Скульптора Ивана Шадра мы знаем по его знаменитым работам – таким, как «Девушка с веслом» и «Булыжник – оружие пролетариата». Но мало кому известно, что на заре существования СССР именно скульптуры Шадра оказались на советских банкнотах и почтовых марках.
И. Д. Шадр. Рабочий. 1922 год.
И. Д. Шадр. Красноармеец. 1922 год.
И. Д. Шадр. Сеятель. 1922 год.
Гравюра «Сеятель» работы П. Ксидиаса.
Билет Государственного Банка СССР достоинством 3 червонца. 1924 год.
Государственный денежный знак СССР достоинством 15000 рублей. 1923 год.
Государственный денежный знак СССР достоинством 25000 рублей. 1923 год.
Почтовые марки третьего стандартного выпуска РСФСР (1922 – 1923 гг.).
И. Д. Шадр. Портрет матери.
Иван Шадр с матерью (снимок сделан в годы его учёбы в Екатеринбурге).
И. Д. Шадр (сидит справа) в мастерской на Мытной улице. Эта мастерская, расположенная рядом с печатной фабрикой Гознака, была построена специально для Шадра.
М. В. Нестеров. Портрет И.Д. Шадра. 1934.
В уходящем году исполнилось 130 лет со дня рождения Ивана Дмитриевича Шадра – выдающегося скульптора-монументалиста. Настоящая его фамилия – Иванов, Шадром стал только с 1908 года. Сам он об этом писал так: «Нас, Ивановых-то, слишком много. Надо же как-то отличить себя от других Ивановых, ну я и взял себе псевдоним «Шадр» – от названия родного города, чтобы прославить его». Свой родной город Шадринск он действительно прославил, но не будем забегать вперед.
Иван Шадр родился в 1887 году, как мы только что сказали, в городе Шадринске Шадринского уезда Пермской губернии (ныне Курганская область), в многодетной семье, насчитывавшей двенадцать детей, трое из которых умерли во младенчестве. По основному роду занятий его отец, Дмитрий Евграфович, был плотник. Позже скульптор говорил о своем отце, что он был «человек редкой духовной чистоты, добряк, самородок, золотые руки, большой книжник, изобретатель-строитель, резчик по дереву, рисовальщик и фантазер». Он оказал на сына огромное влияние, научил видеть и понимать силу и красоту человека-труженика.
Семью Иван покинул рано, после окончания приходской школы с десяти лет он начал трудиться на Екатеринбургской ватно-шерстяной фабрике «Панфилов и сыновья». Ему приходилось мыть мастерские, принимать и отправлять товар, готовить чай для рабочих, бегать курьером, много ездить с товаром по разным городам и ярмаркам. Позже он говорил: «Я на протяжении ряда лет сталкивался и тесно соприкасался с жизнью множества самых разнообразных личностей: хищных сибирских промышленников, бродяг, купцов, лавочников, рабочих, приказчиков, изуверов-старообрядцев». Картины тогдашней русской жизни, оставшиеся во впечатлениях юности, пригодились ему в его будущем творчестве.
Однажды его попросили на некоторое время заменить приказчика в лавке при фабрике. Исполненный гордости от важности порученного ему дела, мальчик впал в необыкновенную разговорчивость с покупателями. Он стал простодушно отвечать на их вопросы о том, за какую сумму покупается и за сколько продается товар и какая получается при этом прибыль. Узнав о размерах прибыли, покупатели стали возмущаться. Вернувшийся в магазин приказчик грубо вышвырнул Ивана из лавки.
Работа у Панфиловых давалась мальчику с большим трудом. Им помыкали, его презирали и в конечном итоге выгнали на улицу. Подросток был близок к самоубийству. Спасла его случайность. Бродя по улицам, он совершенно случайно оказался у ворот Екатеринбургской художественно-промышленной школы. Она была создана по типу училищ Строгановского и Штиглица. Находясь на Урале, школа главной своей задачей ставила подготовку мастеров гранильного дела, которые занимались бы обработкой уральских самоцветов.
Иван узнал от дворника, что в школе освободилось одно место. Чтобы попасть в школу, требовалось сдать экзамен. В конкурсе участвовало 32 человека. Экзаменующимся предложили изобразить один из элементов растительного орнамента. Шадр, не имея никакой предварительной подготовки и впавший в отчаяние от задания, одной линией, почти не отрывая руки от бумаги, очертил орнамент, оставил лист на столе и покинул класс. Он видел, как другие тщательно и умело справлялись с поставленной задачей, и не сомневался, что его не примут в школу. К счастью, на экзамене за Шадром наблюдал талантливый педагог М. Ф. Каменский, который в выполненном рисунке безошибочно увидел талантливую руку. И далее, когда будущий скульптор начал здесь учиться, Каменский всеми силами старался удержать Ивана в школе, защищая от нападок некоторых преподавателей, не веривших в одаренность ученика.
Огромное значение для Шадра имело и появление в школе нового педагога, ученика Родена, скульптора Ф. Э. Грюнберга (Залькальна). Он принес в школу новый метод преподавания, при котором ученикам предоставлялась полная свобода творческих исканий.
Каменский и Грюнберг сразу выделили Шадра из числа учеников и создали ему условия, в которых он мог заниматься главным образом скульптурой. Первую свою работу Иван лепил с добровольного натурщика – фабричного сторожа.
В связи с революционными событиями 1905 года М. Ф. Каменского отстранили от руководства школой и отправили в ссылку. Новое руководство школы под предлогом того, что Шадр учился вне школьной программы, отказалось выдать ему диплом, дающий право на звание художника-профессионала – вместо диплома он должен был получить лишь свидетельство о том, что он тут учился. С таким свидетельством работать по специальности было невозможно.
Не сдавая выпускных экзаменов, Иван отправился со своим другом П. Дербышевым в пешее путешествие по России в Петербург, где он планировал поступить в Академию художеств. Свое путешествие он с юмором называл «пешком за славой». По дороге, чтобы прокормиться, друзья брались за любое дело: работали то чернорабочими, то художниками. В Киеве друзья потеряли друг друга, но потом встретились в Москве. Дербышев в Петербург ехать отказался, и до столицы Шадр добрался один, голодный и измученный. Однако надежды его не оправдались: в Академию он не поступил. Начались дни голода и бродяжничества. Было даже время, когда Иван с шарманщиком и его обезьянкой ходили по улицам и пел «Когда б имел златые горы». Но пел он так хорошо, что прямо с улицы был приведен на экзамен в императорское театральное училище и стал его студентом. Однако голодать пришлось и в училище – стипендий в нем не полагалось. Выступления певцом и драматическим актером заработок давали мизерный. Жил он в трущобах Петербурга, снимая угол за печкой на кухне.
Увлекаясь сценой, Иван не оставлял надежды стать скульптором и посещал занятия в училище Общества поощрения художеств Н. К. Рериха. Новый этап в жизни и творчестве Шадра начался после встречи с И. Е. Репиным. Поначалу знаменитый художник принял его у себя в Куоккале довольно холодно, однако позже дал высокую оценку его работам и пообещал свою поддержку. Друзья Шадра обратились с письмом в Городскую управу города Шадринска с просьбой выделить ему стипендию для поездки за границу для продолжения художественного образования. И в 1910 году он уезжает в Париж на деньги, выделенные ему родным городом.
Без преувеличения можно сказать, что если бы Шадру жизненном пути не попались такие преподаватели и друзья, вряд ли он состоялся бы как художник – скорее, он просто спился бы, так и пребывая в нищете и бродяжничая по дорогам России с песней «Когда б имел златые горы».
В Париже он обучается под руководством Родена и Бурдена, затем едет на стажировку в Рим. Возвратившись в Москву в 1912 году, учится в Московском археологическом институте, затем некоторое время живёт в Омске.
В 1922 году он снова появляется в Москве и начинает работать над заказом Гознака. Разработке новых советских банкнот и почтовых марок придавали огромное значение – как политическое, так и художественно-воспитательное. Для выполнения заказа можно было выбрать два направления. Первый путь – создание декоративно стилизованных, идеализированных образов в духе приспособления нового сюжета к старым геральдическим традициям. От этого Иван Дмитриевич сразу же отказался, выбрав другой путь – реалистическое изображение типичных образов людей из народа, что вполне соответствовало потребности нового строя в реалистическом искусстве.
Шадр предложил Гознаку создать серию моделей крупного размера, выполненных в скульптуре. Его предложение приняли. Теперь нужно было найти типически обобщенные образы. Шадр стал ездить с одного завода на другой, из одной казармы в другую. Достаточно быстро удалось создать обобщенный образ рабочего, который представал в скульптуре кузнецом-молотобойцем: он стоял, опираясь руками о тяжелый молот, задумавшись и одновременно напряженно всматриваясь куда-то вдаль. Другой обобщенный образ простого русского мужика, защищающего родину от интервентов, это «Красноармеец».
Настала очередь крестьянских образов. Где их искать? Перед Шадром этот вопрос не стоял: несомненно, на своей родине, в Шадринске.
Вместе с женой Шадр предпринял далекое и опасное для того времени путешествие в Шадринск. Далее в телеге с запасом глины и гипса он направился в деревню Прыговую. Шадр уже знает, кто ему нужен: в первую очередь, крестьянин, олицетворяющий богатырскую силу и крепость русского народа. Он долго вглядывался в лица крестьян, а когда находил кого-то подходящего, то ему наотрез отказывались позировать – из страха перед «греховным делом». О разговоре с одним крестьянином Шадр с юмором вспоминал: «Подсел к старику, долго и пространно рассказывал ему о цели своего приезда в деревню и, наконец, спросил его, не будет ли он для меня позировать. Дед не шелохнулся. Предположив, что он глухой, я заглянул ему в глаза и, повысив голос, стал убеждать его. Дед неожиданно встал, выпрямился, длинные седые брови космами затряслись, он высоко взмахнул над моей головой палкой: “Окаянный, что ты меня улещаешь? Я на карточку – то отродясь не снимался, а ты с меня куклу стряпать хошь, гадина этакая!”». Другой кандидат твердил: «Я не пойду, я не маленький, не чеши язык зря, не пойду и шабаш».
В конце концов, Шадру повезло с Порфирием (разг. Перфилий, Перфил) Петровичем Калгановым, который, впрочем, тоже сначала не соглашался позировать, но, в конце концов, сдался после уговоров односельчан. «Крестьянин» Шадра – немолодой мужик, широкоплечий и грузный, с лицом сосредоточенно-задумчивым, с внимательным взглядом. В этом образе, пожалуй, наиболее значительном из всей денежной серии, переданы и мудрость, и мужицкая хитринка. В народе марки и деньги с изображением «Крестьянина» называли просто – «Дед Перфил».
А крестьянин Киприян (разг. Куприян) Кириллович Авдеев стал прообразом другой скульптуры – «Сеятеля». Первоначально Шадр хотел взять в модели первого сеятеля округи, 68-летнего старика, но затем отказался, и в качестве натурщика выбрал достаточно молодого мужчину, высокого, стройного, широкоплечего, с худощавым лицом и с широко поставленными глазами.
Сам К. К. Авдеев впоследствии с гордостью вспоминал: «У других или лицо неподходящее или руки не такие. А у меня тютелька в тютельку. Дело было перед самым покосом. Жара нестерпимая. Я стою на особом возвышении. Рука – на отлете, затекает, а пошевелить ею нельзя. Пот – градом. А он, Иванов (Шадр), значит, вокруг меня танцует, и отсюда зайдет, и оттуда подойдет. А то заставит меня ради практики насыпать в лукошко песку и ходить вдоль ограды: рассеивать, значит».
Шадр изумительно точно находит решение поясной фигуры, лаконичный и широкий жест придает фигуре экспрессивность, ощущается богатырский разворот фигуры. Но, стремясь обычно к достоверному изображению деталей, на сей раз он несколько отступает от натуры. Как правило, лучшие сеятели разбрасывали семена двумя руками. «Сеятель» Шадра разбрасывает семена одной правой рукой, левая же рука придерживает лукошко с семенами. Скульптор считал, что обе сеющие руки внесли бы ненужную суетливость в движение фигуры.
Все скульптуры были выполнены Шадром всего за год. Следует отметить, что позже, в 1936 году, он снова будет работать над скульптурой «Рабочий с молотом» и в 1939 – над скульптурой «Красноармеец». Теперь он выполнит их в полный рост, и придаст обеим скульптурам большую жизненную конкретность.
Серия работ для Гознака прочно вошла в золотой фонд советского искусства – во многом благодаря тому, что скульптору удалось преодолеть безликость, чрезмерную отвлеченность образов, создав жизненно-правдивые человеческие типы, вышедших из народа.
Но мы забыли про один вопрос, который наверняка мог возникнуть у многих: почему с заказом обратились именно к Шадру, ведь у Гознака были же и свои художники? Здесь можно сделать два предположения. Во-первых, художники Гознака, главным образом представители интеллигенции, создавали графические работы по тем принципам, которые были традиционными для Экспедиции заготовления государственных бумаг – а сейчас, как мы сказали, в этом смысле требовалось нечто совсем другое. Во-вторых, гознаковские художники могли быть просто перезагружены работой. Так или иначе, в то время достойной кандидатуры на Гознаке не оказалось. Позднее, в середине 30-ых годов, аналогичную работу по созданию образов для банкнот и почтовых марок выполнил художник Гознака И. И. Дубасов.
С другой стороны, не надо забывать, что скульптурные образы нужно было перевести на бумагу. Это была огромная работа, и художники-граверы П. С. Ксидиас и А. П. Троицкий с задачей великолепно справились.
«Рабочий», «Крестьянин» и «Красноармеец» украсили государственные денежные знаки СССР образца 1923 года достоинством 10000, 15000 и 25000 рублей соответственно, а «Сеятель» попал на билет государственного банка СССР – три червонца 1924 года выпуска. (Киприян Авдеев, прообраз шадровского сеятеля, получил от односельчан любовное прозвище «червонный сеятель».)
Шадровские образы появились и на других ценных бумагах. Так, например, в 1923 году «Рабочего» напечатали на сторублёвых платёжных обязательствах Центральной кассы Народного комиссариата финансов РСФСР. Вслед за денежными знаками скульптуры оказались и на почтовых марках. На первом стандартном выпуске почтовых марок СССР (1923–1928 гг.) и третьем стандартном выпуске РСФСР (1922–1923 гг.) есть три из четырех гознаковских скульптур: «Красноармеец», «Крестьянин» и «Рабочий».
Тогда же, в 1922 году, когда Шадр занимается «денежными мужиками», он создает портрет матери – Марии Егоровны. В отличие от отца, она была женщиной практичной, крепкой духом и закаленной тяжелой жизнью. Мария Егоровна сама учила детей счету и письму, для этого она писала цифры и буквы углем на печке, а потом забеливала ее, чтобы на следующий день продолжить уроки. В скульптурном портрете мы видим далеко немолодую и некрасивую русскую крестьянку, закаленную суровой жизнью, скупую на ласку, с усталым лицом, прожившую трудовую жизнь, полную невзгод и лишений, и сумевшей в тяжелые годы вырастить своих детей. Сейчас никто не скажет, могла ли она составить на банкнотах компанию красноармейцу, крестьянину, сеятелю и рабочему. Возможно, ее образ не подошёл по возрасту (матери Шадра тогда было уже больше 50 лет), чтобы стать символом государства. Но тот факт, что он выполнил эту работу в тот же период, когда работал над заказом Гознака, говорит о многом. На одной из фотографий, где изображена мастерская Шадра, «Портрет матери» стоит рядом со скульптурами: «Сеятель» и «Красноармеец».
Сам Шадр тоже как-то побывал в роли натурщика, позируя известному художнику М. В. Нестерову. Все началось с того, что Шадр оказался в числе приглашенных на день рождения Нестерова. «Когда вошел ко мне Шадр, запрокинув немного голову назад, – вспоминал Нестеров, – все в нем меня восхитило: и молодечество, и даровитость, полет. Тут со мной что-то случилось. Я почувствовал, что не могу не написать его». Нестеров изобразил Шадра на миг прервавшим работу и пристально всматривающимся в невидимые для зрителя образы. Лицо скульптора охвачено творческим волнением, и весь он находится в порыве самозабвенного труда. «Портрет И. Д. Шадра» кистей Нестерова, написанный в 1934 году, сейчас находится в Государственной Третьяковской галерее.
Мы рассказали только о коротком периоде в жизни и творчестве этого талантливого скульптора-монументалиста. На деле же он успел сделать чрезвычайно много, оставив заметный след в истории отечественного искусства. Большинство произведений Шадра стали классикой советской скульптуры: это и «Булыжник – оружие пролетариата» (1927), и «Девушка с веслом» (1936), и памятник В.И. Ленину на плотине Земо-Авчальской ГЭС (1927), и памятник М. Горькому в Москве у Белорусского вокзала (проект 1939 года, осуществлён в 1951 году группой скульпторов под руководством Веры Мухиной), и надгробие Екатерине Немирович – Данченко (1939), и надгробие Владимиру Дурову (1940), и многое другое. Стоит ли говорить, что жители Шадринска по сей день гордятся своим земляком: в городе ему уставлен мемориальный комплекс, есть мемориальная доска на месте родительского дома (самого дома нет), его именем названа одна из улиц.
Приносим благодарность Шадринскому краеведческому музею имени В.П. Бирюкова за предоставленную фотографию Ивана Шадра с матерью (оригинал хранится в фондах музея).
Характерной чертой творчества Ивана Дмитриевича Шадра (1887-1941) было стремление к большим темам, патетическим замыслам. Страна его детства - небольшой уральский городок Шадринск. И настоящее имя скульптора - Иван Иванов, но больше он известен под псевдонимом «Шадр», выбранным им в честь родного города. Семья Ивановых - потомственные плотники. Эта профессия передавалась из поколения в поколение. Плотниками были деды и прадеды Иванова. Каждое лето уходил его отец на заработки по окрестным деревням - рубить дома, маленькие деревянные церковки, пожарные вышки.
Семье жилось трудно. Мальчику пришлось с семи лет начать трудовую жизнь. Он помогал деду спиливать углы у новых срубов. А в 11 лет, как только окончил приходскую школу, его отдали «в люди» на ватно-шерстяную фабрику купцов Панфиловых в Екатеринбурге. Мальчика готовили в приказчики. Но он так и не научился торговать, и за какую-то провинность его безжалостно вышвырнули на улицу.
И только счастливая случайность да еще всегдашняя горячая мечта стать художником спасают Ивана. Он выдержал экзамен на единственное освободившееся место в Екатеринбургскую художественно-промышленную школу.
Не слишком просто сложилась и «другая жизнь» у Иванова. Она до краев была заполнена успехами и поражениями, путешествиями и приключениями, встречами с чудесными, светлыми людьми. Сначала годы увлеченных занятий в школе под руководством педагогов М.Ф. Каменского и Т.Э. Залькална. Потом «пешком за славой» в Петербург - держать экзамены в Академию художеств. Шел через Поволжье, Кавказ, Украину, Москву. Но Петербург встретил юношу неприветливо. В Академию художеств он не попал.
Начались дни голода и бродяжничества. Чтобы как-то прокормиться, он ходил вместе со стариком шарманщиком по улицам Петербурга и пел под дребезжащую шарманку. И опять улыбается ему счастье, вернее, опять выручает его богато одаренная артистическая натура - его голос услышал режиссер Александринского театра Михаил Егорович Дарский и привел юношу прямо с улицы на экзамен в театральное училище. Экзамен выдержан блестяще. Иванов может стать актером. Он прекрасно поет, хорошо декламирует, выразительно играет. Но, несмотря на все успехи в театре, он продолжает мечтать об изобразительном искусстве.
Из всех видов искусства этот разнообразно одаренный человек выбирает скульптуру. На этот раз навсегда. Он хочет быть тем, кто оживляет камни, кто создает бронзовые легенды. Сам великий Репин, увидев рисунки Шадра, благословил его на этот путь. В 1908 году Шадринская городская управа получила множество положительных отзывов и рекомендаций от художников и артистов - друзей Иванова. Друзья просят поддержать талант молодого скульптора, не дать ему заглохнуть, как «гибнут многие народные таланты». Небогатый городок наконец соглашается выдать ему деньги на поездку в Париж, в столицу искусств.
Париж, потом Рим. Фрески Рафаэля. Скульптура Микеланджело. Уроки у прославленных мастеров скульптуры Родена и Бурделя.
В Россию скульптор возвращается полным смелых замыслов. Возвращается под именем Шадр. Он хочет прославить родной город. Его интересуют люди, их труд. Он стремится воплотить свои замыслы в больших монументальных скульптурах. Но полыхает мировая война. Все больше вдов и сирот, все больше раненых и убитых. И Шадр задумывает «Памятник Мировому страданию». Но ему не удалось осуществить этот проект.
Революция 1917 года. Шадр – культработник при частях Красной Армии. Им созданы портреты Карла Маркса, Карла Либкнехта, Розы Люксембург.
Страстная целеустремленность пролетариата в своей справедливой борьбе ярко выражена им в композиции «Булыжник - оружие пролетариата». Конкретность изображения в этой композиции сочетается с символикой содержания, раскрывающего переломный момент в судьбе целого класса.
Шел 1922 год. Молодая Советская республика, истерзанная гражданской войной и иностранной военной интервенцией, приступала к восстановлению народного хозяйства. Предстоит обмен денег. На денежных знаках, облигациях и марках должны быть изображения рабочего, крестьянина и красноармейца.
За выполнение этого ответственного заказа Гознака берется молодой, тогда еще мало известный скульптор Шадр. Он предлагает создать серию круглых скульптур, которые можно будет сфотографировать со всех сторон при разном освещении. Наиболее удачный поворот послужит моделью для художников-графиков, которые воспроизведут скульптуру на деньгах.
Шадр едет на Урал, в страну своего детства, лепить «денежных мужиков». Наступили недели и месяцы напряженной работы. Скульптор посещает заводы, ездит в воинские части. Присматривается, делает предварительные наброски.
Трудным и долгим был этот путь. Железные дороги еще только восстанавливались. Бесконечные пересадки. Недели ожидания на вокзалах. Переполненные вагоны. Так, где на поезде, а где на телеге, добирается Шадр до уральской деревни Прыговой.
Казалось бы, просто найти натурщика. Но мужики не поддаются ни на какие уговоры. Боятся «греха». Ни за что не соглашаются позировать. Наконец, позировать согласился Киприан Авдеев. Согласился с условием, чтобы на деньги с его изображением не плевали.
Стояли жаркие летние дни, и работать приходилось прямо под палящим солнцем. Скульптор лепил быстро и уверенно. Глина под его пальцами словно живая. Внимательно вглядывается он в худощавое, энергичное лицо Киприана. Отмечает про себя его высокий и выпуклый лоб, открытый взгляд широко поставленных глаз, выдающиеся скулы, непослушные густые волосы, крупный, твердо очерченный рот. Все это надо точно перенести в будущую скульптуру. На деньгах должна появиться новая эмблема - изображение «Сеятеля», энергичного, волевого человека, уверенного в завтрашнем дне, хозяина своей земли и своей жизни, находящего в труде радость и счастье.
Присматривается скульптор и к движениям Киприана. Важно воплотить в скульптуре его мерный, спокойный шаг, ощутимую тяжесть лукошка с семенами. Уверенная, четкая лепка передает энергичный поворот головы, красивую, гордую осанку, широкий взмах руки, разбрасывающей семена. Мы чувствуем, как вздуваются и перекатываются под кожей могучие мускулы «Сеятеля».
Киприану, с которого градом лил пот, приходилось то стоять неподвижно, держа руку на отлете, то двигаться вдоль забора, рассеивая песок, специально насыпанный в лукошко. А тут еще односельчане со своими насмешками и советами. Но Киприан держался стойко и в глубине души гордился тем, что его портрет появится на новых деньгах.
Работа затянулась до глубокой осени. Нужно было еще вылепить фигуру «Крестьянина». Для него после долгих уговоров позировал Порфирий Петрович Калганов. Сидел торжественно, не шелохнувшись, старательно выполнял все указания скульптора. Эта скульптура подкупает своей силой, стихийной мощью и простотой замысла: широко расправил могучие плечи крестьянин и, на мгновение оторвавшись от своей работы, о чем-то глубоко задумался. Но за кажущейся простотой-огромный труд мастера. Долго и тщательно обдумывал скульптор поворот головы, движение плеч, расположение торса. Лепя Калганова Шадр не раз обращался мыслью к своему отцу, которого горячо любил. Плотник и резчик по дереву, мастер своего дела, мечтатель и фантазер, отец первый привил мальчику любовь к красоте, к родной русской природе, ко всему прекрасному на земле. Для Шадра в отце воплотилось все лучшее, чем наделен русский народ,- трудолюбие и честность, мужество и светлое отношение к жизни.
И еще одна работа, дополняющая эту серию скульптур, - портрет матери. Шадр ничего не приукрашивает в этом портрете. Плотно обтянул седую голову платок. Глубоко врезались в шею и щеки морщины, избороздили лоб. Суровый, пристальный взгляд выцветших глаз. Усталое и мужественное лицо. Лицо крестьянки, прожившей долгую трудовую жизнь, полную невзгод и лишений, сумевшей в трудные годы вырастить 12 детей. Лицо женщины, на которой на одной держался дом и которая все же находила в себе силы вечерами учить детей грамоте и арифметике, терпеливо каждое утро забеливая печку, служившую вечером классной доской.
Нервная, порывистая лепка создает игру света и тени на лице матери, заостряя и выявляя его черты. Портрет пронизан чувством горячей любви и уважения, чувством восхищения перед мужеством и самоотверженностью этой незаметной труженицы, способной своей энергией и авторитетом сплотить в единое целое большую трудовую семью.
Скульптуры перевезены в Москву, на фабрику Гознака. Граверы А.П. Троицкий и П.С. Ксидиас режут гравюры для денежных знаков. Первые купюры с изображением «Красноармейца» и «Крестьянина», «Сеятеля» и «Рабочего» появились в 1923-1924 годах. Они печатаются на облигациях крестьянских хлебных займов, на марках, которые разошлись по всем странам света, на плакатах, обложках книг и учебников, на папиросных коробках; их знают всюду, знает вся страна, и те, кто не умеет читать, знают шадровского «Сеятеля».
Прошли годы. Скульптуры эти заняли свое место в Третьяковской галерее. И теперь не так уж важно, как, по каким дорогам, с какими трудностями добирался Шадр на телеге, груженной глиной и гипсом, в поисках своих героев. И может быть, сотрутся в памяти людей имена тех, кто служил скульптору натурой для его гознаковских бюстов. Но навсегда останутся созданные им «Рабочий», «Крестьянин», «Красноармеец» и «Сеятель», ставшие символом народа, свершившего революцию и взявшего власть в свои руки.
Стремление к широкому обобщению, романтической приподнятости образа приводит Шадра к монументальной скульптуре, к использованию синтетических средств выражения.
В проекте памятника Горькому для Москвы Шадр, сохраняя романтическую приподнятость образа, ставит перед собой и иные задачи: добивается выражения многогранности чувств в спокойном, сдержанном движении, в энергичной, но вместе с тем плавной лепке. Большой одухотворенностью пронизан образ А.С. Пушкина в проекте памятника поэту для Санкт-Петербурга.
Все творчество Шадра отмечено чертами романтического подъема, приподнятости. Его метод ничего общего не имеет с бездушным копированием действительности. Шадр - мастер яркого, целостного образа, основанного на обобщении.
Багровые языки пламени, непроглядный мрак подземного царства, фантастические фигуры уродливых дьяволов – все
Несмотря на наличие подписи, остается неясным, кто был автором эрмитажной хоругви. Существовало несколько
Этот интимный бытовой сюжет, не притязающий ни на какое философское или психологическое значение,
Его могучий реализм, чуждый здесь внешним эффектам, захватывает нас проникновенной
Юный, безбородый Себастьян, с густыми вьющимися волосами, голый, прикрытый лишь по чреслам, привязан
Кипучий темперамент великого фламандского мастера заставлял его весьма вольно обращаться
Настоящая известность «Венеры с зеркалом» началась с выставки испанской живописи, устроенной Королевской Академией
Многообразие форм и красок, живой ритм, особый мажорный тон и яркая декоративность присущи каждой из этих картин,
Ива́н Дми́триевич Шадр (настоящая фамилия - Иванов ; 30 января (11 февраля ) , Такташинское , ныне Курганская область - 3 апреля , Москва) - русский советский художник , скульптор -монументалист, представитель направления «академический модерн ».
Биография
Иван Дмитриевич Иванов родился 30 января (11 февраля ) года в селе Такташинском Челябинского уезда Оренбургской губернии (ныне деревня Такташи Городского поселения рабочий посёлок Мишкино Мишкинского района Курганской области). Отец - Дмитрий Евграфович Иванов (май 1860 или 17 июня 1862 - 8 апреля 1926), Мать - Мария Егоровна (в девичестве Овчинникова, дочь крестьянина села Ряполово Ковровского уезда Владимирской губернии (ок. 1863 – 23 ноября 1935) . Село Такташинское – место сезонной работы плотника Дмитрия Евграфовича Иванова, а постоянное место жительства – город Шадринск Шадринского уезда Пермской губернии (ныне в Курганской области). Прадед Ивана расписывал стены в Спасо-Преображенском соборе, отец и дяди тоже были строителями и богомазами (церковными живописцами). Но по основному роду занятий Дмитрий Евграфовича был плотник. Иван Дмитриевич был третьим сыном в семье, насчитывавшей двенадцать детей (трое младенцев умерли).
Предположительно Ивана крестили в Свято-Троицкой церкви с Островного Маслейской волости Челябинского уезда (ныне в Мишкинском районе Курганской области) .
Иван Шадр создавал революционно-романтические, обобщённо-символические образы, например, горельеф «Борьба с землей» (), скульптуру «Булыжник - оружие пролетариата » (). Последняя, помимо Москвы, была установлена в Челябинске , Львове , Шадринске , Монголии и Румынии .
В 1926 году Шадр едет за границу: он посещает Францию и Италию. В Париже он лепит бюст Л.Б. Красина, бывшего тогда полпредом СССР, и повторяет затем портрет в мраморе.
В 1931 году была создана Шадром надгробная плита В. М. Фриче.
В конце 1930-х годов Шадр работал над проектом памятника А. С. Пушкину . В 1939 году создал скульптуру А. М. Горького в образе Буревестника (бронза , Третьяковская галерея). В том же году он подготовил более классическую модель памятника Горькому. Однако этот памятник был сооружён у Белорусского вокзала в Москве уже после смерти Ивана Дмитриевича скульптором В. И. Мухиной при помощи Н. Г. Зеленской и З. Г. Ивановой.
Большинство работ И. Д. Шадра (в частности, «Штурм земли», «Булыжник - оружие пролетариата» и другие) находятся в Музее современной истории России в Москве .
- Стандартные марки РСФСР и СССР , выполненные по скульптурам И. Д. Шадра
Нас, Ивановых-то, слишком уж много. Надо же как-то отличить себя от других Ивановых, ну я и взял себе псевдоним «Шадр» - от названия родного города, чтобы прославить его.
В эти дни в цехи завода часто заходит ваятель И. Д. Шадр. Сейчас закончена отливка в бронзе его скульптуры, названной «Булыжник - оружие пролетариата».
Премии
Память
В 2013 году дом сожгли вандалы.Музейные коллекции
Произведения и эскизные работы Шадра хранятся в Государственной Третьяковской галерее , Государственном центральном музее современной истории России , Екатеринбургскрм музее изобразительных искусств , др. музеях.
Напишите отзыв о статье "Шадр, Иван Дмитриевич"
Примечания
Литература
- Бирюков В. Портреты шадринских крестьян на государственных знаках СССР // Шадринское научное хранилище. - 1924. - № 1. - С. 5-10.
- Видов М. Скульптура должна жить! // Филателия СССР. - № 10. - 1987. - С. 4-6.
- // Золотоносов М. Γλυπτοκρατος. Исследование немого дискурса. Аннотированный каталог садово-паркового искусства сталинского времени. - СПб., 1999. - С. 20-29.
- Осинцев Л. Неизвестный Шадр. - Шадринск, 1995.
- Шадр И. Д. Литературное наследие. Переписка. Воспоминания о скульпторе. - М., 1978.
Ссылки
- в библиотеке «Старатель»
- Вергасов Ф. (Проверено 18 января 2009)
- (Проверено 18 января 2009)
Отрывок, характеризующий Шадр, Иван Дмитриевич
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг"ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.
Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег"т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г"ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг"и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг"а не возьмем, они у нас из под носа выг"вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег"ала – сейчас вег"нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог"ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.
Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг"идет, не пг"идет Долохов, надо бг"ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг"ами. И по выстг"елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.
Русский советский художник, скульптор-монументалист, лауреат Сталинской премии.
Иван Дмитриевич Шадр (настоящая фамилия Иванов) родился 30 января 1887 года в городе Шадринске (ныне Курганской области) в многодетной семье столяра. В 1898 году Ивана отвезли в Екатеринбург на фабрику купцов Панфиловых, где он был сначала мальчиком на побегушках, потом сторожем и грузчиком.
В 1901 году Иван сбежал с фабрики. Без всякой подготовки успешно сдал экзамен по рисунку в Екатеринбургскую художественно-промышленную школу, где учился до 1906 года.
С 1907 года обучался на Высших драматических курсах Санкт-Петербургского театрального училища, в рисовальной школе Общества поощрения художеств Н. К. Рериха и Музыкально-драматической школе. С 1908 года Иван Дмитриевич начал использовать псевдоним «Шадр».
В 1910 году Иван Дмитриевич уехал за границу. Обучался в Париже у О. Родена и Э. А. Бурделя, в Риме - в Институте изящных искусств.
В 1912 году Шадр возвратился в Россию, учился в Московском археологическом институте. В 1918 году уехал в Омск забрать семью, однако остался в этом городе до 1921 года. Там он выступал с лекциями по искусству. В 1921 году, как только было восстановлено железнодорожное сообщение, Иван Дмитриевич вернулся в Москву.
С 1922 года Шадр работал по заказу Гознака над созданием скульптур «Красноармеец», «Рабочий», «Крестьянин», «Сеятель», изображение которых печаталось на банкнотах, облигациях займов и государственных ценных бумагах СССР. Первые в СССР художественная маркированная почтовая карточка и маркированный конверт вышли с «шадровскими» марками. Прототипы своих героев скульптор нашёл в деревне Прыговой Шадринского района.
В 1923 году Шадр принимал участие в оформлении Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки в Москве. Там же демонстрировались его скульптуры, которые имели успех.
В 1924 году Иван Шадр создал натурную скульптуру «Ленин в гробу», сделавшую его главным мастером довоенной скульптурной ленинианы. За 13 лет Шадр создал 16 скульптурных изображений Ленина, в том числе для Центрального Музея В. И. Ленина.
Иван Шадр создавал революционно-романтические, обобщённо-символические образы, например, горельеф «Борьба с землей», скульптуру «Булыжник - оружие пролетариата». Последняя была установлена в Москве, Челябинске, Львове, Шадринске, Монголии и Румынии.
Умер Иван Дмитриевич Шадр 3 апреля 1941 года в Москве. Он удостоен посмертно Сталинской премии за памятник Горькому, сооружённый у Белорусского вокзала в Москве уже после смерти Ивана Дмитриевича скульптором В. И. Мухиной при помощи Н. Г. Зеленской и З. Г. Ивановой. Имя Шадра носит Екатеринбургское художественное училище.
Шадр (настоящая фамилия — Иванов) Иван Дмитриевич , советский скульптор. Учился в художественно-промышленной школе в Екатеринбурге у Т. Залькална (1903—07), в рисовальной школе общества поощрения художеств в Петербурге (1907—08), в Париже (1910—11), где пользовался советами Э. А. Бурделя и О. Родена, и в Риме (1911—12). Член общества русских скульпторов (ОРС; с 1926).
Ранние произведения Ш. (проект памятника «Мировому страданию», 1915, не осуществлён) отмечены влиянием стиля «модерн». Участвовал в осуществлении ленинского плана монументальной пропаганды. Под влиянием революционной действительности тяготение Ш. к романтической обобщенности образов получило более конкретный, проникнутый пафосом социальных преобразований смысл. Свойственная Ш. пластичность лепки стала основой правдивости и экспрессии индивидуальных характеристик [«Красноармеец», «Рабочий», «Сеятель» (см. илл.), «Крестьянин» (серия для воспроизведения на марках, денежных знаках и облигациях; все — гипс, 1922, Музей Революции СССР, Москва; отлиты в бронзе, 1951, Третьяковская галерее)]. В скульптуре «Булыжник — оружие пролетариата» (см. илл.) динамически переданное движение молодого рабочего, выламывающего булыжник из мостовой, вырастает в символ революционного порыва народных масс.
С 1924 Ш. много работал над образом В. И. Ленина. Одним из лучших советских монументов стал созданный им памятник Ленину на плотине Земо-Авчальской ГЭС (Грузинская ССР; см. илл.); образ вождя раскрывается в своём историческом величии и жизненной правдивости. Монумент органически сочетается с окружающей его горной природой, архитектурой гидростанции и её плотиной. Итогом поисков Ш. в области монументальной скульптуры стала работа над образом М. Горького [проект памятника Горькому в Москве, бронза, 1939, Третьяковская галерея.; осуществлен В. И. Мухиной совместно с Н. Г. Зеленской и З. Г. Ивановой (см. илл.)].
Тенденция к символической обобщенности образов характерна также для исполненных Ш. портретов: «Мать» (гипс, 1922, собр. Т. В. Шадр-Ивановой, Москва; бронза, Третьяковская галерея), «Максим Горький. Буревестник» (бронза, 1939, там же) и надгробий (Е. Н. Немирович-Данченко, мрамор, лабрадор, 1939, Новодевичье кладбище, Москва, и др.). Творчество Ш., исполненное революционной романтики, сыграло важную роль в утверждении социалистического реализма в советской скульптуре.
И. Д. Шадр. Портрет работы М. В. Нестерова. 1934. Третьяковская галерея. Москва.
Женский портрет. 1941. Бронза. Собрание Т. В. Шадр-Ивановой. Москва.
«Рабочий». 1922. Бронза. Третьяковская галерея, Москва
Сеятель. Бронза. 1922. Третьяковская галерея. Москва.
Надгробие Е. Н. Немирович-Данченко на Новодевичьем кладбище в Москве. Мрамор, лабрадор. 1939.
Памятник М. Горькому в Москве. Бронза, гранит. 1951. Скульпторы И. Д. Шадр, В. И. Мухина, Н. Г. Зеленская и З. Г. Иванова, архитектор З. М. Розенфельд.
