1 вопрос:
Значение термина «литературное произведение», центрального в науке о литературе, представляется самоочевидным. Однако дать ему четкое определение нелегко. Художественное произведение - это оригинальная,законченная ед-ца худ.труда, итог эстетич.освоения дей-ти;это относит.заверш.образ мира.. Исходным положением анализа художественного произведения является положение о единстве формы и содержания в произведении. Содержание и форма - понятия соотносительные, переходящие друг в друга. Но в основе этого «взаимоперехода» формы и содержания произведения все-таки лежит содержание, ибо оно для себя ищет форму,в которой возможно наиболее полное выражение идейно-философской сущности содержания.Текст-комплекс словес.знаков,кот. Для кажд.читателя едины. Текст становится произведением, когда входит в контекст:истор., контекст чит-го восприятия. Понятия текст и произведение соотнос-ся,когда имеем дело с фабулой и сюжетом (текст=фабула,сюжет=произв-е). Текст можно расчленить,произв-е невозможно,так как оно сущ-т в инд.сознании. Форма одноразова,т.е. неразрывна от содержания (содержание м.б. выражено только в эт форме или наоборот). Информативность внеш формы-ее содержательность. Форма ритмич. орг-ии (стихи и проза) тоже информативна. Семантическ.ореол (Гаспаров) метра-опр. смысловое наполнение того или иного метра.
Цикл и фрагмент – полярные явления, кот. Подч-т целостность произв-я. Цикл- группа произв-й, объед-х одщим героем,проблемой,местом и t дей-я, двойным авторством (Маленькие трагедии Пушкина, Записки охотника Тургенева, Тёмные аллеи) . Фрагмент- часть произв-я,получившая статус самост., заверш.произведения,бытование (У Лукоморья, "Детские годы Багрова-внука - Алёнький цветочек").
Рамочный компонент произведения- сильн.позиции текста,кот явл-ся глубоко содержат.:заглавие отражает эстетич.взгляд писателя,эпиграф-авт.позиция, посвящение, прологи, эпилог, авт.комментарий, примечание, первая строка стих-я. Всякое лит.произв-е состоит из 3 структурн.уровней:: 1.уровень внеш.формы=стиль: реч.орг-я,ритмико-мелодич.орг-я; 2. Уровень внутр.формы (Потебня)=жанр:простр.-врем.орг-я,субъектн.орг-я,мотивная орг-я,предметн.орг-я,вид пафоса. 3. Уровень концептуальный=метр:тематика, проблематика, худ.идея.
Структурная модель произведений: 1 уровень внешней формы (слова и ритм, художественная речь, ритмическая организация). 2 уровень внутренней формы слова: ПВО, система персонажей; 3 уровень концептуальный - тематика, проблеатика. художественный идеал.
содержание – сущность любого явления; форма – выражение этой сущности. О содержании и форме говорили античные философы (Платон, Аристотель). Выделение обоснованной категории содержания и формы произошло в XVIII – начале XIX веков. Оно было осуществлено немецкой классической эстетикой. Содержание в литературе – высказывания писателя о мире; форма – система чувственно воспринимаемых знаков, с помощью которых слово писателя находит своё выражение. Именно художественная форма гармонизирует беспорядочный жизненный материал и претворяет его в картину мира.
Функции художественной формы:
- Внутренняя: нести и раскрывать художественное содержание;
- Внешняя: форма создаётся по законам красоты и эстетики, воздействует на читателя.
В искусстве связь содержания и формы носит иной характер, нежели в науке. В науке фраза может быть переоформлена. В искусстве содержание и форма должны максимально соответствовать друг другу, они неразрывно взаимосвязаны. «Художественная идея в самой себе носит принцип и способ своего проявления, и она свободно созидает свою собственную форму» (Гегель). Неразрывность содержания и формы в литературном произведении раскрывается в понятии содержательная форма – невозможность существования бессодержательной формы или неоформленного содержания. Соотношение содержания и формы выступает критерием художественной оценки литературного произведения.
Аспекты художественной формы и содержания:
- Онтологический – бесформенное содержание невозможно, как и бессодержательная форма;
- Аксиологический – соотношение содержания и формы выступает критерием художественности.
Положение о неразрывной связи содержания и формы в произведениях искусства неоднократно игнорировалось. Формальная школа (1910 – 1920 гг.) пренебрегала художественным содержанием, утверждая, что отражение действия не входит в задачи искусства. В единстве содержания и формы ведущая роль принадлежит содержанию. Оно более динамично, движимо, меняется вместе с жизнью. Форма более консервативна, инертна, меняется намного медленнее. В переломные этапы развития искусства возникает конфликт нового содержания со старой формой, приводящий к поиску нового художественного единства. Возникает потребность облечь новое содержание, появляются творцы новых форм. Подражание тормозит развитие литературы. Новая форма вырабатывается не автоматически. При смене направления форма отстаёт от содержания. Старая, изжившая себя форма не может органично сочетаться с новым содержанием.
2 вопрос:
Литературная герменевтика (от гр. разъясняю, истолковываю) – наука толкования текстов, учение о принципах их интерпретации. Она включает в себя комментирование, истолкование текста, разъяснение его содержания и установление его значения в
истории литературы. В отличие от поэтики герменевтика нацелена не на выявление системы средств, с помощью которых организовано художественное сообщение, а на выявление тайны его смыслового содержания.
Первоначально роль герменевтики сводилась к толкованию прорицаний оракула. В дальнейшем сфера ее применения расширилась и включила толкование священных текстов, законов и классической поэзии. В средние века литературная герменевтика существовала в составе классической филологии, интерес к которой резко усилился в эпоху Возрождения. На рубеже средних веков и нового времени сложилось понимание того, что развивавшиеся параллельно филологическая герменевтика и библейская герменевтика пользуются общими способами интерпретации и что обе они едины в своей сущности.
Современная литература определяет герменевтику как искусство истолкования (иногда – и понимания). В общей теории герменевтики понимание - не просто восприятие информации. Цель его - проникнуть за систему знаковых символов, из которых складывается речь, с тем чтобы возможно более адекватно постичь скрытый в них смысл.
Ведущие теоретики герменевтики – немецкие ученые ХVIII-ХIХ вв. Ф. Шлейермахер и В. Дильтей. Современную герменевтику как науку развили Х. Гадамер и Э. Хирш.
Первая универсальная теория понимания была предложена Ф. Шлейермахером. В своих теоретических построениях он исходил из того, что само собою возникает недоразумение, а не понимание. Видя в герменевтике искусство избегать недоразумения, он считал необходимым исследовать суть процесса понимания.
Шлейермахер сформулировал семь правил понимания текста:
Необходимо уловить общий смысл и композицию произведения;
Увидеть связь целого и частей;
Учитывать, что это понимание не может быть абсолютным и исчерпывающим;
Сочетать интуитивный и аналитический подходы;
Учитывать как содержание текста, так и кому он был адресован.
В тексте любого произведения, по мысли Шлейермахера, могут сочетаться два начала – следование существующим правилам и отклонение от них, обусловленное тем, что гений сам создает образы и задает правила. Поэтому знание правил необходимо, но недостаточно для понимания произведения. Свободную от правил гениальность следует постигать непосредственно, как бы превращая себя в другого. Это становится импульсом для пророческого дара, способности предсказывать, догадки, делающей интерпретатора конгениальным автору.
В концепции Шлейермахера понимание не сводится к единичному акту, а представляет собой процесс с неоднократно повторяющимся на разных уровнях понимания отождествление себя с автором, герменевтический круг. Причина кругообразности этого процесса виделась ученому в том, что ничто истолковываемое не может быть понято за один раз. Процесс понимания мог длиться вплоть до момента, когда интерпретатору вдруг все становится ясным до деталей.
Герменевтика нового времени перенесла из античной риторики в теорию понимания правило, по которому целое надлежит понимать на основании части, а часть – на основании целого. Это правило называют герменевтическим кругом, кругом целого и части, или кругом понимания. Сам же герменевтический круг определяют как парадокс несводимости понимания и истолкования текста к логически непротиворечивому алгоритму.
Истолкование произведения происходит на основе сочетания применения правила и догадки, интуитивного понимания. Вот почему долгое время герменевтика оставалась искусством, а не наукой.
Герменевтика оформилась в науку благодаря трудам Х. Гадамера. Он ввел принцип множественности описаний произведения как системы.
Присутствие герменевтического круга свидетельствует о том, что не применение правила целого и части порождает круг понимания, а, напротив, наличие круга понимания позволяет использовать правило целого и части. Замкнутость круга понимания является предпосылкой бесконечности процесса интерпретации, если речь идет о тексте литературного произведения.
Мысль Гадамера о том, что подлинный смысл текста или художественного произведения никогда не может быть исчерпан полностью и что приближение к нему - бесконечный процесс, соответствует принципу множественности описаний каждой системы. Этот принцип исключает возможность дать одно единственно верное описание, которое стало бы конечной точкой в процессе интерпретации литературного произведения, но допускает возможность существования множества одинаково верных, хотя и не исчерпывающих описаний.
Принципы интерпретации текста, сформулированные Х. Гадамером:
Выдвижение некоторой гипотезы, в которой содержится предчувствие или предпонимание смысла текста как целого (первичное впечатление, зачастую складывающееся еще до прочтения текста, предположение о смысле всего произведения);
Интерпретация исходя из этого смысла отдельных его фрагментов, т.е. движение от целого к его частям (поиск подтверждения своей правоты в тексте, выяснение новых смыслов или смыслов, противоположных изначальной гипотезе);
Корректировка целостного смысла исходя из анализа отдельных фрагментов текста, т.е. обратное движение от частей к целому (вывод о смысле всего текста, сделанный благодаря анализу его частей);
Обогащенное понимание целого позволяет по-новому переосмыслить и понять части целого (новый поиск подтверждения, опровержения и т.д.).
Таким образом, круг не только замыкается, но и многократно повторяется. Движение между читательским и авторским восприятием в процессе «непонимания» и «предпонимания» ведет к «пониманию» текста, которое никогда не бывает полным.
Интерпретация невозможна без умения чувствовать эстетическое наслаждение от общения с явлением литературы (принцип эмоциональности). Интерпретатор обязан признавать авторитетность автора произведения, а также исходить из собственных этических и эстетических принципов, но быть свободным в выборе цели, контекста, условностей теоретического языка интерпретации. Освоение «жизни духа» происходит за счет погруженности в определенную культурно-историческую традицию; герменевтический опыт, учитывая традицию, также принимает во внимание историческую дистанцию, разделяющую писателя и читателя.
Анализ произведения завершается не поиском общности между формой и содержанием, а установлением личностного взаимопонимания между литературным произведением и читателем.
Метод учитывает как субъективную индивидуальность интерпретатора, так и объективную ситуацию времени написания, влияния традиций и культурного контекста, что в целом даёт возможность постоянно обновляемого, но адекватного восприятия текста.
В России теоретиком герменевтики был Г.Г. Шпет. Ключевая идея герменевтики Г.Г. Шпета: нельзя, чтобы какое-то мнение выступало как бесспорное «знание», стесняя свободу всех остальных.
Говоря о многозначности образа, Г.Г. Шпет утверждает, что в любом образе сосуществуют понятийное и эмоционально-чувственное начало. Эта мысль Г.Г. Шпета по-
новому раскрывает положение о неисчерпаемости искусства. Скольжение образа (символа) между двумя сферами наделяет образ свойствами и той и другой. В зависимости от контекста в слове выдвигаются на первый план признаки понятийного или эмоционально-чувственного ряда.
В новейшее время литературоведческая герменевтика пошла по пути создания специализированных методик и интерпретационных моделей. Эта работа велась иногда независимо от идей Х. Гадамера (М.М. Бахтин, Д.С. Лихачев), иногда в связи с ними (Г.И. Богин), иногда в противопоставлении им (Э. Дональдс, Э. Хирш).
Основные понятия герменевтики: понимание, интерпритация (истолкование), смысл.
Понимание - это поверхностное осознание текста. Интерпритация является вторичным компонентом понимания после интуитивного постижения. Интерпретация как вторичный (как правило, рациональный) компонент понимания - это едва ли не важнейшее понятие герменевтики.
Интерпретация сопряжена с переводом высказывания на иной язык (в другую семиотическую область), с его перекодировкой (если воспользоваться термином структурализма). Толкуемое явление как-то меняется, преображается; его второй, новый облик, отличаясь от первого, исходного, оказывается одновременно и беднее и богаче его. Интерпретация - это избирательное и в то же время творческое (созидательное) овладение высказыванием (текстом, произведением).
Постструктурализм - направление, в которое в 1970-е гг. трансформировался структурализм. Вариантом постструктурализма стал деконструктивизм, возникший из работ Ж. Дерриды. Наряду с герменевтическим течением, постструктурализм является основным направлением философии постмодернизма. Главными его представителями являются Ж. Деррида, М. Фуко, Ж. Лиoтap, Р. Барт, Ж. Делёз и др.
Это движение, считающее претензии структуралистов на объективность гуманитарного знания необоснованными. Знание одних лишь структур не дает полного понимания исторических событий. Необходимо знание того, что лежит за пределами всякой структуры - контекст, индивидуальные особенности автора. По мнению постструктуралистов, структуралисты переоценили самодостаточность структур, оставили за пределами анализа контекст, диалогичность и индивидуальные особенности человека, от проявления которых очень часто зависят направление и результаты развития истории. В литературоведении постструктурализм проявился в форме движения «деконструкции» - специального метода критики текста.
В отличие от структурализма постструктурализм принадлежит эпохе постмодерна, что предопределяет многие его характеристики. Он выражает разочарование в классическом западном рационализме, отвергает прежнюю веру в разум, науку и прогресс, выражает сомнение в возможности осуществления идеалов гуманизма. Главное отличие постструктурализма от структурализма заключается в его отказе от понятий структуры и системы, от структуралистского универсализма, теорецизма и сциентизма. Он ослабляет антисубъектную направленность структурализма, реабилитирует историю и человека. Связь между постструктурализмом и структурализмом состоит в том, что постструктурализм сохранил знаковый взгляд на мир, а также практически осуществил намерение структурализма объединить научно-философский подход с искусством, рациональное с чувственным и иррациональным.
Постструктуралисты опираются прежде всего на Ф. Ницше и М. Хайдеггера. Ницше выразил критическое отношение к категории бытия, понимаемого как «последний фундамент», добравшись до которого мысль приобретает прочную опору. По мнению Ницше, такого бытия нет, есть лишь его интерпретации и толкования, которые бесконечны. Он также подверг сомнению существование истин, назвав их «неопровержимыми заблуждениями».
Главными его методологическими принципами выступают плюрализм и релятивизм, в соответствии с которыми предлагаемая картина мира лишена единства и целостности. Мир распадается на множество фрагментов, между которыми нет устойчивых связей.
Он утверждает, что мир является иррациональным, в нем царствует беспорядок, энтропия и хаос, и он не поддается рациональному объяснению и познанию. Постструктурализм разрабатывает новый тип мышления, в котором большое значение имеют стиль, литературные и поэтические приемы, метафоры, многозначные и неопределенные слова, «неразрешимые» термины. Такой тип мышления часто обозначается словом «письмо», которое ввел в оборот Барт. У Дерриды «письмо» выступает одной из форм «деконструкции». «Письмо» и деконструкция являются дестабилизирующей силой, способом разрушения или расшатывания устоявшихся норм и правил, взглядов и представлений, иерархий и субординаций, видов и жанров. Продуктом письма и деконструкции выступает текст, который отличается от философского трактата, научной работы или литературного произведения. По своей внутренней организации текст представляет собой лабиринт, у которого нет начала и конца, нет объединяющего центра или главного слова. Текст является открытым и незавершенным, для него характерны избыток, безмерность и бесконечность во всем. В его создании важное значение имеет игровое начало. Постструктурализм подвергает сомнению возможность достижения объективного знания, поскольку всякое знание опосредовано языком, зависит от культуры и власти. Значительное место в постструктурализме занимает тема кризиса социального статуса интеллигенции. Прежняя интеллигенция уступила свое место интеллектуалам, которые не претендуют на роль властителей дум, довольствуясь исполнением более скромных функций. Новый образ интеллектуала рисует Фуко. Он выступает против прежнего «универсального интеллектуала», который размышляет о судьбах мира, пророчествует, составляет законы, оценивает и осуждает, заседает в суде над историей. Фуко предлагает тип «специфического интеллектуала», роль которого заключается не в том, чтобы говорить другим людям, что они должны делать. Интеллектуалом является конкретный человек, который никого ничему не учит, никому не читает мораль, а просто лечит больного, занимается исследованиями, пишет книгу или сочиняет музыку. Он погружен в настоящее и не думает о будущем.
Для постструктурализма характерно внимание к проблемам текстологического плана. Культура понимается как совокупность текстов. Деррида отвергает принятое в лингвистике представление о первичности звуковой речи перед письменной. Он усматривает в этом порок, свойственный всей предшествующей философии. Деррида выдвигает идею о первичности письменности как материальных «следов», служащих опорой для языковых знаков.
Деррида выдвинул принцип деконструкции, исключающий всякую возможность установления для текста какого-либо единственного и устойчивого смысла (значения). Любой текст создаётся на основе других, уже созданных текстов. Те, в свою очередь, создаются на основе существовавших ранее текстов. Таким образом, культура предстаёт как бесконечный и безграничный текст. Текст приобретает самодовлеющее значение и самостоятельный смысл, отличный от того, который имел в виду автор. При этом и сам автор теряется где-то в прошлом. Так что текст становится автономным и анонимным. Р. Барт ввёл понятие «смерти автора». Текст сам по себе настолько важен, что автором вообще можно пренебречь, он сделал своё дело - создал материал для дальнейшей интерпретации. В постструктурализме познание сводится к пониманию и истолкованию текстов. Поскольку каждый истолковывает текст по-своему, то провозглашается плюрализм человеческих истин, относительный характер наших знаний.
Характерной чертой постструктурализма является негативизм. Всё, что раньше считалось устоявшимся, надёжным, определённым: человек, разум, философия, наука, прогресс, культура - объявляются теперь несостоятельным и неопределённым. Всё превращается в слова, рассуждения и тексты, которые можно интерпретировать, понимать, но на которые нельзя опереться в познании и практической деятельности.
В постструктурализме происходит отказ от понятия «прогресс» в познании и культурной жизни. Понятие прогресса заменяется понятием роста или «распространения», образно выраженном в термине «ризома».
Ризома - это беспорядочное распространение, не имеющее какого-либо превалирующего направления, регулярности. Именно ризома, служит основным образом современной культуры, с её отрицанием упорядоченности, синхронности, регулярности, системности.
В постструктурализме происходит отказ от способа мышления посредством оппозиций, характерного для структурализма. В частности, исчезает противопоставление высокого и низкого, массового и элитарного в культуре. Стирается чёткая граница между разными уровнями и формами культуры. Исчезает и оппозиция «центр – периферия», что означает утрату центрального положения Запада как традиционного ядра современной культуры.
Для постструктурализма характерно стирание пространственных и временных границ, внимание к прошлому, подражание старым стилям.
3. Задание:
а) определите, какую важнейшую особенность словесного художественного образа иллюстрирует выданное стихотворение;
б) покажите, что форма его содержательна.
Самое главное – вовремя договориться. Для этого существуют термины, которые точно обозначают суть понятия.
Понятие, которое нас интересует – композиция.
Конкурс, который грядет, будет иметь особые условия, а именно:
ПРЕДСТАВЛЕННЫЙ РАССКАЗ ДОЛЖЕН БЫТЬ ПОСТРОЕН ПО РАМОЧНОМУ КОМПОЗИЦИОННОМУ ПРИНЦИПУ.
Если уж совсем по простому, то рамочная композиция – это рассказ в рассказе.
Разберем, что это такое, какова должна быть структура конкурсного рассказа.
Как известно, классический рассказ\роман начинается с экспозиции, в которой автор знакомит читателя с местом и временем действия, дает исходную информацию о героях.
Например,
Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе, и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревни, где и женился на девице Авдотьи Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.
Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости маиора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. (Пушкин. Капитанская дочка)
Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе. Второй – плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке – был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках. (Булгаков. Мастер и Маргарита)
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме. Положение это продолжалось уже третий день и мучительно чувствовалось и самими супругами, и всеми членами семьи, и домочадцами. (Толстой. Анна Каренина)
Интрига раскручивается – или, наоборот, закручивается в тугую спираль – и бац! Наступает кульминация, в ходе которой все персонажи получают по заслугам (= в соответствии с авторским замыслом).
Это по классической выкройке.
Тут же что главное? Чтобы последовательность сцен (читай – сюжетных элементов) наиболее полно раскрывала идею.
Раскрывает? – автору респект.
Не раскрывает? – значит, автор создал сумбур вместо музыки.
Понимаю, что пока ничего нового я вам не открыла, слава богу, про это говорим не первый год. Сейчас я хочу обратить ваше внимание на вот какую вещь.
Герои!
Они ведь тоже бывают разные. Не в смысле положительные\отрицательные, главные\второстепенные, а в смысле – какой уровень занимают.
И тут мы вплотную приближаемся к насущной теме – РАМОЧНОЙ КОМПОЗИЦИИ.
Приведенные выше примеры были из разряда, так скажем, одноуровневых героев.
Что имею в виду?
То, что все персонажи имели равные шансы участвовать в сюжетном действии. Все они прожили свою жизнь в сюжете, и все практически одинаковы были от него зависимы.
А ведь может быть и по-другому. Когда главный герой кагбэ дублируется, и авторская посылка доказывается дважды.
Рамочная композиция - рассказ в рассказе!
Как это устроено?
На 99% повествование ведется от 1-го лица. Есть «Я» рассказчика\ повествователя. «Я» живет в своем мире, переживает о чем-то своем.
Например,
Первая послевоенная весна была на Верхнем Дону на редкость дружная и напористая. В конце марта из Приазовья подули теплые ветры, и уже через двое суток начисто оголились пески левобережья Дона, в степи вспухли набитые снегом лога и балки, взломав лед, бешено взыграли степные речки, и дороги
стали почти совсем непроездны.
В эту недобрую пору бездорожья мне пришлось ехать в станицу Букановскую. И расстояние небольшое - всего лишь около шестидесяти километров, - но одолеть их оказалось не так-то просто. Мы с товарищем выехали до восхода солнца. (Шолохов. Судьба человека)
Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. <…> В такой точно день охотился я однажды за тетеревами в Чернском уезде Тульской губернии. <…> Я узнал, наконец, куда я зашёл. Этот луг славится в наших околотках под названием «Бежина луга»...
Но вернуться домой не было никакой возможности, особенно в ночную пору; ноги подкашивались подо мной от усталости. (Тургенев. Бежин луг)
Вот это важно. Два главных героя, НЕ связанные между собой литературным конфликтом, а только сюжетными обстоятельствами.
Здесь ставьте себе жирную галку – это одно из основных условий рамочной композиции.
Итак, то, что мы условно назвали экспозицией, заканчивается встречей двух героев.
Вскоре я увидел, как из-за крайних дворов хутора вышел на дорогу мужчина. Он вел за руку маленького мальчика, судя по росту - лет пяти-шести, не больше. Они устало брели по направлению к переправе, но, поравнявшись с машиной, повернули ко мне. Высокий, сутуловатый мужчина, подойдя вплотную, сказал приглушенным баском:
- Здорово, браток!
- Здравствуй. - Я пожал протянутую мне большую, черствую руку.(Шолохов. Судьба человека)
Все это случилось в Киеве, в Царском саду, между июнем и июлем. Только что прошел крупный, быстрый дождь, и еще капали последние капли… а я все ждал и ждал ее, сидя, как под шатром, под огромным каштановым деревом. Где-то далеко взвывали хроматические выходящие гаммы трамваев. Дребезжали извозчики. И в лужах пестро колебались отражения электрических фонарей…
<…>
Конечно, хватаешься за мысль о самоубийстве. Ведь смолоду это так легко делается! Я опускаю голову на ладони, стискиваю лоб и раскачиваюсь взад и вперед. И вдруг слышу рядом с собой голос:
– Да, молодой человек, я тоже об этом подумывал, когда мне было столько же лет, сколько вам теперь…
Я даже не успел заметить, когда этот человек сел со мною рядом, но уже почувствовал, что голос у него печальный, и дорисовал его наружность: высокий рост, котелок, мокрые, усталые глаза и длинные, висячие вниз усы. (Куприн. Гад)
Вот она – граница начала второго рассказа.
Переходе границы «Я» повествователя выходит из фокуса, фокус переводится на «Я» главного героя, и начинает развиваться истинный литературный конфликт, из-за которого, собственно, и писался рассказ.
Здесь возможны варианты.
Рамка (то, что относилось к «Я» повествователя) решена как повествование от 1-го лица. А события, произошедшие с «Я» истинного героя, могут излагаться как от 1-го лица, так и от 3-го.
Например,
Кажется, я всегда попадаю в Италию только в мертвый сезон. В августе и сентябре разве что остановлюсь проездом дня на два, чтобы еще разок взглянуть на милые мне по старой памяти места или картины.
<…>
Он покончил с обедом раньше меня. Поднялся, но, проходя мимо моего столика, остановился. И протянул руку.
- Здравствуйте, - сказал он. - Я не сразу вас узнал, когда вы вошли. Я совсем не хотел быть невежливым.
<…>
И вдруг Кэразерс произнес слова, которые меня поразили.
- Я страшно несчастен, - пробормотал он.
Он сказал это без всякого перехода. И явно искренне. Голос его прервался каким-то всхлипом. Чуть ли не рыданием. Не могу передать, как ошарашили меня его слова. Чувство было такое, как будто шел по улице, повернул за угол и порыв встречного ветра перехватил дыхание и едва не сбил с ног. Совершенная неожиданность. В конце концов, знакомство у нас было шапочное. Мы не друзья. Он мне очень мало приятен, я очень мало приятен ему.
<…>
- От души сочувствую, - сказал я.
- Я вам все расскажу, вы позволите?
- Расскажите.
<…>
Не сумею повторить в точности рассказ Кэразерса, невозможно было бы запомнить все, слово в слово; мне удобнее пересказать это по-своему. Иногда он не мог заставить себя что-то сказать прямо, и мне приходилось угадывать, что он имеет в виду. Иногда он чего-то не понимал, и, похоже, в каких-то отношениях я лучше разбирался в сути дела. Бетти Уэлдон-Бернс одарена тонким чувством юмора. Кэразерс же начисто его лишен. Я уловил много такого, что от него ускользнуло.
<…>
Когда Кэразерс однажды утром, ничего не подозревая, раскрыл «Тайме» и, просматривая светские новости, наткнулся на сообщение о помолвке Элизабет, единственной дочери герцога Сент-Эрта, с Джеймсом, старшим сыном сэра Джона Уэлдон-Бернса, баронета, он был ошеломлен. Он позвонил Бетти и спросил, правда ли это.
- Конечно, - ответила она.
Потрясенный Кэразерс не находил слов. А Бетти продолжала:
- Он приведет к нам сегодня завтракать своих родных, познакомит их с папой. Смею сказать, предстоит суровое испытание. Можете пригласить меня в «Кларидж» и подкрепить мои силы коктейлем, хотите?
(Моэм. Нечто человеческое)
Видите? После встречи фокус сдвигается на Кэразерса.
«Я» повествователя отходит в сторону, не мешает развитию конфликта, в котором участвует исключительно Кэразерс, но никак не рассказчик. Рассказчик же принимает на себя вторую ипостась – он слушает и оставляет за собой право оценки своего собеседника.
Теоретически, право оценки повествователь может сохранить и в том случае, когда рассказ в рассказе ведется от 1-го лица. Тогда будут выделяться особые внесюжетные элементы, наподобие авторских отступлений.
Теоретически – возможно, а практически – целесообразность данного хода нужно оценивать в каждом конкретном случае.
Внутренний рассказ (назовем его так) по структуре содержит все те же знакомые нам элементы – экспозицию, завязку, развитие действия и т.д.
Зачем же нужна такая _ д в у с л о й н а я_ структура? Что она дает такого, что не может дать _о б ы ч н ы й_ рассказ?
Герой «внутреннего» рассказа своей судьбой доказывает идею. А «Я» повествователя эту идею эмоционально схватывает, перерабатывает и снова выдает читателю – уже на новом уровне.
Согласитесь,два раза доказать – оно как-то убедительней получается.
Финал произведения с рамочной композицией кагбэ раздваивается.
Есть первый финал – финал событий, произошедших с «внутренним» героем. И финал второй – когда итог подводит повествователь.
Чужой, но ставший мне близким человек поднялся, протянул большую, твердую, как дерево, руку:
- Прощай, браток, счастливо тебе!
- И тебе счастливо добраться до Кашар.
- Благодарствую. Эй, сынок, пойдем к лодке.
Мальчик подбежал к отцу, пристроился справа и, держась за полу отцовского ватника, засеменил рядом с широко шагавшим мужчиной.
Два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы... Что-то ждет их впереди? И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина.
С тяжелой грустью смотрел я им вслед... Может быть, все и обошлось бы благополучно при нашем расставании, но Ванюшка, отойдя несколько шагов и заплетая куцыми ножками, повернулся на ходу ко мне лицом, помахал розовой ручонкой. И вдруг словно мягкая, но когтистая лапа сжала мне сердце, и я поспешно отвернулся. Нет, не только во сне плачут пожилые, поседевшие за годы войны мужчины. Плачут они и наяву. Тут главное - уметь вовремя отвернуться. Тут самое главное - не ранить сердце ребенка, чтобы он не увидел, как бежит по твоей щеке жгучая и скупая мужская слеза... (Шолохов. Судьба человека)
Событийно финал рамочного обрамления может быть разным.
Повествователь может тяжело вздохнуть, вскинуть на плечо ружьишко и побрести в свое имение. А может и схватиться за голову и с воплями ринуться.
В любом случае эмоции повествователя кардинально изменились – в сравнении с тем, какими они были в начале произведения.
Вот здесь ставьте вторую жирную галку.
Рамочная композиция позволяет усилить эмоциональный эффект от прочитанного. По ходу «внутреннего» рассказа читатель испытывает чувства, но по прочтении финала «рамки» чувства удваиваются благодаря тому, что есть проводник (усилитель?)– фигура повествователя.
Резюмирую.
Основной частью рамочного рассказа следует считать «внутреннюю».
В то же время в начале произведения (=в первой части рамки) сформулирована основная проблематика.
Автор! Не забудь про это!!
Финал рассказа представляет собой ответ автора на поставленный им самим вопрос.
Здесь следует помнить о триаде «тема – проблема – идея»
) объединяются путём включения их в самостоятельную фабульную или нефабульную единицу - рамку . Используется также в кинематографе (например, в киноальманахе «Глубокой ночью »).
Цикловое обрамление [ | ]
См. также: повествовательный цикл и шкатулочный романВ так называемом цикловом обрамлении налицо более или менее механическое соединение ряда самостоятельных повествовательных единиц, введение которых обычно мотивируется беседой или спором действующих лиц обрамляющей повести или ссылками автора рамки на те или иные случаи.
Техника циклового обрамления представлена уже в литературах древнего и феодального Востока (Индии , Персии , Аравии) и античного Запада . Она достигает в них высокого совершенства и посредством переводов и подражаний переходит в литературы новой Европы. В последних соединяются две традиции циклового обрамления: идущая с Востока техника обрамляющей повести с более или менее сильной насыщенностью дидактизмом и идущая от античности техника включения повествовательных иллюстраций в форму ораторской речи и беседы. В обрамленных беседами действующих лиц сборниках новелл Возрождения («Декамерон » Бокаччо , «Гептамерон » Маргариты Наварской , «Кентерберийские рассказы » Чосера) обе техники органически сливаются, преодолевая в значительной мере механический характер связи О. с новеллистическими вставками.
Приём обрамления использовали авторы сказок, например, Джамбаттиста Базиле («Сказка сказок») и Вильгельм Гауф (Альманахи сказок).
Органический характер носит обрамление в сборниках романтиков («Фантазус» Тика , «Серапионовы братья» Гофмана , «Русские ночи» Одоевского , «Повести Белкина » Пушкина), поскольку рамки беседы становятся формой выражения тех же философских и эстетических идей, что и повествовательные вставки, и мотивируют самый характер последних. Некоторые романы той же эпохи («Рукопись, найденная в Сарагосе », «Мельмот Скиталец ») написаны в т. н. шкатулочном стиле (рассказ в рассказе).
Обрамление реалистической прозы [ | ]
Обрамление реалистической повести органически слито с обрамляемой фабулой: оно или обосновывает те или иные особенности её развертывания, противоречащие обычным формам реалистического повествования (введение фантастики , предвосхищение действия во времени, мотивировка особенностей сказа - архаизмов, диалектизмов и т. п.), или подкрепляет теми или иными указаниями фикцию действительности сообщаемого (указание места и времени, рассказ свидетеля и т. п.). Поэтому обрамление отдельной повести легко может быть сжато до одной вступительной фразы и даже до подзаголовка (ср. например подзаголовки повестей Чехова «Рассказ проходимц а», «Рассказ старого матроса » и т. п.).
Литература [ | ]
В статье использован текст из Литературной энциклопедии 1929-1939 , перешедший в общественное достояние , так как автор - R. S. - умер в 1939 году.
В современном литературоведении термин рама (или рамка) употребляется в двух смежных значениях.
Во-первых, его использование подчеркивает особый статус художественного произведения как эстетической реальности, противопоставленной реальности первичной. Подобно раме в живописи, рампе в театре, черному полю экрана в кино, рама литературного произведения является одним из основных условий создания художественной иллюзии . Приемом, подчеркивающим эту - всегда подразумеваемую - раму, может быть обнажение условности , как, например, введение в художественный текст сведений о биографии автора и об истории создания произведения, размышлений о персонажах и пр. Такого рода отступления от сюжета многочисленны в «Евгении Онегине» Пушкина: «Онегин, добрый мой приятель,/Родился на брегах Невы...», «...Покамест моего романа/Я кончил первую главу...». Здесь автор-повествователь присутствует не только как голос, он появляется как лицо, подчеркивая свою функцию посредника между миром, где «живут» его герои (Онегин, Татьяна, Зарецкий), и предполагаемыми читателями (адресатом).
Однако в тексте произведения всегда присутствует и другая «рама» - те компоненты, которые графически отделены от основного текста произведения и чья основная функция - создание у читателя установки на его эстетическое восприятие. Наиболее полный перечень компонентов рамочного текста включает:
Рамочный текст может быть как внешним (относящимся ко всему произведению), так и внутренним (оформляющим начало и конец его частей: глав, песен и др.).
Эквивалентом рамочного текста может быть помещение произведения в рубрике журнала («Проза», «Поэзия») или тематическом сборнике («Московский рассказ», «День поэзии»).
Состав рамочных компонентов в тексте произведения в значительной степени определяется его жанром. Важнейший из них для эпических и драматических произведений, лирики «больших форм», лиро-эпоса - заглавие. В стихотворениях оно часто отсутствует (его функцию в этом случае берет на себя первая строка). Текст пьесы трудно себе представить без списка действующих лиц и обозначения того, кому принадлежат соответствующие реплики. На состав рамочного текста влияют и литературные конвенции, господствующие в ту или иную историческую эпоху развития национальной литературы. Так, в западноевропейской литературе XIV-XVIII вв. весьма распространены торжественные и пышные посвящения (зачастую носящие чисто формальный, этикетный характер). До середины XIX в. устойчива традиция предварять произведения пространными предисловиями, в которых объясняется авторский замысел и особенности его воплощения. Своего рода опознавательный знак романтических поэм - эпиграфы, создающие у читателя определенный эмоциональный настрой.
В процессе развития литературы изменяется не только состав рамочного текста, но и его функции. Поначалу каждый из его компонентов выполняет по преимуществу служебную роль (заглавие «именует» текст и сообщает читателю о его содержании, примечания его комментируют и т. п.). Но с усложнением принципов художественного мышления «нейтральные» прежде компоненты текста становятся все более эстетически значимыми, «втягиваются» в образную систему произведения, участвуют в смыслообразовании. Связь рамочных компонентов с основным текстом произведения в некоторых случаях оказывается настолько прочной, что с их изъятием произведение теряет значительную часть своего семантического и образного потенциала (например, предисловие «От издателя» к «Повестям покойного Ивана Петровича Белкина» Пушкина, авторские примечания в «Жизни и мнениях Тристрама Шенди, джентльмена» Л. Стерна.
Важнейшая «вневременная» функция рамочного текста - структурообразующая. Наличие рамочных компонентов придает произведению характер завершенности, подчеркивает его внешнее и внутреннее единство. Их организующая роль особенно очевидна в произведениях со сложной композицией, включающей стилистически неоднородные компоненты (например, вставные жанры). Так, повествование о злоключениях странствующего рыцаря и его верного оруженосца, новеллы о влюбленных пастухах и прекрасных пастушках, сонеты Амадиса Галльского и его коня Барбьеки попросту перестали бы восприниматься читателем как части одного целого, если бы не были объединены Сервантесом общим заглавием - «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». В авторских циклах, где каждый отдельный текст (лирическое стихотворение, рассказ или очерк) может рассматриваться и как относительно самостоятельное произведение, именно наличие общей «рамы» наиболее отчетливо обнаруживает взаимосвязь всех частей, их подчиненность единому замыслу («Миргород» Гоголя, лирические циклы, книги: «Вольные ямбы» А. Блока, «Сестра моя -жизнь» Б. Пастернака).
Рамочные компоненты подчеркивают диалогическую природу произведения, его обращенность к воспринимающему субъекту. Наиболее явственно это обнаруживается в посвящениях. Большая роль в установлении контакта между читателем и книгой в целом принадлежит заголовочному комплексу, который создает определенную установку восприятия произведения.
Но художественный текст, функционируя одновременно и как отдельное произведение, и как часть единого целого, называемого Литературой, вступает в «диалогические отношения» не только с читателем, но и с другими текстами. Эпиграфы (большая часть которых-цитаты), жанровые подзаголовки (подразумевающие наличие определенного литературного ряда) подчеркивают открытость границ текста, его соотнесенность (иногда через иронию и отрицание) с произведениями других авторов и других эпох.
Кржижановский о поэтике заглавий и других компонентах рамочного текста.
Это выдержки из его книги, которые делала сама Чернец
Десяток-другой букв, ведущих за собой тысячи знаков текста, принято называть заглавием. Слова на обложке не могут не общатьcя со словами, спрятанными под обложку. Мало того: заглавие, поскольку оно не в отрыве от единого книжного тела и поскольку оно, в параллель обложке, облегает текст и смысл, - вправе выдавать себя за главное книги.
Заглавие ограничено площадью. Притом: знаки титулблата, от столетия к столетию, стягиваются, естественно уплотняя фразеологию.
…В большинстве случаев из понятия "заглавие" только искусственно можно исключить имя автора. Дело в том, что писательское имя, по мере забирания им известности, превращается из собственного в нарицательное, тем самым участвуя в нарицании, т.е. назывании книги; обжившись среди заглавий, имя как бы получает от них озаглавливающую силу и особый предикативный смысл: Августину, Руссо, Льву Толстому, в отличие от сочинителей череды книг, названия которых, часто очень длинные, тоже начинались с слова "Исповедь", излишне прибавлять к нему что-либо…кроме имени.
Первоначально заглавный лист безыменен. Книга мыслится как бы самописной, - любопытно, что даже философ довольно позднего времени И.Фихте, выпустивший первую свою работу неподписанной, неоднократно возвращается к утверждению, что "предмет должен сам себя излагать, пользуясь пишущим, как своим органом".
Действительно: первоначально автор лишь "орган" в организме книги, и имя его, если проступает на титульный лист, то где-нибудь в концовке заглавия, затиснутое в мелкобуквье. Псевдоним Ин. Анненского "Никто" является лишь реминисценцией о тех временах, когда писатель и был никто, и не претендовал даже на десяток букв в заглавии. Правда, несколько гигантизированных имен – Аристотель, Августин, - служат укрытием множеству безыменных, прячущихся внутрь имен-колоссов, как ахеяне внутрь троянского коня, – лишь с тем, чтобы связать свои писания со старой философией и богословской традицией.
В русской, например, старой оригинальной и переводной книге превалирует, оттесняя индивидуальные имена, общее обозначение религии, народа, класса, иной раз даже города , в которые включает себя, растворяясь, как частное в общем, автор: "Советы душе моей, творение христианки, тоскующей по горнем своем отечестве. Посл. изд. 1816". Или "Плуг и соха, писано степным дворянином. М.1806". В последнем случае, когда класс или сословность автора тесно связывается с темой, тема вынуждает подчас полураскрытое имя к полному раскрытию.
Псевдоним вначале пытается скрыть автора, но, подчиняясь общей судьбе имени на заглавном листе, постепенно эволюционирует от скрывающих, латентных форм к формам возможно полного раскрытия будущего "потентата"(История имени автора,– все это почти приключенческое жизнеописание "потентата", лишь постепенно раскрывающего свою потенцию). Защитный цвет его постепенно меняется на цвет сигнальный. Если вначале "потентат" книги пользуется псевдонимом, как серым плащом, скрывающим его, то впоследствии он надевает поверх своего имени псевдо-имя, как яркую и ловко скроенную одежду, иной раз даже подчеркивающую те или иные черты. Ведь простое чувство заглавия должно напоминать озаглавливателю о том, что на титулблат, где все буквы на счету, и буквы его имени могут быть допущены, лишь пройдя сквозь осмысление: на заглавном листе, который должен быть сплошным смыслом, конденсацией текста в фразу, псевдо-именами выглядят не псевдонимы, а "настоящие" имена, литературно ничего не выражающие. Молодые писатели Гликберг и Бугаев, превратившие себя по требованию титулблата в Черного и Белого, совершенно правильно использовали место, отведенное типографией под имена, для передачи того внутреннего освещения, точнее, того подлинного имени, которое звучит сквозь все их строки.
Книжная речь, лаконизирующая фразеологию жизни, дающая ее в отжиме, достигает этого путем логического и художественного отбора. Таким образом, технике озаглавливания приходится иметь дело не с словесным сырьем, с художественно-переработанным материалом: прошедшее сквозь более крупное сито текста должно еще раз процедиться сквозь заглавный лист. Ясно: такого рода искусство, направленное на искусство, дохудожествление художества требует большого изощрения и сложного мастерства.
15. Мир героев произведения в эпике, драме и лиро-эпике. Его условность и системность.
Персонаж (лат. persona – особа, лицо, маска) – вид художественного образа, субъект действия, переживания, высказывания в произведении. Синонимичен с такими понятиями, как литературный герой, действующее лицо, но является наиболее нейтральным. Понятие персонажа важнейшее при анализе эпических и драматических произведений, где именно персонажи составляют основу предметного мира. В эпосе героем может быть и повествователь (рассказчик), если он участвует в сюжете (Гринев в «Капитанской дочке»). В лирике же, воссоздающей прежде всего внутренний мир человека, персонажи изображаются фрагментарно, в неразрывной связи с переживаниями лирического субъекта. Иллюзия собственной жизни персонажей в лирике по сравнению с эпосом и драмой резко ослабевает. Как бы широко ни трактовать предмет познания в художественной литературе, его центр составляют «человеческие сущности, т.е. прежде всего социальные». Применительно к эпосу и драме это характеры (греч. character – признак, отличительная черта), т.е. общественно значимые черты, проявляющиеся с достаточной отчетливостью в поведении людей. Высшая степень характерности – тип (греч. typos – отпечаток, оттиск). Персонаж предстает, с одной стороны, как характер, с другой – как художественный образ, воплощающий данный характер с той или иной степенью эстетического совершенства.
В соответствии с их статусом в структуре произведения персонаж и характер имеют разные критерии оценки. В отличие от характеров, вызывающих этически окрашенное к себе отношение, персонажи оцениваются прежде всего с этической точки зрения, т.е. в зависимости от того, насколько ярко, полно они воплощают характеры.
Средствами раскрытия характера выступают в произведении различные компоненты и детали предметного мира: сюжет, речевые характеристики, портрет, костюм, интерьер… Особой экономией средств изображения отличаются внесценические герои. Персонажную сферу литературы составляют не только обособленные индивидуальности, но и собирательные герои (их прообраз – хор в античной драме).
Еще один путь изучения персонажа – исключительно как участника сюжета, действующего лица (но не как характера).
Основу предметного мира эпических и драматических произведений обычно составляют система персонажей (состоит из элементов – персонажи и структуры – «относительно устойчивый способ связи элементов) и сюжет. Система персонажей – это определенное соотношение характеров.
Для понимания главного проблемного героя могут играть большую роль второстепенные персонажи, оттеняющие различные свойства его характера. Для создания системы персонажей нужно как минимум два персонажа, но эквивалентом этого может быть и раздвоение персонажа, знаменующее различные начала в человеке, а также его превращение (в животное, насекомое – «Превращение» Кафки).
Принцип «экономии» в построении системы персонажей может сочетаться с использованием двойников или собирательных образов, массовых сцен, вообще с многогеройностью произведений.
Эпика и драма имеют много общего и противопоставлены лирике. В эпике и драме создается мир героев, который находится в другом времени и пространстве, нежели автор и читатель. Важнее всего в мире героя – система персонажей и система событий. Субъектная организация речи – разница между эпикой и драмой. Для драмы характерна речь героев. Здесь же нельзя не коснуться вопроса о внесценическом времени и пространстве, потому что герои в своей речи сообщают нам о событиях внесценических и досценических. (пример – «Горе от ума»: Максим Петрович – век Екатерины, француз из Бордо).
Организация самой речи персонажей в драме
Диалог между слугами или второстепенными персонажами о главных героях (может быть, о внесценических событиях). Диалог постепенно вытесняет монолог – он более жизнеподобный, естественный. Типы диалогов: диалог-поединок (в драме, основанной на остром конфликте, когда один из героев должен победить – риторическая направленность драматической реплики).
· Монолог
Уединенный монолог на сцене. Форма психологического анализа, пример – монолог Катерины. Форма сообщения читателю о внесценических событиях, пример – монолог Осипа в «Ревизоре».
Соотношение речи повествователя и речи героев другое. Эпическое произведение может быть без речи персонажей. Речь может быть окаймлена комментарием повествователя, который чрезвычайно важен и может сводить на нет речь персонажей.
Кто говорит? Точка зрения повествователя. Типология повествователей:
3. Я-рассказчик (повествователь от 1 лица) – очевидец всех событий, пишет о своих впечатлениях. Самосознание этого рассказчика близко к автору (пример – «Записки охотника» Тургенева). Я-рассказчик может выражать совершенно чужое сознание – сказ как форма повествования (пример – Лесков «Очарованный странник»)
4. Речь повествователя (3 лицо), но передана речь персонажа – «скользящая» точка зрения (пример – «Война и мир» - речь автора, который передает состояние Пьера – глазами Пьера, с его точки зрения). Формально – 3 лицо, автор-повествователь почти всеведущ, но на самом деле это «скользящая» точка зрения.
Лирический субъект – автопсихологический или ролевой. Объектом переживания лирического субъекта выступает собственное «Я» - в этом случае его называют лирическим героем. Субъекты, которые могут быть объектом восприятия, переживания лирического субъекта (и близкого ему лирического героя), по аналогии с эпическими и драматическими произведениями можно назвать персонажами. Важнейшим способом создания образов-персонажей в лирике являются их номинации, часто характеризующие не столько персонажей, сколько отношение к ним лирического субъекта. Пришедший из лингвистики термин номинация (лат. nomina – имя) обозначает процесс наименования и его результат (имя). Различают номинации первичные (имена, прозвища, местоимения), непосредственно называющие персонажа, и вторичные, указывающие на его качества, признаки. Совокупность различных номинаций – путь к созданию образа. Онтологически противопоставлена эпике и драме в совокупности. Основной предмет познания в лирике – внутренний мир человека, его сознание. Внутренний мир может описываться безотносительно того, что привело к такому состоянию («И скучно и грустно») Общечеловеческий характер: каждый читатель может представить себя в минуты душевной невзгоды. Лирика от натурализма далека. Стереотипные выражения состояния мало кому интересны. Однако внешний мир лирика тоже отображает. Лирика:
1. Медитативная (meditatio – размышление). «И скучно и грустно»
2. Описательная (пейзажная). Лирический субъект существует как голос (здесь может не быть Я)
3. Описательно-повествовательная (лироэпика). Главное все равно чувства. «Размышления у парадного подъезда» Некрасов. Некрасов тяготеет к лироэпике, у него появляются персонажи.
Кто говорит? У лирических произведений иногда нет заглавия Лирика:
1. Автопсихологическая – лирический субъект психологически близок автору, передает его систему ценностей. Большинство лирики автопсихологично. (но так было не сразу – у Ломоносова и Кантемира еще нет).Державин одноим из первых вводит биографические и личные подробности. «Лирический дневник» поээта
В рассказе «После бала» Л.Н. Толстой восстанавливает прошлое, чтобы показать, что его ужасы живут в настоящем, лишь слегка изменив свои формы, что прошлое – с его социальным неравенством, жестокостью, бесчеловечностью – держит в цепких объятиях Россию и что настоятельно необходимо обновление жизни.
Под композицией произведения понимают расположение и взаимосвязь его частей, порядок изложения событий. Именно композиция помогает читателю лучше понять замысел и идею автора, мысли и чувства, его вдохновлявшие.
В основе рассказа – две сцены, противопоставленные друг другу. В общей структуре произведения вторая сцена (расправа с солдатом), очевидно, имеет особое значение, ведь недаром произведение названо «После бала».
В произведении – два рассказчика: один – тот, кто знакомит читателя с Иваном Васильевичем, другой – сам Иван Васильевич. Первого нельзя отождествлять с Толстым: это, по-видимому, молодой человек из компании тех людей, к которым обращается и с которыми спорит Иван Васильевич (разговор шел «между нами», «спросили мы», «это вы, нынешняя молодежь… ну да вы не поймете»). Перед нами, по существу, своеобразный рассказ в рассказе. Нельзя отождествлять с Толстым и Ивана Васильевича. Следовательно, о позиции автора следует судить лишь на основании вдумчивого анализа рассказа.
Еще одна композиционная особенность – своеобразная роль вступления. Оно как бы настраивает читателя на восприятие последующих событий и знакомит с рассказчиком.
Интересно, что повествование начинается сразу, даже внезапно, без развернутой экспозиции. И завершается оно тоже без всяких выводов. Перед нами как бы отрывок жизни: вот случай, происшедший давно, но отвечающий на вопросы современной действительности, как бы говорит писатель.
Рассказ «После бала» композиционно разбит на две части, совершенно различные по настроению.
Первая посвящена описанию бала - яркого, веселого, незабываемого. Главный герой рассказа молод и красив, влюблен и пользуется благосклонностью прелестной девушки Вареньки. Светлые и радостные чувства переполняют юношу, делая первую часть рассказа праздничной и чудесной.
Вторая часть рассказа и по событиям, и по настроению составляет абсолютный контраст первой. Сцена страшного наказания солдата чрезвычайно потрясла молодого человека, в душе которого не было места для зла и насилия, жестокости. Реальность, суровая действительность ворвались в мечты юноши, сметая радость и счастье. Оказалось, что рядом с праздником и весельем существуют трагедия, беда, несправедливость.
Композиция рассказа дает читателю возможность ощутить весь ужас, всю несправедливость происходящего, именно потому, что оно показано после восхитительного, полного любви и радости бала. Выстроив события именно в таком порядке, Л. Н. Толстой помог нам лучше и глубже понять идею и смысл рассказа
Творчество какого поэта второй половины XX века вам интересно и почему? (На примере не менее двух стихотворений одного из поэтов по Вашему выбору.)
Стихи вошли в жизнь Николая Рубцова очень рано, примерно в 18-19 летнем возрасте.
«Деревенская» тема стала важной для поэта уже после поступления в Литературный институт, к этой теме он обратился уже будучи зрелым человеком.
В начале 60-х годов Рубцов с юмором говорил:
...Я выстрадал, как заразу,
Любовь к большим городам!
Николай Рубцов предлагает свое видение города. В 1962 году он написал очень интересные стихи «В гостях». Образ большого города, Петербурга, раскрывается весьма своеобразно. В восприятии Рубцова Петербург - это город Достоевского:
Трущобный двор. Фигура па углу.
Мерещится, что это Достоевский.
И желтый свет в окне без занавески
Горит, но не рассеивает мглу.
В его стихах нередко встречаются особые характеристики деревни. Например, «Мать России целой - деревушка»; «И казалась мне эта деревня / Чем-то самым святым на земле...»
У Рубцова практически нет описания красоты природы. Природа существует в неразрывной связи с человеком. Ему не приходит в голову отделять природу и человека, в данном случае гармония представляется наиболее правильным и разумным способом существования. На лоне природы поэт предается философским раздумьям: природа полностью «понимает» и «принимает» его. Эмоциональное состояние поэта воспринимается в зависимости от состояния природы, в зависимости от времени года. Рубцов очеловечивает природу, проводит параллель между собой и окружающим миром. Например, он сам себя видит как живое «выраженье осени».
...Я с поникшей головою.
Как выраженье осени живое,
Проникнутый тоской ее и дружбой
По косогорам родины брожу...
Природа может представать как носитель исторического смысла. Бытие народа, его прошлое и настоящее, а также осознание себя, своего истинного назначения - все это связь природы и человека. У Рубцова есть удивительное стихотворение «О Московском Кремле»:
В твоей судьбе - о русская земля!
В твоей глуши с лесами и холмами,
Где смутной грустью веет старгша,
Где было все: смиренье и гордыня
Навек слышна, навек озарена,
Утверждена московская твердыня!
В стихах «Привет, Россия...» мы снова сталкиваемся с упоминанием о «старине». Она предстает в неразрывной связи с небесным и земным простором.
... Весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!
Значение творчества Николая Рубцова огромно. Его стихи не только заставляют задуматься о месте человека в мире, о смысле человеческой жизни, но и позволяют проникнуться особым настроением, дают возможность забыть о суете повседневности и задуматься об истинных человеческих ценностях.
