На Малой сцене новосибирского театра «Глобус» состоялась последняя в этом сезоне премьера - спектакль «Саня, Ваня, с ними Римас» по одноименной пьесе Владимира Гуркина. Драматург признал, что представлял своих персонажей совсем иными, но с версией режиссера–постановщика Марины Брусникиной согласился.
Пьеса «Саня, Ваня, с ними Римас» написана Владимиром Гуркиным два года назад. Она завершает его деревенскую трилогию, начатую комедиями «Любовь и голуби» и «Прибайкальская кадриль». Новосибирский театр «Глобус» поставил пьесу первым в России. Она повествует о двух днях из жизни деревенского рода. Первое действие происходит летом 1941 года, второе - спустя четыре года после войны. Персонажи Владимира Гуркина напоминают чеховских. В центре истории - три сестры. Только они не томятся несбыточными мечтами, а упиваются самыми что ни на есть земными радостями: страстно любят своих мужей, и те отвечают им взаимностью.
Радости жизни режиссер–постановщик Марина Брусникина показала с большой изобретательностью - от накала чувственности, кажется, воздух потрескивает. Или взять застолье после бани - герои так смачно чокаются стаканами с самогоном и хрустят капустой и солеными огурцами, что зрители сглатывают слюнки. Этот натурализм, да и тематика вместе с колоритом простонародной речи заставляют вспомнить знаменитую дилогию Льва Додина «Братья и сестры». Речь не идет о заимствовании приемов, но и в драматургии, и в режиссуре очевидна перекличка с русско–советской классикой.
Марина Брусникина задала удобную актерам форму. С одной стороны, им оставлено пространство для импровизаций, с другой - очень четко задан ритм. Он не оставляет пауз между горестными и смешными мизансценами, что усиливает и трагические, и комические эффекты.
С подкупающей искренностью, тонко и проникновенно сыграны сцены прощания сестер с мужьями, уходящими на фронт. Актрисы Людмила Трошина (Саня) и Галина Яськова (Соня) плачут непонарошку, актеры Артур Симонян (Ваня) и Юрий Буслаев (Петр) тискают их с неподдельным пылом. Убедительно играет старшую сестру Нюру Наталья Орлова, освоившая множество характерных деревенских манер. От этой опытной, темпераментной актрисы и следовало ожидать высокого класса мастерства, как и от Людмилы Трошиной. А работа дебютантки Нины Квасовой стала настоящим открытием - начинающая актриса органично сыграла и непосредственную девчонку–подростка, и молодую женщину, заезженную хлопотами по хозяйству. Давно не выпадало столь масштабной и необычной роли Павлу Харину. Его литовец Римас - единственный герой спектакля, которому в силу образа не положено проявлять открытую эмоциональность. Но актер достигает невероятного внутреннего накала в финальном фрагменте выяснения отношений с соперником - дядей Ваней. Кстати, этого отнюдь не чеховского дядю можно считать лучшей ролью в творческой биографии Артура Симоняна.
В общем, в новосибирских театрах давно не случалось подобных премьер - со сплошными актерскими удачами и слаженной ансамблевостью. Признал успех и сам Владимир Гуркин. По его словам, своих героев он представлял иначе, но с версией Марины Брусникиной полностью согласен.
Ирина Ульянина, Новосибирск
Что там за чеховские драмы? Что за мечты у трех сестер? Москвою бредят эти дамы?.. Из поэтического наследия величайшего гимнописца всех времен и народов . Живут себе три сестры: Бибка, Ципка и Иветка. Разные очень. Старшая, Бибка, хоть и умна, как нам рассказывают, но, как и положено по статистике психологов, несколько наивна, благодушна, доверчива и оптимистична. Средняя - Ципка, вечно вторая, - ревнива и критична к старшей, на глотку задириста, хотя, в остальном, мало чем по характеру от нее отличается. Младшая же, в детстве в хулиганских выходках бывала замечена: то подерется с кем, то другим угрожает. Но, что их объединяло, так это грезы о большом далеком городе в царстве Дяди Вани: "В Москву, в Москву!" - таков вечный рефрен сестер. Хотя, Дядя Ваня сестренок недолюбливал, так уж, в семье у них от веку было заведено, с малолетства его таким воспитали. Но политес соблюдал - особых гадостей персонально о сестрах не распускал, а в глаза дружески приветствовал и напутствовал. Хотя душевно сердце его всегда лежало к мальчикам, мальчикам-героям, обычно, по имени Махмудка. И вот, случилось как-то, что те мальчики-герои, махмудки-газаваты, любознательные очень, научились добывать из химудобрений высокоэнергетические продукты и, по доброте душевной, решили снабжать ими ципкины угодья. Очень удобно - химудобрения доставлялись на плантации за несколько секунд и там самораспылялись методом рассеянного взрыва. Хороший метод, прогрессивный! Его уже взял на заметку комитет по нобелевским премиям в области сельского хозяйства, попросив лишь изобретателей прежде присуждения премии поработать над увеличением дальности доставки удобрений и лучшего их распыления. А в ципкиных владениях жил себе да поживал народ нетерпеливый, жестковыйный. И не понравилось ему, что доставка химудобрений производится без согласованного графика - одни поля недоудобряют, другие, наоборот, чрезмерно. И, к тому же, техника безопасности требует некоторой подготовки полей к процессу самораспыления. А махмудки шуруют эту доставку куда попало и как попало... Короче, со временем, жестковыйцы начали открыто выражать недовольство доставкой удобрений. Но мальчикам героическим на то наплевать - удобряют себе, да удобряют! А Ципка, надо сказать, тогда была вхожа во все Большие Дома Европы, Америки и даже некоторые в Азии. И обращалась она к Дяде Сэму, Дяде Ване и другим Большим Дядям, даже к Фараону самому, с просьбою помочь унять энергию героев. Но отвечали дяди уклончиво: "Если угодья ваши, то сами и разбирайтесь! А то, говорят нам мальчики, что угодья их, и потому они там, что хотят, то и делают! Суверены!" Дядя Ваня, между теми разговорами подкидывал и подкидывал махмудкам транспорты химудобрений: "Мои удобрения - кому хочу, тому и продаю!" И кампания по доставке раскручивалась с новой силой. Взвыли жестковыйцы... Собрался Эхуд, что на жестковыйском языке значит "единение", Ципку привлекли тоже и решили показать героическим мальчикам Образ Кузькиной Матери. Это такая родственница была у любимого сестрами Дяди Вани, он сам любил ее соседям демонстрировать. И продемонстрировали слегка. Только героические мальчики махмудки-газаваты против Кузькиной Матери выставили своих девочек и матерей. И героически прятались за их спинами. И орали на весь мир о том, что им неправильно, нечестно показывают Кузькину Мать. Прослышал Дядя Ваня, что жестковыйцы его родственницу кому-то, не спросясь, показывают. А ведь, монополия на такой показ, она только у него. Так он, во всяком случае, считает. Да, и прочие Дяди были жестковыйцами недовольны, ибо испокон веков не любили их за жесткие выи. И заставили они Эхуд прекратить несанкционированный Дядями показ и убрать Кузькину Мать куда подальше с глаз долой. А Дядя Ваня принялся усиленно помогать Махмудке-парсу сооружать большие сельхозмашины, которые они уже давно совместно проектировали с целью окончательного решения продовольственных и прочих проблем жестковыйцев. А другие Дяди устроили вокруг этого представление с фейерверками и дымовыми завесами для прикрытия производственных секретов махмудкиного сельхозмашиностроения. Между тем, кое-где власть сменилась, и стал у жестковыйцев новый Эхуд, и наверху оказались Бибка с Иветкой, а Ципку, в силу ее природных качеств, сестры, по-родственному отправили в оппозицию. Игра есть такая - "коалиция-оппозиция". И начались паломничества к Дяде Ване. Первой посетила его Иветка, которая по-дядиваньски кумекает. Встречалась, общалась, ручалась и ручкалась. Очень довольная вернулась: "Дядя Ваня - хороший, пригожий!.." А старшей настолько завидно стало, что она, как-то, под покровом ночи, чуть ли не в ночной рубашке, в желанную Москву сиганула. Одна нога - здесь, другая - там, и снова здесь! Что там у нее с Дядей Ваней было, поладили они или как? Знаем только, что дядя Ваня, несмотря на шарм и поползновения сестренок, ухмыляясь, лишь усиливал отгрузку химудобрений Махмудкам... Между тем, прогрессивное человечество, раздраженное несанкционированным показом Кузькиной Матери, устроенным жестковыйским Эхудом, решило положить конец беспределу. Нашли бывшего жестковыйца, научившегося гнуть шею перед прогрессом и высшим его нынешним проявлением, махмудизмом. И этот бывший жестковыец, по прозвищу то ли Самородок, то ли, Самовыродок, написал для прогрессивного человечества бумагу о жестковыйских злодействах, о показе Кузькиной Матери махмудско-газаватским женщинам и девочкам. Писать Самовыродку пришлось в тяжелых условиях Газаватского Хамастана, куда с перебоями, в обмен на распыляемые среди жестковыйцев химудобрений, те поставляют электроэнергию. Но, если доставки химудобрений идут бесперебойно, то этого не скажешь об электричестве. Сестра Иветка, в молодости, помнится, даже призывала вообще прекратить его подачу. Короче говоря, сидел Самовыродок, трудился над отчетом, а в это время свет, возьми да блымни! И полетел диск его лап-топа. А когда восстановили, то не все. Кое-что и затерялось. И не осталось ни копий накладных на многолетнюю доставку химудобрений, ни сведений о том, что Махмудки прятались от Кузькиной Матери среди своих баб... Только про жестковыйцев и осталось. Возмутилось прогрессивное человечество отчетом Самовыродка и приказало взять тот Эхуд, что Кузькину Мать показывал, и Ципку вместе с ним, и судить их, и к вышке приговорить! И, надо сказать, к чести добросовестных лондонских бобби, что они почти сумели выполнить этот приказ. Еле-еле Эхуда политики и юристы отмазали. Сидит теперь, не рыпается, в своей Жестковыйщине, и за кресло двумя руками держится, не оторвать. Ибо кресло его - последнее убежище. "Но это, - как приговаривала героиня итальянского фильма, постепенно обрисовывающая мужу этапы наставления ему рогов, - еще не все!" Отчет Самовыродка решили отдать на Высший Суд, Наперсникам Разврата. И Бибка грудью легла на амбразуру, дабы это предотвратить. И собрались: Махмудка Вашингтонский, Махмудка Рамалльский и она. И стал Махмудка Вашингтонский давить на своего тезку и на женщину слабую, выжимая свою, ему известную корысть. И дожал, вроде бы. Обещал, было, Махмудка Рамалльский шуму не поднимать. Говорят, у него самого рыло в пуху было, ого как! Он, ведь сам умолял Эхуд с Ципкой показать махмудкам газаватским ту еще Кузькину Мать! И компьютер тогда не упал, все задокументировал, все слова его! "Ура! - кричала бибкина клака. - Какая виктория! Наша Бибка двух Махмудок вокруг пальца обвела!" Но, как говорится, недолго эта песня продолжалась, ибо махмудки - они всегда люди слова - сами дали, сами назад взяли. И пошел отчет Самовыродка к Наперсникам Разврата. А те, недолго думая, вынесли вердикт, старый, как мир: "Во всем виноваты жестковыйцы!". И частное определение: "А, конкретно - Эхуд с Ципкой". И Дядя Ваня одним из первых под этим подписался. И мощных химудобрений в регион подкинул. Заодно, заманивая Ципку в столь желанную ею Первопрестольную. Интересно, московские менты окажутся удачливее лондонских бобби? Она-то не министр! Иерусалим. 17.10.09
Три сестры на сцене очень разные, но все одинаково великолепны. Ольга Ларисы Кузнецовой — нервозная и бойкая, Маша Юлии Высоцкой — соблазнительная и томная, а сыгранная Галиной Боб Ирина — очаровательная. Кончаловский заставляет нас полюбить всех троих как маленький островок ностальгии в стремительно меняющейся России. В конце спектакля кажется, что почти ничего не изменилось, но на самом деле изменения очень существенны.
<...>
Иногда субтитры не успевают за действием на сцене, но ценителю это дает возможность насладиться музыкой языка оригинала.
Выдающейся следует признать игру Наталии Вдовиной, исполняющей алчную неверную невестку Прозоровых. Она может дать фору в вульгарности любой жене олигарха, с каждой сценой она обретает все большую власть и контроль над имением, держа мужа в узде, в то время как несчастья постепенно губят благородных сестер.
Также нельзя не отметить Александра Домогарова в роли Вершинина, объекта Машиной страсти. Аристократический тон и изнеженные манеры — философствующий дурак воплощен им безупречно.
The Wall Street Journal
В обеих постановках Юлия Высоцкая тихо потрясает зрителя, как по-девичьи влюбленная, но в конце концов измученная Соня, и как Маша с ее заметно неустойчивым темпераментом.
Whatsonstage.com
Эпилог. Он потрясает до шокового состояния. Удар наотмашь, под дых, как некогда выразился сам Кончаловский по поводу своих впечатлений от фильмов «Летят журавли» и «Пепел и алмаз».
Эпилог - это убийственно беспощадный ответ на робкую надежду и желание Ольги: «Если бы знать...» Вот и знай! И ужаснись!
Но это и ответ зрителю! Мы получаем в ответ на наши слепые исторические «эксперименты» или адское пламя в финале «Сибирады», или крысиную агрессию в «Щелкунчике», или склеп для «белой» России в «Сестрах». Режиссер настойчиво, еще и еще раз возвращает нас к тому зерну, из которого проросла историко-культурная катастрофа нации: «Знайте! Ужаснитесь сами себе!»
Виктор Филимонов
Кончаловский не только легендарный кинорежиссер, но, судя по его постановкам, сейчас идущим в Лондоне, еще и прекрасный театральный постановщик. Постановки «Дяди Вани» и «Трех сестер» Чехова - мастерские и глубокие прочтения шедевров...
Три сестры - это Ольга, которая в исполнении Ларисы Кузнецовой выглядит почти как Джульетта Мазина в «Дороге» Феллини; блестящая и прекрасная Юлия Высоцкая в роли полной эротического напряжения Маши; и эмоциональная Галина Боб в роли молодой Ирины, проделывающей убедительный путь от идеалистического романтизма до почти джейн-остиновского принятия необходимости выйти замуж.
Этой постановке удается быть одновременно простой и глубокой; каждый член труппы пропитан почти осязаемым ощущением собственного персонажа.
И в своей обыкновенности к концу пьесы персонажи возвышаются до уровня трагедии, трагического осознания и уровня квази-мистического понимания человеческого удела.
Если это хороший пример того, насколько эта труппа предана тексту, который берется играть, и насколько детально она его интерпретирует, то этого достаточно, чтобы я, как три сестры, пылко захотел в Москву - хотя бы затем, чтобы увидеть больше постановок московского Академического государственного театра Моссовета.
«Смешная старая дева Ольга смешно несет свой крест за всю семью. И именно она в финале, расталкивая съезжающиеся двери, крикнет в обрушающуюся темноту: «Если бы знать!» Так кричат перед ямой, перед самой бедой...
Вот любящая женщина — Маша, артистка Юлия Высоцкая. Интересна, но без вычурностей, говорит просто и даже в простоватой манере. За сдержанной простотой игры — большое чувство, которое так и не найдет выхода. Может быть, поэтому она кашляет? Впрочем, вот этот намек на чеховский диагноз показался некоторой натяжкой...
Хотел того или нет Андрон Кончаловский, но спектакль у него получился, как кино. Жизнь, лишенная сценических котурнов, жизнь, какая она есть. А когда она была или не была — какая разница...»
«..смотрится она исключительно потому, что все артисты играют на разрыв аорты. Так, будто это их последняя роль. Роль, от которой зависит жизнь в профессии.»
«И «по Кончаловскому» все в этом спектакле, как в жизни — вечные несовпадения, нелюбовь, несудьба...»
Москва, журнал «Ваш досуг», Наталья Витвицкая, 06.12.2012
«Спектакль нескучный (для меня это главное!). Андрей Сергеевич много чего придумал, включая манерно грассирующего Вершинина-Домогарова. Таких Вершининых я еще никогда и нигде не видел. А еще постановщик придумал между переменами декораций показывать видеозапись интервью с актерами: Кончаловский спрашивает, что для них Чехов и какие недостатки есть у их персонажей. Актеры отвечают - кто-то серьезно, а кто-то откровенно стебется. Публике весело... Костюмы нарисовал Рустам Хамдамов, сценографию режиссер сделал сам».
Москва, Afisha.ru , Влад Васюхин
«В день своего рождения Андрон Кончаловский сделал себе подарок: в этот вечер отправился не в ресторан, а в театр, на собственную премьеру — «Три сестры». Вышел на сцену и залу объявил: «Вы — мой подарок»...»
Москва, газета "Московский комсомолец", Марина Райкина, 30.10.2012
«..Как поклонник классики и знаменитый деятель искусств он тянется к абстрактно-традиционному Чехову, но как язвительный и недобрый прагматик ищет, где бы вставить классику шпильку...»
Москва, газета "Коммерсант", Роман Должанский, 29.10.2012
«Что происходит в доме? Происходит жизнь: именины справляют, объясняются в любви, мужчины руки распускают или без объяснений страдают.
У Кончаловского, самого выросшего в Доме с большой буквы (дед — художник Кончаловский, мать — удивительная писательница, отец — сами знаете кто), в Доме с традициями. И поэтому понятие «Дом» для него очень важно: как основа, как своя земля. Но он не строит ему памятник, как построил Лев Додин в своих «Трех сестрах», а оставил его живым. Отсюда некая неприбранность, некая суета и неразбериха. Одновременно говорят, спорят, хохочут или поют за кадром, то есть за кулисами.»
Москва, газета "Московский Комсомолец", Марина Райкина, 30.10.2012
"Театральному зрителю, видевшему всевозможных "сестер", подарена
история, персонажи которой, словно пазлы, сложились в единое целое. Большая редкость, кстати: обычно постановщики раскручивают ту или иную линию, подчеркивают тот или иной характер, расставляют собственные (не всегда оправданные) акценты".
"Кончаловский, впадая в "ересь" сиюминутности, умудряется следовать интонации Антона Павловича. Чехов продолжает жить и звучать в спектакле даже в паузах. Работая над сценографией перехода от одной сцены к другой, режиссер изящно синтезировал возможности современного театра и кино.
Он переносит зрительское внимание со сцены на громадный экран, на котором артисты, уже без костюмов и грима, отвечают на закадровый вопрос, что для каждого из них значит Чехов.
Москва, газета "Московская правда", 16.12.2012
«Спектакли Кончаловского ироничны и нежны одновременно, и лишены пафоса».
Санкт-Петербург, bileter.ru
«Как и в «Дяде Ване», Кончаловский в новом спектакле сознательно разбивает каждую картину возвращением зрителя к современной вне театральной «реальности», что, по его замыслу, должно давать зрителю возможность снова окунаться в чеховский мир по возобновлении действия.
Пьесу «Три сестры» Андрей Кончаловский воспринимает как многоголосую симфонию с несколькими основными темами, а также с лейтмотивами и отводит себе место дирижера, интерпретатора великого произведения. В спектакле задействован блестящий «оркестр» актеров-исполнителей: Александр Домогаров, Юлия Высоцкая, Павел Деревянко, Наталия Вдовина, Ирина Карташева, Александр Бобровский, Лариса Кузнецова, Галина Боб, Виталий Кищенко, Анатолий Гришин, Владас Багдонас. Создавая сложное сценическое многоголосье, они заставляют зрителей по-новому взглянуть на давно знакомых персонажей и по-новому пережить вместе с ними их трагедии».
Санкт-Петербург, Кассир.ру
Андрей Сергеевич Кончаловский — это чудесно! Без лишнего пафоса замечу, что, кажется, он в жизнь претворил цитату своего любимого Чехова: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
Рига, LifeNews, Андрей Шаврей
Эротизм спектакля Кончаловского, на самом деле, антиэротизм. Поскольку в тех условиях, в которых разворачивается действие пьесы (год написания - 1900-й) и которые в прологе и в эпилоге вещи акцентирует режиссер, невозможно никакое оплодотворение этими мужчинами этих женщин. Как я уже говорил, их жизненный цикл исчерпан. Не зря же удивленному предложенным толкованием его роли (Вершинин) Домогарову режиссер напомнил, что недалек тот час, когда всех их (офицеров будущей белой армии) расстреляют. У них нет семейного, домашнего будущего. Они не могут стать отцами. Они и женщины, по-детски суетящиеся рядом с ними, обречены на бесплодие...
Виктор Филимонов
"...я взглянул на чеховскую троицу, в трактовке Кончаловского, как на некое единое в своем бытии существо.
Это существо - Женщина в трех возрастных ипостасях. В таком толковании образа много, я думаю, от замысла самого Чехова. В спектакле три возрастных ипостаси даны не в абстракции символа, а как три вполне конкретные, объемные фигуры в конкретных же социально-исторических, культурных и психологических условиях, пережитых и драматургом - с особой силой концентрации чувства к финалу собственной жизни..."
Виктор Филимонов
«Легкое недоумение публики, ожидавшей увидеть нечто привычное и "классическое", превращается в явное непонимание, когда на сцене появляется Вершинин (Александр Домогаров). Да, привычка - вторая натура, поэтому даже я ожидала увидеть выход Героя и Настоящего Мужчины, а что уж говорить о многочисленных поклонницах Домогарова! Но... На сцену вышел человек в военной форме, смешными, почти карикатурными усами кавалериста, зализанными волосами и моноклем. Герой, ничего не скажешь!..»
«Я не знала, что Вершинин может быть комическим персонажем, как не знала, что Александр Домогаров талантлив еще и как комический актер. За эти открытия мое личное спасибо режиссеру.»
Тема «Дяди Вани» и «Трех сестер» — трагедия неизменности. Перемены в жизни людей происходят, но общий характер жизни не меняется. М. Горький писал Чехову, что, слушая «Дядю Ваню», он думал «о жизни, принесенной в жертву идолу».
Не только жизнь Войницкого ушла на служение идолу, но также и Астрова, и Елены Андреевны, и Сони. Какие бы облики ни принимал этот «идол» — профессора ли Серебрякова, или чего-то безличного, вроде уездной глуши, засосавшей доктора Астрова, все равно: за ним стоит та бесцветная нищенская жизнь, та «ошибка» и «логическая несообразность», о которой думал герой «Случая из практики», уподобивший эту универсальную несообразность дьяволу.
Люди делают свои дела, лечат больных, подсчитывают фунты постного масла, влюбляются, переживают страдания ревности, печаль неразделенной любви, крах надежд, а жизнь течет в тех же берегах. Иногда разгораются ссоры, звучат револьверные выстрелы, в «Дяде Ване» они никого не убивают, в «Трех сестрах» от пули армейского бреттера погибает человек, достойный счастья, но и это — не события, а только случаи, ничего не меняющие в общем ходе жизни.
Однако одно из важных отличий «Дяди Вани» и «Трех сестер» от «Чайки» заключается в том, что низменность жизни порождает у героев этих пьес не только тягостную скуку и печаль, но и предчувствие, а иногда даже уверенность, что жизнь непременно должна измениться. И даже более того: чем неизменнее кажется жизнь, тем ярче растут предчувствия правды и счастья.
Герои этих пьес много думают, говорят и спорят об этом, особенно в «Трех сестрах». Вершинин откладывает достижение желанногоберега на долгие годы, призывая отказаться от стремлений к личному благу во имя будущего всеобщего счастья. Тузенбах убежден, что и в будущем «жизнь останется все та же, жизнь трудная, полная тайн и счастливая», поэтому нашу нынешнюю жизнь надо прожить возможно лучше, счастливее и достойнее.
Характерно, что именно он говорит о близости бури. Ирина мечтает об осмысленном труде, приносящем человеку удовлетворение и радость. Маша видит счастье жизни в уразумении ее общего смысла. В одной из промежуточных редакций пьесы в финальном монологе она говорила, глядя на небо: «Над нами перелетные птицы, летят они каждую весну и осень, уже тысячи лет и не знают зачем, но летят и будут лететь еще долго, долго, много тысяч лет, пока, наконец, бог не откроет им тайны...».
В этих поэтических словах, как и во всех рассуждениях героев и героинь чеховских пьес, звучит тоска по общему смыслу, по «общей идее». Люди хотят знать, зачем они живут, зачем страдают. Они хотят, чтобы жизнь предстала перед ними не как стихийная необходимость, а как осмысленный процесс. Каждый думает об этом по-своему, но все думают примерно о том же. Когда в «Дяде Ване» Соня мечтает увидеть «жизнь светлую, прекрасную, изящную» в загробном существовании, она все-таки думает о нашей, земной жизни, какой она должна была бы быть.
Представление об иной жизни можно перенести в мир сказки, как в «Снегурочке» Островского, можно идею «гармонии прекрасной» выразить в мистерии о победе мировой души над дьявольскими силами, можно выразить ее в формах религиозной образности и символики, но в любом случае речь пойдет о неудовлетворенности жизнью, от которой все устали, и о стремлении к жизни, достойной человека.
Это общее стремление не всегда выражается прямыми словами, чаще всего это бывает в финалах чеховских пьес, когда действие уже кончилось. Тогда звучат проникновенные лирические монологи, обычная сдержанность оставляет людей, и они говорят так, как не говорили на протяжении всей пьесы.
Обычно же герои и героини пьес погружены в себя, для них настала пора великого размышления. Прежних объединяющих слов нет, ждать их не от кого, и каждый решает главные вопросы жизни сам. Это сказывается в том, как люди в пьесах Чехова говорят друг с другом.
Диалоги в пьесах Чехова, по определению А. Р. Кугеля, приобрели «монологическую форму»: «Похоже на то, что при данной конъюнктуре никто никому ничем помочь не может, и потому речи действующих — только словесно выраженные размышления. Разговора в истинном значении этого слова, когда один убеждает другого или сговаривается с другим, или когда единая мысль, направленная к единой цели или к единому действию, воссоздается частями в ансамбле участников, — такого разговора очень мало.
Наивысшей формы отчужденности и невстречающегося параллелизма это достигает в беседе земскогочеловека Андрея («Три сестры») с глухим сторожем Ферапонтом». Создается впечатление, что между людьми распались связи и погасло взаимопонимание.
Однако это далеко не так. Напротив, герои чеховских пьес понимают друг друга, даже когда молчат, или не слушают своих собеседников, или произносят ничего не значащие слова вроде слов Астрова о жаре в Африке. Между ними (если это, конечно, не Серебряковы и не Наташи) установилось сердечное единение.
Этот особый характер театральной речи, когда люди говорят как бы не в унисон и отвечают не столько на реплики собеседников, сколько на внутренний ход собственных мыслей и все-таки понимают друг друга, именуется обычно «подводным течением». Его нельзя смешивать с таким диалогом или полилогом, в котором слово говорящего что-то утаивает или намекает на нечто, понятное не всем участникам разговора, а только некоторым, как бывает, например, в пьесах Тургенева «Месяц в деревне» или «Где тонко, там и рвется».
У Чехова нет ни утаивания, ни намеков. В его пьесах все говорят о своем и для себя, но в «подводном течении» разрозненные струи сливаются. Можно сказать, что чеховские пьесы строятся на взаимодействии двух течений, внешнего и подводного. Иногда действие развертывается на грани этих течений. Так, например, во втором акте «Вишневого сада» происходит такой необычный с точки зрения традиционной сценичности разговор:
Любовь Андреевна <...> (задумчиво). Епиходов идет...
Аня (задумчиво). Епиходов идет...
Гаев. Солнце село, господа.
Трофимов. Да.
Люди называют то, что они видят, но произносят свои реплики задумчиво, мечтательно, погруженные в какие-то размышления, быть может, неясные им самим. «Подводное течение» здесь протекает на большой глубине.
Иногда оно начинает прорываться, как во втором действии «Трех сестер», где Маша произносит глубоко значительные слова о бессмысленности жизни, которая не открывает людям внутренней связи всего сущего («Жить и не знать, для чего журавли летят...» и т. д.). Далее после паузы следуют реплики, продолжающие только что сказанные большие и важные слова — если не по прямому смыслу, то по эмоциональному тону.
Вершинин говорит: «Все-таки жалко, что молодость прошла...»; Маша отвечает цитатой из Гоголя: «Скучно жить на этом свете, господа!»; Тузенбах сердится, ворчит; и, наконец, Чебутыкин без всякой связи с предшествующим читает вслух строчку из какой-то газетной статьи «Бальзак венчался в Бердичеве», что ужевовсе как будто изгоняет «подводное течение», но след его все-таки остаётся: Ирина, раскладывая пасьянс, задумчиво повторяет реплику Чебутыкина о Бальзаке, погружаясь в свои мысли, нам не известные, но, видимо, близкие к тем, которые у всех мыслящих чеховских героев протекают где-то в душевной глубине, лишь изредка прорываясь наружу.
И только в совсем редкие минуты полного внутреннего единения людей в пьесах Чехова происходят внезапные разливы «подводного течения», как в финале «Дяди Вани» и «Трех сестер».
Тогда пропадают недоговоренности и случайные слова, подлежащие переводу на язык чувств, бытовое течение пьесы прекращается, герои говорят о самом главном, о самом важном в своих предчувствиях и надеждах, они обретают поэтический дар, и их монологи звучат как стихотворения в прозе.
История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.
ТРЕТЬЕ МЕСТО В УЧЕБНОМ КОНКУРСЕ "МОНОЛОГ" - МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Я не верю в любовь с первого взгляда. Когда я встретила его в антракте спектакля «Три сестры и дядя Ваня», он спускался вниз по ступенькам в театральное кафе. Я шла туда же. Его держала под руку дама, и вот она-то вначале и привлекла мое внимание. Хрупкая, с яркими глазами и замысловатой прической, она была намного старше своего спутника и смотрела на него с нескрываемым обожанием. Он на нее - с нежностью.
Я взяла свой кофе и села напротив необычной пары: «Не занято? Не помешаю?» Дама улыбнулась: »Пожалуйста». Возраст выдавала ее ухоженная рука с тонкими пальчиками и, увы, старческой «гречкой « на тыльной стороне ладони. Ну, с ней все ясно. Судя по бриллиантам в ее ожерелье, дама в состоянии купить себе симпатичного мачо как лекарство от одиночества, ну, и для выхода в свет.
Парень, впрочем, на мачо не тянул. Дорогая стрижка с подбритыми висками, обаятельная улыбка – все при нем, только вот бодибилдингом он явно не занимается: слишком худощавый и немного сутулится. Наверняка сидит восемь часов в день за компьютером в какой-нибудь фирме средней руки.
Попивая свой кофе, я прислушалась к диалогу.
Он: ну и как тебе это покушение на Чехова?
Она: вообще-то я не люблю осовременивания классики, да еще и неуважения к чеховскому тексту, но, согласись, сделано это остроумно, забавно. Посмотрим, что будет во втором действии.
Он: а то можем и уйти, прогуляться по вечернему городу, а потом я тебя домой отвезу и если хочешь, останусь у тебя ночевать, мамуля.
В моей голове все перевернулось. Слова парня затронули меня гораздо сильнее, чем спектакль, в котором скрытый гомик дядя Ваня метался между Вершининым и Ириной. Я пошла вслед за парой в зал и теперь уже не отрывала взгляда от него. И сутулость его мне показалось милой, а худоба -- трогательной. Если он так трепетно относится к матери, значит и к женщине вообще? Или это вариант маменькиного сынка, который всегда будет под ее каблучком? Да нет, он живет отдельно от матери, значит, финансово не зависим. Воображение рисовало мне Принца – не потому, что он рулит белым «Вольво», а потому что относится к Женщине как к принцессе, он благороден и великодушен.
Я уже не смотрела на сцену, а думала только о том, как познакомиться с парнем. Понравлюсь ли я его маме? Ясно, что для него это важно, но надо решать проблемы по мере их появления. Не имело значения и то, что я встречалась уже несколько месяцев с сокурсником. Его образ резко померк: он был из тех, про кого моя бабушка говорила: «Простота, которая хуже воровства», в театр или музей его просто не затащить.
Мой мозг-компьютер выдал десяток способов знакомства с мужчиной, но ни один не годился: банально, глупо, пошло. Занавес закрылся, публика повалила в гардероб. Он стоял у колонны рядом с матерью – ждал, пока схлынет поток зрителей. Неожиданно для себя самой я подошла к ним: «Извините, я могу вас задержать на минутку?» Они переглянулись и одновременно улыбнулись: »Пожалуйста!»
«Мы сидели рядом в кафе и знаете …. я просто вами любовалась. Ваш сын … у меня никогда не было таких отношений с мамой, и я впервые подумала, что сама в этом виновата …» Я замолчала, чувствуя себя глупой и назойливой девчонкой. «Приятно с вами познакомиться!» - сказала дама и протянула мне руку: «Ирина Андреевна». Парень слегка поклонился: «Денис». Руку первым протягивать не стал – хорошо воспитан, ясное дело.
Мы спустились в опустевший гардероб. «А давайте поедем к нам пить чай с пирогом! И спектакль обсудим», -- предложила Ирина Андреевна. Я вопросительно посмотрела на Дениса. Он молча улыбнулся. Я никак не могла застегнуть молнию на куртке дрожащими пальцами. Наконец мы вышли на морозный воздух и двинулись в сторону стоянки для машин. Я чувствовала себя как Золушка на балу и радовалась, что надела не джинсы, а новое платье, открывавшее мои стройные ноги.
Вдруг Ирина Андреевна спросила: «Денис, а когда Алена возвращается из командировки?» «В субботу, я уже соскучился, звоню ей по пять раз на день», - ответил он. «Алена – это невеста сына», -- объяснила мне Ирина Андреевна. Часы пробили, карета превратилась в тыкву, а я пожалела, что не надела джинсы: ноги вмиг замерзли. Я вспомнила, что у меня еще куча дел, попрощалась и быстро пошла на трамвайную остановку.
Мы не совпали с Принцем во времени. Встретились слишком поздно, а может быть, слишком рано. Мне грустно, но «печаль моя светла»: я убедилась, что Принцы не перевелись на Земле и я вполне могу встретить Его, свободного и готового влюбиться. Надо только почаще носить юбки и платья и умудриться остаться в этом жестоком мире Женщиной -- доброй, нежной и милосердной.
