Мне не по вкусу разговорчивые, - сказал задававший вопросы, шагая впереди.
Это не важно, - сказал Джоан, - Все они все равно кончают одинаково.
Эрик внезапно становился. Давление на руку опасно усилилось, но он выдержал.
Я не пойду с вами, ребята, пока вы не объясните мне, что все это значит.
Странно. Эббот не мог припомнить, чтобы когда-нибудь испугался до такой степени.
Объяснения не по моей части, - последовал ответ. - Моя работа - добывать и доставлять.
Как у собаки?
Да, совсем как у собаки, - незнакомец не рассердился. - Обычно мой хозяин хлопает меня по загривку и кидает мне заслуженное угощение. Отличное угощение. Так что давай вперед тихо и без шума, о’кей?
Но куда, лихорадочно подумал Эрик? Кто эти люди и чего они от меня хотят? Только что в офисе он видел труп. Быть может, убийство на их совести? Похоже. И если он что-нибудь очень быстро не предпримет, то в новостях завтра появится еще одно сообщение.
«Тело инженера компании „Селверн“ найдено в канале Аризона… По предварительной версии, самоубийство».
Я вам сказал, что не пойду с вами, пока не узнаю, что происходит.
Я слышал, - ответил ему задававший вопросы. - Заткни его, Джоан, и пошли скорей.
Давление на руку Эрика еще усилилось. Теперь стало действительно больно. Вторая рука противника зажала ему рот.
Я не должен идти с ними, отчаянно думал он. Я закончу, как Поликартос. Я должен что-то сделать!
Его тело, казалось, забежало вперед. Рука, зажимавшая его рот, мешала дышать. Своей свободной правой рукой Эббот схватил запястье Джоана и яростно дернул. Хватка ослабла. Но он не отпустил руку, а дернул еще раз, в результате чего человек, называемый Джоаном, взлетел в воздух. Шокированный Эрик отпустил его руку. Великан, ударившись о дальнюю стену, сбил несколько пластиковых украшений и в полной прострации сполз на пол. Он пробормотал что-то и заморгал.
Тот, который задавал вопросы, находился к ним спиной и не видел этой сцены. Когда же он обернулся, то увидел стоявшего перед ним Эрика. Его напарник лежал у стены в неудобной позе. Незнакомец в недоумении посмотрел на Эббота.
Что произошло, черт возьми? - пробормотал он, переводя взгляд с Эрика на своего помощника и обратно.
Я поскользнулся, - прорычал Джоан, поднялся на ноги и прищурился. В этот момент он был похож на маленького льва. - Я, наверное, поскользнулся, и парень опрокинул меня. Карате, дзюдо или что-то вроде этого.
Ты, я вижу, все-таки хочешь неприятностей, а парень?
Эрик тяжело дышал. Он чувствовал, что его голова была удивительно светлой. Мысли текли независимо от тела. Такого с ним раньше не случалось. Эббот чувствовал, что с любопытством наблюдает за собственным телом, как будто оно принадлежит вовсе не ему, а какому-то герою телесериалов. Оно не вышло полностью из-под контроля, но теперь почему-то действовало более самостоятельно, чем обычно. Эрик стал отступать вниз по коридору.
Эй вы оба, не подходите ко мне.
Вперед, Джоан, - сказал задававший вопросы. - У меня нет времени на игры.
Какие уж тут игры, - громко рявкнул Джоан. - Ты сам напросился, слизень.
Вытянув руки, он бросился на Эрика.
Поведя обманный прием левой рукой, великан сделал резкий выпад, правой рукой целясь Эрику в солнечное сплетение. Не зная, что делать дальше, тот инстинктивно выставил вперед левую руку, стараясь отвести удар. Произошло столкновение. Джоан вскрикнул, отдернул свою руку и прижал ее к груди. В глазах его заметалась боль. Эрик в восхищении глянул на свою ладонь.
Я же говорил вам, парни, что не хочу никаких неприятностей, - он указал в направлении холла. - Вам в ту сторону, а мне в другую. И разойдемся по-хорошему.
Задававший вопросы не слушал его и уже достаточно насмотрелся на схватку. Рука незнакомца исчезла в кармане куртки и через секунду появилась вновь, держа что-то маленькое и блестящее.
Парализующий пистолет, или еще хуже, пинган. Дырка в голове Поликартоса внезапно возникла перед глазами Эббота, похожая на темный тоннель.
Нет, не надо! - закричал он и кинулся на противника.
Эрик засунул его руку, державшую пистолет, обратно в карман и старался удержать ее там, безосновательно полагая, что может быть тогда выстрел не причинит ему вреда. Раздался странный хруст. Противник закричал, потому что Эббот сломал ему в локте руку. Он отпрянул к стене, стараясь не упасть, а Эрик по инерции ринулся вперед и вскоре обнаружил, что валит пострадавшего на пол. Кончилось это тем, что Эббот оказался сидящим на груди задававшего ему вопросы человека.
Черт, о, черт! - кричал тот, ворочаясь и извиваясь под Эриком. - Джоан, сними его с меня. Он сломал мне руку, черт!
Напарник незнакомца навалился на Эббота сверху. Одна рука схватила его за подбородок, а другая надавила на затылок. Эрик ощутил, как кровь зашумела у него в ушах. Он попытался встать, с силой толкнул навалившегося противника, затем развернулся и швырнул его так, что тот врезался в потолок. Но вместо того, чтобы упасть вниз, он пробил нижний слой стекловолокна, пластик, дерево и металлические подпорки и застрял там, вонзившись в крышу. Ноги несчастного болтались, как оборванные провода.
Эрик слез с того, кто задавал ему вопросы, и тот начал кататься по полу, сжимая сломанную руку. Захваченный болью, он не заметил того, что произошло с его напарником.
Я… я извиняюсь, - пробормотал Эрик. - Я не понимаю, что произошло.
Уберите его от меня! - кричал противник. - Джоан, убери его от меня!
Эрик побежал по коридору.
Пожалуйста… я не понимаю, что случилось… я…
Он понесся изо всех сил. Холодный пот выступил у него на лбу. Эббот добежал до лифта и помчался вниз по лестнице, перемахивая через несколько ступенек. Один раз он упал и прокатился кубарем целый пролет, прежде чем смог снова встать на ноги. Его куртка была порвана, и кровь сочилась из царапины, оставленной одним из ногтей Джоана в тот момент, когда Эрик катапультировал великана в направлении потолка.
Наконец Эббот вырвался из дома на улицу и жадно вдохнул в легкие свежий воздух. Некоторые прохожие остановились, глядя на него. Заметив, что он привлек к себе всеобщее внимание, Эрик пошел прочь, поправляя куртку и изо всех сил стараясь скрыть прорехи на ней.
Хорошо еще, что не было толкучки. По мере удаления от коммерческого центра города прохожих и робокэбов становилось все меньше. Большинство людей ездило на личных транспортных средствах.
Я безумен, у меня был бред, подумал Эрик. Чарли оказался прав.
Эббот не находил событиям последних нескольких минут лучшего объяснения. Он даже не мог их до конца осознать. Он не был особенно сильным человеком, по крайней мере, никогда себя таковым не считал, никогда не старался есть здоровую пищу, выдерживать всяческие диеты и никогда не принимал участия в спортивных соревнованиях. Физическим упражнениям он предпочитал чтение. Конечно, несмотря на это, он всегда находился в хорошей форме, но вряд ли мог бы потягаться со штангистом.
Эй, сэр, вы в порядке? - спросил его какой-то подросток. В одном ухе у парня торчал наушник. До Эрика донеслись слабые звуки электронной музыки.
Он споткнулся и изменил курс.
Да, я в порядке, спасибо. Я просто упал только что. Но ничего серьезного.
Вы уверены?
Да, да. Уверен.
Эббот ускорил шаги, стараясь не спотыкаться и чувствуя взгляд подростка на спиной. Парень пожал плечами и снова погрузился в музыку.
Прекрати привлекать внимание посторонних, зло сказал себе Эрик. Он заметил, что остановился рядом с забегаловкой быстрого обслуживания, и зашел внутрь.
Что желаете, сэр? - спросила его молодая женщина за стойкой.
Ресторан был почти пустым. Для вечерней сутолоки время еще не наступило. Это очень подходило Эрику.
Он побежал глазами меню.
Запеканка «Лорена», пожалуй, звучит неплохо. И салат, пожалуйста.
Чем вам заправить салат, сэр?
Винсент Ван Гог похоронен в одной могиле со своим братом Тео. И это, конечно, неспроста. Тео был единственным ценителем его искусства, его меценатом, его главной опорой и поддержкой. Почти каждый день Винсент писал брату письма , а в 33 года даже приехал к нему в Париж. Воссоединение братьев должно было стать началом новой жизни, а стало началом конца... Говорят, всё дело в абсенте. Винсент пил абсент, ну, а кто, собственно, не пил? Париж вообще город абсента: имя зелёной феи носят картины , и многих других парижских художников. Тео писал: «В нём как будто бы двое: один изумительно одарённый, чувствительный и нежный, а другой самовлюбленный и бессердечный. Было время, когда я очень любил Винсента, и он был моим лучшим другом. Но не сейчас» . В 35 лет Винсент уедет на юг, в Арль, в 37 лет он покончит с собой. В эту пару лет поместится легендарная ссора с (после которой Винсент отрежет себе мочку уха), скитания из госпиталя в госпиталь, диагноз «эпилепсия височных долей», приступы и периоды ремиссии... То будет есть краску и пить керосин, а то - писать умопомрачительные пейзажи и верить, что теперь-то он здоров. Изучив его , понимаешь, что дело вряд ли только в абсенте, но и без его влияния явно не обошлось.
Способ № 2: Услышать крик Природы как Эдвард Мунк
«Болезнь, безумие и смерть - чёрные ангелы, которые стояли на страже моей колыбели и сопровождали меня всю жизнь. Я рано узнал о том, что такое вечные муки и что поджидает грешников, попавших в ад...». Папа Мунка был религиозным фанатиком, мама умерла от туберкулёза, когда мальчику было пять, спустя 10 лет та же болезнь унесла его сестру Софи, ещё одна сестра - Лаура - страдала шизофренией... Сохранить оптимизм и рассудок при таких вводных непросто, верно? Вот и Мунк не справился. Последней каплей стала картина «Крик» (ну, и роман с Туллой Ларсен сыграл свою роль: она инсценировала самоубийство, чтобы принудить его к женитьбе). «Кровь и языки пламени взметнулись над чёрно-синим фьордом и городом - <...> я застыл на месте, дрожа от страха - и ощутил бесконечный крик, исходящий от Природы». Мунк долго пытался выразить то, что произошло с ним тогда на закате. Сначала он написал картину «Отчаяние». «Меланхолию». «Тревогу». «Крик природы». Просто «Крик». И ещё раз. И ещё... Потом нервные срывы. Потом стычки с незнакомыми людьми. Сам Мунк вспоминал: «Я был на грани безумия - мой разум висел на волоске...». А на одной из версий «Крика» он написал: «Только сумасшедший может так нарисовать небо». Он оказался прав: после полугода в психиатрической клинике он больше никогда не возвращался к этому сюжету.
Способ № 3: Подружиться с Демоном как Михаил Врубель
Демон приходил в искусство Врубеля постепенно. Всё началось с глаз: огромных, страшных, безумных, тоскующих, ищущих, проникающих своим взглядом в самое сердце и просверливающих насквозь. Эти демонические глаза можно встретить на ликах святых , на портретах жены ... Мятущийся дух Демона будто перешёл и к его создателю. Когда родился долгожданный сын, Врубель ознаменовал его рождение картиной «Демон поверженный», но уничтожить исчадие собственного внутреннего ада было не так-то просто. Врубеля кидало из мании величия к самоуничижению и обратно. Он пьянствовал и скандалил, пока ему не поставили диагноз «неизлечимый прогрессивный паралич» (в современной терминологии - третичный сифилис). Сын - умер, Врубель - ослеп, смысл жизни был окончательно утрачен, так что закончилась история мастера весьма трагично: он настолько устал длить это бессмысленное существование, что в феврале встал у открытой форточки, простудился и умер. Впрочем, собственную смерть Врубель ухитрился иронически обыграть: приоделся, надушился, сказал санитару: «Довольно уже мне лежать здесь, поедемте в Академию», - и поехал в Академию. В гробу.
Способ № 4: Иммигрировать в Италию как Александр Иванов
Культовое «Явление Христа народу», один из символов Александр Иванов писал в Италии. Он уехал туда по пенсионной путёвке в возрасте 24 лет (не спрашивайте, как так вышло) и довольно скоро стал объектом слухов и кривотолков: тронулся он в этой Италии умом или ещё нет? Злопыхатели говорили, что да. Иванов был мрачен, жизнь вёл замкнутую, от приглашений на званые вечера по возможности отказывался - боялся, что отравят. «Вы итальянцев ещё не знаете; это ужасный народ-с, и на это преловкие-с. Возьмёт да из-за бортика фрака - вот эдаким манером щепотку бросит... и никто не заметит! Да меня везде отравливали, куда я ни ездил». Он действительно страдал от болей в желудке и трактовал это однозначно: опять отравили, ироды! Воду пил из фонтана, в ресторанах не ел, у знакомых тоже старался не столоваться, а умер всё-таки не от отравления, а от холеры. И не в Италии, а в Петербурге. Впрочем, может, и там до русского гения дотянулся этот «ужасный народ-с», кто знает?
Способ № 5: Инсценировать безумие как Сальвадор Дали
На Живых Лекциях меня часто спрашивают, был ли Дали сумасшедшим. Или уверенно утверждают: конечно, был! Вот, посмотрите на - и сразу всё поймёте. Я уверена, что Дали был абсолютно здоров. Ну, да, он боялся кузнечиков. И всю жизнь боролся с призраком мёртвого брата. И вёл себя весьма странно: то муравьеда на поводке выгуливает, то лекцию в скафандре читает, а посмотришь его телеинтервью - и, во-первых, начнёшь жалеть журналиста, а во-вторых, признаков адекватности и здравомыслия не найдёшь. Но давайте не будем забывать, что Дали был гением пиара (ну, на самом деле не он, а его жена ). За это его так любил : Дали первым догадался соединить искусство с шоу-бизнесом. Мода на что не уходит уже лет 60? За что люди готовы щедро платить? Безумие, сюрреализм, секс, провокация, рок-н-ролл, диктатура гения, сиюминутная красота, уже тронутая разложением... Этим-то Дали и кормил голодную до свежих впечатлений публику. И на самом деле до сих пор кормит. Что не отменяет его гениальности! Давайте держать мух отдельно от котлет, а пиар - от искусства. Как бы трудно это ни было, когда на сцену выходит Сальвадор Дали.
Старая женщина сдвинула вниз очки и, глядя поверх них, огляделась по комнате, потом подняла очки на лоб и посмотрела из-под них. Она пошла к открытой двери, стала на пороге и повела взглядом грядках помидоров, заросших дурманом, - это был ее "город". Тома не видно нигде.
Вдруг позади то зашуршала, и она обернулась - как раз вовремя, чтобы ухватить за полу куртки небольшого мальчишки и не дать ему уйти.
А, вот ты где! Ты что там делал?
Ничего? А ты посмотри на свои руки. И на свой рот. Это что такое?
Не знаю, тетя.
Зато я знаю. Это варенье - вот что это такое. Сто раз тебе говорила: не трогай варенье, потому шкуру злуплю! Ну дай мне эту прут! ..
Прут зависла в воздухе. Казалось, спасения нет.
Ой тетушка! Скорей повернитесь!
Старая резко обернулась и на всякий случай осторожно подобрала юбку. А мальчишка мигом помчался прочь, вскарабкался на высокий дощатый забор и скрылся из глаз.
Тетя Полли минуту стояла растерянная, потом тихонько засмеялась:
Ну и разбойник же, черт попало! Неужели я так-таки ничего не научусь? Это же в очередной раз он так меня обманывает. Ой, не выполняю я своего долга по парня, видит Бог! В нем словно бес сидит, то помилуй мя Боже, он же, бедняга ребенок, сын моей покойной сестры, и мне просто не становится духа бить его. Каждый раз, когда даю ему бежать, меня грызет , а как побью его - аж сердце кровью обкипае. Вот он сегодня не пойдет в школу, то я должна наказать его за это: придется ему завтра работать. Хоть это и жестоко - заставлять его работать в субботу, когда все остальные ребята гулять, но труд - то для него настоящее мучение, и я должна хоть так исполнять свой долг, а то вон погублю парня.
Том действительно не пошел в школу и очень приятно провел время. Пока Том ужинал, при всяком удобном случае таская из сахарницы кусочки сахара, тетя Полли донимала его коварными, полными скрытых ловушек вопросами, надеясь загнать парня в угол и выведать у него правду.
Том, - сказала она, - сегодня в школе было душно?
Да, тетя.
И тебе, Том, не захотелось пойти искупаться?
Услышав нехорошее, Том вдруг насторожился. Он пристально посмотрел в теткину лицо, но ничего особенного не увидел и потому ответил:
Нет, тетя, не очень.
Старая протянула руку, пощупала Тому рубашку и сказала:
Ну что ж, тебе, я вижу, и теперь не очень жарко. - А. сама тайком радовалась тому, как сумела проверить, сухая у парня рубашка.
Но Том уже понял, откуда ветер дует, и предупредил ее следующий ход.
Некоторые из нас поливал себе на голову с помпы. У меня до сих пор волосы сырое, вот видите?
Но, Том, чтобы полить себе на голову с помпы, не надо было распарывать воротник рубашки там, где я зашила, правда? Ну расстегни куртку!
С лица у Тома сбежала тень тревоги. Он расстегнул куртку. Воротник рубашки был крепко зашит.
Что ты скажешь! Ну ладно, пусть. Я же знала, что ты не пошел в школу и купался в реке. Но я не сержусь на тебя, Том. Хотя веры тебе, как говорится, уже и нет, но порой ты бываешь лучше, чем кажешься. По крайней мере сегодня.
Она и огорчилась тем, что проницательность предала ее, и одновременно была рада, что Том хотя на этот раз повел себя как положено. Вдруг отозвался Сид, его двоюродный брат:
Чего мне кажется, будто вы зашили ему воротник белой ниткой, а тут черная.
Но некоторое же белой! .. Том..
Ну, Сиддим, это тебе так не пройдет!
В понедельник утром Том проснулся очень несчастным. Так бывало каждый понедельник, потому что с него начинался новый неделю бесконечных пыток в школе. И Том каждый раз вздыхал: лучше бы уж совсем не было суббот и воскресений - тогда тюрьма и кандалы не казались бы такими невыносимыми.
Он лежал и думал. И вдруг ему пришло в голову, что неплохо было бы заболеть - тогда бы он не пошел в школу. Загорелся тусклый огонек надежды. Том прислушался к своему организму. Нигде ничего не болело. Том мысленно обследовал себя дальше. Вдруг нашел то еще. Один из его верхних передних зубов качался. Это была счастливая возможность, и Том уже собирался застонать - "для начала", как говорится, - когда ему пришла мысль: если он предстанет перед судом с этим заявлением, тетя возьмет да и вырвет ему зуба, а это будет больно. Поэтому он решил оставить зуб в запасе и поискать чего-то другого. Некоторое время ничего не обращалось в голову, а потом он вспомнил, как доктор рассказывал об одной такую болячку, что на две или три недели вложила человека к постели да еще и чуть не оставила ее без пальца на руке. Парень сейчас же выставил ногу из-под простыни и пристально оглядел свою болячку на большом пальце. Правда, признаков той страшной болезни он не знал, однако решил, что попробовать можно, и начал надсадно стонать. И Сид спал себе, будто ничего не произошло. Том застонал громче, и ему показалось, что палец будто действительно побаливает.
Сид и ухом не вел.
Том так старался, что даже закашлялся. Он перевел дух, тогда набрал в грудь воздуха и застонал несколько раз подряд, что и мертвый проснулся бы. Тома взяла злость. Он позвал: "Сиде, Си-де!" - И потряс его. Это дало желаемые последствия, и Том снова застонал. Сид зевнул, потянулся, хропнув раз и, опершись на локоть, утупив глаза Тома. Том и дальше стонал. Сид крикнул;
Том! Слышишь, Том! ..
Ответа не было.
Том! Эй, Том! Что с тобой, Том? - Сид тряхнул брата за плечи, с тревогой вглядываясь в его лицо.
Том простонал:
Ой, не надо, Сиде. НЕ терзает меня..
Да что с тобой такое, Том? Я пойду позову тетю.
Нет-нет... не надо... Может, оно и так пройдет.
Ой, не стони ты так, Том, это же просто ужас!
Я все тебе прощаю, Сид. (Стон). Абсолютно все, чем ты передо мной провинился. Когда я умру...
Но Сид уже схватил свою одежду и бросился прочь. Теперь Том и действительно страдал - так раскалилась его воображение, - потому и стоны его звучал вполне естественно.
Сид стремглав совпадение лестнице вниз и закричал:
Ой тетушка Полли, идите скорей! Том умирает!
Глупости! Не верю!
И все же она трусцой направилась вверх, а за ней - Сид и Мэри. Лицо теткину побледнело, губы дрожали. Подбежав к постели, она запыхавшаяся сказала:
Ну, Том! Что с тобой, Том?
Ой тетушка, у меня на пальце гангрена!
Старая упала на стул и начала засмеялась, потом заплакала затем посмеялась и поплакала одновременно. Это успокоило ее и она сказала:
Ну и выкинул ты мне штуку, Том! .. А теперь оставь свои выдумки, и чтобы такого больше не слышала!
Стон затих, и боль в пальце исчез сам собой. Том чувствовал себя достаточно неловко и сказал:
Тетя Полли, я же думал, что это гангрена, и мне действительно так больно, что я и о своем зуб забыл.
О зуб? А что там у тебя с зубом?
Качается и болит ужасно, просто невтерпеж.
Ну, ну, погоди, только не стони снова! Раскрыть рот... Да, действительно шатается, но от этого не умирают... Мэри, принеси-ка мне шелковую нить и горячую головню из кухни.
Ой тетушка, не надо! - Заныл Том. - Не исторгая его! Не надо, тетя! Я и так пойду в школу.
А, вот оно что! То всю эту бучу ты затеял для того, чтобы не идти в школу, а убежать на реку рыбачить?
Между тем принесли зубоврачебное орудия. Тетя сделала на конце шелковой нити петлю, надела ее на больной зуб и крепко затянула, а другой конец привязала к колонке кровати. Тогда схватила огненную головешку и порывисто ткнула ею чуть не в лицо парню. Зуб вылетел и повис на привязанной к кровати нитке.
Но за каждым испытанием приходит вознаграждение. Когда после завтрака Том отправился в школу, все ребята, которых он встречал по дороге, завидовали ему, потому что теперь он имел между верхними передними зубами дыру и мог плеваться сквозь нее совершенно по-новому, в очень необычный способ.
Вскоре Том встретил юного отщепенца Гекльберри Финна, сына известного в городке пьяницы. Все тамошние мамочки искренне ненавидели и страшились того Гекльберри, ибо он был лентяй, беспризорник и разбойник, а еще потому, что их дети тянулись к нему, радовались его запрещенным обществом и жалели, что не могут быть такими, как он. Том, как и все ребята из почтенных семей, завидовал на привольное, беззаботная жизнь Гекльберри и, хотя ему было строго запрещено водиться с тем бродягой, не проходил ни одного случая побыть с ним. Гекльберри всегда был одет в обноски из взрослых людей, укрытые бесчисленными пятнами и такие рваные, что аж клочья болтались со всех сторон. На голове у него торчала руина здоровенного шляпу напивобирванимы полями; куртка, когда он ее надувал, достигала ему почти до пят, а пуговицы сзади оказывались куда ниже того места, где им надлежало быть, штаны держались на одной шлейци, свисая сзади пустой торбой, и обтрепанные штанины, если Гек не утруждал себя подкатить их, волочились по земле.
Гекльберри был сам себе хозяин и делал все, что ему заблагорассудится. В сухую погоду он ночевал на чужих верандах, а когда шел дождь - в пустой бочке, ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, не надо было никого слушаться, он мог ловить рыбу или купаться когда угодно и где угодно и проводить на реке столько времени, сколько сам захочет, никто не запрещал ему драться и гулять хоть до ночи; весной он первый начинал ходить босиком, а осенью последний узував то на ноги, никто не заставлял его умываться и переодеваться в чистое, а еще он был непревзойденный мастер ругаться. Словом, этот парень имел все, что делает жизнь прекрасной. Так единодушно считали издерганные и скованные всевозможными притеснениями благопристойно сент-Петерсберге ребята.
Том поздоровался с этого романтического оборванца:
Здорово, Гекльберри! Что это у тебя?
Дохлая кошка.
Слушай, Гек, а зачем нужны дохлые коты?
Зачем? Сводить бородавки.
Да ну, неужели? Как сводить бородавки сдохли котом?
Ну, надо взять кота и незадолго до полуночи пойти с ним на кладбище к свежей могиле, где похоронен кого зла, а ровно в полночь туда явится черт, а может, и несколько чертей, но ты их не увидишь, а только услышишь что-то, словно ветер, какую их речи, и когда они потянут того злодея с собой, ты бросаешь за ними своего кота и говоришь: "Мертвец за чертом, кот за мертвецом, бородавка за котом - и я вас знать не знаю! " Любую бородавку так сведешь.
Слушай, Гек, ты когда собираешься пробовать кота?
Сегодня ночью. Видимо, они этой ночью придут за старый хрыч Уильямса.
А меня с собой возьмешь?
Возьму, если не боишься.
И ребята разошлись.
Добравшись до школы, Том вошел в класс походкой человека, который ужасно торопится. Он повесил шляпу на гвоздь и озабоченно шмыгнул на свое место. Учитель, сидя, как на троне, в своем большом плетеном кресле, дремал, убаюканный сонным ропотом класса. Тома появление разбудила его.
Томас Сойер!
Том знал, что, когда его называют полным именем, ничего хорошего не жди.
Слушаю, сэр!
Подойдите сюда. Вы, сэр, как всегда, опоздали. Почему?
Том хотел уже состояться какой ложью, и вдруг увидел две длинные золотистые косички, спадали на спину, - и мигом узнал их, словно его ударило электрическим током любви; увидел и то, что единственное свободное место на девчачьей половине было рядом с ней. И он храбро выпалил:
Я остановился поболтать с Гекльберри Финном!
Учитель вплоть остолбенел и растерянно уставился на Тома. Шум в классе утих. Все были удивлены: или он в своем уме, этот сорвиголова?
Томас Сойер, это самое дерзкое признание, которое я когда-либо слышал. За такой проступок линейки мало. Снимите куртку! ..
Учителева рука работала, пока устала, а запас розог заметно уменьшился. Потом раздался приказ:
А теперь, сэр, идите и сядьте с девочками!
Лейтенант, что пробежал по классу, будто смутило парня, и в действительности он смутился скорее от благоговейного трепета перед своим новым, еще не известным кумиром и робкой радости, что ему так неслыханно повезло. Он сел на краешек сосновой скамьи, и девочка, тряхнув головкой, отодвинулась дальше.
Том начал украдкой поглядывать на девочку. Она заметила это, недовольно поморщилась и на минуту даже отвернулась. А когда тайком повернула голову, перед ней лежал персик. Девочка оттолкнула его. Том тихонько придвинул снова. Она снова двинулась персика сторону, но уже не так сердито. Том терпеливо вернул его на место. Она больше не отодвигала его. Том нацарапал на грифельной доске: "Пожалуйста, возьми, у меня есть еще". Девочка посмотрела на доску, но лицо ее осталось невозмутимое. Теперь Том принялся рисовать что-то на доске, закрывая рисунок левой рукой. Некоторое время девочка умышленно не смотрела туда, но вскоре едва заметные признаки начали высказывать ее любопытство. Наконец она не выдержала и робко прошептала:
Можно, я посмотрю?
Том отклонил руку и показал часть отвратительного дома с двумя боковые стены и трубой, из которого штопором шел дым. Девочку так захватило Тома рисования, что она забыла обо всем вокруг. А когда он закончил, какую волну смотрела на рисунок, тогда прошептала:
Очень хорошо. Теперь нарисуй человечка.
Художник изобразил перед домом человечка, больше походил на башню и свободно мог бы перешагнуть через дом. Но девочка не была слишком требовательна и осталась довольна тем уродом.
Просто замечательно. Вот если бы я умела рисовать!
Это совсем легко, - прошептал Том - Я научу тебя.
Ой, правда? Когда?
На большой перемене. Ты пойдешь домой обедать?
Если хочешь, я останусь.
Ладно, условились. Как тебя зовут?
Бекки Тэтчер. А тебя? .. Ой, да я же знаю: Томас Сойер.
Это когда имеют хлестать. А так меня зовут Томом. И ты зови меня Том, ладно?
Том снова принялся царапать на доске, скрываясь от девочки. Но теперь она уже не стыдилась и попросила показать, что он написал. Том сказал:
Да нет, нет там ничего.
Неправда, есть.
Нет, нет. Да и неинтересно тебе.
А вот и интересно, действительно интересно. Ну, пожалуйста, дай посмотреть.
Ты кому расскажешь.
Не расскажу. Вот тебе слово, что не расскажу. Ну, покажи!
Ой, да тебе же и не хочется!
Ну, если ты со мной так, то я и сама не увижу?
Она схватила Тома за руку своей маленькой ручкой, и они завелись бороться. Том делал вид, что вовсю сопротивляется, а сам потихоньку отодвигал свою руку, пока открылись слова: "Я тебя люблю".
Ой, какой ты! .. - Бекки ловко ударил Тома по руке, однако покраснела и была видимо утешения.
Именно в это знаменательное мгновение юноша почувствовал, как чья-то сильная рука больно сжала его ухо и медленно потянула вверх. Таким образом был проведен через весь класс и под общее едкое хихиканье посажено на его постоянное место. Еще какую жуткую минуту учитель молча постоял над ним, а тогда, так ни словом и не сем, двинулся обратно к своему трону. А хоть ухо Тома и пылало от боли, душа его ликовала.
Когда класс угомонился, Том честно попытался сосредоточиться на школьной науке, но был слишком возбужден, и ничего из этого не вышло. Сначала он опозорился на уроке чтения, потом, отвечая по географии, превращал озера на горы, горы в реки, а реки на континенты так, что устроил на Земле новый хаос, а когда писали диктант, наделал столько ошибок в простых словах, откатился в самый хвост и у него забрали оловянную медаль за правописание, которой он так хвастался несколько месяцев.
Когда наступила большая перемена, Том подбежал к Бекки Тэтчер и шепнул ей на ухо:
Надень шляпку, как собираешься домой, а на углу пропусти всех вперед, тогда верни в переулок - и сюда. А я пойду другой дорогой и так же бегство.
И она пошла с другом группой школьников, он - с другим, а вскоре они встретились в конце переулка и вернулись в школу, где уже никого не было. Они сели рядом, положив перед собой грифельную доску, Том дал Бекки грифель, затем стал водить ее рукой по доске, и таким образом они соорудили еще один причудливый дом. Затем интерес к живописи немного притух, и они начали разговаривать. Том блаженствовал.
Слушай, Бекки, а ты уже была помолвлена?
А хотела бы?
Да наверное... Не знаю... А что надо делать?
Делать? Да ничего. Просто ты говоришь мальчику, что никогда ни за кого другого не выйдешь - никогда, никогда, никогда, - а тогда вы целуетесь, вот и все. Это каждый может.
Целуемся? А зачем целоваться?
Ну, это... понимаешь... так всегда делают.
Ну, да... вероятно, что все, когда они влюблены. Ты не забыла, что я написал на доске?
Хочешь, я тебе скажу?
Д-да... но в другой раз.
Да нет же, сейчас. Ну пожалуйста, Бекки... Я скажу шепотом, едва слышно.
Пока Бекки колебалась, Том признал ее молчание за согласие, обнял ее за талию и, приблизив губы к самому ее ушки, нежно прошептал те же слова. А потом сказал:
Ну, а теперь ты скажи мне тихонько то же.
Она с минуту видмагалась, а потом сказала:
Отвернись так, чтобы не видеть меня, и тогда я скажу. Но ты об этом никому ни слова - слышишь, Том? Никому ни слова, ладно?
Но некоторое ж, видимо, некому. Ну, Бекки...
Он отвернулся. Бекки робко наклонилась к нему, так что от ее дыхания вплоть зашевелились Тому кудри и прошептала:
Я. .. люблю... тебя...
Потом вскочила и забегала между партами, а Том за ней. Наконец она забилась угол и закрыла лицо передничком. Том обнял ее за шею и стал уговаривать:
Ну Бекки, это ведь уже все... осталось только поцеловаться. Напрасно ты боишься... это уже совсем ничего... Ну пожалуйста, Бекки. - И тянул ее за передник и за руки.
Итоге она уступила и, опустив руки, подставила ему разгоряченное от беготни личико. Том поцеловал ее в красные губы и сказал:
Ну, вот и все, Бекки. Знай: от сегодня и навсегда тебе нельзя полюбить никого, кроме меня, и ни за кого другого выйти замуж, как меня, - никогда, никогда, вплоть до века. Ты согласна?
Да, я никогда не полюблю никого, кроме тебя, Том, и ни за кого другого не выйду замуж... и ты тоже ни с кем не женишься, кроме меня.
Конечно, нет. На то и помолвке. И ты всегда будешь со мной в школу и из школы, когда никто не увидит, и во всех играх будешь выбирать меня, а я тебя, потому что так и должны делать помолвлены.
Ой, как хорошо. А я и не знала, никогда не слышала даже о таком.
Да, это очень весело! Вот когда мы с Эми Лоуренс...
Глаза Бекки расширились, и, поняв свою ошибку, Том смущенно замолчал.
Ах, Том, ты не с первой со мной заручуешся!
Девочка заплакала. Том сказал:
Ну, не плачь, Бекки. Мне теперь к ней равнодушно.
Нет, Том, нет... ты же знаешь, что не безразлично.
Том попробовал обнять ее за шею, но она оттолкнула его и отвернулась к стене, и дальше плача. Том сунулся снова начал ее уговаривать, но опять получил отпор. Тогда в нем проснулась гордость, и, отвернувшись от девочки, он решительно направился прочь. С минуту он стоял перед школой, растерян и смущен, и дело поглядывал на дверь, надеясь, что девочка одумается и выйдет за ним. Но она не выходила. У Тома стало совсем плохо на душе, и он испугался, что его вина непростительная. Как ему трудно было заставить себя сделать новую попытку к примирению, он собрался с духом и вошел в класс. Бекки все еще стояла в углу, отвернувшись к стене и плакала. У Тома заныло сердце. Он подошел к девочке, и остановился, не зная, как начать. Потом нерешительно сказал:
Бекки, я... мне безразлично ко всем другим, я люблю только тебя.
Ответа не было - сами рыдания.
Том достал свою величайшую драгоценность - медную шишечку от каминных решеток - и, протянув руку так, чтобы девочка могла его увидеть, сказал:
Вот, Бекки, возьми себе, пожалуйста.
Она сердито выбила шишечку у него из руки. Тогда Том решительно вышел во двор и направился аж к холмов, чтобы больше тот день в школу не возвращаться ".
Том умеет преодолевать страх, проявляет благородство, благородство, мужество и храбрость, сообразительность и решительность. Ярко эти черты характера героя воплощены писателем в рассказе о том, как Том с Бекки заблудились в пещере ".
Раздел XXIX
Можно было и идти. Для такого случая наняли старенький паровой паром, и вскоре оживленная толпа, нагруженная корзинами с едой, заполнила главную улицу и двинулась к реке.
В трех милях ниже городка паром вернул в устье лесистой котловины и причалил к берегу. Пошли в дело все способы изрядно уприте и наморитися, и в конечном счете юные собрались внизу в лагерь голодные, как волки, и жадно набросились на сытные блюда. После того пира все уселись в тени развесистых дубов отдохнуть и поболтать. А чуть позже кто-то крикнул:
Кто идет в пещеру?
Согласились все. Вход в пещеру был довольно высоко на склоне и представлял собой отверстие в форме буквы "А".
Примерно с три четверти мили главной галереи они прошли, чем первое, вереницей, затем кучки и парочки начали обращать в боковые ответвления, шастать мрачными узкими переходами, неожиданно налетая на других в местах, где эти переходы соединялись.
Но постепенно кучка за кучкой тянулись к выходу из пещеры и оказывались на улице, запыхавшиеся, веселые, с ног до головы закапанные свечным салом, перемазанные глиной и очень польщены удачной прогулкой. На удивление всем, оказалось, что они совсем забыли о времени и что вот-вот начнет темнеть.
Во время школьных каникул не было занятий и в воскресной школе, но в тот день все с раннего утра пришли в церковь.
Когда кончилась проповедь, жена судьи Тэтчер, идя вместе со всеми к выходу, догнала миссис Гарпер и сказала:
Так что, моя Бекки спать целый день? Я так и думала, что они нагуляются до изнеможения.
Ваша Бекки?
Миссис Тэтчер побледнела и тяжело опустилась на скамью и именно тогда с ними поравнялась тетя Полли, оживленно разговаривая со знакомой. Тетя Полли остановилась и сказала:
Доброе утро, миссис Тэтчер. Доброе утро, миссис Гарпер. Где мой Том снова деваться. Пожалуй, вчера заночевал у вас... или у вас... и теперь боится возвращаться мне на глаза.
Миссис Тэтчер побледнела еще больше и слабо покачала головой.
Он у нас не ночевал, - сказала миссис Харпер, уже видимо обеспокоена.
На лице тети Полли отразилась нескрываемая тревога. Никто из них не заметил, были Том и Бекки на пароме, когда он возвращался в город: к тому времени уже стемнело, а никто и не подумал проверить, все ли на месте. Наконец один молодой ляпнул не подумав, что Том и Бекки могли остаться в пещере. Миссис Тэтчер упала в обморок. Тетя Полли плакала и заламывала руки.
Тревожная весть переходила из уст в уста, от группы к группе, с улицы на улицу, и прошло едва пять минут, как ударили во все колокола и целый городок испуганно засуетилось.
Раздел XXXI
А теперь вернемся к Тому и Бекки, которых мы оставили на прогулке за городом. Вместе со всеми они бродили темными переходами пещеры, осматривая уже знакомые им чудеса. Затем детвора завелась играть в прятки, и Том с Бекки упорно пристали к той веселой игры и гоняли с другими, пока это им немного надоело, тогда они побрели вниз по наклонной извилистой галереей, держа свечи высоко перед собой и вглядываясь в путаницу выписанных копотью имен, дат, адресов и лозунгов, которыми были испещрены каменные стены. Идя все дальше и разговаривая, они сами не заметили, как оказались в такой отдаленной части пещеры, где уже не было тех надписей на стенах. Тогда они вывели копотью на каменном выступе свои имена и двинулись дальше. Вскоре они натолкнулись на место, где маленький ручеек, падая со скалы, оставлял известняковый осадок в течение долгих веков создал нерушимую каменную Ниагару, блестящую и прозрачную, словно кружево.
А интересно, сколько времени мы здесь, внизу, Том? Видимо, надо и возвращаться.
Да, таки надо. Вероятно, что надо.
А ты найдешь дорогу назад, Том? Здесь все так запутано, что я и не знаю...
Да дорогу я бы, пожалуй, нашел, но эти летучие мыши... Если они погасят обе наши свечи, то будет беда. Попробуем пойти другой дорогой, чтобы не проходить через ту пещеру.
Ладно. Смотри только, чтобы мы не заблудились. Это было бы ужасно! - Бекки вздрогнула, представив такое бедствие.
Они двинулись каким коридору и долго шли молча, заглядывая в каждое новое ответвление: не проходили они здесь раньше, - но никаких знакомых мест не случалось.
Но за каждой новой неудачей парень и сам все меньше верил в это и наконец начал возвращать в боковые переходы просто наугад, с отчаянной надеждой конечном счете натолкнуться на правильную дорогу. Он и дальше повторял "все хорошо", но свинцовый груз страха так угнетал его сердце, что эти слова теряли свой смысл, и, казалось, он говорил "все пропало". Бекки испуганно прижималась к нему, изо всех сил стараясь сдерживать слезы, но они все равно текли из глаз. Наконец она сказала:
Том, Том, теперь мы пропали... пропали! .. Нам уже никогда не выбраться из этого ужасного подземелья!
Бекки упала наземь и так бурно зарыдала, и Том испугался, чтобы она не умерла или не потеряла рассудка. Он сел рядом и обнял девочку, а она спрятала лицо у него на груди, прижалась к нему и начала изливать свои страхи и бесполезные сожаления, которые далекое эхо обращала на глумливый смех. Том уговаривал ее успокоиться и не терять надежды.
В конце концов хрупкие ножки Бекки перестали ей повиноваться, и она тяжело села судьбы. Она снова заплакала. Том старался придумать что розрадливе, но он уже столько раз повторял все те слова, что они совсем затерлися и звучали горькой насмешкой. Между тем усталость одолела Бекки, и девочка уснула. Тому аж на душе полегчало. Он сидел, глядя на ее осунувшееся личико, и видел, как от приятных сновидений оно проясняется и убирает свой обычный вид. Бекки проснулась. Они поднялись и рука об руку побрели вперед, ни на что уже не надеясь. Потом попытались определить, сколько времени пробыли в пещере: им казалось, что прошли уже долгие дни, а то и недели, тогда как в действительности такого быть не могло, потому что их свечи еще не догорели. После того они долго - а как долго, и сами не знали - шли молча, пока Том сказал, что надо ступать тише и прислушиваться, не капает где вода: им нужно найти источник. Довольно скоро они натолкнулись на него, и Том решил, что пора снова отдохнуть. Поэтому они сели, и Том прилепил глиной свечу к каменной стене против них. Оба погрузились в свои думы и вновь надолго замолчали. Наконец Бекки сказала.
Том, я так хочу есть!
Том получил то из кармана.
Помнишь, что это? - Спросил он.
Бекки едва заметно улыбнулась.
Наш свадебный пирог, Том.
Том разделил тот кусок на двоих, и Бекки с аппетитом съела свою половину, а сам он отломил от своей лишь маленький кусничок. Холодной воды, чтобы запить трапезу, было сколько хочешь. Через некоторое время Бекки предложила идти дальше. Том с минуту помолчал, а потом сказал:
Бекки, ты сможешь выдержать, как я тебе скажу?
Бекки побледнела, однако ответила, что, пожалуй, сможет.
Так вот, Бекки, нам надо остаться здесь, у питьевой воды... Потому что это наш последний огарок!
Бекки дала волю слезам. Том как только мог успокаивал ее, но это мало, помогало. Наконец Бекки сказала:
Том! Они похопляться, что нас нет, и пойдут на поиски!
Ну конечно, пойдут. Конечно!
Может, они уже теперь нас ищут, Том.
А чего ж, может, и ищут. Думаю, что таки ищут.
Дети прильнули глазами к маленькому огарка свечи и смотрели, как он медленно и неумолимо тает, вот уже осталось каких полдюйма фитиля; вот уже хилый чек пламени замелькал, выпустил вверх тонкой струйкой дыма, на мгновение задержался на ее вершине - и все вокруг погрузилось в жуткий черный мрак!
Проходили часы, и пленников пещеры вновь начал мучить голод. У Тома еще осталась его пайка пирога, поэтому они разделили ее и съели. Однако и крошка пищи, казалось, только сильнее разожгло их голод.
Вдруг у Тома мелькнула одна мысль. Совсем рядом отходила в сторону несколько коридоров. То, наверное, лучше обследовать некоторые из них, чем сидеть вот так без дела, изнемогая под неизмеримым бременем времени... Том вытащил из кармана клубок тонкой веревки для воздушного , привязал конец к выступу скалы, и они с Бекки тронулись - Том впереди, разматывая на ходу веревку. Шагах в двадцати коридор кончился обрывом. Том стал на колени и нащупал внизу стремительную каменную стену, а тогда полез как мог далеко за угол скалы и уже был потянулся еще чуть дальше направо, когда вдруг совсем близко, менее чем за двадцать шагов впереди, из-за скалы выдвинулась чья рука со свечой! Том радостно закричал, и сразу за рукой показалась и вся фигура, и то был... индеец
Джо! Тому даже руки и ноги окоченели, так что он не мог и пошевелиться. Да какая же была его радость, когда в следующее мгновение он увидел, что "испанец" бросился наутек и скрылся из глаз! Парня удивило, что индеец Джо не узнал его по голосу и не убил за показания в суде. Наверное, это эхо так изменила его голос, подумал Том. Вероятно, что эхо. От страха все тело терпят, и он сказал себе: если у него хватит силы добраться обратно к источнику, он более никуда оттуда ни на шаг не сдвинется, лишь бы не нарваться снова на индейца Джо.
В конце концов голод и отчаяние перевесили страх. Еще несколько долгих часов дети напрасно ждали у источника, потом опять заснули, а проснувшись, почувствовали перемену. Теперь их мучил такой лютый голод, что его нельзя было и терпеть. Тома не пугала уже ни опасность столкнуться с индейцем Джо, ни любые другие ужасы. Но Бекки совсем обессилела. Она сказала, что будет ждать там, где она есть, пока умрет, и это будет уже скоро. А Том, мол, пусть идет себе со веревкой в тот коридор, как хочет, и у нее только единственная просьба: чтобы он чаще возвращался и разговаривал с ней, а еще он должен пообещать быть рядом, когда поступит последняя минута, и держать ее руку в своей, пока будет кончено.
Чувствуя в горле тугой клубок, Том поцеловал ее и нарочно уверенностью сказал, что таки надеется или встретить соискателей, или найти выход из пещеры. А тогда взялся за свою веревку, стал на колени и пополз одним из боковых коридоров, едва сознании от голода, с зловещим предчувствием неминуемой гибели.
Раздел XXXII
Был уже вторник, улице начинало смеркаться. В городке Сент-Питерсберзи сих пор господствовала траур. Детей, заблудившихся в пещере, так и не нашли. За них молились в церкви целой общиной и поодиночке в своих домах, вкладывая в те молитвы всю душу, и хороших вестей из пещеры не было.
Вдруг где-то среди ночи всех разбудил неистовый звон колоколов, и на улице вдруг повисипалы охвачены буйной радостью полуодетые люди, громко выкрикивая: "Вставайте! Все вставайте! Они нашлись! Нашлись! Горожане толпой побежали к реке, где им навстречу такие же радостно возбужденные люди уже везли на открытом коляске спасенных Тома и Бекки. Толпа окружила коляску, а потом повернул обратно в город и торжественно прошел по главной улице, не останавливаясь крича "ура".
Тетя Полли себя не понимала от радости, и почти так же и миссис Тэтчер. ей хотелось еще только одного: чтобы гонец, командированный в пещеру, скорее принес эту счастливую весть ее мужу. Том лежал на. диване в окружении слушателей, ловили каждое его слово, и рассказывал о своих удивительных приключениях в пещере, добавляя к ним немало собственных измышлений, чтобы было интереснее. Наконец он дошел до того, как оставил Бекки у источника и отправился обследовать подземные коридоры; как прошел двумя из них, сколько хватило веревки, затем углубился в третий, пока Шнурочек кончилась, и уже собирался повернуть назад, когда увидел вдалеке впереди едва заметный просвет - словно там пробивался дневной свет, и как он тогда оставил веревку и пополз туда, а когда дополз, то продавил голову и плечи сквозь небольшую расщелину и увидел перед собой величественные волны Миссисипи! Как они ощупью добрались до того места, откуда было видно крапинку дневного света; как он протиснулся сквозь расщелину сам, а потом помог вылезти и Бекки, и они сели там и заплакали от счастья; как, увидев на реке лодку с людьми, он крикнул них и сказал, Что с Бекки только выбрались из пещеры и просто-таки умирают с голоду, и как те сначала не поверили ему: мол, в пещеру отсюда пять миль против течения, - и потом взяли их в свою лодку, причалили к какого дома на берегу, а там дали им поесть, немного отдохнуть и часа через два-три после сумерек повезли в город.
Узнав, что Гек нездоровится, Том еще в пятницу пошел его навестить, но в комнату, где лежал товарищ, попасть не смог: не пустили его в Гека ни в субботу, ни в воскресенье.
Аж за две недели после своего освобождения из пещеры Том пошел поговорить с Геком, который к тому времени уже достаточно оправился, чтобы услышать поразительные новости, - а что его новости поразят Гека, Том не сомневался. Минуя по дороге дом судьи Тэтчера, он зашел навестить Бекки, судья и несколько его гостей втянули парня в разговор, и один из них шутливо спросил, не хочется ему опять в пещеру. На это Том ответил: а чего же, он не против. Тогда судья сказал:
Я же уверен, Том, что, кроме тебя, нашлись бы и другие желающие. И мы уже об этом позаботились. В пещере более никто не потеряется.
Потому что я еще две недели назад велел обить ее дверь железом и запереть на три замка, а ключи хранятся у меня.
Лицо Тома побелело, как мел.
Ой господин судья, там в пещере - индеец Джо!
Глава 6
Утро понедельника застало Тома несчастным. Таким он чувствовал себя всегда в понедельник утром, так как с него начиналась новая неделя медленной школьной пытки. Он обыкновенно встречал этот день желанием, чтобы вчерашнего воскресенья вовсе не было, так как после него еще тошнее идти в училище.
Том лежал, размышляя. Внезапно ему пришло в голову, что было бы недурно заболеть; в таком случае можно будет остаться дома. Представлялась смутная возможность. Он произвел обследование собственной особы. Никакого заболевания не обнаружилось; он исследовал вторично. На этот раз ему как будто удалось обнаружить признаки рези в животе, он возложил на них все надежды, ожидая усиления. Но вскоре они ослабели, а там и совсем исчезли. Он снова погрузился в размышления. Вдруг ему удалось открыть нечто. Один из его верхних зубов шатался. Это была удача; он было собрался уже завыть, как пес на луну, по его выражению, но тут ему пришло в голову, что если он пустит в ход этот аргумент, тетка, пожалуй, вырвет зуб, а это будет больно. Итак, он решил оставить зуб про запас и поискать еще. Сначала ничего не находилось, но потом он припомнил, как один доктор рассказывал о пациенте, пролежавшем две или три недели из-за больного пальца, который чуть было не пришлось отнять. Мальчик живо сдернул одеяло и осмотрел пальцы своих ног. Но он не знал, какие признаки требуются. Как бы то ни было, ему казалось, что попробовать стоит, так что он принялся стонать с большим воодушевлением.
Но Сид спал себе как убитый.
Том застонал еще громче, и ему показалось, что палец в самом деле начинает болеть.
Сид спал как ни в чем не бывало.
Том даже из сил выбился. Отдохнув немного, он поднатужился и испустил целый ряд великолепных стонов.
Сид знай себе храпел.
Том рассердился. Он позвал: «Сид, Сид!» – и принялся расталкивать его. Это возымело действие, и Том снова начал стонать. Сид зевнул, потянулся, приподнялся на локте, крякнул и уставился на Тома. Том продолжал стонать. Сид сказал:
– Том, а Том!
Ответа не было.
– Послушай, Том! Том! Что с тобою, Том?
Он толкнул его и с беспокойством заглянул в лицо.
Том простонал:
– Ох, не толкайся, Сид. Не тронь меня…
– Да что же с тобой, Том? Я позову тетю.
– Нет, ни под каким видом. Может быть, это пройдет, понемногу. Не зови никого.
– Но я должен позвать! Не стони так, Том, просто страшно. Давно это с тобой случилось?
– Давно, уже несколько часов. Ох! О, не возись так, Сид. Ты меня убьешь…
– Том, да что же ты не разбудил меня раньше? О, Том, перестань! Меня просто дрожь пробирает от твоих стонов. Том, что у тебя такое?
– Я прощаю тебе все, Сид. (Стон.) Все, что ты сделал мне… Когда я умру…
– О, Том, ты не умираешь, нет! Не надо, Том. О, не надо. Может быть…
– Я всем прощаю, Сид. (Стон.) Скажи им это, Сид. И пожалуйста, Сид, отдай мой оконный переплет и одноглазого котенка новой девочке, которая на днях приехала, и скажи ей…
Но Сид уже накинул платье и исчез. Теперь Том действительно страдал, – так успешно работало его воображение; стоны его выходили почти естественными.
Сид опрометью слетел с лестницы и крикнул:
– О, тетя Полли, идите скорей! Том умирает!
– Умирает?!
– Ну да! Идите же скорей!
– Глупости! Не верю!
Однако она бросилась вверх по лестнице, а Сид и Мэри за нею. И лицо ее побелело, и губы дрожали. Подбежав к постели, она проговорила:
– Том, что с тобой?
– О, тетя, у меня…
– Что у тебя, да что же такое у тебя, дитя?
– О, тетя, у меня на пальце антонов огонь!
Старушка опустилась на стул и засмеялась, потом заплакала, потом засмеялась и заплакала разом. Это облегчило ее, и она сказала:
– Том, как ты меня перепугал. Ну, будет тебе дурачиться, вставай-ка!
Стоны прекратились, и палец перестал болеть. Мальчик чувствовал себя в довольно глупом положении и сказал:
– Тетя Полли, мне показалось, что на пальце антонов огонь, и он так болел, что я и о зубах позабыл.
– О зубах? А что же с твоими зубами?
– Один шатается и страсть как болит.
– Ну, ну, не начинай опять стонать. Открой-ка рот. Да, зуб у тебя шатается, но от этого ты не умрешь. Мэри, дай-ка мне шелковинку и принеси головешку из кухни.
Том взмолился:
– О, пожалуйста, тетя, не выдергивайте его, он уже прошел. Да если и заболит, я не пикну. Пожалуйста, не выдергивайте, тетя. Я не хочу оставаться дома.
– О, ты не хочешь, не хочешь? Значит, ты поднял всю эту суматоху для того, чтобы остаться дома, не идти в школу, а отправиться удить рыбу. Том, Том, я тебя так люблю, а ты точно стараешься всеми способами разбить мое старое сердце своим озорством!..
Тем временем зубоврачебные инструменты были принесены. Старушка обвязала шелковинкой зуб Тома, а другой конец ее прикрепила к спинке кровати. Затем схватила горяшую головешку и ткнула ее почти в лицо мальчику. Зуб повис, болтаясь на спинке кровати.
Но за всяким испытанием следует награда. Когда Том после завтрака отправился в школу, он возбуждал зависть каждого встречного мальчика, так как пустота в верхнем ряду зубов давала ему возможность сплевывать новым и замечательным способом. Он даже собрал вокруг себя целую свиту мальчуганов, заинтересованных этим представлением; а один из них, который порезал себе палец и был до тех пор центром общего восхищения, внезапно оказался без единого приверженца, и слава его разом померкла. Он обиделся и заметил с презрением, которого в действительности не чувствовал, что не важная штука плевать, как Том Сойер; но другой мальчик сказал: зелен виноград! – и развенчанный герой удалился.
Вскоре Том встретил юного отверженного деревни, Гекльберри Финна, сына местного пьяницы. Гекльберри внушал искреннюю ненависть и страх всем местным маменькам, так как был лентяй и сорванец, и грубиян, и скверный мальчишка, и так как все их дети восхищались им, искали его запретного общества и жалели, что у них не хватает храбрости быть таким, как он.
Том не отличался в этом отношении от остальных порядочных мальчиков деревни, то есть завидовал отверженному, но славному положению Гекльберри, с которым ему тоже было строжайше запрещено играть. Натурально, он играл с ним при всяком удобном случае. Гекльберри всегда носил негодные платья взрослых, которые пестрели на нем разноцветными пятнами и развевались лохмотьями. Шляпой ему служила настоящая развалина с дырой в виде полумесяца на полях; куртка, если таковая имелась на нем, достигала до пят, а ее задние пуговицы приходились гораздо ниже спины; штаны держались на одной подтяжке, висели сзади мешком, и обтрепанные концы их волочились по грязи, если не были подвернуты. Гекльберри жил вольной птицей. В хорошую погоду он ночевал на первом попавшемся крыльце, а в плохую в пустой бочке; не был обязан ходить ни в школу, ни в церковь, ни называть кого-нибудь учителем, ни слушаться кого-нибудь; мог удить рыбу или купаться, где и когда хотел, сколько душе угодно; никто не запрещал ему драться; он мог ложиться спать так поздно, как хотел; весною он первый из мальчиков начинал ходить босиком, а осенью последний надевал башмаки; ему не нужно было умываться или надевать чистое платье; ругался он артистически. Словом, на долю этого мальчика досталось все, что делает жизнь отрадной. Так думал всякий изнемогавший от муштровки приличный мальчик в С. -Питерсбурге. Том окликнул романтического бродягу.
– Эй, Гекльберри, поди-ка сюда!
– Иди сам, да посмотри, какова штука.
– Что у тебя там?
– Дохлая кошка.
– Покажи-ка, Гек. Черт, совсем окоченела. Где добыл?
– Купил у мальчика.
– Что дал?
– Голубой билетик и пузырь, который достал на бойне.
– А где взял голубой билетик?
– Купил у Бена Роджерса две недели назад за хлыстик для обруча.
– Скажи – на что годится дохлая кошка, Гек?
– На что годится? Сводить бородавки.
– Ну? Разве? Я знаю средство получше.
– Бьюсь об заклад, что не знаешь. Какое средство?
– Дупляная вода.
– Дупляная вода? Гроша не дам за дупляную воду.
– Не дашь, не дашь? Да ты разве пробовал?
– Нет, я-то не пробовал. Зато Боб Таннер пробовал.
– Кто тебе сказал?
– Видишь, он сказал Джеффу Татчеру, а Джефф сказал Джони Бекеру, а Джони сказал Джиму Голлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен Роджерс сказал негру, а негр сказал мне. Вот оно как!
– Ну, что же из этого? Все они лгут. По крайней мере все, кроме негра, – его я не знаю. Но я еще не видывал негра, который бы не лгал. Враки! Ну-ка, расскажи мне, как Боб Таннер проделал это?
– Ну, он взял да засунул руку в гнилой пень, где накопилась дождевая вода.
– Разумеется.
– Передом к пню?
– Да. То есть, я так думаю.
– Говорил он что-нибудь, когда делал это?
– Кажется, нет, не знаю.
– Ага! Что и говорить, сведешь бородавки таким дурацким образом! Так ничего не выйдет. Надо пойти в лес, где знаешь гнилой пень с водой, и ровно в полночь подойти к нему задом, засунуть в него руку и сказать:
Ячменное зерно, ячменное зерно, кукурузные отсевки.
Дупляная вода, дупляная вода, проглоти бородавки.
А потом живо отойти на одиннадцать шагов, зажмурив глаза, три раза первернуться и идти домой, и никому не говорить. Потому, если расскажешь, все колдовство пропадет.
– Ну да, оно похоже на правду; но Боб этого не делал.
– Да уж будь покоен, об заклад можешь побиться, что не делал: ведь он самый бородавчатый мальчик в деревне; а если бы он умел орудовать с дупляной водой, у него не было бы ни одной бородавки. Я свел тысячи бородавок с моих рук этим способом, Гек. Я ведь часто вожусь с лягушками, так у меня всегда много бородавок. Иногда я их свожу бобом.
– Да, бобы – это хорошо. Я сам испытал.
– Ты? Каким способом?
– Надо взять и разделить боб на две половинки, потом надрезать бородавку так, чтобы вытекло немного крови, и намочить кровью одну половинку боба, а потом вырыть ямку на перекрестке и закопать в нее ту половинку ночью, когда нет луны, а другую половинку сжечь. Понимаешь, та половинка, которая смазана кровью, будет все съеживаться да съеживаться, чтобы притянуть к себе другую половинку, а это поможет крови стянуть бородавку, и она живо сойдет.
– Да, это верно, Гек, это верно; только, когда закапываешь, нужно говорить: «В землю боб, долой бородавка; не замай меня больше!» – так лучше выходит. Так и Джо Гарпер делает, а он был близ Кунвилля, да и где только не был. Но скажи – как же ты их сгоняешь дохлой кошкой?
– Вот как. Возьми ты кошку и ступай, и приходи задолго до полуночи на кладбище, где похоронен какой-нибудь злодей; а когда настанет полночь, придет черт, а может и два, и три, только ты их не увидишь, а услышишь, словно бы ветер шумит, а может и разговор их услышишь; и как потащат они того молодца, ты швырни им вслед кошку и скажи: «Черт за телом, кошка за чертом, бородавка за кошкой, чур меня все вы!» Это всякую бородавку сгонит.
– Должно быть, верно. Ты пробовал когда-нибудь, Гек?
– Нет, но мне рассказала старуха Гопкинс.
– Ну, значит, верно; ведь она, говорят, ведьма.
– Говорят! Я это знаю, Том. Она заколдовала отца. Он сам сказывал. Идет он раз, – глядь, а она стоит и заколдовывает его. Он в нее камнем запустил, та увернулась.
Что же ты думашь, в ту же ночь он свалился с навеса, на котором заснул пьяный, и сломал себе руку.
– Экие страсти! Как же он узнал, что она его заколдовывает?
– Отец говорит, что узнать не штука. Он говорит, что когда смотрят на тебя пристально, то значит заколдовывают, особенно если при этом бормочут. Потому что бормочут «Отче наш» навыворот.
– Когда же ты думаешь испытать кошку, Гек?
– Сегодня ночью. Я думаю, они придут сегодня ночью за старым Госсом Вильямсом.
– Да ведь его схоронили в субботу! Разве они не утащили его в субботу ночью?
– Эх, сказал тоже! Ведь до полуночи их сила не действует, а с полночи уже воскресенье начинается. По воскресеньям-то, я думаю, чертям не разгуляться.
– Я и не подумал. Это верно. Можно мне с тобой?
– Конечно, если не боишься.
– Бояться! Есть чего! Ты мяукнешь?
– Да, и ты мяукни в ответ, если удобно будет. А то я прошлый раз мяукал да мяукал, пока старик Гейс не швырнул в меня камнем, промолвив: «Черт бы побрал этого кота!» За это я пустил ему кирпичом в окошко. Только ты никому не сказывай.
– Не скажу. Я не мог мяукать в тот раз потому, что тетя с меня глаз не спускала, но сегодня мяукну.
– А что это у тебя, Гек?
– Ничего, клещ.
– Где ты его поймал?
– В лесу.
– Что возьмешь за него?
– Не знаю. Мне не хочется продавать.
– Твое дело. Клещик-то маленький.
– Чужого-то клеща всякий может охаять. Я им доволен. для меня он хороший клещ.
– Да ведь клещей-то пропасть. Я их тысячу наберу, если захочу.
– За чем же дело стало? То-то, сам знаешь, что не наберешь. Клещ-то ведь очень ранний. Это первый клещ, которого я видел в нынешнем году.
– Слушай, Гек, я тебе дам за него мой зуб.
– Покажи.
Том достал клочок бумаги и осторожно развернул. Гекльберри внимательно осмотрел зуб. Соблазн был велик. Наконец он сказал:
– А он настоящий?
Том приподнял губу и показал пустое место.
– Ну, ладно, – сказал Гекльберри, – по рукам.
Том посадил клеща в коробочку от пистонов, служившую недавно темницей для щипуна, и мальчики разошлись, причем каждый чувствовал себя богаче, чем был раньше.
Дойдя до маленького, стоявшего отдельно домишки, в котором помещалась школа, Том вошел в него быстро, с видом добросовестного малого, спешившего во всю мочь. Он повесил шляпу на вешалку и бросился на свое место с деловым рвением. Учитель, восседавший на возвышении в большом просиженном кресле, дремал, убаюканный монотонным гудением учеников. Звонок на перерыв разбудил его:
– Томас Сойер!
Том знал, что когда произносилось его полное имя, это не предвещало ничего доброго.
– Поди сюда. Ну, сэр, почему вы изволили опоздать, по обыкновению?
Том придумывал, что бы соврать, как вдруг увидел две длинные светло-русые косы, висевшие вдоль спины, которую он тотчас узнал благодаря электрической силе любви; и рядом с этой девочкой находилось единственное свободное место в классе. Он немедленно ответил:
– Я остановился поболтать с Гекльберри Финном.
У учителя дух захватило, он остолбенел. В классе стихло, ученики спрашивали себя, с ума, что ли, сошел этот отчаянный малый. Наконец учитель сказал:
– Ты… что ты сделал?
– Остановился поболтать с Гекльберри Финном.
Ослышаться было невозможно.
– Томас Сойер, это самое бесстыдное признание, какое только мне приходилось слышать; линейка слишком слабое наказание за такую наглость. Снимай куртку.
Рука учителя действовала, пока он не выбился из сил, и пук розог значительно уменьшился. Затем последовало приказание:
– Теперь, сэр, изволь-ка сесть с девочками. Пусть это послужит тебе уроком.
Хихиканье, раздавшееся в классе, по-видимому, смутило мальчика, но в действительности это смущение было следствием его благоговения перед неведомым кумиром и неземного блаженства, так удачно доставшегося на его долю. Он присел на кончике сосновой скамьи, а девочка отодвинулась от него, тряхнув головкой.
Ученики перешептывались, переглядывались, подталкивали друг друга, но Том сидел смирно, облокотившись обеими руками на длинный низкий пюпитр, и, по-видимому, погрузился в учебник. Мало-помалу на него перестали обращать внимание, и тоскливая атмосфера наполнилась обычным школьным жужжаньем. Тогда мальчик начал украдкой поглядывать на свою соседку. Она заметила это, сделала ему гримасу и отвернулась. Когда она осторожно оглянулась, перед ней лежал персик. Она оттолкнула его; Том тихонько придвинул снова; она опять оттолкнула, но уже не так сердито. Том терпеливо передвинул его на прежнее место; она оставила его в покое. Том нацарапал на грифельной доске: «Пожалуйста, возьмите – у меня есть еще». Девочка взглянула на надпись, но, по-видимому, осталась равнодушной. Тогда мальчик принялся рисовать что-то на грифельной доске, прикрывая свою работу левой рукой. В течение некоторого времени девочка не хотела смотреть, но в конце концов ее естественное любопытство стало проявляться чуть заметными признаками. Мальчик рисовал, по-видимому, поглощенный своей работой. Девочка сделала попытку посмотреть, впрочем, неопределенную, но мальчик не показал вида, что замечает. Тогда она сдалась и нерешительно шепнула:
– Покажите мне.
Том открыл безобразнейшую карикатуру дома с двускатной крышей и трубой, из которой вился дым наподобие штопора. Девочка крайне заинтересовалась этим произведением и, по-видимому, забыла обо всем остальном. Когда он кончил, она полюбовалась с минуту и прошептала:
– Очень мило. Нарисуйте человека.
Художник изобразил на переднем плане человека, похожего на вешалку. Он мог бы перешагнуть через дом, но девочка не была взыскательна; она осталась довольна этим уродом и прошептала:
– Очень красивый человек. Теперь нарисуйте меня.
Том нарисовал песочные часы с полной луной наверху и соломенными руками и ногами, вооружив растопыренные пальцы чудовищным веером. Девочка сказала:
– И это очень мило. Хотелось бы мне уметь рисовать.
– Это очень просто, – прошептал Том. – Я вас научу.
– О, научите? Когда?
– В полдень. Вы пойдете домой обедать?
– Я останусь, если хотите.
– Отлично – так ладно будет. Как вас зовут?
– Бекки Татчер. А вас? Впрочем, я знаю. Ваше имя – Томас Сойер.
– Это мое имя, когда меня колотят. А когда я хороший, тогда я Том. Зовите меня Том, хорошо?
– Хорошо.
Том снова начал царапать что-то на доске, закрывая рукой от девочки.
Но теперь она не отворачивалась. Она просила показать ей. Том сказал:
– О, ничего нет.
– Нет, есть.
– Нет, нет, да вам и не интересно.
– Интересно, право, интересно. Пожалуйста, покажите.
– Вы никому не скажете?
– Нет, никому – честное слово, честное слово, и самое честное слово, не скажу.
– Никому на свете? Пока живы?
– Никому на свете. Покажите же.
– Да нет, вам вовсе не интересно!
– Ну, коли вы так, то я сама посмотрю, Том, – с этими словами она протянула свою маленькую ручку, и началась легкая борьба. Том делал вид, что серьезно сопротивляется, но мало-помалу отодвигал руку, пока не открылись слова:
Я вас люблю.
– Ах, вы негодный!
Она довольно звонко шлепнула его по руке, однако заалелась и, видимо, была довольна.
В эту самую минуту мальчик почувствовал, что чьи-то роковые пальцы медленно стискивают его ухо и приподнимают его со скамьи. В таком положении он был проведен через весь класс на свое место, под беглым огнем общего хихинья. В течение нескольких грозных мгновений учитель стоял над ним, а затем вернулся на свое место, не сказав ни слова. Но хотя ухо у Тома горело, сердце его ликовало.
Когда класс успокоился, Том сделал честную попытку заняться, но волнение его было слишком велико. На уроке чтения он сбивался, на уроке географии превращал озера в горы, горы в реки, реки в материки, восстановив древний хаос; а на уроке правописания провалился окончательно, переврав ряд простейших детских слов, за что и был переведен в последний разряд, лишившись оловянной медали, которую с гордостью носил уже несколько месяцев.
Твен М.
«Заводной Апельсин»
Что нужно Господу? Нужно ли ему добро или выбор добра? Быть может, человек, выбравший зло, в чем-то лучше человека доброго, но доброго не по своему выбору?
Разве вся история человечества — не о борьбе маленьких смелых «я» против несправедливости сильных мира сего?
Когда человек перестает делать выбор, он перестает быть человеком
Красота неизменно вызывала у меня единственное желание — разрушить ее, так как она совершенно не вписывалась в наш уродливый мир.
Весь вопрос в том, действительно ли с помощью лечения можно сделать человека добрым. Добро исходит изнутри. Добро надо избрать.
Главное — традиции свободы. Простые люди расстаются с ними, не моргнув глазом. За спокойную жизнь готовы продать свободу.
Я понимаю, что такое добро, и одобряю его, но делаю при этом зло
Каждый убивает то, что любит, как сказал один поэт, сидевший в тюрьме. В этом есть некий элемент наказания.
Популярности романа Бёрджесса способствовала экранизация книги Стенли Кубриком
Юность не вечна, о да. И потом, в юности ты всего лишь вроде как животное, что ли. Нет, даже не животное, а скорее какая-нибудь игрушка, что продаются на каждом углу, -- вроде как жестяной человечек с пружиной внутри, которого ключиком снаружи заведешь -- др-др-др, и он пошел вроде как сам по себе, бллин. Но ходит он только по прямой и на всякие vestshi натыкается — бац, бац, к тому же если уж он пошел, то остановиться ни за что не может. В юности каждый из нас похож на такую malennkuju заводную shtutshku.
«Железо, ржавое железо»
Вступая в будущее, всегда несёшь на сапогах грязь прошлого, и никаким скребком её не отодрать.
Те, кто громче всех кричат о правах человека, не любят предоставлять эти самые права другим.
Греки создали самые яркие образы чудовищ, предоставив будущему их материализовать.
У тех, кто поступает по справедливости, друзей не бывает
Тело — сложнейший механизм, а вот душа — нет. Души теперь штампуют на конвейере.
Герои Гомера оплакивали своих павших товарищей, потом подкреплялись, чтоб хватило сил оплакивать дальше.
- Прекрати раздражать меня хрестоматийной чушью.
«Вожделеющее семя»
Каждому приятно получить подтверждение своих глубоких убеждений, удовлетворенность такого рода — одна из самых желанных для человека.
Если вы ждете от человека самого худшего, то никаких разочарований он вам принести уже не может.
