Поплавский аполлон безобразов краткое содержание. Структура романа «Аполлон Безобразов»: оппозиция «реальности» и «реальностей»

Oiseau enferme dans son vol, il n"a jamais connu la terre, il n"a jamais eu d"ombre.

Paul Eluard1 Шел дождь, не переставая. Он то отдалялся, то вновь приближался к земле, он клокотал, он нежно шелестел; он то медленно падал, как снег, то стремительно пролетал светло-серыми волнами, теснясь на блестящем асфальте. Он шел также на крышах и на карнизах, и на впадинах крыш, он залетал в малейшие изубрины стен и долго летел на дно закрытых внутренних дворов, о существовании коих не знали многие обитатели дома. Он шел, как идет человек по снегу, величественно и однообразно. Он то опускался, как вышедший из моды писатель, то высоко-высоко пролетал над миром, как те невозвратные годы, когда в жизни человека еще нет никаких свидетелей.

Под тентами магазинов создавался род близости мокрых людей. Они почти дружески переглядывались, но дождь предательски затихал, и они расставались.

Дождь шел также в общественные сады и над пригородами, и там, где предместье кончалось и начиналось настоящее поле, хотя это было где-то невероятно далеко, куда, сколько ни пытайся, никогда не доедешь.

Казалось, он идет над всем миром, что все улицы и всех прохожих соединяет он своею серою солоноватою тканью.

1 Как замкнутая в своем полете птица, он никогда не касался земли, не бросал на нее свою тень.

Поль Элюар (фр.).

Лошади были покрыты потемневшими одеяниями, и, в точности, как в Древнем Риме, шли нищие, покрывши головы мешками.

На маленьких улицах ручьи смывали автобусные билеты и мандаринные корки.

Но дождь шел также на флаги дворцов и на Эйфелевой башне.

Казалось, грубая красота мироздания растворяется и тает в нем, как во времени.

Периоды его учащения равномерно повторялись, он длился и пребывал, и казался самой его тканью.

Но если очень долго и неподвижно смотреть на обои в своей комнате или на соседнюю голубоватую стену на той стороне двора, вдруг отдаешь себе отчет, что в какой-то неуловимый момент к дождю примешиваются сумерки, и мир, размытый дождем, с удвоенной быстротой погружается и исчезает в них.

Все меняется в комнате на высоком этаже, бледно-желтое закатное освещение вдруг гаснет, и в ней делается почти совершенно темно.

Но вот снова край неба освобождается от туч, и новые белые сумерки озаряют комнату.

Тем временем часы идут, и служащие возвращаются из своих контор, далеко внизу зажигаются фонари, и на потолке призрачно появляется их отражение.

Огромные города продолжают всасывать и выдыхать человеческую пыль. Происходят бесчисленные встречи взглядов, причем всегда одни из них стараются победить или сдаются, потупляются, скользят мимо. Никто не решается ни к кому подойти, и тысячи мечтаний расходятся в разные стороны.

Тем временем меняются времена года, и на крышах распускается весна. Высоко-высоко над улицей она греет розовые квадраты труб и нежные серые металлические поверхности, к которым так хорошо прильнуть в полном одиночестве и закрыть глаза или, примостившись, читать запрещенные родителями книги.

Высоко над миром во мраке ночей на крыши падает снег. Он сперва еле видим, он накопляется, он ровно и однообразно присутствует. Темнеет и тает. Он исчезнет, никогда не виденный человеком.

Потом, почти вровень со снегом, вдруг неожиданно и без переходов приходит лето.

Огромное и лазурное, оно величественно раскрывается и повисает над флагами общественных зданий, над мясистой зеленью бульваров и над пылью и трогательным безвкусием загородных дач.

Но в промежутках бывают еще какие-то странные дни, прозрачные и неясные, полные облаков и голосов; они как-то по-особенному сияют и долго-долго гаснут на розоватой штукатурке маленьких отдаленных домов. А трамваи как-то особенно и протяжно звонят, и пахнут акации тяжелым сладким трупным запахом.

Как огромно лето в опустевших городах, где все полузакрыто и люди медленно движутся как бы в воде. Как прекрасны и пусты небеса над ними, похожие на небеса скалистых гор, дышащие пылью и безнадежностью.

Обливаясь потом, вниз головою, почти без сознания спускался я по огромной реке парижского лета.

Я разгружал вагоны, следил за мчащимися шестернями станков, истерическим движением опускал в кипящую воду сотни и сотни грязных ресторанных тарелок. По воскресеньям я спал на бруствере фортификации в дешевом новом костюме и в желтых ботинках неприличного цвета. После этого я просто спал на скамейках и днем, когда знакомые уходили на работу, на их смятых отельных кроватях в глубине серых и жарких туберкулезных комнат.

Я тщательно брился и причесывался, как все нищие. В библиотеках я читал научные книги в дешевых изданиях с идиотическими подчеркиваниями и замечаниями на полях.

Я писал стихи и читал их соседям по комнатам, которые пили зеленое, как газовый свет, дешевое вино и пели фальшивыми голосами, но с нескрываемой болью, русские песни, слов которых они почти не помнили. После этого они рассказывали анекдоты и хохотали в папиросном тумане.

Я недавно приехал и только что расстался с семьей. Я сутулился, и вся моя внешность носила выражение какой-то трансцендентальной униженности, которую я не мог сбросить с себя, как накожную болезнь.

Я странствовал по городу и по знакомым. Тотчас же раскаиваясь в своем приходе, но оставаясь, я с унизительной вежливостью поддерживал бесконечные, вялые и скучные заграничные разговоры, прерываемые вздохами и чаепитием из плохо вымытой посуды.

– Почему они все перестали чистить зубы и ходить прямо, эти люди с пожелтевшими лицами? – смеялся Аполлон Безобразов над эмигрантами.

Волоча ноги, я ушел от родных; волоча мысли, я ушел от Бога, от достоинства и от свободы; волоча дни, я дожил до 24 лет.

В те годы платье на мне само собою мялось и оседало, пепел и крошки табаку покрывали его. Я редко мылся и любил спать, не раздеваясь. Я жил в сумерках. В сумерках я просыпался на чужой перемятой кровати. Пил воду из стакана, пахнувшего мылом, и долго смотрел на улицу, затягиваясь окурком брошенной хозяином папиросы.

Потом я одевался, долго и сокрушенно рассматривая подошвы своих сапог, выворачивая воротничок наизнанку, и тщательно расчесывал пробор – особое кокетство нищих, пытающихся показать этим и другими жалкими жестами, что-де ничего-де не случилось.

Потом, крадучись, я выходил на улицу в тот необыкновенный час, когда огромная летняя заря еще горит, не сгорая, а фонари уже желтыми рядами, как некая огромная процессия, провожают умирающий день.

Но что, собственно, произошло в метафизическом плане оттого, что у миллиона человек отняли несколько венских диванов сомнительного стиля и картин Нидерландской школы малоизвестных авторов, несомненно, поддельных, а также перин и пирогов, от которых неудержимо клонит к тяжелому послеобеденному сну, похожему на смерть, от которого человек восстает совершенно опозоренный? «Разве не прелестны, – говорил Аполлон Безобразов, – и все эти помятые и выцветшие эмигрантские шляпы, которые, как грязно-серые и полуживые фетровые бабочки, сидят на плохо причесанных и полысевших головах. И робкие розовые отверстия, которые то появляются, то исчезают у края стоптанной туфли (Ахиллесова пята), и отсутствие перчаток, и нежная засаленность галстуков».

1. Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современников / сост. JI. Аллен, О. Гриз. СПб. : «Logos»; Дюссельдорф: «Голубой всадник », 1993.- 184 с.

2. Набоков В. В. Защита Лужина: Романы , рассказы / В. В. Набоков . -М. : ACT, 2001.

3. Набоков В. В. Король, дама, валет: Романы, рассказы / В. В. Набоков. М. : ООО «Издательство ACT»; Харьков: «Фолио », 2001. - 512 с.

4. Набоков В. В. «Предисловие к английскому переводу романа «Подвиг»(«С1огу») / В. В. Набоков // В. В.Набоков: pro et contra. Спб. : РХГИ,1999. - С. 71-75.

5. Поплавский Б. Ю. Автоматические стихи / Б. Ю. Поплавский. - М. : Согласие, 1999.-228 с.

6. Поплавский Б. Ю. Аполлон Безобразов / Публ. и коммент. В. Крейда и И. Савельева//Юность. 1991.-№№ 1,2-С. 2-17, С. 38-56.

7. Поплавский Б. Ю. Аполлон Безобразов. Домой с небес: Романы. / Б. Ю. Поплавский // Собр. соч. : в 3 т. - М. : Согласие, 2000. Т. 2. - 464 с.

8. Поплавский Б. Ю. В поисках собственного достоинства: Из дневников / Б. Ю. Поплавский//Человек.-1993.-№№2,3.-С. 166-174, С. 159-172.

9. Поплавский Б. Ю. Дадафония. Неизвестные стихотворения 1924 -1927 / Б. Ю. Поплавский. -М. : Гилея, 1999. 128 с.

10. Поплавский Б. Ю. Домой с небес: Романы / Сост., вступ. ст., примеч. Л. Аллена. СПб. : Logos; Дюссельдорф: Голубой всадник, 1993. - 352 с.

11. Поплавский Б. Ю. Из дневников 1928-1935 / Поплавский Б. Ю. // Литературная учеба. 1996. - Кн. 3. - С. 70-89.

12. Поплавский Б. Ю. Неизданное: Дневники, статьи, стихи , письма / сост. и коммент. А. Богословского, Е. Менегальдо. М. : Христианское издательство, 1996. - 512 с.

13. Поплавский Б. Ю. Покушение с негодными средствами. Неизвестные стихотворения. Письма к Зданевичу / Сост. Р. Гейро . М. : Гилея; Дюссельдорф: Голубой всадник, 1997. - 158 с.

14. Поплавский Б. Ю. Собр. соч. : в 3 т. / Коммент. и ред. С. Карлинского и А. Олкотта. -Беркли, 1980.

15. Поплавский Б. Ю. Сочинения / Б. Ю. Поплавский. СПб. : Летний сад, журнал «Нева», 1999. - 448 с.

16. Научно-критическая литература

17. Агеносов В. В. Борис Поплавский. «И писать до смерти без ответа » / В. В. Агеносов // Литература русского зарубежья (1918 1996) / В. В. Агеносов. - М. : Терра. Спорт, 1998. - С. 280-303

18. Адамович Г. Одиночество и свобода / Г. Адамович. М. : Республика, 1996.-447 с.

19. Адамович Г. Собрание соч. : в 2 т. Спб. : Алетея, 2002. - Кн. 1: Литературные заметки. - 787 с.

20. Азаров Ю. А. Диалог поверх барьеров. Литературная жизнь русского зарубежья: центры эмиграции, периодические издания, взаимосвязи (19181940) / Ю. А. Азаров. М. : Совпадение: Анарион, 2005. - 335 с.

21. Азаров Ю. А. Литературные центры первой русской эмиграции: история, развитие и взаимодействие: автореф. дис. . доктора филол. наук / Ю. А. Азаров. М., 2006. - 40 с.

22. Азов А. В. Проблема теоретического моделирования самосознания художника в изгнании: русская эмиграция «первой волны » / А. В. Азов. - Ярославль: ЯГПУ , 1996. 224 с.

23. Александров В. Е. Набоков и потусторонность : метафизика, этика, эстетика / В. Е. Александров. СПб. : Алетейя, 1999. - 313 с.

24. Алексеев А. Д. Литература русского зарубежья: Кн. 1917-1940: Материалы к библиографии / А. Д. Алексеев. Спб. : Наука, 1993 .- 200 с.

25. Аликин К. Ю. «Поплавский » дискурс в дискурсе Поплавского / К. Ю. Аликин//Дискурс. 1998. -№ 7. - С. 21-23.

26. Аликин К. Ю. Метрика и ритмика стиха Бориса Поплавского / К. Ю. Аликин // Материалы шестой научной конференции преподавателей и студентов. «Наука. Университет. 2005». Новосибирск: Сибпринт, 2005. -С. 136-144.

27. Аликин К. Ю. Принцип «кинематографического письма » в поэтике Бориса Поплавского / К. Ю. Аликин // Молодая филология. Новосибирск. - 1998.-Вып. 2.-С. 174-180.

28. Аллен JT. Домой с небес. О судьбе и прозе Бориса Поплавского / JI. Аллен // Поплавский Б. Домой с небес: Романы / Сост., вступ. ст., примеч. JT. Аллена. СПб. : Logos; Дюссельдорф: Голубой всадник, 1993. - С. 3-18.

29. Альманах дада / Подгот. текста, коммент. М. Изюмская. М.: Гилея, 2000.-208 с.

30. Анализ текста. О стиле Бориса Поплавского // Художественная речь русского зарубежья: 20 30-е годы XX века: Анализ текста: Учеб. пособие / под ред. К. А. Роговой. - СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2002. - С. 142-159.

31. Анастасьев Н. А. Владимир Набоков. Одинокий король / Н. А. Анастасьев. - М. : Центрполиграф, 2002. 525с.

32. Анастасьев Н. А. Феномен Набокова / Н. А. Анастасьев. М. : Советский писатель , 1992. -317 с.

33. Андреев JI. Г. Сюрреализм / JI. Г. Андреев. М. : Высшая школа, 1972.-231 с.

34. Андреева Н. В. Черты культуры XX века в романе Бориса Поплавского «Аполлон Безобразов »: диссертация. канд. философ, наук / Н. В. Андреева. -М., 2000. 155 с.

35. Антология французского сюрреализма , 20-е гг. / Сост. С. А. Исаева и др. М. : ГИТИС, 1994. - 390 с.

36. Арлаускайте Н. Покушение с негодными средствами, или о пользе чтения уголовного кодекса / Н. Арлаускайте // Новое литературное обозрение. 2003. - № 64. - С. 303-304.

37. Арлаускайте Н. Следы «Покушения с негодными средствами »: Поплавский, Набоков, Бердяев etc. / Н. Арлаускайте // Русское Зарубежье: приглашение к диалогу: Сборник научных трудов / Отв. ред: Л. В. Сыроватко. Калининград: Изд-во КГУ , 2004. - С. 163-165.

38. Арьев А. Вести из вечности (О смысле литературно-философской позиции В. В. Набокова ) / А. Арьев // В. В. Набоков: pro et contra. Спб. : РХГИ, 2001. - Т. 2.-С. 169-194.

40. Балахонов В. Е. Разрежьте сердце мне найдете в нем Париж! / В. Е. Балахонов // Париж изменчивый и вечный: Сб. произведений. - Л. : Изд-во Ленингр. ун-та, 1990. - С. 9-41.

41. Балашова Т. В. Поток сознания / Т. В. Балашова // Художественные ориентиры зарубежной литературы XX века. М. : ИМЛИ РАН, 2002. - С. 158-194.

42. Барабтарло Г. Сверкающий обруч: О движущей силе у Набокова / Г. Барабтарло Спб.: Гиперион , 2003. - 324с.

43. Барковская Н. В. Борис Поплавский и некоторые тенденции в современной поэзии / Н. В. Барковская // Русское Зарубежье: приглашение кдиалогу: Сборник научных трудов / Отв. ред. JI.B. Сыроватко. -Калининград: Изд-во КГУ, 2004. С. 76-83.

44. Барковская Н. В. Поэтика символистского романа / Н. В. Барковская. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1996. - 286 с.

45. Басинский П. В. Русская литература конца XIX начала XX века и первой эмиграции: пособие для учителя / П. В. Басинский , С. Р. Федякин. -М. : Изд. Центр «Академия », 1998. - 528 с.

46. Бахрах А. В. Вспоминая Поплавского / А. В. Бахрах // Бахрах А. В. По памяти, по записям. -М. : Вагриус, 2005. С.371-381.

47. Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет / М. Бахтин. М. : Художественная литература, 1975. - 504 с.

48. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. 2-е изд. -М. : Искусство, 1986.-444 с.

49. Белый А. Символизм как миропонимание / А. Белый. - М. : Республика, 1994. 528 с.

50. Беме Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении / Я. Беме. СПб. : Азбука, 2000.-412 с.

51. Берберова Н. Н. Курсив мой: Автобиография / Н.Н.Берберова. - М.: Согласие, 1999. 736 с.

52. Бердяев Н. А. По поводу «Дневников » Б. Поплавского / Н. А. Бердяев // Человек. 1993. - №2. - С. 172-175.

53. Федерации (Международная конференция, г. Владикавказ, 16-18 мая 1998 г.) / Сост. А. Черчесов . Владикавказ, 1999. - Вып. 2. - С. 41-45.

54. Березин В. С. Учительство и ученичество: попытки самоорганизации эмигрантской литературы / В. С. Березин // Русское Зарубежье: приглашение к диалогу: Сборник научных трудов / Отв. ред. JI. В. Сыроватко. -Калининград: Изд-во КГУ, 2004. С. 14-19.

55. Богословский А. «Все испытать самому.» / А.Богословский // Человек. 1993. - №2. - С. 163-165

56. Богословский А. «Домой с небес »: Памяти Б. Поплавского и

57. H. Столяровой / А. Богословский // Русская мысль. 1984. - No. 3804, 3805.1. 8 дек.-С. 8-9, 10-11.

58. Богословский А. Искатель духовной свободы / А. Богословский // Новый мир. 1993. - №9. - С. 243-246. - Рец. на кн. : Поплавский Б. Домой с небес: Романы / Б. Поплавский. - СПб. : Logos; Дюссельдорф: Голубой всадник, 1993. -352 с.

59. Богословский А. О литературном наследии Бориса Поплавского и о судьбе его архива // Поплавский Б. Ю. Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма / сост. И коммент. А. Богословского, Е. Менегальдо. М. : Христианское издательство, 1996. - С. 53-61.

60. Бодлер Ш. Цветы зла / Ш.Бодлер. Ростов-на-Дону: Ростовское, книж. изд-во, 1991.-288 с.

61. Борев Ю. Эстетика / Ю. Борев. - М. : Высшая школа, 2002. 511 с.

62. Борев Ю. Б. Эмигрантология / Ю. Б. Бореев // Русское Зарубежье: приглашение к диалогу: Сборник научных трудов / Отв. ред. Л. В. Сыроватко. Калининград: Изд-во КГУ, 2004. - С. 6-7.

63. Бочарова 3. С. Судьбы российской эмиграции, 1917 1930-е годы / 3. С. Бочарова. - Уфа, 1998. - 122 с.

64. Бретон А. Манифест сюрреализма / А. Бретон // Называть вещи своими именами: Программные выступления мастеров западноевропейскойлитературы XX bi / Сост., предисл., общ. ред. JI. Г. Андреев. -М. : Прогресс, 1986.-С. 59-60.

65. Бродский И. А. Избранные стихотворения. / И. А. Бродский . М. : Панорама, 1994. - 496 с.

66. Букс Н. «Оперные призраки » в романах В. Набокова / Н. Букс // В. В. Набоков: pro et contra. Спб. : РХГИ, 2001. - Т. 2. - С. 328-334.

67. Буслакова Т. П. К. К. Вагинов и «молодая эмигрантская литература » (к 100-летию со дня рождения К. К. Вагинова ) / Т. П. Буслакова // Вестн. Моск. Ун-та. Сер. 9, Филология. 1999. - № 6. - С. 19-29.

68. Буслакова Т. П. Литература русского зарубежья: Курс лекций / Т. П. Буслакова. М. : Высшая школа, 2003. - 365 с.

69. Буслакова Т. П. Поплавский литературный критик / Т. П. Буслакова // Филологические науки. - 1998. - №2 . - С. 33-41.

70. Буслакова Т. П. Русские и французские ориентиры в историко-литературной концепции Б. Ю. Поплавского / Т. П. Буслакова // Русская культура XX века на родине и в эмиграции: Имена. Проблемы. Факты / под ред. М. В. Михайловой. 2002. - Вып. 2. - С. 65-76.

71. Варшавский В. О Поплавском и Набокове / В. Варшавский // Опыты: Литературный журнал. - Experiments, New York, 1995. Кн. IV. - С. 65-72.

72. Варшавский В. С. Незамеченное поколение / В. С. Варшавский. - Репринтное издание: Нью-Йорк, 1956. -М. : ИНЭКС, 1992.-384 с.

73. Васильев И. Дальняя скрипка (о русском поэте-сюрреалисте Борисе Поплавском) / И. Васильев // Октябрь. 1989. - № 9. - С. 153-156.

74. Ваховская А. М. Поэтические вариации христианских мотивов в лирике Владимира Набокова и Бориса. Поплавского Докл. на конф.

75. Исторический путь христианства» VII Междунар. Рождественских образовательных чтений. Москва, 27-28 янв. 1999 г. / А. М. Ваховская // Рождественские чтения, 7-е: Христианство и культура. М., 1999. С. 118133.

76. Вацуро В. Э. Готический роман в России / В. Э. Вацуро . М.: «Новое литературное обозрение », 2002. - 544 с.

77. Вишневский А. Г. Перехваченные письма / А. Г. Вишневский. М. : ОГИ , 2001.-568 с.

78. Вокруг «Чисел » Материалы о журнале «Числа » и его авторах. // Литературное обозрение. 1996. - № 2.

79. Волкогонова О. Д. Образ России в философии Русского Зарубежья / О. Д. Волкогонова. М. : Российская полит, энциклопедия, 1998. - 325 с.

80. Вольский А. В венке из воска / А. Вольский // Литературная учеба. - 2003.-Кн. 6.-С. 167-169.

81. Вольский А. Между Ницше и Эдгаром По: 100 лет назад родился Борис Поплавский // А. Вольский. Новая газета. - 2003. - 9 октября. - № 75.

82. Воронина Т. Л. Спор о молодой эмигрантской литературе / Т. Л. Воронина // Российский литературоведческий журнал. 1993. - № 2. -с. 152-184.

83. Галкина М. Ю. О смысле заглавия романа «Домой с небес » и его композиционной роли в романной дилогии Бориса Поплавского / М. Ю. Галкина. (http://science.rggu.ru/article.html?id=66062).

84. Галкина М. Ю. Приемы поэтики Достоевского в художественной прозе Бориса Поплавского / М. Ю. Галкина. -(http://www.riku.ru/coll/coll9.html)

85. Гальцева Р. Они его за муки полюбили. / Р. Гальцева // Новый мир. 1997. - № 7. - С. 213-221.

86. Гальцова Е. Д. Автоматическое письмо / Е. Д. Гальцова // Художественные ориентиры зарубежной литературы XX века. М. : ИМЛИ РАН , 2002.-С. 194-219.

87. Герра Р. Зачем Парижу русские слова? / Р. Герра // Литературная газета. 1998. - 25 ноября.

88. Глэд Д. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье / Д. Глэд. М. : Книжная палата, 1991. - 318 с.

90. Гольдштейн А. Тайная жизнь Поплавского // Гольдштейн А. Расставание с Нарциссом: Опыт поминальной риторики. - М. : Новое литературное обозрение, 1997. С. 260-274.

91. Горбунова А. И. Литературная критика на страницах журналов и газет «Русского Парижа » 1920 1930-х годов: автореф. дис. . канд. филол. наук / А. И. Горбунова. - Самара, 2005. - 18 с.

92. Горный Е. Поэзия как эмиграция: Борис Поплавский // Alma Mater (Тарту). 1991. - № 3 - (www.zhurnal.ru/stuff/gorny/texts/poplavski.html).

93. Горохов П. А. Герой и антигерой английской готической прозы / П. А. Горохов // Вестник Оренбург, гос. ун-та. 2005. - № 11. - С. 23-31.

94. Григорьева Е. Федор Сологуб в мифе Андрея Белого / Е. Григорьева // Блоковский сборник XV. Тарту, 2000. - С. 108-149.

95. Григорьева Е. Г. «Распыление » мира в дореволюционной прозе Андрея Белого / Е. Г. Григорьева // Ученые записки Тартуского гос. ун-та:

96. Актуальные проблемы теории и истории русской литературы: Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение . - Тарту. 1987. - Вып. 748.-С. 134-142.

97. Грякалова Н. Ю. Международный семинар «Статус незавершенного в литературной практике и культуре XX века» / Н. Ю. Грякалова // Русская литература. 2007. - № 2. - С. 220-226.

98. Грякалова Н. Ю. Травестия и трагедия : Литературные призраки Бориса Поплавского // Грякалова Н. Ю. Человек модерна: Биография -рефлексия письмо. - СПб. : Дмитрий Буланин, 2008. - С. 150-179.

99. Грякалова Н. Ю. Травестия и трагедия. Метафизическая проблематика символизма в романах Бориса Поплавского / Н. Ю. Грякалова // Александр Блок: Исследования и материалы. - СПб. : Дмитрий Буланин,1998.-С. 102-124.

100. Гуль Р. Я унес Россию: Апология эмиграции: в 3 т / Р. Гуль. М: Б.С.Г.-Пресс, 2001. - Т. 2: Россия во Франции. - 519 с.

101. Гюго В. Собор Парижской Богоматери: Роман / В.Гюго. -Куйбышев: Кн. изд-во, 1985. 544 с.

102. Дальние берега: Портреты писателей эмиграции. Мемуары / Сост. В. П. Крейд . -М. : Республика, 1994. 383 с.

103. Дарк О. Загадка Сирина / О. Дарк // Набоков В. В. Король, дама, валет: Романы, рассказы. - М. : ООО «Издательство ACT»; Харьков: «Фолио », 2001. С. 491 -501.

104. Двинятин Ф. Пять пейзажей с набоковской сиренью / Ф. Двинятин // В. В. Набоков: pro et contra. СПб. : РХГИ, 2001. - Т.2. - С. 291-314.

105. Дельвин С. Первая волны русской литературной эмиграции: особенности становления и развития / С. Дельвин // Демократизация культуры и новое мышление: сб. статей. -М., 1992. С. 105-125.

106. Демидова О. Р. Метаморфозы в изгнании: Литературный быт русского зарубежья / О. Р. Демидова. СПб. : Гиперион, 2003. - 296 с.

107. Долинин А. А. «Двойное время » у Набокова (от «Дара » к «Лолите ») / Долинин А. А. // Пути и миражи русской культуры: Сборник. -Спб. : Северо-Запад, 1994. С. 283-323.

108. Дубровина Е. М. К 95-летию Бориса Поплавского / Е. М. Дубровина // Встречи: Альманах. Ежегодник. 1998. - Вып. 22. - С. 910.

109. Евтихиева А. С. Гоголь в критике Русского зарубежья: дис. . канд. филол. наук / А. С. Евтихиева. М., 1999. - 139 с.

110. Евтушенко О. В. Архетип пространства: (От Пушкина до Набокова) / О. В. Евтушенко // Текст. Интертекст. Культура. - М., 2001. С. 41-50.

111. Жердева В. М. Экзистенциальные мотивы в творчестве писателей «незамеченного поколения » русской эмиграции (Б. Поплавский, Г. Газданов ) : автореф. дис. . канд. филол. наук / В. М. Жердева. М., 1999. -17 с.

112. Жилище славных муз: Париж в литературных произведениях XIV - XX веков: Сборник / Сост. О. Р. Смолицкая и др.. М. : Моск. рабочий, 1989.-572 с.

113. Журнал «Современные Записки »: Париж: 1920 1940: Указатель содержания / Сост. Б. В. Аверин. - СПб. : Репринт, 2004. - 376 с.

114. Заломкина Г. В. Пространственная доминанта в готическом типе сюжетного развертывания / Г. В. Заломкина // Вестник Самарского госуниверситета. Литературоведение. 1999, № 3. -(http://vestnik.ssu.samara.ru/gum/1999web3/litr/199930602.html)

115. Зверев А. М. Повседневная жизнь русского литературного Парижа, 1920 1940 / А. М. Зверев. - М. : Молодая гвардия, 2003. - 370 с.

116. Зеленко Т. В. О понятии «готический » в английской культуре XVIII в. / Т. В. Зеленко // Вопросы филологии. 1978. - Вып. VII. - С. 201-207.

117. Земсков В. Б. Экстерриториальность как фактор творческого сознания / В. Б. Земсков // Русское Зарубежье: приглашение к диалогу: Сборник научных трудов / Отв. ред. Л. В. Сыроватко. Калининград: Изд-во КГУ, 2004.-С. 7-14.

118. Зобов Р. А. О типологии пространственно-временных отношений в сфере искусства / Р. А. Зобов, А. М. Мостепаненко // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве / отв. ред. Б. С. Мелайх. Л. : Наука, 1974. -С. 11-26.

119. Иваницкая С. Л. О русских парижанах. «Сколько их, этих собственных лиц моих?» / С. Л. Иваницкая. М. : Эллис Лак, 2006. - 477 с.

120. Иванов В. И. Родное и вселенское / В. И. Иванов. М. : Республика, 1994.-427 с.

121. Иванова С. Время Поплавского / С.Иванова // Поплавский Б. Ю. Сочинения / Б. Ю. Поплавский. СПб. : Летний сад, журнал «Нева», 1999. - С. 5-24.

122. Игорь Чиннов Джон Глэд. Интервью // Новый журнал. - Нью-Йорк, 1985.-№ 160.-С. 116-124.

123. Ильев С. П. Русский символистский роман. Аспекты поэтики / С. П. Ильев. Киев: Лыбидь, 1991. - 172 с.

124. Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: Эволюция научного мифа / И. П. Ильин. М. : Интрада , 1998. - 256 с.

125. Искусство в ситуации смены циклов: Междисциплинарные аспекты исследования художественной культуры в переходных процессах / отв. ред. Н. А. Хренов. М. : Наука, 2002. - 467 с.

126. Каспэ И. Бегство от власти: литературный журнал в эмиграции и в интернете. «Числа » (Париж) и «TextOnly» / И. Каспэ // Культура и власть. Форум немецких и российских культурологов / Под ред. К. Аймермахера и др. М. : АИРО-ХХ, 2002. - С. 336-347.

127. Каспэ И. Иллюминация в имперфекте / И. Каспэ // НГ Ex libris. -1999. 2 декабря. - (http://exlibris.ng.ru/lit/1999-12-02/2hard.html). - Рец. на кн. : Поплавский Б. Ю. Сочинения / Б. Ю. Поплавский. - СПб. : Летний сад, журнал «Нева», 1999. - 448 с.

128. Каспэ И. Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы / И. Каспэ. М. : Новое литературное обозрение, 2005. -192 с.

129. Каспэ И. Ориентация на пересеченной местности. Странная проза Бориса Поплавского / И. Каспэ // Новое литературное обозрение. 2001. -№47.-С. 187-202.

130. Каспэ И. Проза Бориса Поплавского и идея эмигрантского сообщества / И. Каспэ // Русское Зарубежье: приглашение к диалогу: Сборник научных трудов / Отв. ред. Л. В. Сыроватко. Калининград: Изд-во КГУ. 2004.-С. 152-161.

131. Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. - М.: Новое литературное обозрение, 2000. - 681 с.

132. Князев С. Удавшееся покушение с никуда не годными средствами / С.Князев // Русская мысль. 2000. - 19 янв. - С. 15. - Рец. на кн. : Поплавский Борис. Сочинения / Общ. ред. и коммент. С. Иванова. - СПб. : Летний сад - журнал «Нева», 1999. - 448 с.

133. Кодзис Б. Литературные центры русского зарубежья, 1918-1939: Писатели . Творческие объединения. Периодика. Кногопечатание / Б. Кодзис. Munchen: Sagner, 2002. - 318 с.

134. Кожинов В. В. Происхождение романа / В. Кожинов . М. : Сов. писатель, 1963. - 439 с.

135. Колобаева JI. А. Русский символизм / JI. А. Колобаева. М. : Изд-во МГУ , 2000. - 296 с.

136. Коростелев О.А.Георгий Адамович, Владислав Ходасевич и молодые поэты эмиграции: Реплика к старому спору о влияниях / О. А. Коростелев // Российский литературоведческий журнал. 1997. -№ 11.-С. 282-292.

137. Косиков Г. К. Два пути французского постромантизма : символисты и Лотреамон / Г. К. Косиков // Поэзия французского символизма. Лотреамон . Песни Мальдорора / Сост., общ. ред, вступ. статья Г. К. Косикова. М. : Изд-во МГУ, 1993. С. 5-62.

138. Костиков В. В. Не будем проклинать изгнанье. (Пути и судьбы русской эмиграции) / В. В. Костиков. М. : Междунар. отношения, 1990. -463 с.

139. Коханова А. В. Нравственный опыт русской эмиграции первой волны: Аспект свободы: дис. . канд. философ, наук / А. В. Коханова. - СПб., 2003.- 157 с.

140. Крейд В. Борис Поплавский и его проза / В. Крейд // Юность. -1991.-№1.-С. 2-6.

141. Кретинин А. А. «Синие страны » Владимира Набокова: «Защита Лужина », «Дар», «Машенька », «Приглашение на казнь » / А. А. Кретинин // Русская литература XX века: уч. пособ. - Воронеж: Изд-во ВГУ . 1999. - С. 477-495.

142. Кривцун О. А. Художник XX века: Поиски смысла творчества / О. А. Кривцун // Человек. 2002. - № 2. - С. 38-53.

143. Кузнецова А. М. Дон Кихот. (Владимир Набоков на фоне некоторых имен) / А. М. Кузнецова // Набоков В. В. Избранные произведении: в 2 т. -М.: Рипол Классик, 2002. Т. 1. - С. 5-36.

144. Ладыгин М. Б. Предромантизм в мировой литературе /" М. Б. Ладыгин. М. : НОУ «Полярная звезда », 2000. - 74 с.

145. Лапаева Н. Б. Мир «высокой » культуры в лирике Б. Поплавского / Н. Б. Лапаева. (http://wvvw.diaghilev.perm.ru/confirence/s3/newpagel2.htm).

146. Ларин С. Групповой портрет в переплете / С. Ларин // Новый мир. -1997.-№ 11.-С. 237-241.

147. Латышко О. В. «Роман в сюртуке » Бориса Поплавского / О. В. Латышко // Русская культура XX века на родине и в эмиграции: Имена. Проблемы. Факты / под ред. М. В. Михайловой. 2002. - Вып. 2. - С. 76-92.

148. Латышко О. В. Модель мира в романе Б. Ю. Поплавского «Аполлон Безобразов »: диссертация. канд. филол. наук / О. В. Латышко. - М., 1998. -222 с.

149. Лебедева С. Э. Основные направления литературной полемики русского зарубежья первой волны и их отражение в журнале «Современные записки »: автореф. дис. . канд. филол. наук / С. Э. Лебедева. - М., 2007. -28 с.

150. Левитан Л. С. Сюжет в художественной системе литературного произведения / Левитан Л. С., Цилевич Л. М. Рига: Зинатие, 1990. - 512с.

151. Леденев А. В. Метафора «жизнь как сон » в романах Б. Поплавского и В. Набокова / А. В. Леденев // Русская литература XX века: итоги и перспективы изучения: сб. науч. тр. М. : Советский спорт, 2002. - С. 322332.

152. Летаева Н. В. Молодая эмигрантская литература 1930-х годов: проза на страницах журнала «Числа »: автореф. дис. . канд. филол. наук / Н. В. Летаева . М., 2003. - 19 с.

153. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Ж.-Ф. Лиотар. СПб. : Алетейя, 1998. - 160 с.

154. Липовецки Ж. Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме / Ж. Липовецки. СПб. : «Владимир Даль », 2001. - 332 с.

155. Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики / М. Н. Липовецкий . - Екатеринбург, 1997. 317 с.

156. Лири А. Странник в черных очках. Мистическое путешествие Бориса Поплавского / А. Лири. Первое сентября - 2001. - № 26. -(http://ps. 1 september.ru/2001/26/7-1 .htm).

157. Литература русского зарубежья («первая волна » эмиграции: 1920 -1940 годы) : учеб. пособ. : в 2 ч. / А. И. Смирнова и др.. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2004. - Ч. 2. - 232 с.

158. Литература русского зарубежья. 1920 1940 / Ред. О. Н. Михайлов. - М. : Наследие: Наука, 1993. - 335 с.

159. Лотман Ю. М. Автокоммуникация: «Я» и «Другой » как адресаты // Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера -история. - М. : «Языки русской культуры », 1999. - С. 23-45.

160. Лотман Ю. М. Культура и взрыв / Ю. М. Лотман. М. : «Гнозис »; Изд. группа «Прогресс », 1992. - 274 с.

161. Лотман Ю. М. Статьи по типологии культуры. Материалы к курсу теории литературы / Ю. М. Лотман. Тарту: Тартуский гос. ун-т, 1973. - 95 с.

162. Лотман Ю. М. Структура художественного текста / М. Ю. Лотман. -М. : Искусство, 1970. 384 с.

163. Мандельштам О. Э. Конец романа / О.Э.Мандельштам // Сочинения: в 2-х т. М. : Худож. лит, 1990. - т. 2. - С. 201-205

164. Манн Ю. Встреча в лабиринте (Франц Кафка и Николай Гоголь) / Ю. Манн // Вопросы литературы. 1999. - № 2. - С. 162-186.

165. Мансков С. А. Цветовая организация художественного пространства стихотворений Бориса Поплавского / С. А. Мансков // Материалы международного съезда русистов в Красноярске (1-4 октября 1997 года). -Красноярск. 1997. - Т. II. - С. 142-144.

166. Мартынов А. Плохой хороший человек (Борис Поплавский в критике Русского зарубежья) // Мартынов А. Литературно философские? * проблемы русской эмиграции: сб. статей. - М. : Посев, 2005. - С. 66-100.

167. Марченко Т. В. Проза русского зарубежья 1920 1940-х гг. в европейском критическом осмыслении: нобелевский аспект: по иностранным архивам и периодике: автореф. дис. . доктора филол. наук / Т. В. Марченко. - М., 2008. - 48 с.

168. Матвеева Ю. В. Корабли и поезда «сыновей » эмиграции / Ю.В. Матвеева // Русское Зарубежье: приглашение к диалогу: Сборник научных трудов / Отв. ред. Л. В. Сыроватко. Калининград: Изд-во КГУ, 2004. - С. 28-36.

169. Медведев А. Перехитрить Набокова / А. Медведев // Иностранная литература. 1999. - №12. - С. 217-229.

170. Меднис Н. Е. Венеция в русской литературе / Н. Е. Меднис . -Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1999 . 391 с.

171. Менегальдо E. «Частное письмо » Бориса Поплавского / Е. Менегальдо // Поплавский Б. Ю. Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма / сост. И коммент. А. Богословского, Е. Менегальдо. - М. : Христианское издательство, 1996. С. 7-24.

172. Менегальдо Е. Борис Поплавский от футуризма к сюрреализму / Е. Менегальдо // Поплавский Б. Ю. Автоматический стихи / Б. Ю. Поплавский. -М. : Согласие, 1999. - С. 5-30.

173. Менегальдо Е. Воображаемая вселенная Бориса Поплавского / Е. Менегальдо // Литературное обозрение. 1996. - №2. - С. 16-34.

174. Менегальдо Е. Долгий путь на родину / Е. Менегальдо // Поплавский Б. Ю. Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма / сост. и коммент. А. Богословского, Е. Менегальдо. М. : Христианское издательство, 1996. - С. 62-64

175. Менегальдо Е. Линия жизни. Биографический очерк // Поплавский Б. Ю. Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма / сост. и коммент. А. Богословского, Е. Менегальдо. - М. : Христианское издательство, 1996. С. 26-52.

176. Менегальдо Е. Поэтическая Вселенная Бориса Поплавского / Е. Менегальдо. СПб. : Алетейя, 2007. - 268 с.

177. Менегальдо Е. Проза Бориса Поплавского, или «роман с живописью » / Е. Менегальдо // Гайто Газданов и «незамеченное поколение » . писатель на пересечении традиций и культур: сб. науч. тр ИНИОН РАН. -М., 2005.-С. 148-160.

178. Менегальдо Е. Русские в Париже, 1919 1939 / Е. Менегальдо. -М. : Наталья Попова: Кстати, 2007. - 287 с.

179. Минц 3. Г. Образы природных стихий в русской литературе (Пушкин Достоевский - Блок) / 3. Г. Минц, Ю. М. Лотман // Типология литературных взаимодействий. Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. - Тарту, 1983. - С. 35-41.

180. Михайлов О. Литература русского Зарубежья: Незамеченное поколение / О. Михайлов // Литература в школе. 1991. - № 5. - С. 28-44.

181. Михальская Н. П. История английской литературы: учебник для студ. / Н. П. Михальская. М. : Академия, 2006. - 480 с.

182. Михеев М. Заметки о стиле Сирина / М. Михеев // Логос. 1999. -№11/12.-С. 87-115.

183. Мокина Н. В. Русская поэзия Серебряного века: концепция личности и смысла жизни в динамике художественных мотивов и образов: дис. . доктора филол. наук / Н. В. Мокина. Саратов, 2003. - 497 с.

184. Мокроусов А. «Куда мы почему-то попадали несколько раз подряд». Борис Поплавский и Гайто Газданов в контексте «Чисел » / А. Мокроусов // Новое время. 2005. - 16 октября.

185. Мулярчик А. С. Русская проза Владимира Набокова / А. С. Мулярчик . М. : Издательство МГУ, 1997. - 144 с.

186. Немцев М. В. Стилевые приемы кинематографа в литературе русского зарубежья первой волны: автореф. дис. . канд. филол. наук / М. В. Немцев. М., 2004. - 22 с.

187. Никоненко С. Царства монпарнасского царевич / С. Никоненко // Литературная учеба. 1996. - Кн.З. - С. 66-69.

188. Носик Б. М. Мир и дар Набокова: Первая русская биография писателя / Б. М. Носик М. : Пенаты, 1995. - 552 с.

189. Носик Б. М. Прогулки по Парижу: Левый берег и острова / Б. М. Носик. М. : Радуга, 2000. - 342 с.

190. Носик Б. М. Русские тайны Парижа / Б. М. Носик. - СПб. : Золотой век: Диамант, 2000. 586 с.

191. Носик Б. М. Царства Монпарнасского бедный царевич (Борис Поплавский) // Носик Б. М. Привет эмигранта, свободный Париж. - М. : Интерпракс, 1992.-С. 17-23.

192. Одоевцева И. В. На берегах Сены /*И. В. Одоевцева . М. : Худож. лит.- 1989.-333 с.

193. Откровение Бориса Поплавского: Дневники. Стихи. Статьи по поводу / Публ. и примеч. А. Богословского. // Наше наследие. 1996. - № 37.-с. 69.

194. Очерки литературы русского зарубежья: Межвуз. сб. науч. тр. / Сост. Л. А. Смирнова. -М. : Моск. пед. ун-т, 2000. Вып. 2. - 136 с.

195. Пайман А. История русского символизма / А. Пайман. М. : Республика, 2000. - 415 с.

196. Поспелов Г. Н. Вопросы методологии и поэтики: Сб. статей / Г. Н. Поспелов. -М. : Изд-во МГУ, 1983. 336.

197. Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. Москва, 4-6 марта 1998 г. / Отв. ред. И. А. Есаулов. -М. : РГГУ , 1998. Вып. 2. - 55 с.

198. Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. Москва, 5-7 марта 2003 г. / Отв. ред. И. А. Есаулов. -М. : РГГУ, 2003. Вып. 4. - 96 с.

199. Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. Москва, 10-11 марта 1995 г. / Отв. ред. И. А. Есаулов. М. : РГГУ, 1995. - 49 с.

200. Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции. Москва, 21-23 марта 2001 г. / Отв. ред. И. А. Есаулов. -М.; Тверь, 2001. Вып. 3. - 51 с.

201. Поэзия французского сюрреализма: Антология / Сост. М. Д. Яснов. Спб. : Амфора, 2003. - 502 с.

202. Приданникова Т. Готический роман что это такое? / Т. Приданникова. - Голос магнитогорской молодежи. - Магнитогорск, 1991. -8-14 окт. - С. 4-5.

203. Пространство и время в искусстве: Межвуз. сб. науч. трудов / под ред. О. И. Пригожина. Л. : ЛГИТМИК, 1988. - 169 с.

204. Прохорова Н. И. Концепт «жизнетворчество » в художественной картине мира Б. Ю. Поплавского: диссертация. канд. культурологии / Н. И. Прохорова. Саранск, 2007. - 165 с.

205. Раев М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции 1919 1939 / М. Раев. - М. : Прогресс-Академия, 1994. - 296 с.

206. Раев М. Русское зарубежье. Культурная история русской эмиграции / М. Раев // Вопросы истории. 1993. - №2. - С. 179-181.

207. Резникова Н. Гордость эмигрантской литературы В. Сирин / Резникова Н. // Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. - М.: Новое литературное обозрение, 2000. - С. 203211.

208. Роман С. Н. Пути воплощения религиозно-философских переживаний в поэзии Андрея Белого и Б. Ю. Поплавского: дис. . канд. филол. наук / С. Н. Роман. - Орехово-Зуево, 2007. 207 с.

209. Ронен О. Серебряный век как умысел и вымысел / О. Ронен. М. : ОГИ, 2000. 152 с.

210. Русская литература в эмиграции / Под ред. Н. П. Полторацкого. -Питсбург, 1972. 414 с.

211. Русская литературная классика XX века: В. Набоков, А. Платонов, Л. Леонов: сб. науч. тр. Саратов: Изд-во Сарат. пед. ин-та, 2000. - 290 с.

212. Русский Париж / Сост. Т. П. Буслакова. М. : Изд-во Моск. ун-та, 1998.-526 с.

213. Рягузова Л. Н. Концептуализованная сфера «творчество » в художественной системе В. В. Набокова / Л. Н. Рягузова. - Краснодар, 2000.- 184с.

214. Сануйе М. Дада в Париже / М. Сануйе. М. : Ладомир, 1999. -638 с.

215. Сартр Ж.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменол. онтологии / Ж.-П. Сартр. М. : Республика, 2004. - 639 с.

216. Сарычев В. А. Эстетика русского модернизма. Проблема «жизнетворчества » / В. А. Сарычев. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1991. - 318 с.

217. Семенова С. Экзистенциальное сознание в прозе русского зарубежья (Гайто Газданов и Борис Поплавский) / С. Семенова // Вопросы литературы. -2000. -№3.- С. 67-106.

218. Семенова С. Г. «Героизм откровенности.» (проза Бориса Поплавского) / С. Г. Семенова. // Семенова С. Г. Русская поэзия и проза 1920 1930-х годов. Поэтика - Видение мира - Философия / С. Г. Семенова. -М. : ИМ ЛИ РАН «Наследие », 2001. - С.571-588.

219. Семенова Т. О. Рецепции массовой культуры в литературе русского зарубежья / Т. О. Семенова // Виртуальное пространство культуры: Материалы науч. конф. 11-13 апреля 2000 г. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. - С. 168-170.

220. Сироткин Н. С. Б. Поплавский и В. Маяковский : об одной литературной параллели / Н. С. Сироткин. -(http://avantgarde.narod.ru/beitraege/ra/ nspoplavskij .htm)

221. Сироткин Н. С. Поглощение и извержение. Еда, женщины, деньги, музыка и смерть // Н. С. Сироткин. -(http://avantgarde.narod.ru/beitraege/ra/nsmpz.htm)

222. Ситниченко К. Е. Русское Зарубежье «первой волны »: феномен культурной диаспоры в аспекте самоидентификации: автореф. дис. . канд. филол. наук / К. Е. Ситниченко. Екатеринбург, 2008. - 22 с.

223. Слободчиков В. А. О судьбе изгнанников печальной. : Харбин, Шанхай / В. А. Слободчиков. М. : Центрполиграф, 2005. - 431с.

224. Смирнов И. П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем / И. П. Смирнов. М. : Наука, 1977. - 203 с.

225. Соколов А. Г. Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х годов / А. Г. Соколов. М. : Изд-во МГУ, 1991. - 184 с.

226. Соловьев В. С. Философия искусства и литературная критика. - М.: Искусство, 1991. 699 с.

227. Степун Ф. А. Встречи / Ф. А. Степун. М. : Аграф, 1998. - 251 с.

228. Стернии Г. Ю. Взгляд русской эмиграции (первой волны) на культурную традицию России как опыт самопознания / Г. Ю. Стернин // Культурное наследие российской эмиграции: 1917-1940. М., 1994. - Кн.2. -С. 278-287.

229. Стеценко Е. А. Концепция традиции в.литературе XX века / Е. А. Стеценко // Художественные ориентиры зарубежной литературы XX века. М. : ИМЛИ РАН, 2002. С. 47-83.

230. Строев А. Ф. Герой персонаж - система действующих лиц /

231. A. Ф. Строев 11 Художественные ориентиры зарубежной литературы XX века. М. : ИМЛИ РАН, 2002. С. 523-538.

232. Струве Г. П. Русская литература в изгнании / Г. П. Струве. - 3-е изд., испр. и доп. М. : Русский путь, Париж: YMCA-press, 1996. - 448 с.

233. Сыроватко Л. В. «Русский сюрреализм » Б. Поплавского / Л. В. Сыроватко // Культурный слой: Гуманитарные исследования: Сыроватко Л. В. О стихах и стихотворцах. Калининград: НЭТ, 2007. - Вып. 7. -С. 51-85.

234. Сыроватко Л. В. Молитва о нелюбви (Газданов читатель «Записок Мальте Лауридса Бригге» / Л. В. Сыроватко // Газданов и мировая культура: Сб. статей / Под ред. Л. В. Сыроватко. - Калининград: ГП «КГТ», 2000. - С. 85-102.

235. Сыроватко Л. В. Самоистязание двух видов («новое христианство » Бориса Поплавского) / Л. В. Сыроватко // Русское Зарубежье: приглашение к диалогу: Сборник научных трудов / Отв. ред. Л. В. Сыроватко. -Калининград: Изд-во КГУ, 2004. С. 165-185.

236. Сыроватко Л. В. Тезис и антитезис самопознания: Н. Бердяев в диалоге с Б. Поплавским / Л. В. Сыроватко // Культурный слой: Философия русского зарубежья (исследования и материалы) / Отв. ред.

237. B. И. Повилайтес. Калининград: Изд-во КГУ, 2004. - Вып. 4. С. 85-101.

238. Сюрреализм и авангард. Материалы российско-французского коллоквиума, состоявшегося в Институте мировой литературы / Под ред. С. А. Исаева и др. М.: ГИТИС, 1999. - 190 с.

239. Тарви JI. Писатели XX века: Судьба и билингвизм / Л. Тарви // Набоковский вестник: В. В. Набоков и Серебряный век. СПб. : Дорн, 2001. -Вып. 6.-С. 125-135.

240. Теория литературы: учеб. пособие для студ. : в 2 т. / Н. Д. Тамарченко и др.. М. : Академия, 2004. - Т. 1. - 512 с.

241. Терапиано Ю. Борис Поплавский / Ю. Терапиано // Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924 1974). Эссе, воспоминания, статьи / Ю. Терапиано. - Париж - Нью-Йорк: Альбатрос -Третья волна, 1987. - С. 217-222.

242. Терапиано Ю. К. Встречи, 1926-1971 / Ю. К. Терапиано. М. : Intrada, 2002.-384 с.

243. Тихомирова Е. В. Проза русского зарубежья и России в ситуации постмодерна: монография / Е. В. Тихомирова. М. : Народный учитель, 2000.-Ч. 1.-172 с.

244. Токарев Д. Борис Поплавский и Поль Валери / Д. Токарев // Восприятие французской литературы русскими писателями-эмигрантами в Париже. 1920 1940. Тезисы. Материалы международ, конф. - Женева, 2005. -С. 49-51.

245. Топоров В. Н. Из истории петербургского аполлинизма: его золотые дни и его крушение / В. Н. Топоров. - М. : ОГИ, 2004. - 264 с.

246. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического : Избранное / В. Н. Топоров. М. : Прогресс-Культура, 1995. - 624 с.

247. Тэрнер В. Символ и ритуал / В. Тэрнер. М. : Наука, 1983. - 277 с.

248. Уранос и Хронос. Хронотоп человеческого мира / под ред. И. Т. Касавина. М. : РТ - Пресс, 2001. - 260 с.

249. Успенский Б. А. Поэтика композиции / Б. А. Успенский. СПб. : Азбука, 2000.-352 с.

250. Федоров Ф. П. Романтический художественный мир: Пространство и время / Ф. П. Федоров. Рига: Зинатне, 1988. - 456 с.

251. Федякин С. Р. Полемика о молодом поколении в контексте литературы Русского Зарубежья / С. Р. Федякин // Русское Зарубежье: приглашение к диалогу: Сборник научных трудов / Отв. ред." JI. В. Сыроватко. Калининград: Изд-во КГУ, 2004. - С. 19-28.

252. Хализев В. Е. Теория литературы: Учебник/ В. Е. Хализев . 3-е изд., испр. И доп. - М.: Высш. шк., 2002. - 437с.

253. Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм. Космическая символика / А. Ханзен-Леве. -СПб. : Академический проект, 2003. 816 с.

254. Ходасевич В. Литература в изгнании / В. Ходасевич // Книги и люди. Этюды о русской литературе. М. : Жизнь и мысль, 2002. - С. 409-417.

255. Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: в 4 т. -М. : Согласие, 1996.

256. Худенко Е. А. Проблема жизнетворчества в русской литературе (романтизм , символизм) / Худенко Е. А. (http://bspu.ab.ru).

257. Целкова Л. Н. В. В. Набоков в жизни о творчестве / Л. Н. Целкова . -М. : Рус. слово, 2001. 128 с.

258. Цховребов Н. Монпарнас «Серебряного века ». Современники / Н. Цховребов. (http://www.darial-online.ru/20033/chovreb.shtml)

259. Чагин А. Борис Поплавский: поэзия на перекрестке традиций / А. Чагин // Символизм в авангарде. М. : Наука, 2003. - С. 392-399.

260. Чагин А. Еще раз о русской литературе зарубежья (Беседа первая. Беседа вторая) / А. Чагин // LiteraruS Литературное слово. - 2004. - №№ 5, 6.-С. 24-27, С. 21-26.

261. Чагин А. Еще раз о русской литературе зарубежья (Беседа третья) / А. Чагин // LiteraruS Литературное слово. - 2006. - № 12. - С. 26-31.

262. Чагин А. Расколотая лира (Россия и зарубежье: судьбы русской поэзии в 1920 1930-е годы) / А. Чагин. М.: Наследие, 1998. - 270 с.

263. Чагин А. Русский сюрреализм: миф или реальность? / А. Чагин // Сюрреализм и авангард. Материалы российско-французского коллоквиума, состоявшегося в Институте мировой литературы / Под ред. С. А. Исаева и др. М.: ГИТИС, 1999. - С. 133-148.

264. Чагин А.И.Орфей, русского Монпарнаса (О поэзии „ Бориса Поплавского) / А. И. Чагин // Российский литературоведческий журнал. -1996.-№8.-С. 169-194.

265. Чагин А. И. Орфей русского Монпарнаса (О поэзии Бориса Поплавского). Окончание / А. И. Чагин // Российский литературоведческий журнал. 1997. - № 9. - С. 286-312.

266. Чиннов И. Монпарнасские разговоры / И. Чиннов // Новый мир. -2007.10.-С. 142-164.

267. Шаховская 3. А. В поисках Набокова; Отражения / 3. А. Шаховская. -М.: Книга, 1991.-317 с.

268. Швабрин С. А. Полемика Владимира Набокова и писателей «парижской ноты » / С. А. Швабрин // Набоковский вестник: Петербургские чтения. СПб.: Дорн, 1999. - Вып. 4 - С. 34-41.

269. Швейбельман Н. Ф. «Поэтика блужданий » во французской литературе XIX века / Н. Ф. Швейбельман . М. : Наука, 2003. - 142 с.

270. Шпенглер О. Закат Европы / О. Шпенглер. - Ростов-на-Дону: Феникс, 1998.-637 с.

271. Шраер М. О концовке набоковского «Подвига » / М. О. Шраер // Старое литературное обозрение. 2001. - № 1. - (http://magazines.russ.ru).

272. Эпштейн М. Н. Парадоксы новизны: о литературной развитии XIX XX веков / М. Н. Эпштейн. - М: Сов. писатель, 1988. - 414 с.

273. Эпштейн М. Н. Постмодерн в России: Литература и теория. - М. : Издание Э. Элинина , 2000. 367 с.

274. Эсалнек А. Я. Типология романа: Теоретические и ист.-лит. аспекты / А. Я. Эсалнек . -М: Изд-во МГУ, 1991. 156 с.

275. Язык русского зарубежья: Общ. процессы и речевые портреты / Отв. ред. Е. А. Земская. М.; Вена: Яз. слав, культуры; Wiener Slawistischer Almanach, 2001.-492 с.

276. Яковлева Л. Тема потустороннего мира и смерти в лирике Б. Поплавского (на материале сборника «Флаги ») / Л. Яковлева // Русская филология. Сборник научных работ молодых филологов. 1997. - Т.8. - С. 149-154.

277. Яновский B.C. Поля Елисейские / В.С.Яновский. СПб. : Пушкинский фонд, 1993. - 280 с.

278. A Small Alpine Form: Studies in Nabokov"s Short Fiction / Edited by Charls Nicol and Gennady Barabtarlo. New York; London: Garland, 1993. - 239 p.

279. A Small Pantheon of Russian Writers // The Complection of Russian Literature. A Cento / Compiled by Andrew Field. New York, 1971. - P. 257-303.r

280. Gibson A. Poplavskij"s poetry // Russian Emigre Literature in the Twentieth Century Studies and Texts: Russian poetry and criticism in Paris from 1920 to 1940. The Hague: Leuxenhoff Publishing. - 1990. - Т. 1. - С. 115-141.

281. Karlinsky S. The Alien Comet / S. Karlinsky // Поплавский Б. Собр. соч. : в 3 т. / Б. Поплавский; под ред. С. Карлинского и А. Олкотта. - Беркли, 1980.-Т. 1.-С. 9-12.

282. Kopper J. The «Sun"s Way» of Poplavskii and Ibsen / J. Kopper // From the Other Shore: Russian Writers Abroad. Past and Present / Ред. L. Livak. -2001.-C. 5-21.

283. Livak L. The Surrealist Adventure of Boris Poplavskii // Livak L. How itr

284. Was Done in Paris: Russian Emigre Literature and French Modernism. -Madison: The University of Wisconsin Press, 2003. C. 45-89.

285. Livak L. The Surrealist Compromise of Boris Poplavsky / L. Livak .// Russian Review Hannover. New-York, 2001. - Vol.60. №1. - P. 89-108.

286. Olcott A. «Poplavskij"s Life» / A. Olcott // Поплавский Б. Собр. соч. : в 3 т. / Б. Поплавский; под ред. С. Карлинского и А. Олкотта. Беркли, 1980. -Т. 1.

287. The Achievement of Vladimir Nabokov: Essays, studies, reminiscences and stories from Cornell Nabokov Festival. New York, 1984. - 256 p.1. Словари и справочники

288. Большой толковый словарь русского языка / Под ред. С. А. Кузнецова. СПб.: Норинт, 2004. - 1536 с.

289. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4т/ В. И. Даль. М.: Русский язык, 1989. - Т. 3.

290. Литературная энциклопедия Русского Зарубежья. 1918 - 1940: в 3 т. / под ред. А. Н. Николюкина . М. : РОССПЭН. -2002 - Т. 3: Книги. -712 с.

291. Литературное зарубежье России: энциклопедический справочник / Под общ. ред. Е. П. Челышева и А. Я. Дегтярева. М. : Парад, 2006. - 677 с.

292. Мифологический словарь / Под ред. Е. М. Мелетинского . М.: Сов. энциклопедия, 1990. - 672с.

293. Мифы древней Греции / Сост. И. С. Яворская. Спб.: Лениздат, 1990.- 365с.

294. Руднев В. Словарь культуры XX века: Ключевые понятия и тексты / В. Руднев. М. : Аграф, 1997. - 381 с.

295. Русская эмиграция. Журналы и сборники на русском языке 1981 - 1995: Сводный указатель статей / Сост. О. Бигар и др. М. : Российская политическая энциклопедия, 2005. - XII. - 347 с.

296. Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века. Энциклопедический биографический словарь / Под ред. В. Шелохаева. М. : РОССПЭН, 1997.-748 с.

297. Русское зарубежье. Хроника научной, культурной и общественной жизни, 1920-1940. Франция: в 4 т. / Под общ. ред. JI. А. Мнухина. М. : Эксмо, 1995.

298. Словарь поэтов Русского Зарубежья / ред. В. Крейд. СПб. : Русский Христианский гуманит. институт, 1999. -470 с.

299. Энциклопедия символов, знаков, эмблем / Сост К. Королев. М. : Эксмо; СПб. : Мидгард. - 2005. - 608 с.

Проза Бориса Поплавского (1903–1935) - явление оригинальное и значительное, современники считали, что в ней талант Поплавского «сказался даже едва ли не ярче, чем в стихах» (В.Вейдле). Глубоко лиричная, она в то же время насквозь философична и полна драматизма. Герои романов - русские эмигранты, пытающиеся осмыслить свою судьбу и найти свое место на этой земле.

Oiseau enferme dans son vol, il n"a jamais connu la terre, il n"a jamais eu d"ombre. Paul Eluard

Oiseau enferme dans son vol, il n"a jamais connu la terre, il n"a jamais eu d"ombre.

Paul Eluard

Шел дождь, не переставая. Он то отдалялся, то вновь приближался к земле, он клокотал, он нежно шелестел; он то медленно падал, как снег, то стремительно пролетал светло-серыми волнами, теснясь на блестящем асфальте. Он шел также на крышах и на карнизах, и на впадинах крыш, он залетал в малейшие изубрины стен и долго летел на дно закрытых внутренних дворов, о существовании коих не знали многие обитатели дома. Он шел, как идет человек по снегу, величественно и однообразно. Он то опускался, как вышедший из моды писатель, то высоко-высоко пролетал над миром, как те невозвратные годы, когда в жизни человека еще нет никаких свидетелей.

Под тентами магазинов создавался род близости мокрых людей. Они почти дружески переглядывались, но дождь предательски затихал, и они расставались.

Дождь шел также в общественные сады и над пригородами, и там, где предместье кончалось и начиналось настоящее поле, хотя это было где-то невероятно далеко, куда, сколько ни пытайся, никогда не доедешь.

Казалось, он идет над всем миром, что все улицы и всех прохожих соединяет он своею серою солоноватою тканью.

Лошади были покрыты потемневшими одеяниями, и, в точности, как в Древнем Риме, шли нищие, покрывши головы мешками.

На маленьких улицах ручьи смывали автобусные билеты и мандаринные корки.

Но дождь шел также на флаги дворцов и на Эйфелевой башне.

Казалось, грубая красота мироздания растворяется и тает в нем, как во времени.

Периоды его учащения равномерно повторялись, он длился и пребывал, и казался самой его тканью.

Но если очень долго и неподвижно смотреть на обои в своей комнате или на соседнюю голубоватую стену на той стороне двора, вдруг отдаешь себе отчет, что в какой-то неуловимый момент к дождю примешиваются сумерки, и мир, размытый дождем, с удвоенной быстротой погружается и исчезает в них.

Все меняется в комнате на высоком этаже, бледно-желтое закатное освещение вдруг гаснет, и в ней делается почти совершенно темно.

Но вот снова край неба освобождается от туч, и новые белые сумерки озаряют комнату.

Тем временем часы идут, и служащие возвращаются из своих контор, далеко внизу зажигаются фонари, и на потолке призрачно появляется их отражение.

Огромные города продолжают всасывать и выдыхать человеческую пыль. Происходят бесчисленные встречи взглядов, причем всегда одни из них стараются победить или сдаются, потупляются, скользят мимо. Никто не решается ни к кому подойти, и тысячи мечтаний расходятся в разные стороны.

Тем временем меняются времена года, и на крышах распускается весна. Высоко-высоко над улицей она греет розовые квадраты труб и нежные серые металлические поверхности, к которым так хорошо прильнуть в полном одиночестве и закрыть глаза или, примостившись, читать запрещенные родителями книги.

Высоко над миром во мраке ночей на крыши падает снег. Он сперва еле видим, он накопляется, он ровно и однообразно присутствует. Темнеет и тает. Он исчезнет, никогда не виденный человеком.

Потом, почти вровень со снегом, вдруг неожиданно и без переходов приходит лето.

Огромное и лазурное, оно величественно раскрывается и повисает над флагами общественных зданий, над мясистой зеленью бульваров и над пылью и трогательным безвкусием загородных дач.

Но в промежутках бывают еще какие-то странные дни, прозрачные и неясные, полные облаков и голосов; они как-то по-особенному сияют и долго-долго гаснут на розоватой штукатурке маленьких отдаленных домов. А трамваи как-то особенно и протяжно звонят, и пахнут акации тяжелым сладким трупным запахом.

Как огромно лето в опустевших городах, где все полузакрыто и люди медленно движутся как бы в воде. Как прекрасны и пусты небеса над ними, похожие на небеса скалистых гор, дышащие пылью и безнадежностью.

Обливаясь потом, вниз головою, почти без сознания спускался я по огромной реке парижского лета.

Я разгружал вагоны, следил за мчащимися шестернями станков, истерическим движением опускал в кипящую воду сотни и сотни грязных ресторанных тарелок. По воскресеньям я спал на бруствере фортификации в дешевом новом костюме и в желтых ботинках неприличного цвета. После этого я просто спал на скамейках и днем, когда знакомые уходили на работу, на их смятых отельных кроватях в глубине серых и жарких туберкулезных комнат.

Я тщательно брился и причесывался, как все нищие. В библиотеках я читал научные книги в дешевых изданиях с идиотическими подчеркиваниями и замечаниями на полях.

Я писал стихи и читал их соседям по комнатам, которые пили зеленое, как газовый свет, дешевое вино и пели фальшивыми голосами, но с нескрываемой болью, русские песни, слов которых они почти не помнили. После этого они рассказывали анекдоты и хохотали в папиросном тумане.

Я недавно приехал и только что расстался с семьей. Я сутулился, и вся моя внешность носила выражение какой-то трансцендентальной униженности, которую я не мог сбросить с себя, как накожную болезнь.

Я странствовал по городу и по знакомым. Тотчас же раскаиваясь в своем приходе, но оставаясь, я с унизительной вежливостью поддерживал бесконечные, вялые и скучные заграничные разговоры, прерываемые вздохами и чаепитием из плохо вымытой посуды.

Почему они все перестали чистить зубы и ходить прямо, эти люди с пожелтевшими лицами? - смеялся Аполлон Безобразов над эмигрантами.

Волоча ноги, я ушел от родных; волоча мысли, я ушел от Бога, от достоинства и от свободы; волоча дни, я дожил до 24 лет.

В те годы платье на мне само собою мялось и оседало, пепел и крошки табаку покрывали его. Я редко мылся и любил спать, не раздеваясь. Я жил в сумерках. В сумерках я просыпался на чужой перемятой кровати. Пил воду из стакана, пахнувшего мылом, и долго смотрел на улицу, затягиваясь окурком брошенной хозяином папиросы.

Потом я одевался, долго и сокрушенно рассматривая подошвы своих сапог, выворачивая воротничок наизнанку, и тщательно расчесывал пробор - особое кокетство нищих, пытающихся показать этим и другими жалкими жестами, что-де ничего-де не случилось.

Потом, крадучись, я выходил на улицу в тот необыкновенный час, когда огромная летняя заря еще горит, не сгорая, а фонари уже желтыми рядами, как некая огромная процессия, провожают умирающий день.

Но что, собственно, произошло в метафизическом плане оттого, что у миллиона человек отняли несколько венских диванов сомнительного стиля и картин Нидерландской школы малоизвестных авторов, несомненно, поддельных, а также перин и пирогов, от которых неудержимо клонит к тяжелому послеобеденному сну, похожему на смерть, от которого человек восстает совершенно опозоренный? «Разве не прелестны, - говорил Аполлон Безобразов, - и все эти помятые и выцветшие эмигрантские шляпы, которые, как грязно-серые и полуживые фетровые бабочки, сидят на плохо причесанных и полысевших головах. И робкие розовые отверстия, которые то появляются, то исчезают у края стоптанной туфли (Ахиллесова пята), и отсутствие перчаток, и нежная засаленность галстуков».

Разве Христос, если бы он родился в наши дни, разве не ходил бы он без перчаток, в стоптанных ботинках и с полумертвою шляпой на голове? Не ясно ли вам, что Христа, несомненно, во многие места не пускали бы, что он был бы лысоват и что под ногтями у него были бы черные каемки?

Но я не понимал всего этого тогда. Я смертельно боялся войти в магазин, даже если у меня было достаточно денег. Я жуликовато краснел, разговаривая с полицией.

Я страдал решительно от всего, пока вдруг не переходил предел обнищания и с какой-то зловеще-христианской гордостью начинал выставлять разорванные промокшие ботинки, которые чавкали при каждом шаге.

Но, особенно летом, мне уже чаще становилось все равно. Я ел хлеб прямо на улице, не стряхивая даже с себя крошек.

Я читал подобранные с пола газеты.

Я гордо выступал с широко расстегнутою, узкою и безволосою грудью и смотрел на проходящих отсутствующим и сонливым взглядом, похожим на превосходство.

Мое летнее счастье освобождалось от всякой надежды, но я постепенно начинал находить, что эта безнадежность сладка и гражданская смерть весьма обитаема и что в ней есть иногда некое горькое и прямо-таки античное величие.

Я начинал принимать античные позы, т. е. позы слабых и узкоплечих философов-стоиков, поразительные, вероятно, по своей откровенности благодаря особенностям римской одежды, не скрывающей телосложения.

«Стоики тоже плохо брились, - думал я, - только что мылись хорошо».

И раз я, правда, ночью, прямо с набережной, голый, купался в Сене.

Но все это мне тяжело давалось.

Душа моя искала чьего-то присутствия, которое окончательно освободит меня от стыда, от надежды и от страха, и душа нашла его.

Тогда начался некий зловещий нищий рай, приведший меня и еще нескольких к безумному страху потерять то подземное черное солнце, которое, как бесплодный Сэт, освещало его. Моя слабая душа искала защиты. Она искала скалы, в тени которой можно было бы оглядеться на пыльный, солнечный и безнадежный мир. И заснуть в тени ее в солнечной глуши, с безумной благодарностью к нагретому солнцем камню, который ничего и не знает о вашем существовании…

Именно такой человек появился, для которого прошлого не было, который презирал будущее и всегда стоял лицом к какому-то раскаленному солнцем пейзажу, где ничего не двигалось, все спало, все грезило, все видело себя во сне спящим.

Аполлон Безобразов был весь в настоящем. Оно было, как золотое колесо без верха и без низа, вращающееся впустую от совершенства мира, сверх программы и бесплатно, на котором стоял кто-то невидимый, восхищенный от мира своим ужасающим счастьем.

Все каменело в его присутствии, как будто он был Медузой.

Огромным, раскаленным, каменным пейзажем казался мир, одним из тех пейзажей Атласских гор, напоминающих ад, над которыми по воздуху проносился Симон-волхв.

Но он не был жесток. Малейшие травы могли расти в его присутствии и птицы сидеть на его руках, настолько он отсутствовал. А он был где-то далеко-далеко, по ту сторону рассветов и закатов, где и время и вечность, и день и ночь, Озирис и Сэт, и все живые и все умершие, и все грядущие, и все надежды, и все голоса присутствуют вместе и никогда не расстаются, и никогда не смолкают и откуда со слезами на глазах нисходят в жизнь.

Так иногда путешествуешь по городу, как по девственному лесу. Перейдя через сотню трамвайных линий, остановившись на множестве углов, я подошел к реке, отошел от нее и вновь возвратился к ней. Солнце заходило над сожженными им коричневыми деревьями набережной, над мягкими лиловыми асфальтами и над душами людей, доверху полными теплой и смутной, прекрасной и безнадежной усталостью городского леса. На оранжевой воде, на маленькой лодке у самой набережной неподвижно сидела человеческая фигурка, казавшаяся с этого моста совершенно маленькой. Не знаю, сколько времени я стоял на мосту, но каждый раз, когда я поворачивал глаза в ее сторону, фигурка продолжала неподвижно сидеть, не поворачиваясь и не меняя позы, с беспечностью и настойчивостью, показавшимися мне сперва бесполезными, затем нелепыми и, наконец, прямо-таки вызывающими.

«Все рыбаки - мечтатели», - подумал я, но этот человек даже не был рыбаком и, следовательно, не имел никакого оправдания своей вызывающей неподвижности.

Наконец, после, вероятно, целого часа терпеливого издевательства, мне вдруг захотелось спуститься вниз и заставить этого человека подняться или повернуться, или, наконец, просто показать ему взглядом, что он не имеет никакого права на такое поведение. Кроме права совершенно тупого или, наконец, просто спящего человека, или просто права нищих, которые иногда с поразительной физической выдержкой в невероятно неудобных позах костенеют на скамейках общественных садов.

Наконец, потеряв всякое терпение, я спустился вниз, неловко, как заговорщик, шагая по крупным камням, подошел к плоскодонной лодке, в которой на железной цепи и на аршин от берега уже, вероятно, несколько часов уплывал, оставаясь на месте, загадочный человек. Сперва я с притворной скромностью прошел мимо него, но затем, видя, что он не обращает на меня никакого внимания, прямо-таки в отчаянии я остановился перед самой лодкой и уставился в его необыкновенно волевой профиль - смесь нежности и грубости, красоты и безобразия.

На первый взгляд, этот профиль имел почти комическое выражение, но в нем было что-то, что совершенно отбивало всякую охоту смеяться даже заядлому шутнику.

Было совершенно очевидно, что человек этот давно заметил меня. Он даже колебался одну минуту, не повернуть ли ему голову в мою сторону, но потом решился с очаровательным консерватизмом продолжать рассматривать пышно разметавшиеся по небу огненные волосы утопающего солнца. Его гладко выбритое лицо казалось выбитым из меди, и глаза имели то особое, но, скорее, женщинам свойственное выражение, которое появляется у светских людей, когда они отлично видят что-нибудь, но, еще лучше, не замечают. Наконец, я отступил два шага назад и с необыкновенной легкостью истерического припадка прыгнул в лодку. Этот странный поступок объясняется тем, что уже несколько минут вообще все было очень странно, все плыло по открытому морю необычайности, но необычайности как бы самодвижущейся, саморазвивающейся, необыкновенности снов и самых важных событий царства воспоминаний, тоже случившихся как бы сами собой, тоже несомых каким-то попутным ветром предопределения, рока и смерти.

Сидящий неподвижно слегка улыбнулся, как будто ждал этого, но продолжал сидеть, едва-едва скользнув по мне ничего не выражающим взглядом людей, охотно, но иронически приглашающих сесть. Теперь лицо его было отчетливо видно, все озаренное великолепным угасанием остывающего неба. Лицо это было так обыкновенно и, вместе с тем, так странно, так банально и, вместе с тем, так замечательно, что я на очень долгое время как бы погрузился в него, хотя оно было непроницаемо, даже вдруг успокоившись от удивления. Я совершенно забыл необычайный способ моего появления в лодке.

Под умело сдвинутой набекрень серой фуражкой, как бы перелетевшей сюда из фокс-фильмы, изображающей жизнь подонков Нью-Йорка, ровно, твердо и даже добродушно смотрели небольшие широко расставленные голубые глаза, которые имели ту особенность, отчетливо осознанную мною значительно позже и чрезвычайно редко встречающуюся среди европейцев особенность, состоящую в том, что они ровно ничего не выражали.

Поэтому-то я с первого раза приписал им добродушие, ибо приписывать им можно было решительно все. Не дай Бог вам, милый читатель, встретиться когда-нибудь с таким добродушием, ибо добродушие Аполлона Безобразова именно, может быть, и было самою страшною его особенностью.

Наконец, этот человек переменил свою удобную позу на другую, очевидно, еще более удобную, которую мне, вероятно, пришлось бы искать целый час, после чего я не усидел бы в ней больше пяти минут. Он облокотился на левый локоть и правой рукой вытащил пакет с желтыми папиросами и плоские спички. Потом закурил и выбросил спичку за борт, соблюдая при этом такую экономию в движениях и такую художественную простоту их, что я, в глубине души начинавший робеть, в верхних слоях ее вновь изобразил сильнейший гнев.

Тогда Аполлон Безобразов отвел глаза от холодеющего неба и насмешливо посмотрел на меня. Глаза его отнюдь не были похожи на глаза гипнотизера, они не блестели ни загадочно, ни томно, они не темнели, а ровно поворачивались вместе с лицом не как живые существа, а, скорее, как толстые чечевицы красивых ацетиленовых ламп на башнях маяков. Но глаза эти отнюдь не были стеклянными, скорее, прозрачность их была чем-то замутнена, как это бывает у европейцев, долго живших под тропиками, или у курильщиков опиума; но эти глаза отнюдь не были сонными, они не спали и не бодрствовали. Это были обыкновенные глаза, совершенно ничего не выражавшие. Это были глаза совершенно особенные, которым я никогда не видел подобных.

Теперь Аполлон Безобразов смотрел на меня довольно долго, и, очевидно, это разглядывание имело свои фазы, постепенно отменявшие одна другую. Вероятно, образ мой проходил через тень и свет. Многие профессии и миросозерцания примеривались к нему и не прививались, потому что Аполлон Безобразов, никогда не ошибавшийся в людях, любил колебаться, любил одновременно утверждать и отрицать, любил долго сохранять противоречивые суждения о человеке, пока вдруг, подобно внезапному процессу кристаллизации, из темной лаборатории его души не выходило отчетливое и замкнутое суждение, содержащее в себе также и момент доказательства, которое потом и оставалось за человеком неотторжимо, как проказа или след огнестрельной раны. В этом сказывалась какая-то особенная, чисто интеллектуальная мораль его или, вернее, чрезвычайно моральное отношение к своим мыслям, как будто они были живые существа, относительно которых он оставался совершенно пассивен, как бы не желая ничем форсировать их развития.

Что вы скажете об Н.? - спросил я его однажды об одном человеке, который давно нам надоел и, наконец, умер и уже, несомненно, ничего не мог прибавить к комплексу воспоминаний, связанных с ним.

Я ничего не могу сказать о нем, но жду, - ответил он, говоря о себе, как будто о реке или водопаде, по которому что-то должно было откуда-то проплыть.

Но обо всех этих превращениях моего для него бытия я догадался только значительно позже, когда заметил, что Аполлон Безобразов обращается со мной, как будто я и вправду был одновременно и дураком и умным, и слабым и сильным, и нежно интересующим его и далеким от него бесконечно. В тот же памятный день или, вернее, вечер это разглядыванье показалось мне совершенно бесполезным, как разглядыванье узоров на обоях, и потому оскорбительным, настолько взгляд Аполлона Безобразова был неизменен, прост и величественно банален, как взгляд Джиоконды или стеклянных глаз в витринах оптиков. Казалось, этим взглядом нельзя было извлечь решительно ничего из бытия, хотя, в сущности, Аполлон Безобразов совершенно не слушал своих собеседников, а только догадывался о скрытом значении их слов по незаметным движениям их рук, ресниц, колен и ступней и, таким образом, безошибочно доходил до того, что, собственно, собеседник хотел сказать, или, вернее, того, что он хотел скрыть.

Но, в сущности, взгляд Аполлона Безобразова даже не был оскорбительным, он не удостаивал давать нам права оскорбляться, он ровно скользил и пребывал одновременно, он покоился и был несмываем, как отблеск из окна. Потом Аполлон Безобразов вдруг медленно встал и жестом Ксеркса, приказывающего выпороть море, бросил наполовину выкуренную папиросу в воду, потом тем же красивым и экономным способом, которым он все делал, снял и опять надел фуражку на самые глаза и приготовился выпрыгнуть из лодки, но раздумал и, потянув ее за цепь, спокойно сошел с нее с несколько даже стариковским приседанием на одну ногу.

У Аполлона Безобразова были неширокие, но совершенно прямо поставленные плечи греческих юношей и необыкновенно узкие бедра, придававшие его фигуре вид египетского барельефа или американского матроса. Он был довольно хороший легкий атлет, и все его тело было как бы выточенным из желтоватого апельсинового дерева, хотя он вовсе не имел вида сильного человека.

Тогда я тоже неловко спрыгнул с лодки (почему-то вдруг он сошел, а я спрыгнул) и пошел за ним, твердо решив не отставать от этого человека ни на шаг, пока он со мной не подерется или не примет меня в свой круг, потому что вокруг него всегда присутствовал как бы невидимый, правильный, но непроницаемый круг, даже для тех, кого он держал в своих объятиях или ударял по лицу, хотя я заметил, что в разговоре с самыми простыми людьми - матросами, цирковыми акробатами или женщинами - этот круг вдруг исчезал, хотя, может быть, именно потому, что для них этот круг и не существовал, и он становился почти сердечным, ибо Аполлон Безобразов по мере сил и лени всегда старался скрыть свою профессию и образование и прямо-таки сердился и отстранялся от человека, который, долго просчитав его за приятного и недалекого человека, вдруг изменял о нем свое мнение, изучая для этого и художественно подражая мелким движениям очень простых людей, их способу надевать шляпу, здороваться и закуривать. «Ведь пришел же Христос инкогнито, - говорил он иногда, - и уж, наверно, не постыдно нам, простым смертным, защищаться от тех невежливых и безвкусно требовательных взглядов, которые мы кидаем на заведомо умного человека, в нашем присутствии не вмешивающегося в оживленный спор». И Аполлон Безобразов легко пошел вперед, но вдруг повернулся и, насупившись, вернулся обратно к лодке. В этой лодке мы просидели еще около часу, в который моя усталость, скука, чувство соперничества, желание уйти и остаться, желание осмеять Аполлона Безобразова и, наконец, почти броситься на него с кулаками дошли до такой степени, что этот момент по своей мучительной остроте незабываем для меня. Но Аполлону Безобразову, как видно, что-то нужно было додумать, дочувствовать, и он совершенно забыл обо мне, всецело погрузившись в интеллигибельное созерцание воды и неба, которые непрестанно изменялись, зеленели и голубели, багровели и оставались теми же.

Вдоль набережной медленно, как траурные иллюминации под дождем, загорались зеленые газовые фонари. Там проплывали автомобили и шумели грузовики, и пыльные деревья раскачивались в такт визгливой и отдаленной музыке. Была ночь 14 июля, и где-то уже хлопали шутихи и визжали дети, а над рекой восходила луна, и, может быть, именно ее-то и ждал Аполлон Безобразов. Огромная, мутно-оранжевая, как солнце, наконец покоренное земным притяжением, как пьяное солнце, как лживое солнце, смотрела она своим единственным и еще теплым глазом без зрачка, своей гигантской тяжестью подавляя теплую железную крышу и дальние низкие острова.

Потом она поднялась немного выше и просветлела и, как дрожащие руки проснувшегося от припадка, протянула к нам по воде белую линию отражения.

А тем временем с противоположной стороны тихо захлопали отдаленные выстрелы ракет, и низкорослыми кустами стала вырастать и падать, зажигаться и тухнуть фантастическая растительность фейерверков. Тихо поднимались они над рекой, лопались и отцветали, оставляя за собой в воздухе серые сгоревшие двойники.

Наконец, раздался последний взрыв, беспорядочный, как расставание человека со сном, и уже ясно стало слышно пение труб и скрипок, взвизгиванье кларнетов и частый, как похоронный звон, удар цимбал. Теперь небо было синим, вода черной, луна белой, а наши лица темно-серыми. Аполлон Безобразов вдруг взмахнул в воздухе руками, как будто выплывая из чего-то, затем это движение перешло в умелое потягивание приятно уставшего человека, и мы встали, спустились с лодки и поднялись на мост.

Так, подобно Дон Кихоту и Санчо Пансе, подобно Данте и Вергилию, подобно двум врагам, подобно двум приятелям, подобно двум банальным прохожим, шли мы по безлюдным улицам, по безлюдным площадям и бульварам, пока вдруг не попадали в толпу танцующих, толпу оголтелых и порозовевших, которые, разлетевшись в минуту прекращения музыки, с полуоткрытым ртом смотрели на нас, как бы ища подтверждения чему-то, предположим, тому, что сегодня праздник и все хорошо, и, не найдя его, тотчас же отворачивались прочь. По мере углубления в ночь музыканты становились все красней и веселей, будто бы толстели на глазах. Они пили пиво, отдуваясь и проливая его. Они надувались и продолжали играть с невероятным напряжением и такою же выносливостью. Казалось, лошадь заплакала бы от усталости и отошла бы, отмахиваясь, но они все продолжали играть, хотя казались уже готовыми умереть. Иногда происходила война между двумя оркестрами, старающимися переиграть друг друга: в одном были тромбон и саксофоны, в другом были однообразные старики, старавшиеся как можно больше шуметь; конечно, первые побеждали.

Скоро мы подошли к бульвару Сен-Мишель, поднялись по нему и, как два заговорщика, стали подходить к кварталу Монпарнас, где интернациональная богема, почти сплошь состоящая из людей, презирающих Францию, больше всех шумит и веселится в день 14 июля. Но Аполлон Безобразов и я давно привыкли к зрелищу и, найдя облитый пивом столик на самой окраине танцующих, уселись, как свои люди, смотреть на чужие танцы.

Тогда Аполлон Безобразов подозвал лакея, и лакей неожиданно повиновался, и заказал ему простого белого вина, которое неизменно и продолжал пить в течение всей этой короткой летней ночи.

Пил он очень много, не щурясь и не моргая, по-видимому, быстро пьянея. В одиннадцать часов ночи он казался совершенно пьяным, около часу, как будто бы, снова трезв, а в два часа даже глаза его порозовели от алкоголя, и он, стараясь попасть не в такт музыке, медленно махал в воздухе своей красной рукой и не замечал этого. Тогда, когда я счел его совершенно пьяным, я, чтобы осмеять его, неожиданно спросил:

Сколько вам лет?

Тогда он вдруг моментально остановил свою руку, на что, казалось, был совершенно неспособен, и совершенно отчетливо и равнодушно произнес:

Столько же, сколько и вам.

Сказав это, он опять принялся махать рукой и опять не в такт музыке. Очевидно, ему было приятно махать именно не в такт, хотя это было очень трудно, потому что в поздний час этой душной ночи, казалось, даже дома и деревья размякали от музыки и от сладострастия и, как сплошной разноцветный студень, медленно вибрировали вместе с людьми в такт величественно-пошлой музыке оркестров.

Казалось, даже теплый асфальт подымался и опускался от ее прикосновения, и, очевидно, только один Аполлон Безобразов еще защищался от нее, но и он вдруг остановил руку, и встал, и на мягких, точно резиновых, ногах прошел между танцующими и затерялся во тьме. Через пять минут он вернулся с целой компанией, которая хлопала его по плечу, галдела и пела, - очевидно, со своей компанией, которую он в точности знал, где найти.

Меня тоже тотчас же стали хлопать по плечу и чуть ли не целовать пьяными губами, на которых прилипли коричневые крошки табаку.

Они все вместе стали петь грубо и очень весело, хотя песни были очень нежные и очень грустные. Потом Аполлон Безобразов заспорил с бледным семнадцатилетним юношей, носящим готовое платье, с неуместной и беспомощно-нежной улыбкой на полных губах, о том, кто из них перепрыгнет через большее количество стульев.

Они поставили по одному и по два стула посредине мостовой, и оба перепрыгнули препятствие, потом они поставили три стула, и Аполлон Безобразов перепрыгнул, а юноша этот в конце прыжка сел на землю и больно ударился, но не заметил этого, ибо был совершенно пьян.

Аполлон Безобразов с неимоверной жестокостью пригласил его прыгать через четыре стула. Когда четыре стула были поставлены, кругом стали собираться, потому что, действительно, почти невозможно было пьяному человеку перепрыгнуть через эту длинную желтую изгородь.

Юноша разбежался и остановился, как бы очнувшись, и снова отошел, но Аполлон Безобразов не дал ему остановиться во второй раз. Он странно крикнул на него, и тот, как бы во сне, отделился от земли и упал в самую гущу желтого железа и разбитых стаканов. Аполлон Безобразов, совершенно не обращая на него внимания, снова поставил все стулья в один ряд и, улыбаясь, снял фуражку.

Я заметил, что он снимал фуражку только в редких случаях жизни и тогда становился прямо-таки опасным. Он отошел довольно далеко, потом еще дальше, потом еще раз еще дальше, что уже было прямо-таки глупо, разбег был слишком большой, теперь я видел, как приподымается его верхняя губа, обнажая ровные зубы, и вдруг - сорвался с места и побежал; разбег был, действительно, слишком большой, пробегая мимо меня, он, очевидно, заметил это и чуть замедлил, но до стульев оставалось пять шагов. Казалось, он остановится, но он издал какой-то странный звук, как будто ахнул, звук, полный, как мне показалось, невероятного злорадства и какого-то дикого торжества, и, прямо-таки пролетев последние три шага, прыгнул - и перепрыгнул препятствие, взметнув ноги к самой голове и задев только спинку четвертого стула, отчего упал на руки и буквально перелетел через голову, и, тотчас же очутившись на ногах, рассмеялся с таким откровенным удовольствием, что все мы невольно замолчали.

Теперь Аполлон Безобразов сидел совершенно неподвижно, хотя лицо его, как полная противоположность этому, было озарено и обезображено отблеском того жесточайшего прилива воли, который он только что пережил.

Он сидел спокойно и, по-видимому, наслаждался, хотя на углах его губ еще запеклась кровь из разбитых десен, которую он далеко сплевывал на мостовую.

Таким образом кончилась моя первая попытка составить о нем определенное мнение и внести его в определенную категорию, например, одинокого философа, кончилась столь же прискорбно, как и многие последующие. Аполлон Безобразов, к которому я стал уже привыкать и даже смотреть тем собственническим оком, которым мы смотрим на все понятное, вдруг отодвинулся от меня в первозданный мрак, как это всегда потом случалось, когда я пытался успокоиться относительно него на определенной мысли - как будто сесть на стул в его присутствии.

Личность Аполлона Безобразова никогда не позволяла садиться в его присутствии, она держала его собеседника в непрерывной и сладкой тревоге, которая вызывает в нас прекрасную идею чистой возможности. Для него не существовало внутреннего рока, которому подчинены души еще более, чем тела - року внешнему. Его вчерашние чувства ни к чему его не обязывали сегодня. И я часто, после некоторого отсутствия, почти не мог узнать его при встрече, даже походка его менялась, звук голоса. Долго знать Аполлона Безобразова означало присутствовать на столь же долгом, разнообразном и неизмеримо прекрасном театральном представлении, сидеть перед сценою, на которой беспрерывно меняется цвет облаков и реки каждую секунду текут вспять и по новому руслу; какие-то люди проходят, улыбаются, говорят красивые, странные и почти бессмысленные вещи; они встречаются, они расстаются и никогда не возвращаются обратно, ибо Аполлон Безобразов со всех сторон был окружен персонажами своих мечтаний, которых один за другим воплощал в самом себе, продолжая сам неизменно присутствовать как бы вне своей собственной души, вернее, не он присутствовал, а в нем присутствовал какой-то другой, и спящий, и грезящий, и шутя воплощавшийся в своих грезах, и этот другой держал меня в своей власти, хотя я часто бывал сильнее очередного его воплощенного двойника.

«Когда проснется спящий?» - думал я и ясно чувствовал, что никогда, что для него все мы имеем ровно такую же степень реальности, какую имеют те наши сны, которые мы, продолжая спать, все же именно осознаем снами, то есть наименьшую из нам доступных.

Он как будто всегда находился вне себя, и, часто даже поправляя себя, как завравшегося актера, он превращался в свою противоположность и в противоположность этой противоположности. Но эта новая противоположность не была его первоначальным «я», а каким-то новым, третьим состоянием, подобно окончательному возвращению духа самому себе перед самой смертью, но не в самого себя, ибо «я» человека тогда не объемлет, а объемлемо, не окружает со всех сторон, как атмосфера, а, наоборот, как бы окружено со всех сторон нашим бытием, как золотой остров, как остров в закате, как остров смерти.

Но постепенно необыкновенное возбуждение Аполлона Безобразова прекращалось, глаза остывали и превращались в то, чем они были обычно, и какая-то дикая воля заметно отливала от него, поза теряла свою напряженность, и он как бы повисал на стуле.

Минуту мне казалось, что он заснул, и он, действительно, спал одну минуту, причем его рука автоматическим движением подперла обычно легко им носимую голову, и на губах, как слепая змея, медленно поползла испуганная и отвратительная усмешка. Но через минуту он опять бодрствовал, пил светло-зеленое вино, похожее на густой туман, и курил папиросу за папиросой, окружая себя облаками голубого дыма, ибо Аполлон Безобразов не затягивался, а дым, выходящий из ноздрей незатягивающегося человека, - голубой, а у других - желтовато-серый.

Перейдя крайний предел опьянения, назначенный на эту ночь, я также стал постепенно отрезвляться, и окружающее нас многоцветное марево, в свою очередь окруженное маревом темным, расчленялось и распадалось на отдельных танцующих, на отдельные столики, засыпанные шелухой какоуэт, на отдельные лица, необыкновенно красные или необыкновенно бледные над смятыми и почерневшими за ночь воротничками.

Меня тошнило и клонило ко сну.

Наконец меня стало тошнить по-настоящему, и я ушел в lavabo.

Наконец стало светать. Ровно засинел восток, и вдали над головами танцующих стали медленно гаснуть зеленые звезды фонарей.

Над Монпарнасским вокзалом взошла светлоперстая Венера, и небо порозовело, готовое проснуться. Изнутри и вовне тоже что-то просыпалось, смолкало и расцветало. Теперь лицо моего противника было почти прекрасно, в неверном свете утра голубые и фиолетовые отблески всходили на него.

Усталое и странно неподвижное, оно было совсем новым и совсем не таким твердым, как этой ночью. Оно смягчилось, но как-то безотносительно, ни к чему. Оно осталось неживым. Это было лицо совсем чужого человека. Необычайно глубокий сон лежал на нем, бодрствующем, и переменчивый свет. Оно физически о чем-то мечтало, неуловимо и медленно кривясь, прищуриваясь и улыбаясь, хотя странный дух, живущий в нем, явно не участвовал в этом.

Но это было новое мечтание, не объясняющее и не объяснимое предыдущим. Все прошедшее не оставило на нем никаких следов. Казалось, фиолетовый дождь рассвета начисто смыл с него воспоминания ночи, и оно даже несколько удивленно и неподвижно смотрело прямо перед собой.

И вдруг физически ощутимо, как рвота, со дна горбом поднялась жесточайшая жалость к этому неподвижному. Я стал задыхаться, я склонился к столу и горько заплакал.

И вот расплывшееся и раздвоившееся изображение подало голос. Он был сладок, весел и спокоен.

Чего там плакать в хорошую погоду. Пойдемте-ка лучше спать. Смотрите, солнце взошло, все к чему-то готовится, самое время спать, выставив из-под одеяла огромную грязную ногу. А еще - мыться горячей водой, страшно приятно после бессонной ночи мыться горячей водой, молодеешь тогда, и совсем будто бодрое настроение, и вдруг засыпаешь каменным сном.

480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников

Разинькова Ирина Егоровна. Поэтика романа Б.Ю. Поплавского "Аполлон Безобразов" в контексте прозы русской эмиграции рубежа 1920-х - 1930-х годов: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01 / Разинькова Ирина Егоровна; [Место защиты: Воронеж. гос. ун-т].- Воронеж, 2009.- 174 с.: ил. РГБ ОД, 61 09-10/803

Введение

Глава 1. Духовная атмосфера эмигрантской литературы конца 1920-х-1930-х годов 16

1.1 Осмысление «ситуации эмиграции» писателями «младшего поколения» 16

1.2 Художественная реальность как территория «эмигрантских» смыслов (Набоков и писатели «парижской ноты») 42

Глава 2. Роман Бориса Поплавского «Аполлон Безобразов»: между символизмом и постмодернизмом 60

2. 1 Структура романа «Аполлон Безобразов»: оппозиция «реальности» и «реальностей». Автокоммуникативный принцип построения текста 60

2. 2 Элементы готического топоса в поэтике романа 75

2. 3 Деформации «наследия» русского символизма. Категории «земли» и «неба» как структурообразующие в композиции романа 89

Глава 3. Поэтика «ирреального» в романе «Аполлон Безобразов» 101

3.1 Ирреализация хронотопа Парижа 101

3.2 «Пустота» как центр системы персонажей в романе. Сознание героя - пространство для эстетической игры 111

3.3 Лейтмотивы «воды» и «пыли» - части структуры «междумирия» в романе 124

Заключение 142

Список используемой литературы 145

Введение к работе

В современном литературоведении, начиная с 1990-х годов, период первой волны русской эмиграции XX века изучен подробно в отношении «старшего» поколения писателей. По сравнению с ними творчество «молодых» авторов, которые оказались в эмиграции будучи еще подростками и формирование мировоззрения которых состоялось за границей, в целом менее изучено. Исключения составляют, пожалуй, только произведения признанного на сегодняшний день мэтра В. Набокова, исследовательский интерес к ним с каждым годом только возрастает.

В последние годы степень изученности творчества писателей «младшего поколения» первой волны эмиграции возросла. Актуальными стали исследования текстов в свете проблемы самой «ситуации эмиграции», то есть «порога», «перехода», «границы». Поэтому нельзя не отметить, что творчество Бориса Юлиановича Поплавского, одного из самых талантливых представителей «литературной молодежи», ведущего поэта «парижской ноты», в сегодняшнем российском и зарубежном литературоведении активно изучается.

Вообще в культуре рубежа XX - XXI вв. обострилась актуальность анализа ситуаций переходности как таковых. В современной гуманитарной науке появилась необходимость в осмыслении и выявлении в прошлой истории аналогичных феноменов и их воздействия на художественные процессы, в том числе на литературное творчество. Работы по исследованию «перехода» как проблемы истории, психологии, философии, искусства, культуры, посвященные изучению переходной ментальносте в литературном процессе, собраны, например, в сборнике «Искусство в ситуации смены циклов: Междисциплинарные аспекты исследования художественной культуры в переходных процессах» (Искусство в ситуации, 2002). Н. А. Ястребова, С. Т. Вайман, А. А. Пелипенко, Н. А. Хренов, О. А. Кривцун и другие авторы высказывают свои точки зрения как на проблему

художественной переходности, так и на тенденции художественного сознания XX века.

При характеристике переходности авторы статей выделяют следующие признаки данного многозначного явления: переход как смена картин мира и, соответственно, изменения в восприятии пространства и времени; активизация в переходных ситуациях мифа и архетипа; культ творчества в переходные эпохи; открытие логики «вечного возвращения»; эсхатологическое переживание истории; активизация личности маргинального типа; кризис коллективной идентичности.

В работах Н. А. Хренова, К.В.Соколова, Э. В. Сайко, И. Г. Яковенко анализируются методологические аспекты изучения культуры в ситуации перехода. Понятие перехода осмысляется учеными как многозначное и рассматривается в культурологическом, социологическом, историческом аспектах.

А. Е. Махов, Н. А. Ястребова, В. С. Турчин, С. С. Ванеян, М. Н. Бойко, О. А. Кривцун, А. Т. Тевосян исследуют переход как предмет осмысления теории и истории искусства. Специфике переходности в русской культуре посвящены статьи И. В. Кондакова, С. Т. Ваймана, А. П. Давыдова, В. С. Жидкова, А. А. Пелипенко и других.

Проблемам переходности в искусстве также посвящена монография И. П. Смирнова «Художественный смысл и эволюция поэтических систем» (М., 1977), в котором автор выстраивает семиотическую концепцию смены литературных систем.

В контексте актуальности проблемы переходности в нашей работе феномен первой русской эмиграции рассматривается как фактор, определяющий художественное мышление «пограничья» и влияющий на поэтику текста. Для исследования представляет особую важность монография Е. В. Тихомировой «Проза русского зарубежья и России в ситуации постмодерна» (М., 2000). Литературовед рассуждает о специфике условий творчества в эмиграции на уровне поэтики, считает

«эмигрантскость» качеством не только судьбы, но и текстов, а также обнаруживает у многих авторов «хронотоп» «потусторонности».

Проза младшего поколения писателей-эмигрантов первой волны, и
конкретно Б. Поплавского, представляется нам наиболее интересной с точки
зрения выявления особенностей художественного мышления в условиях
«перехода», «границы». Нахождение в л/ел^-пространстве

(экстерриториальности), на границе «своих» и «чужих» литературных традиций стало особенностью эмигрантского дискурса и структуры текстов.

Выбранный нами контекст - проза литературной молодежи первой волны эмиграции - представлен произведениями В. Набокова-Сирина, Г. Газданова, Ю. Фельзена, Г. Евангулова, С. Шаршуна, Е. Бакуниной, М.Агеева, В. Варшавского, В.Яновского, Н.Берберовой. В современном литературоведении по отношению к интересующим нас писателям распространился термин «незамеченное поколение» в связи с названием книги В. Варшавского «Незамеченное поколение», опубликованной в Нью-Йорке в 1956 году. В мемуарно-исследовательском жанре автор пытается воссоздать коллективный образ поколения, к которому он причисляет и себя.

Время «незамеченного поколения» в литературоведческих исследованиях принято ограничивать с середины 1920-х до начала 1940-х годов, а местом, где молодые авторы заявили о себе наиболее ярко, считают Париж, хотя литературные сообщества Берлина, Харбина, Праги также участвовали в культурной жизни русского зарубежья. При этом исследователи, осмысляя феномен «незамеченности», часто сужают круг анализируемых писателей до авторов журнала «Числа» и представителей «парижской ноты». Именно в поэтике произведений этих молодых эмигрантов воплотилось то «переходное» художественное сознание, которое представляет интерес для нашей диссертационной работы. Следует заметить, что произведения В.Набокова и Г. Газданова 1920-х - 1930-х годов исследователи также относят к литературному наследию молодого поколения.

Анализ прозы младшего поколения рубежа 1920-х - 1930-х годов, на наш взгляд, является наиболее продуктивным для описания поэтики эмигрантских текстов и влияния на нее пограничной «ситуации эмиграции», так как в это время были созданы наиболее значимые (в смысле поэтической структуры) произведения.

В диссертационном исследовании проанализированы некоторые особенности поэтики эмигрантских текстов и их воплощение в романе Б. Поплавского «Аполлон Безобразов». Переходный характер прозы русской эмиграции рубежа 1920-х - 1930-х годов изучен в работе на примере поэтики «ирреального» в романе одного из самых ярких писателей молодого поколения.

Роман «Аполлон Безобразов» был создан в период 1926 - 1932 гг. Отдельные главы печатались в парижском журнале «Числа» (№ 2-3, 1930; № 5, 1931; № 10, 1934) и в издании «Встречи», но полностью текст романа не был опубликован при жизни писателя.

Критические отзывы о романе активно высказывали уже современники писателя. Отметим, что в эмигрантской среде Поплавский был знаменит, прежде всего, как поэт. Однако Г. Адамович высказал предположение, что Поплавскому суждено полнее выразить себя именно в прозе, а не стихах. В. Вейдле назвал роман «фантастическим» и выявил аллюзии на творчество Э. По и А. Рембо. Д. Мережковский после публикации в № 5 «Чисел» последней, 28-ой главы «Аполлона Безобразова», гневно заявил, что отдал в этот номер журнала главу из своего нового произведения «Иисус Неизвестный», где она «появилась в соседстве с грязными кощунствами декадентского романа Поплавского» (Поплавский, 2000, с. 432).

В основном же творчество и личность Поплавского были оценены его современниками уже после его смерти. Работы Г. Газданова, Н. Бердяева, В. Ходасевича, Г. Струве, Г. Иванова, Ю. Иваска, В. Варшавского. Ю. Терапиано, А. Бахраха, Н. Берберовой, И. Одоевцевой, А. Седых, Н. Татищева и других собраны в вышедшей в 1993 году книге «Борис

Поплавский в оценках и воспоминаниях современников». В этих преимущественно мемуарных очерках не содержится глубокого анализа прозы писателя, однако они фиксируют биографические особенности и дают многое для понимания личности Поплавского.

Уже классическими исследованиями русской эмиграции первой волны стали книги Г. Струве «Русская литература в изгнании» (М. - Париж, 1996), М. Раева «Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции 1919 - 1939» (М., 1994), Д. Глэда «Беседы в изгнании. Русское литературное зарубежье» (М., 1991), О.Михайлова «Литература русского зарубежья» (М., 1995), А. Соколова «Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х годов» (М., 1991), сборник статей под редакцией Н.Полторацкого «Русская литература в эмиграции» (Питсбург, 1972).

В последнее десятилетие появились обзоры и сборники статей о русской эмиграции: В. Агеносов «Литература русского зарубежья (1918 - 1996)» (М., 1998), О. Демидова «Метаморфозы в изгнании: Литературный быт русского зарубежья» (СПб., 2003), Т. Буслакова «Литература русского зарубежья. Курс лекций» (М., 2003), Е. Менегальдо «Русские в Париже. 1919 - 1939» (М., 2007), Б. Носик «Русские тайны Парижа» (СПб., 2000), А. Мартынов «Литературно-философские проблемы русской эмиграции (сборник статей)» (М., 2005), сборники «Русское Зарубежье - духовный и культурный феномен. Материалы Международной научной конференции» (М. 3 2003), «Русская культура XX века на родине и в эмиграции: Имена. Проблемы. Факты», «Русское Зарубежье: приглашение к диалогу» (Калининград, 2004), составленный Л. А. Смирновой сборник научных трудов «Очерки литературы русского зарубежья» (М., 2000), учебное пособие в двух частях «Литература русского зарубежья («первая волна» эмиграции: 1920 - 1940 годы)» под редакцией А. И. Смирновой. (Волгоград, 2004), трехтомная «Литературная энциклопедия русского зарубежья» (М., 2002) и другие работы. Не в русле традиционных исследований первой русской эмиграции написана монография А. Азова «Проблема теоретического моделирования

самосознания художника в изгнании: русская эмиграция "первой волны"» (Азов, 1996). Автор рассматривает опыт эмиграции на основании теоретической модели интерпретации акта сотворения мира в еврейской религиозной герменевтике, мистическом учении Лурианской каббалы.

Творчество «младшего» поколения писателей-эмигрантов, в том числе Бориса Поплавского, в указанных книгах рассмотрено, в основном, обзорно. За последние пять лет появились более концептуальные исследования русской эмиграции первой волны. Например, диссертационные работы Н. Летаевой «Молодая эмигрантская литература 1930-х годов: проза на страницах журнала "Числа"» (М., 2003), А. Кохановой «Нравственный опыт русской эмиграции первой волны: аспект свободы» (СПб., 2003). В работе М. Немцева «Стилевые приемы кинематографа в литературе русского зарубежья первой волны» (М., 2004) исследователь рассматривает эмигрантские тексты с точки зрения эволюции реалистического взгляда на мир, развития эстетики модернизма и анализирует стилевые приемы, которые художники активно заимствуют из смежных искусств. Т. Марченко в докторской диссертации «Проза русского зарубежья 1920-1940-х гг. в европейском критическом осмыслении: нобелевский аспект» (М., 2008) формулирует «принцип компенсаторности», согласно которому литература XX века смогла выразить в своем эмигрантском становлении те нравственно-художественные искания, которые были невозможны в советской литературе.

Для нашей работы большое значение имеет монография И. Каспэ «Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы» (М., 2005). И. Каспэ анализирует, как создавалась в эмиграции модель «незамеченности», выявляет творческие установки, популярные поведенческие стратегии, ценностные предпочтения, способы самопрезентации «младшего» поколения писателей первой волны эмиграции. Доминирующим литературным течением среди литературной молодежи была

9 «парижская нота», с которой можно отождествить все молодое поколение авторов.

Изучение произведений и биографии Бориса Поплавского в 80-е годы XX века начали зарубежные исследователи. Во введении к первому тому собрания стихотворений писателя (1980), изданного в Беркли, С. Карлинский и А. Олкотт поместили свои статьи (S. Karlinsky «The Alien Comet», A. Olcott «Poplavskij"s Life»), в которых отметили влияние на творчество Поплавского эстетики сюрреализма. В 1981 году Е. Менегальдо в Париже защитила - докторскую диссертацию, материалы которой частично публиковались в «Литературном обозрении» (№ 2, 1996) и других журналах, а в 2007 году в России вышла книга исследовательницы «Поэтическая Вселенная Бориса Поплавского» (СПб, 2007). Е. Менегальдо рассматривает стихи сборников «Флаги» и «Снежный час», используя подход к тексту, предложенный французским философом Г. Башляром, что позволило ей выявить сеть ассоциаций, относящихся к четырем природным стихиям. Исследовательница также отмечает влияние на стихи Поплавского традиции символизма.

В 1990 году в книге «Russian Emigre Literature in the Twentieth Century Studies and Texts: Russian poetry and criticism in Paris from 1920 to 1940» (Leuxenhoff Publishing) А. Гибсон также анализирует исключительно поэзию писателя (статья «Poplavskij"s Poetry»).

В 1991 году американские слависты В. Крейд и И. Савельев для московского журнала «Юность» подготовили к публикации роман «Аполлон Безобразов». Однако глава о бале русских эмигрантов не вошла в это издание. Роман заканчивался «Дневником Аполлона Безобразова», который Поплавский не включил в последнюю редакцию произведения.

В 1993 году Луи Аллен издал два романа писателя «Аполлон Безобразов» и «Домой с небес». Во вводной статье «Домой с небес. О судьбе и прозе Бориса Поплавского» Аллен назвал произведения «интеллектуальной прозой».

В России первым исследователем творчества Поплавского считают А. Богословского. В статье «Искатель духовной свободы» («Новый мир», 1993, № 9) он отмечает, что в «Аполлоне Безобразове» заглавный персонаж и автор-повествователь, по сути, являются двойниками. Эта особенность, по мысли литературоведа, передает внутреннюю борьбу Поплавского «в поисках духовного освобождения».

В 1992 году А. Богословский опубликовал роман «Аполлон Безобразов» в «Новом журнале» (№ 187, 188, 189, Нью-Йорк). Подготовил произведение к печати литературовед по ксерокопии последней редакции романа, которую он получил от Наталии Столяровой, близко знавшей Поплавского в 1931 - 1934 гг., незадолго до ее смерти в 1984 г. В «Новом журнале» замечаются разночтения как с московской публикацией 1991 года, так и с изданием, подготовленным Л. Алленом. Наше исследование основано на тексте романа, подготовленном к печати А. Богословским и Е. Менегальдо и изданном в 2000 г. во втором томе трехтомного собрания сочинений писателя.

А. Богословский и Е. Менегальдо в 1996 году подготовили к печати и сопроводили литературоведческими и биографическими комментариями книгу о Поплавском «Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма» (М., 1996).

Изучение творчества Поплавского в сегодняшнем литературоведении характеризуется следующими особенностями. Как и современники писателя, отмечавшие влияния на стихи и романы писателя А. Блока, А. Рембо, Э. По, Ш. Бодлера и других авторов, литературоведы в наши дни так же часто используют материалы творчества Поплавского в сопоставительных работах с другими авторами.

К исследованиям, в которых произведения писателя, в том числе интересующий нас роман «Аполлон Безобразов», анализируются в свете влияния зарубежных (французских) традиций, относятся статьи О. Брюннер «Сюрреалистический Париж Бориса Поплавского. «Аполлон Безобразов» и «Парижский крестьянин» Луи Арагона» (Брюннер, 2005), Т. Буслаковой

11 «Русские и французские ориентиры в историко-литературной концепции Б. Ю. Поплавского» (Буслакова, 2002), В. Хазана «К некоторым подтекстам французской литературы в произведениях эмигрантских писателей (Б. Поплавский и А. Жарри)» (Хазан, 2005), John М. Kopper «The «Sun"s Way» of Poplavskii and Ibsen» (Kopper, 2001) и другие. Современный исследователь первой русской эмиграции, ученый университета в Торонто Л. Ливак в своей книге «How it Was Done in Paris», статье «The Surrealist Compromise of Boris Poplavsky» (New-York, 2003) рассматривает творчество Поплавского, в основном, с точки зрения влияния сюрреалистической эстетики.

Многие работы ученых посвящены сопоставительному анализу произведений Поплавского с прозой русских авторов. К влиянию на творчество писателя классиков отечественной литературы отсылают исследования М. Галкиной «Приемы поэтики Достоевского в художественной прозе Бориса Поплавского», где анализируется связь образов Безобразова и Ставрогина; Н. Осиповой «Гоголь в семиотическом поле поэзии русской эмиграции» и другие.

Связь творчества Поплавского с традициями серебряного века обнаруживает В. Топоров. Исследуя «психофизиологический» компонент поэзии Мандельштама, он указывает, что данная структура обнаруживается и в стихах Б. Поплавского (Топоров, 1995). В диссертации С. Романа «Пути воплощения религиозно-философских переживаний в поэзии Андрея Белого и Б. Ю. Поплавского» (Орехово-Зуево, 2007) сопоставляются произведения двух авторов с точки зрения развития в них символики женских образов, образа «души мироздания», эволюции символа Вечной Женственности, решения конфликта между «земным» и «небесным». Интересна работа О. Латышко «"Роман в сюртуке" Бориса Поплавского» (Латышко, 2002), в которой «Аполлон Безобразов» причисляется к типу символистского романа. Автор статьи обнаруживает прямые параллели в построении текстов Поплавского и Брюсова «Огненный ангел». В диссертационном исследовании Н. Прохоровой «Концепт «жизнетворчество» в

12 художественной картине мира Б. Ю. Поплавского» (Саранск, 2007) выявляется связь символистской жизнетворческой концепции и творчества писателя.

С точки зрения связи творчества с философией экзистенциализма референтным по отношению к Поплавскому является имя его современника Г. Газданова. Сопоставлению произведений авторов посвящено диссертационное исследование В. Жердевой «Экзистенциальные мотивы в творчестве писателей «Незамеченного поколения» русской эмиграции: Б. Поплавский, Г. Газданов» (Жердева, 1999), работа С.Семеновой «Экзистенциальное сознание в прозе русского зарубежья» (Семенова С, 2000). В некоторых работах творчество Поплавского связывают с другими его современниками. Например, параллели со стилем В. Маяковского обнаруживает Н. Сироткин. Поэтические вариации христианских мотивов в лирике В. Набокова и Б. Поплавского анализирует А. Ваховская (Ваховская, 1999). Стилистические пересечения в прозе обоих авторов также исследует А. Леденев в статье «Метафора «жизнь как сон» в романах Б. Поплавского и В.Набокова» (Леденев, 2002). Близость стиля Б. Поплавского и К. Вагинова отмечает Т. Буслакова (Буслакова, Ї999). Из современных авторов творчество Поплавского, по мысли Н. В. Барковской, может быть сопоставимо с поэзией Бориса Рыжего.

Анализу непосредственно романов Поплавского посвящены диссертационные исследования О. Латышко «Модель мира в романе Б. Ю. Поплавского "Аполлон Безобразов"» (М., 1998), Н.Андреевой (по специальности «философия») «Черты культуры XX века в романе Бориса Поплавского "Аполлон Безобразов"» (М., 2000), работы Е. Менегальдо «Проза Бориса Поплавского, или "роман с живописью"» (Менегальдо, 2005), И. Каспэ «Ориентация на пересеченной местности: странная проза Бориса Поплавского» (Каспэ, 2001), статьи Н. Грякаловой «Травестия и трагедия: Литературные призраки Бориса Поплавского» (Грякалова, 2008), «Превращение символистского Эроса: путь "домой с небес"» (опыт

13 прочтения романа Б. Поплавского)» (1997), а также исследования М. Галкиной, Н. Барковской, С. Семеновой, М. Шакировой и др.

Научная новизна работы состоит в том, что под новым углом зрения в романе Б. Поплавского «Аполлон Безобразов» прослежена деформация мировосприятия русского символизма (замена «двоемирия» «междумирием»). Впервые проза Б. Поплавского рассматривается как промежуточное «звено» между символизмом и только зарождающимся художественным мышлением постмодернизма. Научная новизна заключается также и в том, что впервые произведено сопоставительное исследование прозы Б. Поплавского и В. Набокова с точки зрения поэтики «ирреального».

Структура работы: диссертация состоит из введения, 3-х глав, заключения и библиографического списка, который включает в себя 313 наименований.

Материал исследования: роман Б. Поплавского «Аполлон Безобразов», черновики, дневники, статьи, письма писателя, включенные в книгу «Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма» (М., 19966), а также воспоминания и критические работы эмигрантов-современников. Чтобы очертить основные особенности и приемы создания художественной реальности младшим поколением эмиграции, к анализу привлечены произведения В. Набокова - роман «Подвиг» и рассказ «Возвращение Чорба».

Объектом исследования является феномен «переходности» в прозе молодого поколения первой волны русской эмиграции рубежа 1920-х - 1930-х годов.

Предметом исследования стала поэтика «ирреального» в романе Б. Поплавского «Аполлон Безобразов».

Цель работы - исследовать поэтику романа Б. Поплавского «Аполлон Безобразов» с точки зрения выявления переходных особенностей, свойственных художественным исканиям прозы «молодого» поколения писателей первой волны русской эмиграции рубежа 1920-х - 1930-х годов.

Задачи, решаемые в диссертационной работе для достижения поставленной цели:

выявить своеобразие художественного осмысления «ситуации эмиграции» писателями «молодого» поколения русской эмиграции первой волны;

определить особенности представленной в романе «Аполлон Безобразов» поэтики «ирреального» и проследить, как черты «ирреального» проникают на все структурные уровни произведения;

раскрыть «переходный характер» романа Б. Поплавского «Аполлон Безобразов» от модернизма к постмодернизму;

проанализировать роман Б. Поплавского с точки зрения влияния на структуру текста поэтики символистского романа, сюрреализма, элементов готического хронотопа;

5) очертить основные особенности и приемы создания эмигрантских
текстов 1920-х - 1930-х годов на примере сопоставления прозы двух ярких,
фигур поколения - Бориса Поплавского и Владимира Набокова.

Положения, выносимы на защиту:

«Ситуация эмиграции», характеризующаяся пребыванием художника в экстерриториальном культурном и онтологическом «л*&ж-пространстве», повлияла на поэтику текстов молодых писателей-эмигрантов первой волны.

Автокоммуникативная модель построения текста в структуре романа Б. Поплавского «Аполлон Безобразов» связана как с направленностью эмигрантского дискурса 1920-х - 1930-х годов в целом (интерес к проблеме самоидентификации, господство мотива отчуждения, нахождение в «межпространстве» и др.), так и с эстетическими взглядами Бориса Поплавского, особенностями его личности.

3. Роман Б. Поплавского - переходная художественная система,
максимально открытая для возможных интерпретаций: от символистской,
постсимволистской и сюрреалистической эстетик до постмодернизма.

4. В романе Б. Поплавского обнаружены черты художественной мифологизации пространства и времени (хронотоп «ирреального»), создание территории «междумирия», элементы «поэтики блуждания» героев и «готического топоса», наличие лейтмотивов «воды», «пыли». Категории «земли» и «неба» являются структурообразующими в романе. Все эти художественные единицы образуют общую, характерную для всех уровней данного произведения Поплавского, поэтику «ирреального».

Методология и методы исследования.

В диссертационном исследовании использованы принципы
структурного, семиотического, биографического, сравнительно-

исторического методов.

Теоретическую основу нашего исследования составляют работы литературоведов Ю. М. Лотмана, М. М. Бахтина, В. Н. Топорова, Б. А. Успенского, Л. Г. Андреева, Ю. В. Манна, Н. В. Барковской, Г, В. Заломкиной, М. Н. Липовецкого, Н. Ф. Швейбельман, С. П. Ильева, С. Т. Ваймана, И. П. Смирнова, культурологов Н. А. Хренова, К. Б. Соколова, В. С. Жидкова, И. Г. Яковенко^ антрополога В. Тэрнера.

Практическая значимость.

Метод изучения романа Б. Поплавского «Аполлон Безобразов» с точки зрения создания в нем особой поэтики «ирреального» позволит аналогичным образом исследовать другие тексты писателей-эмигрантов, что расширит и углубит литературоведческие знания о наследии русской эмиграции первой волны. Диссертационное исследование может быть использовано в практике вузовского изучения литературы русского зарубежья:" при подготовке и чтении лекционного курса по истории русской литературы XX века, в проведении семинаров по проблемам литературы русского зарубежья первой волны, при разработке спецкурса по творчеству писателей-эмигрантов указанного периода.

Осмысление «ситуации эмиграции» писателями «младшего поколения»

Революция 1917 года расколола русскую литературу на «здесь» и «там». Однако вопрос «одна или две литературы?» в связи с творчеством писателей-эмигрантов на сегодняшний день решен в литературоведении в пользу единства, а не разобщенности русской культуры.

Рассеяние захватило все континенты, но в становлении и развитии литературы русского зарубежья и культуры в целом особо важную роль играли несколько центров: Париж, Берлин, Прага, Белград, Варшава, София, Константинополь и «русский Китай» - города Харбин и Шанхай. Первые две европейские столицы оказались наиболее важными для русской культуры. В данной главе мы проанализируем литературный процесс во французской столице и, частично, в немецкой.

Внутри литературной эмиграции были свои группы и образования, разрабатывающие различные эстетические концепции. Однако при всей пестроте литературно-художественной жизни исследователи с достаточной четкостью делят поколение первой волны русской эмиграции на «старшее» и «младшее». Для нашей работы представляет интерес молодое поколение, ярким представителем которого был Борис Поплавский.

«Старшие» эмигранты (И. Бунин, М. Цветаева, В. Ходасевич, Б. Зайцев, Д. Мережковский, А. Ремизов, Г. Иванов и др.) покинули родину в более или менее зрелом возрасте, многие уже признанными писателями - в их творчестве наиболее остро звучат темы утраченной российской культуры и быта, ностальгии, поиска «вечной России» в пределах зарубежного пространства. «Молодое» поколение (Б. Поплавский, В. Сирин, Г. Газданов, В. Варшавский, С. Шаршун, Ю. Фельзен, Е. Бакунина, М. Агеев и др.) оказалось в еще более трудных духовных условиях. Не успев впитать традиции и культуру на родине и оказавшись в чужих странах, которые встречали их отнюдь не дружелюбно, «дети эмиграции» попали в культурное меж-пространство. Это положение «между» утраченной родиной, которой даже не существовало на карте в том виде, котором они ее помнили (СССР вместо Российской империи), и новой зарубежной реальностью. Такой статус воспринимался как онтологически значимый и осмыслялся многими (Г. Газданов, Ю. Фельзен и др.) в экзистенциальном плане.

Духовная атмосфера в эмиграции конца 1920-х - 1930-х годов обусловила характер текстов «младших» писателей первой волны. Прежде чем перейти к анализу пространственно-временной организации и жанрово-стилевых особенностей романа «Аполлон Безобразов» Бориса Поплавского, необходимо обратиться к литературной среде, в которой жил и творил автор, а также выявить основные «общекультурные» идеи, волновавшие молодых русских эмигрантов в Париже и проявившиеся в их концепции литературного творчества.

Как известно, Поплавский был завсегдатаем монпарнасских кафе, где по ночам горячо обсуждались самые важные вопросы культуры, литературы, религии. Разговоры шли вокруг современных открытий, новейших исследований в области философии, теологии, живописи, искусства вообще и, конечно, литературного творчества. «Поток сознания», «автоматическое письмо», «человеческий документ» - эти и другие модернистские техники активно осваивались зарубежными писателями 1910-х - 1920-х годов. М. Пруст, Д. Джойс, А. Рембо, Э. По, Лотреамон, Ш. Бодлер были любимыми писателями Поплавского. У них он заимствовал технику письма.

Исследователь М. Раев в известной работе «Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции 1919 - 1939» пишет: «Более молодое поколение писателей-эмигрантов оказалось более восприимчиво к новым тенденциям, обозначившимся как в советской, так и в западной литературах, ... они обнаружили большой интерес к таким проявлениям человеческой психики, которые не могут быть объяснены со строго материалистических, натуралистических и рационалистических позиций. Они испытывали влияние Пруста и Кафки и ощущали, быть может, даже более сильно, чем их старшее поколение, воздействие духовных исканий авангардистов и модернистов 10 - 20-х гг. Молодые прозаики, чей дебют состоялся в эмиграции, например, Сирин (В. Набоков), Ю. Фельзен, Б. Поплавский, В. Яновский более или менее придерживались этой ориентации» (Раев, 1994, с. 145-146).

Немаловажен для Поплавского также опыт русского символизма - идея жизнетворчества, понимание процесса творчества как теургии, противостояние дионисийского и аполлонического начал в мире, противопоставление «неба» и «земли».

Вне знания того, какие идеи начала века были наиболее востребованы умами литературной молодежи в эмиграции, в том числе Б. Поплавского как яркого ее представителя, невозможно проникновение в творческую лабораторию писателя, и конкретно - в структуру романа «Аполлон Безобразов».

По общему признанию рецензентов-современников Поплавского, он был ведущим поэтом такого литературного явления, как «парижская нота» русской эмиграции. Именно Поплавский охарактеризовал так группу молодых писателей (в статье «О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции», опубликованной в 1930 году в журнале «Числа» №2-3), в основном, - авторов эмигрантского журнала «Числа», выходившего в Париже. В произведениях этих литераторов были схожие настроения трагизма, отрыва от национальных корней, понимаемого как онтологическая катастрофа, мотивы отчуждения, выброшенности из жизни в России и неприятия на чужбине и другие темы, которые мы далее охарактеризуем подробней.

Относительно определения «парижской ноты» у современных исследователей русского зарубежья сложилось мнение, что это литературное явление, несомненно, существовало и объединяло группу писателей со сходным художественным мировоззрением. Но признать понятие «парижская нота», по словам исследователя С. А. Швабрина, «устоявшимся, общепризнанным - проблематично. Например, Г. Струве отказывался выделять такое течение в зарубежной литературе вообще, всякий раз прибегая к синонимам типа "парижский кружок", "молодые парижские поэты"» (Швабрин, 1999, с. 36).

Неслучайно этот эмигрантский «кружок» сформировался из авторов парижского журнала «Числа». Наиболее значимыми изданиями первой волны эмиграции стали газеты «Последние новости», «Возрождение», «Общее Дело», «Дни», «Россия», «Россия и Славянство», «Новое Время», а также журналы «Современные Записки», «Грядущая Россия», «Русская Мысль». Многие из них публиковали на своих страницах произведения молодых эмигрантских писателей, однако в большинстве своем ориентировались на творчество писателей старшего поколения.

Художественная реальность как территория «эмигрантских» смыслов (Набоков и писатели «парижской ноты»)

Чтобы очертить основные особенности и приемы создания художественной реальности младшим поколением эмиграции, мы считаем более продуктивным использовать не весь пласт текстов. Наши наблюдения в данной главе основаны на сопоставлении двух ярких фигур «молодого поколения» - Бориса Поплавского и Владимира Набокова. Сравнение двух различных литературных стратегий, на наш взгляд, позволит точнее определить поколенческие особенности эмигрантских текстов 1920-х - 1930-х годов.

Отношение Набокова к писателям «парижской ноты» было резко критическим. В свою очередь «монпарнасцы» отвечали взаимностью. В отзывах о творчестве сегодняшнего великого классика Г. Адамович, Г. Иванов, К. Мочульский отказывали художнику в мастерстве и считали его произведения подражанием немецким и французским образцам. Культ простоты языка, мистическое осмысление многих процессов жизни, апокалипсические мотивы, увлечение религиозно-философской проблематикой, в котором сказалась близость большинства писателей «парижской ноты» к «Зеленой лампе» 3. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского, были чужды Набокову. Всегда стоявшему как бы отдельно от всех эмигрантских писательских объединений, Набокову претил дух коллективизма монпарнасской литературы. «Общий путь, какой бы он ни был, в смысле искусства плох именно потому, что он общий», - так выразил Набоков свою точку зрения на искания «молодой» парижской литературы (Швабрин, 1999, с. 38).

С. А. Швабрин в статье «Полемика Владимира Набокова и писателей "парижской ноты"» отмечает: «Проза Набокова носила неизгладимую печать напряженных стилистических поисков, обнаруживала стремление к совершенствованию поэтики, изобразительных средств словесного творчества. Сознательный отказ большинства литераторов «парижской ноты» от формального блеска, провозглашение примата «человеческого содержания» над любыми эстетическими экспериментами не могли не вызвать у Набокова полемического задора, стремления отстоять собственные взгляды на природу и назначение искусства. Спор Владимира Набокова с «парижской нотой» в своей основе представлял собой классический образец литературной полемики, всякий раз обнажающей саму диалектику литературного процесса» (Швабрин, 1999, с. 39).

Однако исследователь не считает участников этой полемики абсолютными антагонистами и делает предположение, представляющее интерес для нашего исследования: «Набоковская интуиция трансцендентного, явленная в авторском образе «потусторонности», знаменующем идеальную ипостась бытия в его индивидуальной картине мира, составляет главную тему творчества художника, которая может (и должна!) быть сопоставлена с мистическими поисками его современников. Не имеет ли право на существование допущение, которое позволило бы исследователю исходить из того факта, что духовные искания «молодой» парижской литературы и «потусторонность» Набокова, восходя к общему истоку - идеологическим установкам искусства русского Серебряного века, разнятся в выборе средств, оставаясь верны не подверженной какой-либо девальвации идейной доминанте?!» (Швабрин, 1999, с. 39).

На наш взгляд, этот вывод несомненно справедлив. Обращение и Набокова, и «парижан» к «самому главному» в бытии стилистически было связано с переосмыслением традиций серебряного века. Общее желание сохранить, казалось бы, распадающиеся принципы человеческого бытия, незыблемость самых основ бытия («писать о самом важном») реализуется в творчестве и Набокова, и самого талантливого представителя «парижской школы» Поплавского. Общность творческого импульса выражена в прозе обоих писателей в особой структуре художественного мира, а именно в поэтике «ирреального». Подробнее в связи с творчеством Поплавского она будет исследована нами позже. Особенностям «ирреального» хронотопа у Набокова посвящено исследование В. Александрова «Набоков и потусторонность» (Александров, 1999).

Таким образом, проза обоих писателей представляет интерес для сопоставления с точки зрения выявления в художественных мирах Набокова и Поплавского поэтики «ирреального».

Конструкции «герой», «персонаж», «читатель» переосмысляются в литературе начала XX века. Молодые эмигрантские авторы в художественных поисках следовали за тенденциями в европейском романе -осваивали в своих произведениях те трансформации, которые претерпевает понимание личности. Межвоенные годы - период экспериментов с пониманием персонажа, автора, «я» в произведении, с повествовательной оптикой, именно представления о человеке оказываются в центре тех литературных событий, которые позднее будут названы «кризисом традиционного повествования». В эмигрантском культурном сообществе все эти темы артикулируются. В рецензиях, обзорах, очерках именно «герой» вытесняет проблемы «композиции», «сюжета», «стиля», «детали» - всех тех «приемов», о которых эмигрантским литераторам неинтересно говорить. «Герой интереснее романа» - заглавие неопубликованной полностью книги Сергея Шаршуна довольно точно характеризует ситуацию.

Герой так замкнут на своем внутреннем мире, что даже иногда не предполагает наличие «другого» и не может посмотреть на себя глазами другого. В романе «Домой с небес» герой Бориса Поплавского рассуждает: «Кто я? Не кто, а что. Где мои границы? Их нет, ты же знаешь, в глубоком одиночестве, по ту сторону заемных личин, человек остается не с самим собою, а ни с чем, даже не со всеми. ... Вслед за исчезновением тысячи женщин и тысячи зрителей исчезаешь и ты сам, два пустых зеркала не могут отличить себя друг от друга.. . Где ты сейчас?» (Поплавский, 2000, с. 310). Проблема «я» и «другой» также актуальна для творчества Набокова (роман «Соглядатай», рассказ «Ужас» и др.).

«Внутренний» герой существует только в пространстве собственного сознания, а источники саморефлексии он черпает из авторской памяти. Критики-современники видели в романах «численцев» автобиографическое повествование. Граница между автором и героем стирается.

Структура романа «Аполлон Безобразов»: оппозиция «реальности» и «реальностей». Автокоммуникативный принцип построения текста

Как известно, Поплавский стал знаменит в эмигрантской среде в первую очередь как автор-лирик. В дальнейшем писатель обратился к эпическому роду литературы к большому жанру - роману. На наш взгляд, тяготение не к малым формам (рассказу, новелле или повести), а именно к роману обусловлено как мировоззрением Поплавского, так и историко-литературной ситуацией.

М. Бахтин писал, что роман - единственный становящийся и еще «неготовый жанр». «Остальные жанры как жанры, то есть как некие твердые формы для отливки художественного опыта», - замечал литературовед (Бахтин, 1975, с. 447). И только роман не имеет «канона». Роман соприкасается со стихией незавершенного настоящего, что и не дает этому жанру застыть. Объектом его художественного изображения является «неготовая и текучая современность». Пластичность романа также обусловлена тем, что он - «вечно ищущий, вечно исследующий самого себя и пересматривающий все свои сложившиеся формы жанр» (Бахтин, 1975, с. 482).

Художественное осмысление бытия как вечно становящегося, видоизменяющегося характерно для всего творчества Бориса Поплавского: Чтобы запечатлеть вечное изменение, искусство должно быть одновременно и не-искусством, считал Поплавский, творческим ориентиром которого стал «человеческий документ». «Нужно ли стремиться "войти" в литературу, не нужно ли скорее желать из литературы "выйти"?», - задается вопросом писатель в «Заметках о поэзии» (Поплавский, 19966, с. 251). И отвечает: «нужно писать что-то вне литературы. Этим достигается, создается не произведение, а поэтический документ - ощущение живой, не поддающейся в руки ткани лирического опыта. Здесь имеет место не статическая тема, а динамическое состояние, ... и поэтому отображение превращается и изменяется, как живая ткань времени» (Поплавскии, 1996, с. 251).

То, что Поплавскии писал о поэзии, также справедливо и для его прозы. Исследователи отмечают лиризм в обоих романах писателя. Например, В. Вольский в работе «Между Ницше и Эдгаром По» (Вольский, 20036) называет романы Поплавского большим стихотворением в прозе, где предполагается некая «дискретность между внутренним и внешним, субъективным и объективным».

От лирики проза писателя заимствует установку на субъективность (исследование своего, «домашнего» важнее объективной действительности), ассоциативность. Поплавскии ритмизирует прозу, а также вводит в романы белый стих. Особенно поэтична глава «Аполлона Безобразова» о бале русских эмигрантов. Одна из частей этой главы представляет собой драматический эпизод, построенный на ритмизированных репликах участников («Голоса из музыки», «Веры», «Аполлона Безобразова», «Грешников»). Например, Вера говорит: «Звуки рождаются в мире, в бездну их солнце несет. Здесь в одеянии пыли музыка смерти живет. Кто их разбудит, кто их погубит. С ними уйду, с ними умру» (Поплавскии, 2000, с. 84).

Установка на фрагментарность, ассоциативность, субъективность, внешнюю бессобытийность является общей тенденцией модернистского романа XX века, к которому мы относим и роман Поплавского. «Аполлон Безобразов» - модернистский текст, где обнаруживаются как черты европейского романа начала века, так и русского символистского романа.

В своей статье «По поводу...», частично посвященной творчеству Д. Джойса, Поплавскии противопоставляет ирландского писателя тем классикам, которые стремились «описывать замечательные случаи жизни и всякие важные события». Джойсу, по мысли писателя, удалось прикоснуться к реальности бытия, создать «интенсивное чувство реальности» (Поплавский, 19966, с. 274), открыть «величественный хаос человеческой души» (Поплавский, 19966, с. 276). «Все вместе, - пишет Поплавский об «Улиссе», - создает совершенно ошеломляющий документ, нечто столь реальное, столь живое, столь разнообразное и столь правдивое, что кажется нам, если бы была необходимость послать на Марс или вообще куда-нибудь к черту на куличики единственный образчик земной жизни или по разрушении европейской цивилизации единственную книгу сохранить на память, чтоб через века или пространства дать представление о ней, погибшей, следовало бы, может быть, оставить именно «Улисса» Джойса» (Поплавский, 19966, с. 274-275).

Много работ посвящено типу литературного героя модернизма, но общее мнение, в основном, сводится к тому, что «он лишен устойчивости и стабильности» (Строев, 2002, с. 524). «Ныне европейцы выброшены из своих биографий, как шары из биллиардных луз, - писал О. Мандельштам в статье «Конец романа» (1922). - Современный роман сразу лишился фабулы, то есть действующей в принадлежащем ей времени личности, и психологии, так как она не обосновывает уже никаких действий» (Мандельштам, 1990, с. 204). А. Ф. Строев в работе «Герой - персонаж - система действующих лиц» пишет о том, что «теория относительности приучила к мысли, что мир бесконечен, непостижим и неоднозначен. Человек может судить не об объективной действительности, а только о собственном восприятии ее. Отказ от позитивизма, и от Бога равно разрушил гармоничную картину вселенной, лишил бытие цели. Фрейдизм показал сложную двойственную природу человеческого сознания, скрытую иррациональную мотивировку поступков» (Строев, 2002, с. 524).

Н. Ю. Грякалова, автор монографии «Человек модерна: Биография -рефлексия - письмо» (Грякалова, 2008), рассматривает вынесенный в заглавие конструкт как особый культурно-антропологический тип в парадигме его литературных и жизнетворческих реализаций. Мир модернистского романа лишен целостности, рациональности, упорядоченности, постоянно находится в становлении, герой этого пространства, в первую очередь, рефлексирующий. Подобные представления о мире были свойственны и Поплавскому.

Модернизм в контексте первой волны русской эмиграции претерпевает определенные модификации, которые лишь усиливают некоторые качественные характеристики данного художественного метода. Для эмигрантской прозы 30-х годов и творчества Бориса Поплавского, на наш взгляд, характерно построение текста по автокоммуникативному принципу.

Ю. М. Лотман выделяет в культурном пространстве два направления передачи сообщения. Наиболее типовой случай - это направление «Я - ОН», где «Я» - это субъект передачи информации и ее обладатель, «ОН» - объект, адресат. В этой коммуникативной модели предполагается, что до начала акта коммуникации некоторое сообщение известно «мне» и не известно «ему».

Другое направление в передаче коммуникации Лотман называет «Я - Я». В данной модели субъект передает сообщение самому себе. При этом исследователю интересен случай, когда система «Я - Я» выполняет не мнемоническую, а иную культурную функцию. Это все те случаи, когда человек обращается к самому себе, в частности, те дневниковые записи, которые делаются не с целью запоминания определенных сведений, а для уяснения внутреннего состояния пишущего, уяснения, которого без записи не происходит.

Ирреализация хронотопа Парижа

В данной главе исследования мы проанализируем поэтику «ирреального» в романе Иоплавского «Аполлон Безобразов», раскроем ее особенности и сделаем попытку проследить, как черты «ирреального» проникают на все структурные уровни романа.

Представляет интерес пространственно-временная структура первой главы романа «Аполлон Безобразов». В ней задается «система координат», в которой в-дальнейшем будут существовать персонажи.

Главу открывает эпиграф на французском языке из Поля Элюара, одного из любимых писателей Поплавского: «Как замкнутая в своем полете птица, он никогда не касался земли, не бросал на нее свою тень». В высказывании можно вычленить некоторые важные для первой главы и всего романа пространственно-временные категории, которые образуют оппозиции: «замкнутость - разомкнутость», «полет - падение», «земля - небо», «тень - свет», местоимение «никогда» в данном случае можно приравнять по смыслу к слову «всегда», то есть «вечно», и, таким образом, «вечное» противостоит «временному». В предложении «надземное» существование субъекта («он») сравнивается с полетом птицы - и в этой главе герой «я» (имя которого читатель, кстати, узнает ближе к концу романа) встретит такого же «загадочного», «странного», «ирреального» персонажа, существование которого отмечено «замкнутостью».

Начинается повествование панорамным описанием Парижа, городской толпы, в которой вскоре читатель увидит и героя-повествователя романа: «я».

Вообще «парижский текст» в истории литературы существует наряду с «текстами» других городов и имеет круг сложившихся представлений и ассоциаций. Отметим, что В. Н. Топоров ввел термин «петербургский текст» и определил его как художественную реализацию образа города, и это определение может по аналогии распространяться на «парижский», «московский», «лондонский», «дублинский» и другие тексты (см. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное / В. Н. Топоров - М.: Прогресс, 1995. - 624 с).

«Текст», в данном случае, мы определяем, вслед за Б. Успенским, как любую «семантически организованную последовательность знаков» (Успенский, 2000, с. 15). «Городской текст» тоже представляет собой последовательность знаков, семантически организованную своей принадлежностью к данному феномену (городу).

Исследовательница Л. В. Сыроватко по аналогии с «петербургской повестью» выделяет в прозе русского зарубежья первой волны особую жанровую разновидность «парижский роман» и относит к нему некоторые произведения В. Набокова, Г. Газданова, Б. Поплавского и других (Сыроватко, 2000). По мнению литературоведа, главной чертой-«парижского романа» является особый тип центрального героя - это человек «с окраины», маргинал, одиночка, чужой в метрополии, потому что изначально принадлежал совсем другому, более древнему и естественному типу цивилизации (например, у Газданова и Набокова - русской усадьбе). С этим исчезнувшим навсегда пространством связан сквозной мотив «парижского романа» - метафора «потерянного дома». Париж воспринимается машиной с людьми-шестеренками. Л. В. Сыроватко отмечает: «Возврата в родовую, природную жизнь нет, а внешне праздничный мир «новой цивилизации» поворачивается к герою изнанкой... Не случайно при описании Парижа... и Газданов, и Поплавский особо выделяют клошаров. «Скиталец», «путешественник» в жизни, «посторонний», «чужак» в метрополии, биографически и метафизически бездомный, остро ощущающий неизбежность небытия, герой «парижского романа» пытается одолеть образовавшуюся пустоту объединяющим его с другими людьми соучастием в ежесекундно подступающей чужой смерти, со-умиранием» (Сыроватко, 2000, С. 90-91). Перечисленные Л. В. Сыроватко черты «парижской повести» соотносятся с более широким понятием «парижский текст».

Однако не все исследователи однозначно оценивают значимость для русских писателей парижского текста по сравнению с другими городскими текстами. Н. Е. Меднис, отмечая наличие в культуре петербургского, московского, римского, флорентийского и других текстов, считает, что для «прорастания парижского текста» не хватает «неких внутренних интенций» (Меднис, 1999, с. 132). При этом литературовед признает, что «некоторые художники ощущают Париж именно текстово» (Меднис, 1999, с. 146). Пример подобного восприятия французской столицы Н. Е. Меднис находит в мемуарах Н. Берберовой «Курсив мой». Отношение писательницы к Парижу содержит «все семиотические предпосылки для формирования ее собственного парижского текста, в котором город способен реализовать потенцию инобытия» (Меднис, 1999, с. 214). «Париж - не город, - пишет Н. Берберова. - Париж - образ, знак, символ Франции, ее сегодня и ее вчера, образ ее истории, ее географии и ее скрытой сути. Этот город насыщен смыслом больше, чем Лондон, Мадрид, Стокгольм и Москва, почти так же, как Петербург и Рим... он говорит о будущем, о прошлом, он перегружен -обертонами настоящего, тяжелой, богатой, густой аурой сегодняшнего дня. Любим мы его или ненавидим, мы его не можем избежать. Он - круг ассоциаций, в котором человек существует, будучи сам - кругом ассоциаций» (Берберова, 1999, с. 331).

Для нашего исследования представляет интерес преображение Борисом Поплавским отечественной и зарубежной литературной традиции «парижского текста» и создание своего пространства Парижа -«эмигрантского» топоса.

Антон Куликов - поэт-верлибрист, переводчик и исследователь творчества Бориса Поплавского. Именно Антон познакомил меня несколько лет назад с работами этого замечательного поэта, за что я ему бесконечно благодарна. С удовольствием публикую в своем блоге одну из работ Антона, посвященную роману Поплавского "Аполлон Безобразов". Ранее этот материал нигде не публиковался.

Антон Куликов: Особенности структуры романа Б.Ю. Поплавского «Аполлон Безобразов»

В эпиграфе к роману Генри Миллера «Тропик Рака» приводится мысль Ральфа Эмерсона о том, что особый род автобиографии в будущем заменит традиционный тип романа. Имплицитно эта мысль оказалась пророческой относительно постмодернистского романа. Мифилогизация автобиографии как важный элемент создания прозаического произведения, оказалась неотделимой от творчества многих писателей-новаторов, от В.Набокова до Вен.Ерофеева. Принцип автобиографичности широко использовали битники (А.Гинзберг, Дж. Керуак, У. Берроуз, Р. Бротиган).

Глубоко автобиографичен роман «Аполлон Безобразов», принадлежащий перу известного русского писателя-эмигранта Б.Ю.Поплавского. Написанный в самом конце двадцатых годов ХХ века, он является пограничным произведением, находящимся на
стыке разных культур и художественных концепций. Помимо принципа автобиографичности, автор использует принцип фрагментарности. Фрагментизация произведения, как центральный элемент поэтики романтиков перешла впоследствии в символизм и сюрреализм. Поплавский, любимыми авторами которого были и боготворимый сюрреалистами Лотреамон, и глашатай эпохи модерна Рембо, не мог избежать их влияния. Современник Поплавского В.Ведле в отзыве на публикацию первых глав романа «Аполлон Безобразов» в журнале «Числа» писал: «Новые главы фантастического романа «Аполлон Безобразов» навеяны отчасти «Артуром Гордоном Пимом» Эдгара По, но это не значит, что они подражательны, да и главным учителем Поплавского остается не По, а Рембо». Действительно, первая глава романа напоминает стихотворения в прозе Артюра Рембо из «Озарений» или «Одного лета в аду». Повествование разворачивается по принципу кинематографа – кадр сменяется кадром, вызывая галлюциногенно яркие и живые образы.

Также очевидно влияние сюрреализма на прозу Б.Поплавского. Лидер движения Андре Бретон, с которым Поплавский был лично знаком, заявлял: «Воображение – это то, что имеет склонность становиться реальностью». Именно такое воображение является демиургическим идеалом Поплавского, которому он следует всю жизнь. Болезненные состояния, ведущие к озарениям, и сновидческие откровения, исповедуемые сюрреалистами, характерны, как для жизни Поплавского, так и для его творчества. Герои романа часто прибывают в состоянии сна, грезы или болезни. «Потом я засыпал, и мне снились сны. Мы все вообще спали очень много, и часто до заката дом был погружен в сон». Происходящее с ними во сне более важно, чем действительность. Сон и реальность меняются местами. Сновидения и воспоминания переплетаются, порождая мучительный, и вместе с тем, притягательный образ божественной истины. «Падаю в какие-то золотоые колодцы, полные облаков, и долго, может быть, миллионы лет, лечу в них, все ниже и ниже, в иные миры, к иным временам…». Подобная «медиумическая запись романтического визионера», по меткому замечанию Ю.Иваско, очень созвучна поэтическим исканиям сюрреалистов. И дело не в автоматическом письме, хотя сам Поплавский готовил к изданию книгу стихотворений «Автоматические стихи», вышедшую в свет много лет спустя после его смерти. Дело в понимании словесного творчества, как наджизненного, сокрального акта, ведущего к раскрепощению и освобождению человеческой сущности, в вере в магическую способность слова преображать мир.

Анализируя структуру романа «Аполлон Безобразов», трудно избавиться от читательского впечатления, что повествование «ускользает», сюжет эфемерен, а интрига отсутствует вовсе. Некоторые современники писателя ставили ему в вину технические недоработки и стилистические промахи. Но то, что в тридцатом году могло восприниматься как недостаток, впоследствии вошло в концепции как «нового», так и постмодернистского романа. Автор не задается целью отобразить духовный мир героев через поступки и психологически точно изобразить их портреты. Образ героя-рассказчика скорее собирателен, он олицетворяет униженную в эмиграции творческую личность. Не случайно герой на протяжении романа постоянно отождествляет себя с другими, он как бы лишен собственного бытия, растворяясь в бытии коллективном, в жалости, в сострадании, в преклонении: «Душа моя искала чьего-то присутствия, которое окончательно освободит меня от стыда, от надежды, от страха, и душа нашла его». Таким образом, героев романа можно рассматривать как духовные ипостаси автора, а сам роман – метафорическим полотном его духовных исканий и эволюций. В начале первой главы главный герой предстает как чистый созерцатель окружающей жизни, как тень самого себя. На это очевидно повлияла реальность позорного эмигрантского существования, которая была непосредственно знакома автору. На метофорическом же уровне – рассказ об

изолированности внутреннего мира, не обретшего своего диалектического равновесия, необходимого антипода. Этот антипод появляется с выходом на сцену Аполлона Безобразова, в первой редакции романа не случайно названного дьяволом. Здесь нашли свое выражение эстетические и философские взгляды Поплавского, рассматривающего искусство как духовный документ. Содержание этого документа – мучительный и долгий поиск Бога. Познакомившись со множеством философских систем, пережив погружение в христианскую и буддистскую метафизику, Поплавский так и остался религиозным эклектиком теософского толка. На повествовательном уровне встреча героя-рассказчика с Аполлоном Безобразовым является завязкой, а также ядерным центром первой сюжетной линии, которую представляют «парижские» главы романа, и которая сливается со второй. С позиции композиции этот прием очень традиционен, но у Поплавского он не является существенным для произведения, не выполняет архитектоническую функцию, а является конвенциально декоративным, даже пародийным. Вообще, элемент пародии очевиден, что концептуально ставит роман в рамки постмодернистского дискурса. Например, пятая и шестая главы, представляющие вторую сюжетную линию, являются пародией на роман воспитания Ж.-Ж.Руссо. Композиция романа внешне лишена интриги, которая осуществляется на символическом уровне, как борьба психических состояний и типов мировоззрения. В романе смешиваются такие жанры, как поэма в прозе, дневниковые записи и теологический трактат. Комбинирование литературных родов в тексте романа (драмы и эпоса), в характерное для «Улисса» Дж.Джойса, используется Поплавским в «Аполлоне Безобразове». Кульминацией романа можно считать эпизод, в котором Безобразов - бездушный стоик и софист, сталкивает со скалы разуверившегося в истине христианского откровения бывшего священника Роберта. Пред смертью Роберт называет Безобразова дьяволом. Этот эпизод, в свою очередь, несомненно, полон реминисценций из произведений Ф.Ницше.