Пророчества в художественной литературе. Вещь в произведении

Связь характеристик героев с их деяниями в обоих случаях самая непосредственная. Иное, допустим, в некрологической характеристике Всеволода Ярославича: "Сий бо благоверный князь Всеволод бе издетьска боголюбив, любя правду, набдя убогыя, въздая честь епископом и през-витером, излиха же любяше черноризци и подаяше требованье им. Бе же и сам въздержася от пьянства и от похоти..." и т. д. Ничто в этой характеристике не вытекает из приводимых о нем в летописи фактов. Характеристика Всеволода Ярославича выполняет здесь чисто этикетную функцию: это условное надгробное слово, отмечающее его христианские качества в момент, когда об этих христианских качествах и необходимо было вспомнить.

Следовательно, еще отличие эпического стиля в изображении людей от господствующего средневекового монументализма заключается в том, что многоликость героя, выступающего каждый раз в новом подобающем ему обличий, в эпическом стиле отсутствует: здесь герой тесно связан с одним или несколькими своими подвигами, характеристика его едина, неизменна, прикреплена к герою. Характеристика героя - как бы его герб; она кратка и необычайно выразительна, как щит Вещего Олега на вратах Царьграда.

В целом эпический стиль в изображении людей стадиально предшествует монументальному, как предшествует устное творчество народа письменности. Но с появлением письменности устное творчество не исчезает; также не исчезает и воздействие на литературу этого эпического стиля в изображении героев. Оно проявляется в тех произведениях, которые связаны с устным народным творчеством.

В самом деле, кое-что всё же в обрисовке действующих лиц летописи позволяет предполагать родство с фольклором.

К народному творчеству, очевидно, восходят в летописи и других произведениях литературы характеристики действующих лиц по их какому-либо одному крупному деянию. Так охарактеризован, например, в Киево-Печер-ском патерике князь Африкан: "Князь Африкан, брат Якуна Слепаго, иже отбеже от златыа луды, биася полком по Ярославе с Лютым Мьстиславом" .

Перед нами как бы напоминание о всем известном подвиге, деянии или случае. Так характеризуются, в частности, и некоторые из действующих лиц "Слова о полку Игореве": "...храброму Мстиславу, иже зарѣ за Реде-дюпредъ пълкыкасожьокыми"; "...до ныняшняго Игоря, иже истягнуумь крѣ постию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половѣ цькую за землю Руськую".

Замечательно, что в летописи этим способом представляются читателю многие из знаменитых половецких ханов: "...Концаку, иже снесе Сулу, пешь ходя, котел носянаплечеву" ; "...Севенча Боняковича... иже бяшетьрекл: "хощю сечи в Золотая ворота, яко же и отець мой"" ; "... Алтунопу, иже словяше мужьством" .

Народный характер имеют и общие характеристики жителей какой-либо местности. Киевляне называли новгородцев "плотниками" . Ростовцы, суздальцы и муромцы говорят о владимирцах: "...то суть наши холопи каменьници" . Владимирцы отмечали в новгородцах их "гордость" . Вслед за этими народными характеристиками и летописец говорит о переяславцах, что они "дерзи суще" .

К этим же характеристикам примыкает и характеристика курян - "сведомых кметей" в "Слове о полку Игореве". Все эти характеристики интересны тем, что они передаются летописцем как всем известные, как народное мнение и как "слава" о тех или иных жителях. Во всех них чувствуется опора на реальную народную молву.

Характеристика "курян" в "Слове о полку Игореве" по своим принципам художественного обобщения совпадает с характеристикой "воинства рязанского" в "Повести о разорении Рязани Батыем" - тех "удальцов и резвецов" рязанских, из которых "един бьяшеся с тысящей, а два со тмою" . И в "Слове" и в "Повести" перед нами характеристика воинства, в которой ни слова не говорится о феодальной верности воинов своему князю, но всё направлено только на то, чтобы выявить воинские добродетели бойцов - защитников родины.

Характерные явления обнаруживаются в XII-XIII вв. в тех же памятниках при создании образа народного героя, образа защитника родины. Этот герой гиперболизируется в своей силе и мужестве, он как бы вырастает в размерах, его не могут одолеть враги. Однако понятие гиперболы может быть здесь применено с большими ограничениями. Впечатление гиперболы достигается тем, что на этого героя переносятся подвиги его дружины. Так. например, Всеволод Буй Тур в "Слове о полку Игореве" прыщет на врагов стрелами, гремит о шлемы мечами харалужными, и шлемы аварские "поскепаны" его калеными саблями.

Само собой разумеется, что Всеволод прыщет на врагов стрелами своей дружины, сражается ее мечами и ее саблями: у самого Всеволода мог быть только один меч или сабля. То же перенесение подвигов дружины на князя видим мы в "Слове" и в других случаях. Святослав Киевский "притрепал" коварство половцев "своими сильными плъкы и харалужными мечи"; Всеволод Суздальский может "Донъ шеломы выльяти"-не одним свом шлемом, а многими, конечно, шлемами его воинов.

Так же точно создается и образ Евпатия Коловрата в "Повести о разорении Рязани Батыем". На Евпатия переносятся подвиги его воинов и их боевые качества. Он как бы соединяет в себе черты всего русского воинства. Он без милости сечет полки Батыевы так, что татары стали "яко пияны или неистовы" . Когда мечи Евпатия притуплялись, он брал татарские мечи и сек ими. Опять-таки характерно это множественное число: "...яко и мечи притупишася, и емля татарскыа мечи и сечаша их" . Не может быть сомнения в том, что, говоря о Евпатии, автор имел в виду не одного его, но всю его дружину. Вот почему дальше говорится: "...татарове мняше, яко мертви восташа". Речь идет именно о мертвых, о многих воскресших бойцах. Вот почему и дальше без всякого перехода говорится о полке Евпатия: полк Евпатия и сам Евпатий объединены. Благодаря этому Евпатий вырастает до богатырских размеров: он "исполин силою", убить его удается татарам только с помощью "тмочисленных пороков"- стенобитных машин .

Смерть Евпатия - это своеобразное рождение первого богатыря в русской литературе. Мы ясно видим, как соединяет в себе образ Евпатия качества его дружины. Силен не богатырь - сильно воинство, которое он собой воплощает. Художественное обобщение идет по пути создания собирательного образа героя, воплощающего в себе качества всех русских воинов. Этим путем шло развитие образа былинного богатыря, который со временем стал один, без войска воевать за Русскую землю против огромной рати врагов. Путь этот пока еще не проторенный и лишь слабо намеченный, в дальнейшем приведет к литературным обобщениям нового, более совершенного характера. Этот путь, как мы ясно видели и в других случаях, был связан с нарушением узкоклассового, феодального литературного стереотипа в изображении людей. Эти нарушения были особенно часты в изображении женщины. Женщина не занимала обычно своего места в иерархической лестнице феодальных отношений. Княгиней, княжной, боярыней, боярышней или купчихой она была по мужу или отцу. И это вносило ослабление в определенность ее классовой характеристики.

Произведения древней русской литературы отразили немногие черты характера женщины древней Руси. В больших государственных заботах древнерусским писателям нечасто приходилось обращать свой взор к дочерям, женам и матерям героев русской истории. Однако краткие и немногие строки русских светских произведений почти всегда с сочувствием и уважением пишут о женщинах. "Злая жена", столь типичная для аскетической церковной литературы,- редкий гость в произведениях литературы светской: в летописи, в повестях воинских, посольских, исторических. Да и в тех случаях, когда она появляется в светских произведениях, как, например, в "Молении" Даниила Заточника, она лишена всякой женственности: она "ротаста", "челюстаста", "старообразна". Юные же женщины - привлекательны без исключения. С какой трогательностью пишет Владимир Мономах в письме к Олегу Святославичу о вдове убитого Олегом своего сына Изяслава; летописец вспоминает мать юного брата Мономаха, Ростислава, безвременно погибшего в Стугне. Мать Ростислава оплакивала его в Киеве, и летописец сочувствует ее горю: "И плакася по немь мати его и вси людье пожалиша си по немь повелику, уности его ради" .

Знает древнерусская литература и героические образы русских женщин. Княгиня Мария - дочь погибшего в Орде черниговского князя Михаила и вдова замученного татарами ростовского князя Василька - немало потрудилась, чтобы увековечить память обоих. По ее указанию (а может быть, и при ее непосредственном участии) было составлено житие ее отца Михаила Черниговского и написаны трогательные строки о ее муже Васильке в Ростовской летописи .

Трогателен и прекрасен в "Повести о разорении Рязани Батыем" образ жены рязанского князя Федора - Евпраксии. Ее муж пожертвовал жизнью, защищая в стане Батыя ее честь. Услышав о смерти мужа, Евпраксия "абие ринуся из превысокого храма своего с сыном своим со князем Иваном на среду земли, и заразися до смерти" .

Скупая во всем, что касается личных чувств своих действующих лиц, русская летопись отмечает всё же, что суздальскому князю Всеволоду Большое Гнездо было "жаль" своей "милой дочери" Верхославы . Всеволод дал "по ней многое множьство, бес числа злата и серебра", богато одарил сватов и, отпустив ее с великою честью, провожал ее до трех станов. "И плакася по ней отець и мати: занеже бе мила има и млада" . Не забыта летописцем и та безвестная женщина, которая, приняв ослепленного князя Василька -Ростиславича Теребовольского за умершего, оплакала его и выстирала его окровавленную рубашку.

Описывая смерть волынского князя Владимира Васильковича, летописец не преминул упомянуть о любви его к жене -"милой Ольге". Это была четвертая дочь брянского князя Романа, но была она ему "всех милее". Роман отдал "милую свою дочерь" за Владимира Васильковича, "посла с нею сына своего старейшего Михаила и бояр много" . Впоследствии ее навещает брат ее Олег . С ее помощью на смертном одре Владимир Василькович улаживает свои государственные дела, причем называет ее "княгини моа мила Олго". Владимир и Ольга были бездетны. Предсмертные заботы Владимира направлены "а то, чтобы устроить судьбу ее и их приемной дочери - Изяславы, "иже миловах ю аки свою дщерь родимую" . Владимир Василькович разрешает своей жене поступить после его смерти, как ей вздумается - жить так или идти в черницы: "Мне не воставши смотрить, что кто иметь чинити по моемь животе" , - говорит он.

Нежный, задумчивый облик женщины-матери донесли до нас и произведения русской живописи XII в. В них воплощена забота женщины, ее любовь к умершему сыну.

Сохранился рассказ о том, какое впечатление у зрителей оставляли эти произведения. Гордый князь Андрей Юрьевич Боголюбский, никогда ни перед кем не склонявший головы, смелый воин, всегда первым бросавшийся в битве на врагов, был поражен изображением Владимирской богоматери. "Сказание о чудесах Владимирской иконы" говорит о том глубоком впечатлении, которое произвела на Андрея Боголюбского икона Владимирской богоматери. Увидев ее впервые, он пал перед нею на колени - "припаде на земли" . Впоследствии все свои победы над врагами сам он и его летописец приписывали помощи этой иконы.

Во всех этих немногих упоминаниях женщина неизменно выступает в обаянии нежной заботливости, проникновенного понимания государственных тревог своих мужей и братьев. Дочь, мать или жена - она всегда помогает своему отцу, сыну или мужу, скорбит о нем, оплакивает его после смерти и никогда не склоняет его при жизни к трусости или самосохранению ценой позора. Смерть в бою с врагами она воспринимает как должное и оплакивает своих сыновей, мужей или отцов без тени упрека, без следа недовольства, как воинов и патриотов, выполнивших свой долг, не ужасаясь и не осуждая их поведения, а с тихою ласкою и с похвалой их мужеству, их доблести. Любовь к мужу, отцу или сыну не притупляет их любви к родине, ненависти к врагам, уверенности в правоте дела любимого человека.

Русские женщины "Слова о полку Игореве" воплощают в себе те же черты, которые хотя и скудно, но достаточно отчетливо донесли до нас летописи и воинские повести XII-XIII вв. Мы можем с уверенностью представить себе идеал женщины древней Руси XII-XIII вв., который будет одинаков и в летописи, и в воинских повестях, и в "Слове о полку Игореве"; только в "Слове о полку Игореве" образ скромной, заботливой, верной и любящей женщины, достойной жены своего героя-мужа, выступает с еще большей отчетливостью и большим обаянием. Идеал женщины XII-XIII вв. заключает в себе мало классовых черт. Класс феодалов не выработал собственного идеала женщины, резко отличного от народного. Женщина и в среде феодалов была предана своим заботам жены, матери, вдовы, дочери. Большие государственные обязанности не были ее уделом. И именно это способствовало сближению женских образов - феодальных и народных. Вот почему Ярославна в "Слове о полку Игореве" представлена в образе лирической, песенной русской женщины - Ярославны.

Эпический стиль в изображении людей ни разу не охватывает литературное произведение полностью. Даже в "Слове о полку Игореве" этот эпический стиль соединен со стилем средневекового монументализма. Как мы уже видели, элементы эпического стиля явственно ощущаются только в начальной части Повести временных лет, впоследствии - в образах женщин. Он сказывается в Ипатьевской летописи (характеристика Романа Галицкого), в "Слове о погибели Русской земли", в Житии Александра Невского (в характеристике шести храбрецов Александра Невского), в "Повести о разорении Рязани Батыем" и в некоторых других произведениях. Такая эпизодичность в проявлениях этого стиля вполне понятна: стиль этот в основном выразился только в устном народном творчестве, а в литературе он отражался время от времени под воздействием последнего. Поскольку же устное народное творчество киевского периода известно нам в скудных остатках среди произведений письменных, многие особенности этого стиля остаются для нас все же не ясными.

В изобразительном искусстве эпический стиль почти не отразился. Это и понятно: изобразительное искусство было гораздо более "дорогим", чем литература, но и в изобразительное искусство все же проникали отдельные элементы эпического стиля через непосредственных выпол-нителей воли заказчиков-феодалов. Вот что пишет по этому поводу М. В. Алпатов: "До нас не дошло искусство, которое создавалось в Киеве народом для себя. Смердам приходилось жить в курных избах полуземляночного типа. Но они слагали песни о героях, голос протеста простого люда звучал в городах на вече. У людей труда были свои идеалы жизни и свои понятия красоты. Руками этих людей создавались киевские здания с их пышным убранством. Вот почему и во многих великокняжеских памятниках чувствуются отголоски народных художественных представлений" .

Главы: "Народное поэтическое творчество времени расцвета древнерусского раннефеодального государства (X-XI вв.)" и "Народное поэтическое творчество в годы феодальной раздробленности Руси - до татаро-монгольского нашествия (XII - начало XII в.)". в кн.: "Русское народное поэтическое творчество", т. I, М-Л., 1953.

Повести о Николе Заразском- Труды Отдела древнерусской литературы (ОДРЛ) Института русской литературы Академии наук СССР, т. VII, 1949, стр. 290-291.

Повести о Николе Заразском- Труды Отдела древнерусской литературы (ОДРЛ) Института русской литературы Академии наук СССР, т. VII, 1949, стр. 293.

Повести о Николе Заразском- Труды Отдела древнерусской литературы (ОДРЛ) Института русской литературы Академии наук СССР, т. VII, 1949, стр. 294.

Повесть временных лет, т. I, стр. 144.

Благодаря тому что портрет князя всегда был обращен к зрителю и написан для зрителя, в нем легко проглядывали те черты, которые больше всего были дороги именно для того зрителя, который выступал в роли заказчика произведения. В своде ростовской княгини Марии в характеристике ее покойного мужа - ростовского князя Василька Константиновича - ясно ощущается не только похвала, но и выражение горести утраты: "Бе же Василко лицем красен, очима светел и грозен, хоробр паче меры на ловех, сердцемь легок, до бояр ласков, никто же бо от бояр, кто ему служил и хлеб его ел, и чашю пил, и дары имал,- тог никако же у иного князя можаше быти за любовь его; излише же слугы свои любляше. Мужьство же и ум в нем живяше, правда же и истина с ним ходяста. Бе бо всему хытр и гораздо умея, и по-седе в доброденьствии на отни столе и дедни" (Лаврентъевская летопись, под 1237 г., стр. 467). Этот лирический портрет, в котором внешним чертам князя придано такое большое значение, может сравниться только с портретом волынского князя Владимира Васильковича, составленным волынским летописцем, также особенно внимательным к судьбам вдовы этого князя - "милой" Ольги. Волынский: ростовский летописцы - оба писали для вдов своих князей, оба в какой-то мере, отразили их чувства. "Сий же блаюверный князь Володимерь,- пишет волынский летописей,- возрастомь бе высок, плечима великь, лицемо красен, волосы имея желты кудрявы, бороду стригый, рукы же имея красны и ногы; речь же бяшеть в немь толъста и устна исподняя дебела, глаголаше ясно от книг, зане бысть философ велик и ловець хитр, хоробр, кроток, смирен, незлобив, правдив, не мьздоимецъ, не лжив татьбы ненавидяше, питья же не пи от вздраста своего. Любовь же имеяше ко всим паче же и ко братьи своей, во хрестьном же целованьи стояше со всею правдою истиньною, нелицемерною" (Ипатьевская летопись, под 1289 г., стр. 605).

Труды ОДРЛ, т. VII, стр. 289.

Ипатьевская летопись, под 1187 г., стр. 443.

Ипатьевская летопись, под 1264 г., стр. 569.

Ипатьевская летопись, под 1274 г., стр. 577.

Ипатьевская летопись, под 1287 г., стр. 595.

Ипатьевская летопись, под 1287 г. Владимир говорит об Изяславе: "Бог бо не дал ми своих родити, за мои грехы, но си ми бысть аки от своее княгине рожека, взял бо есмь ю от своее матери в пеленах и воскормил" (стр. 593).

Сказание о чудесах Владимирской иконы божьей матери. Под ред. В.О. Ключевского. Общество любителей древней письменности, вып. XXX, 1878, стр. 30.

М.В. Алпатов. Всеобщая история искусств, г. ///. М., 1955, стр- 60-61.

"Маленький человек" - литературный персонаж, характерный для эпохи реализма. Такой герой в художественных произведениях мог быть мелким чиновником, мещанином или даже бедным дворянином. Как правило, основная его особенность - низкое социальное положение. Этот образ встречается в произведениях как отечественных, так и зарубежных авторов. Тема маленького человека в русской литературе занимает особое положение. Ведь этот образ получил особенно яркое выражение в творчестве таких писателей, как Пушкин, Достоевский, Гоголь.

Великий русский поэт и писатель показал читателям чистую и неиспорченную богатством душу. Главный герой одного из произведений, входящих в цикл «Повести Белкина», умеет радоваться, сочувствовать и страдать. Однако жизнь пушкинского персонажа изначально складывается нелегко.

Словами о том, что станционных смотрителей проклинает каждый, начинается знаменитая повесть, без анализа которой невозможно рассмотрение темы «Маленький человек в русской литературе». Пушкин изобразил в своем произведении спокойного и счастливого персонажа. Самсон Вырин остался человеком добродушным и беззлобным, несмотря на многолетнюю тяжелую службу. И только разлука с дочерью лишила его душевного спокойствия. Самсон может пережить тяжелый быт и неблагодарную работу, однако существовать без единственного на свете близкого человека он не в состоянии. Станционный смотритель умирает от тоски и одиночества. Тема маленького человека в русской литературе многогранна. Герой повести «Станционный смотритель», пожалуй, как никакой другой способен вызвать у читателя сострадание.

Акакий Акакиевич

Менее привлекательным персонажем является герой повести «Шинель». Гоголевский персонаж - собирательный образ. Подобных Башмачкину множество. Они повсюду, но люди их не замечают, поскольку не умеют ценить в человеке его бессмертную душу. Тема маленького человека в русской литературе из года в год обсуждается на школьных уроках литературы. Ведь благодаря внимательному прочтению повести «Шинель» юный читатель может по-иному взглянуть на людей, которые его окружают. Развитие темы маленького человека в русской литературе началось именно с этого полусказочного произведения. Не зря великий классик Достоевский однажды произнес знаменитую фразу: «Все мы вышли из "Шинели"».

Вплоть до середины XX века образ маленького человека использовали писатели русские и зарубежные. Он встречается не только в произведениях Достоевского, но и в книгах Герхарта Гауптмана, Томаса Манна.

Максим Максимович

Маленький человек в творчестве Лермонтова - это незаурядная личность, страдающая от бездействия. Образ Максима Максимовича впервые встречается в повести «Бэла». Тема маленького человека в русской литературе благодаря Лермонтову стала служить литературным приемом для критического изображения таких пороков социального общества, как коленопреклонение, карьеризм.

Максим Максимович - дворянин. Однако он принадлежит к обедневшему роду, к тому же не обладает влиятельными связями. А потому, несмотря на свой возраст, все еще находится в чине штабс-капитана. Однако Лермонтов изобразил маленького человека не оскорбленным и униженным. Его герой знает, что такое честь. Максим Максимович - порядочный человек и старый служака. Во многом он напоминает пушкинского из повести «Капитанская дочка».

Мармеладов

В маленький человек жалок и ничтожен. Мармеладов осознает свою бесполезность и ненужность. Рассказывая Раскольникову историю своего нравственного падения, он едва ли способен вызвать симпатию. Он утверждает: «Бедность не порок. Нищета - порок». И эти слова словно оправдывают слабость и бессилие Мармеладова.

В романе «Преступление и наказание» особое развитие получает тема маленького человека в русской литературе. Сочинение по произведению Достоевского - стандартное задание на уроке литературы. Но, независимо от того, какое название имеет это письменное задание, выполнить его, не составив предварительно характеристику Мармеладова и его дочери, невозможно. Вместе с тем следует понимать, что Соня, хотя и является также типичным маленьким человеком, существенно отличается от прочих «униженных и оскорбленных». Она не в состоянии что-либо поменять в своей жизни. Однако эта хрупкая девушка обладает огромным духовным богатством и внутренней красотой. Соня - олицетворение чистоты и милосердия.

«Бедные люди»

В этом романе также речь идет о «маленьких людях». Девушкин и Варвара Алексеевна - герои, которых Достоевский создавал с оглядкой на гоголевскую «Шинель». Однако образ и тема маленького человека в русской литературе начались именно с произведений Пушкина. И они с романами Достоевского имеют немало общего. История станционного смотрителя рассказана им самим. «Маленькие люди» в романах Достоевского также склонны к исповеди. Они не просто осознают свою ничтожность, но и стремятся осмыслить ее причину, выступают в роли философов. Достаточно лишь вспомнить пространные послания Девушкина и долгий монолог Мармеладова.

Тушин

Система образов в романе «Война и мир» чрезвычайно сложна. Персонажи Толстого - герои из высшего аристократического круга. Ничтожного и жалкого в них мало. Но почему о великом романе-эпопее вспоминают тогда, как обсуждается тема маленького человека в русской литературе? Сочинение-рассуждение - это задание, в котором стоит привести характеристику такого героя, как из романа «Война и мир». На первый взгляд он смешон и неуклюж. Однако это впечатление обманчиво. В бою Тушин проявляет свою мужественность и бесстрашие.

В огромном произведении Толстого этому герою отводится всего несколько страниц. Однако тема маленького человека в русской литературе 19 века невозможна без рассмотрения образа Тушина. Характеристика этого персонажа очень важна для понимания взглядов самого автора.

Маленькие люди в творчестве Лескова

Тема маленького человека в русской литературе 18-19 века раскрыта максимально. Лесков в своем творчестве также не обошел ее. Однако его герои значительно отличаются от образа маленького человека, который можно видеть в повестях Пушкина и романах Достоевского. Иван Флягин - богатырь обликом и душой. Но этого героя можно отнести к разряду «маленьких людей». Прежде всего потому, что на его долю выпадает немало испытаний, однако он не сетует на судьбу и не плачется.

Образ маленького человека в рассказах Чехова

Подобный герой нередко встречается на страницах произведений этого писателя. Особенно ярко образ маленького человека изображен в сатирических рассказах. Мелкий чиновник - типичный герой произведений Чехова. В рассказе «Смерть чиновника» присутствует образ маленького человека. Червяковым управляет необъяснимый страх перед начальником. В отличие от героев повести «Шинель», персонаж из рассказа Чехова не страдает от притеснения и издевательств со стороны коллег и начальника. Червякова убивает страх перед высшими чинами, вечное преклонение перед начальством.

«Торжество победителя»

Тему преклонения перед начальством Чехов продолжил в этом рассказе. Однако маленькие люди в «Торжестве победителя» изображены в куда более сатирическом свете. Отец, дабы выхлопотать для своего сына хорошую должность, унижает себя заискиванием и грубой лестью.

Но в низких мыслях и недостойном поведении виновны не только люди, выражающие их. Все это является результатом порядков, царящих в социальном и политическом строе. Червяков не стал бы так рьяно просить прощения, если бы не знал о возможных последствиях допущенной оплошности.

В творчестве Максима Горького

Пьеса «На дне» повествует об обитателях ночлежки. Каждый из персонажей этого произведения - маленький человек, лишенный самого необходимого для нормальной жизни. Изменить что-либо он не способен. Единственное, на что он имеет право - верить в небылицы странника Луки. Сочувствие и тепло - это то, что нужно героям пьесы «На дне». Автор призывает читателей к состраданию. И в этом взгляды его совпадают с точкой зрения Достоевского.

Желтков

«Гранатовый браслет» - повесть о большой любви маленького человека. Желтков однажды влюбляется в замужнюю женщину, и этому чувству он остается верен до последних минут своей жизни. Между ними пропасть. И на ответное чувство герой произведения «Гранатовый браслет» не надеется.

Желтков обладает характерными чертами маленького человека не только потому, что занимает невысокое социальное положение. Он, так же как и Башмачкин, и станционный смотритель, остается один на один со своей болью. Чувства Желткова служат почвой для шуток и иронических зарисовок князя Шеина. Оценить глубину страдания «маленького человека» другие герои способны лишь после его смерти.

Карандышев

Образ маленького человека в имеет общие черты с подобными героями в произведениях Достоевского и Чехова. Однако униженный Карандышев в пьесе «Бесприданница» не вызывает ни жалости, ни симпатии. Он всеми силами стремится попасть в общество, в котором его не ждут. А за оскорбления, которые он выносит многие годы, он готов мстить.

К категории маленьких людей относятся также и и Катерина Кабанова. Но эти героини представляют собой личности цельные, а потому приспосабливаться и изворачиваться не умеют. Смерть для них становится единственным выходом из положения, в котором они оказались в силу косности общественного строя.

Образ маленького человека в литературе получил развитие в девятнадцатом веке. Однако в современной литературе он уступил место другим героям. Как известно, многие зарубежные авторы находились под влиянием русской литературы. Доказательством того служат произведения писателей XX, в которых нередко встречаются персонажи, напоминающие чеховских и гоголевских героев. Примером может служить «Маленький господин Фридеманн» Томаса Манна. Герой этой новеллы проживает свою недолгую жизнь незаметно и погибает так же, от равнодушия и жестокости окружающих.

Мир вещей составляет существенную грань человеческой реальности, как первичной, так и художественно претворенной. Это — сфера деятельности и обитания людей. Вещь впрямую связана с их поведением, сознанием и составляет необходимый компонент культуры: «вещь перерастает свою «вещность» и начинает жить, действовать, «веществовать» в духовном пространстве». Вещи кем-то сделаны, кому-то принадлежат, вызывают к себе определенное отношение, становятся источником впечатлений, переживаний, раздумий. Они кем-то поставлены именно на данное место и верны своему назначению либо, напротив, почему-то находятся на чисто случайном месте и, не имея хозяина, утрачивают смысл, превращаются в хлам.

Во всех этих гранях вещи, являющие собой либо ценности, либо «антиценности», способны представать в искусстве (в частности, в литературных произведениях), составляя их неотъемлемое звено. «Литература,— отмечает А.П. Чудаков,— изображает мир в его физических и конкретно-предметных формах. Степень привязанности к вещному различна — в прозе и поэзии, в литературе разных эпох, у писателей различных литературных направлений.

Но никогда художник слова не может отряхнуть вещный прах со своих ног и освобожденной стопой вступить в царство имматериальности; внутренне-субстанциальное, для того чтобы быть воспринятым, должно быть внешностно-предметно воссоздано». Особенно ответственную роль образы вещей обрели в произведениях, пристально внимательных к быту, которые едва ли не преобладают в литературе начиная с эпохи романтизма.

Один их лейтмотивов литературы XIX-XX вв.;— вещь, сродная человеку, как бы сросшаяся с его жизнью, домом, повседневностью. Так, в романе Новалиса, убежденного, что настоящему поэту ничто в окружающем не чуждо, говорится, что домашняя утварь и пользование ею сулят душе человека чистую радость, что они способны «поднимать душу над обыденной жизнью», возвышать потребности человека. В подобном роде — тщательно живописуемые Н.В. Гоголем вещи в доме Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны («Старосветские помещики»): связки сушеных груш и яблок на частоколе, содержащийся с опрятностью глиняный пол, сундуки, ящики в комнатах, поющая дверь.

«Все это для меня имеет неизъяснимую прелесть»,— признается рассказчик. Нечто близкое этому и у Л.Н. Толстого: свое, особое, живое лицо имеют и кабинет старого князя Волконского (он «был наполнен вещами, очевидно беспрестанно употребляемыми», которые далее описываются), и интерьеры дома Ростовых (вспомним волнение Николая, вернувшегося из армии в Москву, когда он увидел хорошо знакомые ломберные столы в зале, лампу в чехле, дверную ручку), и комната Левина, где на всем — и на тетради с его почерком, и на отцовском диване — «следы его жизни».

Сходные мотивы звучат у И.С. Тургенева, Н.С. Лескова, порой — у А.П. Чехова (особенно в поздних пьесах); в XX в.— в прозе Б.К. Зайцева и И.С. Шмелева, в стихах и романе «Доктор Живаго» Б.Л. Пастернака, особенно настойчиво — в «Белой гвардии» М.А. Булгакова (понятные читателю изразцовая печь, испещренная записями, «бронзовая лампа под абажуром», без которых непредставим турбинский дом). Вещи, обозначаемые в этом ряде произведений, как бы источают поэзию семьи и любви, уюта, душевной оседлости, а одновременно — высокой одухотворенности.

Многие из подобных вещей, обжитых человеком и знаменующих его благую связь с миром,— житейские украсы, призванные радовать глаз и сердце (чаще всего — разноцветные, пестрые, узорчатые). Этот род вещей укоренен в многовековой культуре человечества и, соответственно, в словесном искусстве. Так, сказители былин были пристально внимательны к тому, что ныне принято называть ювелирными изделиями. Здесь и перстни, и красные застежки, и жемчужные серьги, и пуговицы, которые краше самого одеяния, и ткани с узорами, и великолепные пиршественные чаши, и позолота княжеской гридницы, и шубка, которая днем «будто в огне горит» и с которой по ночам «будто искры сыплются». В исторически ранних поэтических жанрах вещь предстает как «необходимая принадлежность человека, как важное его завоевание, как нечто, определяющее своим присутствием его общественную стоимость»; «изображаемая с особой тщательностью и любовью», она «предлагается всегда в состоянии предельного совершенства, высшей законченности». Этот пласт словесной образности свидетельствует о характере быта наших далеких предков, окружавших себя предметами, «в большей или меньшей степени художественно обработанными».

Житейские украсы, празднично и сказочно яркие, предстают как некий противовес пошлой обыденности в повестях Э.Т.А. Гофмана. Таков антураж дома архивариуса Линдгорста («Золотой горшок»): хрустальное зеркало и колокольчики, перстень с драгоценным камнем и сам золотой горшок с вышитой на нем великолепной лилией, который призван чудесно осчастливить юных героев повести. Таковы в сказке «Щелкунчик и мышиный король») сюжет которой хорошо известен благодаря балету П.И. Чайковского, сказочно обильные рождественские подарки детям (среди них — Щелкунчик).

Подобные предметы, чарующе поэтичные, составляют немаловажную грань произведений Н.В. Гоголя, Н.С. Лескова, П.И. Мельникова-Печерского, И.А. Гончарова («Обрыв»), А.Н. Островского («Снегурочка»). Присутствуют они и у А. Блока:

Каждый конек на узорной резьбе

Красное пламя бросает к тебе

(Вступление к «Стихам о Прекрасной Даме»)

И вдали, вдали призывно машет

Твой узорный, твой цветной рукав.

Напомним также «спицы расписные» и «плат узорный до бровей» из знаменитого стихотворения «Россия».

Поэтическая сторона быта с его утварью и предметным антуражем, имеющим народные корни, ярко воплощена в повести И. С. Шмелева «Богомолье», в сюжете которой немаловажную роль играет расписанная узорами тележка, какую, по словам одного из героев, «одной рукой да глазом не сделаешь, тут душой радоваться надо». Подобной радостью проникнуто описание беседки неподалеку от Троице-Сергиевой Лавры, которая названа «песенкой»: « стекла все разноцветные, наличники и подзоры самой затейливой работы, из березы, под светлый лак, звездочками и шишечками, коньками и петушками, хитрыми завитушками, солнышками и рябью»,— все «резное, тонкое». О подобных предметах бытового обихода говорится в повести В.И. Белова «Деревня Бердяйка» и в его книге «Лад», в рассказах В.П. Астафьева «Дуга» и «Звездочки и елочки».

Но в литературе XIX-XX вв. преобладает иное освещение вещного мира, в большей мере снижающепрозаическое, нежели возвышающе-поэтическое. У Пушкина (1830-х годов), еще более у Гоголя и в «послегоголевской» литературе быт с его вещным антуражем часто подается как унылый, однообразный, тяготящий человека, отталкивающий, оскорбляющий эстетическое чувство. Вспомним комнату Раскольникова, один угол которой был «ужасно острый», другой — «уж слишком безобразно тупой», или часы в «Записках из подполья», которые «хрипят, будто их душат», после чего раздается «тонкий, гаденький звон». Человек при этом изображается как отчужденный от мира вещей, на которые тем самым ложится печать запустения и мертвенности.

Эти мотивы, часто сопряженные с мыслью писателей об ответственности человека за его ближайшее окружение, в том числе предметное, прозвучали и в «Мертвых душах» Гоголя (образы Манилова и, в особенности, Плюшкина), и в ряде произведений Чехова. Так, герой рассказа «Невеста», мечтающий о прекрасных фонтанах светлого будущего, сам обитает в комнате, где «накурено, наплевано; на столе возле остывшего самовара лежала разбитая тарелка с темной бумажкой, и на столе и на полу было множество мертвых мух».

В многочисленных случаях вещный мир связывается с глубокой неудовлетворенностью человека самим собой, окружающей реальностью. Яркое свидетельство тому — творчество И.Ф. Анненского, предварившее очень многое в искусстве XX столетия. В его стихах «с каждой полки и этажерки, из-под шкафа и из-под дивана» глядит ночь бытия; в распахнутых окнах ощущается «безнадежность»; стены комнаты видятся «тоскливо-белыми» Предметы здесь, замечает Л.Я. Гинзбург,— «знаки тоски неподвижности», физиологически конкретное, но очень объемной «тоски будней»: человек у Анненского «сцеплен с вещами» болезненно и мучительно.

В иной, можно сказать, эстетизированной вариации тема тоски, стимулируемой вещами, настойчиво звучит в творчестве В.В. Набокова. Например: «Это была пошловато обставленная, дурно освещенная комната с застрявшей тенью в углу и пыльной вазой на недосягаемой полке». Так рисуется помещение, где обитает чета Чернышевских («Дар»). А вот (в том же романе) комната в квартире родителей Зины, возлюбленной героя: «маленькая, продолговатая, с крашеными вохрой стенами», она показалась Годунову-Чердынцеву «невыносимой» — «обстановка ее, окраска, вид на асфальтовый двор»; а «песочная яма для детей» напоминала герою-рассказчику тот «жирный песок», который «мы трогаем только тогда, когда хороним знакомых».

Брезгливая отчужденность от мира вещей достигает максимума в произведениях Ж.-П. Сартра. У героя романа «Тошнота» (1938) вещи вызывают омерзение потому, что «уродливо само существование мира»; ему невыносимо их присутствие как таковое, что мотивируется просто: «тошнота — это я сам». Находясь в трамвае, герой испытывает непреодолимое отвращение и к подушке сидения, и к деревянной спинке, и к полоске между ними; в его ощущении все эти вещи «причудливые, упрямые, огромные»: «Я среди них. Они окружили меня, одинокого, бессловесного, беззащитного, они подо мной, они надо мной. Они ничего не требуют, не навязывают себя, просто они есть». И именно это герою невыносимо: «Я на ходу соскакиваю с трамвая. Больше я вынести не мог. Не мог вынести навязчивую близость вещей».

Литература XX в. ознаменовалась небывало широким использованием образов вещного мира не только как атрибутов бытовой обстановки, среды обитания людей, но и (прежде всего!) как предметов, органически срощенных с внутренней жизнью человека и имеющих при этом значение символическое: и психологическое, и «бытийное», онтологическое. Это углубление художественной функции вещи имеет место и тогда, когда она причастна глубинам человеческого сознания и бытия, позитивно значима и поэтична, как, скажем, в стихах Пастернака с их дифирамбическими тонами, и в тех случаях, когда она, как у Анненского и Набокова, сопряжена с тоской, безысходностью и холодной отчужденностью от реальности лирического героя, повествователя) персонажа.

Итак, вещная конкретность составляет неотъемлемую и весьма существенную грань словесно-художественной образности. Вещь и литературном произведении (как в составе интерьеров, так и за их пределами) имеет широкий диапазон содержательных функций. При этом вещи «входят» в художественные тексты по-разному. Чаще всего они эпизодичны, присутствуют в весьма немногих эпизодах текста, нередко даются вскользь, как бы между делом. Но иногда образы вещей выдвигаются на авансцену и становятся центральным звеном словесной ткани. Вспомним «Лето Господне» И.С. Шмелева — повесть, насыщенную подробностями богатого и яркого купеческого быта, или гоголевскую «Ночь перед рождеством» с обильными описаниями и перечислениями бытовых реалий и с сюжетом, «закрученным» вокруг вещей, каковы мешки Солохи, в которые «угодили» ее поклонники, и черевички царицы, иметь которые пожелала Оксана.

Вещи могут «подаваться» писателями либо в виде некоей «объективной» данности, бесстрастно живописуемой (вспомним комнату Обломова в первых главах романа И.А. Гончарова; описания магазинов в романе Э. Золя «Дамское счастье»), либо как чьи-то впечатления от увиденного, которое не столько живописуется, сколько рисуется единичными штрихами, субъективно окрашенными. Первая манера воспринимается как более традиционная, вторая — как сродная современному искусству. Как отметил А.П. Чудаков, у Ф.М. Достоевского «нет спокойно-последовательного изображения вещного наполнения квартиры, комнаты. Предметы как бы дрожат в ячеях туго натянутой авторской или геройной интенции — и этим выявляют и обнажают ее». Нечто подобное — у Л.Н. Толстого, А.П. Чехова и многих писателей XX столетия.

В.Е. Хализев Теория литературы. 1999 г.

Традиционно в литературоведении принято выделять следующие функции вещей в художественном тексте: культурологическая, характерологическая, сюжетно-композиционная . Вещь может быть знаком изображаемой эпохи и среды. Особенно наглядна культурологическая функция вещей в романах-путешествиях, где в синхронном срезе представлены различные миры: национальные, сословные, географические и т. д. Очень важна культурологическая функция вещей в историческом романе -- жанре, формирующемся в эпоху романтизма и стремящемся в своих описаниях наглядно представить историческое время и местный колорит.

Вещи часто становятся знаками, символами переживаний человека. Знаковую функцию вещи выполняют и в бытописательных произведениях. Красочно изображен Гоголем быт казачества в «Вечерах на хуторе близ Диканьки».

Вещь может служить знаком богатства или бедности. По традиции, берущей начало в русском былинном эпосе, где герои соревновались друг с другом в богатстве, поражая обилием украшений, драгоценные металлы и камни становятся этим бесспорным символом .

Не менее важна характерологическая функция вещей. В произведениях Н.В. Гоголя показана «интимная связь вещей» со своими владельцами. Недаром Чичиков любил рассматривать жилище очередной жертвы его спекуляции. «Он думал отыскать в нем свойства самого хозяина, -- как по раковине можно судить, какого рода сидела в ней устрица или улитка» («Мертвые души» -- т. 2, гл. 3, ранняя ред.) Костюм и интерьер, личные вещи помогают определить не только эпоху и социальное положение, но и характер, вкусы, привычки персонажа. Трудно представить себе гоголевских героев без их вицмундирных фраков, Обломова - без привычного халата.

В литературном произведении вещь выступает как элемент условного, художественного мира. И в отличие от реальной действительности границы между вещами и человеком, живым и неживым здесь могут быть зыбкими. Однако писатели чутко уловили и другую грань во взаимоотношениях между человеком и вещью: материальная ценность последней может заслонять человека, он оценивается обществом по тому, насколько дорогими вещами обладает.

Вещи могут выстраиваться в последовательный ряд. В «Мертвых душах», например, каждый стул кричал: «И я тоже Собакевич!». Но охарактеризовать персонажа может и одна деталь. Например, банка с надписью «кружовник», приготовленная заботливыми руками Фенечки («Отцы и дети» Тургенева). Нередко интерьеры изображаются по контрастному принципу -- вспомним описание комнат двух должниц ростовщика Гобсека: графини и «феи чистоты» белошвейки Фанни («Гобсек» О. Бальзака). На фоне этой литературной традиции может стать значимым и отсутствие вещей (так называемый минус-прием): оно подчеркивает сложность характера героя.

Одна из распространенных функций вещей в литературном произведении -- сюжетно-композиционная. Вспомним зловещую роль платка в трагедии «Отелло» В. Шекспира, ожерелье из одноименного лесковского рассказа, «царицыны черевички» из «Ночи перед Рождеством» Н.В.Гоголя.

Помимо трех основных функций вещей, описанных выше, существуют и более конкретные (частные) функции, описанные А.П. Чудаковым. Мы попытались представить их тезисно:

1. Вещи часто служат введением в атмосферу произведения.

2. Вещи становятся источником впечатлений, переживаний раздумий, соотносятся с личным, пережитым, памятью.

3. Вещь становится предметом размышлений и оценки

4. Вещи становятся косвенными знаками эволюции персонажа.

5. Вещь способна передавать психологическое состояние персонажа.

6. Вещи во многом апеллируют к пониманию самой личностной полноты персонажа.

7. Вещи могут выступать как лейтмотив .

Таким образом, вещь в художественном произведении выполняет три функции: культурологическую, характерологическую, сюжетно-композиционную. Однако не следует считать эти функции исчерпывающими и единственно возможными.

Хотя тематика этой статьи в первую очередь имеет отношение к антропологии и, в частности, к антропогенезу, все же искусство и его проявления являются крайне важной частью человеческого общества на протяжении всей его истории. Искусство является неотъемлемой частью человеческого разума и в первобытные времена именно оно формировало то, что можно назвать информационным пространством тех далеких времен. Именно поэтому я хочу рассказать о хронологии древнейших произведений искусства обнаруженных на данный момент археологами.

Галька из Макапансгата.

Эта археологическая находка относится к самым древним из известных подтверждений «нецелесообразных действий». Закономерно, что наших предков заботили лишь сугубо утилитарные вещи, вопросы, касающиеся выживания. Действия, которые мы сейчас называем искусством, никак не помогают в выживании. Однако в пещере Макапансгат на территории современной ЮАР был обнаружен удивительный камешек — красная, круглая галька с естественными отверстиями, похожими на лицо. Галька была найдена среди останков так называемых африканских австралопитеков, которые обитали в Южной Африке от 3.5 до 2.5 миллионов лет назад. Австралопитеки — это настолько далекие предки людей, что объединены с нами лишь общим семейством — они и мы являемся гоминидами (человекообразными обезьянами). Австралопитеки не были даже до конца прямоходящими, не говоря уже о разумности, хотя и использовали примитивнейшие орудия труда.

Австралопитек африканский. Реконструкция выполнена Романом Евсеевым (1)

Ученые, исследовавшие пещеру Макапансгата и, в частности, этот забавный камень, установили, что порода, из которой он состоит, не свойственна той местности, и перенесен древними гоминидами на их стоянку не менее чем за 30 километров.

Пещера Макапансгата (2)

Хотя тот камешек весом около 250 грамм нельзя назвать произведением искусства древних, но в виду того, что они перенесли его на столь значительное расстояние, а единственной его естественной особенностью является схожесть с лицом, можно сделать вывод, что именно это привлекло наших древних предков. Несмотря на естественное происхождение гальки, представитель древних гоминид отнесся к нему неестественно и совершил с ней нецелесообразное действие, особенно при учёте того, что у африканских австралопитеков не имелось сумок и, тем более, одежды с карманами, в которых можно было бы носить всякие безделушки. Подобная находка показывает наличие у австралопитеков некоего художественного видения, появления воображения и абстрактного мышления. Появление у гоминид художественного восприятия, конечно же связано с развитием мозга и зрительной системы. Как отмечает антрополог, кандидат биологических наук Станислав Дробышевский, в своей работе, посвященной развитию мозга первобытных людей: «Затылочная доля отвечает в основном за зрение. Очевидно, именно эволюция затылочной доли (конечно, совместно с лобной) сделала возможным развитие визуальных образов.»(3)

Камни-головы.

При раскопках различных стоянок древних людей археологами было обнаружено множество каменных артефактов, напоминающих человеческие головы или лица. Самыми известными можно считать камни из Олдувая (Танзания, около 1.8 мил. лет назад) и Пампау (Германия, около 400 тыс. лет назад). Конечно подобные находки можно было бы посчитать простыми камешками, волей случая принявшими такую форму, но обилие однотипных артефактов именно вблизи стоянок древних позволяет судить об их неслучайности. Скорее всего, наши предки видели в них то же, что и мы, поэтому их собирали, а возможно, и изготовляли. Кроме того, около 400 тыс. лет назад начинают появляться буквально изготовленные памятники символического мышления — различные кости с нанесенными на них насечками в виде параллельных линий, и некого схематичного орнамента, иногда напоминающего фигурки людей. Все эти находки, включая самую древнюю из Танзании, уже относятся ко времени появления первых людей, а именно человека умелого. Примерно в то же время (около 1.9 мил. лет назад) люди начали использовать огонь для приготовления пищи. Нужно заметить, что находок из Олдувая настолько много и они имели такое значение для науки, что в честь этого места получил название целый культурный слой. Олдувайская культура являет собой наиболее примитивную культуру обработки камня и занимает собой от 2.7 до 1 миллиона лет назад.

Камни-головы из различных мест и времени.

Палеолитические Венеры.

В более поздний период (около 200 тысяч лет) появились так называемые палеолитические Венеры — первые рукотворные произведения художественной деятельности, представляющие из себя антропоморфные каменные фигурки. Фигурки эти изображают женщин, отсюда и название «Венера». Первая фигурка, Венера из Берехат Рама (Размеры: 3,5 на 2,5 на 2,1 см) 150 — 280 тыс. Вторая — Венера из Тан-Тана (Размеры: 5,8 на 2,6 на 1,2 см.) еще не подверглась тщательному анализу, и называть ее возраст было бы рискованно. Хотя на обеих фигурках отчетливо видны какие-то насечки, придающие им характерную форму, их рукотворное происхождение ставится под сомнение некоторыми археологами.

Венера из Берехат Рама и Венера Тан-Тана.

Первые проявления искусства.

В дальнейшем, начиная примерно с 85 тысяч лет назад, искусство начинает прочно входить в жизнь древних людей (4). Повсеместно обнаруживаются всевозможные украшения в виде бус из ракушек, костей и зубов. В основном эти находки сосредоточены в Южной, Северной и Восточной Африке, родине современных людей, в частности, в Тафоральте в Марокко и Бломбос Кэйв в Южной Африке. Именно тогда обнаружены первые захоронения людей с признаками ритуального поведения — отдельные могилы с находящимися в них некими знаковыми вещами, например, рога и челюсти животных в руках умерших из захоронений Кафзех 11 и Схул 5 (Израиль, 90 тыс.л.н.). Впрочем, это не подтвержденный факт — нет уверенности в том, что умершие были захоронены именно так, а не то, что эти объекты попали туда случайно, или же это просто ошибка при раскопках и дальнейшей интерпретации. В тех же местах было обнаружено аналогичное по древности первое захоронение двух людей в одной могиле — матери с ребенком.
Первые археологические находки охры (природный краситель встречающийся в виде камней разной плотности) в древних пещерах датируются примерно 78 тысячами лет назад. И хотя, в последствии, охра повсеместно использовалась для изготовления краски, нет никаких свидетельств о том, что в тех же целях ее применяли уже тогда. Охра так же могла использоваться и для дубления шкур, и наноситься на кожу для защиты от насекомых. Но имеются находки кусков охры с нанесенным на нее примитивным орнаментом. Однако обнаруживаются и деревянные палочки со следами порошковой охры, видимо ими все же что-то окрашивали. Ибо сложно предположить другое их применение.

Бусины из ракушек из пещеры Бломбос
Охра с орнаментом

Использование красной охры девушками из Намибии в наши дни

Украшения неандертальцев.

Необходимо отметить, что основная часть находок того времени относится к Африке. Жившие в Европе и Азии неандертальцы практически не обладали никакими признаками художественной деятельности, хотя царапины на кости и камни тоже наносили (4). В более поздний период неандертальцы тоже начали изготовлять бусы из просверленных зубов, но это было весьма редкое явление, и датируется оно около 30 тыс. л.н., т.е. уже тем периодом, когда они довольно давно соседствовали с кроманьонцами.

Интерес представляет «маска» из Ля Роше-Котар (Франция). Она являет собой кусок камня с естественным отверстием и засаженным в него обломком кости животного. В принципе, эта конструкция может напоминать человеческое лицо, но важно отметить, что сейчас мы судим с точки зрения современного человека, но совершенно неясно, что видели в этом неандертальцы. Возможно, эта находка вовсе не имеет отношения к художественной деятельности. Хотя в то, что данный артефакт появился случайно вследствие каких-то других действий, верится с трудом, так как вставленная в отверстие кость зафиксирована там маленькими камешками.

«Маска» из Ля Роше-Котар. В левой «глазнице» видны те самые фиксирующие камни

Но, несмотря на «пренебрежение» искусством, неандертальцы развили свой разум до примитивного понимания ритуалистики и неких спиритуальных проявлений. Так, на стоянках в горах Швейцарии и Югославии, обнаружены памятники, названые «культом медвежьих черепов» — тайники с черепами пещерных медведей. Между тем, неандертальцы все же практиковали захоронения своих умерших, хотя в их могилах не обнаружено какой-либо утвари или захоронений нескольких человек. Древнейшее захоронение обнаружено в Сима де лос Уэсос в Атапуэрке (Испания) около 325 лет назад (5). Оно представляло собой просто-напросто глубокую шахту, куда скидывали трупы. Это захоронение называют «гигиеническим» — предположительно шахта использовалась для отдаления трупов от жилища, потому что туда сбрасывались и трупы животных. Однако, что характерно, в шахте обнаружены лишь кости хищных животных и ни одной — травоядного. Это намекает на то, что жившие там ассоциировали себя именно с хищниками. Неандертальцы же, в период от 68-78 тыс.л.н. буквально копали могилы для каждого умершего (исключительно одиночные) и даже иногда ставили на них некие «памятники» в виде каменных плит нехарактерной формы или заметных объектов. Но нельзя говорить, что это были именно памятники в нашем понимании. С таким же успехом это могли быть и просто отметки о нахождении могилы, чтобы не раскопать ее случайно в будущем. Кстати хоронили они на неком подобии кладбищ — специально отведенного для этого места, на удалении от стоянки.

Зарождение древнейшей живописи.

Самыми известными памятниками художественной деятельности древних людей, несомненно, являются наскальные рисунки. Конечно, они выглядят наиболее яркими и запоминающимися, но при этом самый древний рисунок со стоянки Аполло 11 в Намибии, в принципе, не так уж стар. Эта небольшая известняковая плитка с изображением на ней какого-то животного, вероятно хищника, изначально датировалось примерно 26-28 тыс.л.н., но последующий, более тщательный анализ показал, что ее возраст составляет 59 тыс.л.н.

Самый древний рисунок со стоянки Аполло 11 в Намибии

Конечно, глядя на этот рисунок сложно понять, что именно он изображает, но нельзя не отметить относительно хорошее качество рисунка — художник явно старался соблюсти пропорции и отразить анатомические детали изображаемого животного. Теоретически, нельзя исключать наличия некой живописи и в более ранние периоды, ведь охра, основной краситель древних, обнаруживается на стоянках за многие десятки тысяч лет до этого. Но вот материальных доказательств этому не сохранилось, либо они еще не найдены.
Фактически все наскальные рисунки созданы руками сапиенсов, самые древние, конечно же, находятся в Африке. В Европе они начинают встречаться примерно в 40 тыс.л.н., с момента переселения первых сапиенсов. Неандертальцы, которые жили там ранее, не имели склонностей к искусству. Недавно найденный древнейший рисунок неандертальцев в пещерах Испании около Малаги, датируется 43 тыс.л.н. Так сообщает журнал New Scientist (6), и тут важно отметить, что это не официальная научная статья, поэтому и данные о возрасте не являются официальными.

Рисунок из пещеры в Малаге

В статье говорится, что здесь изображены тюлени. Однако, глядя на этот крайне примитивный рисунок, сложно понять, что же это такое, хотя некое сходство с тюленями всё же проглядывается. Но вышеупомянутый Дробышевский в своей статье-комментарии сомневается в причастности неандертальцев к рисунку. Он напоминает, что первые сапиенсы появились в Европе около 42 тыс.л.н. и вполне могли быть и в Испании. Кроме того сапиенсы, в отличии от неандертальцев, любили море и дары моря. Неандертальцы же практически не использовали подобную пищу. (7)
Примерно с 30 тыс.л.н. наскальные рисунки начинают становиться почти что обычным делом для древних людей. Сейчас мы можем наблюдать огромное разнообразие подобных памятников различного качества исполнения. Примечательно то, что иногда мы видим очень хорошие художественные работы, которые сейчас можно было бы назвать картинами, как, например, изображения животных из пещеры Шове, (Франция, около 30 тыс.л.н.) где хорошо видно использование композиции и перспективы. Или же цветные росписи из Фон-де-Гом (Франция, около 17 тыс.л.н.), в которых виден своеобразный стиль, использованный художником. Наряду с тем встречаются и значительно более «простые» рисунки, которые сейчас мог бы спокойно изобразить подросток или даже ребенок, как в Каповой пещере (Башкирия, 36 тыс.л.н.).

Пещера Шове

Пещера Фон-де-Гом

Капова пещера

В мотивах древней наскальной живописи так же есть интересная тенденция. Так, на территории Европы преобладают изображения именно животных. Тогда как в Африке чаще встречаются изображения человека и геометрических фигур. При этом основным мотивом изображений являются сцены охоты. Еще повсеместно наличествуют отпечатки человеческих рук. В отпечатках рук не исключен и обрядовый смысл, хотя, возможно, это лишь самый простой способ изобразить некую относительно сложную текстуру.

Африканские наскальные рисунки охоты

Куэва-де-лас-Манос, Пещера Рук. Аргентина, около 9000 до н.э.

Особый интерес представляют те рисунки, которые, как это ни странно, не предназначались для общего внимания. Их тоже найдено немало. Такие рисунки сделаны в глубоких и узких щелях внутри пещеры, куда иногда с трудом может поместиться человек.

Археологи Дирк Хоффман и Алистар Пайк. Слева ассистент Густаво Санц Паломера.
Фото: Департамент образования, культуры и спорта правительства Кантабрии, Испания.

На фото выше запечатлены исследователи пещеры Арсо-Би в Кантабрии в Испании (8), изучающие один из таких рисунков. На фото хорошо видно, что имеющийся на своде рисунок сейчас было бы даже сфотографировать проблематично. Совершенно неясно, для каких целей делались такие картины. Возможно, они имеют отношение к каким-то ритуалам посвящения или чему-то вроде. Или же это действительно было сделано «для себя», скажем, как сейчас ведут личные дневники.
Наскальная живопись активно просуществовала очень долго, примерно до бронзового века, а в некоторых местах вплоть до нашей эры. Впрочем, даже сейчас, наскальные рисунки используют в шаманских практиках различные племена индейцев и африканцев.

Корабли в пещере Лаха Альта, Испания (предположительно около 6000 до н.э.)

Наскальные рисунки с плато Тассилин-Адджер, Алжир. Датируется примерно 200-700 годами нашей эры. Эти рисунки относятся к «периоду верблюдов» по периодизации наскальной живописи Африки.

Человеколев и древнейшие скульптуры.

Но нельзя забывать и о развитии скульптуры, которой в этой статье было уделено очень мало места. В целом ее развитие продвигалось аналогичным образом, хотя и было сопряжено с известными трудностями в обработке твердых материалов, особенно камня. Древние скульптуры, так же, как и рисунки, в основном являли собой резные изображения животных, изготовляемые зачастую из бивней мамонтов. Особое внимание стоит уделить фигурке, названой «Человеколев» (9).
Человеколев (нем. Löwenmensch, англ. Lion-man) — это вырезанная из бивня мамонта фигурка, найденная в Швабском Альбе около города Ульм, Германия. Возраст статуэтки составляет примерно 40 тысяч лет. Интересно в ней то, что это самое древнее обнаруженное зооморфное изображение. Статуэтка высотой в 29.6 см представляет собой нечто среднее между человеком и львом — почти человеческое тело с ярко выраженной головой льва. Изначально исследователи расценили Человекольва именно как мужчину, но дальнейшие исследования, проведенные Элизабет Шмид, дали предположение, что это женщина. Впрочем, нет никаких объективных данных говорящих о половой принадлежности фигурки, все эти предположения в основном имеют идеологический характер. Как и с подавляющим большинством художественных работ древних людей, сейчас невозможно установить ее предназначение, хотя несложно предположить какой-то сакральный смысл, связь человека и природы, мистических представлений древних людей.

Все эти фигурки объединяет одна характерная черта — ярко выраженные половые органы и груди, а так же большой живот, возможно отражающий беременность, конечностям и голове при этом уделяется мало внимания, или же они отсутствуют вовсе. Возможно, наиболее вероятное значение Венер именно мистические — амулет фертильности и плодородия. Хотя, опять таки, это лишь предположение, которому может противоречить тот факт, что не абсолютно все «Венеры» уделяют столь большое внимание фемининным аспектам.
Еще стоит упомянуть, что при раскопках в Холе-Фельс рядом со Швабской Венерой был обнаружен другой занимательный артефакт — птичья кость с отверстиями, скорее всего служившая флейтой. Возраст флейты так же составляет около 35 тысяч лет. Вероятно, это наиболее древний музыкальный инструмент. Однако это тема уже совсем другого рассказа.

Швабская костяная флейта

В завершение необходимо отметить, что в принципе название данной статьи неверно и поставлено сюда «для красного словца». Те памятники древнейшей культуры, которые обозревались в этой статье, не стоит называть искусством. Искусством как таковым, в том виде, в котором мы понимаем его сейчас. Правильно было бы назвать это художественной деятельностью. Сейчас мы можем не более чем строить догадки о том, что они из себя представляют, и главное, для чего они были сделаны. Безусловно они являются объектом какого-то информационного плана, информационного обмена, развития восприятия и социума. Но если говорить о древнейших памятниках, то мы не имеем никаких подтвержденных данных о том, что именно это было. При этом многие находки сделанные достаточно давно, так и не получили подтверждений. А другие после детального изучения оказываются совсем не там, чем считались ранее. Зачастую простым мусором.
Вероятней всего, истоки того искусства, которое сродни понятному нам, стоит искать примерно в период докерамического неолита (около 12000 лет д.н.) и немного ранее, во времена перехода от охоты и собирательства к производящему хозяйству и оседлости.
Несмотря на то, что мы не имеем ясного представления о развитии воображения и культуры наших далеких предков, впрочем как и разума в целом, даже имеющаяся картина крайне интересна и ярка. Три миллиона лет назад человекообразное существо нашло маленький красный камень с рожицей и несло его в руке тридцать километров потому что он его заинтересовал.
И спустя три миллиона лет мы приносим домой с прогулки забавные камушки. А еще создаем поразительные произведения самого разнообразного искусства, летаем в космос и разрабатываем искусственный интеллект, активно изыскиваем способы борьбы со старостью, и создаем поразительно разрушительное оружие.

Отдельная благодарность за помощь Елене Марчуковой.

Материалы:

1. http://other-worlds.ucoz.ru/

2. http://whc.unesco.org/en/list/915

3. Общие тенденции эволюции мозга человека. Антропогенез.ру (онлайн ресурс) http://antropogenez.ru/zveno-single/156/

Обновлено: Сентябрь 22, 2018 автором: Роман Болдырев