Романов Пантелеймон Сергеевич (1884-) - советский писатель. Р. в семье мелкого помещика. Печатается с 1911. В своих ранних произведениях Р. выступает как эпигон дворянско-поместной литературы. Они изобилуют заимствованиями из классиков. Первая крупная повесть Романова «Детство» написана под сильным влиянием «Детства и отрочества» Л. Толстого. Усадебные мотивы этой повести и намеченный в ней образ «кающегося дворянина» получили широкое развитие в центральном произведении Р. романе «Русь» (1926), задуманном автором как монументальная эпопея. Однако в трех вышедших частях, охватывающих лето 1914 и начало мировой войны, показаны лишь кризис и разложение довоенного поместья и совершенно оставлены в тени силы, подготовившие революцию. Понимая историческую обреченность дворянства, Р. изображает в комических тонах фигуры никчемных последышей поместного дворянства, безвольных или сознательно беспринципных бездельников. Но в то же время автор грустит об ушедшей старине. С большой теплотой изображены у него праздничные стороны старого барского быта, традиционный возвышенный образ дворянской Девушки, усадебный пейзаж проникнут лиризмом в духе классической дворянской литературы. Крестьянство же, взятое в момент предреволюционного брожения, показано в «Руси» как косная, ленивая и тупо-стадная масса, неспособная ни на какое организованное действие.
С 1918 Р. пишет множество мелких комических рассказов. Герои этих миниатюр - крестьянская масса или городские обыватели, обрисованные в ракурсе беглой зарисовки (излюбленные места действия - вокзал, вагон, очередь и т. п.). Сюжетами их послужили гл. обр. многообразные курьезы быта первых лет революции. Благодаря острой наблюдательности автора и выразительности комических зарисовок новеллы эти пользовались в свое время широкой популярностью; взятые же вместе, они дают резко-однобокое изображение масс; в комических эпизодах Р. неизменно подчеркивает тупость, косность, непроходимую некультурность крестьянства и городских обывателей, непонимание совершающихся событий, шкурный страх каждого за себя. Особенно характерен повторяющийся сюжет о стадном коллективе, где все дружно выполняют противоположное тому, что решили сделать, - из-за боязни каждого в отдельности остаться в дураках («Дружный народ», «Верующие», «Значок», «Синяя куртка», «Плохой человек»). В целом рассказы Р. проникнуты духом неверия в революционные и творческие силы масс.
С 1927 Р. переходит к темам из жизни городской интеллигенции. Особенную известность приобрели рассказы Р. на «половые» темы, в которых патетическая скорбь «бывших людей» об утраченной «поэзии» любовных отношений и возмущение эксцессами полового анархизма и упрощенчества современной молодежи («Без черемухи», «Суд над пионером», 1927) сочетаются с повышенным интересом к острым ощущениям, к легким связям («Белые цветы», «Неотправленное письмо», «Один час», «Весна» и др.). С задачей разоблачения пошлости Р. не справился, и его многочисленные перепевы пошлых любовных коллизий большей частью удовлетворяют запросы обывательских слоев читателей.
Многократно повторяется и варьируется у Р. эпопея интеллигента-приспособленца («Право на жизнь», 1927, «Огоньки», «Актриса», «Товарищ Кисляков», 1931). Здесь, как и в рассказах на «половые» темы, Р., пытаясь поставить вопрос об интеллигенции вообще как цельном классе, неизменно выводит лишь представителей обывательских, далеких от пролетариата слоев интеллигенции. Полную неудачу потерпела его попытка нарисовать образ интеллигента-коммуниста из крестьян (роман «Новая скрижаль»). Обычно коммунисты лишь мелькают на фоне произведений Р., причем оттеняются гл. обр. их малая культурность и отношение к интеллигентам - враждебно-пренебрежительное или, наоборот, неожиданно доверчивое.
С 1932 в некоторых произведениях и выступлениях Р. звучат новые мотивы. Он обращается к очерку для зарисовок строительства соцпромышленности («Русь и СССР»), с большой искренностью дает изображение перековки человека в процессе соцстроительства. Особенно привлекают его внимание люди сильной, целеустремленной воли (рассказы «На Волге», «За этим дело не станет»), преодолевающие ту стихию расхлябанности и лени, которая представлялась ему до сих пор «господствующей чертой русского национального характера». В романе «Собственность» (1933) Р. стремится показать губительное действие собственнических устремлений и перевоспитание человека под влиянием советской общественности, но разрешает эту тему чрезвычайно неудачно.
Стиль ранних произведений Р. содержит в себе перепевы стиля классической дворянской литературы. Наибольшей живости и меткости автор достигает в передаче языка крестьян и городской уличной толпы. С переходом к темам из жизни интеллигенции язык Р. - даже в части авторского повествования - некритически впитал ряд шаблонов обывательско-интеллигентской речи, вроде «определенно», «жуткая бессердечность» и т. п. Еще безвкуснее звучат высокопарные фразы героев-обывателей об «остром счастьи», «цветении души» и т. д. в контексте обыденных и пошлых переживаний. Р. написаны пьесы - «Землетрясение», «Мария Крокотова» и «Писатель».
Список литературы
I. Полное собр. сочин., 12 тт., изд. «Недра», М., 1928
Товарищ Кисляков, сб. «Недра», кн. 18, М., 1930
Собственность, роман, ГИХЛ, М. - Л., 1933
Автобиография. «Писатели», ред. Вл. Лидина, изд. 2, М., 1928
Из записной книжки писателя (Мысли об искусстве), сб. «Утро», М., 1927
О себе, о критике и о прочем, «30 дней», 1927, № 6
О своем, «Читатель и писатель», 1928, № 17
Рассказы, изд. «Советская литература», М., 1934.
II. Пакентрейгер С., Талант равнодушия, «Печать и революция», 1926, № 8
Никитина Е. и Шувалов С., Беллетристы-современники, М., 1927
Диспут в Академии коммунистического воспитания им. Крупской («Без черемухи» П. Романова и др.), «Молодая гвардия», 1926, № 12 (стенограмма), Гусев С., Суд пионеров над П. Романовым, «Молодая гвардия», 1927, № 7
П. Романов. Сборник, изд. «Никитинские субботники», М., 1928
Коган Л. В., Комическая новелла П. Романова, «Литература и марксизм», 1928, № 6
Ингулов С., Бобчинский на Парнасе. Особое мнение о П. Романове, «Молодая гвардия», 1929, № 11
Этюд
Профессор московского университета, Андрей Христофорович Вышнеградский, на третий год войны получил письмо от своих двух братьев из деревни - Николая и Авенира, которые просили его приехать к ним на лето, навестить их и самому отдохнуть.
«Ты уж там закис небось в столице, свое родное позабыл, а здесь, брат, жива еще русская душа», - писал Николай.
Андрей Христофорович подумал и, зайдя на телеграф, послал брату Николаю телеграмму, а на другой день выехал в деревню.
Напряженную жизнь Москвы сменили простор и тишина полей.
Андрей Христофорович смотрел в окно вагона и следил, как вздувались и опадали бегущие мимо распаханные холмы, проносились чинимые мосты с разбросанными под откос шпалами.
Время точно остановилось, затерялось и заснуло в этих ровных полях. Поезда стояли на каждом полустанке бесконечно долго, - зачем, почему, - никто не знал.
Что так долго стоим? - спросил один раз Андрей Христофорович. - Ждем, что ли, кого?
Нет, никого не ждем, - сказал важный обер-кондуктор и прибавил: - нам ждать некого.
На пересадках сидели целыми часами, и никто не знал, когда придет поезд. Один раз подошел какой-то человек, написал мелом на доске: «Поезд № 3 опаздывает на 1 час 30 минут». Все подходили и читали. Но прошло целых пять часов, никакого поезда не было.
Не угадали, - сказал какой-то старичок в чуйке.
Когда кто-нибудь поднимался и шел с чемоданом к двери, тогда вдруг вскакивали и все наперебой бросались к двери, давили друг друга, лезли по головам.
Идет, идет!
Да куда вы с узлом-то лезете?
Поезд идет!
Ничего не идет: один, может, за своим делом поднялся, все и шарахнули.
Так чего ж он поднимается! Вот окаянный, посмотри, пожалуйста, перебаламутил как всех.
А когда профессор приехал на станцию, оказалось, что лошади не высланы.
Что же я теперь буду делать? - сказал профессор носильщику. Ему стало обидно. Не видел он братьев лет 15, и сами же они звали его и все-таки остались верны себе: или опоздали с лошадьми, или перепутали числа.
Да вы не беспокойтесь, - сказал носильщик, юркий мужичок с бляхой на фартуке, - на постоялом дворе у нас вам каких угодно лошадей предоставят. У нас на этот счет… Одно слово!..
Ну, веди на постоялый двор, только не пачкай так чемоданы, пожалуйста.
Будьте покойны… - мужичок махнул рукой по чехлам, перекинул чемоданы на спину и исчез в темноте. Только слышался его голос где-то впереди:
По стеночке, по стеночке, господин, пробирайтесь, а то тут сбоку лужа, а направо колодезь.
Профессор, как стал, так и покатился куда-то с первого шага.
Не потрафили… - сказал мужичок. - Правда, что маленько грязновато. Ну, да у нас скоро сохнет. Живем мы тут хорошо: тут прямо тебе площадь широкая, налево - церковь, направо - попы.
Да где ты? Куда здесь идти?
На меня потрафляйте, на меня, а то тут сейчас ямы извезочные пойдут. На прошлой неделе землемер один чубурахнул, насилу вытащили.
Профессор шел, каждую минуту ожидая, что с ним будет то же, что с землемером.
А мужичок все говорил и говорил без конца:
Площадь у нас хорошая. И номера хорошие, Селезневские. И народ хороший, помнящий.
И все у него было хорошее: и жизнь и народ.
Надо, видно, стучать, - сказал мужичок, остановившись около какой-то стены. Он свалил чемоданы прямо в грязь и стал кирпичом колотить в калитку.
Ты бы потише, что ж ты лупишь так?
Не беспокойтесь. Иным манером их и не разбудишь. Народ крепкий. Что вы там, ай очумели все! Лошади есть?
Есть… - послышался из-за калитки сонный голос.
То-то вот, - есть! Переснете всегда так, что все руки обколотишь.
Пожалуйте наверх.
Нет, вы мне приготовьте место в экипаже, я сяду, а вы запрягайте и поезжайте. Так скорее будет… - сказал Андрей Христофорович.
Это можно.
А дорога хорошая?
Дорога одно слово - луб.
Луб… лубок то есть. Гладкая очень. Наши места хорошие. Ну, садитесь, я в одну минуту.
Андрей Христофорович нащупал подножку, сел в огромный рыдван, стоявший в сарае под навесом. От него пахнуло пыльным войлоком и какой-то кислотой. Андрей Христофорович вытянул на постеленном сене ноги и, привалившись головой к спинке, стал дремать. Изредка лицо его обвевал свежий прохладный ветерок, заходивший сверху в щель прикрытых ворот. Приятно пахло дегтем, подстеленным свежим сеном и лошадьми.
Сквозь дремоту он слышал, как возились с привязкой багажа, продергивая веревку сзади экипажа. Иногда его возница, сказавши: «Ах ты, мать честная!», что-то чинил. Иногда убегал в избу, и тогда наступала тишина, от которой ноги приятно гудели, точно при остановке во время езды на санях в метель. Только изредка фыркали и переступали ногами по соломе лошади, жевавшие под навесом овес.
Через полчаса профессор в испуге проснулся с ощущением, что он повис над пропастью, и схватился руками за край рыдвана.
Куда ты! Держи лошадей, сумасшедший!
Будьте спокойны, не бросим, - сказал откуда-то сзади спокойный голос, сейчас другой бок подопру.
Оказалось, что они не висели над пропастью, а все еще стояли на дворе, и возница только собирался мазать колеса, приподняв один бок экипажа.
Едва выехали со двора, как начался дождь, прямой, крупный и теплый. И вся окрестность наполнилась равномерным шумом падающего дождя.
Возница молча полез под сиденье, достал оттуда какую-то рваную дрянь и накрылся ею, как священник ризой.
Через полчаса колеса шли уже с непрерывным журчанием по глубоким колеям. И рыдван все куда-то тянуло влево и вниз.
Возница остановился и медленно оглянулся с козел назад, потом стал смотреть по сторонам, как будто изучая в темноте местность.
Что стал? Ай, заблудился?
Нет, как будто ничего.
А что же ты? Овраги, что ли, есть?
Нет, оврагов как будто нету.
Ну, так что же тогда?
Мало ли что… тут, того и гляди, осунешься куда-нибудь.
Да осторожнее! Куда ты воротишь?
И черт ее знает, - сказал возница, - так едешь - ничего, а как дождь, тут подбирай огузья…
Николай писал, что от станции до него всего верст 30, и Андрей Христофорович рассчитывал приехать часа через три. Но проехали 4–5 часов, останавливались на постоялом дворе от невозможной дороги и только к утру одолели эти 30 верст.
Экипаж подъехал к низенькому домику с двумя выбеленными трубами и широким тесовым крыльцом, на котором стоял, взгромоздившись, белый петух на одной ноге. Невдалеке, в открытых воротах плетневого сарая, присев на землю у тарантаса, возился рабочий с привязкой валька, помогая себе зубами и не обращая никакого внимания на приезжего.
А с заднего крыльца, подобрав за углы полукафтанье и раскатываясь галошами по грязи, спешил какой-то старенький батюшка.
Увидев профессора, он взмахнул руками и остался в таком положении некоторое время, точно перед ним было привидение.
Ай ты приехал уж? Мы только собираемся посылать за тобой. Почему же на целый день раньше? Ай, случилось что?
Ничего не случилось. Я же телеграфировал, что приеду 15, а сегодня 16.
Милый ты мой! Шестнадцатое - говоришь?.. Это, значит, вчера листик с календаря забыли оторвать. Что тут будешь делать! Ну, здравствуй, здравствуй. Какой же ты молодец-то, свежий, высокий, стройный. Ну, ну-у…
Это и был младший брат Николай.
Пойдем скорей в дом. Что ты на меня так смотришь? Постарел?
Да, очень постарел…
Что ж сделаешь, к тому идет… Ниже, ниже голову, - испуганно крикнул он, - а то стукнешься.
Что ж ты дверей себе таких понаделал?..
Что ж сделаешь-то… - И он улыбался медлительно и ласково. - Да что ты все на меня смотришь?
Пантелеймон Сергеевич Романов
Романов Пантелеймон Сергеевич (2.071884-8.04. 1938), писатель. Родился в с. Петровское, ныне Одоевского р-на Тульской обл., в мелкопоместной дворянской семье. Первый рассказ «Отец Федор» опубликован в 1911 в журнале «Русская мысль». В 1925 выпустил сборник «Рассказы». Сотрудничал в журналах «Красная новь», «Новый мир», «Прожектор», «Красная нива». Писал лирико-психологические («Осень», 1914, «Светлые сны», 1919, «Зима», 1923, и др.) и сатирические рассказы. Последние посвящены преимущественно эпохе гражданской войны, затем - нэпа. Писатель обличает в них спекуляцию («Пробки», 1922), бюрократическую неразбериху («Лабиринт», 1918, «Слабое сердце», 1921), косность, обывательщину, трусость, в лучших рассказах поднимаясь до сатирических обобщений. В произведениях, посвященных вопросам современного быта и морали (рассказ «Без черемухи», 1926, роман «Новая скрижаль», 1928, повесть «Товарищ Кисляков», 1930), Романов стремился показать «вред половой распущенности». В автобиографической повести «Детство» (1903-20, опубл. 1926) Романов идиллически воспел мелкопоместный быт и пейзажи средней России. Сильная сторона повести - в правдивом изображении детской психологии. Роман-эпопея «Русь» (Ч. 1-5, 1922-36) рисует усадебную Россию перед первой мировой войной, затем войну вплоть до февральской революции. Отдельные главы романа поднимаются до чрезвычайно высокой художественности. Стилистически «Русь» выдержана в традициях русского романа XIX в. В 1933 Романов опубликовал роман «Собственность» - о художнике, загубившем свой талант стяжательством. Романов умел подметить жизненные противоречия, подчас немногими штрихами нарисовать характер. Ему свойственны живой лиризм и юмор, мастерство диалога, ясный, реалистичный язык.
Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru
Романов Пантелеймон Сергеевич - прозаик.
Отец был мелким чиновником в г.Белеве Тульской губ., представителем быстро бедневшего к концу XIX в. русского мелкопоместного дворянства. Мать - дочерью деревенского дьячка. Детство писателя прошло на маленьком хуторке в Белевском у. Володь-ковской волости, недалеко от д.Карманье, куда в 1889 переехала семья, продав землю в Петровском, чтобы на вырученные деньги иметь возможность дать образование детям. Учился Романов в Белевском ремесленном училище им. В.А.Жуковского и в прогимназии, а потом - в Тульской гимназии.
В 1905 поступил на юридический факультет Московского университета.
В 1908 оставил университет и возвратился в деревню, где принимал некоторое участие в делах местного земства. В 1911 поступил на службу в банк. Работа в банке в качестве поверенного позволила Романову много путешествовать по стране. Эти поездки укрепили его панорамное восприятие России как целого организма, имеющего свою судьбу. В годы Первой мировой войны Романов работал статистиком в Витебске и помощником заведующего статистическим отделом Красного Креста в Петрограде, совершал поездки на фронт. Во время Февральской революции служил в Государственной думе в качестве статистика и литсотрудника. Со второй половины 1917 в течение 2 лет заведовал отделом внешкольного образования в г.Одоеве Тульской губ., периодически читал лекции по литературе в Одоевском народном университете им. Герцена и Огарева.
В 1919 Романов переезжает в Москву к своей будущей жене балерине А.М.Шаломытовой. В Москве недолго работает членом Цензурной комиссии при Фотокинокомитете, некоторое время является секретарем худсовета. Вскоре оставляет службу и целиком посвящает свою жизнь писательскому труду.
Писать Романов начал рано. В последних классах гимназии он работал над повестью «Детство», законченной лишь через 17 лет - в 1920.
К 1907-08 относится появление замысла романа-эпопеи «Русь». Началом литературной деятельности Романова считается 1911, когда в журнале «Русская мысль» (№7) появилась его первая публикация - рассказ «Отец Фёдор» (другое название «Неначатая страница»), свидетельствовавший о приверженности Романова реалистическим традициям русской литературы XIX в.
С 1911 по 1917 Романов печатает в журнале «Русская мысль», «Русские записки», «Ежемесячный журнал» рассказы «Суд» (1914), «Зима» («Женщина») (1915), «Русская душа» («В родном краю») (1916) и другие, повесть «Писатель» (1915), послужившую основой для одноименной пьесы. Газета «Русские ведомости» публикует «Очерки Сибири» (1913), написанные на основе личных впечатлений от поездок по стране. Очерки обнаруживали своеобразие взгляда Романова на национальный характер, далекий от народнического, сугубо социологического его понимания. Романов предпочел национально-характерное социально-детерминированному. Следуя позитивистской доктрине, Романов считал, что национальные черты любого народа есть «не что иное, как те общие причины, которые заставляют так, а не иначе поступать людей данной нации» в каждой исторической ситуации. Представление о неизменных национальных чертах, способных влиять на обстоятельства, стало одной из основ творчества Романов.
Первая книга писателя - первая часть первого тома романа-эпопеи «Русь» (1923) - рисует жизнь усадебной России накануне Первой мировой войны. Писатель считал «Русь» главным делом своей жизни и неустанно подчеркивал ее важность для своего творчества. По мысли Романова, «Русь» должна была стать центром, к которому стягиваются все другие произведения. Воспринятое от Гоголя стремление показать «всю Русь» реализуется Романовым как задача выявить устойчивость вечного начала - «народной стихии», обозначить преемственность традиций русской национальной коллективности, где над социальной дифференциацией доминируют черты национальной принадлежности. «Русь» породила в критике шквал обвинений автора в эпигонстве и ностальгии по уходящей патриархальности.
В 1924 была опубликована ранее написанная повесть «Детство», достойно продолжившая национальную литературную традицию художественного освоения мира детской души. В том же году напечатана пьеса «Землетрясение» - трагикомическая хроника пореволюционных событий, обошедшая многие театры страны. С этого времени Романов активно сотрудничает в литературно-художественных журналах, становится участником литературного общества «Никитинские субботники», на вечерах которого он читает свои произведения. На 1920-е приходится расцвет творческой активности Романова, пик его писательской славы. В это время Романов успешно совмещает писательскую деятельность с публичным чтением своих произведений перед самой широкой аудиторией. В середине 1920-х выступления Романова в Политехническом музее, Колонном зале Дома союзов и т.п. становятся одной из характерных примет культурной жизни Москвы.
Широкому читателю Романов стал известен прежде всего как автор сатирических рассказов-миниатюр о быте первых лет революции, которые составили многочисленные сборники писателя: «Крепкий народ» (1925), «Заколдованные деревни», «Хорошие места» (оба - 1927), «Три кита» (1928) и многие другие. Романов пользовался стойким, хотя далеко не благосклонным вниманием критики. Почти каждое его произведение становилось предметом острой полемики. Библиография прижизненных критических статей о писателе насчитывает сотни названий. Однако большинство из них представляют интерес лишь как факты острой идейно-эстетической борьбы того времени. Романов полностью испытал незавидную долю опальных художников и при феноменальном читательском признании поразительное непонимание критики. Романова обвиняли в мещанстве, изображении «накипи революции», бытовизме, пустой анекдотичности, фотографизме и равнодушии, подражательности и слепом эпигонстве, пренебрежительно называли «советским Чеховым». Особенности типизации в сатирических рассказах-сценках, производящих поверхностное впечатление эмпирического фотографизма, во многом обусловлены следованием Романова положениям собственной эстетической теории, сформулированным в главном теоретическом труде писателя - оставшейся неопубликованной книге «Наука зрения», над которой Романов работал долгие годы. Сам писатель признавался, что теоретическая проработка вопросов творчества предшествовала у него худож. практике. Эстетическое кредо Романова - «Наука зрения» - обнаруживает тесную связь с эстетикой натурализма, с его подчинением творческого процесса процессу наблюдения, требованием научной объективности, отказом от изображения эпохальных социальных событий. Однако построенные на диалоге рассказы-сценки лишь создают видимость «натуралистически» поданных наблюдений. Художественная ткань рассказов обнаруживает ориентацию на фольклорную эстетику. Исследуемая Романовым проблема антагонизма народа и власти предстает в его художественном мире в категориях мифологизированного народного сознания, как противостояние святости и сатанинства. Идея абсурдности пореволюционного мироустройства нашла адекватное художественное воплощение в мотиве двоемирия, который доказывал враждебность насильственного переустройства мира традиционной жизни. За внешней бесстрастностью в «натуралистически» поданных наблюдениях Романов нельзя не увидеть боль и тревогу художника, не приемлющего тех форм жизни, которые приводят к гибели нравственный потенциал нации.
Во второй половине 1920-х Романов создает ряд социально-психологических рассказов, посвященных вопросам любви, семьи, брака. Беспокойство писателя вызывают упрощенные теории насильственной переделки человеческого сознания (в частности, новые теории семьи и брака), пытавшиеся доказать исторически преходящий характер нравственных норм. Рассказом «Без черемухи» (1926), вызвавшим бурную полемику в печати, волну читательских неистовых диспутов, Романов выступил против вульгарного материализма и нигилизма, которые насаждались в те годы в молодежной среде. Романов защищал духовность и романтику любовного чувства. В рассказе «Суд над пионером» (1927) писатель противостоял официально провозглашенной лицемерной духовной аскезе, грозившей упрощением великих жизненных таинств.
К трагическим судьбам русской интеллигенции в Советской России Романов обратился в повести «Право на жизнь, или Проблема беспартийности» (1927), в которой исследовал взаимоотношения таланта и требований эпохи, губительную для общества политику власти по отношению к интеллигенции. В повести нашел отражение последний этап поглощения личности тоталитарным режимом. Эти же проблемы Романов затронул и в романе «Товарищ Кисляков» (1930) - во многом итоговом для писателя. Произведение, изображавшее «перековку личности» как попрание всех моральных норм, естественно, было объявлено клеветническим, а после опубликования перевода романа в Англии - и контрреволюционным. После развязанной травли Романова-писателя практически перестают печатать, начинается планомерное вытеснение его из литературы. Художник, стремившийся в своих произведениях вскрыть губительное воздействие мертвящих форм жизни на личность, на себе испытал их смертоносную силу. Вышедший в 1933 роман «Собственность» говорил о спаде творческих сил Романова. После смерти писателя его книги и само имя были надолго вычеркнуты из истории русской литературы.
О.Г.Малышкина
Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 3. П - Я. с. 218-220.
Далее читайте:
Рассказы. М.; 1991
Литература:
Пантелеймон Романов: Критическая серия. №13 М.
Никитинские субботники. 1928;
Афанасьев Э.Л. Пути моей земли хочу принять целиком... // Романов П. Детство. повесть и рассказы. Тула, 1986. С.363-382;
Петроченков В. Творческая судьба Пантелеймона Романова. Нью-Йорк, 1988;
Сушилина И.К. Дорогой своей подлинной жизни // Романов П.С. Яблоневый цвет: повесть и рассказы. М., 1991. С.3-10.
"Если ты до сих пор существуешь на свете, значит, ты благополучно проскочил через революцию и теперь имеешь право на жизнь, так сказать, за давностью лет..."
Эти слова произносит герой одного из рассказов Пантелеймона Романова "Право на жизнь, или проблема беспартийности", написанного в 1927 году.
Что там происходило в Советской России, что навеяло такие слова - сталинский террор тридцатых еще не начался, даже еще раскулачивать «толком» не начали, а тут такой пессимизм - "благополучно проскочил через революцию...". Что значит, "проскочил"?
А может быть он осуждает своего персонажа, его мелкобуржуазную мещанскую позицию?
Ну-ка, объяснитесь, писатель Романов, как вы относитесь к Советской Власти?
Но таких вопросов Пантелеймону Романову в 1927 году никто не задавал, он писал, печатался, был любим читателями, уважаем своими коллегами и признан руководителями советской культуры. Если не всеми, то многими.
Да и позже никто не допрашивал его в подвалах Лубянки и не вызывал в НКВД.
Но вопросы все же задавали, правда, всего лишь литературные критики (точнее, партийно-литературные, поскольку все писательское дело большевистской партией направлялось и контролировалось).
Что-то вас, товарищ Романов как-то заносит, раньше вы писали вроде как одно, а теперь вроде другое… На что-то намекаете? Или чем-то недовольны в нашей советской действительности?
И Пантелеймону Романову приходилось объяснять, что писателю в общем-то (особенно творящему в СССР) намекать на что-либо нет необходимости, а просто надо выполнять свой великий долг пролетарского писателя (а иных в СССР и нет), что он честно и делает.
Ну, смотрите, товарищ Романов…
А теперь несколько слов о том, кто такой этот Пантелеймон Романов.
Родился 24.7(5.8).1884 в небольшом имении своего отца - селе Петровском Одоевского уезда Тульской губернии. Имение это впоследствии было продано, и отец стал служить писцом в Везевской городской управе. В Везеве же будущий писатель начал учиться - в городском училище им. В. А. Жуковского, затем поступил в тульскую гимназию, в которой провел восемь лет. Учился он плохо, и его не раз оставляли в классе на повторный срок. В годы детства писателя его отец приобрел близ деревни Карманы хутор, где семья и жила.
Поступил на юридический факультет Московского университета, но проучился там всего полгода. Вернулся в деревню, начал работать, заниматься самообразованием и писательством, его рассказы и очерки печатались в 1911-1914 годах в журнале «Русская мысль».Во время первой мировой работал поверенным в банке, потом в статистическом отделе «Красного креста», в 1918 году в Одоевском уездном отдела народного образования, с 1919 года – в Москве.
После революции сатирические рассказы П.Романова печатались во многих журналах и выпускались маленькими сборниками. Именно эти миниатюры и принесли ему известность. Стоит добавить, что он выступал и как чтец своих произведений (и чтец великолепный). Виктор Ардов, не раз выступавший на эстраде вместе с Пантелеймоном Сергеевичем сравнивал мастерство Романова-чтеца лишь с искусством Яхонтова или Игоря Ильинского.
Действительно ли его рассказы-зарисовки были сатирой? Или все-таки это юмор? Или это просто реалистичные зарисовки жизни с легким налетом иронии? Читаешь и невольно улыбаешься, читаешь дальше – и смеешься, читаешь дальше и… совершенно неожиданная реакция – легкая грусть. Почему? Почитайте сами, может быть у вас обойдется без этого.
О чем он писал? Да фактически о том, как устанавливается в стране власть трудящихся и как трудящиеся эту власть устанавливают. При этом не преувеличивал он, не выпячивал, не намекал, не высмеивал и уж тем более не обличал, а просто рассказывал, как оно происходит,
Хотя ничего смешного в процессе построения социализма вообще-то не было. Конечно, были отдельные пережитки, недостатки или недоразумения, о которых рассказывали М.Зощенко или И.Ильф и Е.Петров. Но это ведь пережитки прошлого, а так, народ у нас в целом был и есть хороший, линию партии понимает, поддерживает и все больше начинает любить, сами понимаете кого.
Есть, конечно, отдельные граждане, которые недопонимают, так им подсказывают, поправляют… тоже сами понимаете.Вот, например, писатель Михаил Булгаков. Но о нем, конечно, надо говорить отдельно.
Пантелеймон Романов не писал ни о растущей любви к вождю ВКП (б), ни о пережитках. Он писал о народе. О том, который был. И Романов пытался понять его. И немного смог объяснить.
Как сказал однажды И.В.Сталин, что других писателей у него нет, так и народа у нас другого не было.Кроме «мелких» рассказов писал Пантелеймон Романов и более «крупные» вещи – делом его жизни был роман в шести частях «Русь», который он так и не окончил, повести «Новая скрижаль» (192В), «Товарищ Кисляков» (1930), роман «Собственность» (1932).
Поздние рассказы П.Романова и его повести как раз и вызывали вопросы у компетентных литературоведов: Все-таки вы за Советскую власть всей душой и сердцем гражданин-товарищ Романов или так, попутчик, а то еще и очернитель?
Сам П.Романов о романе «Товарищ Кисляков» сделал в дневнике запись: «Первой мыслью было написать роман "Вырождение", т. е. конец интеллигенции в плане вырождения…».
В начале 30-х П.Романов попал в «черные списки» - его не хотели печатать. Отдельные книги изымали из библиотек. В 1934 году он выступил на первом всесоюзном съезде писателей и сказал немного уже эзоповым языком о том, какой должна быть сатира в советской стране. В это время писателям приходилось уже серьезно думать о том, что и как говорить с высокой трибуны.
«…Сатира острее и жестче юмора. Сатира – это витрина брака, вроде тех витрин, которые устраиваются в наших магазинах, чтобы выставить на осменяие плохо сделанную вещь. Задача сатирика – выставлять брак человеческих поступков и характеров. Алексей Максимович в своем мудром и ценном докладе еще раз указал на самую яркую черту брака в человеке - на мещанство, мещанство там, где человек не идет дальше удовлетворения своих зоологических инстинктов, при глубоком равнодушии ко всему остальному. Коммунизм по всей своей сущности противоположен мещанству. Я твердо верю, что в конце второй пятилетки А. М. свое дело - борьбу с мещанством - может считать почти законченным….»
Впрочем, П.Романов не был никаким противником советской власти или антибольшевиком. Так же как Алексей Максимович Горький, умерший в 1935 году или Илья Ильф с Евгением Петровым, или Михаил Булгаков, или Михаил Зощенко…
Пантелеймон Романов принял Октябрьскую революцию и думается, что в 1917-м он понимал и то, что самодержавию российскому место на свалке истории, и то, что революция необходима, и то, с какими трудностями будет происходить строительство новой жизни.
А вот то, какой она будет, эта новая жизнь лет через 20-30 после Октября 1917 года догадывались в 1917-м немногие. Одни считали, что счастливой, другие – наоборот. А уж кто ЗНАЛ, какой она будет – таких в 1917-м году, думается, не было вообще. Были ожидания новой жизни, были мечты...
В 1935 году вышел последний прижизненный сборник его рассказов, в 1937 году случился инфаркт, а скончался Пантелеймон Романов в Москве 8 апреля 1938 года в результате тяжелого заболевания лейкемией. Ему было тогда неполных пятьдесят четыре года.
В этом разделе кроме нескольких рассказов П.Романова представлен совсем не сатирический рассказ «Без черемухи», который вызвал бурные дискуссии причем не среди литераторов, а среди молодежи – какой должна быть любовь при социализме, какими должны быть отношения между раскрепощенными революцией юношами и девушками. Любить – это мещанство или нет?
Романов не был сатириком, как Салтыков-Щедрин, Зощенко или Шендерович. Скорее, он был просто писателем. Но когда его читаешь, то если не хохочешь, то уж наверняка улыбаешься.
Это - к тому, почему его произведения (небольшая часть из написанного П.Романовым) оказались в нашем разделе политической сатиры.
