Теория смеха. Анатомия потехи: что такое чувство юмора, откуда оно берется и есть ли от него прок

Самый веселый момент в истории человечества - 6 часов 3 минуты 7 октября 2001 года. Самое смешное животное - домашняя утка. Самый смешливый народ - немцы. Таковы итоги эксперимента британских ученых, которые два года исследовали чувство юмора жителей Европы, Северной Америки и Австралии... Самый смешной анекдот в мире Два охотника забрались далеко в лес. Один из них вдруг упал. Он не дышит. Его приятель достает мобильный, набирает номер 911 и кричит оператору: "Мой друг умер. Что делать?" - "Успокойтесь, я вам обязательно помогу, - говорит оператор. - Для начала убедитесь в том, что ваш друг мертв". Слышится звук ружейного выстрела, после чего охотник говорит оператору: "Убедился, теперь что?" Именно этот анекдот признан самым смешным по итогам Интернет-исследования, проводившегося университетом графства Хертфордшир совместно с Британской ассоциацией развития науки. Участникам эксперимента предлагалось наряду с оценкой чужих анекдотов присылать свои собственные. Всего было представлено более 40 тыс. анекдотов, на которые поступило около 2 млн. отзывов. Анекдот-победитель прислал британский психолог Гурпал Госсал, который теперь считает, что высокий рейтинг его анекдота совершенно оправдан: "Я сам очень люблю эту шутку. Она помогает поднять настроение, она напоминает нам, что где-то есть люди, которые глупее, чем мы". С точки зрения руководителя проекта профессора психологии Ричарда Уайзмена, невероятный успех шутки про охотников имеет научное объяснение: в ней нашли выражение все три основных типа анекдота. Первый тип, по Уайзмену, - это анекдоты, которые помогают почувствовать превосходство над остальными. Второй - анекдоты, которые помогают снизить влияние событий, часто вызывающих страх, тревогу или волнение (смерть, болезнь, брак и т.д.). Наконец, третий тип - это анекдот, который удивляет нас нелепостью ситуации или реакции на какое-либо событие. Эксперимент позволил британским ученым не только классифицировать анекдоты и выявить среди них самый смешной, но и сделать ряд ценных наблюдений. Так, самым смешным животным оказалась обыкновенная домашняя утка: из представителей фауны в присланных на конкурс анекдотах чаще всего упоминалась именно она. Самым веселым моментом за последние несколько лет объявлено 6 часов 3 минуты 7 октября прошлого года. Именно в это время, согласно показаниям компьютера, было дано наибольшее число высших оценок тому или иному анекдоту. Самой смешливой страной в мире оказалась Германия. Немцы ставили высший балл очень многим предложенным для оценки анекдотам (а канадцы, австралийцы и американцы - наоборот). Анализ анекдотов подтвердил и такую в целом довольно очевидную вещь: у разных народов чувство юмора отличается. Северная Америка: чужая ущербность Отличительной особенностью американо-канадского чувства юмора исследователи называют особую любовь к анекдотам, так или иначе подчеркивающим превосходство. Герой североамериканских анекдотов либо выглядит дураком, либо его заставляют выглядеть дураком. Вот пример, который приводит доктор Уайзмен. Встречаются техасец и выпускник Гарварда. Техасец спрашивает: "Откуда ты будешь-то?" - "Оттуда, где люди не заканчивают фразу частицей". - "О`кей. Ну и откуда ты будешь-то, дурень?" Собственно, о том же и самый смешной анекдот по версии канадцев. Когда НАСА только начало отправлять людей в космос, астронавты быстро выяснили, что в условиях невесомости шариковые ручки не работают. Специалисты НАСА потратили 10 лет, 12 млрд. долларов и создали шариковую ручку, которая пишет в невесомости, под водой и практически на любой поверхности, в том числе на стекле. Ей не страшны ни сильный мороз, ни 300-градусная жара. А русские пользуются карандашом. Самым веселым анекдотом в США признана история об игроках в гольф. Два человека играют в гольф. Мимо поля проезжает похоронная процессия. Увидев это, один из игроков, уже замахнувшийся для удара, вдруг останавливается, снимает бейсболку, закрывает глаза и читает молитву. "О, какой ты все-таки прекрасный человек, - говорит ему партнер по игре. - Это самая трогательная сцена, которую я видел. Ты, наверное, очень добрый!" - "Будешь тут добрым! Мы с ней все-таки 35 лет вместе прожили". Британские острова: игра слов Особенность чувства юмора англичан и ирландцев в том, что больше всего они любят анекдоты, основанные на игре слов. Переводить их на иностранные языки практически невозможно. Вот анекдот, который очень понравился англичанам. Приходит пациент к врачу. "Доктор, у меня в заднице клубника застряла". - "Ничего, у меня для вашей клубники есть cream" ("cream" по-английски - и крем, и сливки). В русской традиции существует аналог. На приеме у проктолога. "Доктор, у меня в заднице газета". - "Газета? Правда?" - "Нет, "Известия". Впрочем, англичане любят и другие анекдоты. "Интересно, что самым смешным они признали анекдот, который скорее следовало бы считать американским", - отмечает доктор Уайзмен. Женщина с ребенком на руках садится в автобус. Водитель, глядя на младенца, замечает: "Знатный уродец!" Женщина уходит в конец автобуса, садится и рассказывает соседу-мужчине, что ее только что оскорбил водитель. "Нельзя этого так оставлять. Немедленно пойдите и скажите ему все, что о нем думаете! - восклицает мужчина. - Давайте я пока подержу вашу обезьянку". Европа и Австралия: сюрреализм Жители Западной Европы в большинстве своем предпочитают шутки, которые доктор Уайзмен назвал сюрреалистическими. Типичный пример. Собака заходит на почту и протягивает бланк телеграммы. Там девять раз подряд написано "гав". Телеграфист говорит собаке: "У вас тут только девять слов. Вы можете написать еще один "гав", телеграмма дороже не станет". - "Зато полностью изменится смысл", - отвечает собака. Другим самым популярным видом анекдотов в Европе исследователи сочли "экзистенциальные" шутки. Они высмеивают путающие или вызывающие стресс события. "Доктор! У меня вчера случилась оговорка по Фрейду. Обедаю я с тещей, хочу попросить ее передать масло, а вместо этого говорю: "Какая же ты дрянь! Всю жизнь мне сломала!" К этой категории, по мнению ученых, следует отнести и самый любимый австралийский анекдот. Женщина приходит к врачу и начинает жаловаться: "Доктор, вы только взгляните на меня! Волосы, как проволока, лицо все в морщинах, глаза красные - в гроб краше кладут. Что со мной, доктор?" После нескольких минут осмотра доктор отвечает: "Ну, со зрением у вас проблем нет". Германия: что угодно То, что Германия оказалась самой смешливой страной, на первый взгляд может показаться удивительным. На самом деле это лишний раз подтверждает расхожее мнение о том, что немецкого чувства юмора просто не существует: как деликатно заметил доктор Уайзмен, "немцы склонны считать смешными самые разные анекдоты". Самым забавным немцы посчитали анекдот вполне международный. Генерал заметил, что один из его солдат ведет себя странно: то и дело поднимает бумажки с земли, разглядывает и выбрасывает со словами: "Опять не та". Солдата отправляют на осмотр к психиатру и признают сумасшедшим. Получив бумагу о комиссовании, солдат внимательно читает ее и, кладя в карман, бурчит: "Ну вот она. Наконец-то!"

Значимость для искусства и литературы смеха и всего с ним связанного трудно переоценить. Смех как грань сознания и поведения человека, во-первых, является выражением жизнерадостности, душевной веселости, жизненных сил и энергии и при этом - неотъемлемым звеном доброжелательного общения (вспомним у Льва Толстого Николая и Наташу Ростовых в доме дядюшки после охоты). И во-вторых, смех -это форма неприятия и осуждения людьми того, что их окружает, насмешка над чем-либо, непосредственно-эмоциональное постижение неких противоречий, нередко связанное с отчуждением человека от того, что им воспринимается. Этой стороной смех связан с комическим (от др.-гр. "комос" деревенский праздник). О комическом как источнике смеха (прежде всего насмешливого) писали много (Аристотель, Кант, Чернышевский, А Бергсон), разумея под ним некое отклонение от нормы, нелепость, несообразность; промах и уродство, не причиняющие страданий; внутреннюю пустоту и ничтожность, которые прикрываются притязаниями на содержательность и значимость; косность и автоматизм там, где нужны поворотливость и гибкость.

На ранних этапах истории человечества смех наиболее ярко обнаруживал себя как массовый и бытовал главным образом в составе праздничных ритуалов. В широко известной книге М.М. Бахтина о Ф. Рабле карнавальный смех обрисован как весьма существенная грань культуры (прежде всего народной) разных стран и эпох. Ученый охарактеризовал этот смех как всенародный (создающий атмосферу всеобщего единения на почве жизнерадостного чувства), универсальный (направленный на мир в целом, в его вечном умирании и возрождении, и прежде всего - на его материально-телесную и одновременно праздничную сторону) и амбивалентный (составляющий единство утверждения неисчерпаемых сил народа и отрицания всего официального, как государственного, так и церковного: всяческих запретов и иерархических установлении), главное же -как выражающий и осуществляющий свободу и знаменующий бесстрашие2. Карнавальному мироощущению, по Бахтину, присущи веселая относительность, пафос смен и обновлений, релятивизация мира. И в этом просматриваются черты сходства между бахтинской карнавальностью и ницшевым дионисийством.

Концепция карнавального смеха (книга о Рабле была опубликована в 1965 г.) оказала большое и, несомненно, благотворное воздействие на культурологию, искусствоведение и литературоведение последних трех десятилетий, порой вызывая и критику. Так, обращалось внимание на не учтенную Бахтиным связь карнавальной "раскованности" с жестокостью, а массового смеха с насилием. В противовес бахтинской книге говорилось, что смех карнавала из повестей Рабле сатанинский. Горестный, трагический подтекст книги Бахтина о Рабле, создававшейся в 1930-1940-е годы, явственно обнаруживается в недавно опубликованной рукописи ученого, где говорится, что жизнь по своей сути (во все времена) пронизана преступностью, что "тона любви" в ней заглушены и лишь "время от времени звучат освобождающие тона сатурналий и карнавала". С течением исторического времени возрастает культурно-художественная значимость смеха, выходящего за рамки массовой и ритуализованной праздничности, смеха как неотъемлемого звена повседневности - частной жизни и индивидуального общения людей. Установлено, что уже у первобытных народов смех, "привечая каждого", символизировал "дружественную и добрую компанию". Подобный смех, (его правомерно назвать индивидуально-инициативным) тесными узами связан с непринужденным, доверительным общением, с живой беседой, прежде всего с тем, что П.А. Вяземский назвал "сообщительной веселостью". Он присутствует в литературе разных стран и народов. В этом отношении знаменательны и диалоги Платона (в особенности "Федон", где Сократ накануне своей казни "улыбчиво" беседует и шутит со своими учениками), и повествовательная ткань таких произведений Нового времени (очень разных), как "Жизнь и мнения Тристама Шенди, джентльмена" Л. Стерна, "Евгений Онегин" Пушкина, "Василий Теркин" Твардовского, и поведение ряда героев отечественной классики (вспомним, к примеру, опоэтизированную Пушкиным склонность Моцарта к легкой шутке или неизменную улыбчивость князя Мышкина у Достоевского).

Индивидуально-инициативный смех может иметь и отчуждающе-насмешливый характер. Для его характеристики традиционно использовался термин ирония. Ироническая настроенность по отношению ко всему окружающему, к образу жизни людей и их привычкам была присуща древнегреческим киникам (V-IV вв. до н. э.) с их склонностью к эпатажу, злобному цинизму, уличным скандалам. Воинствующе нигилистический смех киников отдаленно, но достаточно явственно предварил ироническую настроенность произведений Ф. Ницше. В поэме "Так говорил Заратустра" мы читаем: "Я велел людям смеяться над их великими учителями добродетели, над их святыми и поэтами, над их избавителями мира". О себе философ писал: "Я не хочу быть святым, скорее шутом. Может быть, я и есмь шут". От смеха киников тянутся нити к формам поведения футуристов начала нашего века, а еще более-к ныне широко распространенному "черному юмору".

Значительное явление культуры и искусства Нового времени - романтическая ирония. По мысли Ф. Шлегеля, способность к иронии возвышает человека над противоречиями бытия и, в частности, над "низменной прозой" повседневности. Приписывая собственный взгляд на мир Сократу, Шлегель замечал, что "ирония подсмеивается над всем миром". Говоря об иронии, он утверждал также, что "в ней все должно быть шуткой и все всерьез, все чистосердечно откровенным и все глубоко скрытым", что "ирония - это ясное сознание вечной подвижности, бесконечно полного хаоса". О двойственности иронии, помогающей человеку открыть для себя "божественную идею", а вместе с тем способной уничтожить то, "чему она сама же дала видимость жизни", писал несколько позже К.-В.-Ф. Зольгер. Подобного рода универсальная ирония, будучи окрашена в трагические тона, присутствует в творчестве писателей символистского круга (А. Блок, А. Белый). Апология тотального философического смеха присуща современным гуманитариям структуралистской и постструктуралистской ориентации. Так, М. Фуко (Франция) в книге 1966 г. утверждал, что ныне "мыслить можно лишь в пустом пространстве, где уже нет человека", что желание думать и говорить о человеке есть "несуразная и нелепая" рефлексия, которой "можно противопоставить лишь философический смех".

Иронический взгляд на мир способен освобождать человека от догматической узости мышления, от односторонности, нетерпимости, фанатизма, от попирания живой жизни во имя отвлеченного принципа. Об этом настойчиво говорил Т. Манн. Вместе с тем "ирония без берегов" может вести в тупик нигилизма, бесчеловечности, обезличенности. Это болезненно ощущал Ф. Ницше: "Привычка к иронии портит характер, она придает ему постепенно черту злорадного превосходства, начинаешь походить на злую собаку, которая, кусаясь, к тому же научилась, и смеяться". О негативном потенциале тотальной иронии писал А Блок в статье "Ирония" (1908), характеризуя ее как болезнь, буйство, кощунство, результат опьянения, как симптом утраты человеческого в человеке; в 1918 г.-С.Н. Булгаков ("Теперь выигрышное время для иронии и злорадства").

Ирония, не знающая границ, способна "оборачиваться" тотальным отрицанием человеческого в человеке. По словам И.П. Смирнова, ценная литература в ее постмодернистской ветви тяготеет к тому, чтобы воспроизводить человеческую реальность как чудовищную. Здесь авторы "концептуализируют субъекта как ничем не контролируемую "машину желаний" как механико-органического монстра".

Наряду с универсальной иронией, направленной на мир и человеческую жизнь в целом, существует (и является весьма продуктивной для искусства и литературы) ирония, порождаемая восприятием и осмыслением конкретных, локальных и одновременно глубоко значимых противоречий жизни людей и их исторического бытия. Именно такого рода ироническая настроенность присутствует в произведениях юмористических и сатирических.

Сатира же Войновича заслуживает серьезного и непредвзятого подхода. Это мастер, умеющий оригинально использовать и артистически сочетать элементы литературных традиций. Войнович пишет о людях, условиями тоталитарного режима превращенных в озлобленную, запуганную и жадную толпу.

И следует заметить, у него эти люди подчас действуют в ситуациях, повторяющих самые героические и трогательные коллизии мировой классики, русской классики и фольклора.

Если серьёзный человек посмеет утверждать, что смех так же необходим для существования человечества, как инстинкт самосохранения или секс, он рискует оказаться объектом насмешек.
Шуточки, анекдоты, хохмочки, карикатуры принято считать чем-то второстепенным, не оказывающим существенного влияния на нашу жизнь или пути исторического развития. Но если непредвзятый читатель подвергнет этот вопрос критическому рассмотрению, он несомненно обнаружит ошибочность этого мнения.
Сколько времени человек может прожить без пищи или питья? Промежутки между приёмами пищи составляют несколько часов, но могут быть растянуты до десятков дней без особого вреда для здоровья. Человек может не пить продолжительное время. Люди могут обходиться довольно продолжительное время без секса, иногда – по нескольку часов. Есть люди, включая величайших гениев, которые никогда в жизни не вступали в сексуальные отношения.
Но можно ли найти людей, которые ни разу в жизни не смеялись? Несомненно, если такие люди и были бы обнаружены, то в гораздо меньшем количестве, чем девственницы и девственники.
Как часто мы смеёмся? Раз в месяц? Раз в неделю?
Люди сталкиваются со смешным или сами придумывают что-то забавное ежедневно, несколько раз в день, а чаще - десятки раз в день. Мы уделяем смешному несравненно больше времени, чем сексу или приёму пищи. Мы острим, как дышим – постоянно.
Но исследованиям смешного человечество уделило во много раз меньшее внимание, чем написанию книг по кулинарии, или по приготовлению освежающих напитков, или пособиям по сексу. Количество, впрочем, вполне компенсируется качеством. Практически все крупные философы прошлого исследовали вопросы смешного. Они посвятили расшифровке смеха бесчисленные часы размышлений. Но загадка так и осталась загадкой. За тысячелетия им удалось лишь приблизиться к разгадке, но решение ускользало.
Механизм смешного скрыт от нас таким же туманом, как для наших предков.
Вполне возможно, что разгадка содержится в настоящей работе.
Много лет назад автор пришёл к неожиданному и простому решению. Он понял, почему одна ситуация или фраза заставляет нас растягивать рот в улыбке или дико хохотать, а другая, составленная из тех же слов и несущая точно такую же информацию, оставляет нас безучастными. Автор понял и проанализировал имеющиеся классификации смешного и бесчисленное количество шуток, анекдотов, юморесок, комических рассказов, карикатур и пр. Он нашёл логику смешного и пришёл к выводу о том, что возможна его количественная оценка.
Но автор, в свои совсем ещё юношеские годы, был не искушён в науке и её методологии. Он не смог изложить свою мысль доступным и убедительным языком. Он не сумел убедить профессионалов. Он не был тогда, да и не стал теперь, специалистом в области человеческой психологии или лингвистики. Его постоянно удерживало опасение, что открытие его давным давно известно, многократно обсуждено и, хуже того, отвергнуто.
С тех пор прошло почти сорок лет. За это время мысли автора успели хорошенько отлежаться и покрыться благородной патиной, были защищены диссертации, пришёл опыт изложения своих взглядов. Автору не единожды приходилось выдвигать и отстаивать рискованные научные положения.
В течение почти четырёх десятилетий автор пытался поверить свою теорию практикой и препарировал каждую встреченную на жизненном пути шутку, анекдот или просто остроумную фразу. Все они, включая прозаические и стихотворные произведения, написанные самим автором, укладывались в его теорию. Никогда автору не приходилось выступать в роли Прокруста, подгоняя жизненную ситуацию под свои умопостроения.
Одновременно автор внимательно следил за всеми достижениями научной мысли, пытаясь найти тот момент, когда кто-то другой придёт к такой же простой и элегантной идее. Но этого не произошло.
Отдавая себе отчёт в том, что следующих сорока лет в распоряжении автора может не оказаться, он принял решение предать свою теорию огласке.
Теория эта может вызвать нарекания и критику со стороны читателей. Автор и сам видит её недостатки и неизбежную субъективность. Но в ней есть и сильные стороны, с которыми будет интересно ознакомиться заинтересованному читателю.
Читателю будет предложена концепция, основанная на тех же принципах, что и общепринятые научные теории. Эти принципы – проверяемость, объективность и количественная оценка.
Поставленную задачу можно будет считать выполненной, если после чтения настоящего исследования читатель воскликнет:

Да кто же этого не знал! Тут нет ничего нового!

И это явится высшим признанием.

1. История вопроса

Когда человек начал создавать памятники письменности, средства её отображения были весьма дороги. Наши предки предавали папирусу, глиняным табличкам и наносимым на скалы петроглифам только самые важные события своей жизни. Мы вправе были бы ожидать, что такой малозначащий предмет, как юмор, останется за скобками дошедшей до нас письменности. Мы не могли бы сделать из отсутствия письменных памятников достоверный вывод о том, что смешное было нашим предкам чуждо.

Удивительно, но такие памятники остались и первые из них можно датировать временами египетских фараонов. По мнению известной британской исследовательницы Carol Andrews, юмор древних египтян был схож с современным . Они так же любили непристойные шутки, у них были: политическая сатира, пародии, подобное мультипликации искусство и даже чёрный юмор.

Первым в ряду выдающихся философов, уделившим внимание изучению смешного, принято называть (427 – 348 до Р.Х.). Основатель философии не обошёл вниманием несерьёзный предмет. И его мнение о предмете оказалось отрицательным. Платон не нашёл в юморе ничего хорошего. В трактате «Республика» он рассмотрел отрицательные последствия безумного смеха. В «Филебусе» смешливому человеку приписываются только пороки. Смешливые люди представляются себе более богатыми, красивыми, умными, чем они есть на самом деле. Платон считал юмор негативным явлением, ибо чувство это основано на злобе и зависти, в особенности смех, вызванный несчастьем или неудачей других, или насмешки над стоящими ниже по положению. Платон не сделал попытки объяснения природы смешного, но пришёл к весьма важному выводу о том, что смех может иметь серьёзные последствия, в том числе для жизни целого государства.

Как таковой, смех был Платоном осуждён. Ошибался ли великий философ в свое оценке? О нет, нам предстоит убедиться, что он был прав.

Многие мыслители и писатели приходили к той же мысли. Например, в романе « » написал:

Действительно, смех, памфлеты, карикатуры, целые литературные произведения использовались в политической борьбе и часто с разрушающей силой.

В нашей памяти свежи события российской перестройки, когда легкопёрые журналисты высмеивали серьёзных политических деятелей и успешно выставляли их в смешном виде, способствуя смене политических режимов. Приведём цитату из недавно изданной книги «Байки кремлёвского диггера » (2003). Елена принадлежала к так называемой Московской хартии журналистов, которую они сами называли масонской ложей. Хартия эта собиралась на квартире внучки первого сталинского наркома иностранных дел , ныне – британской подданной, журналистки ВВС . Маша к тому времени стала уже не Литвиновой и не даже не Слоним, но леди Филлимор. В этой «ложе» обсуждалось что и о чём читать гражданам России. Елене Трегубовой пришлось сопровождать президента России в его предвыборных поездках. Понятно, что во время этих поездок решалась судьба государства. А вот как понимала свою роль в этом мероприятии Елена Трегубова (стр. 263):

Хорошие журналисты всё равно умудрялись писать смешные репортажи об этих безмозглых поездках. А официальные журналисты... ничего, кроме унылой верноподданнической скукотени, выдавить из себя не могли. А её-то как раз никто и не читал.

И в самом деле, о чём было писать Трегубовой, если

Фантазии главного кандидата страны ограничивались такими маловажными предметами, как истребитель Су, Волга, Камаз, трактор.

И известный российский политик даёт материалам Трегубовой высокую оценку (стр. 264):

Да и при других режимах высмеивание правителей является постоянным желанием подданных. Опасности, ожидаемые на пути реализации этого желания, редко кого останавливали. Некоторые аналитики приходили к мнению, что анекдот интересен лишь тогда, когда за него можно попасть в тюрьму.

Литературно-эстетическими проблемами комического занимались (О комическом . – М., Искусство, 1957), Д. Николаев (Смех - оружие сатиры. – М., Искусство, 1962), В. Фролов (О советской комедии . – М., Искусство, 1954), Б. Минчин (Деякi питання теорії комiчного. – К., 1959), Я. Эльсберг (Вопросы теории сатиры . – М., 1957), В.И. Карасик («Анекдот как предмет лингвистического изучения»).

Любителям меткого русского слова может быть рекомендовано объёмистое исследование Владимира Санникова Русская языковая шутка. От Пушкина до наших дней . – М., 2003. Особое место в ней уделено исследованию каламбура.

Работы Л. Карасёва появились в конце 80-х – начале 90-х гг. прошлого столетия в ряде российских, французских и польских изданий. В них предлагалась новая концепция юмора и смеха. Основной её смысл состоит во взгляде на смех как на целостный культурно-исторический и онтологический феномен, раскрывающий свой смысл при сопоставлении его с окружающими его символами. А. Дмитриев считал, что концепцию Л.Карасёва можно назвать «смысловой», так как в основе всех построений автора лежит гипотеза о смехе как о символическом целом, развивающемся по своим внутренним законам. Автор относит вопрос о возникновении чувства смешного к области, выходящей за границы того, что можно назвать собственно «научным знанием». Мы ничего не можем сказать о происхождении смеха, подобно тому, как нам ничего достоверно и точно неизвестно о происхождении всех остальных компонентов, составляющих квинтэссенцию человеческой деятельности и чувственности – языка, мышления, ритуала, мифа и т.д. Именно поэтому проблема происхождения смеха не может рассматриваться отдельно, изолированно. Да и сам смех возникает одновременно с языком и мышлением. Что же касается динамики этого процесса, то Л. Карасев придерживается точки зрения, согласно которой смех появляется «сразу», «мгновенно» вместе со всеми остальными важнейшими элементами человеческой культуры (сходной точки зрения, например, на происхождение языка придерживаются многие лингвисты). Смех возникает как единое целое, как сложившееся качество и уж затем – как целое – начинает развиваться, обогащаться и т.д.

Согласно Карасёву, все видимое многообразие различных проявлений юмора и смеха принципиально сводимо к двум основным типам. Первый тип смеха связан с ситуациями, когда человек выражает свою радость, телесное ликование, «телесный» или «витальный» энтузиазм. Этот тип Карасёв называет «смехом тела» и относит к разряду состояний, которые характерны не только для человека: нечто похожее можно увидеть и у животных, которым также знакомы радость игры и физическое удовольствие. Второй тип связан с собственно комической оценкой действительности. Этот вид смеха может включать в себя и элементы только что названного типа, однако его сущность в том, что он представляет собой соединение эмоции и рефлексии. Этот тип получил у него наименование «смеха ума». Если первый тип – смех тела – по преимуществу относится к «низу» человеческой чувственности, то второй – смех ума – к её «верху». Это область рефлексии, парадоксальной оценки, сфера проявления остроумия. Упрощая дело , – замечает Л.Карасев, – можно сказать, что смеха два, а плач один.

Смех ума – это тот самый смех, который имел в виду Аристотель, когда писал о способности смеяться как о специфической черте человека, отличающей его от животного.

Пожалуй, этими работами русскоязычная, равно, как и переведённая на русский язык часть исследований, ограничивается.

Англоязычная литература несравненно более многочисленна и автор должен признаться, что сумел ознакомиться со значительной, если не с большей частью этой сокровищницы мысли по обзорным работам других авторов.

Смех представляет собой гораздо более доступный предмет для изучения, чем предметы, изучаемые другими, в частности, естественными науками. Он всегда с нами, всегда доступен и не стоит ни копейки. Тем не менее, практические исследования смешного начались чуть более 100 лет назад. Исследованиями вопроса начали заниматься не только философы, но и социологи, психологи, лингвисты и профессиональные комедианты: писатели, артисты, журналисты.

Количество теорий юмора в настоящее время настолько велико, что даже в классификации этих теорий не найдено общей точки зрения. Виктор Раскин придерживался взгляда, что существующие теории можно разбить на три категории: теории несовместимости (incongruity theories), теории враждебности (hostility theories) и теории высвобождения, избавления (release theories).

Теории несовместимости предполагают, что юмор возникает вследствие понимания несовместимости между ожиданием слушателя и тем, что произошло, результатом. Эта идея была высказана и «открыта» несколько раз впоследствии. К наиболее известным приверженцам этой идеи относятся , Кёстлер, Paulos (теория математической катастрофы), Hazlitt, Locke, Monro, Nerhardt, Suls, Shultz, McGhee. В последнее время Hofstander и Gabora (1989), а также Coulson (1996, 2001) выдвинули теории познавательной гармонии (cognitive blending theories). Некоторые из работ этих авторов готовятся в настоящее время к печати и мы не можем на них ссылаться.

Теории враждебности восходят к Платону , частично и у и нашли поддержку в трудах , Hobbes и Gruner (1978, 1997). Эти теории говорят о том, что смешное заключается в нахождении чувства превосходства над чем-либо, или в преодолении препятствия, или агрессии, нападения на какой-то объект. Как выразился ,

смеясь, мы обнажаем клыки.

Теории высвобождения учат, что смешное является результатом реализации психической энергии, освобождая человека от некоторого ограничения. Наиболее известная из этих теорий принадлежит З. Фрейду. К приверженцам подобной точки зрения можно отнести таких авторов, как (1860), Penjon (1893), Kline (1907), Gregory (1924), Eastman (1936) и Monro (1951). Эти авторы полагают, что человеческая деятельность ограничена всевозможными запретами – соблюдением логичности, необходимости прямо выражать мысли, придерживаться здравого смысла. Юмористическая манера выражения мыслей или общения освобождает нас от этого пресса, например, при посредстве часто цитируемых Фрейдом сальных шуток и анекдотов. Последующие исследования показали, что ни один из механизмов, описанных Фрейдом, не является уникальным для юмора. Аттардо в своей последней работе (в печати) полагает, что теория Фрейда может быть отнесена к теории несовместимости.

В работе В. Раскина содержится утверждение (стр. 131), что все три группы теорий хорошо описываются семантической теорией юмора. Может быть это и так, но найден ли этой теорией тот самый ключ к пониманию основного вопроса: почему человек смеётся? Мы не нашли в книге Раскина ответа на этот вопрос.

В работе «О комическом » Б. Дземидок объединяет концепции смешного в следующие группы:

1. Теория негативного качества.

2. Теория деградации.

3. Теория контраста.

4. Теория противоречия.

5. Теория отклонения от нормы.

6. Теории смешанного типа.

Большинство имеющихся исследований полны поверхностного теоретизирования и содержат мало эмпирических данных. Они грешат узконаправленностью и совершенно игнорируют общую картину. Некоторые исследователи ограждают себя специальными или изобретёнными ими терминами в надежде, что эти термины смогут заменить истинное понимание явления.

Имеющиеся эмпирические исследования, в свою очередь, описывают ценные наблюдения, но не содержат обобщения, позволяющие их объяснить.

Чтение многочисленных работ и дискуссии со специалистами, профессионально занимающимися вопросами юмора, привели нас к несомненному заключению о том, что механизм смешного далёк от понимания. Теория юмора, полно, логично и убедительно раскрывающая его природу, пока не создана.

У одного человека умер младенец. В день похорон собрались все родственники, пришли также соседи и друзья, чтобы поддержать несчастную семью. Отец, смотря на собравшихся во дворе людей, шепотом говорит жене: «Дорогая, тебе не кажется, что это как-то неловко - выносить такой огромной толпе такого маленького мальчика»?

Этой довольно-таки черной шутке примерно две с половиной тысячи лет, в «Филогелосе», сборнике анекдотов той поры, она значится под номером 40. Благодаря «Филогелосу» мы знаем, что меняется все: одежды, расы, нравы, эпохи и традиции, а вот юмор остается практически неизменным. Множество слегка переиначенных шуток «Филогелоса» мы регулярно слышим из уст очередного тамады, ведущего свадебное застолье.

При этом от человека к человеку и от аудитории к аудитории понимание того, что такое «смешно», может меняться колоссально. Поклонник тонкой иронии Джейн Остин машинально попытается вскрыть себе вены на пятнадцатой минуте «Петросян-шоу», а любители «Тупой и еще тупее» после смерти за грехи свои попадут на бесконечную ретроспективу фильмов Вуди Аллена.

И, кстати, дело тут не только в образовании и тонкости воспитания.

О попавших в рот смешинках и разогретой публике

Наша способность воспринимать смешное возрастает во время тренировки. Причем это происходит как на протяжении всей жизни (в среде остроумцев даже самый не­смешливый человек постепенно приучается если не шутить, то хотя бы смеяться), так и в отдельно взятый момент. Эффект гистерезиса (возрастание готовности системы к отклику) при смехе многократно подтвержден экспериментами, но и без того любая мать знает, как тяжело утихомирить расшалившихся, бьющихся в истерике детей, которые смеются уже просто от любого произнесенного слова. И любой комик подтвердит, что хорошо разогретая и уже многократно намочившая стулья в зале ауди­тория даже на самый древний анекдот ответит дружным хохочущим воем.

Теория превосходства

Те самые две с лишним тысячи лет назад мыслители уже пытались ответить на вопрос, что такое по-настоящему хорошая штука. Так возникла одна из первых теорий юмора, которую принято называть «теорией превосходства». Между прочим, в ее создании приняли участие Сок­рат, Платон и Аристотель, то есть, как видим, самые светлые головы были кинуты на этот важнейший для выживания человечества вопрос. Практически единогласно было решено: смешно - это когда кто-то получает древнегреческим тортом по древнегреческой роже. Дескать, нам нравится смеяться, глядя на глупости и безумства других, потому что в этот момент мы чувствуем себя умнее и круче этих жалких смешных людишек. Например, процитированный в первых строчках этой статьи анекдот, согласно данной теории, смешон потому, что мы чувствуем себя куда умнее и нравственнее, чем его герой, который не понимает сути похоронной церемонии и готов задавить самые горькие свои чувства, боясь выглядеть нелепо.

Эта теория очень долго считалась единственно верной, и от этого здорово не поздоровилось юмору вообще. Раз юмор, по сути, всегда насмешка над другим, то он изначально жесток, оскорбителен и не приличествует достойному человеку. Христианство полностью соглашалось с этой точкой зрения: святые не хихикают, зато бесы хохочут и скалятся, смех - это грех и болезнь духа. Образ рыцаря, который неудачно пошутил и потерял все, начиная от невесты и заканчивая собственной душой, - чрезвычайно популярная средневековая фабула (и вспомним, что именно так возник Коровьев в «Мастере и Маргарите» Булгакова). В общем, «Горе вам, так смеющимся ныне, ибо восплачете» (Лк 6:25). Да и сегодня огромное количество людей согласно с этой теорией и с пеной у рта настаивает на том, что есть вещи, на которыми смеяться нельзя. И список этих вещей у них обычно так объемен и политкорректен, что включает если не всю нашу Галактику, то, по крайней мере, видимую ее часть. Смеяться нельзя над расами, нациями, стариками, мертвыми, религиями, идеалами, историей, детьми, женщинами, инвалидами, серьезными предметами... Именно потому, что эти люди воспринимают любой юмор прежде всего как издевку, пренебрежение, демонстрацию превосходства.

Теория несоответствия

Впрочем, у теории превосходства в конце концов нашлись серьезные противники. Например, такие мыслители, как Кант и Шопенгауэр, которые в свое время горячо заступались за смех и юмор. На основе их высказываний и возникла вторая распространенная теория - теория несоответствия. Поклонники этой теории исходят из того, что если бы смеяться нас заставляло чувство своего превосходства и вид несчастий и слабости других, то ни один безногий нищий не смог бы проползти по улице, не вызвав страшного взрыва веселья. И как просто было бы стать стендап-комиком: выйти на эстраду, обнажить свои язвы... Увы, но так легко лавры на этой ниве не достаются.

Согласно теории несоответствия, смех - всегда реакция на абсурд, на нелепость и неожиданность. И анекдот из «Филогелоса» смешон именно потому, что реакция героя неожиданна и абсурдна: он путает маленького мертвого ребенка и некое грандиозное событие, которое могло бы собрать такую же толпу людей (как вариант - ребенок в сознании отца схож с недостаточно обильным званым обедом для большого количества гостей). И вот эта заминка, заставляющая нас сперва недопонять ситуацию, а потом осознать ее абсурдность, и вызывает у нас такую реакцию, как смех. Под эту теорию, получившую развитие в XIX веке, действительно идеально ложится, например, чисто абсурдистский юмор, все эти лимерики, каламбуры и алисы в стране чудес, которые тоже тогда практически впервые громко о себе заявили (по крайней мере, в литературе). И, кстати, эта замечательная теория прекрасна тем, что совершенно оправдывает почти любой, даже самый черный, юмор, так как не приписывает ему оскорбительного подтекста.

Теория утешения

Под теорию несоответствия самую большую мину заложили, конечно, дети и зверюшки. Хохочущие младенцы, которые не могут осознавать никакие нелепости и неожиданности (ибо для этих свеженьких гостей из ниоткуда даже собственная нога - огромная неожиданность). Веселящиеся шимпанзе, кидающиеся банановыми шкурками в посетителей. Выяснилось, что хохотать умеют и любят даже крысы, которые проделывают это, когда им грамотно щекочут брюшко.

Теория превосходства тоже никак не сочеталась с заливистым хохотом малюток, которым делают козу. Поэтому пришлось изобретать новую. И к ней приложили руку тоже весьма именитые граждане. Например, философ Герберт Спенсер и даже отец психоанализа Зигмунд Фрейд, развивший ее в работе «Остроумие и его отношение к бессознательному». В кратком пересказе теория утешения выглядит так: смех - реакция на редуцированную агрессию, на оказавшуюся безобидной мнимую опасность, это мгновенный сброс напряжения, вызванного страхом. Крысу как бы понарошку атакуют, но ее ощущения, скорее, приятные. Ребенок видит рядом с собой другое существо и пугается, но в ту же секунду узнает в этом огромном блине лицо дорогой маменьки и облегченно смеется. Животные в шутку, не по-настоящему дерутся и таким образом развлекаются. Или, например, толпа, собравшаяся на площади полюбоваться казнью, гогочет над уморительными судорогами повешенного - это опять-таки реакция облегчения: «Слава богу, я не на его месте. Солнце светит, жизнь прекрасна, смерть выбрала не меня. О, гляди-ка, а тут и жареные каштаны продают!» (При этом люди с сильно развитой эмпатией такого облегчения не испытывают, ибо слишком сочувствуют казнимому, – наоборот, они долго пребывают в ужасе и стрессе.) Хохот на похоронах, как показывают нам, например, развеселые погребальные мексиканские традиции, работает не хуже, чем самые громкие рыдания плакальщиц, ибо и то и другое - способ максимально снять стресс, выдать на-гора рекордную норму эмоций и таким образом пережить их.

В свете этой теории анекдот из «Филогелоса» смешон потому, что он заставляет испытать облегчение, избавив нас от необходимости пусть мимолетно, но сочувствовать родителям, ибо те, вместо того чтобы взывать к нашему состраданию, беспокоятся о всякой ерунде. И, кстати, черный, кощунственный, сексистский, расистский и прочий неполиткорректный юмор в свете этой теории имеет полное право на существование, так как больше всего нужен именно жертвам, помогая им справиться со своими травмами. Достаточно вспомнить, что чаще всего про холокост шутят в Израиле.

И кто победитель?

Человечество было бы скучным человечеством, если бы ограничилось всего тремя теориями смеха. На данный момент их имеется под сотню, но все они являются результатами разнообразного скрещивания трех основных, упомянутых выше.

Как пример можно взять «теорию разрешения несообразности», популярную в сфере психологии и лингвистики. Согласно ей шутка сначала вызывает у нас дискомфорт своей абсурдностью, а потом с нами случается миг понимания, сразу дающий нам и облегчение, и чувство собственного превосходства (я умный, я допер!). В этом свете анекдот из «Филогелоса» работает так: сперва мы вообще не понимаем, что за чушь несет герой, нас это напрягает, но потом мы понимаем его логику и испытываем облегчение и довольство собой (и шуткой).

Кроме того, не стоит сбрасывать со счетов, например, так называемую «карнавальную природу юмора», описанную знаменитым русским культурологом Бахтиным. Он полагал, что юмор - это всегда попытка на время сбросить с себя оковы норм, законов и даже разума, этакие вакхические каникулы мозга, которому для освежения порой нужно уезжать на раскрашенной козе из мира фактов, логики и бесконечного «нельзя» в мир, где все шиворот-навыворот и все можно.

То есть это очень напоминает другой многотысячелетний анекдот - о нескольких слепцах, которые пытаются описать слона, щупая его кто за ухо, кто за хобот, кто за ногу. Потому что каждая из этих теорий верна. Но при этом слон остается слоном - огромным, разнообразным, так и не увиденным целиком.

5 ответов на вопрос «Что мешает людям смеяться?»

Способность воспринимать смешное у всех разная. Существует пять факторов, очень влияющих на эту способность.

Или их полное отсутствие. Если тебя шокирует слово «жопа», то это не значит, что ты неостроумный человек. Просто анекдоты с этим словом тебе будут нравиться меньше, чем людям без таких ограничителей. Но если ты к данному слову вообще равнодушен, то ты еще меньше способен развеселиться по его поводу. То есть нужно точное попадание в границы и ювелирное их нарушение. Громче всего над шутками про толстушек будут смеяться стройные женщины, шуткам над религией - атеисты. Но не советуем тебе выступать с этой программой перед залом в клинике голодания или на мероприятии в епархии.

2 Недостаток знаний или сообразительности

Если человек не способен оценить абсурдность ситуации, потому что вообще не слишком разобрал, о чем идет речь, или если он не умеет понять соль шутки, пока ему ее не объяснишь, то, естественно, бедняга не рассмеется даже самому-рассамому смешному анекдоту. Разве что из вежливости. Поэтому чем образованнее люди, тем богаче, разнообразнее и заковыристее может быть у них юмор. Но не спеши завидовать умникам и сожалеть о кретинах, не посмотрев следующий пункт.

3 Излишняя образованность или сообразительность

Ошибочно думать, что перед членами академии наук юмористам выступать проще, чем перед старшей группой детского сада. Наоборот, человеку, обремененному знаниями и интеллектом, веселиться час­то сложнее, чем незамутненным умам, потому что он наизусть знает все эти анекдоты, за свою много­трудную жизнь он выслушал сотни их вариаций. Хуже того, даже если анекдот ему каким-то чудом не знаком, он догадается, в чем прикол, еще за минуту до того, как рассказчик, пыхтя, доберется до конца. Без эффекта неожиданности весело не будет - будет только чувство неловкости за горе-комика.

4 Слабое воображение

Лучшая аудитория для комика - это люди с живым воображением, которые, слушая или читая, быстро умеют строить в голове яркие модели. Ночь. Горячее дыхание. Прекрасная женщина. Скрежет ключа в скважине. Чем живее будет созданная картинка, тем смешнее и неожиданнее покажется развязка. У людей с небогатым модельным воображением, которые просто умеют получать информацию, принимать ее к сведению и хранить, но не разукрашивать ее образами, чаще всех прочих бывают серьезные проблемы с юмором.

5 Принципы

Можно не быть эмоционально глубоко вовлеченным в проблему, но если ты упрямо полагаешь своим долгом считать, что смеяться над религией грешно, про больных - жестоко, про бедность - подло, про женщин - низко и т.д., то ты машинально будешь сдерживать свое желание рассмеяться, даже если шутка была действительно смешной. И чем больше таких запретных зон ты у себя разведешь, тем более постным будет твое существование. Без тренировки способность к смеху постепенно угасает. Вон некоторые пуритане гордились тем, что за всю жизнь ни разу не улыбнулись. Оно тебе надо?

Смех - способ для человека взглянуть на себя глазами обезьяны, утверждает профессор Александр Козинцев. Антрополог, этолог, приматолог, наконец, специалист в области странной науки - смеховедения, автор вышедшей недавно книги «Человек и смех» объяснил корреспонденту «РР», что смешного в шутках и как сбросить тяжкое бремя культуры. Представим себе инопланетянина, установившего контакт с земными учеными. Идет обмен весьма осмысленными и рациональными сообщениями, и вдруг представитель инопланетного разума замечает престранную вещь: земляне один за другим начинают издавать странные гортанные звуки, которые они называют смехом. И вот он спрашивает отсмеявшихся ученых: в чем смысл этого сообщения, что вы хотите этим сказать?

Непросто ответить на этот вопрос: мы привыкли к смеху настолько, что перестали задумываться о его значении. Давайте рассуждать как инопланетяне: понаблюдав за смеющимися, мы заметим, что они не просто издают гортанные звуки. Что-то еще меняется в их поведении. Прежде всего прекращается всякая деятельность. Даже самая простая. На дружеской вечеринке, еще даже не выпив, от какой-нибудь глупости мы начинаем хохотать так, что расплескиваем вино. Бывает, что даже на ногах устоять трудно - человек может со смеху кататься по полу, превращаясь в совершенно беззащитное существо. Казалось бы, такая реакция, прерывающая всякую деятельность, была с эволюционной точки зрения абсолютно невыгодна нашим предкам: им нужно было противостоять всяким хищникам, здесь же - полное расслабление. А ведь они жили в лесу, затем в саванне, словно разведчики в тылу врага, где из-за каждого куста выглядывали леопард или гиена. Трудно представить Штирлица хохочущим. Откуда же взялся смех, если все время нужно быть начеку?

Бытует мнение, что смех очень полезен: он способен исцелять и чуть ли не поднимать со смертного одра.
К большому сожалению, последние очень компетентные исследования эту гипотезу не подтвердили. В психотерапевтическом плане есть только один точно установленный факт: юмор облегчает страдания, отвлекает от боли. Но это вообще характерно для любых сильных эмоций, даже для отрицательных, таких как гнев или ужас.

Тогда зачем?
Давайте дальше рассуждать как инопланетяне. Итак, смех давал какое-то очень весомое преимущество, которое на эволюционных весах перевесило невыгоду от расслабления. Действительно, помимо расслабления происходит еще одна очень интересная вещь, на которую мы обычно не обращаем внимания: смех прерывает речь, он несовместим с речью. А бывает, рассказчик даже анекдот закончить не может - так ему самому смешно.

Вот именно. На мозговом уровне происходит то же самое: смех и речь конкурируют за контроль над голосом. Если голосовые органы находятся под контролем коры больших полушарий, человек не смеется - он говорит. Смех связан с подкорковыми, доречевыми, более древними структурами мозга. И не он один: под действием этой же древней системы вокализации мы кричим, когда обжигаемся или когда наши забивают гол голландцам, от страха или в моменты полового возбуждения. Вся эта так называемая лимбическая вокализация неподконтрольна воле. Во время смеха этот жесткий механизм полностью прерывает речь, мысль, культурно обусловленные действия - то есть все то, что делает человека человеком. Выходит, нам нужно время от времени сбрасывать с себя человеческое обличье?

Дело в том, что за все эти прекрасные приобретения, такие, например, как речь и культура, приходится платить. Ведь человеческое состояние - это бремя, как писал еще Руссо в XVIII веке. Даже когда я просто говорю на родном языке, я должен контролировать себя, и к концу этой речи, если, скажем, мне приходится читать лекцию, я нередко устаю. Нам кажется, что язык - это что-то вроде нашей кожи, которую мы не можем от себя отделить. Но сам процесс говорения, выбора правильных грамматических форм, синтаксиса достаточно утомителен. Эта особенность связана с необходимостью контроля речевых органов. У высших обезьян такого контроля нет, и, когда они хохочут, им приходится закрывать рот рукой, если они не хотят привлекать внимания.

А они хохочут?
Да. Правда, не так громко, как человек.
Так ведь у них нет культуры, от чего им отдыхать?
Их смех - первичный сигнал, из которого развился наш смех. Сигнал метакоммуникативный - то есть сообщающий нечто о самом процессе коммуникации. Если, например, я говорю вам что-то и смеюсь, то вы понимаете, что сказанное мною нельзя принимать всерьез. У обезьян это «сообщение о сообщении» означает совершенно определенную вещь: мы играем, нападаем друг на друга не всерьез. Не кусай меня по-настоящему - это только игра. В понимании такого сигнала ни в коем случае нельзя ошибиться: если кто-то примет шутливое нападение за истинное, это может стоить шутнику жизни.

Смех развился из этого сигнала о несерьезности нападения. Затем его значение безмерно расширилось, и смех стал метакоммуникативным сигналом несерьезности нарушения любой нормы, которую мы усвоили. В два года ребенок уже умеет шутить, как дочь Чуковского, которая пришла к нему со словами: «Папа, ава мяу», что означало «собака мяукает», а потом засмеялась, то есть подала сигнал, что не нужно ее слова принимать всерьез. Но ведь смеемся мы не когда устаем от культуры, а в некоторых особых, комических ситуациях. Что их объединяет?

То, что в каждой такой ситуации я делаю что-то запрещенное. Я говорю то, чего не должен говорить, а вы принимаете эту игру, позволяя мне изрекать глупости, непристойности и даже гадости. Фрейд, впрочем, считал, что подсознательно мы действительно хотим сделать то, что преподносим в виде шутки. Наверное, он просто был мало знаком с черным юмором. «Мальчик засунул палец в розетку. То, что осталось, собрали в газетку». Ни при каком мироощущении это обстоятельство не может нас радовать, это же чудовищно! Смеясь, мы просто перечеркиваем значение этой фразы. Вот простейшая комическая ситуация: человек поскользнулся на банановой кожуре, упал…

Западные исследователи часто видят в этом злорадство - эту популярную сейчас теорию выдвинул еще Томас Гоббс в XVII веке. Как в передаче «Сам себе режиссер»: с кого-то спадают штаны, кто-то падает в воду… Мы охотно смеемся над такими мелкими неприятностями наших ближних, вот на Западе и получила распространение теория злорадства.

На самом деле человек - великий коллективист. 90% своей истории он прожил в эпоху палеолита, когда не было собственности, моего и твоего, и за всякую беду и ошибку одного расплачивалась община целиком. Сегодня ты поскользнулся, завтра я поскользнусь… Это смех над потерей человеческого состояния выпрямленности, ходьбы на двух ногах.

Мы привыкли мыслить смешное в терминах сатиры, высмеивания. Но я утвердился во мнении, которое не разделяет никто из теоретиков юмора: человек, смеясь, смотрит на свое состояние глазами обезьяны. Есть такое замечательное комическое амплуа - мещанин во дворянстве, новый русский, который выбился откуда-то снизу и находится не в своей нише. Это про всех нас: ведь в сущности мы, пардон, троглодиты, попавшие в ситуацию, когда положение обязывает вести себя с достоинством. Человек по своей родословной абсолютный плебей, обезьяна, вставшая на две ноги. Социально мы люди, но биологически мы приматы - наш мозг так организован. И иногда мы смотрим на культуру глазами обезьяны и задаем себе вопрос: что за тряпки мы на себя напялили зачем окружили себя всем этим непонятным хламом?

В эти минуты человек и попадает во власть смеха, глядя глазами примата на свои культурные побрякушки.
Но ведь чувство юмора считается признаком интеллекта, особенностью скорее умного и тонкого человека?

Это распространенное мнение связано с очень рафинированными разновидностями юмора. Но большая часть того, над чем смеется любой из нас, - откровенные глупости. Комизм - это регрессия, когда человек глупеет. В своей основе юмор не что иное, как валяние дурака. А все эти невероятно рафинированные шутки, которые мы находим у Оскара Уайльда или Бернарда Шоу, - все это очень поздние и исключительно европейские вещи. Народный юмор очень груб, но от этого ничуть не менее смешон. Юрий Олеша, один из талантливейших наших писателей, сказал, что самое смешное, что он когда-либо видел, - это слово «жопа», напечатанное типографским шрифтом.

Но ведь есть люди, которые юмора не понимают?
К сожалению, бывают ситуации, когда юмор не воспринимается. Когда в датской газете были напечатаны карикатуры на пророка Мухаммеда - какую страшную реакцию это вызвало со стороны мусульман! Юмор - он как теннис, а что же это за игра, если играть хочется только одному участнику?

Этот случай вызвал ожесточенную дискуссию среди смеховедов: имеет ли право юмор вторгаться в неполиткорректные области? Но это вопрос не юмора, а культуры и политики. У мусульман есть чувство юмора, но над какими-то вещами их культура не позволяет им смеяться.

Но ведь юмор всегда служил оружием! Ирония, сарказм - сколько дуэлей было из-за шуток…
Нет. Михаил Бахтин, работы которого оказали огромное воздействие на науку о смехе, писал, что сатира - это позднее явление, знаменующее закат смеховой культуры. Как только начинается сатира, юмор и смех начинают деградировать.

В Новое время, когда все вдруг резко изменилось, обуржуазившиеся европейцы перестали воспринимать карнавал как законный способ переворачивать все с ног на голову (а ведь это один из древнейших праздников) и стали обижаться на высмеивание, а нувориши любой эпохи боятся смеха - попробуйте в современной Америке пошутить по поводу каких-нибудь меньшинств! Боже мой, эти прогрессивные американцы сейчас стали просто невероятно чувствительны к тому, чтобы ненароком кого-то не задеть. В результате они превращаются в антисмеховое общество: кого ни сделаешь объектом юмора, обязательно будут обиженные - «голубые», негры, женщины, американцы как нация и так далее…

Но ведь рассказывая анекдоты про чукчей, мы говорим не о реальных жителях Чукотки. Совершенно так же, как в Афинах IV века до нашей эры Аристофан выставлял на сцене Сократа в виде совершеннейшего шута и дурака, но все понимали, что речь вовсе не идет о каком-то порицании, просто на празднике Диониса дозволялось все.

Смех над политическими деятелями существовал задолго до либеральной цивилизации. Афиняне наградили Аристофана лавровым венком за пьесу «Всадники», в которой был изображен в виде шута и клоуна их кумир - всенародно избранный диктатор Клеон. Они понимали, что дело не в том, что Аристофан высмеивает Клеона и Сократа или даже самого Диониса в комедии «Лягушки», а в том, что он сам впадает в состояние временного поглупения и приглашает всех присоединиться к нему. Раз на празднике Диониса позволено хаять все - так давайте оттянемся! Вот и вся сатира. В более поздние времена к этому прибавился осуждающий элемент, чуждый смеху. Ведь по происхождению смех - знак дружелюбия, а значит, он несовместим с осуждением.

Нередко люди, не желая проявить открытое осуждение, смягчают его, облекая в форму шутки…

Возьмем конкретную ситуацию: Билл Клинтон попадает в скандальную историю с Моникой Левински. Град карикатур на Клинтона, Монику, Хиллари. Казалось бы, это должно резко понизить популярность «друга Билла». Но социологические опросы показывают, что он ни чуточки от этого не пострадал. То же самое и в России. Вспомнить хотя бы телепрограмму «Куклы». В ней издевались над всеми: Ельциным, Лужковым, Путиным. Правда, женщин-политиков щадили. Комедия изначально была мужским делом: женщины смеются, а мужчины смешат - это мужское занятие, и женщин лучше в него не впутывать. Кстати, обратите внимание: у Чаплина женщины никогда не становятся объектами смеха.

Но почему?
О, это безумно древняя традиция - я затрудняюсь дать точный ответ. Может быть, дело в природных особенностях мужчин и женщин. Смех ведь является элементом сексуального ухаживания: обычно мужчина смешит женщину, а не наоборот.

Но я сбился с «Кукол». Смотрите, казалось бы, это невероятно жестоко, и бедный Ельцин признавался жене, что ему тяжело это смотреть. Но, будучи человеком хорошим и немелочным, он ничего этого не запрещал. Кстати, господин Брынцалов, фармацевтический магнат, мультимиллионер, предлагал Шендеровичу, автору передачи, миллион долларов за то, чтобы тот сделал его персонажем «Кукол» накануне выборов, на которых Брынцалов баллотировался в президенты. То есть сатира, высмеивание настолько повышают рейтинг, что все прекрасно понимают, сколько это стоит.

Но в крайних своих проявлениях сатира несовместима с юмором. Сатирики желают использовать смех как оружие. Но смех не оружие, смех - это клапан для выпуска пара.

А голливудский злодейский смех - когда главный негодяй хохочет, совершая свои гнусные деяния?

У этого смеха тоже есть своя родословная. Его истоки мы находим в героическом эпосе самых разных народов. Европейцам, наверное, наиболее близок пример из «Илиады»:
Парис, торжествующий с радостным смехом
Вдруг из засады подпрянул и, гордый победой, воскликнул:
«Ты поражен! И моя не напрасно стрела полетела!
Если б в утробу тебе угодил я и душу исторгнул!»

Вот классический героический смех. И это типично для любого эпоса: победившие богатыри гордо смеются.

Трудно точно сказать, что это за смех. Он не раз фиксировался и в наше время, причем в очень неприятных ситуациях: любая резня - от Индонезии до бывшей Югославии - сопровождалась смехом победителей. Но обратите внимание: они хохочут, когда уже сделали свое черное дело.

Выдающийся австрийский этолог Конрад Лоренц сказал такую вещь:
«Собаки, которые лают, иногда все-таки кусают, но люди, которые смеются, не стреляют никогда». Хотя бы потому, что у вас палец дрогнет, и вы промахнетесь. Кстати, такой хохот может быть и деланным: богатырь смеется, желая показать противнику, что для него это - игрушки, что он еще десяток таких врагов легко одолеет.

Остается непонятным, что такое улыбка. Это редуцированная форма смеха?

По происхождению улыбка - знак подчинения и отчасти страха. Смех и улыбка развились из абсолютно разных обезьяньих выражений. Смех - из расслабленного отрытого рта, улыбка - из растянутого в гримасе выражения подобострастия. Это различие можно найти в фольклоре: смеются обычно богатыри, а улыбаются девушки, причем тогда, когда изображают покорность мужчине. Посмотрите, в каких неприятных социальных контекстах возникает такая неискренняя, «японская улыбка». Ученик, который вымученно улыбается у доски. Подчиненный, растягивающий губы в улыбке, в то время как начальник устраивает ему выволочку.
Но это лишь одна из разновидностей улыбки. Мужчина может улыбнуться женщине, начальник - подчиненному, сигнал может быть подан сверху вниз, и тогда это действительно ослабленный смех, знак дружелюбия. А смех от щекотки - это чисто физиологическая реакция?
Нет в смехе ничего чисто физиологического! Щекотка - это рудимент игровой борьбы. Чаще всего мы «щекочем» друг друга словами. Это, конечно, метафора, но когда не было слов, люди просто играли - прикасались друг к другу. Бахтин в своих работах придавал большое значение так называемому фамильярному телесному контакту: это не только щекотка, но и разные щипки, шуточные удары, потасовки. Дети смеются не от одной лишь щекотки, но и когда их подбрасывают, а потом ловят - это такой мягкий шок, как и щекотка. Эйзенштейн сказал замечательную фразу: «Щекотка - это острота, опущенная до предельно низкого уровня».

Мне кажется, что смех может играть и интеллектуальную функцию, помогая выйти за рамки ситуации.
Смех помогает подняться на метауровень. Тактика мозгового штурма во многом основана на юморе - когда идеи доводятся до абсурда. Но всегда находиться в этом состоянии нельзя. На метауровне происходит то же самое, что и во время смеха: мы не можем действовать, а нужно решать серьезные вопросы.

Для меня смысл юмора в другом: он показывает, что все мы независимо от расы и возраста - представители вида хомо сапиенс. Плохо, когда кто-то этого не понимает, но мы можем стараться не задевать их самолюбие, как в случае с датскими карикатурами. Для меня смех - это средство великого человеческого единения.

То есть нас объединяет желание избавиться от культуры…
Да, мы все приматы…
Последний вопрос: осталась ли для вас в проблеме смеха какая-то тайна?

Если бы я сказал «нет», вот тут впору было бы надо мной посмеяться. Мало можно назвать таких научных проблем, где нас ждало бы еще столько сюрпризов. Я не могу понять очень многого - тот же пример с карикатурами или американскую политкорректность. Почему в каких-то областях у нас столько священных коров, что даже подсознание нам отказывает? Обезьянам, кстати, оно никогда не отказывает, потому что, как я уже говорил, непонимание шутки может стоить шутнику жизни. А в данном случае сплошь и рядом возникает непонимание. Почему у людей в эту игру так часто желает играть только один из участников? Почему в детстве для многих нет ничего более мучительного, чем когда над тобой смеются? Это настоящая мина под мою теорию. И «спасает» ее лишь тезис о том, что высшие корковые функции и речь, наложившись на древние бессознательные мотивации, их во многом задавили. Речь кажется нам лучше, чем доречевые сигналы, а ведь это не совсем так: если бы мы научились их понимать, скольких трагедий удалось бы избежать!
С сайта yugsegodnya.ru/enio
Метки:

Процитировано