Венецианский купец - характеристика персонажей пьесы.

Уильям Шекспир

Венецианский купец

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дож Венеции, Принц Марокканский , женихи Порции.

Принц Арагонский .

Антонио , венецианский купец.

Бассанио , его друг.

Саланио, Саларино, Грациано, Салерио , друзья Антонио и Бассанио.

Лоренцо , влюбленный в Джессику.

Шейлок , богатый еврей.

Тубал , еврей, друг его.

Ланчелот Гоббо , шут, слуга Шейлока.

Старый Гоббо , отец Ланчелота.

Леонардо , слуга Бассанио.

Бальтазар, Стефано , слуги Порции.

Порция , богатая наследница.

Нерисса , ее прислужница.

Джессика , дочь Шейлока.

Венецианские сенаторы, члены суда, тюремщик, слуги Порции и другие. 1

Действие происходит частью в Венеции, частью в Бельмонте, поместье Порции на материке.

СЦЕНА 1

Венеция. Улица.

Входят Антонио , Саларино и Саланио .

Антонио

Не знаю, отчего я так печален.

Мне это в тягость; вам, я слышу, тоже.

Но где я грусть поймал, нашел иль добыл.

Что составляет, что родит ее, -

Хотел бы знать! Бессмысленная грусть моя виною,

Что самого себя узнать мне трудно.

Саларино

Вы духом мечетесь по океану,

Где ваши величавые суда,

Как богатеи и вельможи вод

Иль пышная процессия морская,

С презреньем смотрят на торговцев мелких,

Что кланяются низко им с почтеньем,

Когда они летят на тканых крыльях.

Саланио

Поверьте, если б я так рисковал,

Почти все чувства были б там мои -

С моей надеждой. Я бы постоянно

Срывал траву, чтоб знать, откуда ветер, 2

Искал на картах гавани и бухты;

Любой предмет, что мог бы неудачу

Мне предвещать, меня бы, несомненно,

В грусть повергал.

Саларино

Студя мой суп дыханьем,

Я в лихорадке бы дрожал от мысли, 3

Что может в море ураган наделать;

Не мог бы видеть я часов песочных,

Не вспомнивши о мелях и о рифах;

Представил бы корабль в песке завязшим,

Главу склонившим ниже, чем бока,

Чтоб целовать свою могилу! В церкви,

Смотря на камни здания святого,

Как мог бы я не вспомнить скал опасных,

Что, хрупкий мой корабль едва толкнув,

Все пряности рассыпали бы в воду

И волны облекли б в мои шелка, -

Ну, словом, что мое богатство стало

Ничем? И мог ли б я об этом думать,

Не думая при том, что если б так

Случилось, мне пришлось бы загрустить?

Не говорите, знаю я: Антонио

Грустит, тревожась за свои товары.

Антонио

Нет, верьте мне: благодарю судьбу -

Мой риск не одному я вверил судну,

Не одному и месту; состоянье

Мое не мерится текущим годом:

Я не грущу из-за моих товаров.

Саларино

Тогда вы, значит, влюблены.

Антонио

Саларино

Не влюблены? Так скажем: вы печальны.

Затем что вы невеселы, и только!

Могли б смеяться вы, твердя: "Я весел,

Затем что не грущу!" Двуличный Янус!

Клянусь тобой, родит природа странных

Людей: одни глазеют и хохочут,

Как попугай, услышавший волынку;

Другие же на вид, как уксус, кислы,

Так что в улыбке зубы не покажут,

Клянись сам Нестор 4, что забавна шутка!

Входят Бассанио , Лоренцо и Грациано .

Саланио

Вот благородный родич ваш Бассанио;

Грациано и Лоренцо с ним. Прощайте!

Мы в лучшем обществе оставим вас.

Саларино

Остался б я, чтоб вас развеселить,

Но вот я вижу тех, кто вам дороже.

Антонио

В моих глазах цена вам дорога.

Сдается мне, что вас дела зовут

И рады вы предлогу удалиться.

Саларино

Привет вам, господа.

Бассанио

Синьоры, но когда ж мы посмеемся?

Когда? Вы что-то стали нелюдимы!

Саларино

Досуг ваш мы делить готовы с вами.

Фабула пьесы - образец мастерского сведения воедино нескольких сюжетных мотивов. История с векселем рассказана в сборнике новелл Джованни Фиорентино "Простак" (1558); женихи, гадающие, в какой шкатулке спрятан портрет невесты, описаны в 66-м рассказе средневекового сборника "Римские деяния" (ок. 1400), переведенном на английский язык Ричардом Робинсоном (1577). В памфлете пуританина Стивена Госсона "Школа злоупотреблений" (1579) упоминается (без названия и имени автора) пьеса, сходная но содержанию с "Венецианским купцом". Шекспир мог знать ее. К сожалению, она не сохранилась.

Пьеса была зарегистрирована в Палате торговцев бумагой в июле 1598 года, впервые издана в 1600 году, повторно - в 1619 году, и наконец, в фолио 1623 года.

Предположительное время создания - 1596-1597 годы.

До сих пор мы рассматривали произведения, общий смысл которых не вызывал больших разногласий, ибо как действие пьес, так и характеристики персонажей с достаточной ясностью обнаруживают отношение автора к драматическим конфликтам и действующим в них лицам.

Но вот мы переходим к "Венецианскому купцу", и возникает затруднение: как следует отнестись к центральному конфликту пьесы: кто прав - венецианцы или Шейлок? Кому мы должны сочувствовать? Как оценить с нравственной точки зрения характер ростовщика-еврея Шейлока? Хотел ли Шекспир, чтобы зрители прониклись к нему ненавистью и презрением, или стремился вызвать сочувствие к этому представителю угнетенного и преследуемого народа?

Обратимся для начала к историческим фактам. Когда Шекспир написал "Венецианского купца", в Англии еще не улеглась волна антисемитизма, возникшая в связи с процессом лейб-медика королевы еврея Лопеса. Фаворит Елизаветы граф Эссекс (тот самый, которого многие биографы прочили в прототипы Гамлета), желая укрепить свое положение при дворе, придумал, будто он обнаружил заговор на жизнь своей престарелой покровительницы. Злоумышленником был объявлен ее врач. Под пытками его заставили признаться, что он хотел ее отравить. На суде Лопес отказался от своих показаний, но с этим не посчитались, и врача-еврея казнили (июнь 1594 года) * .

Для общественной атмосферы этого времени показательно, что труппа Хенсло-Аллейна восстановила постановку пьесы Марло "Мальтийский еврей" * . Соперничавшая с ней труппа Бербеджа-Шекспира тоже поставила пьесу, в которой в качестве злодея был представлен ростовщик-еврей Шейлок. Была, однако, некоторая разница между этими двумя пьесами. Марло написал трагедию, и его еврей был трагическим злодеем. Шекспир создал комедию, и в ней еврей был представлен в качестве комического злодея.

* (Трагедия написана Марло ок. 1590 г. )

Заглавие первого издания пьесы: "Превосходнейшая история о венецианском купце. С изображением чрезвычайной жестокости жида Шейлока по отношению к сказанному купцу, у которого он хотел вырезать ровно фунт мяса; и с изображением домогательства руки Порции посредством выбора из трех ларцов". Это не оставляет места для сомнений, как трактовалась фигура Шейлока в театре Шекспира. Подтверждением служат также факты сценической истории. Актер Томас Джордан писал в одном стихотворении о Шейлоке (1664) (перевожу прозой): "Он был с рыжей бородой, лицом похожий на ведьму, на нем еврейская одежда, пригодная для любой погоды, подбородок у него был крючком кверху, а нос - крючком книзу, и кончики их сходились" * . Такова была сценическая традиция, завещанная театру XVII века сценой конца XVI столетия. Она продержалась до середины XVIII века, когда актер Маклин (1747) изменил костюм Шейлока, надев вместо оранжевой шапки, какую в средние века носили евреи-ростовщики, венецианский головной убор красного цвета. Он придал персонажу не только новое внешнее обличив, но и по-новому трактовал весь образ Шейлока. В исполнении Маклина он утратил комичность и впервые обрел черты трагического героя. Шейлок Маклина был страшен в своей злобной мстительности.

Еще шаг вперед в трактовке образа сделал гениальный романтический актер Эдмунд Кин, который, играя Шейлока (1814), превратил его в "романтического героя, не останавливающегося перед убийством, но вулканически великолепного в своем национальном фанатизме и в бешеной силе страсти" * . В соответствии с этим был и внешний облик Шейлока. Рыжий парик комического злодея был заменен черным париком.

Актер диккенсовской поры Уильям Макреди превратил Шейлока в величественную идеальную фигуру (1841), а Генри Ирвинг (1879) представил Шейлока благообразным старцем с седыми волосами, полным аристократической гордости как представитель "избранного" народа.

Метаморфоза этой пьесы поистине поразительна. Когда она появилась на сцене, это была комедия о благородном венецианском купце и его преследователе - злобном и смешном ростовщике-еврее. Со временем в ней стали видеть если не трагедию, то драму, утверждающую человеческие права евреев * .

* (См. Г. Гейне, Девушки и женщины Шекспира, Собр. соч., т. 7, Гослитиздат. 1958, стр. 381; В. Стасов, "Венецианский купец" Шекспира, Спб. 1904. )

Какая же из этих пьес написана Шекспиром и какая приписана ему? Я думаю, что вопрос этот не решается выяснением проблемы, был или не был Шекспир антисемитом. Как при решении и многих других идейных проблем творчества Шекспира, для того чтобы найти пра- йильныи ответ, необходимо Исходить из природы драматургии Шекспира.

"Венецианский купец" - пьеса, которая гораздо глубже идеи, подразумеваемой ее полным названием, приведенным выше. Это и обнаружила сценическая история.

То, что в одном и том же персонаже находят и низость и величие, вполне соответствует природе драматургии Шекспира. На это ведь и указывал Пушкин, восхищавшийся многосторонностью характеров Шекспира. Как известно, в качестве примера многогранности образа Пушкин привел в первую очередь именно Шейлока.

"Венецианский купец" в главной части фабулы - комедия. Но в эту комедию вторгаются грустные и печальные мотивы. Мы обратимся вскоре к другой подобной комедии - "Много шума из ничего", - где одна из линий сюжета также будет печальной, а не комической.

Веселье и радость смешаны в "Венецианском купце" с мрачными мотивами. В пьесе уживаются, все время тесня друг друга, две художественные стихии - романтическая и реалистическая. Наконец в ней три сюжетных мотива, и там, где историко-сравнительный метод критики обнаруживал лишь сочетание бродячих сюжетных мотивов, раскрывается глубокая философская мысль.

В центре пьесы - конфликт между Антонио и Шейлоком. Антонио - христианин, Шейлок - еврей. Можно ли сказать, что их вражда имеет религиозные причины? Послушаем того, кто больше всего страдает от этой вражды, - Шейлока. Вот, что говорит он о своем отношении к Антонио:

Он ненавистен мне как христианин, Но больше тем, что в гнусной простоте Взаймы дает он деньги без процентов И роста курс в Венеции снижает...

(I, 3. Перевод Т. Щепкиной-Куперник)

Отсюда следует: Шейлок ненавидит Антонио не столько за то, что тот христианин, сколько за то, что он мешает его коммерческим делам - дает в долг, не беря процентов, сбивая тем самым ростовщический курс кредитных операций.

А за что ненавидит Шейлока Антонио? По словам того же Шейлока, Он ненавидит наш народ священный И в сборищах купеческих поносит Меня, мои дела, барыш мой честный Зовет лихвой.

Опять, следовательно, главное не в национальных различиях. Антонио ненавидит еврея за его "дела", за ростовщичество.

А для Шейлока его богатство - единственная защита от ненавидящих его христиан. Задыхаясь от сознания несправедливости, он требует признания его человеком: "Да разве у жида нет глаз? Разве у жида нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве не та же самая пища насыщает его, разве не то же оружие ранит его, разве он не подвержен тем же недугам, разве не те же лекарства исцеляют его, разве не согревают и не студят его те же лето и зима, как и христианина? Если нас уколоть - разве у нас не идет кровь? Если нас пощекотать- разве мы не смеемся? Если нас отравить - разве мы не умираем?" (III, 1).

Даже если эти слова, которые теперь читаются как декларация человеческого равенства независимо от национальной принадлежности, не принимались всерьез теми, для кого была написана пьеса, то, с другой стороны, становится совершенно очевидно, что презрением окружены были не все евреи. Даже те, кто смертельно ненавидит Шейлока, не питают никакого предубеждения против людей еврейской крови вообще. Лоренцо влюбляется в еврейку Джессику, а Порция, Бассанио, Грациано, Нерисса и сам злейший враг Шейлока, Антонио, принимают ее в свою среду. Как это часто бывает у Шекспира, слуга-шут Ланчелот выражает общее мнение, говоря Джессике:

"Прекраснейшая язычница, очаровательнейшая жидовка! Если какой-нибудь христианин не пойдет из-за тебя на мошенничество, чтобы только заполучить тебя, - я буду положительно обманут" (II, 3).

Таков "глас народа"! Мы видим, таким образом, что в пьесе Шекспира перед нами уже не средневековое общество с его непроходимыми гранями между людьми разных вероисповеданий и национальности. В той же самой Венеции не посмотрят на то, что Отелло - чернокожий мавр, и вручат ему командование всеми вооруженными силами республики. "Дела Отелло - вот его лицо!" И о Шейлоке судят в той же Шекспировской Венеции по его делам.

Еще Аристотель писал: "Ростовщичество справедливо ненавидимо всеми, ибо здесь деньги являются источником приобретения и не употребляются для того, для чего они изобретены. Ведь они возникли для товарного обмена, между тем процент делает из денег новые деньги... так что из всех отраслей приобретения эта - наиболее противная природе". Вся средневековая литература полна осуждения ростовщичества. Не изменилось к нему отношение и в эпоху Возрождения. В нем видели именно нечто противное природе, и таково было мнение народа, поддержанное гуманистами.

Шейлок - типичный буржуа-накопитель. О его скопидомстве свидетельствуют жалобы слуги Ланчелота, который "с голоду дохнет" в его доме, и что Ланчелот не врет, мы убеждаемся, наблюдая самого Шейлока, когда он корит слугу за обжорство, безделие и за то, что тот слишком быстро изнашивает одежду (II, 5). Он охотно отпускает от себя Ланчелота, - ему "не надо трутней в улье". Эту сцену венчает сентенция Шейлока, обращенная к дочери:

Запрешь плотней - найдешь верней, - Достойная пословица хозяйственных людей.

Своим обликом и поведением Шейлок напоминает буржуа-пуритан XVI-XVII веков * . Это, конечно, было сделано Шекспиром намеренно. Подобно пуританам, Шейлок любит ссылаться на священное писание. В речи его часто встречаются библейские изречения. Даже Ланчелота он называет "отпрыском Агари" (II, 5). Не случайная черта в облике Шейлока то, что он не любит развлечений и музыки. Музыка для Шейлока не более чем "писк противный". Шекспир же считал, что

* (Paul N. Siegel, Shylock the Puritan, Columbia University Forum, Fall 1962, vol. V, № 4, p. 14-19. )

Тот, у кого нет музыки в душе, Кого не тронут сладкие созвучья, Способен на грабеж, измену, хитрость; Темны, как ночь, души его движенья, И чувства все угрюмы, как Эреб...

У Шейлока "нет музыки в душе". Мир, в котором ОН живет, мрачен, в нем царит одно божество - золото. Жажда накопления убила в Шейлоке способность наслаждаться радостями жизни, а любовь к золоту притупила даже родительское чувство. Когда Джессика бежит из его дома, то обезумевший от горя Шейлок мечется по улицам Венеции, но он ищет не столько беглянку-дочь, сколько унесенные ею бриллианты и дукаты.

Этот Шейлок, Шейлок-буржуа, не может вызвать иного чувства, кроме презрения, и недаром сцены, изображающие его скупость и жадность к деньгам, написаны в комическом плане. Но это не весь Шейлок, и это не вся правда о нем.

А кто его враг-Антонио? Он-то ведь и есть "венецианский купец". У Антонио "одно судно плывет в Триполи, другое в Индию; кроме того... третье у него сейчас в Мексике, четвертое в Англии, и остальные суда тоже разбросаны по всему свету" (I, 3). Он купец-авантюрист, каких было много в эпоху Возрождения. Свои дела он ведет с большим размахом. Его суда -

Как богатеи и вельможи вод Иль пышная процессия морская, С презреньем смотрят на торговцев мелких, Что кланяются низко им с почтеньем, Когда они летят на тканых крыльях.

Выбор этих двух фигур - ростовщика и купца - у Шекспира не случаен. Он соответствовал той исторической ступени, на которой тогда находилась буржуазия, и надо только удивляться социальной проницательности великого драматурга.

"Средние века, - читаем мы у Маркса, - оставили после себя две различные формы капитала, которые достигают зрелости в самых различных общественно-экономических формациях и до наступления эры капиталистического способа производства считаются капиталом как таковым: ростовщический капитал и купеческий капитал" * .

* (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 23, стр. 759-760. )

Конфликт этот в пьесе есть, но не в нем основная идея произведения.

"Венецианский купец" обнимает круг больших общечеловеческих вопросов: закон государства, родительская воля, интересы личности, право - в широком и узком смысле слова, правосудие и милосердие, и над всеми ими господствует тема справедливости.

Параллельно с основным конфликтом (Антонио-Шейлок) в пьесе развивается линия действия, относящаяся к Бассанио и Порции. Вначале кажется, что эти два сюжета соединены механически. Постепенно, однако, выясняется глубокая идейная связь этой линии действия с конфликтом между Антонио и Шейлоком.

По завещанию отца Порция должна выйти замуж за того, кто правильно решит задачу: отгадает, в каком из трех ящичков - золотом, серебряном или свинцовом - находится ее портрет.

"Со мной получишь то, что многие желают" - гласит надпись на золотом ларце. Принц Марокканский выбирает золотой, ибо, как он считает, ценный перл не может быть в иной оправе, кроме как золотой (II, 7). Вместо портрета Порции он находит в ларце череп и свиток, разъясняющий ему:

Не все то золото, что блестит.

Принц Марокканский основал свой выбор на суждении о внешности - и обманулся.

Принц Аррагонский выбирает серебряный ларец, на котором надпись гласит: "Со мной получишь то, чего достоин ты". В своем выборе он исходит из того, что "никто не смеет величье незаслуженно носить". Он ищет полного соответствия между внешним и сущностью. Он ближе к истине, чем принц Марокканский, но и он ошибается. Принц Аррагонский также придает еще слишком много значения внешнему.

Наконец приходит очередь Бассанио. Он выбирает самый неприглядный на вид ларец - свинцовый - и объясняет свой выбор так:

Внешний вид от сущности далек: Мир обмануть нетрудно украшеньем, В судах нет грязных, низких тяжб, в которых Нельзя бы было голосом приятным Прикрыть дурную видимость. В религии - Нет ереси, чтоб чей-то ум серьезный Не принял, текстами не подтвердил. Прикрыв нелепость пышным украшеньем, Нет явного порока, чтоб не принял Дичину добродетели наружно. ......На красоту взгляните - И ту теперь на вес купить возможно; И так в природе происходит чудо, Что легче те, на ком надето больше. Да, ты - личина правды, под которой Наш хитрый век и самых мудрых ловит.

И записка в ларце подтверждает правильность тех мотивов, на основании которых Бассанио произвел свой выбор:

На внешность ты не стал смотреть - Столь же будь удачлив впредь!

Эпизод с тремя ларцами имеет прямое отношение к центральной теме пьесы. В основе этих сцен лежит вопрос о принципах, на которых основывается суждение человека о жизненных явлениях. Идея здесь проста и глубока: "внешний вид от сущности далек", нас не должна обманывать "личина правды", не следует поэтому судить о вещах по внешности.

Теперь мы сразу перейдем к центральному эпизоду пьесы - к сцене суда. Предъявляя свой иск и требуя фунт мяса Антонио, Шейлок исходит из формального права. Закон на его стороне. Правда, этот закон в данном случае оправдывает жестокую бесчеловечность. Но согласно букве закона Шейлок имеет право получить то, что ему причитается по векселю, то есть фунт мяса. Против этого возмущается чувство справедливости, милосердия, это противно человечности, но формально - по внешности - Шейлок прав. Однако природа формального права такова, что оно не может обеспечить справедливости. И Порция показывает, как, исходя из формального права, можно утверждать что угодно, хотя бы это противоречило очевидности.

Шейлока пробуют уговорить, взывают к его чувству человечности, к справедливости, указывают на несоизмеримость подлинного долга Антонио и формального обязательства, выставленного на векселе. Но Шейлок неумолим. Тогда-то Порция и прибегает к аргументации самого Шейлока. Она тоже становится на точку зрения сугубого формализма:

Итак, готовься мясо вырезать, Но крови не пролей, смотри отрежь Не больше и не меньше ты, чем фунт: Немного больше или меньше фунта, - Хотя б превысил иль уменьшил вес На часть двадцатую двадцатой доли Ничтожнейшего скрупула, хотя бы На волосок ты стрелку отклонил, - То смерть тебе, имущество ж - в казну.

Шейлок исходил не из сущности, а из формального права, и формальное право обратилось против него.

Сама Порция оказывается вскоре же после суда в положении, когда она должна лично для себя решить подобную жизненную задачу.

Когда Бассанио покидает Бельмонт, чтобы ехать в Венецию и попытаться спасти своего друга Антонио из рук Шейлока, Порция надевает ему на палец перстень. "Он клятву дал не расставаться с ним", ибо кольцо это является символом любви между ними. Но, как известно, по окончании суда, не узнанная никем Порция просит у Бассанио в награду за спасение Антонио именно этот перстень, и тот, после некоторых колебаний, отдает его. Бассанио возвращается в Бельмонт без подаренного ему Порцией кольца. Судя по внешности, исходя из формальных признаков, Порция имеет право расценить это как измену Бассанио. Измена двойная: Бассанио нарушил данную им клятву и пожертвовал символом любви Порции ради другого человека, своего друга Антонио.

По существу, конечно, за Бассанио никакой вины нет. Наоборот. Этим поступком он возвышает себя. Кольцо ему было дорого как символ его высшего личного счастья. Но он отдал его, чтобы отблагодарить за спасение друга. И Порция это понимает, поэтому весь этот инцидент она обращает в шутку.

Сцена суда и эпизод с перстнем по идее тесно связаны между собой. Шейлок исходил из формального права, и это привело к его поражению. Бассанио исходил из чистой человечности, и он оказался победителем.

Таким образом, человечность и подлинная справедливость торжествуют. После мрачной сцены суда, над которой господствует зловещая фигура Шейлока, с неумолимой жестокостью желающего вырезать фунт человеческого мяса и убить своего врага, следует пятый акт, когда в прекрасном саду Бельмонта, в лунную ночь, сходятся все те, в ком человечность выше всего остального, - Порция и Бассанио, Антонио, Грациано и Нерисса, Джессика и Лоренцо. Здесь царят любовь и дружба. Сладостные звуки музыки являются аккомпанементом той внутренней гармонии, которая царит в их душах.

Невозможно не поддаться очарованию этой сцены, в которой царит такая красота. Но не будем забывать урока, только что преподнесенного нам, вспомним замечательные слова Бассанио:

Внешний вид от сущности далек: Мир обмануть нетрудно украшеньем...

В самом ли деле все обстоит так благополучно, в самом ли деле торжествуют справедливость и человечность? Почему, несмотря на всю красоту ночи в бельмонтском саду, мы не ощущаем полного удовлетворения? Потому что ни красота природы, ни лунный блеск, ни чарующая музыка не могут прогнать одинокой тени, витающей перед нами. Потому что мы не можем забыть фигуру старика-еврея, согбенного годами, униженного и побежденного. Мы вспоминаем, как он после приговора хватается дрожащей рукой за сердце и упавшим голосом говорит:

Прошу вас, разрешите мне уйти; Мне худо...

В самом деле, ведь до сих пор мы смотрели на все глазами Антонио и Порции. Конечно, Шейлок - хищный ростовщик, скупец, человек жестокий и мстительный. Но только ли эти черты ему свойственны? Приглядимся к нему еще раз.

Мы помним, что Шейлок корыстолюбив и скорбит об украденных деньгах даже тогда, когда от него убежало единственное близкое ему существо - дочь. Но тогда же обнаруживается и другое. Тубал рассказывает, что один купец показывал ему кольцо, которым Джессика уплатила за купленную ею обезьянку. Шейлок восклицает: "Проклятье ей! Ты меня терзаешь, Тубал: это была моя бирюза, - я получил ее от Лии, когда был еще холостым. Я бы не отдал ее за целую обезьянью рощу" (III, 1). Кольцо задело забытую струну - молодость Шейлока, когда он, может быть, был иным, когда жизнь еще не сделала его корыстолюбивым, жестоким и мстительным,

Шейлок Корыстолюбив. Но разве?блько ой Один страдает этим пороком? Бассанио, конечно, ьесьма благороден и красив, - но вот как он сам объясняет причины, побуждающие его свататься за Порцию.

Небезызвестно вам, Антонио, Как сильно я дела свои расстроил, Ведя пышней гораздо образ жизни, Чем позволяла скромность средств моих.

И после этого он говорит о "богатой наследнице, которая живет в Бельмонте", - за нее он собирается посвататься.

Шейлок корыстолюбив. А что сказать о "Джессике-малютке", которая знает, что одной любовью не проживешь, и, убегая от отца, крадет все его состояние?

Наконец, когда осуждают Шейлока, то его враги не удовлетворяются тем, что спасают Антонио от мести ростовщика. Они старательно очищают сундуки Шейлока, распределяя, что кому достанется.

Шейлок жесток, бесчеловечен. Какой контраст представляет по сравнению с ним в этом отношении Антонио! Да, за одним только исключением. Человеколюбие Антонио не распространяется на Шейлока. Шейлок говорит ему:

Синьор Антонио, много раз и часто В Риальто поносили вы меня Из-за моих же денег и процентов... Меня вы звали злобным псом, неверным. Плевали на жидовский мой кафтан... ...но теперь, как видно, я вам нужен... ...Это вы, Вы просите, плевавший мне в лицо, Меня пинками гнавший, как собаку... Что же мне сказать вам?.. "Синьор, вы в среду на меня плевали, В такой-то день пинка мне дали, после Назвали псом; и вот за эти ласки Я дам взаймы вам денег".

На это Антонио - великодушный, добрый Антонио - отвечает:

Тебя опять готов я так назвать, И плюнуть на тебя, и пхнуть ногою.

И это Антонио говорит тогда, когда Шейлок готов решиться на совершенно необыкновенный для него поступок.

Антонио в этой сцене просит у Шейлока денег, требует одолжения, и все же хочет унизить его за услугу, оказываемую ему. В этот момент в Шейлоке пробуждается своеобразное величие. Антонио его поносит, но он все-таки одолжит ему деньги, одолжит так, как никогда и никому, - без процентов. Он, которого считают таким корыстолюбивым, способен отказаться от денежной выгоды, поступиться даже своим "законным барышом", процентами. Бассанио видит в этом какой-то подвох, и Шейлок с горечью замечает:

О отче Авраам! Вот каковы Все эти христиане: их жестокость Их учит и других подозревать! Судите сами: если он просрочит - Что пользы мне от этой неустойки? Людского мяса фунт - от человека - Не столько стоит и не так полезен, Как от быка, барана иль козла. Помочь готов, чтоб милость заслужить; Согласен он -извольте; нет - прощайте; За дружбу мне обидой не платите.

Но в благородные побуждения Шейлока не хочет верить никто, - даже его собственная дочь. Джессика рассказывает:

Еще при мне он клялся - я слыхала - Тубалу с Хусом, землякам своим, Что хочет получить он лучше мясо Антонио, чем в двадцать раз ту сумму, Что задолжал он.

Сообразим, однако, насколько вероятно было, что Антонио не уплатит своего долга, - насколько вероятно это было в тот момент, когда Шейлок отдавал ему деньги в долг? Шейлок знал, что Антонио богат, что у него много друзей. Он не мог рассчитывать на то, что Антонио окажется неплатежеспособным. Наоборот, более вероятно было, что Антонио сумеет долг отдать.

Шейлок, кого Антонио всегда поносил, мог только мечтать о том, чтобы тот оказался вынужденным обратиться к нему за помощью. И вот такой момент наступил. Для Шейлока в этом оправдание всей его жизни, искупление всех перенесенных обид. А он человек гордый и жаждал признания именно от Антонио, всегда смотревшего на него сверху вниз. Став кредитором Антонио, Шейлок в собственных глазах возвышается над ним. Шейлок торжествует. Это, однако, не торжество чистой человечности. Торжествует Шейлок-ростовщик! Значит, нужна его профессия, если даже сам Антонио вынужден обратиться к нему за помощью.

Шейлок хочет стать вровень с Антонио, который давал взаймы без процентов. Он ему тоже дает деньги без барыша для себя.

Но могут спросить: почему же Шейлок ставит в качестве неустойки фунт мяса? * . Это его манера шутить. Скажут: мрачная шутка. Но таков Шейлок. Чувства юмора у него нет. И поэтому когда он пытается шутить, то шутки у него выходят грубые, корявые, как тогда, когда он решает идти в гости к Антонио: "Но я пойду, из ненависти буду есть: пусть платит мот-христианин". Только на такие мрачные шутки он и способен. Но суть не в этом.

* (Подобный вопрос не вставал перед зрителями Шекспировского театра. Жестокость ростовщиков им была известна, и они не искали психологического объяснения истории Шейлока. Не вставал этот вопрос в такой форме и перед Шекспиром, ибо он обрабатывал готовый и широко известный сюжет, в котором он ничего не мог менять. Но для читателя и зрителя нашего времени необходимо полное и исчерпывающее объяснение поведения персонажей Шекспира с точки зрения современных психологических понятий. Вот почему мы ищем объяснения такого рода. )

Вексель не только испытание Шейлока, но и испытание Антонио. Услуга, оказанная Шейлоком Антонио, не меняет отношения последнего: он так же груб и бесчеловечен по отношению к Шейлоку и тем самым возбуждает у Шейлока жажду мести.

Всю жизнь Шейлока подвергали унижению. Наконец, ко всем его горестям добавилось бегство дочери и потеря денег и драгоценностей. Шейлок негодует на Антонио; и в его гневе смешиваются досада коммерсанта и настоящая человеческая обида: "Он меня опозорил, помешал мне заработать, по крайней мере, полмиллиона, насмехался над моими убытками, издевался над моими барышами, поносил мой народ, препятствовал моим делам, охлаждал моих друзей, разгорячал моих врагов; а какая у него для этого была причина? Та, что я жид" (III, 1).

У Шейлока есть Основание утверждать!

Фунт мяса, что я требую, купил я Недешево: он мой, хочу его!

Шейлок мстителен. Но откуда в нем эта черта? Вспомним еще раз его знаменитую речь: "Если нас отравить - разве мы не умираем? А если нас оскорбляют - разве мы не должны мстить? Если мы во всем похожи на вас, то мы хотим походить и в этом. Если жид обидит христианина, что тому внушает его смирение? Месть! Если христианин обидит жида, каково должно быть его терпение по-христианскому примеру? Тоже месть! Вы нас учите гнусности; я ее исполняю" (III, 1).

На суде враги Шейлока взывают к его милосердию. Дож обращается к нему с просьбой смилостивиться. Но Шейлок тут же разоблачает лицемерие дожа:

У вас немало купленных рабов; Их, как своих ослов, мулов и псов, Вы гоните на рабский труд презренный, Раз вы купили их. Ну что ж, сказать вам: Рабам вы дайте волю! Пожените На ваших детях! Чем потеть под ношей, Пусть спят в постелях мягких, как у вас, Едят все то, что вы! - В ответ услышу: Они - мои рабы! И я отвечу: Фунт мяса, что я требую, купил я Недешево: он мой, хочу его!

Посмотрим еще, какова справедливость врагов Шейлока. Всеобщее восхищение вызывает суд Порции: "О мудрый Даниил..." Но "в юриспруденции считается ненарушимым правилом, что если один предоставляет другому какое-нибудь право, то он ему этим самым разрешает делать все, что нужно для осуществления (для реализации) этого права... Решение мудрого и справедливого Даниила находится в противоречии с этим принципом: ибо ясно, что, кому разрешено вырезать мясо, тому разрешено и пролить кровь, если эта операция не может быть совершена без пролития крови" * . Следовательно, решение Порции, с этой точки зрения, неверно и несправедливо.

* (И. Коллер, Шекспир с точки зрения права, СПб. 1895, стр. 56. )

Но Шейлок этого заслуживает, ибо он мстителен! А каковы его враги? Мы уже видели, что призывы дожа к милосердию были лицемерными. Порция также говорит о милосердии. А потом присуждает Шейлока к смерти; тут вмешивается дож: он дарует Шейлоку жизнь, но отнимает все его имущество: "Имущество твое разделим мы между Антонио и государством". К тому же Шейлока еще заставляют креститься в христианскую веру. Милосердие врагов Шейлока заключается в том, что они отнимают у него все, что ему дорого: право на месть, имущество, религию. Правда, ему оставляют жизнь, но отняв все, что составляет ее содержание. И Шейлок отвечает на это "милосердие" восклицанием:

Берите жизнь и все; прощать не надо. Берите вы мой дом, отняв опору, Чем он держался; жизнь мою берите, Отнявши все, чем только я живу.

В самом ли деле в пьесе торжествуют человечность, право, справедливость? Ведь Порция, Антонио, дож и весь этот круг людей признают человечность и справедливость по отношению не ко всем, а только по отношению к "своим". Шейлок в этот круг не входит. Его можно презирать, как презирает его Антонио, и слыть гуманным человеком. Шейлока можно обокрасть, как обкрадывают его Джессика и Лоренцо, и остаться безнаказанными, быть принятыми в кругу лучших людей. С ним можно лицемерить, как лицемерит дож, который сохраняет славу почтенного, уважаемого главы государства. Справедливость есть, но она не для Шейлока. Его можно оставить ни с чем при помощи крючкотворства, как это делает "мудрый Даниил" - Порция. Не думал Бассанио, и не думала Порция, что именно она станет наглядным примером того, о чем так верно и красиво говорил, сватаясь к ней, Бассанио:

В судах нет грязных, низких тяжб, в которых Нельзя бы было голосом приятным Прикрыть дурную видимость.

А ведь таков суд "мудрого Даниила"!

В стане врагов Шейлока очень гуманные люди. Но на него их гуманность не распространяется. Здесь мы возвращаемся к исходному пункту нашего анализа. Нам показалось, что принадлежность Шейлока к еврейской нации - факт второстепенный. И нам нужно было принять это положение для того, чтобы преодолеть сентиментально- филантропическую трактовку его конфликта с Антонио. Теперь, обогащенные пониманием сложного характера этого конфликта, подведем итоги.

Объективность, свойственная Шекспиру-драматургу, позволила ему показать характеры во всей их противоречивости. В Шейлоке сочетаются черты его профессии - капиталиста-ростовщика- с чертами, присущими ему, как человеку из среды угнетенного и презираемого народа. Жизнь искалечила его натуру, и все же человеческое ему далеко не чуждо. Этого не замечают критики, которые во что бы то ни стало хотят из живого человека вырезать фунт социологического мяса.

Характеры венецианцев тоже сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Они жизнерадостны (за исключением меланхоличного Антонио), стремятся к наслаждению благами жизни, в число которых входит и богатство. Они не делают фетиша из материальных благ, но отнюдь не пренебрегают ими.

Любовь и дружба определяют отношения людей этого круга друг с другом. Но Шейлок к их кругу не принадлежит, и к нему они питают ненависть. В Шейлоке они не хотят видеть ничего человеческого. К нему у них нет ни малейшего снисхождения, ни капли желания понять его. Если они человеколюбивы, то не по отношению к Шейлоку.

Таким образом, Шекспир, распределяя свет и тени, отнюдь не очернил Шейлока. Наоборот, в той мере, в какой этого требовала жизненная правда, он сделал его по-своему человечным. Точно так же не одними розовыми красками нарисованы противники Шейлока. Их Шекспир также показал правдиво, подчеркнув присущее им обаяние молодости, но не забыв и теневых черточек.

В чью же пользу все-таки решен конфликт? Сомнений нет - не в пользу Шейлока. Шейлок запятнал себя жестокостью. Все главные персонажи пьесы проходят испытание их способности к самопожертвованию, или к душевной щедрости, или, наконец, готовности искупить проступок. Все они более или менее хорошо выдерживают проверку их доброжелательности. Даже Антонио, прежде непримиримый по отношению к Шейлоку, теперь, когда он сам подвергся смертельной опасности, исходившей от ростовщика, не требует его смерти и просит о каких-то льготах по штрафу, наложенному на Шейлока.

Шейлок в самый критический момент своей судьбы не проявил доброжелательства. Был миг, когда он держал в своих руках жизнь Антонио. Он не сумел проявить великодушия - мы знаем почему, - и то был единственный его шанс войти в мир тех, кто в любви и дружбе видели главный закон жизни.

Какие-то моменты драматического конфликта дают частичный перевес Шейлоку, - но очень ненадолого. В целом же дружелюбные и жизнерадостные венецианцы превосходят Шейлока, при всем том, что и они не идеальны. Во всяком случае, в принципе они за человечность, хотя не всегда и не во всем проявляют себя с лучшей стороны.

Столкнув не идеальных людей, а людей живых, Шекспир создал произведение, не поддающееся простым и однолинейным трактовкам. Своей характеристикой многосторонности характера Шейлока Пушкин подал пример вдумчивого подхода к этой реалистической пьесе. Где-то и в чем-то конфликт не решен до конца. Во всяком случае, его формальное решение не удовлетворяет в полной мере. Что-то недосказано в пьесе. Думается, это происходило потому, что сам Шекспир колебался между реальным и идеальным решением конфликта. В пьесе два финала - вещь совершенно противоречащая не только ригористической теории драмы, но и самым широким понятиям о способах решения драматических конфликтов. Но такова эта пьеса, и критический анализ должен, не уклоняясь от действительного содержания, выявить противоречия, которые отражают в произведении противоречия, с какими столкнулся сам художник.

"Венецианский купец" - пьеса той поры, когда Шекспир настойчиво проводил в своих произведениях идею неизбежного торжества лучших начал жизни. Это и выражено в победе Порции над Шейлоком. Но Шекспир-реалист представил жизненные обстоятельства с такой глубиной, что его собственное решение конфликта не исчерпало и не решило в полной мере противоречий, обнаруженных им самим.

«Венецианский купец» считается комедией, но при этом, вопреки традиционным комедиям шекспировского времени, это очень глубокая волнующая пьеса. Возможно, в этом творении Шекспира впервые поднимается тема, ставшая злободневной значительно позже. Последние два века неоднократно возникал спор, не антисемитская ли это пьеса, и мнения на этот счет решительно разделились. Конечно, Шекспир изобразил Шейлока просто как человека, он нимало не похож на злобных трафаретных евреев, какие встречаются в английской литературе того времени. Шейлок в «Венецианском купце» говорит: евреи, может быть, и плохие люди, но и христиане не лучше. Самый достойный персонаж в пьесе - Порция, которая не может быть женщиной-адвокатом. По крайней мере не могла, покуда в юридических академиях Иннз-оф-Корт не появился обычай переодеваться в платье другого пола; подобным образом в Англии XIX века поступали женщины, желающие изучать медицину. Возможно, на этот обычай намекают пьесы, где женщины так часто переодеваются мужчинами, и сонет 20, в котором есть строка «царь и царица сердца моего» (перевод С.Я. Маршака).

Шекспир прежде ничего подобного не писал; «Венецианский купец» явно указывает на его растущую чувствительность и понимание человеческой натуры. Почему сэр Генри решил написать эту пьесу - неясно, но, несомненно, он сталкивался с евреями в Венеции во время своей поездки по Европе. В 1552 году в городе с населением 160 тысяч человек было всего 900 евреев. К 1655 году эта цифра достигла 4800 . Согласно одному источнику, в 1597 году между евреями и христианами произошел конфликт из-за денежных ссуд, что наверняка имеет какое-то отношение к событиям пьесы . Ортодоксальные стратфордианцы нашли простое объяснение тому, откуда Шекспир мог знать об итальянских евреях. Евреи, согласно закону, с 1290 по 1656 год не могли жить в Англии (хотя некоторым это все же удавалось); стратфордианцы предполагают, что Шекспир в Венеции, конечно же, бывал и видел евреев собственными глазами. Существует мнение, что еврейкой была «Смуглая леди» сонетов, - правда, этому нет никаких доказательств. Нет доказательств и тому, что евреи, тайно проживавшие в Англии, имели хоть какое-то касательство к театру. Стоит подчеркнуть еще один факт: поскольку евреи на протяжении многих веков не были подданными короны, им запрещалось заниматься ростовщичеством, банковским делом и коммерцией. Это было занятие исключительно британских протестантов или в крайнем случае иностранцев; на этом поприще преуспели, к примеру, ближайшие родственники Невилла - Грешемы.

Заметим, что имя Шейлок неизвестно евреям (и никакому другому народу). Есть версия, что оно происходит от слова «шалах», встречающегося в книгах «Левит» и «Второзаконие», которое значит «скряга». Но в качестве собственного имени евреи его не использовали. Да и предположение, что Шекспир из Стратфорда знал иврит, мягко говоря, безосновательно - если, конечно, стратфордская грамматическая школа не была еще большим чудом, чем ее изображают ортодоксальные стратфордианцы. Надо еще отметить, что в Беркшире, в двух милях к северо-востоку от Биллингбер-парка, есть деревушка Ширлок-Роу, которую Невилл наверняка хорошо знал. Это, безусловно, поразительное совпадение.

«Шейлок. ...Ну так, так, так, так! Пропал брильянт, за который я заплатил во Франкфурте две тысячи дукатов! До сих проклятие еще не обрушивалось так тяжко на наше племя, я его никогда не чувствовал так до сих пор...»

Акт III, сцена 1. (Перевод Т. Щепкиной-Куперник)

Вряд ли человек, не побывавший в Венеции, мог это знать.

То, что Шекспир из Стратфорда вряд ли был автором «Венецианского купца», подтверждает еще один факт - его деловые отношения с другим преследуемым религиозным меньшинством, обитавшим в Лондоне. С 1602 по 1604 год Шекспир жил на севере Лондона, в районе Криплгейт, у некоего Кристофера Маунтджоя, гугенота, делавшего модные тогда, богато украшенные женские парики. Это один из немногих абсолютно достоверных фактов жизни Шекспира.

В 1604 году на дочери Маунтджоя женился английский подмастерье Стивен Беллот, а в 1612 году он подал на Маунтджоя в суд за то, что тот не дал дочери обещанного приданого. На заседание суда вызвали Уильяма Шекспира. Он под присягой дал показания, что действительно знаком с той и другой стороной и даже убедил Беллота жениться, но о величине приданого вспомнить ничего не сумел. Шекспир подписал свои показания и ушел из зала суда восвояси. Вот вкратце содержание тяжбы, которая впоследствии стала называться делом «Беллот против Маунтджоя». Триста лет никто ничего об этой тяжбе не знал. А в 1909 году неутомимая американская чета Чарлз Уильям (1865-1932) и Хильда Уоллесы обнаружили в Национальном архиве никому не известный иск. Этот документ добавил еще одну малую толику к тому немногому, что мы знаем о Шекспире из Стратфорда. (Судебная тяжба между Беллотом и Маунтджоем чуть ли не единственный клочок информации о Шекспире, найденный за весь XX век.) Но найденному документу нельзя придавать слишком большое значение - ведь он ничего не сообщает о Шекспире как об авторе, пусть даже в нем и нашлась шестая подпись Уильяма Шекспира.

Важность этого открытия заключается для нас в том, что Уильям Шекспир несомненно жил какое-то время в семье французских протестантов - гугенотов. Гугенотам пришлось многое вытерпеть в XVI веке. Спасая свои жизни, они бежали в Англию и образовали здесь успешную, процветающую колонию купцов и торговцев. Кажется невероятным, что, живя среди гугенотов, Шекспир никогда не слышал страшных рассказов о гонениях, которым они подвергались во Франции, особенно о знаменитой Варфоломеевской ночи (23/24 августа 1572 года), - во время этой резни были убиты тысячи французских протестантов. Некоторым - среди них были и Маунтджой - удалось бежать за границу. Шекспира можно сравнить с каким-нибудь английским писателем шестидесятых или семидесятых годов прошлого века, который два года прожил в Лондоне в общине немецких евреев-беженцев. Невозможно поверить, что он бы ничего не узнал о гонениях на евреев в нацистской Германии и не использовал их страшные рассказы в своем творчестве. И кстати, если Шекспир из Стратфорда - автор приписываемых ему пьес, то, значит, мы точно знаем : он сочувственно относился к еврейскому меньшинству и за пять лет до рассмотрения дела «Беллот против Маунтджоя» написал о евреях пьесу. Принимая во внимание всеохватную шекспировскую участливость (эмпатию), а также его популярность и склонность к «политкорректности» (требующей нет-нет и напомнить о страшных преследованиях протестантов европейскими католиками), кажется очень странным, что ни в одной из пьес Шекспира не говорится ничего о бедствиях семьи Маунтджоев и других гугенотов . После 1602-1604 годов французская тематика фактически исчезает из пьес Шекспира. Нет нужды говорить, что ортодоксальные стратфордианцы замалчивают этот факт, подчеркивающий вопиющее отсутствие логики в стратфордианской концепции авторства. При этом ортодоксальные шекспироведы часто говорят, что дело «Беллот против Маунтджоя», безусловно, должно было повлиять на Шекспира. Энтони Холден утверждает, что Шекспир «наверняка знал их [Маунтджоев] несколько лет, так как дал их гугенотское имя французскому герольду в "Генрихе V", написанном... в 1599 году» . Между тем Шекспир уверенно заявил в своем показании, что знал Маунтджоев с 1602 года, не раньше. Другие биографы Шекспира высказывают мнение, что, выступая сватом Стивена Беллота, актер приобрел жизненный опыт, пригодившийся ему при написании пьес «Конец - делу венец» и «Мера за меру». Парк Хонан даже говорит, что «упирающегося холостяка надо было заставить жениться» . Но в отличие от банального нежелания холостяков идти под венец (отправной пункт распространенного комедийного сюжета) негодование Беллота было вызвано жалким размером приданого, а не женитьбой как таковой. В показании, данном под присягой спустя десять лет, Шекспир заявил, что ему трудно вспомнить что-нибудь о женитьбе Беллота. А это явно не согласуется с утверждением, что тяжба лондонских мещан повлияла на создание двух шекспировских трагикомедий. Так или иначе, сюжеты обеих пьес восходят к другим источникам и никак не связаны ни со Стефаном Беллотом, ни с мисс Маунтджой.

События, описанные в «Венецианском купце», представляют трудность и для антистратфордианцев. Оксфордианцы считают настоящим автором шекспировских пьес Эдварда де Вера, семнадцатого графа Оксфорда, и часто называют прототипом Шейлока Майкла Лока (1532-1615), купца и управляющего Китайской компании, в которую де Вер в 1578-1579 годах вложил 3 тысячи фунтов для финансирования одной из экспедиций Мартина Фробишера. Экспедицию постигла неудача, и Лок всю оставшуюся жизнь выплачивал долги . По мнению оксфордианцев, упоминаемые в пьесе 3 тысячи дукатов - намек именно на это. На самом деле, однако, все было по-другому: де Вер не давал Локу взаймы, а, наоборот, возместил 2 тысячи фунтов, которые Лок вложил в предприятие Фробишера, и, кроме того, сам внес в дело, казавшееся беспроигрышным, собственную тысячу фунтов . Нет никаких свидетельств, что «Венецианский купец» был написан до 1596-1597 годов, то есть не раньше чем через двадцать лет после экспедиции Фробишера. В этот промежуток времени де Вер потерял огромные суммы в других подобных предприятиях - в 1582 и 1584 годах . И еще одно: де Вер в качестве доверенного лица до самой своей смерти в 1604 году держал возле себя племянника Майкла Лока - Генри . Напомним также, что, по устоявшемуся мнению, «Венецианский купец» - это отклик на дело Родриго Лопеса, который был казнен в июне 1594 года; если это мнение верно, то совершенно непонятно, какое отношение пьеса может иметь к опрометчивому денежному вложению, сделанному де Вером за двадцать лет до ее написания.

«Венецианский купец», как уже сказано, был, вероятно, задуман Невиллом, чтобы объяснить публике участие графа Эссекса в деле Родриго Лопеса (ок. 1525-1594) - еврея, рожденного в Португалии, известного врача, назначенного в 1586 году на должность главного медика при дворе королевы Елизаветы. Он рассорился с Эссексом, и Эссекс принял участие в расследовании. Несчастный под пытками сделал признание, что действительно пытался отравить королеву, чтобы оказать услугу Испании. В июне 1594 года он был повешен, выпотрошен и четвертован в Тайберне. Нет нужды говорить, что Лопес был невиновен . По-видимому, Эссекс - преследуя свои интересы - хотел пробудить антииспанские (а вовсе не антисемитские) настроения в лондонских массах. Впрочем, хотя принято считать, что «Венецианский купец» - это отклик на казнь Лопеса (учитывая дату написания, скорее всего, так оно и есть), намерение Невилла, вероятнее всего, не было столь однозначно; комедия отражает его смешанные чувства. Она осуждает Шейлока и в его лице «пороки» еврейства и вместе с тем защищает его как человека, которому нанесли обиду. Кроме того, Шейлок - ростовщик, а не врач, осужденный за государственное преступление. И еще: Лопес был иберийским католиком еврейского происхождения, и враждебность к нему, разумеется, основана не только на антисемитизме.

Наверное, главная идея «Венецианского купца» заключается в том, что бизнес и дружба могут успешно сосуществовать. Такова была позиция Невилла в жизни. Он, похоже, говорит: христиане способны быть и друзьями, и партнерами по бизнесу - в отличие от евреев, живущих по принципу: дружба дружбой, а деньги врозь. Но в пьесе звучит еще одна мысль, к счастью в наше время изжившая себя: христианин не станет дружить с евреем, даже если они деловые партнеры. Женщина-еврейка в пьесе изображена совсем по-другому: она и друг, и возлюбленная христианина. В конечном итоге, каким бы диким это ни казалось сегодня, Невилл призывает христиан любым способом обращать евреев в свою веру - принуждением (обращение Шейлока) или с помощью брака (Джессика). Тут Невилл не столько расист, сколько ярый христианин; это идеально - насколько мы можем судить - соответствует его характеру. Недаром тесть Невилла назвал его «христианином до мозга костей».

Невилл - в бытность английским послом во Франции - даже устраивал у себя в резиденции христианские чтения. Все это как будто идет вразрез с нашей обобщенной оценкой сэра Генри, когда мы утверждаем, что интеллектуально и духовно он опережал свое время; но о прошлом нельзя судить в контексте сегодняшних знаний и идей. Невилл жил во времена, когда идеи Лютера победно шествовали по Европе. Невилл, встречавшийся со многими европейскими философами и знавший не один язык, не мог не читать трудов Лютера. А Лютер писал о евреях страшные вещи: говоря сегодняшним языком, выступал за геноцид по отношению к ним. Увы, но Лютер действительно писал, что всех евреев следует убить и сжечь. Невилла, гуманиста и христианина, это, должно быть, очень тревожило - ведь учение Лютера в елизаветинскую эпоху повсеместно обсуждалось и было куда более известно, чем в наше время. Несомненно, Невилл испытывал сострадание и гнев, когда слушал рассказы отца о массовых убийствах и сожжениях протестантов в правление Марии Тюдор. То же самое Лютер призывал сделать с евреями. Так что если смотреть с исторической точки зрения, то призыв Невилла жалеть евреев и обращать их в христианство (принуждением или женитьбой) явно опережал взгляды европейских протестантов того времени.

Невилл и в жизни был милосерден - если, конечно, это не требовало от него нарушать закон; так, он проявил великодушие к двойному агенту, который раскаялся и хотел загладить вину. Джон Чемберлен, автор многочисленных писем и придворный сплетник, однажды заметил, что Невилл «...никогда не допускал страдания, когда можно помочь», - именно такая позиция автора проступает в «Венецианском купце». В дипломатических письмах Роберту Сесилу сэр Генри излагал свои беседы на философские темы с французским королем Генрихом IV. По словам Невилла, король согласился с ним в том, что христиане должны обращать людей в свою веру добрым примером, а не силой и принуждением. Монолог Шейлока, где он говорит об отношении к нему христиан, явно написан с намерением заставить христиан задуматься, всегда ли они подают добрый пример своим поведением. В христианском понимании сострадание - это свойство характера, идущее рука об руку с милосердием. Читая пьесу Шекспира, мы действительно сострадаем Шейлоку в постигшей его беде и размышляем о милосердии, которому посвящен полный философского морализма монолог Порции. Протестанты традиционно меньше привержены ритуалам, нежели католики, но более строго следят за соблюдением христианских заповедей в повседневной жизни. Пьесы Шекспира, и особенно «Венецианский купец», отражают эту сугубо протестантскую этику.

Мы ничего не знаем об отношении Шекспира-актера к милосердию и состраданию, но если верить его современникам - представителям театрального и литературного миров, то милосердие ему было неведомо. Нынешние биографы Шекспира часто описывают его безжалостным заимодавцем и мироедом. Между тем в Невилле современников всегда восхищало добросердечие; это отмечали даже самые яростные и желчные сатирики, включая Бена Джонсона, который посвятил Невиллу стихотворение, содержащее одни похвалы . Джонсон хорошо знал сэра Генри - поэт принадлежал к кругу Сейвила и Кэмдена и был вместе с Невиллом завсегдатаем таверны «Митра». Сочиняя это стихотворение, Джонсон не преследовал никакой выгоды: Невилл тогда был в немилости у короля Якова I, его не жаловали сторонники абсолютной власти. Значит, к похвалам Джонсона можно относиться с доверием.

Невилл в эти годы продолжает писать исторические хроники. Он совершенствуется в искусстве драматургии - у «Шекспира» появляется новый способ изображения персонажей. В более поздних хрониках возникают запоминающиеся героические характеры (это, прежде всего, принц Хел, затем Генрих V), которые сильно отличаются от неглубоко прописанных действующих лиц ранних пьес. Принц Хел несомненно наделен качествами политика - он словно сошел со страниц «Государя» Макиавелли, который в то время еще не был переведен на английский язык. Правда, существовал перевод, сделанный отцом Невилла, но, насколько известно, он был издан только для личного пользования. Впрочем, Невилл мог прочитать Макиавелли и в оригинале, что не было доступно Шекспиру, - современным иностранным языкам в грамматических школах не обучали. Тем не менее в «шекспировских» пьесах Макиавелли упомянут трижды: два раза в «Генрихе VI» и однажды в «Виндзорских проказницах»