Добычин леонид иванович. Леонид добычин - город эн

Добычин Леонид Иванович Добы́чин Леонид Иванович

(1896-1936), русский писатель. В сборниках рассказов «Встречи с Лиз» (1927), «Портрет» (1931) столкновение «бывшего» мира с послереволюционной действительностью; антипсихологизм, лирический подтекст. В романе «Город Эн» (1935) воспоминания героя о детстве.

ДОБЫ́ЧИН Леонид Иванович , русский писатель.
Семья. Учеба. Первые литературные опыты
Родился в семье медиков, отец - врач, мать - акушерка. Был в семье старшим из пятерых детей. Учился в гимназии Двинска (ныне Даугавпилс), куда Добычины переехали в 1896. В 1916 окончил Петербургский политехнический институт. Сведений о жизни Добычина в столице во время Октябрьской революции 1917 нет. Весной 1918 перебрался в Брянск, куда переселилась его семья. Недолгое время работал учителем, затем статистиком.
Весной 1924 послал в Ленинград М. Кузмину (см. КУЗМИН Михаил Алексеевич) свой первый рукописный сборник из пяти рассказов «Вечера и старухи», но ответа не получил. В августе 1924 отправил в ленинградский журнал «Русский современник» два рассказа - «Встречи с Лиз» и «Козлова». Один из руководителей журнала, К. Чуковский (см. ЧУКОВСКИЙ Корней Иванович) , принял оба, сразу же напечатав «Встречи с Лиз» (1924, № 4).
Добычин и Джойс
В 1925 начались регулярные поездки Добычина из Брянска в Ленинград. Однако доминантой его судьбы всегда оставалось одиночество.
Его нередко сравнивали с Джойсом (см. ДЖОЙС Джеймс) . Обоим писателям свойственна внеконфессиональная религиозность - знак сыновней оставленности, покинутости. В их «одиссеях» ближайший автору герой - обездоленный сын, Телемак, - в омерзительном мире «взрослых женихов», чей удел - нравственный паралич. А в общении с паралитиками уже безразлично, добрые они или злые. Едва ли не в этом омерзении кроется разгадка добычинских сюжетов, индифферентных по отношению к «добру» и «злу». В такой ситуации художник выбирает нейтральную позицию «хроникера». Она удобна для решения современных художественных задач и, прежде всего, - для замены традиционного в беллетристике фабульного построения сюжета монтажом, на что обращают внимание большинство исследователей стилистики Добычина. Восходящую к «монтажным» открытиям Г. Флобера (см. ФЛОБЕР Гюстав) в «Госпоже Бовари», ее утвердило знакомство с кинематографом.
Психологически метод Добычина обоснован установкой на «инфантилизм», противопоставленный в своей дискретности «взрослому» сознанию.
В прозе Добычина верх берет печаль, а не сатира. Из чего не следует, что к «страшному миру» он был слеп или глух. С первых же литературных шагов он все прекрасно понимал - и про «Начальников» и про «Цензуру» (подобные «опасные» слова писатель с саркастической почтительностью неизменно пишет с заглавных букв). Но «обличительство» его состояло в том, что он как бы не замечал предмет обличения, лишал его чести быть персонифицированным, описывал как мертвую природу. Буквально писал «натюрморты» на поле брани и воплей. Добычин «не заметил» в своей прозе никаких Больших Людей, никаких Больших Идей. «Не заметил» и саму Советскую Власть.
«Встречи с Лиз»
Летом 1926 Добычин устроился на новое место работы в Брянске в Губстатбюро, в «отдел местного хозяйства». В 1927 в Ленинграде вышел его первый сборник «Встречи с Лиз». Следующий сборник рассказов «Портрет» появляется в конце 1930 (в выходных данных - 1931). В расширенном и переработанном виде он повторил книгу «Встречи с Лиз». В 1933 прозаиком подготовлен, но не издан сборник «Матерьял», в котором также предполагалось использовать уже печатавшиеся тексты. При скрупулезной тщательности литературной отделки Добычин оставляет свои произведения как бы открытыми. В том числе и создававшийся несколько лет роман из провинциальной жизни «Город Эн» (1935). Установка писателя такова: книгу всякий раз можно монтировать заново - главное в ней добротность, качественность материала. Важна исходная чистота, открытые самим автором «первоэлементы» искусства, его «монады». Добычин полагал, что жизнь, увиденная на расстоянии вытянутой руки, и есть та самая субстанция, которую следует в первую очередь соотносить с мировой гармонией и мировыми катаклизмами.
Переезд в Ленинград
До 1934 Добычин жил «несостоявшимся событием» переезда в Ленинград, но в ленинградской литературной атмосфере дышать оказалось не легче, чем в городе Эн. Доброжелательно о Добычине написал только литературовед Н. Степанов, другие рецензенты не стесняли себя ни в объеме, ни в выражениях - «Позорная книга», «Об эпигонстве», «Пустословие» - так назывались отклики на книги Добычина.
Особенно досталось «Городу Эн». А между тем, лейтмотив этого романа - жажда укорененной человеческой потребности в дружбе и душевном общении. Что все это невозможно, что полная открытость иллюзорна и ведет к драме - об этом еще только начинает смутно догадываться его маленький герой.
«Шуркина родня»
Последняя вещь Добычина - повесть «Шуркина родня» - была опубликована только в постперестроечном 1993. Описанная в ней глухая провинциальная жизнь бурных военных и революционных лет к добрым делам не склоняет никого из персонажей. Заканчивается эта история просто: «Шурка подумал и решил, что нужно снова идти в жулики».
В разгар декларируемых побед Большого Искусства Добычин показал, что «уродливое», «одномерное» существование «маленького человека» - по-прежнему вечная тема русской прозы.
Трагический конец
Обстоятельства последних месяцев жизни Добычина трагичны. Вслед за статьей «Правды» от 28 января 1936 «Сумбур вместо музыки» на веренице литературных обсуждений и собраний писатель оказался в Ленинграде главной мишенью и как «формалист», и как «натуралист». 25 марта в Доме писателя Добычин отверг обвинения практически одной фразой и сразу же ушел. Собрания, на которых его клеймили, продолжались до середины апреля. Добычина уже на них не было. Он пропал. Свое последнее письмо к Чуковскому закончил словами: «А меня не ищите - я отправляюсь в далекие края». Тайный осведомитель заявил в НКВД, что 28 марта Добычин покинул свою квартиру, отдав ему ключи, и сказал, что больше в нее не вернется. После этого Добычина никто не видел ни живым ни мертвым.
Безнадежность случая Добычина состояла в том, что он погиб, противостоя всей Литературной Общественности, а не только Начальникам.

Леонид Добычин покончил с собой на следующий день после собрания ленинградских советских писателей

ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ последовало добропорядочному и скромному в быту гражданину, безумно талантливому писателю - Леониду Ивановичу До-бычину весной 1936 жестокого советского года. Ему предписывалось явиться на собрание, на котором должны были обсуждаться вопросы борьбы с формализмом.

Аутодафе состоялось в городе на Неве, в Доме писателей им. В.В. Маяковского. Зал был переполнен. Основным докладчиком выступал литературный критик Ефим Добин. (Через несколько десятилетий он получит известность как автор вполне добропорядочной книги о поэзии Анны Ахматовой. Те, кто знал его в либеральные б0-е годы, не могли поверить, что в 30-е он мог взять на себя роль прокурора-обвинителя в деле собрата по литературе). Ему вторил литературовед Наум Берковский (позже он станет крупным ученым, знатоком западноевропейской литературы.)

Ефим Добин: "...Когда речь идет о концентратах формалистических явлений в литературе, в качестве примера следует привести "Город Эн" Добычина. Добычин идет всецело по стопам Джойса... Любование прошлым и горечь от того, что оно потеряно, - квинтэссенция этого произведения, которое смело можно назвать произведением глубоко враждебным нам..."

Наум Берковский: "...Добычин - это наш ленинградский грех... Дурные качества Добычина начинаются прежде всего с его темы... Добычин такой писатель, который либо прозевал все, что произошло за последние девятнадцать лет в истории нашей страны, либо делает вид, что прозевал..."

В 1989 ГОДУ ОДИН ИЗ УЧАСТНИКОВ того злополучнейшего собрания, совестливейший Вениамин Каверин напишет:

"После прений слово было предоставлено Добычину. Он прошел через зал невысокий, в своем лучшем костюме, сосредоточенный, но ничуть не испуганный. На кафедре он сперва помолчал, а потом, ломая скрещенные пальцы, произнес тихим, глухим голосом:

К сожалению, с тем, что здесь было сказано, я не могу согласиться.

И, спустившись по ступенькам, снова прошел в зал и исчез".

После собрания немногочисленные друзья искали его несколько дней, но не нашли...

ОН НАЧАЛ ПЕЧАТАТЬСЯ В 1924 ГОДУ, когда новые хозяева жизни еще сквозь пальцы смотрели на то, что впоследствии получит название "формализм". Один из лучших и ранних его рассказов появился в "Русском современнике", издававшемся при ближайшем участии Горького. Потом последуют два сборника рассказов, роман "Город Эн". Но попав в Ленинград, Добычин в силу характера не вписался в узкий традиционный круг, уж слишком многим он отличался от своих "собратьев", да и "группа крови" была совершенно иной - не советской.

И пока Александр Фадеев организовывал свой "Разгром", Федор Гладков лепил "Цемент", а Мариэтта Шагинян сооружала "Гидроцентраль" - он писал о дремучей провинции, о самых обычных и простых людях, озабоченных не мировой революцией или возведением очередного Днепрогэса, а собственным неустройством в этой взбаламученной жизни. Леонид Добычин писал о тех, кого в старые времена называли обычным русским словом мещане, которое с легкой руки "буревестника советской литературы" Максима Горького приобрело бранный, уничижительный оттенок. Писал в необычной, остраненной манере, почти избегая придаточных предложений и цветистых метафор.

Единственным писателем, кого он выделял среди современников, был Юрий Тынянов. Кстати, Тынянову принадлежала блестящая пародия на Добычина, в которой была ярко схвачена его ни на кого не похожая писательская манера.

В "ЭТОЙ" ЛИТЕРАТУРЕ ЛЕОНИД ДОБЫЧИН оставался таким же одиноким, как и Андрей Платонов, - он не мог себя переделать или переиначить, для этого необходимо было не просто вывернуться наизнанку, но изменить собственной природе, и даже более того - переделать свой писательский состав, а это для него было невозможно и потому равносильно смерти. Он не имел ни учителей, ни учеников. Он создал собственный ни на кого не похожий стиль. Он создал свой особый, несколько странный добычинский мир, в котором плакали и смеялись, радовались маленьким радостям жизни и огорчались мелким житейским неурядицам, в конце концов, жили и умирали - но делали это по-добычински. Такой писатель просто по определению был чужд советской литературе и не мог уцелеть на советской земле. И Добычин, судя по всему, это хорошо понимал - нельзя быть нормальным человеком в сумасшедшем доме.

В 1931 году у него выходит в свет вторая книга рассказов "Портрет". Некто Осип Резник разражается в "Литературной газете" статьей "Позорная книга":

"Шестнадцать истерик (рассказов) этой позорной книги представляют, собственно говоря, разговоры ни о чем. Купола, попы, дьяконы, ладан, церковная благодать, изуверство, увечные герои и утопленники наводняют эту книгу... Вся книга - опошление лозунгов революции...

По улицам Ленинграда проходят различные люди, большинство из них здоровые: жизнерадостные и энергичные строители социализма, но автор пишет: "Толкались мошки". Прибавим - они неоднократно толкались и продолжают толкаться в советскую литературу, проникая сквозь плохо прикрытые двери некоторых издательств.

Товарищи ленинградцы, проверьте дверные замки и установите необходимую охрану".

А вскоре газета "Правда" откроет широкомасштабную кампанию - на всю страну и оповестит мир, всех художников и нехудожников, что в Советском Союзе "сумбур вместо музыки" не пройдет и что главным врагом текущего момента в искусстве первой страны победившего социализма является формализм.

ЛЕОНИД ДОБЫЧИН ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ на следующий день после собрания ленинградских советских писателей. Для этого он избрал столь же необычный способ, сколь необычными, не вписывающимися в насаждаемую сверху скучную и однообразную литературу были его произведения. Он не застрелился, не повесился, не бросился под проходящий по Невскому дребезжащий трамвай - он утопился. В холодных мартовских водах известной реки. " А город от воды ополоумел..."

После него осталось только одно письмо, написанное перед уходом Николаю Чуковскому, в котором он просил друга рассчитаться с его долгами после получения причитавшегося ему гонорара.

Письмо заканчивалось такими словами: " А меня не ищите, я отправляюсь в далекие края".

"Через две недели, - вспоминает Вениамин Каверин, - Чуковские получили письмо из Брянска от матери Леонида Ивановича. Она писала, что он прислал ей, без единого слова объяснения, свои носильные вещи. "Умоляю вас, сообщите мне о судьбе моего несчастного сына".

Первоначально некоторые из выступавших проявили либерализм. Писатель Константин Федин отметил: «В «Городе Эн» Добычин взял материал, который соответствует его манере. Эта манера — инфантильность». Однако «в этой манере можно написать одну книгу — о детстве, но эта манера перестанет звучать, как только автор возьмётся за другой материал. Добычину следует бежать от своей страшной удачи. Он должен добиться крутого перелома в своей работе». Михаил Слонимский Михаил Леонидович Слонимский (1897-1972) — писатель, один из членов литературного кружка «Серапионовы братья». Слонимский был секретарём Максима Горького и Корнея Чуковского. В 1922 году вышла его первая книга «Шестой стрелковый», сборник рассказов о Первой мировой войне. В 1926 году выпускает роман «Лавровы», в 1930 году — «Фома Клешнев». После войны издал ещё четыре романа. В 70-х работал над дневниками, куда вошли воспоминания о «Серапионовых братьях», Александре Грине, Евгении Шварце и многих других участниках литературной жизни того времени. ⁠ заявил: «Добычин взял материал, уже обработанный в литературе, и показывает его иными приёмами. Имеется смычка манеры письма с материалом». Однако и он прибавил, что писателю «не надо бояться трудного пути, ведущего к новому материалу». Оба, в целом благожелательно оценив книгу Добычина, сошлись в том, что она «останется в литературе лишь как экспериментальное произведение». Литературовед Д. Мирский Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) — публицист и литературовед. До эмиграции Святополк-Мирский выпускает сборник стихотворений, участвует в Первой мировой войне и в Гражданской войне на стороне Белого движения. В эмиграции с 1920 года; там издаёт «Историю русской литературы» на английском языке, увлекается евразийством и учреждает журнал «Вёрсты». В конце 20-х годов Святополк-Мирский интересуется марксизмом и в 1932 году переезжает в СССР. После возвращения он подписывает свои литературоведческие работы как «Д. Мирский». В 1937 году его отправляют в ссылку, где он погибает. ⁠ обратил внимание на «фрейдистский подтекст» повести.

Однако эти спокойные голоса были заглушены резкими политизированными выпадами. Разговор о повести Добычина начал критик Ефим Добин: «Когда речь идёт о концентратах формалистических явлений в литературе, в качестве примера следует привести «Город Эн» Добычина... «Город Эн» — любование прошлым, причём каким прошлым? Это — прошлое выходца самых реакционных кругов русской буржуазии — верноподданных, черносотенных, религиозных».

Книга Добычина — хилое, ненужное детище, весьма далекое от советской почвы

С. Герзон // журнал «Октябрь»

Не мягче было выступление выдающегося литературоведа Наума Берковского:

«Беда Добычина в том, что вот этот город Двинск 1905 года увиден двинскими глазами, изображён с позиций двинского мировоззрения. Добычин — это такой писатель, который либо прозевал всё, что произошло за последние 19 лет в нашей стране, либо делает вид, что прозевал. Самый факт, который лежит в основании добычинской прозы, — это гегемония всяческого имущества, имущественной дребедени, символа имущества. Этот профиль добычинской прозы, — это, конечно, профиль смерти…»

Ранимый, не готовый к политически окрашенной травле Добычин пережил тяжёлое потрясение. 28 марта, отдав некоему «Морскому» (псевдоним осведомителя НКВД) ключ от своей комнаты и членский билет Союза писателей, он исчез в неизвестном направлении (как предполагают, покончил с собой).

Исчезновение Добычина — не менее громкий «литературный факт», чем его повесть. Неясность его судьбы создаёт почву для творческой фантазии других авторов. Так, в «Неизвестном письме писателя Л. Добычина Корнею Ивановичу Чуковскому» (2012) Олега Юрьева реконструируется альтернативная судьба Добычина, который работал счетоводом в совхозе «Шушары», дожил до ста лет, во время и после войны вынужденно побывал в Новгороде, в Германии и в казахстанской ссылке, встречался с самыми разными писателями (от Александра Солженицына до Сергея Вольфа Сергей Евгеньевич Вольф (1935-2005) — поэт, прозаик и детский писатель. В 60-х Вольф писал рассказы и стихи, распространявшиеся в самиздате, был близок к кругу Андрея Битова, Валерия Попова, Сергея Довлатова. Одновременно Вольф писал прозу для подростков. После распада Советского Союза опубликовал две книги стихов, «Маленькие боги» и «Розовощёкий павлин». ⁠ ), но сам ничего больше не писал и инкогнито своё не открывал.

Леонид Иванович Добычин

Александру Павловичу Дроздову

Дождь моросил. Подолы у маман и Александры Львовны Лей были приподняты и в нескольких местах прикреплены к резинкам с пряжками, пришитым к резиновому поясу. Эти резинки назывались «паж». Блестели мокрые булыжники на мостовой и кирпичи на тротуарах. Капли падали с зонтов. На вывесках коричневые голые индейцы с перьями на голове курили. – Не оглядывайся, – говорила мне маман.

Тюремный замок, четырехэтажный, с башнями, был виден впереди. Там был Престольный праздник Богородицы Скорбящих, и мы шли туда к обедне. Александра Львовна Лей морализировала, и маман, растроганная, соглашалась с ней. – Нет, в самом деле, – говорили они, – трудно найти место, где бы этот праздник был так кстати, как в тюрьме.

Сморкаясь, нас обогнала внушительная дама в меховом воротнике и, поднеся к глазам пенсне, благожелательно взглянула на нас. Ее смуглое лицо было похоже на картинку «Чичиков». В воротах все остановились, чтобы расстегнуть «пажи», и дама-Чичиков еще раз посмотрела на нас. У нее в ушах висели серьги из коричневого камня с искорками. – Симпатичная, – сказала про нее маман.

Мы вошли в церковь и столпились у свечного ящика. – На проскомидию, – отсчитывая мелочь, бормотали дамы. Отец Федор в золотом костюме с синими букетиками, кланяясь, кадил навстречу нам. Я был польщен, что он так мило встретил нас. За замком шла железная дорога, и гудки слышны были. В иконостасе я приметил Богородицу. Она была не тощая и черная, а кругленькая, и ее платок красиво раздувался позади нее. Она понравилась мне. С хор на нас смотрели арестанты. – Стой как следует, – велела мне маман.

Раздался топот, и, крестясь, явились ученицы. Учительница выстроила их. Она перекрестилась и, оправив сзади юбку, оглянулась на нее. Потом прищурилась, взглянула на нашу сторону и поклонилась. – Мадмазель Горшкова, – пояснила Александра Львовна, покивав ей. Дама-Чичиков от времени до времени бросала на нас взгляды.

Вдруг тюремный сторож вынес аналой и кашлянул. Все встали ближе. Отец Федор вышел, чистя нос платком. Он приосанился и сказал проповедь на тему о скорбях. – Не надо избегать их, – говорил он. – Бог нас посещает в них. Один святой не имел скорбей и горько плакал: «Бог забыл меня», – печалился он.

– Ах, как это верно, – удивлялись дамы, выйдя за ворота и опять принявшись за «пажи». Дождь капал понемногу. Мадмазель Горшкова поравнялась с нами. Александра Львовна Лей представила ее нам. Ученицы окружили нас и, отгоняемые мадмазель Горшковой, отбегали и опять подскакивали. Я негодовал на них.

Так мы стояли несколько минут. Посвистывали паровозы. Отец Федор взобрался на дрожки и, толкнув возницу в спину, укатил. Мы разговаривали. Александра Львовна Лей жестикулировала и бубнила басом. – Верно, верно, – соглашалась с ней маман и поколыхивала шляпой. Мадмазель Горшкова куталась в боа из перьев, подымала брови и прищуривалась. Ее взгляд остановился на мне, и какое-то соображение мелькнуло на ее лице. Я был обеспокоен. Дама-Чичиков тем временем дошла до поворота, оглянулась и исчезла за углом.

Простившись с мадмазель Горшковой, мы поговорили про нее. – Воспитанная, – похвалили ее мы и замолчали, выйдя на большую улицу. Колеса грохотали. Лавочники, стоя на порогах, зазывали внутрь. – Завернем сюда, – сказала вдруг маман, и мы вошли с ней в книжный магазин Л. Кусман. Там был полумрак, приятно пахло переплетами и глобусами. Томная Л. Кусман блеклыми глазами грустно оглядела нас. – Я редко вижу вас, – сказала она нежно. – Дайте мне «Священную историю», – попросила у нее маман. Все повернулись и взглянули на меня.

Л. Кусман показала на меня глазами, сунула в «Священную историю» картинку и, проворно завернув покупку, подала ее. – Рубль десять, – объявила она цену и потом сказала: – Для вас – рубль.

Картинка оказалась – «ангел». Весь покрытый лаком, он вдобавок был местами выпуклый. Маман наклеила его в столовой на обои. – Пусть следит, чтобы ты ел как следует, – сказала она. Сидя за едой, я всегда видел его. – Миленький, – с любовью думал я.

Отец ушел в присутствие, где принимают новобранцев. Неодетая маман присматривала за уборкой. Я взял книгу и читал, как Чичиков приехал в город Эн и всем понравился. Как заложили бричку и отправились к помещикам, и что там ели. Как Манилов полюбил его и, стоя на крыльце, мечтал, что государь узнает об их дружбе и пожалует их генералами.

– Чем увлекаетесь? – спросила у меня маман. Она всегда так говорила вместо «что читаете?». – Зови Цецилию, – сказала она, – и иди гулять. – Цецилия, – закричал я, и она примчалась, низенькая. Доставая фартук, она слазила в свой сундучок, который назывался «скрынка». Проиграла музыка в замке и показался Лев XIII. Он был наклеен изнутри на крышку.

День был солнечный, и улица сияла. Шоколадная овца, которая стояла на окне у булочника, лоснилась. Телеги грохотали. Разговаривая, мы должны были кричать, чтобы понять друг друга. Мы полюбовались дамой на окне салона для бритья и осмотрели религиозные предметы на окне Петра к-ца Митрофанова. Марш грянул. Приближалась рота, и оркестр играл, блистая. Капельмейстер Шмидт величественно взмахивал рукой в перчатке. Мадам Штраус в красном платье выбежала из колбасной и, блаженно улыбаясь, без конца кивала ему. Кутаясь в платок, Л. Кусман приоткрыла свою дверь.

Послышалось пронзительное пение, и показались похороны. Человек в рубахе с кружевом нес крест, ксендз выступал, надувшись. – Там, – произнесла Цецилия набожно и посмотрела кверху, – няньки и кухарки будут царствовать, а господа будут служить им. – Я не верил этому.

– Вот, кажется, хороший переулочек, – сказала мне Цецилия. Мы свернули, и костел стал виден. С красной крышей, он белелся за ветвями. У его забора, полукругом отступавшего от улицы, сидели нищие. Цецилия воспользовалась случаем, и мы зашли туда. Там было уже пусто, но еще воняло богомольцами. Две каменные женщины стояли возле входа, и одна из них была похожа на Л. Кусман и драпировалась, как она. Мы помолились им и побродили, присмирев. Шаги звучали гулко. – Наша вера правильная, – хвасталась Цецилия, когда мы вышли. Я не соглашался с ней.

Через дорогу я увидел черненького мальчика в окне и подтолкнул Цецилию. Мы остановились и глядели на него. Вдруг он скосил глаза, засунул пальцы в углы рта и, оттянув их книзу, высунул язык. Я вскрикнул в ужасе. Цецилия закрыла мне лицо ладонью. – Плюнь, – велела она мне и закрестилась: – Езус, Марья. – Мы бежали.

– «Страшный мальчик», – озаглавил это происшествие отец. Маман с досадой посмотрела на него. Она любила, чтобы относились ко всему серьезно.

Леонид Иванович Добычин - русский советский писатель.

Родился 5 (17) июня 1894 года в городке Люцин, Витебская губерния, в семье уездного врача Ивана Андриановича Добычина (1855-1902), в 1896 году переведённого на службу в Двинск (ныне Даугавпилс, Латвия). Мать будущего писателя, Анна Александровна, окончила Петербургский повивальный институт и была известной в Двинске акушеркой. У Леонида было два младших брата и две сестры.

Учился в Двинском реальном училище. В 1911 году поступил на Экономическое отделение Петербургского политехнического института, в котором числился, так и не окончив, до июня 1917 года. Весной 1918 года переселился в Брянск. Работал учителем, статистиком.

Первые попытки профессиональной литературной деятельности относятся к началу 1924 года, когда Л. Добычин посылает в Ленинград Михаилу Кузмину рукописный сборник из пяти рассказов «Вечера и старухи». Кузмин начинающему автору не ответил, и 12 августа 1924 года Добычин отправляет в ленинградский журнал «Русский современник» два рассказа - «Встречи с Лиз» и «Козлова»; первый из них сразу же печатается Чуковским , второй напечатать не успевают по причине закрытия последнего из частных литературных журналов властями.

С осени 1925 года начинаются регулярные поездки Л. Добычина из Брянска в Ленинград. В это время он знакомится с семьёй Чуковских, позднее в круг общения попадают также Слонимский , Гор , Каверин , Степанов , Рахманов , Тагер , Тынянов , Шварц , Шкапская и Эрлих.

Рассказы Л. Добычина редко, но регулярно печатаются в журналах. Из писем Добычина видно, что, отправив готовую рукопись, он вдогонку ей постоянно слал поправки - с целью улучшения слога. Получив отказ, а чаще даже намёк на возможный отказ по цензурным соображениям, он тут же принимался за смягчение острых, по его мнению, мест.

В 1927 году выходит сборник из девяти рассказов «Встречи с Лиз», четыре года спустя - второй сборник «Портрет» (1931), в который вошли все рассказы из предыдущего сборника и семь новых. Ранее изданные рассказы были заново отредактированы автором, два из них получили новые названия. В 1933 году Добычиным был подготовлен для печати третий сборник - «Матерьял», так и оставшийся не опубликованным при жизни. Старые произведения подверглись здесь некоторой стилистической правке, совершенствованию с точки зрения накопившего опыт писателя. А вместе с тем, постоянно нуждаясь, он старался сделать книгу более проходимой и подвергал её дополнительной политической редактуре.

В рассказах Л. Добычина изображается столкновение «бывшего» мира с послереволюционной действительностью; новеллам свойственен антипсихологизм, лирический подтекст.

В 1935 году увидела свет последняя прижизненная книга Добычина - небольшой по объёму роман «Город Эн», основой повествования в котором являются воспоминания героя о детстве. Произведение не привлекло внимания цензоров и было подписано к печати без проблем. Однако именно оно послужило поводом разнузданной травли писателя на состоявшейся в Ленинграде в конце марта - начале апреля 1936 года литературной дискуссии «О борьбе с формализмом и натурализмом».

После погромного собрания 25 марта 1936 года в Ленинградском Союзе писателей посередине дискуссии Добычин исчез: скорее всего, он покончил жизнь самоубийством, хотя документально это не доказано. Дата смерти, указываемая в справочниках и энциклопедиях, не может считаться достоверно установленной.

Имя Л. Добычина было надолго забыто. Переиздавать писателя начали только с началом перестройки в СССР, в 1989 году.

С 1991 года в Даугавпилсе местный университет проводит ежегодные «Добычинские чтения» - научные конференции, посвящённые творчеству писателя.

2 сентября 2012 года на православном кладбище Даугавпилса открыт памятник Леониду Добычину - чёрная мраморная доска в виде раскрытой книги, на одной из страниц которой размещался портрет писателя, - установленный у могилы его отца.

© Компиляция по материалам Википедии, статей А.Ю. Арьева и В.С. Бахтина

Примечание к биографии:

На изображениях:

1) Фотография Л. Добычина 1934 г.

2) Карандашный автопортрет писателя 1925 г.

3) Памятник Л. Добычину в Даугавпилсе.