Вот, что говорит Гоголь об Италии: «Вот моё мнение! Кто был в Италии, тот скажи "прости" другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю. Словом, Европа в сравнении с Италией всё равно, что день пасмурный в сравнении с днём солнечным!»
огромное спасибо г.Церетели за памятник в 4исто академи4еском стиле!!! новые средства ищут те,кто не способен сделать класси4еский памятник...А как обожает народ памятник Гоголю на Гоголевском булваре в Москве!!!
14.03.06
, [email protected], evdokia
Давно собирался я поведать почтеннейшей публике о наших прогулках по гоголевским местам Рима. Уж и юбилейный год приближался - казалось бы, тут бы и взяться бы за перо… то есть мышку. Да все как-то руки не доходили и ноги не добегали. Были, наверное, заняты более важными вещами.
А летом совершенно случайно увидел я в аэропорту Шереметьево Леонида Парфенова, который шел регистрироваться на рейс до Рима. «Ну, - подумалось мне, - раз так, то, наверняка, римские адреса Гоголя в юбилейном фильме будут исследованы самым должным образом. Так что нечего мне и пытаться чем-то удивить почтеннейших господ». Успокоив таким образом свои совесть, я зарегистрировался на рейс до Лондона, где мы и гуляли успешно по местам славы Джека-Потрошителя и иным достопримечательностям.
Но вот «Птица-Гоголь», как Парфенов и обещал, вылетела в широкий телепрокат, была отсмотрена публикой и стала второй по популярности темой для обсуждения в блогах. Фильм отнюдь не разочаровал, и даже участию в нем Земфиры можно найти какое-то обоснование. В том числе, очень ярко и интересно рассказал Парфенов и о римской жизни Гоголя. Однако (и это вполне понятно) по всем адресам пройтись в фильме он не смог, показав нам самое важное - квартиру на Via Sistina , мастерскую Александра Иванова и Antico Café Greco .
Но в Риме есть и много других адресов, по которым может пройтись истинный поклонник гоголевского таланта. Будучи в Риме три года назад, мы так и сделали. Вот карта основного пространства нашей прогулки.
Гоголь впервые приехал в Рим 26 марта 1837 года. Вместе с Иваном Золотаревым Гоголь снял две комнаты у домовладельца Джованни Мазуччо по адресу Via di San Isidoro , 16. Этому же домовладельцу принадлежало несколько домов поблизости, и комнаты у него снимали многие члены русской колонии в Риме, в том числе, например, художник Орест Кипренский. Кто-то из художников, наверное и посоветовал Гоголю снять это жилье.
В письме другу детства Александру Данилевскому Гоголь писал о том, как его разыскать: «Из Piazza di Spagna подымись по лестнице наверх и возьми направо. Направо будут две улицы, ты возьми вторую; этой улицею ты дойдешь до Piazza Barberia ». Вот она, Piazza Barberini и Fontana del Tritone в центре. (Сорри, фото немного перешарплены - отсюда штрихи. Если фото нравится - кликайте и открывайте в отдельном окне, будет выглядеть намного лучше!) .
Здесь логично будет начать и нам свою прогулку. Испанскую лестницу посмотрим чуть позже.
«На эту площадь выходит одна улица с бульваром. По этой улице ты пойдешь все вверх, пока не упрешься в самого Исидора, который ее замыкает, тогда поверни налево».
Со времен Гоголя Via di San Isidoro стала короче. Ее часть - «улица с бульваром» - вошла в новопроложенную Via Veneto . Ту самую, которая стала одним из символов «сладкой жизни» 1960-х - благодаря одноименному фильму Федерико Феллини (да, на кадре из фильма совсем не Via Veneto, а вовсе и фонтан Треви... но атмосфера-то передана?).
Сейчас большая часть Via di San Isidoro представляет собой крутую лестницу, которая поднимается к монастырю. Очень удобно - можно присесть и еще раз свериться по карте.
А вот и пересечение Via di San Isidoro с Via degli Artisti (улицей Художников). Дом Гоголя - справа (на карте отмечен цифрой 1).
Дом неоднократно перестраивался и сейчас в нем нет ворот, выходящих на улицу, с надписью « Apartament meubl é» (об этой надписи упоминал Гоголь). Но, вполне возможно, что в свой самый счастливый римский дом Гоголь входил через вот такие ворота - как в доме 17. Собственно, 16 и 17 - это один и тот же дом, просто разные подъезды его носили разные номера.
По Via degli Artisti можно спуститься до Via Francesco Crispi , а по ней - до Via Sistina . На углу обратим внимание вот на этот дом (на карте цифра 7).
Гоголь частенько бывал здесь - на втором этаже квартировал гравер Ф.И. Иордан, неофициальный «старейшина» русских художников в Риме. (А в 1874 году здесь же известный филолог Федор Буслаев давал уроки детям графа Строганова).
Повернем направо по Via Sistina - здесь дом (цифра 2), в котором Гоголь прожил дольше всего (с 1837 по 1842).
Парфенов рассказал о нем очень подробно, даже упомянул, что раньше эта улица называлась Via Felice . Это почти так. На самом деле, до переименования это была Strada Felice . Это важный нюанс. Via Felice - улица счастья. Strada Felice - скорее, «дорога счастья». Причем, слово « strada » и в значении «путь», «колея», «стезя», в том числе, в выражениях типа «жизненный путь». « La Strada » - называется фильм Феллини, где речь идет и о дороге в буквальном смысле, конечно, но и о дороге, как символе жизни. Думаю, для Гоголя эти оттенки были понятны и заставляли смотреть в будущее с оптимизмом и радостью.
На доме расположена мемориальная доска - если не успели ее рассмотреть в фильме, можете изучить детально.
По Via Sistina идем до церкви Trinita dei Monti (Троица На Горе) и спускаемся по знаменитой Испанской лестнице до Испанской же площади. Этой лестницей Гоголь ходил неоднократно. Наверняка, при своей любви к римской воде он останавливался освежиться у фонтана Barcaccia («Лодочка»).
Чтобы попить воды, можно набрать ее в какой-нибудь сосуд. Гоголь, наверное, пользовался кувшином.
Попав на площадь, остановимся ненадолго. Все места жительства Гоголя тяготели к этому району. И это не случайно. Piazza di Spagna всегда была центром притяжения для временных и постоянных эмигрантов всех национальностей. Посмотрим на саму площадь - здесь находились французское и испанское посольства, а след Британии явлен через музей Китса и Шелли и чайную комнату Babington "s. На соседних улицах жили Вальтер Скотт и Стендаль, Энгр и Жан-Луи Давид, останавливались Шопенгауэр, Ницше и многие другие. В этом космополитическое районе предпочитали жить или останавливаться и русские «колонисты» и путешественники.
Никуда не сворачивая, пересекаем площадь и идем по Via Condotti . На ней находится знаменитое Antico Caf é Greco (5), где Гоголь любил бывать и один, и в компании.
Не упомянул Парфенов о другой знаменитой гастрономической Мекке того времени - ресторане Lepre . «У Зайцева», называли его русские эмигранты, так как Lepre и означает по-итальянски «заяц». Этот ресторан фигурирует во многих воспоминаниях современников и знакомых Гоголя. Александра Россет пыталась отговорить Гоголя готовить макароны по своему рецепту прямо у нее на дому - «у Лепре это всего пять минут берет» (в смысле, быстрее заказать в трактире, чем здесь мучаться).
Неоднократно Гоголь водил в эту тратторию Анненкова, о чем переписчик «Мертвых душ» написал: «.. за длинными столами, шагая по грязному полу и усаживаясь просто на скамейках, стекается к обеденному часу разнообразнейшая публика: художники, иностранцы, аббаты, читадины, фермеры, принчипе, смешиваясь в одном общем говоре и потребляя одни и те же блюда, которые от долгого навыка поваров действительно приготовляются непогрешительно».
Известно, что ресторан Лепре находился по адресу Via Condotti , 11. Разыскиваем этот дом - ресторана в нем уже давно нет, какое-то финансовое учреждение. Шлагбаум перед аркой. С деловым видом мы проходим во внутренний дворик, как бы не замечая вопросительной физиономии охранника. И - о чудо узнавания! На стене видим сохранившийся герб владельца ресторана. Вот он, зайчик - в нижней половине.
Пока охранник, угрожающе жестикулируя, спешит к нам, успеваем сделать пару кадров и с тренированно-глуповатыми улыбками («Что, сюда нельзя? Ой. А мы и не догадались… scusiamo ! ») выходим на улицу.
С Via Condotti сворачиваем на Via Mario de Fiori . За углом, на Via della Croce , 81, Гоголь поселился в октябре 1845 года и прожил до мая 1846. Это последний римский адрес Гоголя (4).
Рассматривая ободранную зеленую филенку, бронзовую ручку и образок Мадонны над проемом, замечаем, что дверь забыли захлопнуть - редкий случай даже для безалаберных итальянцев.
С замиранием сердца проникаем внутрь. Никаких охранников, никто не мешает нам подниматься по лестнице. Наверное во времена Гоголя она выглядела так же.
Вряд ли существенно изменился и вид внутреннего дворика.
Типично итальянская картинка - на лестничной площадке кто-то просто оставил кусок барельефа.
Известно, что квартира Гоголя была на четвертом этаже. Здесь только одна дверь. Живет за ней сегодня некая Диана Рокки.
Выйдя на улицу, можно сесть вот в это кафе и выпить по чашке кофе там, где, не исключено, это любил делать и Николай Васильевич. Цены здесь вас не разорят - это не Café Greco .
Подкрепившись, можно по Via della Croce выйти на Via del Babuino и прогуляться по ней до Piazza del Popolo . Пару кварталов, свернув направо можно пройти по параллельной ей Via Margutta . Гоголевских адресов на ней, правда, нет. Зато на ней жил герой Грегори Пека из «Римских каникул». Да и просто - это очень приятная улица с фонтанчиками, двориками и остериями.
Возвращаясь на Via del Babuino , выходим на Piazza del Popolo . На углу стоит шикарный отель «Россия» (3).
Начиная с конца XIX века его облюбовали для проживания отставные королевские особы - такие, как Людвиг I Баварский Борис Болгарский, Густав Шведский и др. А в первой половине века в нем останавливался… ну да, Николай Васильевич Гоголь! Он приехал в Рим в очередной раз 4 октября 1842 года. Вместе с Николаем Языковым они селятся в отеле «Россия». Почему - не совсем понятно, так как уже через несколько дней Гоголь возвращается в тот же дом на Strada Felice . Возможно, сразу не нашлось там подходящей комнаты?
Охрана в отеле - не чета банковским флегматичным церберам. Проникнуть внутрь и ознакомиться с баром Stravinckij мы не пытаемся и выходим прямо на Piazza del Popolo . Через ворота в противоположном конце площади в течение многих столетий в Рим въезжали все путешественники. Возвращается через них и юный князь из повести Гоголя «Рим»:
«И вот уже, наконец, Ponte Molle , городские ворота, и вот обняла его красавица площадей Piazza del Popolo, глянул Monte Pincio с террасами, лестницами, статуями и людьми, прогуливающимися на верхушках. Боже! как забилось его сердце! Вертурн понесся по улице Корсо, где когда-то ходил он с аббатом, невинный, простодушный…»
От площади можно подняться направо, на Monte Pincio и закончить прогулку на вилле Боргезе, где неоднократно бывал и Николай Васильевич.
Да где он только не бывал! Мы прогулялись по основным адресам писателя, но пожалуй, почти любое место в Риме можно смело «гоголевским». Приезжавшим в Рим друзьям он становился лучшим гидом по городу и окрестностям. «Он хвастал перед нами Римом так, как будто это его открытие», - вспоминала А. Смирнова-Россет.
Вспомним, поэтому, еще только два места, связанных с Гоголем - и с еще одной незаурядной женщиной. Если вы будете проходить мимо фонтана Треви (вот он, в самом низу карты, отмечен цифрой 6), то вспомните, что в Palazzo Poli Гоголь читал «Мертвые души» Зинаиде Волконской и ее гостям. А Palazzo Poli - это и есть как бы «задник» фонтана Треви.
Бывал Гоголь и на вилле З. Волконской. На карте она не отмечена, так как расположена в другом конце города, недалеко от Латеранского собора и Via Appia Nuova . После Волконской вилла не раз переходила из рук в руки, но сохранила свое название - Villa Wolkonsky . По аллеям, где раньше гуляли Гоголь с Жуковским, теперь гуляет семья британского посла - это его личная резиденция (фотография делалась скрытой камерой, поэтому качество не ахти).
Прорываться мимо вооруженного часового не пытаемся - вежливо суем через решетку журналистское удостоверение. Но часовой решеточно… то есть решительно отправляет нас в пресс-офис - хотите посетить виллу, пишите туда заявку за пару недель. Увы, наша прогулка должна была закончиться намного раньше. Но мы не теряем надежды когда-нибудь ее продолжить…
Информация.
Начало прогулки: Piazza Barberini .
Окончание прогулки: Piazza del Popolo.
Длительность: 2,5 часа.
Герой прогулки : Николай Гоголь.
Литература:
1.
Золотусский И.
По следам Гоголя. М., 1988.
2.
Кара-Мурза А.
Знаменитые русские о Риме. М., 2001.
3.
Рим: Путеводитель.
М.: Афиша, 2001.
(В: Иностранная литература, 1984,
№12, сс. 203 — 210)
Уходящий год, как известно" был объявлен по
решению ООН годом Гоголя. В связи со 175-летием со дня рождения
великого русского писателя в Институте мировой литературы имени А.
М. Горького состоялась научная конференция, В основу предлагаемой
читателю статьи советского литературоведа Р. Хлодовского лег
прочитанный на ней доклад.
Встретили ли вы сейчас у Гоголя то,
что можно
назвать "абсолютным шедевром"?
- "Рим"! Когда я перечитывал его, меня удивило,
Что раньше он мне не нравился, я как-то даже пробегал его,
не
вчитываясь, а теперь просто был поражен.
Валентин Катаев
(Из интервью)
"Рим" - рассказ, жанрово определенный Гоголем
как "отрывок",-читают действительно не так уж часто. Между тем для
понимания Гоголя "Рим" существен. В нем подведены важные итога и
намечена большая историческая идея. Имея в виду "отрывок" и называя
его "превосходной статьей", П. В. Анненков вспоминал в очерке
"Гоголь в Риме летом 1841 года": "Под воззрение свое на Рим Гоголь
начинал подводить в эту эпоху и свои суждения вообще о предметах
нравственного свойства, свой образ мыслей и, наконец, жизнь свою".
Последние замечания особенно примечательны.
Анненков вспоминал о Гоголе, уже прочитав "Рим" и воспринимая
зрелого, классического Гоголя сквозь призму этого отрывка.
Примечательно также и то, что" заговорив о "Риме", Анненков сразу
сбивается на Рим - вечный город, на Рим-Град. В мире Гоголя этот Рим
занимал огромное место. Едва оправившись от придавившего его
известия о гибели Пушкина, Гоголь писал В. А. Жуковскому: "Я родился
здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра,
театр -все это мне снилось. Я проснулся опять на родине и пожалел
только, что поэтическая часть этого сна,-вы, да три-четыре
оставивших вечную радость воспоминания в душе моей,- не перешли в
действительность… О, Пушкин, Пушкин! Какой прекрасный сон удалось
мне видеть в жизни, и как печально было мое пробуждение! Что бы за
жизнь моя была после этого в Петербурге; но как будто с целью
всемогущая рука промысла бросила меня под сверкающее небо Италии,
чтобы я забыл о горе, о людях, о всем и весь впился в ее роскошные
красы. Она заменила мне все… Я весел? душа моя светла. Тружусь и
спешу всеми силами совершить труд мой. Жизни, жизни! еще бы жизни! Я
ничего еще не сделал…"
В Риме было сделано много" Там написаны первый
том "Мертвых душ" и "Шинель"; в Риме были коренным образом
переработаны "Тарас Бульба" и "Портрет"; в Риме получили
окончательную редакцию "Женитьба." и "Ревизор". Вскоре после того,
как осенью 1841 года Гоголь приехал из Италии в Россию, Белинский
написал об авторе "Мертвых душ": "Он совершенно отрешился от
малороссийского элемента и стал русским национальным поэтом во всем
пространстве этого слова".
"Важное значение города Рима в жизни Гоголя,--
справедливо отметил Анненков,- еще не вполне исследовано".
Слова о Риме-родине не были у
Гоголя. случайной,
сгоряча брошенной фразой. Он повторял их часто и настойчиво. В
апреле 1838 года Гоголь признавался М, П. Балабиной: "…когда я
увидел наконец во второй раз Рим, о, как он мне показался лучше
прежнего! Мне казалось, что будто я увидел свою родину, в которой
несколько лет не бывал я, а в которой жили только мои мысли. Но нет,
это все не то, не свою родину, но родину души своей я увидел, где
душа моя жила еще прежде меня, прежде чем я родился на свет".
Вечный, классический Рим как бы прародина
русского, необычайно русского писателя Гоголя. Чем более русским
ощущал себя Гоголь, тем ближе и роднее становился Рим.
В 1840 году Гоголь написал сестре из Вены,
прося ее передать привет А. С. Данилевскому и наказать, чтобы тот
писал ему почаще, "А вечный адрес мой он знает: Roma".
В устах Гоголя слово "вечный" звучало весомо.
Вечный город воспринимался им как вечная родина. Национальному самосознанию Гоголя это никак не противоречило. «О России, — утверждал он, — я могу писать
только в Риме. Только там она предстанет мне вся, во всей своей
громаде".
Понимаю, что эти гоголевские слова могут
показаться несколько неожиданными. Читатель вправе спросить: почему,
почему только в Риме?
Попробую ответить. Хотя знаю, что это весьма
непросто. Однако сделать вид, будто в мире Гоголя никакого Рима
реально не существовало, было бы вряд ли правильно, да и просто
неразумно. "Поглядите на меня в Риме, - приглашает всех нас, а отнюдь
не одного лишь П. А. Плетнева великий русский писатель, - поглядите
на меня в Риме, и вы много во мне поймете того, чему, может быть,
многие дали название бессмысленной странности".
Тема Рима или, точнее, Италии появилась в
творчестве Гоголя рано. Первое опубликованное им произведение
называлось "Италия" (март 1829 года). Это было стихотворение,
написанное неуклюжими октавами и изобиловавшее банальностями
заурядного романтизма. Его можно было бы счесть не слишком удачной
пробой пера или даже случайной опиской. Возможно, так оно и было.
Между тем тема Италии в творчестве Гоголя нарастала. В
заключительных строках "Записок сумасшедшего" в голос измученного
санитарами Поприщина властно ворвался глас великого писателя,
который некоторое время спустя примется за поэму о мертвых душах:
"Дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик,
звени, мой колокольчик, взвейтеся кони, и несите меня с этого света!
Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится
передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными
деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит
в тумане; с одной стороны море, с другой - Италия; вон и русские
избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед
окном? Матушка, спаси твоего бедного сына!"
Это очень гоголевские строки. Они по-гоголевски
пронзительные и по-гоголевски пророческие. Под таинственный звук
струны в тумане Италия и русские избы в мире Гоголя соприкоснулись,
и их казалось бы непредвиденное соприкосновение освятилось
единственным для всякого русского человека словом "матушка". Это -
факт, и для нашей литературы факт этот весьма знаменателен. В
"Записках сумасшедшего", скажет Белинский, "такая бездна поэзии,
такая философия…".
При всей своей видимой неожиданности тема Италии
и пока еще неназванного Рима зазвучала в заключительных аккордах
гоголевских "Арабесок" вовсе не вдруг, а очень естественно,
органично и, более того, вполне закономерно.
Не стану анализировать гоголевские тексты первой
половины 30-х годов, а просто сошлюсь на выводы одной, как мне
кажется, яркой книга. "… Идея возвращения
в детство,
к истокам, в цельный мир прекрасного,- пишет Игорь Золотусский,- это
идея всей прозы Гоголя этих лет и идея его статей, помещенных в
"Арабесках". И всюду бесцветный север и гармонический (и яркий) юг противопоставляются друг другу. И в
"Тарасе Бульбе" (косвенно), и в "Старосветских помещиках" (открыто),
и в повестях "Арабесок"… На это есть намек в "Портрете", где
укором Чарткову становится картина, привезенная из Италии. Об этом
говорит и порыв Поприщина, переносящегося из Петербурга на юг
Европы" .
Строго говоря, последняя фраза не вполне точна.
Гоголевская тройка мчит Поприщина с юга на север, к русским избам, к
давно уже поджидающей его матушке. На последней странице "Арабесок"
напророчен последний путь Гоголя в Россию. Однако в главном
Золотусский прав. В "Арабесках" содержались важные предсказания,
которые действительно настойчиво указывали на юг, на Италию. Древние
не зря называли поэтов "vates". Поэты - пророки, потому что,
осознавая себя, они осознают судьбу воплотившегося в них слова. В
первой трети XIX века судьба только что возникшей русской
национальной поэзии вплелась в историческую судьбу русского народа.
В истории человечества бывают моменты, когда подлинно реальным
оказывается идеальное. В
истории Европы - и в этом ее трагическое величие - такого
рода моментов было не так уж мало. Гоголь понимал это как никто
другой в современной ему России.
В 1834 году он обнародовал в "Арабесках"
"Несколько слов о Пушкине". Глава начиналась словами: "При имени
Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте". Сказано
это было смело, оригинально, но в 1834 году никого уже, по-видимому,
ошеломить не могло. В начале века национальное самосознание
формировалось в России стремительно и революционно. Однако то, что
двумя фразами дальше скажет о пока еще живом тридцатилетнем Пушкине
двадцатилетний Гоголь, не может не поразить даже теперь. Гоголь
пишет: "Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное
явление русского духа; это русский человек в его развитии, в каком
он, может быть, явится через двести лет".
Говоря о Пушкине, Гоголь говорит не о
гениальной, невиданной, всех изумлявшей поэзии, а о человеке,
о гениальном
русском человеке, свободном и гармоничном, о человеке-артисте, как
его назовет потом Виссарион Белинский и независимо от него Александр
Блок. Эта черта очень русская, национально, классически русская - и
в то же время необычайно итальянская, национально итальянская,
классически ренессансная. Именно в Италии эпохи Возрождения
европейский человек впервые осознал себя самодовлеющей
индивидуальностью, внутренне свободным человеком-творцом. Это стало
одной из причин, почему на рубеже XV и XVI веков "в Италии наступил
невиданный расцвет искусства, который явился как бы отблеском
классической древности и которого никогда уже больше не удавалось
достигнуть" .
В наше время отрицание художественных абсолютов становится делом обычным.
Вероятно, в этом есть своя закономерность. Но покорно принимать ее
не хочется. Гоголь счел бы отрицание художественной абсолютности
искусства Высокого Ренессанса еще большим абсурдом, нежели
поприщинское "мартобря 86 числа". Идеальный человек представал
перед ним вживе. Молодой Гоголь встречался с ним, разговаривал,
жадно ловил его советы и подсказки и даже был с эстетическим
абсолютом на дружеской ноге. Идеальным русским человеком для Гоголя
был уникальный, но тем не менее вполне реальный, очень живой,
веселый Александр Сергеевич, жену которого он как-то второпях
назвал Надеждой Николаевной. "Несколько слов о Пушкине" многое
проясняют во всем Гоголе, а значит, и то, почему в его мире такое
большое место занял вечный" классический Рим. Пушкин и Италия,
"златая Италия", в мире Гоголя постоянно соприкасаются.
Ощущение русскости побуждало Гоголя тянуться к
идеальному человеку. Поначалу казалось, что дорасти до Пушкина
вполне возможно. Ободряло само присутствие Пушкина и его поддержка.
В несколько загадочной записи "1834" Гоголь клялся своему, как тогда
казалось, гармоническому гению: "Я совершу… Я совершу. Жизнь кипит
во мне. Труды мои будут вдохновенны" .
В 1834 году был начат "Ревизор". Однако именно
успех этой сатирической комедии убедил Гоголя в том, что
произведение он создал, может быть, и замечательное, но совсем не
пушкинское. Это повергло его почти что в отчаянье. Он обиделся на
всех, даже на Пушкина и бросился назад - на Запад.
В Италию Гоголь добирался кружным, но, как он
скажет потом, единственно правильным путем. Прежде чем отправиться
в Рим, Гоголь побывал в Германии, в Швейцарии, в Париже, куда он, по
его словам, заехал, сам того не желая. "Я попал в Париж почти
нечаянно. В Италии холера, в Швейцарии холодно. На меня напала
хандра, да притом и доктор требовал для моей болезни перемены
места".
Париж Гоголю был ни к чему. "Париж город хорош
для того,- писал он Н. Я. Прокоповичу,- кто именно едет для Парижа,
чтобы погрузиться во всю его жизнь,., Жизнь политическая, жизнь
вовсе противоположная смиренной художнической, не может понравиться
таким счастливцам праздным, как мы с тобой",
Гоголь шутит со своим школьным приятелем и
шутливо, по-школьнически, примеривается к пушкинскому Моцарту. Он не
подозревает, что через два дня Пушкин сядет в сани и поедет на
Черную речку стреляться с Дантесом. Пушкин пока еще жив, и затеянный
в России роман пишется у Гоголя легко и весело. "Мертвые текут
живо,- сообщает он Жуковскому,- свежее и бодрее, чем в Веве".
Весть о гибели Пушкина застала Гоголя в Париже.
Она потрясла и переворотила весь его мир. Россия без Пушкина на
какое-то время перестала для Гоголя быть Россией. Пушкин обернулся
мечтой, национальной грезой России. Расстояние до гармонически развитого русского человека стало опять
огромным, но в преодолимости его Гоголь не сомневался. Весной 1837
года он уехал из Парижа в Рим, в частности и потому, что твердо
верил в историческую, а главное - эстетическую осуществимость
русской национальной мечты об истинно прекрасном, идеальном
человеке. Задуманный в духе "Ревизора" многоплановый сатирический
роман стал превращаться в Италии в величаво текущую эпопею, в
русскую национальную поэму. В Риме завязывалась главная, сквозная
тема классической русской литературы XIX столетия, тема воскресения,
возрождения в человеке человека.
Происходило это не без участия итальянской
национальной классики- литературы и искусства Высокого Ренессанса.
Поездка Гоголя в Рим оказалась для судеб европейской культуры не
менее эпохальной, нежели итальянское путешествие Гёте.
Первые впечатления от Рима были глубокими и,
несмотря ни на что, праздничными и радостными. Гоголю вдруг
показалось, будто он перенесся в прекрасный мир юности, причем не
величавой юности всей европейской культуры, а своей собственной,
нежинской, украинской. Город Рим представился Миргородом. "Мне
кажется,- писал Гоголь из Рима одному из своих приятелей по
нежинской гимназии,- что будто бы я заехал к старинным
малороссийским помещикам. Такие же дряхлые двери у домов, со
множеством бесполезных дыр, марающие платье мелом, старинные
подсвечники и лампы в виде церковных. Блюда все особенные, все на
старинный манер. Везде доселе виделась мне картина изменений. Здесь
все остановилось на одном месте и далее нейдет".
На первый.взгляд это тоже может показаться
шокирующе неожиданным. В 30-е годы XIX века папский Рим Григория XVI
был едва ли не самым консервативным и, более того, самым реакционным
государством Западной Европы. Тем не менее мы очень бы ошиблись,
предположив, будто в Риме Гоголя восхитил общественно-политический
застой и клерикальное мракобесие. Гоголь не любил, да и просто не
умел пользоваться понятиями современной ему публицистики. Однако,
когда сегодня вчитываешься в письма Гоголя из Рима и в отрывок
"Рим", становится совершенно ясно, что в казалось бы остановившейся
жизни Вечного города автор "Тараса Бульбы" и "Старосветских
помещиков" увидел не застой теократического государства, а
устойчивость жизненных основ, которые требовались в XIX веке для
того, чтобы строить классическое здание национальной русской
литературы, соизмеримое с по-ренессансному гармоничным пушкинским
идеалом истинно прекрасного человека, Анненков не просто во многом
верно оценил отрывок "Рим", но и поставил его в контекст жизни я
творчества Гоголя конца 30-х--начала 40-х годов. "Влияние Италии и
особенно Рима,- отмечает он, — начинает все более усиливаться и
проявляется отвращением к европейской цивилизации., наклонностью к
художественному уединению сосредоточенностью мысли, поиском за крепким основанием, которое могло бы держать дух в напряженном довольстве одним самим собой",
П. В. Анненков выражается по-гегельянски. Если
перевести его слова на обычный русский язык, то получится, что
Гоголь приехал в Италию, дабы отыскать в Риме основы, на которых
русская национальная культура, как это уже случилось в эпоху
Возрождения с национальной культурой Италии, могла бы обрести
необходимую ей свободу и вместе с ней идеальную форму для воплощения
национального самосознания русского слова и русского народа.
Передавая одну из своих римских бесед с Гоголем,
Анненков пишет: "Вот,- сказал он раз,- начали бояться у нас
европейской неурядицы - пролетариата… думают, как из мужиков
сделать немецких фермеров… А к чему это?.. Можно ли разделять
мужика с землею?.. Какое же тут пролетарство? Вы ведь подумайте,
что мужик наш плачет от радости, увидав землю свою; некоторые
ложатся и целуют ее как любовницу. Это что-нибудь да значит?.. Об
этом-то и надо поразмыслить…" Вообще он был убежден тогда, что
русский мир составляет отдельную сферу, имеющую свои законы, о
которых в Европе не имеют, понятия. Как теперь смотрю на него, когда
он высказывал эти мысли своим протяжным, медленно текущим голосом,
исполненным силы и
выражения.
Это был совсем другой Гоголь, чем тот, которого я
оставил недавно в Париже… Все в нем установилось,
определилось и выработалось"
(курсив мой.-Р. X.).
"…Взлелеянный уединением Рима, он весь предался творчеству и
перестал читать и заботиться о том, что делается в остальной
Европе… В Риме он только перечитывал любимые места из Данте,
Илиады Гнедича и стихотворений Пушкина…"
С Анненковым не во всем можно согласиться:
Гоголь в Риме не отделял Россию от Запада, а наоборот, включал при
нем и в нем рождавшуюся национальную русскую культуру в
гуманистическую культуру Европы, которую он всегда рассматривал как
единую, органически развивающуюся историческую целостность. В Риме
он читал не только Данте и Гомера, но и многих современных ему
западноевропейских писателей, в частности Диккенса. Однако самое
главное в "римском" Гоголе Анненков если не до конца понял, то во
всяком случае почувствовал и угадал. В Риме Гоголь делал великое
русское дело, считая его делом европейским и в известном смысле
всемирным, всечеловеческим. Вот почему он так резко, может быть даже
излишне резко, противопоставил якобы остановившуюся жизнь Вечного
города стремительным изменениям враждебного человеку
капиталистического "прогресса", с которым столкнулся в Западной
Европе и который навсегда отвратил его от уже не революционного, а
очень буржуазного Парижа. Вот почему он так болезненно остро
отреагировал на статью Белинского "Объяснение на объяснение по
поводу поэмы Гоголя "Мертвые души", в которой замечательный и высоко
ценимый Гоголем критик заметил, что в гоголевском отрывке, где есть удивительно яркие и верные картины действительности, "есть и косые взгляды на Париж: и близорукие взгляды на Рим".
«О, Рим, Рим! Кроме Рима, нет Рима на свете!
Хотел я было сказать — счастья и радости,
да Рим больше, чем счастье и радость»
(Н.Гоголь)
Все, кому посчастливилось побывать в Вечном городе, наверняка смогли убедиться в правоте гоголевской фразы: «Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу - и уж на всю жизнь»… И это не удивительно, поскольку столица Италии — центр древней архитектуры, культуры и искусства — всегда притягивала к себе писателей, поэтов, музыкантов, архитекторов, художников. Такое впечатление, что в небе над апеннинским сапожком находится огромный аэродром муз, которые вдохновляют творческих людей всего мира на создание своих лучших произведений! Вот и наш Николай Васильевич Гоголь прожил в Европе и в Италии почти 10 лет (четверть своей жизни!), и именно в Риме написал свою бессмертную поэму «Мертвые души».
Давайте пройдемся по Риму «гоголевским маршрутом», познакомимся с местами, где жил и бывал наш соотечественник Гоголь, посмотрим на этот город глазами влюбленного в него человека, который писал: « Рим! Рай, в котором ты живешь мысленно в лучшие минуты твоих мыслей, этот Рим увлек и околдовал меня. Всё, что мне нужно было, я забрал и заключил к себе в глубину души моей. Там Рим, как святыня, как свидетель чудных явлений, совершившихся надо мною, пребывает вечно…».
Для начала, предлагаю вам посетить дома, где с весны 1837 года по осень 1846 года жил Гоголь. Нашему «синьору Николе» приходилось экономить на всем, чтобы позволить себе роскошь жить и работать в своей стране обетованной. Писатель приехал в Рим в марте 1837 года, как раз в день Пасхи. Для него это было очень символично: казалось, сам Господь благословил Гоголя на создание главного произведения его жизни.
А сейчас мы отправимся на поиски первого дома, где поселился Гоголь. От площади Барберини направляйтесь к улице Венето, и вскоре увидите небольшую улочку — Сант Изидоро. Поднявшись по лестнице к монастырю Сант Изидора, вы обнаружите слева дом №16 - первый дом, где наш Гоголь жил с марта по июль 1837 года.
Поправив здоровье в Швейцарии, Гоголь возвращается в Рим: « Если бы Вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире её не отнимет у меня! Как будто с целью, всемогущая рука промысла бросила меня под сверкающее небо Италии, чтобы я забыл о горе, о людях, и весь впился в ее роскошные красы. Она заменила мне всё. Гляжу, как исступленный, на всё и не нагляжусь до сих пор…”
Осенью 1837 года Гоголь поселяется ещё ближе к центру - в доме №126 по улице Феличе (теперь — via Sistina). Эту улицу вы легко найдете — она начинается у площади Барберини и ведет к Испанской площади. Дом Гоголя сохранился до наших дней, на нем даже есть мемориальная доска, а установили её в 1902 году представители русской общины, отмечая грустную дату - 50 лет без любимого писателя. Пять лет на улице Феличе (felice - счастливый) стали и самыми счастливыми в жизни Гоголя, в чем он признавался своим друзьям по переписке: «Никогда я не чувствовал себя погруженным в такое спокойное блаженство. О, Рим, Рим! О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда? Что за небо! Что за дни! Лето — не лето, весна — не весна, но лучше и весны и лета, какие бывают в других углах мира. Что за воздух! Пью — не напьюсь, гляжу — не нагляжусь. В душе небо и рай. Никогда я не был так весел, так доволен жизнью. Моя квартира вся на солнце: Strada Felice, N 126, ultimo piano (верхний этаж)…”» . Этот дом стал кузницей, в которой наш «Вакула» выковал своё любимое детище - поэму «Мертвые души», постоянно находясь в компании кого-нибудь из талантливых соотечественников. Судите сами - в разное время соседями Гоголя были: поэт Николай Языков, писатели и критики — Василий Панов, Федор Чижов, Павел Анненков, историки и издатели — Степан Шевырев и Михаил Погодин. В гостях у Гоголя бывали: поэт Василий Жуковский, художники — Александр Иванов, Федор Иордан и другие «русские римляне».
Улица Систина выходит к церкви Тринита дей Монти. Спускайтесь вниз, по роскошной лестнице из травертина, и окажетесь на площади Испании, в окружении элегантных построек XVIII века. Это - самый любимый район Гоголя, здесь он встречался с друзьями, по этой лестнице каждое утро спускался в кафе «Греко» — выпить кофе со сливками.
Рядом с площадью находится улица делла Кроче. Дом №81 стал последней римской пристанью писателя. Здесь он начал работу над вторым томом «Мертвых душ», но прожил совсем недолго - слабое здоровье требовало смены климата, а уставшая, истерзанная душа - смены впечатлений… Он снова уехал на лечение, сразу — в более теплый Неаполь, потом в Германию (где некоторое время гостил в Баден Бадене у Жуковского), а затем вернулся в Россию, на этот раз - насовсем.
В Риме «синьора Николу» запомнили как приятного собеседника, весельчака и «цицерона». Все его русские друзья побывали у гида Гоголя в роли экскурсантов…. Он проводил незабываемые экскурсии по Вечному городу, стараясь показать всем «свой» Рим, в который был безумно влюблен. Гоголевский Рим — это Собор Святого Петра в Ватикане, Испанская площадь, Вилла Боргезе, Римский и Императорские Форумы и Колизей , с которого он каждый раз начинал свои экскурсии. В то время развалины древнеримского цирка (Колизея) поросли травой. Гоголь приглашал своих друзей прилечь на травку и посмотреть на синее небо через «кружева» античного строения, и романтично так приговаривал: «Сейчас вы видите небо таким, каким его видели древние»…
После экскурсий благодарные друзья приглашали Николая Васильевича пообедать в одно из заведений римского «общепита». Веселую русскую компанию можно было частенько застать в трактире «Лепре» (на улице Кондотти, 11), который славился обилием блюд и быстротой обслуживания.
В двух шагах от Испанской площади, на улице Кондотти №86, находится одно из самых древних кафе Италии и Европы (с 1760 года!) - «Антико кафе ГРЕКО». Оно приобрело имидж элитного не только потому, что находилось в самом центре Рима. Завсегдатаями «Греко» были коронованные особы и аристократы, представители артистического бомонда: Стендаль, Андерсен, Мицкевич, Жуковский, Брюллов, Кипренский, Иванов и многие другие. Это кафе сохранилось до наших дней, обязательно посетите это уникальное заведение-музей!
Русские римляне встречались и в трактире «Фалькон», на площади Сан Эустакио, в районе Пантеона, где любили посмаковать жареным барашком, запивая трапезу красным вином (которое Гоголь называл «добрым распорядителем желудка»). Совсем рядом, на улице ди Пьетра 89А, вы увидите старинную гостиницу «Чезари», где «синьор Никола» останавливался в 1846 году. Но наш Николай Васильевич не был фанатом ресторанного питания, ещё и потому, что почти всегда был стеснен в средствах. Он и сам умел готовить, часто приглашал друзей домой, где готовил своё фирменное блюдо — макароны со сливочным маслом и сыром пармезан, которые впоследствии называли «макароны от Гоголя».
И вот мы снова очутились на Испанской площади… С давних времен она была не только самым красивым местом центра, но и узловой «станцией», откуда ежедневно отправлялись экипажи во все уголки Италии и за границу. За полтора столетия здесь практически ничего не изменилось - все та же роскошная лестница, все те же здания в стиле барокко, все те же экипажи (теперь экзотические)… Про то, что мы не в XIX веке, напоминают такси, периодически выскакивающие из соседней улицы Кондотти, и пестрая джинсовая толпа с фотоаппаратами, заменившая изящных синьоров во фраках и цилиндрах. Последний раз Гоголь был на Испанской площади Рима в октябре 1847 года. Прощание с «родиной души» было для него болезненным, он предчувствовал, что больше никогда не вернется на берега Тибра… Хотя верить в это «никогда» не хочется…
Наш «гоголевский маршрут» заканчивается на Вилле Боргезе. В этот прекрасный городской парк вы можете попасть с Площади Народа (Пьяцца дель Пополо) или Испанской площади, поднявшись на живописный холм Пинчо. В 2002 году здесь был установлен замечательный памятник Гоголю (скульптор Зураб Церетели), который подарил итальянской столице российский стольный град.
Николай Васильевич безумно любил Рим, называл его «родиной души». И хочется верить, что памятник Гоголю на вилле Боргезе — это и есть его душа в каменном обличье, которая вернулась на свою родину, где обрела долгожданное счастье и покой…
Валентина Виноградова, Рим.
2В. А. ЖУКОВСКОМУ
Если бы вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию! Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня. Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр, - все это мне снилось. Я проснулся опять на родине и пожалел только, что поэтическая часть этого сна, - вы, да три-четыре оставивших вечную радость воспоминания в душе моей, - не перешли в действительность. (…) Как будто с целью всемогущая рука промысла бросила меня под сверкающее небо Италии, чтобы я забыл о горе, о людях, о всем и весь впился в ее роскошные красы. Она заменила мне все. Я весел. Душа моя светла…
А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ
Никогда я не чувствовал себя так погруженным в такое спокойное блаженство. О, Рим, Рим! О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда? Что за небо! Что за дни! Лето - не лето, весна - не весна, но лучше и весны и лета, какие бывают в других углах мира. Что за воздух! Пью - не напьюсь, гляжу - не нагляжусь. В душе небо и рай. У меня теперь в Риме мало знакомых, или, лучше, почти никого. Но никогда я не был так весел, так доволен жизнью.
Моя квартира вся на солнце: Strada Felice, N 126, ultimo piano (верхний этаж).
А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ
Ты спрашиваешь меня, куда я летом. Никуда, никуда, кроме Рима. Посох мой страннический уже не существует. Ты помнишь, что моя палка унеслася волнами Женевского озера. Я теперь сижу дома; никаких мучительных желаний, влекущих вдаль, нет, разве проездиться в Неаполь и во Фраскати или в Альбани... Я, наконец, совершенно начинаю понимать науку экономии. Прошедший месяц был для меня верх торжества: я успел возвести издержки во все продолжение его до 160 рублей нашими деньгами, включая в это число плату за квартиру, жалование учителю (итальянского языка), bon gout, кафе, grec и даже книги, купленные на аукционе. Дни чудные! На небе лучших нет.
H. Я. ПРОКОПОВИЧУ
Жду с нетерпением лета. Зима была здесь чудная. Я ни один раз не топил в комнате, да и печи нет. Солнце, и дни без облака; но весна принесла и холод, и дожди.
А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ
Я пишу к тебе письмо, сидя в гроте на вилле у княгини Зинаиды Волконкой, и в эту минуту грянул прекрасный проливной, летний, роскошный дождь, на жизнь и на радость розам и всему пестреющему около меня прозябению. Освежительный холод проник в мои члены, утомленные утреннею, немного душною прогулкою. Белая шляпа уже давно носится на голове моей, но блуза еще не надевалась. Прошлое воскресение ей хотелось очень немного порисоваться на моих широких и вместе тщедушных плечах, по случаю предложенной было поездки в Тиволи; но эта поездка не состоялась. Завтра же, если погода, то блуза в дело; ибо питтория (живописцы) вся отправляется и ослы уже издали весело помахивают мне.
В Риме время с началом мая прелестно. Летом, когда сделается очень жарко, думаю на месяц уехать, - тем более, что все почти в это время уезжают. Кн. Зинаида Волконская, к которой я всегда питал дружбу и уважение и которая услаждала мое время пребывания в Риме, уехала, и у меня теперь в городе немного таких знакомых, с которыми любила беседовать моя душа. Но природа здешняя заменяет все.
[По записи Н. В. БЕРГА]
Ехал я раз между городками Джансано и Альбано, в июле месяце. Середи дороги, на бугре, стоит жалкий трактир, с бильярдом в главной комнате, где вечно гремят шары и слышится разговор на разных языках. Все проезжающие мимо непременно тут останавливаются, особенно в жар. Остановился и я. В то время я писал первый том «Мертвых Душ», и эта тетрадь со мною не расставалась. Не знаю почему, именно в ту минуту, когда я вошел в этот трактир, мне захотелось писать. Я велел дать столик, уселся в угол, достал портфель и под гром катаемых шаров, при невероятном шуме, беготне прислуги, в дыму, в душной атмосфере, забылся удивительным сном и написал целую главу, не сходя с места. Я считаю эти строки одними из самых вдохновенных. Я редко писал с таким одушевлением.
Климат Неаполя не сделал на меня никакой перемены. Я ожидал, что жары здешние будут для меня невыносимы, но вышло напротив: я едва их слышу, даже не потею и не устаю; впрочем, может быть, оттого, что не делаю слишком большого движения... На днях я сделал маленькую поездку по морю, на большой лодке, к некоторым островам, и между прочим посетил знаменитый голубой грот на острове Капри... Мне жизнь в Риме нравится больше, чем в Неаполе, несмотря на то, что здесь гораздо шумнее.
А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ
Зима в Риме прелестна. Я так себя чувствовал хорошо! Теперь мне хуже: лето дурно, душно и холодно. Неаполь не тот, каким я думал найти его. Нет, Рим лучше. Здесь душно, пыльно, нечисто. Рим кажется Париж против Неаполя, кажется щеголем. Итальянцев здесь нельзя узнать; нужно прибегать к палке, - хуже, чем у нас на Руси... Я живу в Кастелла-Маре, в двух часах от Неаполя. Я здесь начал было пить воды, но оставил воды. Вод здесь страшное множество: один остров Искио весь обпарен минеральными ключами. Скалы прелестны. Время я провожу кое-как: я бы проводил его прекрасно, если бы не мое здоровье.
Я еще до сих пор не в Риме, и долго еще не буду, - по крайней мере, целый месяц. В Риме теперь жить еще жарко, и мне притом хочется увидеть еще много невиданных мною городов и земель.
А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ
из Рима
Я до сих пор еще как-то не очнулся в Риме. Как будто какая-то плева на глазах моих, которая препятствует мне видеть его в том чудном великолепии, в каком он мне представился, когда я въехал в него во второй раз. Может быть, оттого, что я еще до сих пор не приладил себя к римской жизни. (…) Здесь встретил некоторых знакомых, которые мне не дали еще вступить в мою прежнюю колею, в которой я плелся было-мерно, или лучше - кое-как. Хотел бы кинуться с жаром новичка на искусства и бежать деятельно осматривать вновь все чудеса римские, но в желудке сидит какой-то черт, который мешает все видеть в таком виде, как бы хотелось видеть, и напоминает то об обеде, то об завтраке, словом - все греховные побуждения, несмотря на святость мест, на чудное солнце, на чудные дни... Да, что меня больше всего поразило, так это Петр [собор Петра]. Он страшно вырос, купол необыкновенно сделался огромнее.
