Это изумительно.
Странно только одно, что эта книга до сих пор не растащена на цитаты, потому что «Циники» - это настоящий кладезь афоризмов. Могу сказать, что я прочитала первые несколько строчек, и сразу поняла, что мне это надо. Поэтому я нашла текст в интернете, а потом купила книжку в магазине. Потому что такое сокровище хочется иметь дома.
Теперь уже около недели такаю ее с собой, порываясь зачитать окружающим меня людям куски, а также сообщить, что это надо прочитать целиком, обязательно и всенепременно.
«Циники» это что-то вроде дневника типичного русского интеллигента, который вдруг обнаружил, что он живет в стране, где произошла революция. Владимир безумно влюблен, а революцию воспринимает как некую стихию, с которой бесполезно бороться, но за которой любопытно наблюдать со стороны. Проблема только в том, что он наблюдает изнутри.
Начинается книга так:
"- Очень хорошо, что вы являетесь ко мне с цветами. Все мужчины, высуня язык, бегают по Сухаревке и закупают муку и пшено. Своим возлюбленным они тоже тащат муку и пшено. Под кроватями из карельской березы, как трупы, лежат мешки. Она поставила астры в вазу. Ваза серебристая, высокая, формы - женской руки с обрубленной кистью.
Под окнами проехала тяжелая грузовая машина. Сосредоточенные солдаты перевозили каких то людей, похожих на поломанную старую дачную мебель.
- Знаете, Ольга…
Я коснулся ее пальцев.
- …после нашего «социалистического» переворота я пришел к выводу, что русский народ не окончательно лишен юмора.
Ольга подошла к округлому зеркалу в кружевах позолоченной рамы.
- А как вы думаете, Владимир…
Она взглянула в зеркало.
- …может случиться, что в Москве нельзя будет достать французской краски для губ?
Она взяла со столика золотой герленовский карандашик:
- Как же тогда жить?
"- Ольга, я пpошу вашей pуки.
- Это очень кстати, Владимиp. Hынче утpом я узнала, что в нашем доме не будет всю зиму действовать центpальное отопление. Если бы не ваше пpедложение, я бы непpеменно в декабpе пpевpатилась в ледяную сосульку. Вы пpедставляете себе, спать одной в кpоватище, на котоpой можно игpать в хоккей?
- Итак…
- Я согласна".
"Ольга тяжело поднимает веки, посыпанные усталостью; потягивается; со вздохом повоpачивает голову в мою стоpону.
- Ужасно, ужасно, ужасно! Все вpемя была увеpена, что выхожу замуж по pасчету, а получилось, что вышла по любви. Вы, доpогой мой, худы, как щепка, и в декабpе совеpшенно не будете гpеть кpовать".
"- Я завидую, Ольга, вашему стpаху смеpти".
"- Эсеры, Муравьев, немцы, война, революция - все это чепуха…
Сергей таращит пушистые ресницы:
- А что же не чепуха?
- Моя любовь.
Внизу на Театральной редкие фонари раскуривают свои папироски.
- Предположим, что ваша социалистическая пролетарская революция кончается, а я любим…
Среди облаков вспыхивает толстая немецкая сигара.
- …трагический конец!… а я?… я купаюсь в своем счастье, плаваю по брюхо, фыркаю в розовой водичке и пускаю пузырики всеми местами".
Я желаю мирной революции.
Я предпочитаю сжечь институт собственности на медленном огне, чем придать ему новую силу, устроив варфоломеевскую ночь для собственников.
Прудон
Коммунистическая концепция коммунизма во многом близка идеям анархо-коммунизма, который вообще не несет ответственности за то, что коммунисты-государственники потерпели поражение на своей дороге к коммунизму.
Шубин
Субъективное резюме
«1. Под кроватями из карельской березы, как трупы, лежат мешки.
Это - не безвкусица?
2. Сосредоточенные солдаты перевозили каких-то людей, похожих на поломанную старую дачную мебель.
А эта гипербола на что похожа, вычурная такая?
3. Ваша физиономия татуирована грязью...
4. Клены вроде старинных модниц в больших соломенных шляпах
5. По небу раскинуты подушечки в белоснежных наволочках.
6. У Ольги лицо ровное и белое, как игральная карта высшего сорта из новой колоды. А рот - туз червей.
7. С тонких круглоголовых лип падают желтые волосы.
8.Через город перекинулась радуга. Веселенькими разноцветными подтяжками. Ветер насвистывает знакомую мелодию из венской оперетки.
9. голова в золоте топленых сливок от степных коров (какая-то цитата из Есенина...)
10. Рыжее солнце вихрястой веселой собачонкой путается в ногах.
11. Он (это о брате он говорит) вроде лохматого большого пса, о котором можно подумать, что состоит в дружбе даже с черными кошками.
12. Мягкими серыми хлопьями падает темнота
13. И тэ дэ...
Вот... Подряд просматриваю - и это всего лишь текст двух-трёх первых страниц... Подряд копирую обороты, которые меня раздражают.
Уж извините, не стала выискивать по всей книге, просто времени нет.
Имажинист, что с него возьмёшь - думаешь. Красоты, красоты. Сплошные вычурные красоты. Красивости...
Но когда и дальше всё то же самое, в каждой практически строке описания "его" жизни (героя), они начинают казаться мусором, мешающим воспринимать суть. Ещё как мешают! Мне лично, например. Вы же ищете противоречия? так вот вам одно, но постоянное: герой описывает драму своей жизни.
Даже две: внутренняя непричастность к реальной жизни - революции (из-за легкомыслия или сосредоточенности на своей любви?), а ещё изменчивая, неверная возлюбленная, жена, не знающая что такое верность (да и любовь, по-моему...).
Пустота? Но находятся же постоянно силы думать, воспринимать и изображать всё такими красивостями у я-повествователя.
А поэтому страдания выглядят рисованными, недостоверными, неискренними.
Сюжет - интересен. Это можно было так написать! Изображение же его таким стилем просто безобразно, настолько забивает впечатление этой оравой живописных красивостей. Любование. Самолюбование.
Вас не раздражает? А для меня Мариенгоф мысленно уже превратился в размалёванного клоуна, изображающего "ж-ж-жуткие страдания".
И знаете, что мне понравилось в этом романе? Короткие перебивки сюжета - сообщениями о житейских и политических/военных событиях.
Вот они - настоящие».
Из частного письма.
Если правда, что эстетика имажинизма«вдохновляет Мариенгофа до конца жизни» (http://lib.rus.ec/b/267652/read#r18) , и если иметь в виду, что к имажинизму негативно относились такие знаменитые люди, как Блок, Маяковский, Тынянов, - то к процитированному частному письму следует отнестись серьёзно.
Ответ на резюме
Я не искал тут противоречий. Они меня заколдовали с первых строчек:
Очень хорошо, что вы являетесь ко мне с цветами. Все мужчины, высуня язык, бегают по Сухаревке и закупают муку и пшено. Своим возлюбленным они тоже тащат муку и пшено. Под кроватями из карельской берёзы, как трупы, лежат мешки».
Какое фурорное противопоставление духовного - телесному! Во время революции…
Дело в том, что у меня, - приверженца мысли о повторяемости в веках больших стилей и о том, что они, каждый, выражают собою идеал одного и того же типа, - у меня давно сложилось мнение, что во время революций бывает идеал высоковозрожденческого типа, который - это общепринято - кратко формулируется так: гармония небесного и земного, духовного и телесного, общественного и личного. Потому гармония, что идеал достижим. Революция ж - это сверхсила. Потому идеал и достижим.
И вот я встречаю подтверждение всей этой довольно большой сложнятине. На каждой строчке!
«Сосредоточенные солдаты перевозили каких-то людей, похожих на поломанную старую дачную мебель».
Весна, мол, обновление природы, люди готовят дачи к лету, вывозят с них хлам… А революция озабочена арестами своих врагов… Ужасное - прекрасно… Прекрасное - ужасно…
Работы Леонардо до Винчи
«…в совершеннейшем упоении глотаю книжную пыль…
- Ваша физиономия татуирована грязью»
Особым противоречием потом - я пишу эти первые абзацы почти последними в статье - оказалось то, что эта гармония была ложным сюжетным ходом.
Как должны были вести себя в социалистической революции, возглавленной большевиками, люди, идеал которых - социализм, но «на оси «умеренность - радикализм»» (http://lib.rus.ec/b/262767/read) сходные с эсерами, «чей общественный идеал основывался на общинном социализме» (Там же) ? Как, если они не хотели быть мятежниками, как эсеры? - Их же трясло и корёжило каждое радикальное деяние большевиков, а революция - социалистическая, и восставать против неё, значит, нельзя… - Как им себя вести? - Говорить, и говорить - цинически.
Вот и корёжит их речь в романе соответствующего такой речи названия - «Циники».
«ОН» ПРОТИВ РЕВОЛЮЦИИ, ПОТОМ ЗА; «ОНА» - ЗА, ПОТОМ ПРОТИВ;
В иных произведениях искусства противоречия трудно находить. Настолько трудно, что приходится обращаться к статьям учёных в надежде там найти подсказку.
Нужно это - искать противоречия - чтоб иметь надежду, что тебя озарит, и от столкновения тех противочувствий, - что родятся от замеченных противоречий, - в свою очередь родится (рождение во второй степени) катарсис, то, ради чего автор произведение создал.
Ну так меня можно понять, как я рад, если противоречия лежат на поверхности.
Деникин взял Орёл.
Юденич взял Гатчину.
Отдел изобразительных искусств Народного Комиссариата по просвещению объявляет конкурс на составление проекта постоянного памятника в память Парижской коммуны семьдесят первого».
Глава называется «1919».
Якобы дневник. Циника (так называется и роман). Издевающегося над революцией, народом и советской властью. (Собака лает - ветер носит. От осознания себя собакой издевающегося вообще надо всем.)
Время сочинения произведения я считаю неотъемлемой частью произведения. Тут время - 1928 год. Народ, революция и советская власть 10 лет как победили и Деникина, и Юденича, и всех.
Роман - трагический.
Значит, победа - иллюзия.
Мы [циники]смотрим в щёлочку чужого забора [народа, революции и советской власти]. Подслушиваем одним ухом.
Но мы несравненно хуже их. Когда соседи делали глупости - мы потирали руки; когда у них назревала трагедия - мы хихикали; когда они принялись за дело - нам стало скучно».
Что это за дело?
Заводом «Пневматика» выпущена первая партия бурильных молотков.
Госавиазавод «Икар» устроил торжество по случаю первого выпуска мощных моторов».
Завод «Пневматика» вряд ли нэпманский, а «Икар» прямо назван гос…
То есть НЭП (из главы 1922) срабатывает. «Я»-повествователь не скучает. Заскучала его жена, Ольга, неоднократная изменница, а в конце главы и вовсе покончившая с собой.
Не скучает «я»-повествователь, весь погрязший во лжи (как и СССР): «иногда -- впpочем, не очень часто -- сплю даже со своей женой» , ставшей было любовницей брата, Сергея, высокопоставленного большевика (до того, как того отослали на фронт), а потом - любовницей процветающего нэпмана-миллионера Докучаева (когда Сергей вернулся с фронта контуженный, а потом его и из партии «вычистили» ).
Вычищали в действительности сперва левых, троцкистов. Левая и Ольга: «Ольга с легким, необычным для себя волнением рассказывает [Сергею]о своем желании "быть полезной мировой революции"» . Но Ольга изменила любовнику с мужем до всех несчастий с Сергеем.
Впрочем, нечего заедаться.
Она (в главе 1918) начала «резко и остро… чувствовать аромат революции» после начала красного террора, начавшегося после белого террора, но и после параллельного акцента на культуру:
«- …и за каждую голову наших вождей будем снимать десять их голов…
Ольга стоит от меня в четырёх шагах. Я слышу, как бьётся её сердце от восторга.
Совет Народных Комиссаров решил поставить памятники:
Спартаку
Гракхам
Бруту
Бабефу
Марксу
Энгельсу
Бебелю
Лассалю
Жоресу
Лафаргу
Вальяну
Марату
Робеспьеру
Дантону
Гарибальди
Толстому
Достоевскому
Лермонтову
Пушкину
Гоголю
Радищеву
Белинскому
Огарёву
Чернышевскому
Михайловскому
Добролюбову
Писареву
Глебу Успенскому
Салтыкову-Щедрину
Некрасову…»
И последний Ольги (глава 1919) акт верности Сергею (покупка и отправка на фронт пуховых носков), последовал вскоре после начала краха культурного акцента:
Поставленный несколько дней тому назад в Александровском саду памятник Робеспьеру разрушен «неизвестными преступниками»
Сергей в собственном салон-вагоне из бывшего царского поезда - уехал «воевать»».
А может, идея Справедливости в ней пошатнулась от этого салон-вагона и «воевать» в кавычках.
И потому она изменяет любовнику с оставленным было мужем.
Отдаётся она ещё и Докучаеву, во всяком случае, за 15000 долларов, чтоб отнести их на нужды детей голодающего Поволжья.
По роману не известно, где и сколько раз свернула советская власть с верной дороги, чтоб выветрился из неё для Ольги «аромат революции» .
Соответственно, неизвестно, было ли это достаточно осознано Мариенгофом, чтоб сделать трагедию из своего романа. В жизни он пробовал сотрудничать с советской властью, как и принявший её «дело» «я»-повествователь. Покончил с собой сын Мариенгофа, не он.
Впрочем, всё это - вилами по воде…
НО НЕ СЕЙЧАС, А В СВЕРХБУДУЩЕМ.
Его «я»-повествователь произносит следующее:
«- Вы не находите, Ольга, что у нас благополучно добирается до цели только тот, кто идет по канату через пропасть. Попробуй выбрать шоссейную дорогу и непременно сломаешь себе шею. После падения Орла и Гатчины я начинаю верить в крепость советского строя. Наконец, у меня даже мелькает мысль, что с помощью вшей, голода и чумных крыс, появившихся в Астрахани, они, чего доброго, построят социализм».
И почти на том кончается описание времени гражданской войны, которая - в 28-м году это известно - была выиграна.
«Почти на том»… Сергей вернулся калекой.
То есть победа - пиррова.
Пошли не «по канату» ? А - проторённой дорожкой акцента на материальное?
Перед этой цитатой стоит подозрительный перечень:
«- Выберите пьесу, которая бы соответствовала нашему героическому моменту.
- Попробую.
Я надеваю очки и читаю:
Большой театр - «Сказка о царе Салтане», Малый - «Венецианский купец», Художественный - «Царь Фёдор», Корш - «Джентльмен», Новый Театр - «Виндзорские проказницы», Никитский - «Иветта», Незлобина - «Царь Иудейский»… сочинения Константина Романова, Камерный - «Саломея»…
Ошиблись с репертуаром советские? Не к народу адресовались? Не давали на фронт, что ли, выездных концертов? Или в глубинку? Забыли, что народу нужно не только хлеба, но и зрелищ?..
Или в принципе отставили культуру с главного места?
То есть всё-то «я»-повествователь сознаёт, а его автор, Мариенгоф, тем паче!
И никакое этот роман не самовыражение подсознательного… идеала гармонии тела и духа, которым только и мог бы спастись социализм… в 28-м году лишь якобы победивший…
По крайней мере, даже если и не проявление подсознательного, то стихийного, может, имеет место быть тут? Может быть, стихийная художественность натуры человека «знает», что нужно всё подавать противоположностями? И, поскольку сознательна, - нажимать на противоречия стремится?
Хочешь опорочить победивший под именем «социализм» строй - сделай трагический конец романа о его победе. Хочешь воспеть морализм настоящего социализма - сделай аморальной ту, которая знаменует судьбу социализма (от настоящего к фальшивому).
Зачем эти все ужасы с голоданием страны? - Чтоб показать силу победы духа?
Возвpащаемся бульварами. Деревья шелестят злыми каркающими птицами. Вороны висят на сучьях, словно живые черные листья.
Не помню уж, в какой летописи читал, что перед одним из страшеннейших московских пожаров, "когда огонь полился рекою, каменья распадались, железо рдело, как в горниле, медь текла и дерева обращались в уголь и трава в золу", -- тоже раздирательно каркали вороны над посадом, Кремлем, заречьями и загородьем.
В Москве поставили одиннадцать памятников "великим людям и революционерам"».
То есть ты-то, циник, каркай, каркай насчёт победы духа над плотью, а победа будет за столь поносимым тобою социализмом, - думает Мариенгоф, вполне рационально имея настоящий социализм за таки гармонию тела и духа. Поскольку гармонией руководствовался, постольку и победил. А победил иллюзорно, поскольку перестал этой гармонией руководствоваться. Истинная победа - в сверхбудущем.
СУБЪЕКТИВНОЕ: МОЁ, ОСИПОВОЙ, ХУТТОНЕНА, -
С ВЫХОДОМ НА ОБЪЕКТИВНОСТЬ
То есть это - не имажинизм уже, если имажинизмом считать отказ «от какой-либо концептуализации» (Хуттунен .) :
««Заметьте: какие мы счастливые. У нас нет философии. Мы не выставляем логики мыслей. Логика уверенности сильнее всего»» .
Или же… если никто, кроме имажинистов, настолько не чуял, что художественность - это противоречивость, то… сознательное следование противоречивости как раз и есть имажинизм!
То есть, когда говорят, что: «Бессмысленно искать ключевую идею этого направления» (Там же) , - то это просто говорят от неумения (и Маяковский не сумел!) синтезировать всегда нецитируемый (из-за противоречивости текста) художественный смысл, здесь, в имажинизме, может - парадокс! - потому более умонепостигаемый художественный смысл, что нарочито противоречиво он выражен. У всех противоречия не так заметны, зато они незаметно же провоцируют в итоге катарсис. А от имажинистов - ступор.
Я, правда (признаюсь; чего уж?), заплакал в конце (я ж не знал какой он) от столкновения радости, что Ольга не застрелилась досмерти:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я шепчу:
-- Ольга, вам очень больно?.. я позову доктора... он обещал впрыснуть морфий.
Она с трудом поднимает веки. Говорит:
с холодом, скрупулёзной констатации:
Ольга скончалась в восемь часов четырнадцать минут.
А на земле как будто ничего и не случилось».
А на земле остался жить идеал гармонии тела и духа. Который когда-нибудь в сверхбудущем только сбудется.
А чуть не задохнулся я ещё на первых параграфах:
Казань взята чехословаками; англичане обстреливают Архангельск; в Петербурге холера.
[Я знал, что в действительности это был конец мирного шествия революции по стране. Но всё равно это был пик народного согласия с нею. Только иностранцы и природа - против.]
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Каждую ночь тихонько, чтобы не разбудить Ольгу, выхожу из дому и часами брожу по городу. От счастья я потерял сон».
Идеал гармонии тела и духа по высоковозрожденческому типу, - подумал я про Мариенгофа неосмотрительно.
Но это оказалось только одним из противочувствий. Впереди по сюжету было душераздирающее в истории и страны, и этой вот любви.
Вот это качество - душераздирающее - и прикрывает и название «Циники», и весь внешне цинично и холодно организованный текст. Вот этого качества - душераздирающего - и не замечают те, кто считает имажинизм индивидуализмом и дендизмом:
«Дендизм, воспринятый как некая патологическая инакость, необходимое отличие, отторжение всего окружающего, встречающегося ей в прошлом, настоящем и возможном будущем» (Там же) .
Художник Осипова соответственно и оформила обложку книги, изданной «Современником» в 1990 году.
Эти недостойные внимания хаотические разноцветные мазки, впрочем, с преобладанием серого, иногда (наверху) с потугой белого организоваться во что-то прямолинейное, так и не оформившееся… А им противопоставлен двухцветный чёрно-белый на чёрном фоне контрастный портрет денди Мариенгофа с полуулыбкой, обращённой на вас и всю эту суету. Нет. Даже не чёрно- и не бело-. Было б много чести - давать такую определённость. А дано беловатое и черноватое. Скорее очень тёмно-серое. «Чем темнее серый цвет, тем больше перевес удушающей безнадежности» , - как писал в своём манифесте Кандинский. И - очень тонкие, наконец, прямые, зато не замыкающиеся рамки.
Имажинистам во времена их цветения было свойственно очень греметь поступками и манифестами. Так надо б, наверно, проанализировать это как текст литературного произведения: нельзя ли сделать синтез. Но я не стану отвлекаться на это. Тем более, что роман написан много после того шумного времени.
Правда, «анархический лозунг безгосударственности» , может, и должен быть отмечен. Может, мнимость победы государства над врагами, природой и разрухой в романе и заключалась в том, что явной победа была бы, восторжествуй безгосударственность. В первой половине романа только и встречаются местные органы власти или стихийные сборища:
После четырёхдневной забастовки собрание рабочих тульского оружейно-патронного завода постановило:
«…по первому призывному гудку выйти на работу, т.к. забастовка могла быть объявленной только в силу временного помешательства рабочих, страдающих от общей хозяйственной разрухи»».
В Петербурге хоронили Володарского. За гробом под проливным дождём шло больше двухсот тысяч человек».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Московский Совет издал декрет…»
В Вологде собрание коммунистов…»
Это в первой главе. Ещё во второй можно встретить.
В Черни Тульской губернии местный Совет постановил…»
Так что никакая у имажинизма не «антиидейность» , а вполне себе идейный анархизм. И вполне осознаваемый. И вполне трагический. Даже в мирное время, в Индии, не выдержал Ауровиль просто капиталистического окружения. Так чего было ждать от времени гражданской войны, иностранной интервенции, разрухи и засухи? - Только сплочения вокруг центра. - Вот для анархистского идеала только такая вредная для анархизма обстановка и нужна в качестве материала художественного произведения. Путь наибольшего сопротивления. Хуттонен ошибся насчёт антиидейности просто потому, что анархизм часто смешивают с хаосом. А это «уже не анархизм. Отказ от конструктивной программы - путь отступления для анархистов в маргинальную подсистему общества. Общество выделило им этот безопасный закуток и отгородилось от него» (http://lib.rus.ec/b/262767/read#r159) . На самом же деле «Существуют два социализма… Один хочет добиться счастья для всех, другой хочет каждому доставить возможность быть по-своему счастливым» (Оттуда же. Такер. Государственный социализм и анархизм) .
ПОДРОБНОСТИ
Фрагмантарность. Зачем она?
Раз социализм-самоуправление есть такая же стройная теория, как и государственный социализм, то можно б ждать, казалось бы, чего-то стройного и в «Циниках». Но если коллективистское по устремлению общество, наплевав на вашу иную идейную стройность, «выделило» вас «в маргинальную подсистему» , в «безопасный закуток» , и вы не бунтуете с оружием в руках, а дружите с государственниками и в 1918, и в 1919 годах… То бунт ваш в искусстве - с издевательством над своим приспособленчеством - будет внешне выражен именно фрагментарностью. Вы ж сами согласились, чтоб вас считали маргиналами? Сами. Сами согласились, чтоб считали, что нет у вас теоретической стройности, что вы хаос-анархия? Сами. - Вот имажинисты и взялись выглядеть циниками, против всех. Но всё же своими. Это как бандиты в воюющей стране. Не зря в реальности бандиты, ограбив Мариенгофа, но узнав, кто он, отдали отнятое и извинились. Свой. - Но то всё же бандиты. Наверно, всё-таки они только поверхность имажинистских произведений могли воспринимать. А даже столь ошибающийся Хуттонен пишет о глубине:
«Композиция «Циников» подчеркнуто отрывочна. Однако мы склонны предположить, что эта отрывочность мнимая, лишь поверхностная структура произведения. За ней скрывается глубинное единство принципа построения и организации материала» .
Ну вот (чтоб не повторять наблюдения Хуттонена) хоть упоминавшееся движение по главам от самоуправления к государственности (отвергаемое итогом душевного движения героини: неприятие государственного социализма - приятие - опять неприятие).
«-- У меня к вам, Сеpгей Василич, небольшая просьба.
Ольга с легким, необычным для себя волнением рассказывает о своем желании "быть полезной мировой революции"».
(Неужели и для другого социализма полезнее мировая революция, чем в одной стране?.. И выбор Сталиным второго к 1928 году тем более подвигло Мариенгфа свой роман-предупреждение написать…)
Вот вам: фрагментарность и… какая глубина. - Путь наибольшего сопротивления, характерный для художественности-противоречивости.
Для имажинизма характерна, Хуттонен прав, катахреза (греч. Κατάχρησις, злоупотребление), логическая несогласованность.
«…как трупы, лежат мешки» . Это не с ядом мешки, а «муку и пшено» они содержат. Источник жизни среди голода и… как трупы. Телу нельзя принять процесс становления блага, социализма, через голод. Но дух хочет в итоге социализма. Выход - анархистский: самоуправление (сам себе не навредишь). Но что делать, если ты единственный так думаешь? - Издеваться над принятым в обществе путём «блага для всех». Изливать яд. Шокировать окружающих. Ушку девическому разлететься тронуту…
Именно девическому: «Под кроватями из карельской берёзы… трупы» . Фи! Мечты девические - на кроватях. Чудные мечты, как красивейшая на срезе карельская берёза. Символ гармонии: и кровать, материальное место эротических утех, и карельская берёза, суть красота нематериальная, а тут… «трупы» .
Так то-то и оно, что не «фи», а «в лоб» гармоническая подсказка - «кроватями из карельской берёзы» . Подсказка на случай, если не дойдёт до публики равнодействующая двух сил: одна представляет «муку и пшено» , другая связана «с цветами» .
«Многое в дендистском поведении определяет страх остаться незамеченным» (Хуттонен) .
Да, страх. Но не пустозвонства ради нужна заметность: имажинисту нужны сегодняшние хотя бы малые тенденции, чтоб в далёком будущем из них выросла гармония социализма. Надо сегодня встряхнуть всех, а то в будущем станут «трупы» : гармония и социализм. Что и случилось в 1991 году и даже раньше. Оттого и принятые меры: «в лоб» подсказка - пряник, и катахреза - кнут.
Писано в 1928 году. Конец НЭПа. Страна опять выбирает путь. Самое время вмешаться. А не "ж-ж-жуткие страдания" , выглядящие рисованными, недостоверными, неискренними .
- Пустота?
Нет. Глубина. Страдания без кавычек жуткие.
А скажите: если этак пройтись по всем, хотя бы перечисленным в письме, оборотам, что раздражают , то нельзя станет считать их мусором ?
Нет. Но раздражающих оборотов и между перечисленными полно. Между вычурностью «как трупы, лежат мешки» и вычурностью «людей, похожих на поломанную старую дачную мебель» , например:
«Ваза сребристая, высокая, формы - женской руки с обрубленной кистью».
Что тут за глубина?
А та же неприемлемая кровавость принятой революции по-большевистски… У пушкинского Бориса Годунова, про которого так и неизвестно, заказчик ли он убийства царевича, тем не менее, мальчики кровавые в глазах, а у примкнувшего к революции имажиниста (одна дружба с чекистами чего стоит) - у вазы форма «женской руки с обрубленной кистью» .
Крутость большевистской революции определяет и крутость непринято-принявших её. - Путь наибольшего сопротивления проведению собственного идеала: самоуправления.
Вот - бьющая в глаза монтажность романа. Это - из кино того времени. А «в мировой киноведческой литературе даже получил широкое распространение термин «русский монтаж» (Иоскевич. Борьбв идеологий в мировом киноискусстве. Л., 1971. С. 5) . Он был открыт Кулешовым для сопоставления двух миров: будничного барского прежнего и будничного советского внетрудового, использующего барские особняки. Своему зрителю простого сопоставления хватало для эмоционального выбора, на чьей стороне быть. Но Эйзенштейн сделал следующий шаг. До него монтажные планы только складывались, сцеплялись. А у Эйзенштейна - сталкиваются. До него между планами была только причинно-следственная связь. А у Эйзенштейна - из столкновения двух планов рождается третье: «сопоставление двух монтажных кусков больше похоже не на сумму их, а на произведение» . И если такие мощные открытия направлены на советские успехи марксистски понимаемого социализма… То воинствующему имажинисту надо именно их и применить для выражения идеала немарксистски понимаемого социализма.
Или вот: зачем Мариенгоф сделал «я»-повествователя историком (высокопоставленный Сергей даже вернул его «в приват-доценты» , вполне в духе циников, кем реальный большевик вовсе не должен был бы быть, - потому в духе циников, что этот историк прямо какой-то патологический враг русского народа, впрочем, и других народов тоже)?
Например:
«Если верить почтенному английскому дипломату, Иван Грозный пытался научить моих предков улыбаться. Для этого он приказывал во время прогулок или проездов "рубить головы тем, которые попадались ему навстречу, если их лица ему не нравились".
Но даже такие решительные меры не привели ни к чему. У нас остались мрачные характеры».
«- Стратегия Дмитрия Донского, великого князя Московского Василия, Андрея Курбского, петровеликских выскочек и екатерининских «орлов» отличалась изумительной простотой и величайшей мудростью. Намереваясь дать сражение, они прежде всего «полагались боле на многочисленность сил, нежели на мужество воинов и на хорошее устройство войска»».
Известно, что «традиционно во многом определявшее и часто мифологизировавшее мировоззрение, как русского народа, так и русской интеллигенции понятие «земли» в своем конкретном значении в реальной, а не идеологически вымышленной русской истории могло оказываться существенным социально-психологическим стимулом «чернопередельческих», протокоммунистических настроений русского самосознания» (http://www.rhga.ru/science/conferences/seminar/russm/stenogramms/revolution.php#quot_1) .
Быть за самоуправление, за социализм, особенно за общинный, в России было для большинства естественно перед Октябрьской революцией. Вот она и победила. Но большевики сумели перехватить у эсеров руководство этой революцией и повести её в совсем другом направлении.
Имажинисты (и Мариенгоф), бежавшие впереди паровоза революции, быстро поняли большевистский манёвр и своё идиотское положение. Но внешне получалось, что Октябрь - результат традиции и мифологизированного мировоззрения, закономерный продукт истории. - Ну так цинично восстать против истории! По крайней мере, сделать таким «я»-повествователя.
Это издевательство патриота является тоже катахрезой. Во имя настоящей истории и настоящего социализма.
До чрезвычайности тонко!
И так можно разбираться до бесконечности.
Если б я не подозревал Бродского в антисоветской предвзятости (я не могу исключить её у насильно лишённого своей родины человека), я б сказал, что не зря он «Циников» «назвал лучшим русским романом» .
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Ну что? Придётся вводить новую дефиницию - «в порядке исключения художественное произведение». Идеал автором осознаваем, а не неосознаваем. Но публицистическим (сказанием или иносказанием, в том и другом случае с выражением «в лоб», в большей или меньшей степени) это произведение не делает. Потому что стихийно применено, так сказать, третьесказание - художественность. Придавшее произведению глубину (его даже не поняли: «в Советской России произведения Мариенгофа были признаны "антиобщественными"» ; или (на Западе) недопоняли:«если жизнь такова, как она описывается <…> то вообще зачем жить? Нужно сказать, что этот вопрос — в сущности, единственно серьезный вопрос, который занимает сознание героев <…> Без насилия над жизненной правдой они в любой момент могли бы покончить жизнь самоубийством. Им нечем жить и не для чего жить. [Во имя чего так писателем сделано - даже вопрос не ставится] Нет ни сильных чувств, ни страстей, есть только какие-то следы чувств, какие-то душевные футляры, оставшиеся от давно растраченных ценностей. Книга Мариенгофа, при всей своей отвратительности, все же имеет отблеск человечности [ничего себе отблеск - идеал другого социализма]» - http://lib.rus.ec/b/241318/read ; нельзя считать пониманием и то, что за публикацию романа за границей Мариенгоф «Во время кампании для разоблачения “контрреволюционных” поступков <…> был причислен к контрреволюционерам» - http://www.scribd.com/doc/58370598/Drugoe-Polusharie-15-2011 , хоть и правда, что другой социализм - это эволюция, а не революция). То есть я опускаюсь до признания, что бывают случаи художественности не только для выражения недоосознаваемого.
Предисловие к публикации
Роман, который предлагается вашему вниманию, был написан в 1928 году, а впервые он был у нас опубликован лишь 60 лет спустя - в 1988 году. Этим, вероятно, и объясняется то, что роман Анатолия Мариенгофа «Циники» практически неизвестен даже образованному русскому читателю.
Я не стану сейчас говорить о причинах столь длительного забвения, а скажу вот что. С годами, как известно, у нас остаётся всё меньше и меньше возможностей пережить ослепительное чувство, так знакомое в детстве и в юности, - встретиться с настоящим, классическим произведением литературы. Не так уж и много их, этих произведений, если вдуматься… Так вот, сейчас вам и предстоит открытие доселе неизвестного, быть может, произведения русской классики, ибо роман «Циники» - он ведь из того самого славного ряда. «Одно из самых новаторских произведений в русской литературе века, как по своему стилю, так и по структуре» , - так в предисловии к одной из зарубежных публикаций романа «Циники» отозвался о нём Иосиф Бродский.
Анатолий Мариенгоф известен в наши дни, вероятно, лишь немногим более, чем его роман. О нём теперь редко вспоминают критики и мемуаристы.
Инерция в литературе - страшная штука. Долгие годы и десятилетия даже само имя Анатолия Мариенгофа у нас просто нигде не упоминалось - что уж говорить о его произведениях. Хорошо знавший «дядю Толю» народный артист России Михаил Козаков пишет: «На него многие смотрели как на человека прошлого, ненужного, давно прошедшего… «Роман без вранья» называли враньем без романа. О «Циниках» не слышал даже я…».
Русский писатель Анатолий Мариенгоф закончился в свои тридцать лет. Человек же по фамилии Мариенгоф пережил потом коллективизацию, индустриализацию, «ежовщину», нелепую смерть своего горячо любимого сына-подростка, ужасную войну, Сталина и хрущёвскую «оттепель». Как он всё это пережил, на какие средства существовала его семья - трудно сказать. Он скончался в Ленинграде в 1962 году, в возрасте 65-ти лет.
Мариенгоф был ближайшим другом и литературным соратником (а в самом начале - в известном смысле и наставником) Сергея Есенина. Вместе они создавали то направление в русской поэзии, которому они же и дали название «имажинизм», вместе, под одной крышей, на общих деньгах, они прожили несколько лет, да и стихи свои они тогда писали, в буквальном смысле, за одним письменным столом. Вообще, Анатолий Мариенгоф в первые послереволюционные годы был в литературных кругах одной из самых ярких и заметных фигур. Конечно, поэтическим своим талантом Мариенгоф не был ровней ни Есенину, ни некоторым другим своим друзьям и знакомым той поры, но вот безукоризненным чувством языка и стиля, литературным вкусом, зоркостью глаза и меткостью слова - он никому из них нисколько не уступал. На фотографии справа, сделанной в 1920 году в Харькове, мы видим Анатолия Мариенгофа в окружении Сергея Есенина и Велимира Хлебникова.
Упомянутый выше Михаилом Козаковым «Роман без вранья» приоткрыл новую грань литературного таланта Мариенгофа - таланта блестящего прозаика и мемуариста. Анатолий Мариенгоф написал «Роман без вранья» по горячим следам гибели Сергея Есенина, и тот образ поэта, который рисует в нём хорошо знавший его человек, его близкий друг, страдает одним существенным недостатком - он правдив . Он не лакирован и не хрестоматиен. Он неудобен .
Писать без вранья - вот это, пожалуй, и есть главный принцип Мариенгофа-мемуариста и Мариенгофа-прозаика. В романе «Циники» принцип этот проводится беспощадно. «Одно из самых новаторских произведений» … Что ж, форма этого романа, действительно, необычна для русской литературы: это, по сути, готовый сценарий кинофильма, где судьбы его героев разворачиваются на фоне того времени, в котором им, героям, предназначено было жить. Постановочные кадры «кинофильма» перемежаются кадрами документальной киносъёмки - приём, столь хорошо нам теперь известный. Эпизод за эпизодом. Сухие, отрывистые, короткие, будто рубленные, фразы. Внешне бесстрастные диалоги. Обилие авторских ремарок в виде метафор и сравнений - дань имажинизму. И никаких комментариев - иди и смотри…
«История одной любви. Роман-провокация. Экзотическая картина первых послереволюционных лет России» . Роман-провокация… Автор его вовсе не собирается помогать читателю в оценках и размышлениях. Кто прав, кто виноват, кто хороший, кто плохой - каждый решает сам, соотнося эти оценки со своим собственным жизненным и этическим опытом. Это, в общем, очень интересно, но и очень нелегко. Оттого-то, наверное, столь полярны читательские оценки и самого романа: от «гениальное произведение», «какая прелесть», «абсолютно пронзительная книга», «на одном дыхании» - и до «не понравилось, мерзость», «результата нет», «графоман».
Последнее замечание, безусловно, несправедливо. Анатолий Мариенгоф - никакой он не графоман, а его роман «Циники» - это одна из жемчужин нашей литературы. У него есть свои, чисто литературные, недостатки. Но недостатки эти лишь оттеняют его достоинства. Герои его - сплошь отрицательные: у кого «минус» подлиннее, а у кого он чуть-чуть покороче. Ненамного, впрочем. И всему этому есть свои объяснения. Но вот чего в этом романе совсем нет, так это вранья . Прочтите его обязательно. Прочтите не торопясь. Равнодушными, во всяком случае, он вас не оставит - это точно.
Валентин Антонов
Роман «Циники» состоит из четырёх частей, озаглавленных годами, к которым относится действие: 1918, 1919, 1922 и 1924. Ссылки на соответствующие части вы видите вверху и внизу.
В оформлении заголовка были использованы отдельные графические элементы театральной афиши Новосибирского академического молодёжного театра «Глобус» (2008 год).
Роман «Циники», первый прозаический опыт имажиниста Анатолия Мариенгофа, безусловно, шокирующе откровенен и весьма оригинален в манере написания. Сюжетная линия построена на абсурде и гротеске, поэтому сложно понять, что хотел сказать автор, нагромождая сюрреалистические декорации и убийственные диалоги, слепленные по всем канонам десемантизации речи. Но мы попытаем счастье.
Книга рассказывает о любовных отношениях робкого и чувствительного Владимира и распущенной, саркастичной Ольги. Действие происходит в Советской России 1918-1924 годов. На протяжении всего повествования постоянно перекликаются две сюжетные линии: пылкая и преданная любовь героя к неблагоразумной пассии и новостные заметки, связанные с революционным и военным положением в стране. Мариенгоф пытается сделать акцент на чудовищности происходящих событий, которые тлетворно влияют на людей, хоть они и не участвуют в гражданской войне и вообще держатся в стороне от политики. Персонажи буквально сходят с ума от подсознательного понимания того, что вокруг происходит кровавое месиво, голод, разрушение нравственных, этических и религиозных законов, на которых стоял тот мир, что они знали. О новом неизведанном, но заведомо страшном мире возвещает лишь гомон снарядов. От хищного оскала реальности защищает лишь один барьер – всепоглощающий цинизм, благодаря которому ты уже ничего не воспринимаешь всерьез. Так, главные герои переживают каламбурную, чудаковатую жизнь в обрамлении событий хроники того времени.
Как же повлияла революция и НЭП на жизнь Ольги и Владимира? Будучи праздными интеллигентами, они с трудом приспосабливаются к новому положению вещей. Героиня переживает, что в Москве нельзя будет достать французской краски для губ. Чтобы жить сносно по-буржуйски, необходимо сдавать бриллианты в ломбард. А, тем временем, «граждане четвертой категории получают: 1/10 фунта хлеба в день и один фунт картошки в неделю». Но женщина закрывает глаза на правду и делает вид, что ничего не происходит. Ее отношение ко всему дорогому и близкому выражается в колких высказываниях. Например, она объясняет патриотический порыв своего брата вступить в ряды белой гвардии тем, что не окончил курса в гимназии. Владимир абстрагируется по-другому, утопая в страсти к своей жене, которая, тем не менее, ему изменяет с обезоруживающей прямолинейностью. Он распродает дорогие книги, грустит, но не находит в себе силы ни порвать с ней, ни убить себя. Герой боится потерять этот психологический приют и следует за супругой даже тогда, когда она покупает носки своему любовнику.
Кажется, наших героев не волнует голод крестьян и рабочих. Ольга и Владимир вступают в конфликт с большевиками и коммунизмом, игнорируя политическое коммюнике, говорящее о критической ситуации во внутренней экономике их новоиспеченного коммунистического государства. Равенство, братство, жертвы, голод, уничтожение буржуазии – это всего лишь смена декораций, к которым необходимо приспособиться и с которыми желательно уживаться. Иначе тебя сметёт со сцены «красный» режиссер.
Наши, не обремененные совестью и нравственными канонами, герои живут параллельно существующим правилам и трагическим событиям. Контраст любовной линии Ольги и Владимира и досадной конъюнктуры политической и экономической обстановки задает всему роману «камертон» имморализма. Революция же представляется полным абсурдом. Например, большевики отбирают у Владимира стол с целью борьбы с «буржуазными предрассудками» и сажают бездарную Ольгу на ответственную должность. Весь героический пафос борьбы за интересы народа сводится к нулю, когда Владимир сравнивает аромат революции с запахами из канализации. И, глядя на то, как торговец наркотиками становится видным промышленником при новой власти, читатель понимает, как метко выразился герой.
В финале Ольга комически погибает, прострелив себе позвоночник. Она лежит в крови и есть конфеты «пьяная вишня», подаренные любовником. Владимир сначала желает ей приятного пути, но позже раскаивается и винит себя. Под занавес читателя пронзает ощущение, что от смерти этой женщины ничего не поменялось. Атмосфера равнодушия поглотила самого автора, и его произведение.
«Циников», безусловно, можно назвать «полярной звездой» русского модернизма. Это поражающий своей незыблемой провокационностью и откровенной циничностью роман без вранья будет еще не один век волновать литературных критиков и восхищать читателей.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!Пронзительный, отчаянный текст, читая который, трудно отделаться от ощущения дежавю: где-то ты это уже видел. Но где? У кого? Сохранять интригу бессмысленно: так пишет только Эрих Мария Ремарк. Возможно, открываю Америку, но есть что-то ремарковское в манере Мариенгофа вписывать человеческие отношения в контекст эпохи, удерживаясь при этом от выспренней риторики. Не берусь утверждать, что Ремарк учился писать у Мариенгофа, но в одном ряду с "Триумфальной аркой" и "Черным обелиском" для меня теперь стоят "Циники".
В "Циниках" нет никаких словесных "рюшиков", а вот образность, мастерское владение словарем - есть. Неудивительно: Мариенгоф начинал как поэт, представитель имажинизма. В-общем, добро пожаловать в Советскую Россию образца 1918 года. Страна, все плотнее окутываемая советским мороком, гражданская война, начало НЭПа, массовый голод, мерзость запустения и каннибализм в деревнях. И в этой красной вселенной - двое людей, пытающихся осознать себя в новой, марксисткой системе координат, примерить ее на себя, что получается у них из рук вон плохо. О, Боже! В Москве скоро будет невозможно достать французскую губную помаду! Как же теперь жить? Смех сквозь слезы: после переворота в октябре 17го года нужно заново учиться существовать.
Мариенгоф придумал гениальный в своей простоте способ контекстуализации сюжета: авторский дискурс перемежается со вставками газетных новостей. Сухим языком периодической прессы нам сообщают, что в такой-то губернии столько-то десятков тысяч людей голодают, оттуда-то направлены в Москву вагоны с провиантом, белые выбиты из такого-то населенного пункта. Идеальная оправа канвы повествования, не отвлекающая внимание от главного, от судеб героев, Ольги и Владимира.
На первый взгляд, в этих судьбах все достаточно просто и где-то даже банально. Положительный интеллигентный мужчина, преподаватель истории, влюбляется в легкомысленную, непосредственную до брутальности женщину без определенных занятий, женится на ней и почти сразу же сталкивается с ее изменами. Стерва эта Ольга, скажете вы? Хотелось бы мне, не вдаваясь в пересказ сюжета, показать, насколько сложно давать моральную оценку поступкам этой пары! И вообще - нужна ли эта моральная оценка? Нужна ли вообще людям мораль в принципе? Например, покажите мне хоть одну женщину, которая сознательно (и без превращения этого в пиар-акцию!) отдает деньги, получаемые от богатенького спонсора, на благотворительность! Мариенгоф выталкивает читателя из привычного морального поля в экзистенциальное измерение, где привычная мораль просто не работает, и где действуют законы личной ответственности за свои поступки.
Для читающей публики, воспитанной на том же Достоевском, "Циники", боюсь, станут тяжелым испытанием. Владимир не любит свое Отечество, он не видит в своем народе носителя божьего духа. Он и в бога-то, собственно говоря, не верит. Зато крест своей любви к Ольге он несет смиренно и безропотно, и если Ольга была его богом, то Владимир до последнего стремился избавить ее от участи всех богов - смерти.
Критики и гонители Мариенгофа в 1929-м году, когда в советской прессе на него началась форменная травля (а также, кстати, и на Замятина и его роман "Мы"), писали, что в "Циниках" трудно понять, где проходит водораздел между словами персонажей и позицией автора, а следовательно Мариенгофа легко заподозрить в том, что он одобряет антисоветские умонастроения своих героев. "Я стал гораздо лучше ощущать запах революции, когда в нашем доме испортилась канализация", - заметил как-то Владимир. Совершенно очевидно: такой текст не мог быть напечатан в СССР никогда. Первая публикация увидела свет лишь в 1988м.
В чем-то хулители правы: автор постарался максимально упразднить себя из текста романа и дать героям говорить за себя самим. Пусть их судит зритель, если захочет, если сможет… За что их осудить? За пассивную гражданскую позицию? За "диванную критику" нового государственного строя? Может быть. Однако сдается мне, что не это не нравится Мариенгофу в своих героях, а что-то совсем другое. Школьный друг Владимира, Павел, успешный писатель, говорит ему, что уж очень сложно стало общаться с ним и его подругой, слишком сильно заметен трупный холод в отношении этих людей друг к другу и ко всему окружающему их. Что же такого произошло, что обычные люди, не изверги и не бездушные статуи, превратились в циников? Собственно, это главный вопрос, на который и надо ответить каждому.
