Книга – сама по себе вещь занимательная и интересная. Однако, для того, чтобы читателю было легче переносить триста страниц сплошного текста, великие люди придумали такую вещь как иллюстрации к ним. Согласитесь, моральная нагрузка на мозг – это замечательно. Но чтобы не впадать в скучную монотонность, нам порой не помешает капля визуального наслаждения на страницах любимой книги.

Сразу же в памяти всплывают пестрые картинки из детских книг, однако чем значительнее книга в мировой культуре, тем серьезнее и глубже художники подходят к делу создания изображения. И тут уже никакие рисунки “Айболита” не станут рядом с тем, что создают люди под впечатлением культовых книг. Сегодня я хочу продемонстрировать вам 7 разных взглядов иллюстраторов на книги, созданные в разную эпоху, но одинаково оставившие след в мировой литературе. Расположены они в хронологической последовательности. Наслаждайтесь!

“Ромео и Джульетта” – Савва Бродский

И раз уж я решила следовать хронологической последовательности, то первыми в списке станут иллюстрации к знаменитейшей трагедии Шекспира “Ромео и Джульетта”. Сава Бродский – советский художник и книжный иллюстратор, чьи работы для трагедии не могли не привлечь внимания. Каждая из них буквально пронизана духом печальных событий: темные цвета, бледные лица и оттенок готического стиля – все это придает образам привкус горечи, а картинам – атмосферу действительно “печальнейшей повести на свете”.

“Дон Кихот” – Сальвадор Дали

Сальвадор Дали – неугомонный гений, который создал целых четыре разноплановых цикла иллюстраций к известнейшей после Библии книге – «Дону Кихоту». Но, пожалуй, я продемонстрирую вам фрагменты к самому первому циклу романа Сервантеса, так как именно его Дали любил больше всего и любовался им в одиночестве. Эти иллюстрации, к сожалению, мало известны в мире, однако доставляют эстетическое наслаждение не хуже других знаменитых произведений великого художника.

“Азбука Эдгара Аллана По” – Ero Nel

Сами произведения По явно не славились своей позитивностью и радужностью. А если вспоминать его “Черного кота” и “Ворона”, то в общем-то от хорошего настроения останется кошачий хвост, а тело покроется дрожью от щекотания нервов черным пером “Nevermore”. Именно эту атмосферу удалось передать молодой художнице Анастасии Черной (Ero Nel) в так называемой “Азбуке По”. Каждая картина – отдельный рассказ писателя. Каждая заглавная буква – часть алфавита Аллана По.

Б – “Береника”

У – “Убийство на улице Морг”

Ч – “Черный Кот”

“Джен Эйр” – Елена и Анна Бальбюссо

Дабы создать контраст, после мрачного и пугающего По познакомлю вас с “теплыми” сёстрами Бальбюссо. Само произведение Шарлотты Бронте хоть и содержит местами пугающие события, но, несмотря на это, является трогательным и душевным романом, где на темном фоне преобладают яркие краски любви. На иллюстрациях художниц большую роль играют именно теплые оттенки, которые пронзают душевностью даже самые пугающие моменты книги.

“Превращение” – Eda Akaltun

Eda Akaltun – современный иллюстратор, который создал серию изображений для небезызвестной повести Франца Кафки «Превращение». Рисунки, исполненные всего тремя цветами, должны были скорее охватить и обличить черный юмор и атмосферу клаустрофобии самой истории, нежели её повествование.

“1984” – Андрей Замура

Чеканить шаг. Ходить строем. Нет, это не армия, это Оруэлл. Мало сказать о том, что знаменитейшая антиутопия “1984” повлияла на одно лишь искусство. Нет, она повлияла на видение целого мира. А как изобразить его понятнее и “безопаснее”, кроме как в изображении? Именно это и попытался сделать современный российский иллюстратор Андрей Замура. Строгие линии, абстрактные фигуры и максималистское видение – идеальный рецепт изображения под впечатлением “1984” Джорджа Оруэлла.

“Старик и море” – Слава Шульц

Студентка Харьковской академии дизайна и искусств Слава Шульц создала впечатляющую серию иллюстраций к повести Э. Хемингуэя “Старик и море”, мимо которой пройти, не восхитившись, было затруднительно. Техника рисования маслом по фотобумаге, добавить к этому книжную графику и, конечно же, холодные цвета, от которых кровь в жилах стынет, – вот околоидеальный рецепт блестящего труда, тепло принятый общественностью.

“Властелин колец” – Грег и Тим Хильдебрандт

Ну и напоследок я все-таки разбавлю уже создавшуюся мрачную атмосферу сказочными иллюстрациями братьев Хильдебрант по роману Толкина “Властелин колец”. Более ярких и впечатляющих иллюстраций, сложно найти. Они так и пестрят красками, жизнью и эмоциями. И кажется, глядя на них, любой взрослый человек на какой-то миг окунается в сказку и ощущает это дикое желание, взяв книгу и фонарик, забраться под одеяло и утонуть в огромнейшем мире, созданном гениальнейшим писателем Джоном Толкином.

Левиза Никулина

Художник, иллюстрирующий всемирно известное произведение литературы, должен быть готов умереть в писателе. Когда художник этот добивается высшей правды, вы перестаете замечать упругость его рисунка, продуманность композиции, красоту цвета - все это исчезает; взяв в руки иллюстрацию, вы попросту восклицаете внутренне: «Господи, Наташа!» «А, это князь Андрей под Аустерлицем!..» «Ну, конечно, старик Болконский!..» Путь к этому естественному узнаванию как раз и лежит через логику портретной интерпретации, через знание деталей, через точность композиции - рисунка - колорита. Если не будет иллюстрация глубоко самостоятельным произведением изобразительного искусства, вы просто не сможете ее смотреть, вам все будет мешать в ней: каждое цветовое пятно, каждая фигура. Надо уметь умереть в писателе… а точнее говоря, чтобы умереть в писателе, художник, иллюстрирующий книгу, должен прежде всего родиться как лицо совершенно самостоятельное.

Андрей Николаев - один из лучших современных иллюстраторов Л. Н. Толстого. Он - автор серии графических рисунков к «Войне и миру», выполненных в виртуозной и строгой манере, близкой Бенуа и русским графикам начала века. Работая над цветными иллюстрациями к великому роману, Николаев испробовал и путь яркой цветовой экспрессии. Испробовал - чтобы отбросить.

Перед нами новая серия его работ - «Война и мир» в цвете. Том первый. Рисунок прост и реалистичен, композиции естественны и логичны, колористическая гамма строга. Это тот самый стиль, при котором вы не должны замечать живопись, не должны задерживаться на поверхности картины, взглянув, вы сразу же уходите в глубину великой книги: в аллеи Отрадного, в сырой снег Шенграбена. Однако тем интереснее проследить, как чисто живописная логика художника позволяет ему дать самостоятельное и последовательное прочтение книги.

Предлагаю вам небольшое путешествие по этому вернисажу в открытках. Давайте возьмем только один угол зрения - цвет. Не рисунок, не композицию, не точность деталировки, но тот решающий в цветной иллюстрации компонент, который можно было бы назвать колористической логикой.

Серия открывается работой «Салон Анны Павловны Шерер». Какой холод! Жемчужно-серые тона платьев, стен, зеркал - свет мертвенный, застывший. Голубизна кресел, зелень теней - во всем этом есть ощущение какой-то болотной холодности: перед нами бал мертвецов, встреча привидений. И в глубине этого уравновешенного царства - по контрасту - как вспышка жизненной энергии, как удар крови - красный воротник князя Андрея, отбитый белизной мундира, - капелька огня в этом болоте.

Этот колористический контраст развит, разработан, укрупнен в «Портрете князя Андрея». Ледяное, в серых тонах выписанное лицо, тонкий силуэт на свинцовом фоне зеркала - князь вкован в великосветский мир, его тонкие губы сжаты, на лице нельзя прочесть ничего, но… какой бурный взрыв ярко-алого на белом! Алый воротник и отвороты белого кавалерийского мундира князя - цвет жизни, страсти, риска, полное отрицание болотной мертвенности. И в этом цветовом контрасте уже воспринимаешь излом бровей, огромные, словно внутрь устремленные, глаза. Какие страсти загнаны внутрь! Какая трагедия затаилась.

И вот эта горячая красная точка расцвечивается всеми цветами жизни в картине «Дети Ростовых»: вихрь солнца, наивная радость - тепло-розовый яркий колорит, и только черные мундиры Николая и Бориса отдаленно предсказывают войну и смерть в этом легком вихре жизни.

«Бал у Ростовых» - полный контраст «Салону Шерер». Там вечер при свечах, и тут вечер при свечах, но тут совсем иной воздух: теплота, языческое жизнелюбие, смех, естественность. Там - болотная серость, тут - густая сочность красок. Но и там и тут - иллюзорность жизни: война еще не пронизала ее своим напряжением, печать наива или призрачности лежит на людях, еще не разбуженных 1812 годом. Поразительно ощущение летаргического сна в портрете «Старого князя Болконского»: яркое буйство листвы отрезано от нас холодно блестящим стеклом, холодна голубизна стен, холоден серо-голубой цвет шубки, в которую одет отставленный от дел надменный аристократ, холодны скользкие блики на лакированном полу - все, как под стеклом аквариума: холод, пустота, тишина. Нет, еще не проснулась Россия…

Но испытание близится. Горяча гамма картины «Прощание князя Андрея с сестрой»: горит красный воротник, мечутся блики свечей перед иконами, трепещет белый султан на шляпе - возбужденный, взбудораженный колорит, - Андрей уходит туда, где все горит и бушует, туда, где смерть и жизнь спорят и где уже начинается драма России.

Теперь вспомните обложку серии: на «широком экране» - страдающее лицо Кутузова, а там, за ним, сзади, в сером и сыром австрийском декабрьском сумраке,- русские солдаты у слабых костров. Они оторваны от родины, они втянуты в войну, которая еще не стала для них Отечественной…

И вот они на марше: сверкают белые зубы в улыбке, сверкают белые штыки, и словно стянуты извне солдаты одним белым ремнем портупей, и уже воцарился во всем новый цвет - дымный цвет войны, и в этой колористической гамме решены все батальные сцены: просверкивает белое, красное, огневое, зеленое, желтое - сквозь этот заволакивающий все, рваный, бесформенный дым. Война трактуется как тяжкий труд, как работа. В этом ключе решена тема «Батарея Тушина», и «Атака под Аустерлицем», и «Отступление под Шенграбеном»…

И уже по-иному в этом цветовом сопровождении еще раз возникают мирные сюжеты: их гамма чуть переменилась. Вот мягкий, неуверенный, рассеянный колорит в сцене «Наташа и Соня». А вот обострившаяся обманчивость предательского, желтого цвета лжи в сцене «Пьер и Элен». Жизнерадостные и наивные потеряли уверенность, уверенные в себе потеряли опору, дым войны словно снял дерзость красок с этих сюжетов… Решается дело - не здесь, решается - там, где, задыхаясь, бежит в гору князь Андрей с бело-зеленым знаменем в руках, там, где сквозь серую пелену проступают распавшиеся белые кресты солдатских портупей, где люди страдают и умирают и где в дыму сражений начинает вставать во весь рост судьба России.

И вот из этого густого клочковатого калейдоскопа разорванных и спутанных, перевитых дымом цветовых пятен,- жизни, крови, смерти, веры, отчаяния - выделяется, как звук трубы, «монолиния» цвета: пронзительная и чистая, давящая холодная синева. «Раненый князь Андрей на Праценских высотах». Вглядитесь, как рождается эта чистота из еще не развеянного дыма: что-то определилось в этом вихре, что-то ясно стало. Разбиты иллюзии, и человек возвращается к самому себе и видит небо над собой. Вопреки многолетней традиции иллюстраторов «Войны и мира» Николаев отказывается рисовать это Аустерлицкое небо - он не хочет, чтобы законченность рисунка замкнула эту бесконечность, и он обрезает рисунок сверху, давая нам возможность самим продолжить эту открывшуюся синеву, эту разверзшуюся бесконечность, этот путь в дальнейшее; путь героев Толстого - к Бородинской битве… к истине… к Родине.

Салон Анны Павловны Шерер

Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели.

Бал у Ростовых

…Вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, и остановилась посередине комнаты.

Духовная служба

Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно-торжественно служили.

Старый князь Болконский

Генерал-аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse*, с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m-lle Bourienne**.

* Прусский король
** Мамзель Бурьен

Прощание князя Андрея с сестрой

Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
— Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали все болезненное, худое лицо и делали его прекрасным.

Песня солдат

Барабанщик-запевала… затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы, будет слава нам с Каменским - отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «с Каменским-отцом» вставляли слова: «Кутузовым-отцом».

Денисов на коне

Денисов, заваливаясь назад и крича что-то, проехал мимо.

Ростов в бою

— Прибавь рыси! — послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик. Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее… «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке эфес сабли.

Батарея Тушина

В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перетяжкой убитых и раненных лошадей, и покрикивал своим слабым, тоненьким, нерешительным голоском.

Отступление под Шенграбеном

Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи.

Пьер и Элен

— Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сидели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг.

Наташа и Соня

— Ты его помнишь? — после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась.
— Помню ли Nicolas?
— Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтобы хорошо помнить, чтобы все помнить, — с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. — И я помню Николеньку, я помню, — сказала она. — А Бориса не помню. Совсем не помню…
— Как? Не помнишь Бориса? — спросила Соня с удивлением.

Атака под Аустерлицем

Князь Андрей с батальоном уже был в двадцати шагах от орудий. Он слышал над собою не перестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты.

Раненый князь Андрей на Праценских высотах

На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам, не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном… Вдруг он опять почувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что-то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидал нынче? - было первою его мыслью. - И страдания этого я не знал также,- подумал он. - Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?».

Портрет князя Андрея

Князь Андрей Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Все в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно.

На основании тщательных социологических опросов моего общественного мнения был составлен рейтинг персонажей «Мастера и Маргариты», лучшим образом воплощенных художниками.

Открывает наш хит-парад римский прокуратор. Пожалуй, я не видел Понтия Пилата, который смог бы составить конкуренцию прокуратору, нарисованному художником Евгения Гритчиным . Все черты Пилата - от силы и величия до брюзгливости и усталости - можно увидеть в этом рисунке.


Великий бал у Сатаны

Эпиграф к роману:
«Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.»

Лучшего Воланда найти было сложнее. Пожалуй, таковым является Воланд, появившийся на свет благодаря французскому фотографу Жану Лурьё .

"И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая."

"Он был бос, в разодранной беловатой толстовке, к коей на груди английской булавкой была приколота бумажная иконка со стершимся изображением известного святого, и в полосатых белых кальсонах. В руке Иван Николаевич нес зажженную венчальную свечу."

"Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто."

"Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плащи и, содрав их с плеч, разоблачала обманы. И когда Маргарита, обдуваемая прохладным ветром, открывала глаза, она видела, как меняется облик всех летящих к своей цели."

При выборе заглавной же пары, наоборот, никаких колебаний не возникло. Мастер и Маргарита, застывшие в вечном объятии, лучше всего удались скульптору Александру Рукавишникову . Мастера, бессильно повесившего руки, обнимает Маргарита в наброшенном на голое тело плаще. Обратите внимание на их ноги: влюбленные парят в воздухе, не касаясь земли.

А вот лучше изображение встречи Мастера и Маргариты, показывающее неизбежность этой встречи, принадлежит Сергею Тюнину .

Прокуратор Иудеи и бродячий философ

Бегемот на люстре

Фотохудожник Ретроград подарил нам лучшую в мире Геллу («Разве вы без шпаги пришли?» ).

"Иван ахнул, глянул вдаль и увидел ненавистного неизвестного. Тот был уже у выхода в Патриарший переулок, и притом не один. Более чем сомнительный регент успел присоединиться к нему. Но это еще не все: третьим в этой компании оказался неизвестно откуда взявшийся кот, громадный, как боров, черный, как сажа или грач, и с отчаянными кавалерийскими усами."

«Незнакомец не дал Степиному изумлению развиться до степени болезненной и ловко налил ему полстопки водки.»

«Тогда потрудитесь получить, — сказал Азазелло и, вынув из кармана круглую золотую коробочку»

«Кот, отставив от глаз бинокль, тихонько подпихнул своего короля в спину»

Ну и фото на память...

Совершенно прекрасный Коровьев вышел у Геннадия Калиновского . Смотрите, как он радуется Никанору Ивановичу.
"За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин в клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне... ну, словом, тот самый.
- Ба! Никанор Иванович, - заорал дребезжащим тенором неожиданный гражданин и, вскочив, приветствовал председателя насильственным и внезапным рукопожатием. Приветствие это ничуть не обрадовало Никанора Ивановича."

"Иван ахнул, глянул вдаль и увидел ненавистного неизвестного. Тот был уже у выхода в Патриарший переулок, и притом не один. Более чем сомнительный регент успел присоединиться к нему. Но это еще не все: третьим в этой компании оказался неизвестно откуда взявшийся кот, громадный, как боров, черный, как сажа или грач, и с отчаянными кавалерийскими усами. Иван устремился за злодеями вслед и тотчас убедился, что догнать их будет очень трудно."

"Кот вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал эту голову с полной шеи. Две с половиной тысячи человек в театре вскрикнули как один. Кровь фонтанами из разорванных артерий на шее ударила вверх и залила и манишку и фрак. Кот передал голову Фаготу, тот за волосы поднял ее и показал публике, и голова эта отчаянно крикнула на весь театр:
- Доктора!"

"Огонек приблизился вплотную, и Маргарита увидела освещенное лицо мужчины, длинного и черного, держащего в руке эту самую лампадку. Это был Коровьев, он же Фагот. Правда, внешность Коровьева весьма изменилась. Мигающий огонек отражался не в треснувшем пенсне, которое давно пора было бы выбросить на помойку, а в монокле, правда, тоже треснувшем. Усишки на наглом лице были подвиты и напомажены, а чернота Коровьева объяснялась очень просто - он был во фрачном наряде. Белела только его грудь."

"Комната уже колыхалась в багровых столбах, и вместе с дымом выбежали из двери трое, поднялись по каменной лестнице вверх и оказались во дворике. Первое, что они увидели там, это сидящую на земле кухарку застройщика, возле нее валялся рассыпавшийся картофель и несколько пучков луку. Состояние кухарки было понятно. Трое черных коней храпели у сарая, вздрагивали, взрывали фонтанами землю."

А здесь в роли Воланда - Александр Ширвиндт.

А вот сам председатель жилищного товарищества дома 302-бис Никанор Иванович Босой.

"На ювелиршином пуфе в развязной позе развалился некто третий, именно - жутких размеров черный кот со стопкой водки."

"Супруга господина Жака уже становилась перед Маргаритою на одно колено и, бледная от волнения, целовала колено Маргариты.
- Королева, - бормотала супруга господина Жака.
- Королева в восхищении, - кричал Коровьев.
- Королева... - тихо сказал красавец, господин Жак.
- Мы в восхищении, - завывал кот."

"Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами над пышно разросшимся за много тысяч этих лун садом. Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пес."

«От постели к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. Идущие о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться.»

Коровьев взирает на удивленную голову Берлиоза

Раздвоение Ивана:
«- Но-но-но, - вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над ухом, прежний Иван Ивану новому, - про то, что голову Берлиозу-то отрежет, ведь он все-таки знал заранее? Как же не взволноваться?»

Лучший Берлиоз (да и Бездомный, пожалуй, тоже (да и Воланд, черт возьми, неплох!)) получился на офорте Виктора Ефименко.

Бессмертие за трусость

Похищение («Искусствоведы в штатском знают все!»)

Фантасмагория №1
(«Факт - самая упрямая в мире вещь»)

Ну и в заключение. Сам Михаил Булгаков в окружении героев романа прекрасно нарисован Седьмое доказательство

Поединок между профессором и поэтом

Раздвоение Ивана

Прощение и вечный приют