© Издательство «Детская литература». Оформление серии, состав, 2004
© Е. И. Носов. Текст. Наследники
© Д. Г. Шеваров. Послесловие, 2004
© Л. Г. Башков, Ю. П. Далецкая. Иллюстрации, 2004
Вот пишут: малая родина… Но что это такое? Где ее границы? Откуда и докуда она простирается? Как исчислить, измерить, обсказать?
По-моему, малая родина – это окоем нашего детства. Увиденная, услышанная и восчувствованная первореальность. Та округа под чашей лазурного неба, которую способно объять мальчишеское око и вместить в себя чистая распахнутая душа, где эта душа впервые удивилась, обрадовалась и возликовала от охватившего счастья быть на земле. И где впервые огорчилась, обронила первую слезу, разгневалась и пережила первое потрясение.
…Тихая деревенская улица, отчий дом в ее ряду под неохватной ивой. Тесный магазинчик на выгоне, маняще пропахший мятными пряниками, ременной сбруей и бочковой селедкой, неприхотливая семилетняя школа под светлой сенью берез, куда еще только предстояло ходить первоклашкой, обветшалая церковь с погостом, где в зачащенной сирени едва видны дерновые надгробья прежних жителей, уже отбывших свое…
А за околицей – машинный двор, куда всегда тянет пробраться, тайком посидеть в кабине трактора, потрогать рычаги, блаженно повдыхать еще теплый запах наработавшегося мотора.
Ну, а внизу, за садом, – луговая вольница, травяной ветерок, медвяная цветь подмаренника, тугой перегуд шмелей и маревный, дремотный звон овсянок. И, наконец, речушка – петлявая, увертливая, не терпящая открытых мест и норовящая улизнуть в лозняки и калину. А если не жалеть штанов и рубахи, то можно продраться к старой мельнице, где сквозь дощаные мостки и дверные проемы бойко бьет малиновый кипрей. Здесь тоже не принято говорить громко: и теперь еще в омуте обретается водяной Никиша. Сказывают, будто по темным ночам можно услышать, как в глубине мельничного остова сопит и тужится он, норовя столкнуть в омут уже никому не нужный жернов…
За реку забредать как-то не повелось: на высоком убережье – другая деревня, иной, запредельный мир. Его обживают свои вихрастые окоемщики, на глаза которых поодиночке лучше не попадаться…
Разумеется, у каждого человека – своя малая родина, и ее приметы тоже разные.
Но такого невеликого окоемного обиталища вдосталь хватает всем, чтобы за Божий день набегаться и навпечатляться до предела сил, когда за вечерней кружкой молока начнет безвольно клониться опаленная солнцем и вытрепанная ветром неуемная головушка, и мать подхватит исцарапанное, исклеванное паутами, пахнущее рогозом и тиной обмякшее чадо и понесет к постели, как с поля боя уносит павшего сестра милосердия.
И видится жарко разметавшемуся чаду, будто взбирается он на вековую ветлу, что укрывает собой и дом, и половину двора, и часть взгорка под окнами и осыпает по осени чуть ли не весь околоток позолоченным листом. Напряженно побелевшими пальцами мальчонка впивается в грубо испещренное корье старого дерева, сыро, тленно дышащего разверстым дуплом, ощупывает каждый подходящий выступ, каждый отмерший сучок, чтобы, упиваясь сладостным чувством одоления, подняться выше тех отметин, где он уже побывал в прежние свои восхождения. Но чем дальше влезает он, зеленя и мочаля на себе майку, тем все меньше попадается подходящих зацеп, тем глаже и неприступней становится главный стволовый кругляш, несущий на себе основной разброс вершинных веток, за которыми сквозь зыбкий полог шепотливой листвы маняще млеет синь летнего неба. Закусив губы, он упрямо подтягивается на немеющих руках до очередного ответвления, забрасывает туда ногу и, переводя дух, торжествующе поглядывает вниз, на покинутую им повседневность подворья, на вышедшую из сеней мать с тазиком постирушек…
И вот с замиранием сердца он обхватывает самую последнюю ветвь, дерзко устремленную ввысь и осыпанную пригоршней узких трепетных листьев, похожих на речных рыбешек. Вольные верховые листья неугомонно полощутся в солнечной синеве, взблескивая то темно-зеленой лаковостью, то белесой матовостью изнанки. Раскачиваясь из стороны в сторону от собственного веса, он с ликующей жутью оглядывается окрест, чтобы наконец-то увидеть: а что же там дальше, за окоемом, где он еще не бывал?
И как это случается в мальчишеских сновидениях, опорный боковой вырост вдруг издает изморозный треск и прослабленно уползает из-под ноги.
С запавшим дыханием и невыплеснувшимся воплем, ломая и руша встречную неразбериху ветвей и сучьев, мальчонка немо низвергается в зеленую пучину. Самое страшное в таких снах вовсе не превращение сердца в ледышку, не мерзкое чувство своего бессилия что-либо сделать, а роковая цепенящая невозможность позвать маму. Вон же она, под деревом, ничего не ведая, развешивает на нижних ветвях его же штанишки и рубашонки. Услыхав зов, она, конечно, протянула бы навстречу свои руки. Но он, пораженный немотой, не в силах даже разомкнуть рта…
Пронизав толщу кроющего купола, мальчонка промелькивает белой майкой в межъярусной пустоте, и в это ничтожное мгновение он невольно по какому-то неосознанному велению успевает разбросать руки, подобно выпростанным крыльям. Небесный ветер упруго и бережно подхватывает этот крестик, возникший из тельца и распято раскинутых ладоней, и мальчонка начинает ощущать, как он наполняется небывалой легкостью, и впервые вдыхает полной грудью.
И вот он уже парит, парит, оставив в стороне ветлу, свершает захватывающие развороты над полуденной деревенькой, над россыпью сенных стогов, охваченных фольговой перевязью речушки, над голубинкой мельничного омута, на дне которого затаился водяной Никиша, – над всем тем, что изведано и неведано дотоле.
Близкие облака слепят белизной, овевают влажной прохладой, вкусно пахнут первозданным снежком. Нарастающая высота хмелит и полнит ликующей радостью бытия.
– Мама, это я! Я лечу-у, мама!..
Малая родина – это то, что на всю жизнь одаривает нас крыльями вдохновения…
В чистом поле за проселком
В чистом поле за проселком
Кузница стояла у обочины полевого проселка, стороной обегавшего Малые Серпилки. С дороги за хлебами видны были только верхушки серпилковских садов, сами же хаты прятались за сплошной стеной вишняков и яблонь. По безветренным утрам над садами поднимались ленивые печные дымы, сытно, запашисто отдававшие кизяком и хмызой. Летом оттуда на гречишную цветь, огибая дымную кузницу, со знойным гудом летели пчелы. Осенью же, когда после первых несмелых утренников недели на две устанавливалось задумчиво-кроткое бабье лето с глубоким небом и русоволосыми скирдами молодой соломы, из серпилковских садов далеко в поле проникал горьковато-винный запах яблочной прели, и на все лады неумело и ломко кричали кочетки-сеголетки.
Из всех строений со стороны проселка видна была одна только семилетняя школа. Несколько лет назад ее построили взамен старой, изначальной и сильно обветшавшей углами. Поставили ее на задах деревни, на ровном муравистом выгоне, и теперь она чисто белела на темной зелени садов, а при восходе солнца полыхала широкими и ясными окнами.
Кузница же была выстроена у проселка еще в стародавние времена каким-то разбитным серпилковским мужиком, надумавшим, как паучок, поохотиться за всяким проезжим людом. Сказывают, будто, сколотив деньгу на придорожном ковальном дельце, мужик тот впоследствии поставил рядом с кузницей еще и заезжий двор с самоварным и винным обогревом. И еще сказывают, будто брал он за постой не только живую денежку, но не брезговал ни овсом, ни нательным крестом.
Рассказы Евгения Носова не пестрят батальными сценами и откровенными ужасающими эпизодами из военных будней. Но они наводят на размышления о человеческой судьбе и поражают своей открытостью.
Носов Евгений воспевает подвиг каждого. В особенности, если наград человек не получал, не убивал врагов толпами и один на один с танком не выходил.
Побывать на войне и пройти через все ее круги ада - само по себе уже подвиг. Но воля к победе - не единственное чувство, которое теплится в душе солдата. Персонажи - простые люди со всех уголков Советского Союза. Они тесно связаны с малой родиной и У них есть семья, и потому защищать страну - это обеспечивать безопасность и мир, в первую очередь, себе и близким. А понимание такого же положения других воинов заставляет держаться до последнего.
Рассказы Евгения Носова
Писатель о войне знает не понаслышке. Кому, как не очевидцу, известны все тайные мысли, переживания простых солдат. Носов Евгений Иванович принимал участие в горячих боевых действиях, потому рассказать все мог от первого лица.
Будучи сам из простых людей - отец писателя был талантливым кузнецом - Евгений Иванович воспитывался в атмосфере любви к родному краю. Нередко природа выступает в его произведениях в качестве зеркального отображения душевного состояния персонажа. Также ей отводится роль предчувствия. Она первой предупреждает о тревоге, грядущих переменах. Также природа способна поддержать силы. Весеннее пение птиц напоминает о том, что жизнь продолжается, а война и горести не вечны.
«Красное вино победы» - рассказ, который далек от батальных перипетий. Он повествует о жизни вне военного котла, но не отрешенной от него. Война осталась позади, но отдельные ее кадры настолько плотно въелись в сознание человека, что избавиться от них слишком сложно. Хотя человек и пытается убедить себя в том, что «живым о живом думаться должно».
Носов Евгений Иванович в рассказе показывает окончание войны как праздник с двойственной природой. Горечь потерь соседствует с радостью долгожданного наступления мира. А само ожидание радостной вести рисует параллельно с изображением новой весны, расцвета природы. Именно она первой сообщает о победе.
Сюжет рассказа «Красное вино победы»
Берлин пал, советские солдаты зашли в город, война окончена. Уже после капитуляции Германии Носов Евгений пишет свой нетленный труд. Собственные душевные переживания автора еще не утихли, поэтому история получилась настолько острой и трогательной. Естественно, речь идет про рассказ «Красное вино победы». Краткое содержание произведения можно передать несколькими словами: раненые солдаты в госпитале ждут окончания войны. Но если углубиться в сюжет, то пересказ может занять больше места, чем само повествование автора. Дело в том, что на нескольких страницах собраны многогранные характеры, различные события. Из поверхностных очерков жизни каждого раненого раскрывается панорама состояния всех жителей страны.
Рассказ начинается с того, что несколько военнослужащих попадают в Серпуховский госпиталь, что под Москвой. Доставляли раненых в него примерно неделю. Приезд запомнился холодной погодой. Солдат выносили в нижнем белье, накрывали одеялами и на носилках доставляли в светлые палаты, где ждал персонал, чтобы наложить чистые повязки. Именно белый цвет - приоритетный в начале произведения.
Первые впечатления от чистой постели были непередаваемыми. Каждый боец не мог представить, что все это реально. Но вскоре белизна и мягкость надоели. Радость омрачена была зудящими ранами и тлетворным тяжелым запахом, который стоял в палате для двенадцати человек.
Фронт позади, а радио извещало, что на поле брани, скорее всего, никто уже не вернется, потому что наступление набрало обороты. Некоторая доля разочарования примешивается к радости скорой победы - так много идти и никуда не прийти. Берлин будет взят без них.
Но повозки с ранеными не перестают поступать из лесу, съезжаться со всех сторон. Наспех перебинтованные, стонущие, умирающие солдаты пополняют палаты госпиталя. Картина операции в грязной палатке диссонирует с белизной простыней и халатов. Но трудно понять грань, которая разделяет эти два мира.
Параллельно рассказывается о путешествии в госпиталь и о том, как меняется воздух в зависимости от местности. Чем ближе к Родине, тем проще дышать.
Основных персонажей - 12. Это солдаты, медсестра и главврач больницы. Солдаты вспоминают родные пенаты и начинают спорить, чья сторона лучше. Но каждый понимает, что споры бесполезны и нужны лишь для забавы.
Двое из палаты, Саенко и Бугаёв, - единственные ходячие, снайпер Михай лишился обеих рук. Трудней всего Копёшкину - он неподвижен и почти не разговаривает.
Радио уже не выключают в палате даже на ночь. Вместе с новостями в палату врывается пение птиц, свежий воздух и запах возрождения. Чем дальше идет весна, тем больше нарастает нетерпение в сердцах солдат.
И, наконец, сообщение о полном поражении Германии прозвучало. Главврач приезжает в госпиталь, чтобы приказать приготовить праздничный обед для солдат. Завхозу удается даже раздобыть немного вина.
Сразу после вести о победе Копешкин умирает, так и не выпив за нее.
Рассказ Носова «Красное вино победы», краткое содержание которого передает всю суть событий с февраля по май 1945-го, при этом оставляет много вопросов, которые было опасно поднимать в то время.
Истоки сюжета
«Красное вино победы» написано по горячим следам и основано на реальных событиях. Действительно, молодой писатель был тяжело ранен и доставлен в военный госпиталь в Серпухове. Само же здание, в котором он расположился, раньше, до начала войны было школой.
Все персонажи, которые присутствуют в рассказе, тоже реальны.
Получив ранение в феврале 1945-го года, Носов Евгений Иванович попал в Антисанитария, постоянно сменяющийся поток раненых, море крови, боли, смерть оставили неизгладимый отпечаток в памяти писателя.
Все рассказы Евгения Носова так или иначе основаны на реальных событиях, но именно в этом ничего не изменено и не добавлено.
Жизненным опытом писателя обусловлено и то, что он подробно передает и настроение персонажей. Набросать сюжет просто, а вот докопаться до глубин можно, только обладая талантом и переживая такие же чувства, как Евгений Носов. Произведения о войне передаются еще и сквозь призму реальности. Как он сам говорит, «хотел изобразить боевые действия с другой стороны, углубить вопрос, поднять новые темы».
Именно потому рассказы Евгения Носова нельзя не отметить как новшество в русской литературе этой эпохи.
Персонажи рассказа
Почему герои произведения завораживают нас? Евгений Носов «Красное вино победы» писал «с натуры». Все персонажи реальны, как и их чувства.
Выделим основных героев:
медсестра.
повествователь - реальный участник и очевидец событий;
Саша Селиванов;
Бородухов;
Копешкин;
Бугаев и Саенко;
Повествователя не называют по имени. О нем мы знаем только то, что он простой солдат, который получил ранение и вместе с остальными теперь лежит в госпитале. Он молод и горяч. Не может свыкнуться с мыслью, что и его тело раскромсал металл. Раньше думал, что такое только с другими случается.
Саша Селиванов - «волгарь», здоровый, высокий, смуглый. В нем есть какая-то часть татарских кровей, о чем свидетельствуют слегка Находясь в тылу, он с грустью размышляет о своих сотоварищах по оружию и сожалеет, что не может находиться вместе с ними на передовой. Эта тоска соединялась с какой-то завистью. Молодой и горячий, стремился в бой, совершать подвиги, но не мог, потому что нога была в гипсе и он едва двигался.
Бородухов из простых мужиков. Уже в возрасте, тем не менее, обладал мощной фигурой. Упор на «о» в речи делал каждое слово Бородухова тяжелым и веским. Это было его четвертое ранение, потому в госпитале он себя чувствовал как дома. Сила духа и мужество не дали ему сломаться. Все операции переносил стойко и ни разу не застонал даже.
Копешкин - самый тяжелый пациент в палате. Он не двигается. Его тело полностью заковано в белый гипсовый панцирь. Солдат еле разговаривает, потому активного участия в обсуждениях не принимает. Более того, никто даже толком не знает его имени, и задумываются о нем только после его смерти. Тогда-то и выясняется, что звали его Иваном. Копешкин не был выдающимся героем. Он служил извозчиком. Кода его спрашивали о медалях, отнекивался. Какие там могли быть медали у того, кто даже фрицев убивать не должен был. О месте его жительства соратники узнают из надписи на письме. Какая Пенза, никто из обитателей палаты не знает. Как и не знает достоверно, где она находится. Но то, что место живописное, никто не сомневается.
Саенко и Бугаев - жизнерадостные и беззаботные. Счастливы своей свободе и спешат насладиться жизнью. Но в этом их поведении угадывается страх, что война еще не заканчивается и они должны успеть нарадоваться вынужденной "гражданке".
Михай - бывший снайпер, широкоплечий, загорелый. В ходе боевых действий лишился обеих рук и очень страдает по этому поводу.
Медсестра Таня - это воплощение женственности, заботы и милосердия. Она не отдает предпочтение кому-то одному. Может, это происходит не только из-за ее толерантности и тактичности, но и из-за постоянной загруженности. Тем не менее, она со всеми приветлива и максимально добра. Строгость если и старается проявлять, то объективно, ее слушаются больше из уважения.
Образы
Помимо человеческих образов, в рассказе присутствует также и абстрактные. Среди них выделяем следующие:
малая родина.
Светлые и чистые палаты, бинты, гипс, халаты, снег и даже небо прозрачное. С одной стороны, белый цвет - это символ спокойствия, уверенности, которую гарантирует скорая победа. С другой стороны - это оттенок капитуляции. Каждый персонаж рассказа понимает, что происходит вынужденное отступление перед последним рывком.
Таким образом, белизна имеет двойственную природу, она дарит новые надежды, и в то же время угнетает.
Победа, как и цвет, тоже не представляет собой однозначный образ. Радость освобождения омрачается тяжелыми утратами, которые уплачены за нее.
Однозначно, изображение природы обыграл в своем рассказе Носов. «Красное вино победы» подает естество как вестника перемен, предсказателя. Оно намного раньше узнает о событиях и изменениями своими сигнализирует другим. Природа и жизнь продолжают свой ритм.
Привязанность автора к естеству повлияла и на создание образа малой Родины. Писал Носов «Красное вино победы», анализ биографии которого - прямое тому доказательство, под впечатлением от множества мест, которые видел сам и о которых ему рассказывали однополчане. Отчизна - собирательный образ, обозначающий привязанность к миру и реальной жизни.
Символы
Насытил множеством символов Евгений Носов «Красное вино победы», несмотря на небольшой объем произведения. Основным из таких является вино. С одной стороны, оно является праздничным напитком, что подают в честь победы. С другой, оно напоминает кровь. Это своеобразная плата за победу и служит назиданием следующим поколениям.
Другой символ - зяблик, который поет на верхушке дерева и тем самым заставляет солдат вспомнить о мирной жизни со всеми ее радостями.
Распускающаяся листва тополя за окном - это тоже символ начала полноценной жизни. Он как бы намекает на возрождение. Какое это возрождение, каждый решит для себя: реинкарнация духовных сил, перерождение всего народа или же пробуждение от мучительного сна, имя которому - война.
Художественные средства
В начале рассказа «Красное вино победы» посредством приема градации производится угнетающее действие на читателя. Частое повторение слов «белый», «грязный», «серый» и подобных рисует перед нами колоритную картину военных будней.
Наличие простонародных слов, передача живой речи делает рассказ не отрешенным от жизни, а, напротив, максимально к ней приближенным, что доказывает анализ. «Красное вино победы» пестрит яркими эпитетами и сравнениями, когда речь идет об описании интерьера и природы.
Персонифицированные образы добавляют динамики в рассказ, благодаря чему едва ли не каждый предмет живет своей жизнью.
Богатые сравнения дают возможность читателю погрузиться в атмосферу событий и максимально ощутить обстановку того времени.
День победы как отдельный образ
Большое количество персонификаций в произведении воссоздает победу как отдельный конкретизированный образ. Он красной нитью проходит через весь рассказ. Все мысли героев, так или иначе, концентрируются вокруг этого волшебного, кажущегося ирреальным, слова. Глаголы способствуют «оживлению» победы, которая должна прийти, наступить.
Никто не знает, как она выглядит, но каждый ощущает ее близость, четко осознает, что она сулит долгожданные мир и спокойствие, а потому она - желанная гостья.
Победа - билет в прошлое, в котором остались лучшие воспоминания, и в будущее, где каждого ждет неизбежное счастье.
Такое изображение триумфа стало новым в российской литературе поствоенной эпохи. До этого победа всегда описывалась как трофей.
«Красное вино победы» дает нам шанс переоценить предыдущие взгляды, заново осмыслить суть тех прошлых ужасающих событий.
Изображение войны в рассказе
Изображение войны - это повод провести более тщательный анализ. «Красное вино победы» дает нам абсолютное новое видение этого явления. Предшественники Носова стремились изобразить войну в качестве отдельного образа. Это была и злая тетка, и мачеха, кому-то - и «мать родная». Изображалось чаще всего отношение к борьбе либо всего народа, либо вражеских сил - как способ захватить чужие земли.
Носов Евгений, книги которого дарят абсолютно новое понимание многих вещей, в том числе и войны, отказывается придавать статус отдельного образа, живого организма этому ужасу. Вместо этого он делает рассеянный, устрашающий набросок, который приобретает конкретные черты, только если смотреть на него сквозь призму отдельно взятой человеческой жизни.
Параллели с зарубежными писателями
Попытка покопаться в душах отдельных участников боевых действий не нова для мировой литературы. Писать на эту тему в любой стране всегда было рискованно, ведь в таком свете война представляется как большое горе для простых солдат обеих сторон.
Глубоким психологизмом проникнуты произведения Эриха Марии Ремарка. Писать в этом русле он начал еще после Первой мировой.
Похожие настроения соблюдены и в романах Эрнеста Хемингуэя.
Главное отличие произведений Евгения Носова, в том числе и рассказа «Красное вино победы», состоит в панорамности изображения в значительно меньших жанровых формах.
Для российской же литературы эта сторона войны до писателя и вовсе оставалась закрытой. Он внес огромный, неоценимый вклад в развитие патриотического воспитания молодежи.
21. Творчество Золя
Золя (Zola) Эмиль (полное имя Эмиль Эдуар Шарль Антуан) (2 апреля 1840, Париж - 28 сентября 1902, там же), французский писатель. Основное произведение - 20-томная серия романов «Ругон-Маккары» (1871-1893) - история одной семьи в эпоху Второй империи. В романах серии «Чрево Парижа» (1873), «Западня» (1877), «Жерминаль» (1885), «Деньги» (1891), «Разгром» (1892) с большой реалистической силой изображены социальные противоречия. Золя - сторонник принципов натурализма (книга «Экспериментальный роман», 1880). Выступал с протестами против дела Дрейфуса (памфлет «Я обвиняю», 1898).
Творческий путь.
Золя родился в смешанной итало-французской семье. Его отец - инженер, происходивший из старинной венецианской семьи, заключил контракт на участие в строительстве канала, который должен был обеспечить водой Экс-ан-Прованс. В этом городке, ставшем прообразом Плассана в цикле «Ругон-Маккары», писатель провел детские годы и получил образование. Он учился вместе с Полем Сезанном, который позднее ввел его в круг художников-импрессионистов.
В 1857 отец Эмиля внезапно скончался, оставив семье очень скромные сбережения, и через год вдова решила поехать с сыном в Париж, надеясь получить поддержку друзей покойного мужа. Золя перебивался случайными заработками, пока в начале 1862 не поступил на службу в издательство «Ашет», где проработал около четырех лет. Одновременно он писал статьи для периодической печати, а в 1864 опубликовал первый сборник рассказов «Сказки Нинон». В 1865 появился его первый - полуавтобиографический - роман «Исповедь Клода». Книга принесла ему известность, которая возросла еще больше благодаря яркому выступлению в защиту полотен Эдуара Мане на страницах обозрения художественной выставки 1866.
В предисловии к роману «Тереза Ракен» (1867) Золя впервые сформулировал суть натуралистического метода: увлекшись идеями литературы документа, он поставил своей целью создание «научного романа», куда войдут данные естественных наук, медицины и физиологии. В романе «Мадлен Фера» (1868) писатель предпринял первую попытку показать в действии законы наследственности. Примерно в это же время у него возникает замысел создать серию романов, посвященных одной семье, судьба которой исследуется на протяжении пяти поколений.
В 1870 Золя женился на Габриэль-Александрине Меле, а в 1873 приобрел дом в Медане (недалеко от Парижа), где стали собираться молодые писатели, образовавшие недолговечную «натуралистическую школу». В 1880 они опубликовали сборник рассказов «Меданские вечера». Сам Золя издал сборники статей «Экспериментальный роман» (1880) и «Романисты-натуралисты» (1881) - теоретические сочинения, призванные объяснить суть нового метода: характер, темперамент и поведение человека обусловлены законами наследственности, окружающей средой и историческим моментом, а задачей писателя является объективное изображение точного момента в определенных условиях.
В последние годы жизни Золя создал еще два цикла: «Три города» («Лурд», 1894; «Рим», 1896; «Париж», 1898) и «Четвероевангелие» («Плодовитость», 1899; «Труд», 1901; «Истина», опубл. 1903). Книги первого цикла объединены идейными исканиями главного героя - Пьера Фромана. Второй цикл, оставшийся незаконченным (четвертый том написан не был), представляет собой социальную утопию, в которой писатель попытался воплотить свою мечту о грядущем торжестве разума и труда.
Дело Дрейфуса.
В конце жизни Золя пользовался всемирной известностью и считался - после смерти Виктора Гюго - наиболее выдающейся фигурой среди всех здравствующих французских писателей. Его репутация укрепилась благодаря вмешательству в дело Дрейфуса: Золя пришел к убеждению, что этот офицер французского генерального штаба, еврей по национальности, был в 1894 несправедливо осужден за шпионаж. Разоблачение армейской верхушки, несущей главную ответственность за очевидную судебную ошибку, приняло форму открытого письма президенту республики с заголовком «Я обвиняю» (1898). В результате Золя был осужден за «клевету» и приговорен к году тюремного заключения. Ему пришлось скрыться в Англию, и вернулся он на родину только в июне 1900, когда ситуация изменилась в пользу Дрейфуса. Писатель скончался внезапно: причиной смерти стало отравление угарным газом, но этот «несчастный случай» был, скорее всего, подстроен его политическими врагами. На похоронах Анатоль Франс назвал своего собрата «совестью нации». В 1908 останки Золя были перенесены в Пантеон. При жизни он так и не был избран во Французскую Академию, хотя его кандидатуру выдвигали не менее девятнадцати раз.
Семейная сага.
Своей грандиозной эпопее Золя дал название «Ругон-Маккары. Естественная и социальная история одной семьи в эпоху Второй Империи» (1871-1893). Первоначальный план включал десять романов, однако бурные исторические события (Франко-прусская война и Коммуна) побудили писателя расширить рамки цикла, который в окончательном виде насчитывает двадцать романов. Ругон-Маккары являются отпрысками слабоумной женщины, которая умирает в последнем томе серии, достигнув столетнего возраста и полностью лишившись рассудка. От ее детей - одного законного и двух незаконных - берут начало три ветви рода. Первая из них представлена процветающими Ругонами. Члены этой семьи фигурируют в таких романах, как «Карьера Ругонов» (1871), действие которого разворачивается в небольшом городке Плассан в декабре 1851 - накануне государственного переворота Луи Бонапарта; «Его превосходительство Эжен Ругон» (1876), где исследуются политические махинации в царствование Наполеона III; «Деньги» (1891), посвященный спекуляциям земельной собственностью и ценными бумагами. Вторую ветвь рода составляет семейство Муре. Октав Муре, честолюбивый волокита в «Накипи» (1882), создает один из первых парижских универмагов на страницах «Дамского счастья» (1883), тогда как другие члены семьи ведут очень скромную жизнь, подобно деревенскому священнику в романе «Проступок аббата Муре» (1875). Представители третьей ветви отличаются крайней неуравновешенностью, поскольку их прародитель был алкоголиком. Члены этой семьи - Маккары и Лантье - играют выдающуюся роль в самых сильных романах Золя. В «Чреве Парижа» (1873) изображен центральный рынок, на фоне которого разворачивается история братьев Флорана и Кеню: первый из них был отправлен на каторгу за участие в декабрьских событиях 1851 года - вернувшись, он увидел на месте былых боев гигантское торжище; Кеню за это время вырос и женился на красавице Лизе - дочери Маккаров из Плассана. Флорана все считают «красным», и он действительно грезит о новом восстании. По доносу нескольких торговцев, в том числе Лизы, его вновь отправляют в ссылку, откуда ему не суждено будет вернуться. Роман завершается тем, что друг Флорана, художник Клод Лантье, обходит рынок, где воплощающая триумф чрева Лиза раскладывает на прилавке языки и окорока. В романе «Нана» (1880) главным действующим лицом является Анна - дочь спившейся прачки Жервезы Маккар и покалеченного рабочего Купо из романа «Западня» (1877). Экономические обстоятельства и наследственные склонности делают ее актрисой, а затем куртизанкой. От нее исходит сумасшедший зов плоти, который сводит с ума и порабощает мужчин. В 1870, перед самым началом роковой для Франции войны с Пруссией, Нана заболевает оспой и умирает восемнадцати лет от роду: ее прекрасное лицо превращается в гнойную маску под радостные вопли патриотов: «В Берлин! В Берлин!». В «Жерминале» (1885) изображена стачка шахтеров, которую возглавляет человек пришлый - механик Этьен Лантье. Он знакомится с русским социалистом Сувариным, который во имя торжества революции подпиливает опоры в шахте. Возлюбленная Этьена гибнет в потоке воды, а сам он уходит из поселка: из-под земли до него доносятся глухие удары кайла - во всех недавно бастовавших шахтах кипит работа. В романе «Творчество» (1886) оба главных героя приезжают в Париж из Плассана. Романист Сандоз и художник Клод Лантье (прототипами которых современники считали Золя и Сезанна) являются поборниками нового искусства. Мечтая о синтезе литературы и науки, Сандоз задумывает гигантскую романную серию, которая охватила и объяснила бы всю историю человечества. Клод еще более одержим своими замыслами, и творчество становится для него настоящей пыткой. В ноябре 1870 его находят висящим в петле перед неоконченной картиной, для которой ему позировала жена Кристина. Сандоз в ярости сжигает этот неудавшийся шедевр, а на похоронах гения, от которого ничего не осталось, винит во всем конец века с его гнилью и разложением: воздух эпохи отравлен - столетие, начавшееся с ясности и рационализма, завершается новой волной мракобесия.
В 1886 году свет увидел роман Золя “Творчество” (“L’Oeuvre”) о жизни художника. Писатель был очень доволен своим романом и писал Анри Сеару, закончив роман:
“Я очень счастлив, а главное, очень доволен концом”.
Но такова была реакция лишь самого писателя, а художники-импрессионисты встретили появление этого романа с явным раздражением. Все художники сразу же поняли, что Золя ничего не понимает в живописи и в творчестве художников, особенно, импрессионистов, и они расценили выход в свет романа “Творчество”, как разрыв с импрессионистами.
И это произошло в то время, когда импрессионисты добились первых успехов и начали завоёвывать признание публики. Клод Моне сразу же написал Золя:
“Я очень долго сражался и боюсь, что в момент успеха критики могут использовать вашу книгу, чтобы нанести нам решительный удар”.
Однако никто не мог понять, кого же Золя вывел под именем главного героя романа Клода Лантье, хотя многие другие персонажи романа легко узнавались.
Когда молодой тогда, а позднее известный критик, Густав Кокийо попросил Золя “расшифровать” имена героев романа, тот ответил:
“К чему называть имена? Это те побеждённые, которых вы, безусловно, не знаете”.
Если широкая публика и критики гадали, кто же скрывается под именами различных героев романа, то Сезанн сразу же увидел, что Золя использовал для книги множество моментов из их совместной молодости в Эксе, а также вывел их общих знакомых, лишь изменив их имена. А в Клоде Лантье Сезанн узнал самого себя, свои характерные высказывания и даже жесты.
Сезанн был обижен, да что там - просто оскорблён этим романом, тем более что Золя показал своё полное невежество в живописи:
“Эмиль хотел бы, чтобы я поместил на своих пейзажах женщин, разумеется, нимф, как у папаши Коро в лесах Виль д’Авре… Этакий кретин! И он приводит Клода Лантье к самоубийству!”
Дружба Сезанна с Золя на этом закончилась, но художник нашёл в себе силы ответить писателю:
“Дорогой Эмиль! Только что получил твою книгу “Творчество”, которую ты был столь любезен прислать мне. Я благодарю автора “Ругон-Маккаров” за доброе свидетельство его памяти обо мне и прошу с мыслью о прошлом разрешить мне пожать ему руку. Искренне твой. Рад был пережить чудесные мгновения прошлого. Поль Сезанн, 4 апреля 1886 года.“
Даже владелец лавки для художников “папаша” Танги не одобрил этот роман:
“Нехорошо это, нехорошо. Никогда не поверил бы, что господин Золя, такой порядочный человек, к тому же друг этих людей! Он их не понял! И это очень прискорбно!”
Из беседы Сезанна и Амбруаза Воллара об Эмиле Золя
Воллар : “Однажды, когда Сезанн показывал мне маленький этюд, сделанный им с Золя в дни молодости, около 1860 года, я спросил его, к какому времени относится их разрыв”.
Сезанн : “Между нами не было никакой ссоры, я первый перестал ходить к Золя. Я больше не чувствовал себя у него в своей тарелке. Эти ковры на полу, слуги и сам он, работающий теперь за бюро резного дерева! В конце концов, у меня создалось такое впечатление, словно я делаю визит министру. Он превратился (простите меня, мсье Воллар, я не говорю это в дурном смысле) в грязного буржуа”.
Воллар : “Мне кажется, что люди, которых можно было встретить у Золя, представляли необычайный интерес: Эдмон де Гонкур, отец и сын Доде, Флобер, Ги де Мопассан и многие другие”.
Сезанн : “Действительно, у него было много народа, но то, что там говорилось, было такое… Однажды я заговорил было о Бодлере: это имя никого не интересовало”.
Воллар : “Но о чём же там беседовали?”
Сезанн : “Каждый говорил о количестве экземпляров, в котором он издал свою последнюю книгу или надеялся издать следующую, разумеется, слегка привирая при этом. Особенно стоило послушать дам…”
Воллар : “Но неужели там не было никого, кроме мужчин с большими тиражами и тщеславных женщин! Например, Эдмон де Гонкур…”
Сезанн : “Это правда, у него не было жены; но и корчил же он морду, слушая все эти цифры”.
Воллар : “Вы любите Гонкуров?”
Сезанн : “Прежде я очень любил “Manette Salomon”. Но с тех пор как “вдова”, как его назвал кто-то [это был Барбе д’Оревильи], начала писать одна, мне уже не приходилось читать ничего подобного…
Итак, я лишь изредка посещал Золя, потому что мне было очень тяжело видеть, что он стал таким барином; как вдруг однажды его слуга доложил мне, что его господин никого не принимает. Я не думаю, что это распоряжение касалось специально меня, но мои посещения стали ещё реже… И наконец Золя издал “L’Oeuvre” ("Творчество”)…
Нельзя требовать от несведущего человека, чтобы он говорил разумные вещи об искусстве живописи. Но, чёрт побери, как смел он говорить, что художник кончен, раз он написал плохую картину! Если картина не удалась, её швыряют в огонь и начинают новую!
”
Воллар : “Но как же Золя, который столько мне говорил о вас и в таких сердечных выражениях, с таким волнением…”
Сезанн : “Послушайте, мсье Воллар, я должен вам это рассказать…
Позже, находясь в Эксе, я узнал, что Золя недавно приехал туда… Я узнал о его приезде в то время, когда находился на “мотиве”; я писал этюд, который мне неплохо удавался; но чёрта ли мне было в этюде, когда Золя находился в Эксе! Не теряя времени даже на то, чтобы сложить свои вещи, я мчусь в отель, где он остановился. Но один товарищ, которого я встречаю по пути, сообщает мне, что накануне в его присутствии кто-то сказал Золя:
“Вы собираетесь якшаться с Сезанном?”
И Золя ответил:
“Чего ради мне встречаться с этим неудачником?”
Тогда я возвратился на “мотив”.
Клод Лантье, художник, повесился в своей мастерской перед неоконченной картиной в ноябре 1870 г. Его жена Кристина, позировавшая для этой картины и мучительно ревновавшая к ней, потеряла рассудок от горя. Клод жил в полной нищете. От него не осталось ничего, кроме нескольких набросков: последнюю и главную картину, неудавшийся шедевр, сорвал со стены и сжёг в припадке ярости друг Клода Сандоз. Кроме Сандоза и Бонграна - другого приятеля Клода, художника-мэтра и академика-бунтаря, - на похоронах не было никого из их компании.
Все они были родом из Плассана и подружились в коллеже: живописец Клод, романист Сандоз, архитектор Дюбюш. В Париже Дюбюш с великим трудом поступил в Академию, где подвергался беспощадным насмешкам друзей: и Клод, и Сандоз мечтали о новом искусстве, равно презирая классические образцы и мрачный, насквозь литературный романтизм Делакруа. Клод не просто феноменально одарён - он одержим. Классическое образование не для него: он учится изображать жизнь, какой её видит, - Париж, его центральный рынок, набережные Сены, кафе, прохожих. Сандоз грезит о синтезе литературы и науки, о гигантской романной серии, которая охватила и объяснила бы всю историю человечества. Одержимость Клода ему чужда: он с испугом наблюдает за тем, как периоды воодушевления и надежд сменяются у его друга мрачным бессилием. Клод работает, забывая о еде и сне, но не идёт дальше набросков - ничто не удовлетворяет его. Зато вся компания молодых живописцев и скульпторов - лёгкий и циничный насмешник Фажероль, честолюбивый сын каменотёса Магудо, расчётливый критик Жори - уверены, что Клод станет главой новой школы. Жори прозвал её «школой пленэра». Вся компания, разумеется, занята не только спорами об искусстве: Магудо с отвращением терпит рядом с собой шлюху-аптекаршу Матильду, Фажероль влюблён в прелестную кокотку Ирму Беко, проводящую время с художниками бескорыстно, вот уж подлинно из любви к искусству.
Клод сторонился женщин до тех пор, пока однажды ночью, неподалёку от своего дома на Бурбонской набережной, не встретил во время грозы заблудившуюся молодую красавицу - высокую девушку в чёрном, приехавшую поступать в лектрисы к богатой вдове генерала. Клоду ничего не оставалось, как предложить ей переночевать у него, а ей ничего не оставалось, как согласиться. Целомудренно поместив гостью за ширмой и досадуя на внезапное приключение, утром Клод смотрит на спящую девушку и замирает: это та натура, о которой он мечтал для новой картины. Забыв обо всем, он принимается стремительно зарисовывать её маленькие груди с розовыми сосками, тонкую руку, распустившиеся чёрные волосы... Проснувшись, она в ужасе пытается спрятаться под простыней. Клод с трудом уговаривает её позировать дальше. Они запоздало знакомятся: её зовут Кристина, и ей едва исполнилось восемнадцать. Она доверяет ему: он видит в ней только модель. И когда она уходит, Клод с досадой признается себе, что скорее всего никогда больше не увидит лучшую из своих натурщиц и что это обстоятельство всерьёз огорчает его.
Он ошибся. Она зашла через полтора месяца с букетом роз - знаком своей благодарности. Клод может работать с прежним воодушевлением: одного наброска, пусть и удавшегося лучше всех прежних, для его новой работы недостаточно. Он задумал изобразить обнажённую женщину на фоне весеннего сада, в котором прогуливаются пары и резвятся борцы. Название для картины уже есть - просто «Пленэр». В два сеанса он написал голову Кристины, но попросить её снова позировать обнажённой не решается. Видя, как он мучается, пытаясь найти натурщицу, подобную ей, она в один из вечеров сама раздевается перед ним, и Клод завершает свой шедевр в считанные дни. Картина предназначается для Салона Отверженных, задуманного как вызов официозному и неизменному в своих пристрастиях парижскому Салону. Около картины Клода собирается толпа, но толпа эта хохочет. И сколько бы ни уверял Жори, что это лучшая реклама, Клод страшно подавлен. Почему женщина обнажена, а мужчина одет? Что за резкие, грубые мазки? Лишь художники понимают всю оригинальность и мощь этой живописи. В лихорадочном возбуждении Клод кричит о презрении к публике, о том, что вместе с товарищами покорит Париж, но домой он возвращается в отчаянии. Здесь его ждёт новое потрясение: ключ торчит в двери, какая-то девушка ждёт его уже два часа... Это Кристина, она была на выставке и видела все: и картину, на которой с ужасом и восхищением узнает себя, и публику, состоявшую из тупиц и насмешников. Она пришла утешить и ободрить Клода, который, упав к её ногам, уже не сдерживает рыданий.
Это их первая ночь, за которой следуют месяцы любовного опьянения. Они заново открывают друг друга. Кристина уходит от своей генеральши, Клод отыскивает дом в Беннекуре, пригороде Парижа, всего за двести пятьдесят франков в год. Не обвенчавшись с Кристиной, Клод называет её женой, а вскоре его неопытная возлюбленная обнаруживает, что беременна. Мальчика назвали Жаком. После его рождения Клод возвращается к живописи, но беннекурские пейзажи уже наскучили ему: он мечтает о Париже. Кристина понимает, что хоронить себя в Беннекуре для него невыносимо: втроём они возвращаются в город.
Клод посещает старых друзей: Магудо уступает вкусам публики, но ещё сохраняет талант и силу, аптекарша по-прежнему при нем и стала ещё безобразнее; Жори зарабатывает не столько критикой, сколько светской хроникой и вполне доволен собою; Фажероль, вовсю ворующий живописные находки Клода, и Ирма, еженедельно меняющая любовников, время от времени кидаются друг к Другу, ибо нет ничего прочнее привязанности двух эгоистов и циников. Бон-гран, старший друг Клода, признанный мастер, взбунтовавшийся против Академии, несколько месяцев кряду не может выйти из глубокого кризиса, не видит новых путей, рассказывает о мучительном страхе художника перед воплощением каждого нового замысла, и в его депрессии Клод с ужасом видит предзнаменование собственных мучений. Сандоз женился, но по-прежнему по четвергам принимает друзей. Собравшись прежним кругом - Клод, Дюбюш, Фажероль, Сандоз с женой Анриеттой, - приятели с печалью замечают, что спорят без прежней горячности и говорят все больше о себе. Связь порвалась, Клод уходит в одинокую работу: ему кажется, что сейчас он действительно способен выставить шедевр. Но Салон три года подряд отвергает его лучшие, новаторские, поражающие яркостью творения: зимний пейзаж городской окраины, Батиньольский сквер в мае и солнечный, словно плавящийся вид площади Карусель в разгар лета. Друзья в восторге от этих полотен, но резкая, грубо акцентированная живопись отпугивает жюри Салона. Клод снова боится своей неполноценности, ненавидит себя, его неуверенность передаётся Кристине. Лишь через несколько месяцев ему является новый замысел - вид на Сену с портовыми рабочими и купальщиками. Клод берётся за гигантский эскиз, стремительно записывает холст, но потом, как всегда, в приступе неуверенности портит собственную работу, ничего не может довести до конца, губит замысел. Его наследственный невроз выражается не только в гениальности, но и в неспособности реализоваться. Всякая законченная работа - компромисс, Клод одержим манией совершенства, создания чего-то более живого, чем сама жизнь. Эта борьба приводит его в отчаяние: он принадлежит к тому типу гениев, для которых невыносима любая уступка, любое отступление. Работа его становится все более судорожной, воодушевление проходит все быстрее: счастливый в миг рождения замысла, Клод, как всякий истинный художник, понимает все несовершенство и половинчатость любых воплощений. Творчество становится его пыткой.
Тогда же они с Кристиной, устав от соседских сплетен, решают наконец пожениться, но брак не приносит радости: Клод поглощён работой, Кристина ревнует: став мужем и женой, они поняли, что былая страсть умерла. К тому же сын раздражает Клода своей непомерно большой головой и замедленным развитием: ни мать, ни отец ещё не знают, что у Жака водянка головного мозга. Приходит нищета, Клод приступает к последней и самой грандиозной своей картине - снова обнажённая женщина, олицетворение ночного Парижа, богиня красоты и порока на фоне сверкающего города. В день, когда при сумеречном вечернем свете он видит свою только что законченную картину и вновь убеждается, что потерпел поражение, умирает двенадцатилетний Жак. Клод тут же начинает писать «Мёртвого ребёнка», и Фажероль, чувствуя вину перед оборванным старшим товарищем, с великими трудами помещает картину в Салон. Там, вывешенная в самом отдалённом зале, высоко, почти невидимо для публики, она выглядела страшно и жалко. Новая работа Бонграна - «Деревенские похороны», написанные словно в пару к его ранней «Деревенской свадьбе», - тоже никем не замечена. Зато огромный успех имеет фажероль, смягчивший находки из ранних работ Клода и выдающий их за собственные; Фажероль, ставший звездой Салона. Сандоз с тоской смотрит на друзей, собравшихся в Салоне. За это время Дюбюш выгодно и несчастливо женился, Магудо сделал своей женой уродину аптекаршу и впал в полную зависимость от неё, Жори продался, Клод награждён прозвищем помешанного - неужели всякая жизнь приходит к такому бесславному концу?
Но конец Клода оказался страшнее, чем могли предположить друзья. Во время одного из мучительных и уже бессмысленных сеансов, когда Клод снова и снова рисовал обнажённую Кристину, она не выдержала. Страшно ревнуя к женщине на полотне, она бросилась к Клоду, умоляя впервые за многие годы снова взглянуть на неё как на женщину. Она все ещё прекрасна, он все ещё силён. В эту ночь они переживают такую страсть, какой не знали и в юности. Но пока Кристина спит, Клод поднимается и медленно идёт в мастерскую, к своей картине. Утром Кристина видит его висящим на перекладине, которую он сам когда-то прибил, чтобы укрепить лестницу.
Воздух эпохи отравлен, говорит Бонгран Сандозу на похоронах гения, от которого ничего не осталось. Все мы - изверившиеся люди, и во всем виноват конец века с его гнилью, разложением, тупиками на всех путях. Искусство в упадке, кругом анархия, личность подавлена, и век, начавшийся с ясности и рационализма, заканчивается новой волной мракобесия. Если бы не страх смерти, всякий подлинный художник должен был бы поступить, как Клод. Но и здесь, на кладбище, среди старых гробов и перекопанной земли, Бонгран и Сандоз вспоминают, что дома их ждёт работа - их вечная, единственная пытка.
