих на лавке. В центре сквера будет сделана скульптура "Аленький цветочек" из одноименной сказки, которую записал известный русский писатель Сергей Аксаков. Возможно, для цветочка будет сделана какая-то подсветка, лазерные лучи - детально проект еще не разработан. Также в сквере будет поставлена скульптура девицы, которая по замыслу слушает сказку. Также украсят сквер пять фонтанов. А с двух его сторон планируется сделать кованую решетку в стиле модерн и ворота, которые будут закрываться в десять часов вечера и открываться ровно через двенадцать часов.
165-летию Самарской губернии посвящается

Слайд 17

165-летию Самарской губернии посвящается
Спасибо за внимание

Внеклассное мероприятие
«Семья Аксаковых и моя
семья»

Творчество С.Т. Аксакова занимает, бесспорно, особое место в истории
отечественной литературы. Современник великих русских писателей, таких, как
Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Гончаров, Тургенев, Толстой – Аксаков обладал
уникальным дарованием в аспекте тематики, жанра и стиля его произведений.
Об Аксакове справедливо было сказано, что он рос всю жизнь, рос вместе со
своим временем и что его литературная биография есть как бы воплощение
истории русской литературы за время его деятельности.
исследование, систематизация информации о семье С.Т. Аксакова.
Цель:
Задачи:
а) исследовать жизнь С.Т. Аксакова в семье;
б) прочитать автобиографические произведения писателя;
в) определить роль влияния семьи на творчество писателя в русской литературе.
Материалом для исследования послужили: биография писателя, его
произведения. В ходе исследования были использованы такие методы, как
наблюдение, описание, сопоставление, анализ.
Практическая направленность работы состоит в том, что результаты
исследования могут быть использованы при изучении творчества С.Т. Аксакова,
при обучении анализу произведений,
организации внеклассных
мероприятий.
при
Для своего исследования мы выбрали тему о семье. Почему спросите вы?
Сегодня в этой области много проблем. Государство, объявив семью
непреходящей ценностью, взяло её под свою защиту. Оно заинтересовано в том,
чтобы семьи, составляющие её основу, были крепкими.
Недаром говорят: «Крепка семья – крепка Отчизна».
Обществу небезразлично, какой климат царит в семье, какие принципы
семья исповедует, чем она живёт, чем «дышит», ведь именно в семье
воспроизводится новая жизнь, воспитываются будущие граждане страны.
Именно от семьи зависит, какими они будут.

1. Семья Аксаковых
Мы хотим познакомить вас с жизнью удивительной семьи – семьи
Аксаковых. У Аксаковых было 10 детей, их воспитанию уделялось
исключительное внимание.
Сергей Тимофеевич Аксаков занимает видное место в истории
отечественной литературы. Выдающийся мастер реалистической прозы, тонкий
психолог, писатель, в совершенстве владевший сложным искусством
изображения природы, отличный знаток всех сокровенных богатств русского
народного слова ­ таким знаем мы Аксакова. Таким знали его и почитали Гоголь
и Тургенев, Герцен и Чернышевский, Некрасов и Толстой. Люди самых
различных политических и эстетических верований, они были единодушны в
оценке того большого вклада, который внёс в русскую литературу автор
«Семейной хроники» и «Детских годов Багрова – внука». И, конечно же, автор
всем вам хорошо известной сказки «Аленький цветочек».
Сергей Тимофеевич Аксаков родился 20 сентября (1 октября) 1791 года в
Уфе, в небогатой, но старинной дворянской семье. Отец его служил
прокурором, мать принадлежала к чиновной аристократии. Свои ранние годы он
провел в степном имении деда, родовитого, хотя и не очень богатого дворянина.
Он был человеком почти необразованным, слабовольным, тихим, застенчивым,
но привил ему любовь к деревенской жизни, к природе.
После его смерти это имение – Новое Аксаково – переходит к отцу
будущего писателя. В 1800­м году на формирование будущего писателя
исключительное влияние оказала его мать, Мария Николаевна. Она привила ему
любовь к книге; сама большая охотница до чтения, она развивала эту
наклонность и в сыне, руководила его чтением. Между ними установились
дружеские, редкие по своей исповедальной доверительности отношения.

Дворянское происхождение, отмечает Добролюбов, освобождало от
необходимости рано втягиваться в «практическую жизнь», и «живой,
восприимчивый мальчик обратился исключительно к природе и своему
внутреннему чувству и стал жить в этом мире». Так что предыстория известных
книг С.Т.Аксакова об уженье, охоте, несомненно, берет начало в его детстве.
Рано входит во внутренний мир мальчика и народная поэзия. Завороженный,
слушает он в долгие зимние вечера сказительницу Пелагею, ключницу из
крепостных. В ее обширнейшем сказочном репертуаре были и все русские
сказки, и множество восточных.

Неизгладимое впечатление оставляют душе и в памяти мальчика
народные песни, святочные игры. А когда Сережа приохотился к чтению книг,
он и ему отдается с исступленной страстью. Разжигая воображение, и без того у
мальчика не по годам развитое, чтение устремляет его по новому руслу: он
выдумывает приключения, сходные с вычитанными в книгах, и рассказывает их
как доподлинные, будто бы с ними самим случившиеся.
Дом писателя Аксакова являлся своеобразным культурным гнездом,
средоточием духовного общения писателей и деятелей нескольких поколений.
Он выделялся постоянством, глубиной и разносторонностью культурных
интересов.
увлечённый
литературой и театром Сергей Тимофеевич Аксаков привлекал к себе
писателей, учёных, актёров, музыкантов.
доброжелательный,
Общительный,
отзывчивый,
Гостеприимный дом посещали люди разных политических взглядов и
ориентаций. Несмотря на идейные расхождения, здесь охотно собирались и
западники и славянофилы. Их объединяли дружеские отношения.
Влияние на литературу «дома Аксаковых», как и незаурядной его
личности, было очень велико. Это был особый дом и особая семья, в которой
весь уклад, быт как бы пронизывались культурными интересами.
Дом Сергея Тимофеевича Аксакова был совершенно особенным и по тем
отношениям общей любви, сердечности, тёплого радушия, а также тихого (хотя
и не безмятежного) счастья, которые царили в нём. Всё было основано на полной
свободе и взаимном доброжелательстве, все держали себя с полной
непринуждённостью, в том числе и дети. Все любили «отесеньку» (как называли
отца дети), доброго гения своей семьи и знакомых.
Созданию сердечной атмосферы в семье много способствовала жена
Сергея Тимофеевича Аксакова – Ольга Семёновна. Сергей Тимофеевич был
счастлив как муж и отец. Женился он по страстной любви. Его возлюбленная
Оленька Заплатина, или Оллина, как он её называл, моложе его на год, жила
вместе с отцом, суворовским генералом, на окраине Москвы, близ Донского
монастыря. Мать её была турчанка, красавица Игель­Сюма, взятая в плен при
осаде Очакова.
После смерти матери дочь, поселившись с отцом в Москве, стала его
другом и помощником. Старый воин не мог заменить дочери её умершую мать,
но по­своему воспитывал её тем особым своим духом доблести, который потом
оказал ей такую великую поддержку в воспитании детей. Ольга читала отцу
исторические сочинения, книги о военных походах, сражениях. Постоянно
читались газеты. Так текла их мирная жизнь в Москве, пока её не взбудоражил
молодой человек, Сергей Аксаков, зачастивший в их дом.
Какое это было чудное время! Какая пылкость чувства, какое
нетерпеливое желание видеть свою милую Оллину! Тогда, приходя после
встречи с невестой домой, молодой человек изливал свои чувства к
возлюбленной в стихах, в сентиментальной прозе с «ахами», с «замиранием

сердца», с мечтами о завтрашнем блаженстве свидания. И вот 2 июня 1816 года
в церкви Симеона Столпника на Поварской молодых повенчали.
В семейной жизни поубавились, конечно, и «ахи», и мечты о блаженстве.
Но зато явились свои радости, открытие в себе чувства отцовства. Рождение
первенца 29 марта 1817 года, названного Константином, обратило его в новое
страстное состояние, заставившее забросить и забыть и рыбалку, и охоту, и все
другие увлечения. Со смешанным чувством благоговения, с любопытством
вглядывался он в широкое личико крохотного пришельца из другого,
таинственного мира, глядевшего перед собой голубыми, уже осмысленными
глазками. Отец часто сам был и нянькой, и хранителем колыбели младенца,
вскакивая по ночам, когда тот начинал плакать. Когда Костя подрос и стал
ходить, пригодился и сценический талант отца: напевал ему песенки, разыгрывал
уморительные сценки.
Пришёл свой срок и для рыбалки, а потом и для первой охоты, поблизости
за прудом, кончившейся выговором сына отцу за убитого куличка. Одним
словом, как когда­то отец вводил маленького Серёжу в мир природы, так
ставший отцом Сергей Тимофеевич передавал сыну по наследству свою любовь
к природе.
Затем в семье Аксаковых появились дочь Вера, сын Гриша, Миша. Пятым
ребёнком был сын Иван. Позже родились дочери Оля, Надя, Любонька, Маша,
Сонечка. Оля была очень больной девочкой, это доставляло много переживаний
родителям.
В 17 лет умер Миша. Он был очень весёлым, остроумным мальчиком,
сколько оживления вносил он в жизнь семейства, как радовал своими
музыкальными способностями. Не только близкие, но и посторонние удивлялись
его таланту. Умер он в Петербурге, куда отец отвёз его поступать в Пажский
корпус.
Смерть Миши поразила отцовское сердце. Он был смят горем: он и прежде
испытал семейные потери – умерли во младенчестве, сразу после рождения, два
сына и две дочери. Но здесь уже семнадцатилетний юноша, почти взрослый сын.
Удар был жесток. Он боялся за Оллину, но она, узнав о смерти сына, не
предалась отчаянию, она только стала молчаливой и неотступно задумчивой.
Утрата ещё более сроднила их.
Сыновья Сергея Тимофеевича Аксакова Константин Сергеевич и Иван
Сергеевич были высокообразованными людьми, видными публицистами и
критиками, они унаследовали от отца горячую любовь к русской культуре,
изучали отечественную историю; перу Константина Сергеевича принадлежит
ряд серьёзных работ по лингвистике, а Иван Сергеевич был известен и как поэт.
Ещё один сын, Григорий Сергеевич, был одним из замечательных
губернаторов, оставил заметный след в истории Уфимского и Самарского края.
Он обладал поразительной сострадательностью к людям. Придавал огромное
значение народному образованию, считал, что грамотная жена и мать будет

иметь большой авторитет и ощутимее станет её влияние на экономический и
нравственный климат семьи. Он стал единственным продолжателем на Земле
рода Аксаковых, у него была дочь Ольга.
2. Традиции семьи Аксаковых
Аксаковская семья хранила традиции героического русского прошлого.
Был, например, у Аксаковых совершенно особенный праздник Вячка – в честь
одного малоизвестного древнерусского витязя, выбросившегося из башни
осаждённого немцами города. Праздник этот отмечали ежегодно 30 ноября. В
этот день сыновья Сергея Тимофеевича наряжались в железные латы и шлемы,
маленькие дочери ­ в сарафаны, все вместе водили хороводы и пели песню,
сочиненную Константином Сергеевичем.
Семья для Аксакова – не только свои дети, но и родовое предание,
родители, предки. Он считал, что без семейных, народных преданий не может
быть исторической жизни. В них продолжали жить прежние поколения, входя в
живую семью, обогащая её духовно и нравственно.
Сами Аксаковы вели свой род от знатного варяга Шимона, племянника
короля норвежского Гакона Слепого, прибывшего в Киев в 1027 году с
дружиной и построившего в Киево­Печёрской лавре церковь Успения (где он и
погребён. Историей об этом Шимоне открывается знаменитый «Киево­
Печёрский патерик» ­ памятник древнерусской литературы XII века. Аксаковы
гордились своей родословной.
Зиму Аксаковы проводили в Москве, летом ездили в Оренбургский край,
где прошло детство Сергея Тимофеевича.
Когда поездки стали
затруднительными, Аксаковы начали подыскивать усадьбу поблизости от
Москвы. После долгих поисков остановились на имении Абрамцево.
Абрамцево возвращало Аксакову мир его детства и воскрешало старую
страсть – рыбную ловлю, которой много лет назад, мальчиком, он занимался с
таким увлечением, что ни о чём другом не мог ни думать, ни говорить.
Живописное имение Абрамцево полюбилось Аксаковым и их
многочисленным друзьям. В радушном доме подолгу гостил Гоголь. В кругу
семьи Аксаковых он мастерски читал свои произведения, рассказывал о замысле
второго тома «Мёртвых душ».

По вечерам в Абрамцеве обсуждали литературные и театральные новости,
спорили о народе, истории, много говорили о русских народных песнях, которые
в то время собирали и записывали П.В. Киреевский и Н.М. Языков.
Поэтическая природа Подмосковья благотворно действовала на С.Т.
Аксакова. Внешне всегда спокойный и добрый, неторопливый и простой, он был
наделён, по словам Гоголя, «нервически пылкой» натурой, чуткой, страстной и
увлекающейся. В его литературном таланте реализовалась преимущественно
одна сторона природной одарённости – мудрость и покой. Другая же – пылкость
и страстность –с избытком проявлялась в его отношениях к людям.
С.Т. Аксаков обладал уникальной способностью сочувствовать и
переживать. Особенно это проявлялось в отношении к талантливым людям. С.Т.
Аксаков умел «заметить», распознать талант и помочь ему раскрыться. В этом
он видел свою миссию. Он умел помочь другу и в беде, и в усталости, и в
болезни, отдавая в его распоряжение тепло и уют своего дома.
Вот такова история семьи Аксаковых, о ней можно говорить бесконечно
много. Мы постарались вкратце рассказать о самом важном.
3. Семья Несговоровых и ее традиции
Наша семья очень большая и дружная. Мой дедушка Иван Илларионович
Гаврилов и бабушка Клавдия Кирилловна Гаврилова. Сейчас они находятся на
заслуженном отдыхе. Дедушка работал электриком на Благовещенском
арматурном заводе. Бабушка ­ фельдшером скорой помощи. Они вырастили
двоих детей. Моя мама, Светлана Ивановна является их дочерью, а Сергей
Иванович их сыном. Когда мама еще училась в школе, она познакомилась с моим
папой, Несговоровым Сергеем. С тех пор они вместе. После свадьбы у
родителей появилась дочь Татьяна, спустя десять лет в городе Уфе ­ я,
Несговоров Никита. У моей сестры уже своя семья: муж Владимир и маленькая
дочь Екатерина.
В нашей семье принято летом, каждые выходные ездить на рыбалку. Рано
утром на озере так хорошо и легко, что хочется остаться здесь на весь день.
Когда отплывешь от берега, на воде можно увидеть легкую дымку, туман.
Во время рыбалки мы забываем обо всем на свете, глядя на поплавок, и на
то, как плещется рыба.
А еще мы очень любим выезжать далеко – далеко, на самое большое озеро
Башкортостана: Аслыкуль. Там такая природа! Утром можно увидеть забавных
сусликов и бакланов – птиц, которые «смеются». Несменные жители озера ­
семья лебедей. Само же озеро настолько чистое, что можно заплыть на глубину
два метра и увидеть красивое каменистое дно.
Абсолютно у всех членов нашей семьи есть и спортивные пристрастия.
Мы все очень любим хоккей и каждый сезон ездим в ледовый комплекс «Уфа –
Арена», «болеем» за команду «Салават Юлаев».

Литература
1. Аксаков Сергей Тимофеевич. ­ Русские писатели: библиогр. словарь. – М., 1971.С.Т.
2. Аксаков, Воспоминания; Литературные и театральные воспоминания / коммент. Е. И.
Анненковой. – М.: Худож. лит, 1986.
3. Лобанов М. П. Сергей Тимофеевич Аксаков. - М.: Мол. гвардия, 1987 (2­е изд., 2005).
(Жизнь замечательных людей).
Интернет­ресурсы
1. http:// www.aksakov.net.ru /lib/sb/book/2061 ...

Оплот. Семья Аксаковых

В "Детских годах Багрова внука" С.Т.Аксакова есть удивительное место, когда в дорожной поездке, казалось бы, неизлечимо больного ребенка родители кладут на траву лесной поляны, и все, что видел он, ощущал, слышал вокруг, пение птиц, аромат цветов, дыхание леса - все это так целительно подействовало на него, что вскоре он почувствовал себя здоровым.

Такая же целительная природа живет и оздоровляюще действует на нас в произведениях писателя.

Но такое же духовное здоровое воздействие оказывает на нас и сам облик Сергея Тимофеевича. По его собственным словам, наклонность ко "всему ясному, прозрачному, легко и свободно понимаемому", впитанные им с молоком матери родные предания отвращали его от всякого духовного оборотничества, преподносимого под видом новизны.

Еще не будучи знаменитым писателем, он уже был той личностью, которая притягивала к себе замечательных людей русского искусства и науки. Гоголь, Тургенев, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Тютчев, Толстой, Достоевский, Аполлон Григорьев - все они глубоко чтили "старика Аксакова". Под влиянием Гоголя, который заслушивался устными рассказами Сергея Тимофеевича о заволжском быте и уговорил "старшего друга" писать "историю своей жизни", Аксаков начал свои автобиографические книги и сразу же вошел в русскую литературу как ее классик.

Привлекал Сергей Тимофеевич своих современников и как прекрасный семьянин, гостеприимный хозяин дома, где все дышало приветом и доброжелательством. Жена Аксакова Ольга Семеновна, дочь суворовского генерала и турчанки, взятой в плен при осаде Очакова, была подлинной устроительницей внутреннего лада семейной жизни. Известны слова Белинского: "Ах, если бы побольше было у нас в России таких отцов, как старик Аксаков". В семье, состоявшей из десяти детей, царили взаимная любовь и дружба, отца они, уже будучи и взрослыми, называли "отесенька" (от слова "отец").

Собственно и жизнь Сергея Тимофеевича была сосредоточена вокруг двух начал: созидание семьи и автобиографических книг, воссоздание семейных преданий.

Из этой семьи вышли два замечательных деятеля русской культуры и общественной жизни: славянофилы Константин Аксаков и Иван Аксаков.

Семья всегда была в русской литературе прообразом народной жизни: пушкинские Гриневы, тургеневские Калитины, толстовские Ростовы, до шолоховских Мелеховых, платоновских Ивановых. Семья Багровых занимает среди них особое место, ибо за нею стоит семья самих Аксаковых.

Семья - не только свои дети, но и родовое предание, родители, предки. Известный философ-богослов П.Флоренский писал: "Быть без чувства живой связи с дедами и прадедами - это значит не иметь себе точек опоры в истории. А мне хотелось бы быть в состоянии точно определить себе, что именно делал я, и где именно находился я в каждом из исторических моментов нашей Родины и всего мира - я, конечно, в лице своих предков .

В двух своих главных книгах "Семейная хроника" и "Детские годы Багрова-внука" Сергей Тимофеевич на основе рассказов родителей воспроизвел семейное предание, историю трех поколений рода Аксаковых (Аксаков заменен в повествовании вымышленной фамилией Багров). В "Семейной хронике" выведены первое и второе поколение семьи Багровых - дедушка и родители маленького Сережи, а детству Сережи, продолжающего род Багровых в третьем поколении, посвящены "Детские годы Багрова-внука". Вся "Семейная хроника" состоит из пяти сравнительно небольших отрывков, книга скромна по размеру, но остается ощущение полноты, обнимающей разнообразные события и множество людей, целую историческую эпоху. За литературными персонажами стоят реальные люди, но это не значит, что перед нами фотографические снимки с них. Нет, это прежде всего художественные образы, заключающие в себе нечто более, чем только частное, личное. И прежде в Аксакове был виден большой художник,- уже в его "Буране", затем в "Записках об уженье рыбы", "Записках ружейного охотника", "Воспоминаниях" (писавшихся почти одновременно с последними главами "Семейной хроники"), но тогда автор как бы сдерживал свою изобразительную силу, а здесь, в "Семейной хронике", дал ей полную волю, и вот повеяло такой подлинной жизнью, за которой уже не замечается искусство. Таков первый же отрывок из "Семейной хроники", глава "Добрый день Степана Михайловича" (включенный потом в знаменитую "Русскую хрестоматию" А.Галахова, выходившую десятками изданий в дореволюционной России). Что, казалось бы, замечательного - день, проведенный дедом рассказчика, провинциальным помещиком, но сколько здесь любовно переданных подробностей бытовых, домашних, из жизни хозяйственной с поездкой Багрова в поле, осматриванием там отцветающей ржи, посещением мельницы, разговором с мужиками, ужином, сиденьем на крылечке перед сном, "перекрестился раз-другой на звездное небо и лег почивать". Эпическое течение дня, времени. Один день из жизни героя, но воспринимается это как целый законченный цикл бытия, так это все крупно и целостно.

Автор не идеализирует своего героя, а точнее говоря, своего деда. Старик Багров отмечен печатью времени, крепостнических порядков. Переселяясь из Симбирской губернии в Уфимское наместничество, за четыреста верст, на новокупленные земли, он снимает с места своих крестьян, всю деревню, и "потянулись в путь бедные переселенцы, обливаясь горькими слезами, навсегда прощаясь со стариною, с церковью, в которой крестились и венчались". Крут и самовластен Степан Михайлович в семье, где так боятся его гнева, делающего из этого, в сущности, добросердечного человека "дикого зверя" (ничто так не может распалить его, как неправда, ложь).

В Багрове, как в крупном характере, крупны и недостатки, и достоинства. При всех своих противоречиях в поступках эта личность монолитная, цельная в своей нравственной основе. А эта основа несокрушима, и на ней зиждется мудрость его житейских правил. Он тверд в слове, "его обещание было крепче и святее всяких духовных и гражданских актов". Подобно тому как могучая грудь, необыкновенно широкие плечи, жилистые руки, мускулистое тело обличали силача в этом небольшого роста человеке, подобно тому, как лицо его с большими темно-голубыми глазами имело открытое и честное выражение, так всегдашняя его помощь другим, посредничество в спорах и тяжбах соседей, ревностная преданность правде в любом случае свидетельствовали о нравственной высоте его.

Софья Николаевна, невестка, быстро постигла "все его причуды", сделала "глубокую и тонкую оценку высоких качеств его". Так гордая, образованная женщина, презиравшая все деревенское и грубое, склонилась перед этим грубым на первый взгляд стариком, интуитивно почувствовав в нем те качества его, которые возвышали его над всеми другими.

В Багрове практические качества уравновешены нравственными, и в этом особенность его натуры. Он из людей практического склада, деятельных, способных на большие предпринимательские дела, но это не голое делячество, не знающее ради выгоды никаких моральных препятствий. У таких людей развитое нравственное сознание не оставляет их и в практической деятельности, иногда может вступать в жестокое противоречие с нею, но никогда не оправдает в себе неправедности поступка и тем самым уже исключает в себе ничем не ограниченное хищничество.

Но в том-то и дело, что такой характер, как Багров, не был только "преданьем старины глубокой". Почти одновременно с Багровым появился Русаков в пьесе Островского "Не в свои сани не садись", позже Чапурин в романах Мельникова-Печерского "В лесах" и "На горах"; оба эти героя характерами сродни Багрову.

Образ старика Багрова может быть поставлен в ряд эпических образов мировой литературы. Еще в прошлом столетии, сразу же по выходе "Семейной хроники", критика, желая похвалить автора, видела в нем "сходство с Вальтером Скоттом", в частности, в понимании "исторической необходимости" прошлых обычаев, в строе мыслей Багрова "сообразно духу времени" (недостаточно, видно, была еще авторитетна тогда русская литература для критики, чтобы можно было из нее самой вывести эту "историческую необходимость"). Сила обобщения того же образа Багрова могла родиться только из такой семейной хроники, где представлены не узкие рамки семейного быта, а целая Россия в главных своих качествах (так и было, особенно в дальнейшем, когда уже в семье Сергея Тимофеевича с ее духовно-общественными интересами Россия постоянно присутствовала и в разговорах и в мыслях отца и детей).

И не только образ старика Багрова отличается такой поразительной силы художественным обобщением. В "Семейной хронике" с не меньшей, пожалуй, только отрицательной силой изображен Куролесов. В портрете героя, который рисует С.Т. Аксаков, при отсутствии, казалось бы, анализа (в том роде, в каком, разлагая целое на его составные части, "выворачивают" нам человека, обнажают потаенные уголки его души и сознания Достоевский и Толстой), при всей целостности рисунка поражает в образе Куролесова психологическая глубина. Некоторые критики видели в Куролесове некоего бытового злодея, что подтверждается как будто и самой канвой сюжета: история женитьбы героя; обман жены; узнанная ею правда об истинном образе жизни мужа, когда она, прослышав об этом, решает отправиться в имение, где он жил, и своими глазами удостоверяется в правде слухов о его развратной жизни, тиранстве; злодейство Куролесова, убедившегося, что жена не простит ему и ему грозит лишение доверенности на управление имением, избивающего жену и запирающего ее в каменном подвале; освобождение пленницы Степаном Михайловичем и т.д.

Но за этой чуть ли не приключенческой историей скрыты не только бытовые черты, но и метафизические тайны характера героя. Об одной из них говорится: "Избалованный страхом и покорностью всех его окружающих людей, он скоро забылся и перестал знать меру своему бешеному своеволию". Вот что, оказывается, может разжигать "своеволие", "жестокость", "кровожадность" и все другое - и не только в случае с Куролесовым, и не только в его время. Из иных, как бы брошенных на ходу "изустных" замечаний повествователя Достоевский мог бы, кажется, извлечь материал для цепной психологической реакции. Куролесов наименовал три деревни, которые он заселил переведенными со старых мест крестьянами, названиями, составившими имя, отчество и фамилию его жены. "Это романическая затея в таком человеке, каким явится впоследствии Михаил Максимович, всегда меня удивляла".

Достигнув высшей степени разврата и лютости, Куролесов ревностно занялся построением каменной церкви в Парашине. Эти "бездны" в характере героя, "феномен" его кровожадности, противоречивость поступков настолько глубоко затронули что-то "необъяснимое" в "человеческой природе", что дало основание Аполлону Григорьеву сделать следующий вывод: "Эти типы последних времен нашей литературы, бросившие нежданно и внезапно свет на наши исторические типы,- этот Куролесов, например, "Семейной хроники", многими чертами своими лучше теорий гг. Соловьева и Кавелина разъясняющий нам фигуру Грозного Ивана..." Такова сила психологического обобщения художника, позволяющая нам за выведенным лицом увидеть целый исторический тип, заставляющая нас задуматься о явлениях, не ограниченных рамками времени и места действия.

Может быть, нигде у С.Т. Аксакова художническая пристальность и полнота не проявляются так, как в образе матери, особенно в "Детских годах Багрова-внука". "Этот образ выносила в душе своей такая же любовь сыновняя, какая прежде у груди матери лелеяла сына",- справедливо писал один из современников писателя. И в самом деле, горячая любовь матери и страстная привязанность дитяти к ней составляют нераздельное целое. "Постоянное присутствие матери сливается с каждым моим воспоминанием,- говорит автор в самом же начале своих "Детских годов Багрова-внука".- Ее образ неразрывно соединяется с моим существованием". Болезненный ребенок был обречен, казалось, на смерть и только чудом остался жить. И одной из этих чудесных сил, исцеливших его, была самоотверженная, безграничная материнская любовь, о которой сказано так: "Моя мать не давала потухнуть во мне догоравшему светильнику жизни; едва он начинал угасать, она питала его магнетическим излиянием собственной жизни, собственного дыханья". Все повествование освещено образом матери, бесконечно родной, любящей, готовой на любые жертвы, на любой подвиг ради своего Сереженьки. Материнское чувство психологически, кажется, неисчерпаемо: сколько переживаний, сколько душевных оттенков. Забывшаяся тревожным сном мать слышит голос больного своего маленького сына. "Мать вскочила, в испуге сначала, и потом обрадовалась, вслушавшись в мой крепкий голос и взглянув на мое посвежевшее лицо. Как она меня ласкала, какими называла именами, как радостно плакала... этого не расскажешь!" Это всего лишь один момент ее душевного состояния, и, собственно, вся жизнь ее в этом лежащем в глубине души, "беспредельном чувстве материнской любви", как говорит сам рассказчик. От первой до последней страницы книги, в каждом эпизоде, где показана мать, в самых разнообразных проявлениях - то страстных, то тревожно-отчаянных, то радостных, то светло-грустных - живет это удивительное чувство, открывая нам скрытые от мира тайны материнского сердца.

В литературе обычно поэтизируется любовь до семейной жизни, с началом ее как бы опускается занавес романтической истории и начинается проза быта. Ни у кого, пожалуй, из русских писателей семейная жизнь не раскрывается с такой поэтической содержательностью, как у С.Т. Аксакова в его "Семейной хронике" и "Детских годах Багрова-внука" в особенности. И это далеко не при гармоничном союзе между супругами (вспомним, что Софья Николаевна вышла замуж не по любви). Но столько в материнской любви богатства чувств, столько душевной занятости", что уже одно это делает жизнь женщины глубоко осмысленной, дающей ей огромное нравственное удовлетворение, и маленький сын чувствует над собою "нравственную власть" матери. Такое материнское "однолюбие" было, видимо, таким же явлением русской жизни, как и постоянство пушкинской Татьяны с ее: "Но я другому отдана и буду век ему верна".

Поразительно то, что это материнское чувство во всей его первородности и чистоте донес до нас шестидесятипятилетний художник, как будто не было ни бремени охлаждающего душу житейского опыта, ни даже иной матери, когда с женитьбой сына она так переменилась в своих чувствах к нему, ревнуя его к семье: ничто оказалось не властным над силою той детской сыновней любви, которая сделалась святыней его души. Как бы инстинктивно чувствуя, чем он обязан матери, не раз вырывавшей его, казалось, из объятий смерти, Сережа отвечает ей страстной сыновней привязанностью, которая временами буквально потрясает его детскую душу. Такие потрясения переживает он во время болезни матери, приходя в недетский ужас при одной мысли, что она может умереть. "Мысль о смерти матери не входила мне в голову, и я думаю, что мои понятия стали путаться и что это было началом какого-то помешательства".

С.Т. Аксаков, видимо, передал очень характерное вообще для детской психологии. Вот признание известного русского ученого-физика С.И. Вавилова: "Мать любил я всегда глубоко и, помню, мальчиком с ужасом представлял себе, а вдруг мама умрет, что казалось равносильным концу мира".

В этом ужасе остаться без матери есть какая-то стихийная боязнь сиротства, не только сыновнего, но вообще сиротства на земле, и мать здесь как та наиболее близкая и доступная детскому сознанию опора, без которой ему так страшно в мире. Каким оцепенением поражает детскую душу болезнь матери и каким светом озаряется мир с ее выздоровлением. "Наконец, все мало-помалу утихло, и прежде всего я увидел, что в комнате ярко светло от утренней зари, а потом понял, что маменька жива, будет здорова,- и чувство невыразимого счастья наполнило мою душу! Это происходило 4 июня, на заре пред восходом солнца, следовательно, очень рано".

Любовь к матери глубже открывает Сереже самого себя. Он так предался впечатлениям пробуждающейся весенней природы, так ("точно помешанный") поглощен был своими делами и заботами - послушать, поглядеть, что творится в роще, как развертываются листья, оживает всякая живность, как завивают гнезда птицы,- что забыл обо всем на свете и даже о матери. И мать с упреком напомнила ему об этом. Словно пелена спала с его глаз: он в самом деле мало думал о ней. Острое раскаяние укололо его в самое сердце, он чувствовал, как он виноват перед матерью, и просил прощения у нее. Мать же не сдержала своих чувств: "Мы с матерью предались пламенным излияниям взаимного раскаяния и восторженной любви; между нами исчезло расстояние лет и отношений, мы оба исступленно плакали и громко рыдали. Я раскаивался, что мало любил мать; она - что мало ценила такого сына и оскорбила его упреком".

Само нравственное развитие мальчика в значительной мере происходит под влиянием познания материнской любви. Эту любовь он особенно, "во всей силе", начинает понимать и чувствовать во время своей болезни. "Понятен испытанный ею мучительный страх - понятен и восторг, когда опасность миновалась. Я уже стал постарше и был способен понять этот восторг, понять любовь матери. Эта неделя много вразумила меня, много развила, и моя привязанность к матери, более сознательная, выросла гораздо выше моих лет". Мысли о матери, возбуждающие в сыне "тревожное состояние", заставляют его быть "в борьбе с самим собою". И само его "воображение, развитое не по летам", тоже во многом объясняется горячей привязанностью к матери, боязнью утратить ее. Таким образом, в детской психологии образ матери порождает нечто вроде "процесса чувств", "борьбы с самим собой" - явление как бы даже неожиданное при установившемся мнении о "безанализности" психологизма у С.Т. Аксакова.

И не только через мать идет рост детской души. Как содрогается эта детская душа, когда умирает дедушка, какой страх, какой ужас охватывает ее, как воспаляется детское воображение мыслями о смерти! По силе психологической выразительности этот страх поистине зародыш того страха смерти, который будет метаться в сознании героев Толстого, и эта же боязнь смерти, так рано, почти с младенчества узнанная Сергеем Тимофеевичем, видимо, не могла не оставить следа в дальнейшей его жизни, может быть, таилась в его душе, заглушаемая теми "страстишками", о которых говорил сам писатель, имея в виду свои семейные заботы, привязанность к природе и прочее. А рядом со смертью дедушки - появление на свет крошечного братца, вызывающего в Сереже какие-то особые бережные чувства. "В маленькой детской висела прекрасная люлька на медном кольце, ввернутая в потолок. Эту люльку подарил покойный дедушка Зубин, когда еще родилась старшая моя сестра, вскоре умершая; в ней качались и я и моя вторая сестрица. Подставили стул, я влез на него, и, раскрыв зеленый шелковый положок, увидел спящего спеленанного младенца и заметил только, что у него на головке черные волоски. Сестрицу взяли на руки, и она также посмотрела на спящего братца - и мы остались очень довольны... Алена Максимовна, видя, что мы такие умные дети, ходим на цыпочках и говорим вполголоса, обещала всякий день пускать нас к братцу, именно тогда, когда она будет его мыть. Обрадованные такими приятными надеждами, мы весело пошли гулять и бегать сначала по двору, а потом и по саду". Семейное чувство, как бы разветвляясь, входит в душу мальчика, пронизывает все его существо, дает ему ощущение полноты и уверенности существования. Ему радостно знать, что он из того же рода, что его отец и дедушка. "Я один был с отцом; меня также обнимали и целовали, и я чувствовал какую-то гордость, что я внук моего дедушки. Я уже не дивился тому, что моего отца и меня все крестьяне так любят; я убедился, что это непременно так быть должно: мой отец - сын, а я - внук Степана Михайловича".

Семейное начало стало ведущим, определяющим в повествовании. Это нашло отражение и в самих названиях книг: "Семейная хроника", "Детские годы Багрова-внука". Хорошо сказал о книгах С.Т. Аксакова Андрей Платонов, увидевший их "бессмертную сущность" "в отношении ребенка к своим родителям и к своей Родине". По словам Андрея Платонова, "книги Аксакова воспитывают в читателях патриотизм и обнаруживают первоисточник патриотизма - семью", ибо "этому чувству Родины и любви к ней, патриотизму, человек первоначально обучается через ощущение матери и отца, то есть в семье". И сама любовь Аксакова к природе "является лишь продолжением, развитием, распространением тех чувств, которые зародились в нем, когда он в младенчестве прильнул к своей матери, и тех представлений, когда отец впервые взял с собою своего сына на рыбную ловлю и на ружейную охоту и показал ему большой, светлый мир, где ему придется затем долго существовать. И ребенок принимает этот мир с доверием и нежностью, потому что он введен в него рукой отца" .

Природа - та вторая, после родительской, колыбель, которая поистине вскармливала и лелеяла детство художника. Одно из самых первых и сокровенных "отрывочных воспоминаний" автора "Детских годов Багрова-внука" - это болезнь и выздоровление в младенчестве. "Дорогой, довольно рано поутру, почувствовал я себя так дурно, так я ослабел, что принуждены были остановиться; вынесли меня из кареты, постлали постель в высокой траве лесной поляны, в тени дерев, и положили почти безжизненного. Я все видел и понимал, что около меня делали. Слышал, как плакал отец и утешал отчаянную мать, как горячо они молились, подняв руки к небу. Я все слышал и видел явственно, и не мог сказать ни одного слова, не мог пошевелиться - и вдруг точно проснулся и почувствовал себя лучше, крепче обыкновенного. Лес, тень, цветы, ароматный воздух мне так понравились, что я упросил не трогать меня с места. Так и простояли мы тут до вечера. Лошадей выпрягли и пустили на траву близехонько от меня, и мне это было приятно... Я не спал, но чувствовал необыкновенную бодрость и какое-то внутреннее удовольствие и спокойствие, или, вернее сказать, я не понимал, что чувствовал, но мне было хорошо... На другой день поутру я чувствовал себя также свежее и лучше против обыкновенного". "Двенадцатичасовое лежанье в траве на лесной поляне дало первый благотворный толчок моему расслабленному телесно организму". Так врачующе подействовала природа на ребенка, и с тех пор он до самозабвения полюбил ее.

Один из современников С.Т. Аксакова, охотник-литератор, шутя говорил, что его собака делает стойку перед "Записками ружейного охотника", так много в них жизни и правды. То же самое можно сказать и в отношении описания природы в "Семейной хронике" и "Детских годах Багрова-внука": столько здесь жизненного, истинного, что забываешь всякую литературу и вместе с автором погружаешься в мир самой природы.

Здоровое чувство природы роднило Аксакова и художника-пейзажиста такой мощи, как И.И. Шишкин, который называл Сергея Тимофеевича своим любимым писателем.

Она оздоровляюще влияет даже на нас, читателей аксаковских книг, а что уж говорить о Сереже, живущем в ней. Для него она неиссякаемый источник радостей и наслаждений. Сколько тайн, сколько волнующих подробностей открывается ему повсюду в ней, сразу же за домом, где течет Бугуруслан и начинается грачовая роща: на рыбалке; в дороге, все той же самой, от Уфы до Багрова, и всегда захватывающе новой; на ночлеге в степи под открытым небом; в весеннем неистовстве соловьев при потухающей заре. И все это, и многое другое, все голоса, цветы, ароматы, "красоты природы" (любимое выражение самого писателя) как бы переливаются в детскую душу, ласкают ее, приводят в восторг, ширят ее, делают счастливой. И так же, как в любви к матери, проявляется вся гамма чувств, переживаний маленького героя, так в страстной привязанности к природе раскрывается не менее, пожалуй, богатая жизнь детской души.

Можно было бы много говорить о значении родного угла, природы в творческой судьбе С.Т. Аксакова, в частности и об уникальности в русской литературе, да и не только, видимо, в русской, а и мировой - такого явления, когда скромные рамки события - детство, проведенное в оренбургском селе,- под пером художника наполняются вдруг такой жизненной подлинностью, содержательностью, значительностью, что мы невольно задумываемся о неисчерпаемости бытия и в самых малых "уголках земли". Впрочем, это и не должно нас удивлять, вспомним, например, что значил этот уголок земли для Пушкина, как обогатило его двухлетнее пребывание в Михайловском, какая поэзия, какие глубины народной жизни открылись ему - через сказки Арины Родионовны, рассказы крестьян, песни слепцов на ярмарках; именно отсюда, из этого "уголка земли" началось и пушкинское постижение русской истории, эпохи "Бориса Годунова" (сотворенного здесь), самой народности. И у каждого великого русского художника был свой "уголок земли", который связывал его с миром.

Отсюда же, из этого "уголка земли" ведет свое происхождение и язык писателя. "Семейная хроника" и "Детские годы Багрова-внука" впитали язык аксаковской родины, как вобрали они и благоухание окружающей природы. Народность языка у С.Т. Аксакова не только в чисто народных словах, но и в самой правде выражения народной жизни, которую он хорошо знает. Живая речь, кажется, облегает все, чего ни касается, каждое явление, каждый предмет, каждую бытовую подробность, проникается тем неуловимым русским значением, которое дается самой непосредственной жизнью в национальной стихии. Изустная живость речи соединяется с удивительной пластичностью изображения, с такой зримостью, осязаемостью картин, особенно природы, что мы как бы входим в них, словно в реальный мир. Ни одного фальшивого тона, все просто и истинно. Уже сам язык очищающе действует на читателя не только в эстетическом, но и в нравственном отношении. Отпечаток мудрости, духовной ясности старца, его нравственной проникновенности проглядывает в слоге. Все сокровище души своей вложил художник в этот слог, в эту величавость русского слова, оттого и не убывает со временем красота и правда этого удивительного аксаковского языка, одарившего нас чудной илиадой детства русской жизни.

"Семейная хроника" и "Детские годы Багрова-внука" сразу же после своего выхода вызвали восторженные отзывы современников. И что удивительно, эти единогласные похвалы принадлежали людям разных убеждений, таким, как Хомяков и Тургенев, Толстой и Герцен, Шевырев и Щедрин, Погодин и Чернышевский, Анненков и Добролюбов и т.д. Правда, неодинаковые были причины для похвал. Так, Добролюбов (в своей статье "Деревенская жизнь помещика в старые годы, отразившаяся в "Детских годах Багрова-внука") отметил, как самое важное в книге С.Т. Аксакова, все то, что связано с описанием "старого порядка", с "произволом" помещика в "семейных отношениях", с вторжением в его деревенскую жизнь крепостных отношений. "Конец концов,- пишет Добролюбов,- вся причина опять сводится к тому же главному источнику всех бывших у нас внутренних бедствий - крепостному владению людьми".

"Неразвитость нравственных чувств, извращение естественных понятий, грубость, ложь, невежество, отвращение от труда, своеволие, ничем не сдержанное,- представляется нам на каждом шагу в этом прошедшем, теперь уже странном, непонятном для нас и, скажем с радостью, невозвратном".

Для Толстого в "Детских годах Багрова-внука" "равномерно сладкая поэзия природы разлита по всему, вследствие чего может казаться иногда скучным, но зато необыкновенно успокоительно и поразительно ясностью, верностью и пропорциональностью отражения".

Щедрин признавался, что испытал на себе решительное влияние "прекрасных произведений" С.Т. Аксакова, потому и посвятил ему один из циклов "Губернских очерков" в журнальной публикации - "Богомольцы, странники и проезжие". Аксаковская эпическая просветленность коснулась такого беспощадно-язвительного сатирика, каким был Щедрин. И гораздо позднее, в его "Пошехонской старине" в главе "Воспитание нравственное", рассказывается, как герой (с автобиографическими чертами самого автора), возрастом уже за тридцать лет, впервые "почти с завистью" познакомился с "Детскими годами Багрова-внука" и вынес из этого чтения неизгладимые впечатления. Высоко ставил книги С.Т. Аксакова Достоевский, отмечая в них правду народного характера. Полемизируя с западниками, он писал: "Вы утверждаете, что чуть народ проявит деятельность, то сейчас он кулак. Это бесстыдно. Это неправда. Няня, переход через Волгу в "Семейной хронике" и сто миллионов других фактов, деятельность самоотверженная, великодушная".

У каждого из знаменитых современников С.Т. Аксакова был свой взгляд на его книги, но все сходились в одном: в признании выдающихся художественных достоинств этих книг, редкого таланта их автора. Сам же Сергей Тимофеевич, искренне удивляясь своему громкому авторскому успеху, с присущей ему "незаносчивостью" самолюбия объяснял дело просто: "Я прожил жизнь, сохранил теплоту и живость воображения, и вот отчего обыкновенный талант производит необыкновенное действие".

Выйдя в свет, "Детские годы Багрова-внука" сразу же стали хрестоматийным классическим произведением. Так, Мамин-Сибиряк (родившийся в 1852 году, за шесть лет до выхода книги Сергея Тимофеевича) писал в своей автобиографии, как он в раннем детстве "заслушивался" чтением "Детских годов Багрова-внука". И позднее другой будущий писатель (о чем расскажет сам Горький в повести "В людях") запомнит навсегда, как "Семейная хроника", "Записки охотника" Тургенева и другие произведения русской литературы "вымыли" его душу: "Я почувствовал, что такое хорошая книга, и понял ее необходимость для меня. От этих книг в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я не один на земле и - не пропаду!"

Книгами СТ. Аксакова всегда будут "заслушиваться" потомки писателя, находя в них, как в мудрых народных преданиях, всегда живой, глубоко современный и вечный смысл.

Имена Аксаковых - Константина и Ивана связаны с тем направлением русской общественной мысли, которое получило название славянофильство. Но следует оговориться: оправдывая это название (любовь к славянам), ратуя за единение славян, горячо поддерживая дело освобождение южных славян от турецкого ига (особая роль здесь Ивана Аксакова), славянофилы сами говорили, что главное, сокровенное в их идеях - это русский народ, Россия. Константин Аксаков (род. в 1817) хотя и был значительно моложе Хомякова (1804) и Киреевского (1806), вместе с ними принадлежит к поколению старших славянофилов, а Иван Аксаков - их преемник уже в новой послереформенной эпохе. Знакомство молодого Константина Аксакова с Хомяковым произвел переворот в его убеждениях, о чем пойдет речь ниже.

Поскольку Алексей Степанович Хомяков и Иван Васильевич Киреевский "отцы основатели", столпы славянофильства, остановимся коротко на их учении. Глубоко образованный, фантастически даровитый во многих областях знаний, свободно владевший французским, английским, немецким языками, Хомяков воплощал в себе духовную высоту русского национального самосознания. Мысль о самобытной русской философии зародилась у него еще в молодости, в двадцатых годах, в кружке любомудров, средоточием которого был его друг, поэт и мыслитель Д.Веневитинов, подававший большие надежды и так рано скончавшийся в 1827 году, в возрасте всего двадцати двух лет. Первыми идейными учениками Алексея Степановича стали юные Константин Аксаков и его друг Юрий Самарин. В 1840 году произошла встреча, оказавшая решающее влияние на их жизнь. Алексей Степанович Хомяков был значительно старше каждого из них: ему было тридцать шесть лет, человек всесторонне образованный философски, со сложившимся давно мировоззрением. Но не только духовным опытом, зрелостью мысли превосходил он своих молодых товарищей. То, что было порознь в каждом из них - творчество и сила аналитическая,- соединилось в нем в полном согласии, составляя цельность его натуры. Поэтому молодые друзья должны были бы, казалось, найти каждый свое, свою точку опоры в Хомякове, но на первых порах этого не произошло. Для обоих, как уже говорилось, кумиром являлся Гегель, и расстаться с ним было им не так-то просто. Хомяков же, прекрасно изучивший Гегеля, сам редкий диалектик, по высокой терпимости своей не подавлял мнения молодых людей, только непреклонно держался своего "камня" - русской истории, ее духовно-культурных, бытовых особенностей. Это было главным для него, а потом уже Гегель и "гегелята" (как он говорил), "гегелизм", ценимый им, но имеющий в его глазах все-таки косвенное отношение к "русскому началу" (как вообще вся германская, рационалистическая в своей основе, философия). Друзья-противники оказались довольно крепкими орешками, с которыми непросто было справиться. Особенно упорствовал в стоянии за Гегеля Константин Аксаков, которого Хомяков прозвал "свирепым агнцем", соединявшим в себе идейное неистовство с детскостью сердца. Веря в прочность главного в Константине Аксакове, Хомяков говорил ему: "Я с вами более согласен, чем вы сами". И дело сдвинулось с места, благоговение хомяковских оппонентов к Гегелю как всеобъемлющему абсолютному началу познания померкло. По словам младшего брата Ивана, освобождение Константина Аксакова от оков Гегеля было полным: "Гегель как бы потонул в его любви к русскому народу". Впоследствии сам Константин Сергеевич признавался: "Живой голос народный освободил меня от отвлеченности философской. Благодарение ему".

Неведомое, волнующее вошло в сознание друзей, когда они стали читать памятники древней русской словесности, изучать летописи, старые грамоты и акты. Целый мир, до того совершенно не известный им, со своими духовными сокровищами, видимыми и еще не изведанными, со своеобразием народной жизни, быта открылся им. Какая-то почвенность почувствовалась вдруг под ногами после зыбкого блуждания в гегелевской "феноменологии духа".

Хомяков сделался постоянным гостем в доме Аксаковых, также как и сам рад был видеть их у себя в гостях, в доме на Собачьей площадке. Особенно часто он стал бывать у них после смерти своей жены тридцатипятилетней Катерины Михайловны (она была сестрой поэта Языкова), оставившей на его руках пятерых детей. Он тяжело, хотя и мужественно переносил страшное горе, старался не выдать своего состояния, на людях принуждал себя быть таким же, как и прежде. Однажды гость, оставшийся ночевать в доме Хомякова, случайно стал свидетелем потрясающей сцены. Хомяков глубокой ночью стоял на коленях и глухо рыдал, а утром, как обычно, вышел к гостям добродушно улыбающийся и спокойный. Смерть жены была испытанием его, казалось бы, незыблемой веры. Ведь это он писал в своем сочинении "Церковь одна":

"Живущий на земле, совершивший земной путь, не созданные для земного пути (как ангелы), не начинавшие еще земного пути (будущие поколения), все соединены в одной Церкви - в одной Благодати Божией". Оба они - и она, и он всегда жили в Церкви и в ней, в вечном ее благодатном лоне, продолжают жить вместе с Катей и с уходом ее из этой жизни. Он верил в это, но такая тоска по умершей жене точила его, что временами падал духом. И однажды во сне услышал ее голос: "Не отчаивайся!" И ему стало легче. Она не перестает быть с ним, с детьми, укрепляет его силы для жизненного подвига. Ранее беззаботный относительно "слова письменного", предпочитавший ему "изустное" слово, он теперь стал больше писать, как бы зная отпущенный ему недолгий земной срок, спешил передать на бумагу в глубине души зревшие долгие годы дорогие ему мысли и чувства. В доме Аксаковых он отдыхал душевно, сам, как хороший, теперь уже неполный семьянин, глубоко чувствовал благо семейного круга. Как во всем другом в жизни, в семье он оставался цельным человеком. И в философии своей он находил для семьи не отвлеченные, логистически-мертвые формулы, а слова живые, проникновенные, говоря, что семья есть тот круг, в котором любовь "переходит из отвлеченного понятия и бессильного стремления в живое и действительное проявление".

Глубоко любя Сергея Тимофеевича, Хомяков и произведения его ценил прежде всего за то, что писатель "живет в них, действует на читателя всеми своими прекрасными душевными качествами", как он говорил - "тайна его художества в тайне души, исполненной любви". В пятидесятые годы, после смерти жены, Хомяков ушел в глубины богословия, познания сущности Церкви. В своих статьях и письмах, написанных по некоторым причинам по-французски и по-английски, Хомяков развивает идею соборности. Сила Церкви - не во внешнем устроении, не в иерархичности ее, а в соборности, в единении любви всего церковного народа, в неодолимости ее как Тела Христова. Единство Церкви созидается непрекращающимся в ней действием Духа Божия. Каждое действие Церкви направляется Духом Святым, духом жизни и истины. Дух Божий в Церкви недоступен рационалистическому сознанию, а только целостному духу. В отличие от восточной православной Церкви с ее соборностью в любви Запад, католичество утверждает себя на гордыне индивидуального разума.

Соборностью глубоко проникнута великая русская литература. Осуществилось в XX веке то, что православный мыслитель, верный сын русской Церкви Хомяков, называл выходом своих богословских идей "на мировое поприще".

Духовно близок был к семье Аксаковых и другой выдающийся русский мыслитель, Иван Васильевич Киреевский. Обратимся к его философским взглядам, без этого не будет полон показ той умственно-духовной среды, которая окружала Аксаковых.

Иван Киреевский занимал в ней важное место. Еще в статье, написанной в 1830 году, "Обозрение русской словесности за 1829 год" он говорит: "Но чужие мысли полезны только для развития собственных. Философия немецкая вкорениться у нас не может. Наша философия должна развиться из нашей жизни, создаться из текущих вопросов, из господствующих интересов нашего народного и частного быта". Слушание в 1830 году лекций Гегеля в Берлинском университете, а затем - лекций Шеллинга в Мюнхенском университете не произвело особого действия на Ивана Киреевского, не вызвал у него сочувствия сам "способ мышления" немецких философов, даже и более близкого ему по духу Шеллинга. Пожалуй, больше дало ему личное знакомство с Гегелем и через младшего брата Петра Васильевича (ранее его приехавшего в Мюнхен) - с Шеллингом, который, кстати, в разговоре с Киреевскими высказывал мнение, что России суждено великое назначение (эту же мысль, видимо, под влиянием победы России над Наполеоном в 1812 году высказал и Гегель одному из молодых русских, слушавших его лекции). Издали отчетливее мог он осмотреть то огромное, что представляло собою его Отечество. Не отрицая поучительности опыта Западной Европы, Иван Киреевский считал, что любой иноземный опыт нельзя механически переносить на историческую почву другого народа, что и философия, образованность точно так же не могут быть внешне переняты, а рождаются из недр национальной жизни. Тем более это относится к "самобытной русской философии", которая должна была, по убеждению его, выйти далеко за пределы национального значения и приобрести мировую роль.

В создании такой философии Иван Васильевич видел свое призвание, задачу своего служения Отечеству и жил, собственно, этим однодумьем. Он не разрабатывал систему, наподобие немецких философов, а развил ряд положений, которые легли в основные славянофильской философии. Суть этих положений вкратце сводится к следующему.

Исторически сложилось так, что в основании просвещения Европы и России легли разные элементы, разные начала. Что касается Европы, то этими началами в ее просвещении стали христианство, проникшее туда через церковь римскую, древнеримская образованность и государственность варваров, возникшая из насилий завоевания. Как видно уже из этого, определяющей в судьбе просвещения европейских народов была роль Рима, римской образованности. Между тем было еще греческое просвещение, которое в своем чистом виде почти не проникало в Европу до XV века, до самого взятия турками Константинополя (когда на Западе появились греческие изгнанники со своими "драгоценными рукописями"). Но это было уже запоздалое знакомство, которое не могло изменить заложенного склада ума и жизни. Господствующий дух римской образованности, римские законы и римское устройство наложили властную печать на всю историю и жизненный уклад европейских народов, начиная от частного быта и кончая религией. Если говорить о главной особенности "римского ума", то это будет преобладание в нем наружной рассудочности над внутренней сущностью. Таким характером рассудочной образованности отмечены все проявления общественной, религиозной, семейной жизни в Древнем Риме, унаследованные Западной Европой.

Если на Западе христианство привилось через римскую церковь, то в России - через церковь восточную. В отличие от западного, рационалистического в своей основе богословия богословие восточной церкви, не увлекаясь в односторонность силлогизмов, держалось постоянно полноты и цельности умозрения. Восточные мыслители заботятся прежде всего о правильности внутреннего состояния мыслящего духа; западные - больше о внешней связи понятий. Восточные писатели, по словам Ивана Киреевского, ищут внутренней цельности разума, того средоточия умственных сил, где все отдельные деятельности духа сливаются в одно живое и высшее единство; западные, напротив того, полагают, что достижение полной истины возможно и для разделившихся сил, для раздробленного духа, что одним чувством можно понимать нравственное, другим - изящное, третьим - личное удовольствие и т.д.

Эта цельность духа, самого бытия как наследие восточного христианства, православия отличала, говорит Киреевский, древнерусское просвещение, быт и жизнь древнерусского человека и теперь еще не утрачена в простом народе, в русском крестьянстве. Необходимость такой цельности духа, цельности мировоззрения и жизни Киреевский считал центральной задачей русской философии независимо от времени, от исторических обстоятельств. Причем он призывал следовать не букве, а духу этого положения, приводя его в соответствие с современными, в том числе научными требованиями, не допуская решительно никаких элементов архаичности.

Итак, главное, по Киреевскому, заключается в том, чтобы та цельность бытия, которой отличалась древнерусская образованность и которая сохранилась в народе, была навсегда уделом настоящей и будущей России. Но в этом Иван Киреевский видит не узконациональную задачу, а мировое призвание России, ее историческую роль в судьбах Европы. Ошибаются те, кто считает славянофилов некими провинциалами, которые хотели бы вновь заколотить "окно в Европу", отгородиться от нее, замкнуться в своих национальных рамках (чуть ли не удельной Руси) и похаживать в мурмолках да косоворотках. Вопрос об их отношении к Европе гораздо глубже, не имеет ничего общего с этим карикатурным представлением.

Мысль Ивана Кирееского была такова: историческая жизнь России была лишена классического элемента, а так как прямой наследницей Древнего мира является Европа, то и следует перенять у нее этот классический элемент - через лучшие черты западной образованности. Усвоив это все лучшее в культуре Запада, обогатившись ею, придав, таким образом, общечеловеческое значение русскому просвещению, можно успешнее влиять им и на Запад, внося в его жизнь, в его сознание недостающее ему единство духовного бытия. Сутью мировоззрения Киреевского было требование цельности, неразрывности убеждения и образа жизни. Еще в молодости он поставил своей целью "чистоту жизни возвысить над чистотою слога". Это был девиз всех его друзей - и брата Петра Васильевича, и Хомякова, Константина и Ивана Аксаковых, Юрия Самарина и других. "Чистота жизни", нравственная высота славянофилов наложили отпечаток и на их "слог", стиль творений, о чем В.В. Розанов, писавший по своему непостоянству разное о них, иногда прямо противоположное, в итоге мог сказать, что творения их "исходят из необыкновенно высокого настроения души, из какого-то священного ее восторга, обращенного к русской земле, но не к ней одной, а и к иным вещам... Чего бы они ни касались, Европы, религии, христианства, язычества, античного мира,- везде речь их лилась золотом самого возвышенного строя мысли, самого страстного углубления в предмет, величайшей компетентности в суждениях о нем" (Статья "И.В. Киреевский и Герцен") .

Та цельность, к которой стремился Иван Киреевский, не сводилась для него к сугубо личному самопознанию. Нравственная цельность личности может иметь большое воздействие на людей, стать средоточием их единомыслия и духовной общности. Иван Киреевский знал, что значит для других людей нравственная высота человека, какая это вдохновляющая и влекущая к себе собирательная сила.

Как философия не умозрительная, а практическая, жизненная, философия цельности Ивана Киреевского вбирала в себя и его бытовые впечатления и не могла, конечно, не вобрать его впечатлений от общения с хорошо знакомой ему, близкой семьей Аксаковых. Сергей Тимофеевич, не имея склонности к философствованию, мог и не вникать во все оттенки взглядов Ивана Васильевича, но ему родственно было понимание жизни человека в единстве, нераздельности его мысли и поведения. И в творчестве его эта цельность стала основой той удивительной истинности повествования, которая так властно действует на читателя, и не только эстетически, но и нравственно.

Оплот христианства? Вооруженные силы ордена ГоспиталяКогда общественное мнение на Западе выражало сомнение в том, что от госпитальеров есть польза, последние ссылались на свои действия против турок и мамелюков. Однако эти военные действия чередовались с длительными