Лотман Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII-начало XIX века)

Бал у нас ассоциируется только с праздником. На самом деле он обладал сложной структурой — танцев, разговоров, обычаев.

Бал противопоставлялся повседневной жизни, службе и, с другой стороны, военному параду. А самом балу противопоставлялись иные способы провести время — например, попойки и маскарады. Обо всём этом — в книге известного культуролога.
Редактировать текст известной монографии нам, конечно, было не с руки. Но подзаголовки (из лотмановского же текста) для удобства чтения с экрана мы себе сделать позволили. И замечания редактора добавили.

Часть вторая

У нас теперь не то в предмете:

Мы лучше поспешим на бал,

Куда стремглав в ямской карете

Уж мой Онегин поскакал.

Перед померкшими домами

Вдоль сонной улицы рядами

Двойные фонари карет

Веселый изливают свет…

Вот наш герой подъехал к сеням;

Швейцара мимо он стрелой

Взлетел по мраморным ступеням,

Расправил волоса рукой,

Вошел. Полна народу зала;

Музыка уж греметь устала;

Толпа мазуркой занята;

Кругом и шум и теснота;

Бренчат кавалергарда шпоры*;

Летают ножки милых дам;

По их пленительным следам

Летают пламенные взоры.

И ревом скрыпок заглушен

Ревнивый шопот модных жен.

(«Евгений Онегин», глава 1, XXVII-XXVIII)

Примеч. Пушкина: «Неточность. - На балах кавалергардские офицеры являются так же, как и прочие гости, в виц мундире, в башмаках. Замечание основательное, но в шпорах есть нечто поэтическое. Ссылаюсь на мнение А. И.В.» (VI, 528).

Танцы были важным структурным элементом дворянского быта. Их роль существенно отличалась как от функции танцев в народном быту того времени, так и от современной.

В жизни русского столичного дворянина XVIII - начала XIX века время разделялось на две половины: пребывание дома было посвящено семейным и хозяйственным заботам, здесь дворянин выступал как частное лицо; другую половину занимала служба - военная или статская, в которой дворянин выступал как верноподданный, служа государю и государству, как представитель дворянства перед лицом других сословий.

Противопоставление этих двух форм поведения снималось в венчающем день «собрании» - на балу или званом вечере. Здесь реализовывалась общественная жизнь дворянина: он не был ни частное лицо в частном быту, ни служивый человек на государственной службе он был дворянин в дворянском собрании, человек своего сословия среди своих.

Таким образом, бал оказывался, с одной стороны, сферой, противоположной службе - областью непринужденного общения, светского отдыха, местом, где границы служебной иерархии ослаблялись.

Присутствие дам, танцы, нормы светского общения вводили внеслужебные ценностные критерии, и юный поручик, ловко танцующий и умеющий смешить дам, мог почувствовать себя выше стареющего, побывавшего в сражениях полковника.

(Примечание редактора: Вот, ничегошеньки не изменилось в танцах с тех пор).

С другой стороны, бал был областью общественного представительства, формой социальной организации, одной из немногих форм дозволенного в России той поры коллективного быта. В этом смысле светская жизнь получала ценность общественного дела.

Характерен ответ Екатерины II на вопрос Фонвизина: «Отчего у нас не стыдно не делать ничего?» - «…в обществе жить не есть не делать ничего».

Ассамблея. Автор мероприятию сильно польстил. И интерьеры поначалу были попроще, и дамы с кавалерами, вынутые из кафтанов да сарафанов в мундиры (ладно, немецкий кафтан — это почти мундир) и корсеты с декольте (а вот это — ужас) вели себя поскованнее. Петровские документы по бальному этикету весьма доходчиво писаны — просто удовольствие читать.

Со времени петровских ассамблей остро встал вопрос и об организационных формах светской жизни.

Формы отдыха, общения молодежи, календарного ритуала, бывшие в основном общими и для народной, и для боярско-дворянской среды, должны были уступить место специфически дворянской структуре быта.

Внутренняя организация бала делалась задачей исключительной культурной важности, так как была призвана дать формы общению «кавалеров» и «дам», определить тип социального поведения внутри дворянской культуры. Это повлекло за собой ритуализацию бала, создание строгой последовательности частей, выделение устойчивых и обязательных элементов.

Возникала грамматика бала, а сам он складывался в некоторое целостное театрализованное представление, в котором каждому элементу (от входа в залу до разъезда) соответствовали типовые эмоции, фиксированные значения, стили поведения.

Однако строгий ритуал, приближавший бал к параду, делал тем более значимыми возможные отступления, «бальные вольности», которые композиционно возрастали к его финалу, строя бал как борение «порядка» и «свободы».

Основным элементом бала как общественно-эстетического действа были танцы.

Они служили организующим стержнем вечера, задавали тип и стиль беседы. «Мазурочная болтовня» требовала поверхностных, неглубоких тем, но также занимательности и остроты разговора, способности к быстрому эпиграмматическому ответу.

Бальный разговор был далек от той игры интеллектуальных сил, «увлекательного разговора высшей образованности» (Пушкин, VIII (1), 151), который культивировался в литературных салонах Парижа в XVIII столетии и на отсутствие которого в России жаловался Пушкин. Тем не менее он имел свою прелесть - оживленность, свободу и непринужденность беседы между мужчиной и женщиной, которые оказывались одновременно и в центре шумного празднества, и в невозможной в других обстоятельствах близости («Верней нет места для признаний…» - 1, XXIX).

Обучение танцам начиналось рано - с пяти-шести лет.

Так, например, Пушкин начал учиться танцам уже в 1808 году. До лета 1811 года он с сестрой посещал танцевальные вечера у Трубецких, Бутурлиных и Сушковых, а по четвергам - детские балы у московского танцмейстера Йогеля.

Балы у Йогеля описаны в воспоминаниях балетмейстера А. П. Глушковского. Раннее обучение танцам было мучительным и напоминало жесткую тренировку спортсмена или обучение рекрута усердным фельдфебелем.

Составитель «Правил», изданных в 1825 году, Л. Петровский, сам опытный танцмейстер, так описывает некоторые приемы первоначального обучения, осуждая при этом не саму методу, а лишь ее слишком жесткое применение:

«Учитель должен обращать внимание на то, чтобы учащиеся от сильного напряжения не потерпели в здоровье. Некто рассказывал мне, что учитель его почитал непременным правилом, чтобы ученик, несмотря на природную неспособность, держал ноги вбок, подобно ему, в параллельной линии.

Как ученик имел 22 года, рост довольно порядочный и ноги немалые, притом неисправные; то учитель, не могши сам ничего сделать, почел за долг употребить четырех человек, из коих два выворачивали ноги, а два держали колена. Сколько сей ни кричал, те лишь смеялись и о боли слышать не хотели - пока наконец не треснуло в ноге, и тогда мучители оставили его.

Я почел за долг рассказать сей случай для предостережения других. Неизвестно, кто выдумал станки для ног; и станки на винтах для ног, колен и спины: изобретение очень хорошее! Однако и оно может сделаться небезвредным от лишнего напряжения».

Длительная тренировка придавала молодому человеку не только ловкость во время танцев, но и уверенность в движениях, свободу и непринужденность в постановке фигуры, что определенным образом. влияло и на психический строй человека: в условном мире светского общения он чувствовал себя уверенно и свободно, как опытный актер на сцене. Изящество, сказывающееся в точности движений, являлось признаком хорошего воспитания.

Л. Н. Толстой, описывая в романе «Декабристы» (Примечание редактора: неоконченный роман Толстого, над которым он работал в 1860-1861 годах и от которого перешёл к написанию романа «Война и мир») вернувшуюся из Сибири жену декабриста, подчеркивает, что, несмотря на долгие годы, проведенные ею в тяжелейших условиях добровольного изгнания,

«нельзя было себе представить ее иначе, как окруженную почтением и всеми удобствами жизни. Чтоб она когда-нибудь была голодна и ела бы жадно, или чтобы на ней было грязное белье, или чтобы она спотыкнулась, или забыла бы высморкаться - этого не могло с ней случиться. Это было физически невозможно.

Отчего это так было - не знаю, но всякое ее движение было величавость, грация, милость для всех тех, которые могли пользоваться ее видом…».

Характерно, что способность споткнуться здесь связывается не с внешними условиями, а с характером и воспитанием человека. Душевное и физическое изящество связаны и исключают возможность неточных или некрасивых движений и жестов.

Аристократической простоте движений людей «хорошего общества» и в жизни, и в литературе противостоит скованность или излишняя развязность (результат борьбы с собственной застенчивостью) жестов разночинца. Яркий пример этого сохранили мемуары Герцена.

По воспоминаниям Герцена, «Белинский был очень застенчив и вообще терялся в незнакомом обществе».

Герцен описывает характерный случай на одном из литературных вечеров у кн. В. Ф. Одоевского: «Белинский был совершенно потерян на этих вечерах между каким-нибудь саксонским посланником, не понимающим ни слова по-русски и каким-нибудь чиновником III отделения, понимавшим даже те слова, которые умалчивались. Он обыкновенно занемогал потом на два, на три дня и проклинал того, кто уговорил его ехать.

Раз в субботу, накануне Нового года, хозяин вздумал варить жженку en petit comite, когда главные гости разъехались. Белинский непременно бы ушел, но баррикада мебели мешала ему, он как-то забился в угол, и перед ним поставили небольшой столик с вином и стаканами. Жуковский, в белых форменных штанах с золотым позументом, сел наискось против него.

Долго терпел Белинский, но, не видя улучшения своей судьбы, он стал несколько подвигать стол; стол сначала уступал, потом покачнулся и грохнул наземь, бутылка бордо пресерьезно начала поливать Жуковского. Он вскочил, красное вино струилось по его панталонам; сделался гвалт, слуга бросился с салфеткой домарать вином остальную часть панталон, другой подбирал разбитые рюмки… Во время этой суматохи Белинский исчез и, близкий к кончине, пешком прибежал домой».

Бал в начале XIX века начинался польским (полонезом), который в торжественной функции первого танца сменил менуэт.

Менуэт отошел в прошлое вместе с королевской Францией. «Со времени перемен, последовавших у европейцев как в одежде, так и в образе мыслей, явились новости и в танцах; и тогда польской, который имеет более свободы и танцуется неопределенным числом пар, а потому освобождает от излишней и строгой выдержки, свойственной менуэту, занял место первоначального танца».

С полонезом можно, вероятно, связать не включенную в окончательный текст «Евгения Онегина» строфу восьмой главы, вводящую в сцену петербургского бала великую княгиню Александру Федоровну (будущую императрицу); ее Пушкин именует Лаллой-Рук по маскарадному костюму героини поэмы Т. Мура, который она надела во время маскарада в Берлине. После стихотворения Жуковского «Лалла-Рук» имя это стало поэтическим прозванием Александры Федоровны:

И в зале яркой и богатой

Когда в умолкший, тесный круг,

Подобна лилии крылатой,

Колеблясь входит Лалла-Рук

И над поникшею толпою

Сияет царственной главою,

И тихо вьется и скользит

Звезда-Харита меж Харит,

И взор смешенных поколений

Стремится, ревностью горя,

То на нее, то на царя, -

Для них без глаз один Евгении.

Одной Татьяной поражен,

Одну Татьяну видит он.

(Пушкин, VI, 637).

Бал не фигурирует у Пушкина как официально-парадное торжество, и поэтому полонез не упомянут. В «Войне и мире» Толстой, описывая первый бал Наташи, противопоставит полонез, который открывает «государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома» («за ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной*, потом министры, разные генералы»), второму танцу - вальсу, который становится моментом торжества Наташи.

Л. Петровский считает, что «излишне было бы описывать, каким образом М. А. Нарышкина - любовница, а не жена императора, поэтому не может открывать бал в первой паре, у Пушкина же «Лалла-Рук» идет в первой паре с Александром I.

Второй бальный танец - вальс.

Пушкин характеризовал его так:

Однообразный и безумный,

Как вихорь жизни молодой,

Кружится вальса вихорь шумный;

Чета мелькает за четой.

Эпитеты «однообразный и безумный» имеют не только эмоциональный смысл.

«Однообразный» - поскольку, в отличие от мазурки, в которой в ту пору огромную роль играли сольные танцы и изобретение новых фигур, и уж тем более от танца-игры котильона, вальс состоял из одних и тех же постоянно повторяющихся движений. Ощущение однообразия усиливалось также тем, что «в это время вальс танцевали в два, а не в три па, как сейчас».

Определение вальса как «безумного» имеет другой смысл: вальс, несмотря на всеобщее распространение, ибо нет почти ни одного человека, который бы сам не танцевал его или не видел, как танцуется»), вальс пользовался в 1820-е годы репутацией непристойного или, по крайней мере, излишне вольного танца.

«Танец сей, в котором, как известно, поворачиваются и сближаются особы обоего пола, требует надлежащей осторожности чтобы танцевали не слишком близко друг к другу, что оскорбляло бы приличие».

(Примечание редактора : Во-во, мы про сон это слышали).

Еще определеннее писала Жанлис в «Критическом и систематическом словаре придворного этикета»: «Молодая особа, легко одетая, бросается в руки молодого человека, который ее прижимает к своей груди, который ее увлекает с такой стремительностью, что сердце ее невольно начинает стучать, а голова идет кругом! Вот что такое этот вальс!..Современная молодежь настолько естественна, что, ставя ни во что утонченность, она с прославляемыми простотой и страстностью танцует вальсы».

Не только скучная моралистка Жанлис, но и пламенный Вертер Гёте считал вальс танцем настолько интимным, что клялся, что не позволит своей будущей жене танцевать его ни с кем, кроме себя.

Вальс создавал для нежных объяснений особенно удобную обстановку: близость танцующих способствовала интимности, а соприкосновение рук позволяло передавать записки. Вальс танцевали долго, его можно было прерывать, присаживаться и потом снова включаться в очередной тур. Таким образом, танец создавал идеальные условия для нежных объяснений:

Во дни веселий и желаний

Я был от балов без ума:

Верней нет места для признаний

И для вручения письма.

О вы, почтенные супруги!

Вам предложу свои услуги;

Прошу мою заметить речь:

Я вас хочу предостеречь.

Вы также, маменьки, построже

За дочерьми смотрите вслед:

Держите прямо свой лорнет!

Однако слова Жанлис интересны еще и в другом отношении: вальс противопоставляется классическим танцам как романтический; страстный, безумный, опасный и близкий к природе, он противостоит этикетным танцам старого времени.

«Простонародность» вальса ощущалась остро: «Wiener Walz, состоящий из двух шагов, которые заключаются в том, чтобы ступать на правой, да на левой ноге и притом так скоро, как шальной, танцевали; после чего предоставляю суждению читателя, соответствует ли он благородному собранию или какому другому».

Вальс был допущен на балы Европы как дань новому времени. Это был танец модный и молодежный.

Последовательность танцев во время бала образовывала динамическую композицию. Каждый танец, имеющий свои интонации и темп, задавал определенный стиль не только движений, но и разговора.

Для того, чтобы понять сущность бала, надо иметь в виду, что танцы были в нем лишь организующим стержнем. Цепь танцев организовывала и последовательность настроений. Каждый танец влек за собой приличные для него темы разговоров.

При этом следует иметь в виду, что разговор, беседа составляла не меньшую часть танца, чем движение и музыка. Выражение «мазурочная болтовня» не было пренебрежительным. Непроизвольные шутки, нежные признания и решительные объяснения распределялись по композиции следующих друг за другом танцев.

Интересный пример смены темы разговора в последовательности танцев находим в «Анне Карениной».

«Вронский с Кити прошел несколько туров вальса».

Толстой вводит нас в решительную минуту в жизни Кити, влюбленной во Вронского. Она ожидает с его стороны слов признания, которые должны решить ее судьбу, но для важного разговора необходим соответствующий ему момент в динамике бала. Его возможно вести отнюдь не в любую минуту и не при любом танце.

«Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор». «Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно решиться».

Мазурка составляла центр бала и знаменовала собой его кульминацию. Мазурка танцевалась с многочисленными причудливыми фигурами и мужским соло, составляющим кульминацию танца. И солист, и распорядитель мазурки должны были проявлять изобретательность и способность импровизировать.

«Шик мазурки состоит в том, что кавалер даму берет себе на грудь, тут же ударяя себя пяткой в centre de gravit (чтобы не сказать задница), летит на другой конец зала и говорит: «Мазуречка, пане», а дама ему: «Мазуречка, пан». Тогда неслись попарно, а не танцевали спокойно, как теперь».

В пределах мазурки существовало несколько резко выраженных стилей. Отличие между столицей и провинцией выражалось в противопоставлении «изысканного» и «бравурного» исполнения мазурки:

Мазурка раздалась. Бывало,

Когда гремел мазурки гром,

В огромной зале все дрожало,

Паркет трещал под каблуком,

Тряслися, дребезжали рамы;

Теперь не то: и мы, как дамы,

Скользим по лаковым доскам.

»Когда появились подковки и высокие подборы у сапогов, делая шаги, немилосердно стали стучать, так, что, когда в одном публичном собрании, не находилось слишком двести молодых людей мужского пола, заиграла музыка мазурку подняли такую стукотню, что и музыку заглушили».

Но существовало и другое противопоставление. Старая «французская» манера исполнения мазурки требовала от кавалера легкости прыжков, так называемых антраша (Онегин, как помнит читатель, «легко мазурку танцевал»).

Антраша, по пояснению одного танцевального справочника, «скачок, в котором нога об ногу ударяется три раза в то время, как тело бывает в воздухе».

Французская, «светская» и «любезная» манера мазурки в 1820-е годы стала сменяться английской, связанной с дендизмом. Последняя требовала от кавалера томных, ленивых движений, подчеркивавших, что ему скучно танцевать и он это делает против воли. Кавалер отказывался от мазурочной болтовни и во время танца угрюмо молчал.

«…И вообще ни один фешенебельный кавалер сейчас не танцует, это не полагается. - Вот как? - удивленно спросил мистер Смит - Нет, клянусь честью, нет! пробормотал мистер Ритсон. - Нет, разве что пройдутся в кадрили или повертятся в вальсе нет, к черту танцы, это очень уж вульгарно!»

В воспоминаниях Смирновой-Россет рассказан эпизод ее первой встречи с Пушкиным: еще институткой она пригласила его на мазурку. (Примечание редактора: ОНА пригласила? Ооо!) Пушкин молча и лениво пару раз прошелся с ней по залу.

То, что Онегин «легко мазурку танцевал», показывает, что его дендизм и модное разочарование были в первой главе «романа в стихах» наполовину поддельными. Ради них он не мог отказаться от удовольствия попрыгать в мазурке.

Декабрист и либерал 1820-х годов усвоили себе «английское» отношение к танцам, доведя его до полного отказа от них. В пушкинском «Романе в письмах» Владимир пишет другу:

«Твои умозрительные и важные рассуждения принадлежат к 1818 году. В то время строгость правил и политическая экономия были в моде. Мы являлись на балы не снимая шпаг (со шпагой нельзя было танцевать, офицер, желающий танцевать, отстегивал шпагу и оставлял ее у швейцара. - Ю. Л.) - нам было неприлично танцевать и некогда заниматься дамами» (VIII (1), 55).

На серьезных дружеских вечерах у Липранди не было танцев. Декабрист Н. И. Тургенев писал брату Сергею 25 марта 1819 года о том удивлении, которое вызвало у него известие, что последний танцевал на балу в Париже (С. И. Тургенев находился во Франции при командующем русским экспедиционным корпусом графе М. С. Воронцове): «Ты, я слышу, танцуешь. Гр[афу] Головину дочь его писала, что с тобою танцевала. И так я с некоторым удивлением узнал, что теперь во Франции еще и танцуют! Une ecossaise constitutionelle, indpendante, ou une contredanse monarchique ou une dansc contre-monarchique» (конституционный экосез, экосез независимый, монархический контрданс или антимонархический танец - игра слов заключается в перечислении политических партий:конституционалисты, независимые, монархисты-и употреблении приставки «контр» то как танцевального, то как политического термина).

С этими же настроениями связана жалоба княгини Тугоуховской в «Горе от ума»: «Танцовщики ужасно стали редки!» Противоположность между человеком, рассуждающим об Адаме Смите, и человеком, танцующим вальс или мазурку, подчеркивалась ремаркой после программного монолога Чацкого: «Оглядывается, все в вальсе кружатся с величайшим усердием».

Стихи Пушкина:

Буянов, братец мой задорный,

К герою нашему подвел

Татьяну с Ольгою… (5, XLIII, XLIV)

имеют в виду одну из фигур мазурки: к кавалеру (или даме) подводят двух дам (или кавалеров) с предложением выбрать. Выбор себе пары воспринимался как знак интереса, благосклонности или (как истолковал Ленский) влюбленности. Николай I упрекал Смирнову-Россет: «Зачем ты меня не выбираешь?»

В некоторых случаях выбор был сопряжен с угадыванием качеств, загаданных танцорами: «Подошедшие к ним три дамы с вопросами - oubli ou regret* - прервали разговор…» (Пушкин, VDI (1), 244).

Или в «После бала» Л. Толстого: ««.мазурку я танцевал не с нею Когда нас подводили к ней и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и, в знак сожаления и утешения, улыбалась мне».

Котильон - вид кадрили, один из заключающих бал танцев - танцевался на мотив вальса и представлял собой танец-игру, самый непринужденный, разнообразный и шаловливый танец. «…Там делают и крест, и круг, и сажают даму, с торжеством приводя к ней кавалеров, дабы избрала, с кем захочет танцевать, а в других местах и на колена становятся перед нею; но чтобы отблагодарить себя взаимно, садятся и мужчины, дабы избрать себе дам, какая понравится Затем следуют фигуры с шутками, подавание карт, узелков, сделанных из платков, обманывание или отскакивание в танце одного от другого, перепрыгивание через платок высоко…».

Бал был не единственной возможностью весело и шумно провести ночь.

Альтернативой ему были

:…игры юношей разгульных, Грозы дозоров караульных..

(Пушкин, VI, 621)

холостые попойки в компании молодых гуляк, офицеров-бретеров, прославленных «шалунов» и пьяниц.

Бал, как приличное и вполне светское времяпровождение, противопоставлялся этому разгулу, который, хотя и культивировался в определенных гвардейских кругах, в целом воспринимался как проявление «дурного тона», допустимое для молодого человека лишь в определенных, умеренных пределах.

(Примечание редактора: Да уж, в дозволенных, рассказывайте. Но про «гусарство» и «буйство» там в другой главе).

М. Д. Бутурлин, склонный к вольной и разгульной жизни, вспоминал, что был момент, когда он «не пропускал ни одного бала». Это, пишет он, «весьма радовало мою мать, как доказательство, que j’avais pris le gout de la bonne societe»**. Однако Забвение или сожаление (франц.). что я полюбил бывать в хорошем обществе (франц.). вкус к бесшабашной жизни взял верх:

«Бывали у меня на квартире довольно частые обеды и ужины. Гостями моими были некоторые из наших офицеров и штатские петербургские мои знакомые, преимущественно из иностранцев; тут шло, разумеется, разливное море шампанского и жженки. Но главная ошибка моя была в том, что после первых визитов с братом в начале приезда моего к княгине Марии Васильевне Кочубей, Наталье Кирилловне Загряжской (весьма много тогда значившей) и к прочим в родстве или прежнем знакомстве с нашим семейством я перестал посещать это высокое общество.

Помню, как однажды, при выходе из французского Каменноостровского театра, старая моя знакомая Елисавета Михайловна Хитрова, узнав меня, воскликнула: Ах, Мишель!» А я, чтобы избегнуть встречи и экспликаций с нею, чем спуститься с лестницы перестиля, где происходила эта сцена, повернул круто направо мимо колонн фасада; но так как схода на улицу там никакого не было, то я и полетел стремглав на землю с порядочной весьма высоты, рискуя переломить руку или ногу.

Вкоренились, к несчастию, во мне привычки разгульной и нараспашку жизни в кругу армейских товарищей с поздними попойками по ресторанам, и потому выезды в великосветские салоны отягощали меня, вследствие чего немного прошло месяцев, как члены того общества решили (и не без оснований), что я малый, погрязший в омуте дурного общества».

Поздние попойки, начинаясь в одном из петербургских ресторанов, оканчивались где-нибудь в «Красном кабачке», стоявшем на седьмой версте по Петергофской дороге и бывшем излюбленным местом офицерского разгула. Жестокая картежная игра и шумные походы по ночным петербургским улицам дополняли картину. Шумные уличные похождения - «гроза полуночных дозоров» (Пушкин, VIII, 3) - были обычным ночным занятием «шалунов».

Племянник поэта Дельвига вспоминает:»…Пушкин и Дельвиг нам рассказывали о прогулках, которые они по выпуске из Лицея совершали по петербургским улицам, и об их разных при этом проказах и глумились над нами, юношами, не только ни к кому не придирающимися, но даже останавливающими других, которые десятью и более годами нас старее…

Прочитав описание этой прогулки, можно подумать, что Пушкин, Дельвиг и все другие с ними гулявшие мужчины, за исключением брата Александра и меня, были пьяны, но я решительно удостоверяю, что этого не было, а просто захотелось им встряхнуть старинкою и показать ее нам, молодому поколению, как бы в укор нашему более серьезному и обдуманному поведению».

В том же духе, хотя и несколько позже - в самом конце 1820-х годов, Бутурлин с приятелями сорвал с двуглавого орла (аптечной вывески) скипетр и державу и шествовал с ними через центр города. Эта «шалость» уже имела достаточно опасный политический подтекст: она давала основания для уголовного обвинения в «оскорблении величества». Не случайно знакомый, к которому они в таком виде явились, «никогда не мог вспомнить без страха это ночное наше посещение».

Если это похождение сошло с рук, то за попытку накормить в ресторане супом бюст императора последовало наказание: штатские друзья Бутурлина были сосланы в гражданскую службу на Кавказ и в Астрахань, а он переведен в провинциальный армейский полк. Это не случайно: «безумные пиры», молодежный разгул на фоне аракчеевской (позже николаевской) столицы неизбежно окрашивались в оппозиционные тона (см. главу «Декабрист в повседневной жизни»).

Бал обладал стройной композицией.

Это было как бы некоторое праздничное целое, подчиненное движению от строгой формы торжественного балета к вариативным формам хореографической игры. Однако для того, чтобы понять смысл бала как целого, его следует осознать в противопоставлении двум крайним полюсам: параду и маскараду.

Парад в том виде, какой он получил под влиянием своеобразного «творчества» Павла I и Павловичей: Александра, Константина и Николая, представлял собой своеобразный, тщательно продуманный ритуал. Он был противоположен сражению. И фон Бок был прав, назвав его «торжеством ничтожества». Бой требовал инициативы, парад - подчинения, превращающего армию в балет.

В отношении к параду бал выступал как нечто прямо противоположное. Подчинению, дисциплине, стиранию личности бал противопоставлял веселье, свободу, а суровой подавленности человека - радостное его возбуждение. В этом смысле хронологическое течение дня от парада или подготовки к нему - экзерциции, манежа и других видов «царей науки» (Пушкин) - к балету, празднику, балу представляло собой движение от подчиненности к свободе и от жесткого однообразия к веселью и разнообразию.

Однако и бал подчинялся твердым законам. Степень жесткости этого подчинения была различной: между многотысячными балами в Зимнем дворце, приуроченными к особо торжественным датам, и небольшими балами в домах провинциальных помещиков с танцами под крепостной оркестр или даже под скрипку, на которой играл немец-учитель, проходил долгий и многоступенчатый путь. Степень свободы была на разных ступенях этого пути различной. И все же то, что бал предполагал композицию и строгую внутреннюю организацию, ограничивало свободу внутри него.

Это вызвало необходимость еще одного элемента, который сыграл бы в этой системе роль «организованной дезорганизации», запланированного и предусмотренного хаоса. Такую роль принял на себя маскарад.

Маскарадное переодевание в принципе противоречило глубоким церковным традициям. В православном сознании это был один из наиболее устойчивых признаков бесовства. Переодевание и элементы маскарада в народной культуре допускались лишь в тех ритуальных действах рождественского и весеннего циклов, которые должны были имитировать изгнание бесов и в которых нашли себе убежище остатки языческих представлений. Поэтому европейская традиция маскарада проникала в дворянский быт XVIII века с трудом или же сливалась с фольклорным ряженьем.

Как форма дворянского празднества, маскарад был замкнутым и почти тайным весельем. Элементы кощунства и бунта проявились в двух характерных эпизодах: и Елизавета Петровна, и Екатерина II, совершая государственные перевороты, переряжались в мужские гвардейские мундиры и по-мужски садились на лошадей.

Здесь ряженье принимало символический характер: женщина - претендентка на престол превращалась в императора. С этим можно сравнить использование Щербатовым применительно к одному лицу - Елизавете - в разных ситуациях именований то в мужском, то в женском роде. С этим можно было бы также сопоставить обычай для императрицы облачаться в мундир тех гвардейских полков, которые удостаиваются посещения.

От военно-государственного переодевания* следующий шаг вел к маскарадной игре. Можно было бы вспомнить в этом отношении проекты Екатерины II. Если публично проводились такие маскарадные ряженья, как, например, знаменитая карусель, на которую Григорий Орлов и другие участники явились в рыцарских костюмах, то в сугубой тайне, в закрытом помещении Малого Эрмитажа, Екатерина находила забавным проводить совсем другие маскарады.

Так, например, собственной рукой она начертала подробный план праздника, в котором для мужчин и женщин были бы сделаны отдельные комнаты для переодевания, так чтобы все дамы вдруг появлялись в мужских костюмах, а все кавалеры - в дамских (Екатерина была здесь не бескорыстна: такой костюм подчеркивал ее стройность, а огромные гвардейцы, конечно, выглядели бы комически).

Маскарад, с которым мы сталкиваемся, читая лермонтовскую пьесу, - петербургский маскарад в доме Энгельгардта на углу Невского и Мойки - имел прямо противоположный характер. Это был первый в России публичный маскарад. Посещать его могли все, внесшие плату за входной билет.

Принципиальное смешение посетителей, социальные контрасты, дозволенная распущенность поведения, превратившая энгельгардтовские маскарады в центр скандальных историй и слухов, - все это создавало пряный противовес строгости петербургских балов.

Напомним шутку, которую Пушкин вложил в уста иностранца, сказавшего, что в Петербурге нравственность гарантирована тем, что летние ночи светлы, а зимние холодны. Для энгельгардтовских балов этих препятствий не существовало.

Лермонтов включил в «Маскарад» многозначительный намек: Арбенин

Рассеяться б и вам и мне нехудо

Ведь нынче праздники и, верно, маскерад

У Энгельгардта…

Там женщины есть… чудо…

И даже там бывают, говорят…

Пусть говорят, а нам какое дело?

Под маской все чины равны,

У маски ни души, ни званья нет, - есть тело.

И если маскою черты утаены,

То маску с чувств срывают смело.

Роль маскарада в чопорном и затянутом в мундир николаевском Петербурге можно сравнить с тем, как пресыщенные французские придворные эпохи Регентства, исчерпав в течение долгой ночи все формы утонченности, отправлялись в какой-нибудь грязный кабак в сомнительном районе Парижа и жадно пожирали зловонные вареные немытые кишки. Именно острота контраста создавала здесь утонченно-пресыщенное переживание.

На слова князя в той же драме Лермонтова: «Все маски глупые» - Арбенин отвечает монологом, прославляющим неожиданность и непредсказуемость, которую вносит маска в чопорное общество:

Да маски глупой нет:

Молчит… таинственна, заговорит - так мило.

Вы можете придать ее словам

Улыбку, взор, какие вам угодно…

Вот, например, взгляните там -

Как выступает благородно

Высокая турчанка… как полна,

Как дышит грудь ее и страстно и свободно!

Вы знаете ли, кто она?

Быть может, гордая графиня иль княжна,

Диана в обществе…Венера в маскераде,

И также может быть, что эта же краса

К вам завтра вечером придет на полчаса.

Парад и маскарад составляли блистательную раму картины, в центре которой располагался бал.

Дуэль (поединок) – происходящий по определенным правилам парный бой, имеющий целью восстановление чести, снятие с обиженного позорного пятна, нанесенного оскорблением. Таким образом, роль дуэли – социально-знаковая.

Дуэль представляет собой определенную процедуру по восстановлению чести и не может быть понята вне самой специфики понятия «честь» в общей системе этики русского европеизированного послепетровского дворянского общества. Естественно, что с позиции, в принципе отвергавшей это понятие, дуэль теряла смысл, превращаясь в ритуализированное убийство.

Русский дворянин XVIII – начала XIX века жил и действовал под влиянием двух противоположных регуляторов общественного поведения. Как верноподданный, слуга государства, он подчинялся приказу. Психологическим стимулом подчинения был страх перед карой, настигающей ослушника. Но в то же время, как дворянин, человек сословия, которое одновременно было и социально господствующей корпорацией, и культурной элитой, он подчинялся законам чести. Психологическим стимулом подчинения здесь выступает стыд. Идеал, который создает себе дворянская культура, подразумевает полное изгнание страха и утверждение чести как основного законодателя поведения. В этом смысле значение приобретают занятия, демонстрирующие бесстрашие. Так, например, если «регулярное государство» Петра I еще рассматривает поведение дворянина на войне как служение государственной пользе, а храбрость его – лишь как средство для достижения этой цели, то с позиций чести храбрость превращается в самоцель. С этих позиций переживает известную реставрацию средневековая рыцарская этика. С подобной точки зрения (своеобразно отразившейся и в «Слове о полку Игореве», и в «Девгениевых деяниях») поведение рыцаря не измеряется поражением или победой, а имеет самодовлеющую ценность.

Особенно ярко это проявляется в отношении к дуэли: опасность, сближение лицом к лицу со смертью становятся очищающими средствами, снимающими с человека оскорбление. Сам оскорбленный должен решить (правильное решение свидетельствует о степени его владения законами чести): является ли бесчестие настолько незначительным, что для его снятия достаточно демонстрации бесстрашия – показа готовности к бою (примирение возможно после вызова и его принятия – принимая вызов, оскорбитель тем самым показывает, что считает противника равным себе и, следовательно, реабилитирует его честь) или знакового изображения боя (примирение происходит после обмена выстрелами или ударами шпаги без каких-либо кровавых намерений с какой-либо стороны). Если оскорбление было более серьезным, таким, которое должно быть смыто кровью, дуэль может закончиться первым ранением (чьим – не играет роли, поскольку честь восстанавливается не нанесением ущерба оскорбителю или местью ему, а фактом пролития крови, в том числе и своей собственной). Наконец, оскорбленный может квалифицировать оскорбление как смертельное, требующее для своего снятия гибели одного из участников ссоры. Существенно, что оценка меры оскорбления – незначительное, кровное или смертельное – должна соотноситься с оценкой со стороны социальной среды (например, с полковым общественным мнением). Человек, слишком легко идущий на примирение, может прослыть трусом, неоправданно кровожадный – бретером.

Дуэль, как институт корпоративной чести, встречала оппозицию с двух сторон. С одной стороны, правительство относилось к поединкам неизменно отрицательно. В «Патенте о поединках и начинании ссор», составлявшем 49-ю главу петровского «Устава воинского» (1716), предписывалось: «Ежели случится, что двое на назначенное место выдут, и один против другаго шпаги обнажат, то Мы повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умерщвлен не будет, без всякой милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых докажут, смертию казнить и оных пожитки отписать. <...> Ежели же биться начнут, и в том бою убиты и ранены будут, то как живые, так и мертвые повешаны да будут». К. А. Софроненко считает, что «Патент» направлен «против старой феодальной знати». В том же духе высказывался и Н. Л. Бродский, который считал, что «дуэль – порожденный феодально-рыцарским обществом обычай кровавой расправы-мести, сохранялся в дворянской среде». Однако дуэль в России не была пережитком, поскольку ничего аналогичного в быту русской «старой феодальной знати» не существовало. На то, что поединок представляет собой нововведение, недвусмысленно указывала Екатерина II: «Предубеждения, не от предков полученные, но перенятые или наносные, чуждые» («Грамота» от 21 апреля 1787 г., ср.: «Наказ», статья 482).

Характерно высказывание Николая I: «Я ненавижу дуэли; это – варварство; на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского».

На причины отрицательного отношения самодержавной власти к обычаю дуэли указал еще Монтескье: «Честь не может быть принципом деспотических государств: там все люди равны и потому не могут превозноситься друг над другом; там все люди рабы и потому не могут превозноситься ни над чем… <...> Может ли деспот потерпеть ее в своем государстве? Она полагает свою славу в презрении к жизни, а вся сила деспота только в том, что он может лишать жизни. Как она сама могла бы стерпеть деспота?»

Естественно, что в официальной литературе дуэли преследовались как проявление свободолюбия, «возродившееся зло самонадеянности и вольнодумства века сего».

С другой стороны, дуэль подвергалась критике со стороны мыслителей-демократов, видевших в ней проявление сословного предрассудка дворянства и противопоставлявших дворянскую честь человеческой, основанной на Разуме и Природе. С этой позиции дуэль делалась объектом просветительской сатиры или критики. В «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищев писал: «… вы твердой имеете дух, и обидою не сочтете, если осел вас улягнет или свинья смрадным до вас коснется рылом».

«Бывало хоть чуть-чуть кто-либо кого по нечаянности зацепит шпагою или шляпою, повредит ли на голове один волосочик, погнет ли на плече сукно, так милости просим в поле… Хворающий зубами даст ли ответ вполголоса, насморк имеющий скажет ли что-нибудь в нос… ни на что не смотрят!. Того и гляди, что по эфес шпага!.. Также глух ли кто, близорук ли, но когда, Боже сохрани, он не ответствовал или недовидел поклона… статошное ли дело! Тотчас шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла трескотня да рубка!» Эта позиция запечатлена и в басне А. Е. Измайлова «Поединок». Известно отрицательное отношение к дуэли А. Суворова. Отрицательно относились к дуэли и масоны.

Таким образом, в дуэли, с одной стороны, могла выступать на первый план узко сословная идея защиты корпоративной чести, а с другой – общечеловеческая, несмотря на архаические формы, идея защиты человеческого достоинства. Перед лицом поединка придворный шаркун, любимец императора, аристократ и флигель-адъютант В. Д. Новосильцев оказывался равен подпоручику Семеновского полка без состояния и связей из провинциальных дворян, К. П. Чернову.

В связи с этим отношение декабристов к поединку было двойственным. Допуская в теории негативные высказывания в духе общепросветительской критики дуэли, декабристы практически широко пользовались правом поединка. Так, Е. П. Оболенский убил на дуэли некоего Свиньина; многократно вызывал разных лиц и с несколькими дрался К. Ф. Рылеев; А. И. Якубович слыл бретером. Шумный отклик у современников вызвала дуэль Новосильцева и Чернова, которая приобрела характер политического столкновения между защищавшим честь сестры членом тайного общества и презирающим человеческое достоинство простых людей аристократом. Оба дуэлянта скончались через несколько дней от полученных ран. Северное общество превратило похороны Чернова в первую в России уличную манифестацию.

Взгляд на дуэль как на средство защиты своего человеческого достоинства не был чужд и Пушкину . В кишиневский период Пушкин оказался в обидном для его самолюбия положении штатского молодого человека в окружении людей в офицерских мундирах, уже доказавших на войне свое несомненное мужество. Так объясняется преувеличенная щепетильность его в этот период в вопросах чести и почти бретерское поведение. Кишиневский период отмечен в воспоминаниях современников многочисленными вызовами Пушкина. Характерный пример – дуэль его с подполковником С. Н. Старовым, о которой оставил воспоминания В. П. Горчаков. Дурное поведение Пушкина во время танцев в офицерском собрании, заказавшего, вопреки требованию офицеров, танец по собственному выбору, стало причиной дуэли. Показательно, что вызов поэту был направлен не кем-либо из непосредственно участвовавших в размолвке младших офицеров, а – от их имени – находившимся тут же командиром 33-го егерского полка С. Старовым. Старов был на 19 лет старше Пушкина и значительно превосходил его чином. Такой вызов противоречил требованию равенства противников и явно представлял собой попытку осадить нахального штатского мальчишку. Предполагалось, очевидно, что Пушкин испугается дуэли и пойдет на публичное извинение. Далее события развивались в следующем порядке. Старов «подошел к Пушкину, только что кончившему свою фигуру. "Вы сделали невежливость моему офицеру, – сказал С<таро>в, взглянув решительно на Пушкина, – так не угодно ли Вам извиниться перед ним, или Вы будете иметь дело лично со мной". – "В чем извиняться, полковник, – отвечал быстро Пушкин, – я не знаю; что же касается до Вас, то я к вашим услугам". – "Так до завтра, Александр Сергеевич". – "Очень хорошо, полковник". Пожав друг другу руки, они расстались. <...> Когда съехались на место дуэли, метель с сильным ветром мешала прицелу, противники сделали по выстрелу, и оба дали промах; еще по выстрелу, и снова промах; тогда секунданты решительно настояли, чтобы дуэль, если не хотят так кончить, была отменена непременно, и уверяли, что уже нет более зарядов. "Итак, до другого раза", – повторили оба в один голос. "До свиданья, Александр Сергеевич". – "До свиданья, полковник".

Дуэль была проведена по всем правилам ритуала чести: между стреляющимися не было личной неприязни, а безукоризненность соблюдения ритуала в ходе дуэли вызвала в обоих взаимное уважение. Это, однако, не мешало вторичному обмену выстрелами и по возможности повторной дуэли.

«Через день… примирение состоялось быстро.
„Я вас всегда уважал, полковник, и потому принял ваше предложение“, – сказал Пушкин.
„И хорошо сделали, Александр Сергеевич, – отвечал С<таро>в, – этим Вы еще более увеличили мое уважение к Вам, и я должен сказать по правде, что Вы так же хорошо стояли под пулями, как хорошо пишете“. Эти слова искреннего привета тронули Пушкина, и он кинулся обнимать С<таро>ва». Тщательность соблюдения ритуала чести уравняла положение штатского юноши и боевого подполковника, дав им равное право на общественное уважение. Ритуальный цикл был завершен эпизодом демонстративной готовности Пушкина драться на дуэли, защищая честь Старова: «Дня через два после примирения речь шла об его дуэли с С<таровы>м. Превозносили Пушкина и порицали С<таро>ва. Пушкин вспыхнул, бросил кий и прямо и быстро подошел к молодежи. „Господа, – сказал он, – как мы кончили с С<таровы>м – это наше дело, но я вам объявляю, что если вы позволите себе осуждать С<таро>ва, которого я не могу не уважать, то я приму это за личную обиду, и каждый из вас будет отвечать мне как следует“».

Эпизод этот именно своей ритуальной «классичностью» привлек внимание современников и широко обсуждался в обществе. Пушкин придал ему художественную завершенность, закончив обмен выстрелами рифмованной эпиграммой:

Я жив.
Старов
Здоров.
Дуэль не кончен.

Характерно, что именно этот эпизод получил в фольклорной памяти современников законченную формулу:

Полковник Старов,
Слава богу, здоров.

Образ поэта, сочиняющего во время дуэли стихи, – вариант дуэльной легенды, поэтизирующей как вершину блестящего поведения у барьера беспечную погруженность в посторонние занятия. В «Выстреле» граф Б*** у барьера ест черешню, в пьесе Э. Ростана «Сирано де Бержерак» герой во время дуэли сочиняет стихотворение. Это же продемонстрировал и Пушкин во время дуэли со Старовым.

Бретерское поведение как средство социальной самозащиты и утверждения своего равенства в обществе привлекло, возможно, внимание Пушкина в эти годы к Вуатюру – французскому поэту XVII века, утверждавшему свое равенство в аристократических кругах подчеркнутым бретерством. По поводу страсти этого поэта к поединкам Таллеман де Рео писал: «Не всякий храбрец может насчитать столько поединков, сколько было у нашего героя, ибо он дрался на дуэли по крайней мере четыре раза; днем и ночью, при ярком солнце, при луне и при свете факелов».

Отношение Пушкина к дуэли противоречиво: как наследник просветителей XVIII века, он видит в ней проявление «светской вражды», которая «дико боится ложного стыда». В «Евгении Онегине» культ дуэли поддерживает Зарецкий – человек сомнительной честности. Однако в то же время дуэль – и средство защиты достоинства оскорбленного человека. Она ставит в один ряд таинственного бедняка Сильвио и любимца судьбы графа Б***. Дуэль – предрассудок, но честь, которая вынуждена обращаться к ее помощи, – не предрассудок.

Именно благодаря своей двойственности дуэль подразумевала наличие строгого и тщательно исполняемого ритуала. Только пунктуальное следование установленному порядку отличало поединок от убийства. Но необходимость точного соблюдения правил вступала в противоречие с отсутствием в России строго кодифицированной дуэльной системы. Никаких дуэльных кодексов в русской печати, в условиях официального запрета, появиться не могло, не было и юридического органа, который мог бы принять на себя полномочия упорядочения правил поединка. Конечно, можно было бы пользоваться французскими кодексами, но излагаемые там правила не совсем совпадали с русской дуэльной традицией. Строгость в соблюдении правил достигалась обращением к авторитету знатоков, живых носителей традиции и арбитров в вопросах чести. Такую роль в «Евгении Онегине» выполняет Зарецкий.

Дуэль начиналась с вызова. Ему, как правило, предшествовало столкновение, в результате которого какая-либо сторона считала себя оскорбленной и в качестве таковой требовала удовлетворения (сатисфакции). С этого момента противники уже не должны были вступать ни в какие общения: это брали на себя их представители-секунданты. Выбрав себе секунданта, оскорбленный обсуждал с ним тяжесть нанесенной ему обиды, от чего зависел и характер будущей дуэли – от формального обмена выстрелами до гибели одного или обоих участников. После этого секундант направлял противнику письменный вызов (картель).

Роль секундантов сводилась к следующему: как посредники между противниками, они прежде всего обязаны были приложить максимальные усилия к примирению. На обязанности секундантов лежало изыскивать все возможности, не нанося ущерба интересам чести и особенно следя за соблюдением прав своего доверителя, для мирного решения конфликта. Даже на поле боя секунданты обязаны были предпринять последнюю попытку к примирению. Кроме того, секунданты вырабатывают условия дуэли. В этом случае негласные правила предписывают им стараться, чтобы раздраженные противники не избирали более кровавых форм поединка, чем это требует минимум строгих правил чести. Если примирение оказывалось невозможным, как это было, например, в дуэли Пушкина с Дантесом, секунданты составляли письменные условия и тщательно следили за строгим исполнением всей процедуры.

Так, например, условия, подписанные секундантами Пушкина и Дантеса , были следующими (подлинник по-французски):
«1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга и пяти шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.
2. Вооруженные пистолетами противники по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьеры, могут стрелять.
3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того, чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то в случае безрезультатности поединок возобновляется как бы в первый раз: противники ставятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.
6. Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий».

Условия дуэли Пушкина и Дантеса были максимально жестокими (дуэль была рассчитана на смертельный исход), но и условия поединка Онегина и Ленского, к нашему удивлению, были также очень жестокими, хотя причин для смертельной вражды здесь явно не было. Поскольку Зарецкий развел друзей на 32 шага, а барьеры, видимо, находились на «благородном расстоянии», т. е. на дистанции в 10 шагов, каждый мог сделать 11 шагов. Однако не исключено, что Зарецкий определил дистанцию между барьерами менее чем в 10 шагов. Требования, чтобы после первого выстрела противники не двигались, видимо, не было, что подталкивало их к наиболее опасной тактике: не стреляя на ходу, быстро выйти к барьеру и на предельно близкой дистанции целиться в неподвижного противника. Именно таковы были случаи, когда жертвами становились оба дуэлянта. Так было в дуэли Новосильцева и Чернова. Требование, чтобы противники остановились на месте, на котором их застал первый выстрел, было минимально возможным смягчением условий. Характерно, что когда Грибоедов стрелялся с Якубовичем, то, хотя такого требования в условиях не было, он все же остановился на том месте, на котором застал его выстрел, и стрелял, не подходя к барьеру.

В «Евгении Онегине» Зарецкий был единственным распорядителем дуэли, и тем более заметно, что, «в дуэлях классик и педант», он вел дело с большими упущениями, вернее, сознательно игнорируя все, что могло устранить кровавый исход. Еще при первом посещении Онегина, при передаче картеля, он обязан был обсудить возможности примирения. Перед началом поединка попытка покончить дело миром также входила в прямые его обязанности, тем более что кровной обиды нанесено не было, и всем, кроме восемнадцатилетнего Ленского, было ясно, что дело заключается в недоразумении. Вместо этого он «встал без объяснений <...> Имея дома много дел». Зарецкий мог остановить дуэль и в другой момент: появление Онегина со слугой вместо секунданта было ему прямым оскорблением (секунданты, как и противники, должны быть социально равными; Гильо – француз и свободно нанятый лакей – формально не мог быть отведен, хотя появление его в этой роли, как и мотивировка, что он по крайней мере «малый честный», являлись недвусмысленной обидой для Зарецкого), а одновременно и грубым нарушением правил, так как секунданты должны были встретиться накануне без противников и составить правила поединка.

Наконец, Зарецкий имел все основания не допустить кровавого исхода, объявив Онегина неявившимся. «Заставлять ждать себя на месте поединка крайне невежливо. Явившийся вовремя обязан ждать своего противника четверть часа. По прошествии этого срока явившийся первый имеет право покинуть место поединка и его секунданты должны составить протокол, свидетельствующий о неприбытии противника». Онегин опоздал более чем на час.

Таким образом, Зарецкий вел себя не только не как сторонник строгих правил искусства дуэли, а как лицо, заинтересованное в максимально скандальном и шумном – что применительно к дуэли означало кровавом – исходе.

Вот пример из области «дуэльной классики»: в 1766 году Казанова дрался на дуэли в Варшаве с любимцем польского короля Браницким, который явился на поле чести в сопровождении блестящей свиты. Казанова же, иностранец и путешественник, мог привести в качестве свидетеля лишь кого-либо из своих слуг. Однако он отказался от такого решения как заведомо невозможного – оскорбительного для противника и его секундантов и мало лестного для него самого: сомнительное достоинство секунданта бросило бы тень на его собственную безупречность как человека чести. Он предпочел попросить, чтобы противник назначил ему секунданта из числа своей аристократической свиты. Казанова пошел на риск иметь в секунданте врага, но не согласился призвать наемного слугу быть свидетелем в деле чести.

Любопытно отметить, что аналогичная ситуация отчасти повторилась в трагической дуэли Пушкина и Дантеса. Испытав затруднения в поисках секунданта, Пушкин писал утром 27 января 1837 года д"Аршиаку, что привезет своего секунданта «лишь на место встречи», а далее, впадая в противоречие с самим собой, но вполне в духе Онегина, он предоставляет Геккерну выбрать ему секунданта: «… я заранее его принимаю, будь то хотя бы его ливрейный лакей» (XVI, 225 и 410). Однако д"Аршиак, в отличие от Зарецкого, решительно пресек такую возможность, заявив, что «свидание между секундантами, необходимое перед поединком»(выделено д"Аршиаком. – Ю. Л.), является условием, отказ от которого равносилен отказу от дуэли. Свидание д"Аршиака и Данзаса состоялось, и дуэль стала формально возможна. Свидание Зарецкого и Гильо произошло лишь на поле боя, но Зарецкий не остановил поединка, хотя мог это сделать.

Онегин и Зарецкий – оба нарушают правила дуэли. Первый, чтобы продемонстрировать свое раздраженное презрение к истории, в которую он попал против собственной воли и в серьезность которой все еще не верит, а Зарецкий потому, что видит в дуэли забавную, хотя порой и кровавую, историю, предмет сплетен и розыгрышей…

Поведение Онегина на дуэли неопровержимо свидетельствует, что автор хотел его сделать убийцей поневоле. И для Пушкина, и для читателей романа, знакомых с дуэлью не понаслышке, было очевидно, что тот, кто желает безусловной смерти противника, не стреляет сходу, с дальней дистанции и под отвлекающим внимание дулом чужого пистолета, а, идя на риск, дает по себе выстрелить, требует противника к барьеру и с короткой дистанции расстреливает его как неподвижную мишень.

Так, например, во время дуэли Завадовского и Шереметева, знаменитой по ее роли в биографии Грибоедова (1817), мы видим классический случай поведения бретера: «Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, который был отличный стрелок, шел тихо и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завадовского взбесило Шереметева, или просто чувство злобы пересилило в нем рассудок, но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовского, еще не дошедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи. Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовский. „Ah! – сказал он. – II en voulait a ma vie! A la barriere!“ (Ого! он покушается на мою жизнь! К барьеру!)

Делать было нечего. Шереметев подошел. Завадовский выстрелил. Удар был смертельный, – он ранил Шереметева в живот!»

Для того чтобы понять, какое удовольствие мог находить во всем этом деле человек типа Зарецкого, следует добавить, что присутствовавший на дуэли как зритель приятель Пушкина Каверин (член Союза благоденствия, с которым Онегин в первой главе «Евгения Онегина» встречался у Talon; известный кутила и буян), увидав, как раненый Шереметев «несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу», подошел к раненому и сказал: «Что, Вася? Репка?» Репа ведь лакомство у народа, и это выражение употребляется им иронически в смысле: «что же? вкусно ли? хороша ли закуска?» Следует отметить, что, вопреки правилам дуэли, на поединок нередко собиралась публика как на зрелище. Есть основания полагать, что толпа любопытных присутствовала и на трагической дуэли Лермонтова, превратив ее в экстравагантное зрелище. Требование отсутствия посторонних свидетелей имело серьезные основания, поскольку последние могли подталкивать участников зрелища, приобретавшего театральный характер, на более кровавые действия, чем этого требовали правила чести.

Если же опытный стрелок производил выстрел первым, то это, как правило, свидетельствовало о волнении, приводившем к случайному нажатию спускового крючка. Вот описание дуэли в известном романе Бульвера-Литтона, проведенной по всем правилам дендизма: стреляются английский денди Пелэм и французский щеголь, оба опытные дуэлянты:

«Француз и его секундант уже дожидались нас. <...> (это – сознательное оскорбление; норма утонченной вежливости состоит в том, чтобы прибыть на место дуэли точно одновременно. Онегин превзошел все допустимое, опоздав более чем на час. – Ю. Л.). Я заметил, что противник бледен и неспокоен – мне думалось, не от страха, а от ярости <...> Я посмотрел на д"Азимара в упор и прицелился. Его пистолет выстрелил на секунду раньше, чем он ожидал, – вероятно, у него дрогнула рука – пуля задела мою шляпу. Я целился вернее и ранил его в плечо – именно туда, куда хотел».

Возникает, однако, вопрос: почему все-таки Онегин стрелял в Ленского, а не мимо? Во-первых, демонстративный выстрел в сторону являлся новым оскорблением и не мог способствовать примирению. Во-вторых, в случае безрезультатного обмена выстрелами дуэль начиналась сначала, и жизнь противнику можно было сохранить только ценой собственной смерти или раны, а бретерские легенды, формировавшие общественное мнение, поэтизировали убийцу, а не убитого.

Надо учитывать также еще одно существенное обстоятельство. Дуэль с ее строгим ритуалом, представляющая целостное театрализованное действо – жертвоприношение ради чести, обладает жестким сценарием. Как всякий строгий ритуал, она лишает участников индивидуальной воли. Остановить или изменить что-либо в дуэли отдельный участник не властен. В описании у Бульвер-Литтона имеется эпизод: «Когда мы стали по местам, Винсент (секундант. – Ю. Л.) подошел ко мне и тихо сказал:
– Бога ради, позвольте мне уладить дело миром, если только возможно!
– Это не в нашей власти, – ответил я». Сравним в «Войне и мире»:
«– Ну, начинайте! – сказал Долохов.
– Что ж, – сказал Пьер, все так же улыбаясь.
Становилось страшно. Очевидным было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться». Показательно, что Пьер, всю ночь думавший: «К чему же эта дуэль, это убийство?» - попав на боевое поле, выстрелил первым и ранил Долохова в левый бок (рана легко могла оказаться смертельной).

Исключительно интересны в этом отношении записки Н. Муравьева-Карского – свидетеля осведомленного и точного, который приводит слова Грибоедова о его чувствах во время дуэли с Якубовичем. Грибоедов не испытывал никакой личной неприязни к своему противнику, дуэль с которым была лишь завершением? «четверной дуэли», начатой Шереметевым и Завадовским. Он предлагал мирный исход, от которого Якубович отказался, также подчеркнув, что не испытывает никакой личной вражды к Грибоедову и лишь исполняет слово, данное покойному Шереметеву. И тем более знаменательно, что, встав с мирными намерениями к барьеру, Грибоедов по ходу дуэли почувствовал желание убить Якубовича – пуля прошла так близко от головы, что «Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел свою руку… <...> Грибоедов после сказал нам, что он целился Якубовичу в голову и хотел убить его, но что это не было первое его намерение, когда он на место стал».

Яркий пример изменения задуманного дуэлянтом плана поведения под влиянием власти дуэльной логики над волей человека находим в повести А. Бестужева «Роман в семи письмах» (1823). В ночь перед дуэлью герой твердо решает пожертвовать собой и предвкушает гибель: «Говорю, умру, потому что я решился ждать выстрела… я его обидел». Однако следующая глава этого романа в письмах рассказывает о совершенно неожиданном повороте событий: герой совершил поступок, диаметрально противоположный его намерениям. «Я убил его, убил этого благородного, великодушного человека! <...> Мы близились с двадцати шагов, я шел твердо, но без всякой мысли, без всякого намерения: скрытые в глубине души чувства совсем омрачили мой разум. На шести шагах, не знаю отчего, не знаю как, давнул я роковой шнеллер – и выстрел раздался в моем сердце!.. Я видел, как Эраст вздрогнул… Когда пронесло дым – он уже лежал на снегу, и хлынувшая из раны кровь, шипя, в нем застывала».

Для читателя, не утратившего еще живой связи с дуэльной традицией и способного понять смысловые оттенки нарисованной Пушкиным в «Евгении Онегине» картины, было очевидным что Онегин «любил его [Ленского] и, целясь в него, не хотел ранить».

Эта способность дуэли, втягивая людей, лишать их собственной воли и превращать в игрушки и автоматы, очень важна.

Особенно важно это для понимания образа Онегина. Герой романа, который отстраняет все формы внешней нивелировки своей личности и этим противостоит Татьяне, органически связанной с народными обычаями, повериями, привычками, в шестой главе «Евгения Онегина» изменяет себе: против собственного желания он признает диктат норм поведения, навязываемых ему Зарецким и «общественным мнением», и тут же, теряя волю, становится куклой в руках безликого ритуала дуэли. У Пушкина есть целая галерея «оживающих» статуй, но есть и цепь живых людей, превращающихся в автоматы. Онегин в шестой главе выступает как родоначальник этих персонажей.

Основным механизмом, при помощи которого общество, презираемое Онегиным, все же властно управляет его поступками, является боязнь быть смешным или сделаться предметом сплетен. Следует учитывать, что неписаные правила русской дуэли конца XVIII – начала XIX века были значительно более суровыми, чем, например, во Франции, а с характером узаконенной актом 13 мая 1894 года поздней русской дуэли (см. «Поединок» А. И. Куприна) вообще не могли идти ни в какое сравнение. В то время как обычное расстояние между барьерами в начале XIX века было 10–12 шагов, а нередки были случаи, когда противников разделяло лишь 6 шагов, за период между 20 мая 1894 г. и 20 мая 1910 г. из 322 имевших место поединков ни одного не проводилось с дистанцией менее 12 шагов и лишь один – с дистанцией в 12 шагов. Основная же масса поединков происходила на расстоянии 20–30 шагов, то есть с дистанции, с которой в начале XIX века никто не думал стреляться. Естественно, что из 322 поединков лишь 15 имели смертельные исходы. Между тем в начале XIX века нерезультативные дуэли вызывали ироническое отношение. При отсутствии твердо зафиксированных правил резко возрастало значение атмосферы, создаваемой вокруг поединков бретерами – хранителями дуэльных традиций. Эти последние культивировали дуэль кровавую и жестокую. Человек, выходивший к барьеру, должен был проявить незаурядную духовную самостоятельность, чтобы сохранить собственный тип поведения, а не принять утвержденные и навязанные ему нормы. Так, например, поведение Онегина определялось колебаниями между естественными человеческими чувствами, которые он испытывал по отношению к Ленскому, и боязнью показаться смешным или трусливым, нарушив условные нормы поведения у барьера.

Любая, а не только «неправильная» дуэль была в России уголовным преступлением. Каждая дуэль становилась в дальнейшем предметом судебного разбирательства. И противники, и секунданты несли уголовную ответственность. Суд, следуя букве закона, приговаривал дуэлянтов к смертной казни, которая, однако, в дальнейшем для офицеров чаще всего заменялась разжалованием в солдаты с правом выслуги (перевод на Кавказ давал возможность быстрого получения снова офицерского звания). Онегин, как неслужащий дворянин, вероятнее всего, отделался бы месяцем или двумя крепости и последующим церковным покаянием. Однако, судя по тексту романа, дуэль Онегина и Ленского вообще не сделалась предметом судебного разбирательства. Это могло произойти, если приходской священник зафиксировал смерть Ленского как последовавшую от несчастного случая или как результат самоубийства. Строфы XL–XLI шестой главы, несмотря на связь их с общими элегическими штампами могилы «юного поэта», позволяют предположить, что Ленский был похоронен вне кладбищенской ограды, т. е. как самоубийца.

Настоящую энциклопедию дуэли мы находим в повести А. Бестужева «Испытание» (1830). Автор осуждает дуэль с просветительских традиций и одновременно с почти документальной подробностью описывает весь ритуал подготовки к ней:

«Старый слуга Валериана плавил свинец в железном ковше, стоя перед огнем на коленях, и лил пули – дело, которое прерывал он частыми молитвами и крестами. У стола какой-то артиллерийский офицер обрезывал, гладил и примерял пули к пистолетам. В это время дверь осторожно растворилась, и третье лицо, кавалерист-гвардеец, вошел и прервал на минуту их занятия.
– Bonjour, capitaine, – сказал артиллерист входящему, – все ли у вас готово?
– Я привез с собой две пары: одна Кухенрейтера, другая Лепажа: мы вместе осмотрим их.
– Это наш долг, ротмистр. Пригоняли ли вы пули?
– Пули деланы в Париже и, верно, с особенною точностию.
– О, не надейтесь на это, ротмистр. Мне уже случилось однажды попасть впросак от подобной доверчивости. Вторые пули – я и теперь краснею от воспоминания – не дошли до полствола, и, как мы ни бились догнать их до места, – все напрасно. Противники принуждены были стреляться седельными пистолетами – величиной едва не с горный единорог, и хорошо, что один попал другому прямо в лоб, где всякая пуля, и менее горошинки и более вишни, – производит одинаковое действие. Но посудите, какому нареканию подверглись бы мы, если б эта картечь разбила вдребезги руку или ногу?
– Классическая истина! – отвечал кавалерист, улыбаясь.
– У вас полированный порох?
– И самый мелкозернистый.
– Тем хуже: оставьте его дома. Во-первых, для единообразия мы возьмем обыкновенного винтовочного пороха; во-вторых, полированный не всегда быстро вспыхивает, а бывает, что искра и вовсе скользит по нем.
– Как мы сделаемся со шнеллерами?
– Да, да! эти проклятые шнеллеры вечно сбивают мой ум с прицела, и не одного доброго человека уложили в долгий ящик. Бедняга Л-ой погиб от шнеллера в глазах моих: у него пистолет выстрелил в землю, и соперник положил его, как рябчика, на барьер. Видел я, как и другой нехотя выстрелил на воздух, когда он мог достать дулом в грудь противника. Не позволить взводить шнеллеров - почти невозможно и всегда бесполезно, потому что неприметное, даже невольное движение пальца может взвести его – и тогда хладнокровный стрелок имеет все выгоды. Позволить же – долго ли потерять выстрел! шельмы эти оружейники: они, кажется, воображают, что пистолеты выдуманы только для стрелецкого клоба!
– Однако ж, не лучше ли запретить взвод шнеллеров? Можно предупредить господ, как обращаться с пружиной; а в остальном положиться на честь. Как вы думаете, почтеннейший?
– Я согласен на все, что может облегчить дуэль; будет ли у нас лекарь, господин ротмистр?
– Я вчера посетил двоих – и был взбешен их корыстолюбием… Они начинали предисловием об ответственности – и кончали требованием задатка; я не решился вверить участь поединка подобным торгашам.
– В таком случае я берусь привести с собою доктора – величайшего оригинала, но благороднейшего человека в мире. Мне случалось прямо с постели увозить его на поле, и он решался, не колеблясь. „Я очень знаю, господа, – говорил он, навивая бинты на инструмент, – что не могу ни запретить, ни воспрепятствовать вашему безрассудству, – и приемлю охотно ваше приглашение. Я рад купить, хотя и собственным риском, облегчение страждущего человечества!“ Но, что удивительнее всего, – он отказался за поездку и леченье от богатого подарка.
– Это делает честь человечеству и медицине. Валериан Михайлович спит еще?
– Он долго писал письма и не более трех часов как уснул. Посоветуйте, сделайте милость, вашему товарищу, чтобы он ничего не ел до поединка. При несчастии пуля может скользнуть и вылететь насквозь, не повредя внутренностей, если они сохранят свою упругость; кроме того, и рука натощак вернее. Позаботились ли вы о четвероместной карете? В двуместной – ни помочь раненому, ни положить убитого.
– Я велел нанять карету в дальней части города и выбрать попростее извозчика, чтобы он не догадался и не дал бы знать.
– Вы сделали как нельзя лучше, ротмистр; а то полиция не хуже ворона чует кровь. Теперь об условиях: барьер по-прежнему – на шести шагах?
– На шести. Князь и слышать не хочет о большем расстоянии. Рана только на четном выстреле кончает дуэль, - вспышка и осечка не в число.
- Какие упрямцы! Пускай бы за дело дрались - так не жаль и пороху; а то за женскую прихоть и за свои причуды.
- Много ли мы видели поединков за правое дело? А то все за актрис, за карты, за коней или за порцию мороженого.
- Признаться сказать, все эти дуэли, которых причину трудно или стыдно рассказывать, немного делают нам чести».

Условная этика дуэли существовала параллельно с общечеловеческими нормами нравственности, не смешиваясь и не отменяя их. Это приводило к тому, что победитель на поединке, с одной стороны, был окружен ореолом общественного интереса, типично выраженного словами, которые вспоминает Каренин: «Молодецки поступил; вызвал на дуэль и убил» («Анна Каренина»). С другой стороны, все дуэльные обычаи не могли заставить его забыть, что он убийца.

Например, вокруг Мартынова, убийцы Лермонтова, в Киеве, где он доживал свой век, распространялась романтическая легенда (Мартынов, имевший характер Грушницкого, сам, видимо, ей способствовал), дошедшая до М. Булгакова, который рассказал о ней в «Театральном романе»: «Какие траурные глаза у него… <...> Он убил некогда друга на дуэли в Пятигорске… и теперь этот друг приходит к нему по ночам, кивает при луне у окна головою».

В. А. Оленина вспоминала о декабристе Е. Оболенском. «Этот нещастной имел дуэль - и убил - с тех пор, как Орест, преследуемый фуриями, так и он нигде уже не находил себе покоя». Оленина знала Оболенского до 14 декабря, но и воспитанница М. И. Муравьева-Апостола, выросшая в Сибири, А. П. Созонович, вспоминает: «Прискорбное это событие терзало его всю жизнь». Ни воспитание, ни суд, ни каторга не смягчили этого переживания. То же можно сказать и о ряде других случаев.

СПб.: Искусство, 1994. — 484 с. — ISBN 5-210-01524-6.Автор — выдающийся теоретик и историк культуры, основатель тартуско-московской семиотической школы. Его читательская аудитория огромна — от специалистов, которым адресованы труды по типологии культуры, до школьников, взявших в руки «Комментарий» к «Евгению Онегину». Книга создана на основе цикла телевизионных лекций, рассказывающих о культуре русского дворянства. Минувшая эпоха представлена через реалии повседневной жизни, блестяще воссозданные в главах «Дуэль», «Карточная игра», «Бал» и др. Книга населена героями русской литературы и историческими лицами — среди них Петр I, Суворов, Александр I, декабристы. Фактическая новизна и широкий круг литературных ассоциаций, фундаментальность и живость изложения делают ее ценнейшим изданием, в котором любой читатель найдет интересное и полезное для себя.«Беседы о русской культуре» принадлежат перу блестящего исследователя русской культуры Ю. М. Лотмана. В свое время автор заинтересованно откликнулся на предложение «Искусства—СПБ» подготовить издание на основе цикла лекций, с которыми он выступал на телевидении. Работа велась им с огромной ответственностью —уточнялся состав, главы расширялись, появлялись новые их варианты. Автор подписал книгу в набор, но вышедшей в свет ее не увидел — 28 октября 1993 года Ю. М. Лотман умер. Его живое слово, обращенное к многомиллионной аудитории, сохранила эта книга. Она погружает читателя в мир повседневной жизни русского дворянства XVIII — начала XIXвека. Мы видим людей далекой эпохи в детской и в бальном зале, на поле сражения и за карточным столом, можем детально рассмотреть прическу, покрой платья, жест, манеру держаться. Вместе с тем повседневная жизнь для автора — категория историко-психологическая, знаковая система, то есть своего рода текст. Он учит читать и понимать этот текст, где бытовое и бытийное неразделимы.
«Собранье пестрых глав», героями которых стали выдающиеся исторические деятели, царствующие особы, рядовые люди эпохи, поэты, литературные персонажи, связано воедино мыслью о непрерывности культурно-исторического процесса, интеллектуальной и духовной связи поколений.
В специальном выпуске тартуской «Русской газеты», посвященном кончине Ю. М. Лотмана, среди его высказываний, записанных и сбереженных коллегами и учениками, находим слова, которые содержат квинтэссенцию его последней книги: «История проходит через Дом человека, через его частную жизнь. Не титулы, ордена или царская милость, а "самостоянье человека" превращает его в историческую личность».Введение: Быт и культура.
Люди и чины.
Женский мир.
Женское образование в XVIII — начале XIX века.
Бал.
Сватовство. Брак. Развод.
Русский дендизм.
Карточная игра.
Дуэль.
Искусство жизни.
Итог пути.
«Птенцы гнезда Петрова».
Век богатырей.
Две женщины.
Люди 1812 года.
Декабрист в повседневной жизни.
Примечания.
Вместо заключения: «Между двойною бездной…».

Юрий Михайлович Лотман (1922 – 1993) – культуролог, основатель Тартусско-московской семиотической школы. Автор многочисленных трудов по истории русской культуры с точки зрения семиотики, разработал собственную общую теорию культуры , изложенную в работе «Культура и взрыв» (1992).

Текст печатается по изданию: Ю. M. Лотман Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII-начало XIX века). СПб., – «Искусство – СПБ». – 1994.

Быт и культура

Посвятив беседы русскому быту и культуре XVIII – начала XIX столетия, мы прежде всего должны определить значение понятий «быт», «культура», «русская культура XVIII – начала XIX столетия» и их отношения между собой. При этом оговоримся, что понятие «культура», принадлежащее к наиболее фундаментальным в цикле наук о человеке, само может стать предметом отдельной монографии и неоднократно им становилось. Было бы странно, если бы мы в предлагаемой книге задались целью решать спорные вопросы, связанные с этим понятием. Оно очень емкое: включает в себя и нравственность, и весь круг идей, и творчество человека, и многое другое. Для нас будет вполне достаточно ограничиться той стороной понятия «культура», которая необходима для освещения нашей, сравнительно узкой темы.

Культура, прежде всего, – понятие коллективное. Отдельный человек может быть носителем культуры, может активно участвовать в ее развитии, тем не менее, по своей природе культура, как и язык, – явление общественное, то есть социальное.

Следовательно, культура есть нечто общее для какого-либо коллектива – группы людей, живущих одновременно и связанных определенной социальной организацией. Из этого вытекает, что культура есть форма общения между людьми и возможна лишь в такой группе, в которой люди общаются. (Организационная структура, объединяющая людей, живущих в одно время, называется синхронной, и мы в дальнейшем будем пользоваться этим понятием при определении ряда сторон интересующего нас явления).

Всякая структура, обслуживающая сферу социального общения, есть язык. Это означает, что она образует определенную систему знаков, употребляемых в соответствии с известными членам данного коллектива правилами. Знаками же мы называем любое материальное выражение (слова, рисунки, вещи и т. д.), которое имеет значение и, таким образом, может служить средством передачи смысла.

Следовательно, культура имеет, во-первых, коммуникационную и, во-вторых, символическую природу. Остановимся на этой последней. Подумаем о таком простом и привычном, как хлеб. Хлеб веществен и зрим. Он имеет вес, форму, его можно разрезать, съесть. Съеденный хлеб вступает в физиологический контакт с человеком. В этой его функции про него нельзя спросить: что он означает? Он имеет употребление, а не значение. Но когда мы произносим: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», – слово «хлеб» означает не просто хлеб как вещь, а имеет более широкое значение: «пища, потребная для жизни». А когда в Евангелии от Иоанна читаем слова Христа: «Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать» (Иоанн, 6:35), то перед нами – сложное символическое значение и самого предмета, и обозначающего его слова.

Меч также не более чем предмет. Как вещь он может быть выкован или сломан, его можно поместить в витрину музея, и им можно убить человека. Это все – употребление его как предмета, но когда, будучи прикреплен к поясу или поддерживаемый перевязью помещен на бедре, меч символизирует свободного человека и является «знаком свободы», он уже предстает как символ и принадлежит культуре.

В XVIII веке русский и европейский дворянин не носит меча – на боку его висит шпага (иногда крошечная, почти игрушечная парадная шпага, которая оружием практически не является). В этом случае шпага – символ символа: она означает меч, а меч означает принадлежность к привилегированному сословию.

Принадлежность к дворянству означает и обязательность определенных правил поведения, принципов чести, даже покроя одежды. Мы знаем случаи, когда «ношение неприличной дворянину одежды» (то есть крестьянского платья) или также «неприличной дворянину» бороды делались предметом тревоги политической полиции и самого императора.

Шпага как оружие, шпага как часть одежды, шпага как символ, знак дворянства – всё это различные функции предмета в общем контексте культуры.

В разных своих воплощениях символ может одновременно быть оружием, пригодным для прямого практического употребления, или полностью отделяться от непосредственной функции. Так, например, маленькая специально предназначенная для парадов шпага исключала практическое применение, фактически являясь изображением оружия, а не оружием. Сфера парада отделялась от сферы боя эмоциями, языком жеста и функциями. Вспомним слова Чацкого: «Пойду на смерть как на парад». Вместе с тем в «Войне и мире» Толстого мы встречаем в описании боя офицера, ведущего своих солдат в сражение с парадной (то есть бесполезной) шпагой в руках. Сама биполярная ситуация «бой – игра в бой» создавала сложные отношения между оружием как символом и оружием как реальностью. Так шпага (меч) оказывается вплетенной в систему символического языка эпохи и становится фактом ее культуры.

Мы употребили выражение «вековое здание культуры». Оно не случайно. Мы говорили о синхронной организации культуры. Но сразу же надо подчеркнуть, что культура всегда подразумевает сохранение предшествующего опыта. Более того, одно из важнейших определений культуры характеризует ее как «негенетическую» память коллектива. Культура есть память. Поэтому она всегда связана с историей, всегда подразумевает непрерывность нравственной, интеллектуальной, духовной жизни человека, общества и человечества. И потому, когда мы говорим о культуре нашей, современной, мы, может быть сами того не подозревая, говорим и об огромном пути, который эта культура прошла. Путь этот насчитывает тысячелетия, перешагивает границы исторических эпох, национальных культур и погружает нас в одну культуру – культуру человечества.

Поэтому же культура всегда, с одной стороны, – определенное количество унаследованных текстов, а с другой – унаследованных символов.

Символы культуры редко возникают в ее синхронном срезе. Как правило, они приходят из глубины веков и, видоизменяя свое значение (но не теряя при этом памяти и о своих предшествующих смыслах), передаются будущим состояниям культуры. Такие простейшие символы, как круг, крест, треугольник, волнистая линия, более сложные: рука, глаз, дом – и еще более сложные (например, обряды) сопровождают человечество на всем протяжении его многотысячелетней культуры.

Следовательно, культура исторична по своей природе. Само ее настоящее всегда существует в отношении к прошлому (реальному или сконструированному в порядке некоей мифологии) и к прогнозам будущего. Эти исторические связи культуры называют диахронными. Как видим, культура вечна и всемирна, но при этом всегда подвижна и изменчива. В этом сложность понимания прошлого (ведь оно ушло, отдалилось от нас). Но в этом и необходимость понимания ушедшей культуры: в ней всегда есть потребное нам сейчас, сегодня.

Человек меняется, и, чтобы представить себе логику поступков литературного героя или людей прошлого – а ведь мы равняемся на них, и они как-то поддерживают нашу связь с прошлым, – надо представлять себе, как они жили, какой мир их окружал, каковы были их общие представления и представления нравственные, их служебные обязанности, обычаи, одежда, почему они поступали так, а не иначе. Это и будет темой предлагаемых бесед.

Определив, таким образом, интересующие нас аспекты культуры, мы вправе, однако, задать вопрос: не содержится ли в самом выражении «культура и быт» противоречие, не лежат ли эти явления в различных плоскостях? В самом деле, что такое быт? Быт – это обычное протекание жизни в ее реально-практических формах; быт – это вещи, которые окружают нас, наши привычки и каждодневное поведение. Быт окружает нас как воздух, и, как воздух, он заметен нам только тогда, когда его не хватает или он портится. Мы замечаем особенности чужого быта, но свой быт для нас неуловим – мы склонны его считать «просто жизнью», естественной нормой практического бытия. Итак, быт всегда находится в сфере практики, это мир вещей прежде всего. Как же он может соприкасаться с миром символов и знаков, составляющих пространство культуры?

Обращаясь к истории быта, мы легко различаем в ней глубинные формы, связь которых с идеями, с интеллектуальным, нравственным, духовным развитием эпохи самоочевидна. Так, представления о дворянской чести или же придворный этикет, хотя и принадлежат истории быта, но неотделимы и от истории идей. Но как быть с такими, казалось бы, внешними чертами времени, как моды, обычаи каждодневной жизни, детали практического поведения и предметы, в которых оно воплощается? Так ли уж нам важно знать, как выглядели «Лепажа стволы роковые», из которых Онегин убил Ленского, или – шире – представлять себе предметный мир Онегина?

Однако выделенные выше два типа бытовых деталей и явлений теснейшим образом связаны. Мир идей неотделим от мира людей, а идеи – от каждодневной реальности. Александр Блок писал:

Случайно на ноже карманном

Найди пылинку дальних стран –

И мир опять предстанет странным...

«Пылинки дальних стран» истории отражаются в сохранившихся для нас текстах – в том числе и в «текстах на языке быта». Узнавая их и проникаясь ими, мы постигаем живое прошлое. Отсюда – метод предлагаемых читателю «Бесед о русской культуре» – видеть историю в зеркале быта, а мелкие, кажущиеся порой разрозненными бытовые детали освещать светом больших исторических событий.

Какими же путями происходит взаимопроникновение быта и культуры? Для предметов или обычаев «идеологизированного быта» это самоочевидно: язык придворного этикета, например, невозможен без реальных вещей, жестов и т. д., в которых он воплощен и которые принадлежат быту. Но как связываются с культурой, с идеями эпохи те бесконечные предметы повседневного быта, о которых говорилось выше?

Сомнения наши рассеются, если мы вспомним, что все окружающие нас вещи включены не только в практику вообще, но и в общественную практику, становятся как бы сгустками отношений между людьми и в этой своей функции способны приобретать символический характер.

В «Скупом рыцаре» Пушкина Альбер ждет момента, когда в его руки перейдут сокровища отца, чтобы дать им «истинное», то есть практическое употребление. Но сам барон довольствуется символическим обладанием, потому что и золото для него – не желтые кружочки, за которые можно приобрести те или иные вещи, а символ полновластия. Макар Девушкин в «Бедных людях» Достоевского изобретает особую походку, чтобы не были видны его дырявые подошвы. Дырявая подошва – реальный предмет; как вещь она может причинить хозяину сапог неприятности: промоченные ноги, простуду. Но для постороннего наблюдателя порванная подметка – это знак, содержанием которого является Бедность, а Бедность – один из определяющих символов петербургской культуры. И герой Достоевского принимает «взгляд культуры»: он страдает не оттого, что ему холодно, а оттого, что ему стыдно. Стыд же – один из наиболее мощных психологических рычагов культуры. Итак, быт, в символическом его ключе, есть часть культуры.

Но у этого вопроса имеется еще одна сторона. Вещь не существует отдельно, как нечто изолированное в контексте своего времени. Вещи связаны между собой. В одних случаях мы имеем в виду функциональную связь и тогда говорим о «единстве стиля». Единство стиля есть принадлежность, например мебели, к единому художественному и культурному пласту, «общность языка», позволяющая вещам «говорить между собой». Когда вы входите в нелепо обставленную комнату, куда натаскали вещи самых различных стилей, у вас возникает ощущение, словно вы попали на рынок, где все кричат и никто не слушает другого. Но может быть и другая связь. Например, вы говорите: «Это вещи моей бабушки». Тем самым вы устанавливаете некую интимную связь между предметами, обусловленную памятью о дорогом вам человеке, о его давно уже ушедшем времени, о своем детстве. Не случайно существует обычай дарить вещи «на память» – вещи имеют память. Это как бы слова и записки, которые прошлое передает будущему.

С другой стороны, вещи властно диктуют жесты, стиль поведения и в конечном итоге психологическую установку своим обладателям. Так, например, с тех пор, как женщины стали носить брюки, у них изменилась походка, стала более спортивной, более «мужской». Одновременно произошло вторжение типично «мужского» жеста в женское поведение (например, привычка высоко закидывать при сидении ногу на ногу – жест не только мужской, но и «американский», в Европе он традиционно считался признаком неприличной развязности). Внимательный наблюдатель может заметить, что прежде резко различавшиеся мужская и женская манеры смеяться в настоящее время утратили различие, и именно потому, что женщины в массе усвоили мужскую манеру смеха.

Вещи навязывают нам манеру поведения, поскольку создают вокруг себя определенный культурный контекст. Ведь надо уметь держать в руках топор, лопату, дуэльный пистолет, современный автомат, веер или баранку автомашины. В прежние времена говорили: «Он умеет (или не умеет) носить фрак». Мало сшить себе фрак у лучшего портного – для этого достаточно иметь деньги. Надо еще уметь его носить, а это, как рассуждал герой романа Бульвера-Литтона «Пелэм, или Приключение джентльмена», – целое искусство, дающееся лишь истинному денди. Тот, кто держал в руке и современное оружие, и старый дуэльный пистолет, не может не поразиться тому, как хорошо, как ладно последний ложится в руку. Тяжесть его не ощущается – он становится как бы продолжением тела. Дело в том, что предметы старинного быта производились вручную, форма их отрабатывалась десятилетиями, а иногда и веками, секреты производства передавались от мастера к мастеру. Это не только вырабатывало наиболее удобную форму, но и неизбежно превращало вещь в историю вещи, в память о связанных с нею жестах. Вещь, с одной стороны, придавала телу человека новые возможности, а с другой – включала человека в традицию, то есть и развивала, и ограничивала его индивидуальность.

Однако быт – это не только жизнь вещей, это и обычаи, весь ритуал ежедневного поведения, тот строй жизни, который определяет распорядок дня, время различных занятий, характер труда и досуга, формы отдыха, игры, любовный ритуал и ритуал похорон. Связь этой стороны быта с культурой не требует пояснений. Ведь именно в ней раскрываются те черты, по которым мы обычно узнаем своего и чужого, человека той или иной эпохи, англичанина или испанца.

Обычай имеет еще одну функцию. Далеко не все законы поведения фиксируются письменно. Письменность господствует в юридической, религиозной, этической сферах. Однако в жизни человека есть обширная область обычаев и приличий. «Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу». Эти нормы принадлежат культуре, они закрепляются в формах бытового поведения, всего того, о чем говорится: «так принято, так прилично». Эти нормы передаются через быт и тесно соприкасаются со сферой народной поэзии. Они вливаются в память культуры.

Вопросы к тексту:

1. Как Ю. Лотман определяет значение понятий «быт», «культура»?

2. В чем, с точки зрения Ю. Лотмана, заключается символическая природа культуры?

3. Какпроисходит взаимопроникновение быта и культуры?

4. Докажите на примерах из современной жизни, что окружающие нас вещи включены в общественную практику, и в этой своей функции приобретают символический характер.

Микроистория

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Контрольная работа по дисциплине

«Культурология»

по книге Лотмана Ю.М.

«Беседы о русской культуре»

Часть 1

1.1 Биография Ю.М. Лотмана

1.2 Основные работы Ю.М.Лотмана

1.4 Вклад в изучение культуры

Часть 2. Краткий реферат «Беседы о русской культуре»

Список литературы

Часть 1

1.1 Юрий Михайлович Лотман

Юрий Михайлович Лотман родился 28 февраля 1922 года в семье петроградских интеллигентов, в знаменитом доме в начале Невского проспекта, где помещалась в пушкинское время кондитерская Вольфа-Беранжера. Отец был известным адвокатом, затем юрисконсультом в издательстве. Мать работала врачом. В семье он был младшим, кроме него были три сестры. Все жили дружно, очень небогато, но весело. Юрий Лотман закончил с отличием известную в Петрограде Peterschule, которая отличалась высоким уровнем гуманитарного образования

Литературоведческий круг друзей старшей сестры Лидии повлиял на выбор профессии. В 1939 году Юрий Михайлович поступил на филологический факультет Ленинградского университета, где тогда преподавали знаменитые профессора и академики: Г.А.Гуковский читал введение в литературоведение, М.К. Азадовский - русский фольклор, А.С. Орлов - древнерусскую литературу, И.И. Толстой - античную литературу. В фольклорном семинаре В.Я. Проппа Лотман написал свою первую курсовую работу. Занятия в Университете продолжались в Публичной библиотеке, и это заложило основы колоссальной трудоспособности Лотмана. Кроме того были студенческие приработки, грузовые работы в порту, бесплатные шефские лекции на предприятиях свидания и вечеринки.

В октябре 1940 года Лотман был призван в армию. То, что он еще до начала Великой Отечественной войны стал кадровым военным, возможно спасло ему жизнь. Часть, в которой служил Лотман в первые же дни была переброшена на передовую и почти четыре года находилась в жестоких боях. Юрий Михайлович пересек с отступающей армией всю европейскую часть страны, от Молдавии до Кавказа, а затем наступал на запад, до самого Берлина, бывал в самых отчаянных ситуациях. Под обстрелами, бомбежками за храбрость и стойкость в боях получал ордена и медали, но судьба его удивительно миловала: он даже не был ранен, лишь однажды сильно контужен.

В конце 1946 года Лотман демобилизовался и продолжил учебу в Ленинградском университете. Больше всего возобновившего занятия студента привлекли спецкурсы и спецсеминары Н.И.Мордовченко, который работал тогда над докторской диссертацией о русской литературной критике первой четверти 19 века. Уже в студенческие годы Юрий Михайлович сделал первые научные открытия. В рукописном отделе Государственной публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. В тетради масона Максима Невзорова он нашел копию программного документа одного из раннедекабристких тайных обществ, Союза Русских Рыцарей, основателями которого были граф М.А. Дмитриев-Мамонов и М.Ф. Орлов. Найденный источник был давно известен по названию « Краткие наставления русским рыцарям», он упоминался в переписке, фигурировал в следственных делах декабристов, но исследователи тщетно искали сам текст, документ уже считался утраченным.Статью о находке вместе с найденным документом Лотман опубликовал в «Вестнике Ленинградского университета».

В 1950 году Лотман закончил университет, но ему как еврею был закрыт путь в аспирантуру. (в стране свирепствовала антисемитская компания). Юрию Михайловичу удалось найти работу в Эстонии, он стал преподавателем, а затем заведующим кафедрой русского языка и литературы Тартуского учительского института. Некие органы теоретически не имеющие никакого отношения к науке и педагогике, а практически всем ведавшие, превратили Лотмана в «невыездного», закрыли ему зарубежье - но труды ученого все-таки пересекали границу. Переводились на десятки языков, сделали имя автора всемирно известным.

В 1952 году Лотман защитил в Ленинградском университете кандидатскую диссертацию о творческих взаимоотношениях Радищева и Карамзина.

С 1954 года и до конца жизни Юрий Михайлович работал в Тартуском университете. В 1961 году он защитил докторскую диссертацию. В 1960-1977 он заведовал кафедрой русской литературы в Тартуском государственном университете. Известный литературовед Зара Григорьевна Минц стала женой Лотмана, в семье появились дети.

Ю.М. Лотман отличался невероятной работоспособностью, он успевал руководить кафедрой, изучать эстонский язык, готовить новые спецкурсы. Читать лекции, писать научные труды, организовывать конференции. Лотман - автор 800 научных трудов, в том числе многих фундаментальных монографий. Он был всемирно известным ученым, Лауреатом Пушкинской премии Российской Академии наук, член-корреспондентом Британской Академии, академиком Норвежской, Шведской, Эстонской академий. Был вице-президентом Всемирной ассоциации семиотики. Он обладал энциклопедической эрудицией в сочетании с глубиной профессионального знания. Литература и история, культурология и семиотика лишь самое краткое обозначение тех обширных пространств, к которым был приложен труд, энергия, способности, ум, чувства этого замечательного исследователя и удивительного человека.

Ю.М. Лотман внес большой вклад в исследование истории русской культуры. По его книгам об А.С. Пушкине, М.Ю. Лермонтове, Н.В. Гоголе. Н.М. Карамзине учились многие поколения студентов. Каждая книга представляет собой значительное событие в истории культуры, ибо отличается от других трудов по литературоведению оригинальным подходом и глубиной анализа, соединением истории культуры и истории души.

Освобожденный в последние годы от запретов и ограничений Юрий Михайлович объездил почти весь западный мир, выступая с докладами на различных конференциях и читая лекции в университетах.

Прикованный к больницам, потерявший зрение, он до последних дней занимался. Последняя книга «Культура и взрыв» была создана под диктовку - это своеобразное завещание автора.

1.2 Основные работы Ю.М. Лотмана

Статья «Радищев и Мабли» 1958 открыла большую серию трудов ученого, посвященных русско-западноевропейским культурным связям.

Комплекс карамзинских трудов Лотмана - один из самых значительных в его наследии.

Параллельно Лотман изучал жизнь и творчество писателей и общественных деятелей начала 19 века.

В 1958 году благодаря ректору Тартуского университета Ф.Д. Клементу стали выпускаться «Труды по русской и славянской мифологии» новой серии «Ученых записок» куда вошли многие работы Лотмана.

Во время работы над докторской диссертацией Лотман начинает основательно изучать декабристов, Пушкина, Лермонтова.

«Основные этапы развития русского реализма» 1960г.

« Истоки «толстовского направления» в русской литературе 1830г.» 1962г.

«Идейная структура «Капитанской дочки» 1962

Вершиной пушкинианы Лотмана являются 3 книги: «Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин»Спецкурс. Вводные лекции в изучение текста»

«Роман Пушкина «Евгений Онегин» Комментарий. Пособие для учителя»

«Александр Сергеевич Пушкин.Биография писателя.Пособие для учащихся»

« О метаязыке типологических описаний культуры»

«Симеотика кино и проблемы киноэстетики».

« Лекции по структуральной поэтике. Вып 1. введение, теория стиха»

«Структура художественного текста»

«Внутри мыслящих миров»

«Избранные статьи» в 3 томах, в которых собраны научные труды по симеотике, типологии культуры, о тексте, как семиотической проблеме, о культуре и программах поведения, семиотическом пространстве, семиотике различных видов искусств, семиотическом механизме трансляции культуры.

1.3 Принадлежность к научной школе

Структурализмом и семиотикой Лотман заинтересовался очень рано, на грани 1950-1960 годов. Этому интересу способствовали неизменное его тяготение к новым методам, теоретический склад мышления и отвращение к вульгарно-социологическому методу (навязываемому сверху)

Семиотика, наука о знаках и знаковых системах, возникла до Второй мировой войны. В разных областях стали создаваться теоретические надстройки: у языковедов - металингвистика, у философов - метатеория, у математиков - метаматематика. Человеческая культура наполнена знаками, чем дальше она развивается, тем более сложными знаками оперирует. Многоэтажность и сложность знаковых систем вызвали рождение семиотики.

Структурализм -раздел симеотики. Который изучает соотношение знаков между собой. Главным стимулом ее развития было появление электронно-вычислительной техники - необходимость создания математической лингвистики. Лотман создатель литературоведческого структурализма. Он взял основные методологические и методические предпосылки лингвистических новаторов: разделение изучаемого текста на содержание и выражение, а планов на систему уровней (синтаксический, морфологический фонетический) в пределах уровня - разделение на соотносящиеся и противостоящие друг другу элементы, а структуру текста исследовал в двух аспектах: синтагматическом и парадигматическом.

1.4 Вклад в изучение культуры

Заслуга Ю.М. Лотмана состоит в раскрытии знаково-символической природе культуры и механизмов ее трансляции на основе применения семиотического метода и теории информации.

Семиотика культуры - магистральное направление культурологических

исследований. Она способствует более глубокому пониманию текстов культуры, выявляет механизмы культурной преемственности. Раскрывает знаково-символическую природу языков культуры, содействует диалогу культур разных стран и народов.

Ч асть 2 . Краткий реферат «Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (18 - начала 19 века)»

Введение: Быт и культура.

Культура имеет коммуникативную и символическую природу. Культура есть память. Человек меняется, и чтобы представить себе логику поступков литературного героя или людей прошлого надо представить себе, как они жили, какой мир их окружал, каковы были их общие представления и представления нравственный, их служебные обязанности, обычаи, одежда, почему они поступали так, а не иначе. Это и будет темой предлагаемых бесед.

Культура и быт: не содержится ли в самом выражении противоречие, не лежат ли эти явления в различных плоскостях? Что такое быт?

Быт - это обычное протекание жизни в ее реально-практических формах. Видеть историю в зеркале быта, а мелкие разрозненные бытовые детали освещать светом больших исторических событий - метод предлагаемых читателю «Бесед о русской культуре».

Быт, в символическом его ключе, есть часть культуры. Вещи имеют память, это как бы слова и записки, которые прошлое передает будущему. С другой стороны, вещи могут властно диктовать жесты, стиль поведения и в конечном итоге психологическую установку своим обладателям, поскольку создают вокруг себя определенный культурный контекст.

Однако быт - это не только жизнь вещей, это и обычаи, весь ритуал ежедневного поведения, тот строй жизни, который определяет распорядок дня, время различных занятий, характер труда и досуга, формы отдыха, игры, любовный ритуал и ритуал похорон.

История плохо предсказывает будущее, но хорошо обьясняет настоящее. Время революций антиисторично, а время реформ обращает людей к размышлениям о дорогах истории. Правда у истории много граней, и даты крупных исторических событий, биографии исторических лиц мы еще помним. Но как жили исторические люди? А ведь именно в этом безымянном пространстве чаще всего развертывается настоящая история. Толстой был глубочайше прав: без знания простой жизни нет понимания истории.

Люди действуют по мотивам, побуждениям своей эпохи.

18 век - это время, когда оформлялись черты новой русской культуры, культуры нового времени, которому принадлежим и мы. !8 - начало 19 века - это семейный альбом нашей сегодняшней культуры, ее домашний архив.

История не меню, где можно выбирать блюда по вкусу. Здесь требуется знание и понимание. Не только, чтобы восстановить непрерывность культуры, но и чтобы проникнуть в тексты Пушкина и Толстого.

Нас будет интересовать культура и быт русского дворянства, та культура которая дала Фонвизина, Державина, Радищева, Новикова, Пушкина, Лермонтова, Чаадаева…

Часть 1.

Люди и чины.

Среди разнообразных последствий реформ Петра1 создание дворянства в функции государственного и культурно доминирующего сословия занимает не последнее место. Еще раньше началось стирание различий между поместьем и вотчиной, а указ царя Федора Алексеевича в 1682, возвестивший уничтожение местничества, показал, что господствующей силой в вызревающем государственном порядке будет дворянство.

Психология служилого сословия была фундаментом самосознания дворянина 18 века. Именно через службу сознавал он себя частью сословия. Петр 1 всячески стимулировал это чувство и личным примером и рядом законодательных актов. Вершиной их явилась Табель о рангах - это была реализация общего принципа новой петровской государственности - регулярности.Табель делила все виды службы на воинскую, статскую и придворную все чины разделены были на 14 классов. Военная служба была в привилегированном положении, 14 классов в воинской службе давали право наследственного дворянства. Статская служба не считалась благородной, для разночинцев. Русская бюрократия, являясь важным фактором государственной жизни, почти не оставила следа в духовной жизни.

Русские императоры были военными и получали военное воспитание и образование, они привыкли с детства смотреть на армию как на идеал организации. В дворянском быту был «культ мундира».

Человек в России, если он не принадлежал к податному сословию, не мог не служить. Без службы нельзя было получить чина, при оформлении бумаг нужно было указывать чин, если такового не имелось - подписывались «Недоросль». Впрочем, если дворянин не служил, родня устраивала ему фиктивную службу и долгосрочный отпуск. Одновременно с распределением чинов шло распределение выгод и почестей. Место чина в служебной иерархии было связано с получением многих реальных привилегий.

Система орденов возникнув при Петре1 вытеснила существовавшие ранее типы царских наград - вместо награды-вещи появился награда-знак. Позже создалась целая иерархия орденов. Кроме системы орденов можно назвать иерархию в определенном смысле противостоящую чинам, образованную системой знатности. Появилось звание графа, барона.

Культурный парадокс сложивщейся в России ситуации состоял в том, что права господствующего класса формулировались в тех терминах, которыми философы Просвещения описывали идеал прав человека. Это в то время, когда крестьяне были практически низведены до степени рабов.

Женский мир.

Характер женщины весьма своеобразно соотносится с культурой эпохи. Это самый чуткий барометр общественной жизни. Женское влияние редко рассматриваются как самостоятельная историческая проблема. Разумеется женский мир сильно отличался от мужского, прежде всего тем, что был выключен из сферы государственной службы. Чин женщины определялся чином мужа или отца, если она не была придворной.

К концу 18 века появляется совершенно новое понятие - женская библиотека. Оставаясь по прежнему миром чувств, детской и хозяйства, женский мир становится более духовным. Женский быт начал стремительно меняться в петровскую эпоху. Петр 1 изменил не только государственную жизнь, но и домашний уклад. В модах царила искусственность. Женщины тратили много времени на изменение внешности. Дамы кокетничали, вели вечерний образ жизни. Мушки на лице и игры веером создавали язык кокетства. Вечерний макияж требовал много косметики. Модно было иметь любовника. Семья, хозяйство, воспитание детей было на втором плане.

И вдруг произошли важные перемены - зарождается романтизм, становится принятым стремиться к природе, естественности нравов и поведения. Павел! пытался остановить моду - простоту одежды пропагандировала эпоха французской революции. Появились платья, которые позже стали называть онегинскими. Бледность стала обязательным элементом женской привлекательности - знак глубины сердечных чувств.

Особую роль мир женщины сыграл в судьбах русского романтизма. Эпоха Просвещения поставила вопрос о защите женских прав.

Женский характер в конце 18 века формировался литературой. Особенно важно, что женщина постоянно и активно усваивала роли, которые отводили ей поэмы и романы, поэтому можно оценивать бытовую и психологическую реальность их жизни через призму литературы.

Конец интересующей нас эпохи создал три типа женских образов: образ ангела, случайно посетившего землю, демонический характер и женщина героиня.

Женское о бразование в 18- начале 19 века

Знание традиционно считалось привилегией мужчин - образование женщин обернулось проблемой ее места в обществе, созданном мужчинами. Необходимость женского образования и характер его стали предметом споров и связались с общим пересмотром типа жизни, типа быта. В итоге возникло учебное заведение - Смольный институт с широкой программой. Обучение длилось 9 лет в изоляции. Обучение было поверхностным, исключение составляли языки, танцы и рукоделие. Из смолянок делали придворные игрушки. Смолянки славились чувствительностью, их сентиментальная неподготовленность к жизни была свидетельством их неиспорченности. Экзальтация поведения не был отсутствием искренности - это был язык того времени.

Смольный институт был не единственным женским ученым заведением Возникали частные пансионы, они были иностранные и уровень обучения был невысоким. Систематически учили языкам и танцам. Третий вид женского образования - домашний. Оно ограничивалось языками, умением держать себя в обществе, танцевать, петь, играть на музыкальном инструменте и рисовать, а также начатками истории, географии и словесности. С началом выездов в свет обучение прекращалось.

Тип русской образованной женщины начал складываться к 30 годам 18 века. Однако в целом женское образование 18-начала 19 веков не имело ни своего лицея, ни Московского или Дерптского университетов. Тип высокодуховной русской женщины сложился под воздействием русской литературы и культуры эпохи.

Часть 2.

Танцы были важным структурным элементом дворянского быта. В жизни русского столичного дворянина время разделялось на две половины: пребывание дома (частное лицо) и в собрании, где реализовывалась общественная жизнь.

Бал был сферой противоположной службе и областью общественного представительства. Основным элементом бала как общественно-эстетического действа были танцы. Обучение танцам начиналось с 5 лет. Длительные тренировки придавали молодым людям уверенность в движениях, свободу и непринужденность в постановке фигуры, что влияло на психический строй человека. Изящество являлось признаком хорошего воспитания. Начинался бал полонезом, второй бальный танец - вальс (в 20 годы пользовался репутацией непристойного), центр бала - мазурка. Котильон - вид кадрили, один из заключающих бал танцев, танец игра. Бал обладал стройной композицией, подчинялся твердым законам и был противопоставлением двум крайним полюсам: параду и маскараду.

Сватовство. Брак. Развод.

Ритуал замужества в дворянском обществе 18-начала19 века носит следы тех же противоречий, что и вся бытовая жизнь. Традиционные русские обычаи вступали в конфликт с представлениями о европеизме. Нарушение родительской воли и похищение невесты не входило в нормы европейского поведения, зато являлось общим местом романтических сюжетов. Семейные отношения в крепостном быту неотделимы от отношений помещика и крестьянки, это обязательный фон, вне которого делаются непонятными и отношения мужа и жены. Одним из проявлений странностей быта этой эпохи были крепостные гаремы.

Все возрастающий разрыв между укладом жизни дворянства и народа вызывает трагическое мироощущение у наиболее мыслящей части дворян. Если в 18 веке культурный дворянин стремился отдалиться от народного бытового поведения, то в 19 веке возникает противонаправленный порыв.

Дворянские свадьбы сохраняли определенную связь с традицией жениться осенью, но переводили ее на язык европеизированных нравов.

Одним из нововведений послепетровской действительности был развод. Для развода требовалось решение консистории - духовной канцелярии. Редкая и скандальная форма развода часто заменялась практическим разводом: супруги разъезжались, делили владения, после чего женщина получала свободу.

Домашняя жизнь дворянина 18 века складывалась как сложное переплетение обычаев, утвержденных народной традицией, религиозных обрядов, философского вольнодумства, западничества, влияющего на разрыв с окружающей действительностью. Этот беспорядок, приобретавший характер идейного и бытового хаоса, имели и положительную сторону. В значительной мере здесь проявлялась молодость культуры, еще не исчерпавшей своих возможностей.

Русский дендизм.

Зародившись в Англии, дендизм включал в себя национальное противопоставление французским модам, вызывавшим в конце 18 века бурное возмущение английских патриотов. Дендизм приобретал окраску романтического бунтарства. Он был ориентирован на экстравагантность поведения, оскорбительная для общества манера держаться, развязность жестов, демонстративный шокинг - формы разрушения светских запретов воспринимались как поэтические. Карамзин в 1803 году описывал любопытный феномен слияния бунта и цинизма, превращения эгоизма в своеобразную религию и насмешливое отношение во всем принципам пошлой морали. В предыстории русского дендизма можно отметить так называемых хрипунов. Затягивание пояса до соперничества с женской талией придавало военному моднику вид удавленника и оправдывало название его хрипуном. Большую роль в поведении денди играли очки, лорнет воспринимался как признак англомании. Приличия 18 века в России запрещали младшим по возрасту или чину смотреть на старших через очки: это воспринималось как наглость. Другой характерный признак дендизма - поза разочарованности и пресыщенности. Дендизм прежде всего поведение, а не теория или идеология. Не отделимый от индивидуализма и находящийся в зависимости от наблюдателей, дендизм постоянно колеблется между претензией на бунт и разнообразными компромиссами с обществом. Его ограниченность заключена в ограниченности и непоследовательности моды, на языке которой он вынужден разговаривать со своей эпохой.

Карточная игра.

Карточная игра сделалась своеобразной моделью жизни. В функции карточной игры проявляется ее двойная природа: карты используются при гадании (прогнозирующая, программирующая функции) и при игре, то есть представляет собой образ конфликтной ситуации. Она не сопоставима с другими модными играми той поры. Существенную роль здесь сыграло то, что карточная игра покрывает два различных типа конфликтных ситуаций - коммерческая и азартная игра.

Первые рассматриваются как приличные, для солидных людей, окружались ореолом уюта семейной жизни, поэзией невинных развлечений, вторые - влекли за собой атмосферу инфернальности, встречают решительное моральное осуждение. Известно, что азартные игры в России конца 18 века формально подвергались запрещению как безнравственные, хотя практически процветали, превратились во всеобщий обычай дворянского общества и фактически были канонизированы. Карточная игра и шахматы являются как бы антиподами игрального мира. Азартные игры строятся так, что игрок вынужден принимать решение, фактически не имея никакой информации. Таким образом он играет со Случаем. Пересечение принципов регулярной государственности и произвола создает ситуацию непредсказуемости и образом государственности становится механизм азартной карточной игры. В России наиболее распространены были фараон и штосс - игры, в которых наибольшую роль играл случай. Строгая нормированность, проникавшая в частную жизнь человека империи, создавала психологическую потребность взрывов непредсказуемости. Не случайно отчаянные вспышки карточной игры неизбежно сопутствовали эпохам реакции:1824,25, 1830 годы. Карточная терминология бурно проникала в другие сферы культуры. Проблема карточной игры делалась для современников как бы символическим выражением конфликтов эпохи. Шулерство сделалось почти официальной профессией и дворянское общество относилось к нечестной игре в карты, хотя и с осуждением. Но значительно более снисходительно, чем к отказу стреляться на дуэли, например. Карты являлись синонимом дуэли и антонимом парада. Эти два полюса очерчивали границу дворянского быта той эпохи.

Дуэль.

Поединок по определенным правилам с целью восстановления чести. Оценка меры оскорбления - незначительное, кровное, смертельное - должна соотноситься с оценкой со стороны социальной среды. Дуэль начиналась с вызова, после этого противники не должны были вступать в общение, оскорбленный обсуждал тяжесть нанесенной ему обиды с секундантами и противнику направлялся письменный вызов (картель).Секунданты должны были приложить максимум усилий к примирению, они же вырабатывали условия дуэли и оформляли их письменно. Дуэль в России была уголовным преступлением, становилась предметом судебного разбирательства, суд приговаривал дуэлянтов к смертной казни, которая для офицеров заменялась разжалованием в солдаты и переводом на Кавказ.

Правительство к поединкам относилось отрицательно, в официальной литературе дуэли преследовались как проявление свободолюбия. Мыслители-демократы подвергали дуэль критике, видели в ней проявление сословного предрассудка дворянства и противопоставляли дворянскую честь человеческой, основанной на Разуме и Природе.

Искусство жизни.

1.Искусство и внехудожественная реальность не сопоставимы. Классицизм.

2. второй подход к соотношению искусства и реальности. Романтизм.

Искусство как область моделей и программ.

3.Жизнь выступает как область моделирующей активности, создает образцы, которым подражает искусство. Можно сопоставить с реализмом.

Особенную роль в культуре начала 19 века в общеевропейском масштабе сыграл театр. Специфические формы сценичности сходят с театральной площадки и подчиняют себе жизнь. Для бытового поведения русского дворянина конца 18-начала 19 века характерны прикрепленность типа поведения к определенной сценической площадке и тяготение к антракту - перерыву, во время которого театральность поведения понижается до минимума. Характерно разграничение бытового и театрального поведения. Однако дворянское поведение как система предполагало определенные выпадения из нормы, которые были равнозначны антрактам. Поведение скованное приличиями и системой театрализованного жеста порождало стремление к свободе: гусарское поведение, тяготение к грязному быту, прорывы в мир цыган. Чем строже организован быт, тем привлекательнее самые крайние формы бытового бунта. Солдатская скованность при Николае 1 компенсировалась диким разгулом. Интересным показателем театрализованности повседневной жизни - любительские спектакли и домашние театры воспринимались как уход из мира неискренной жизни света в мир подлинных чувств. Показательно устойчивое стремление осмыслить законы жизни через призму наиболее условных форм театрального спектакля - маскарада, кукольной комедии, балагана. Рассматривая зрелищную культуру начала 19 века, нельзя обойти военные действия и как антипод боя - парад.

Есть эпохи, когда искусство властно вторгается в быт, эстетизируя повседневное течение жизни. Это вторжение имеет много последствий. Только на фоне мощного вторжения поэзии в жизнь русского дворянства начала 19 века понятно и объяснимо колоссальное явление Пушкина. Движимая законами обычая, бытовая жизнь заурядного дворянина 18 века была бессюжетна. Взгляд на реальную жизнь как на спектакль давал возможность избирать амплуа индивидуального поведения и наполнял ожиданием событий. Именно модель театрального поведения, превращая человека в действующее лицо, освобождала его от автоматической власти группового поведения, обычая.

Театр и живопись - два полюса, взаимопритягательные и взаимно отталкивающиеся. Опера тяготела больше к живописи, драма - к подчеркнутой театральности, балет сложно располагался в этом пространстве. Различные виды искусств создавали различную действительность, и жизнь, стремившаяся стать копией искусства, впитывала эти различия. Только в условиях функциональной связи между живописью и театром могли возникнуть такие явления, как например юсуповский театр (смена декораций Гонзага под спец.музыку), живые картины. Естественным следствием сближения театра и живописи - создание грамматики сценического искусства.

Люди осознают себя сквозь призму живописи, поэзии, театра, кино, цирка и одновременно видят в этих искусствах наиболее полное, как в фокусе, выражение самой реальности. В подобные эпохи искусство и жизнь сливаются воедино, не разрушая непосредственности чувства и искренности мысли. Только представляя себе человека той поры, мы можем понять искусство и одновременно, только в зеркалах искусства мы находим подлинное лицо человека той поры.

Итог пути.

Смерть выводит личность из пространства, отведенного для жизни: из области исторического и социального личность переходит в сферы вечного. Уже к середине 18 века смерть сделалась одной из ведущих литературных тем. Петровская эпоха была отмечена идеей группового бытия, человеческая смерть казалась незначительной перед лицом государственной жизни. Для людей допетровской эпохи смерть была лишь завершением жизни, которую принимали как неизбежность. Конец 18 века пересмотрел этот вопрос и как следствие - эпидемия самоубийств.

Тема смерти - добровольного жертвоприношения на алтарь отечества - все чаще звучат в высказываниях членов тайного общества. Трагический поворот этических вопросов в последние годы перед восстанием декабристов изменил отношение в дуэли. Последекабристкий период ощутимо изменил концепцию смерти в системе культуры. Смерть вносила истинный масштаб в карьерные и государственные ценности. Лицо эпохи отразилось и в образе смерти. Смерть давала свободу и ее искали в Кавказской войне, на дуэли. Там, где вступала в права смерть, кончалась власть императора.

Часть 3.

«Птенцы гнезда Петрова»

Иван Иванович Неплюев - апологет реформы и Михаил Петрович Аврамов - критик реформы, происходили из старинного дворянского рода, занимали высокие посты при Петре1. Неплюев обучался за границей, работал в Адмиралтействе, был послом в Константинополе, в Турции.После смерти Петра подвергся гонениям и получил назначение в Оренбург, где развил бурную деятельность. В елизаветинскую эпоху - сенатор, при Екатерине был очень приближен к царствующей особе. До последних дней оставался человеком Петровской эпохи.

Абрамов поступил на службу 10 лет в Посольский приказ и был связан с ним всю жизнь. В 18 - секретарь русского посла в Голландии. В 1712 - директор СПб типографии, издавал «Ведомости» и множество полезных книг Неплюев представлял собой пример человека исключительной цельности, не знавшего раздвоения и никогда не мучившегося сомнениями. В полном контакте со временем, он посвятил жизнь практической государственной деятельности. Личность Абрамова была глубоко раздвоенной, практическая деятельность сталкивалась в нем с утопическими мечтаниями. Создав в воображении идеализированный образ старины, предлагал новаторские реформы, считая их защитой традиции. После смерти Петра1 - ссылка на Камчатку. За свои проекты не раз оказывался в Тайной канцелярии. Умер в тюрьме. Он принадлежал к тем, кто выдумывали утопические проекты будущего и утопические образы прошедшего лишь бы не видеть настоящего. Получи они власть - обагрили бы страну кровью своих противников, в реальной же ситуации проливали свою кровь.

Эпоха раскола людей на догматиков-мечтателей и циников-практиков

Век богатырей.

Люди последней трети 18 века, при всем разнообразии натур, были отмечены одной общей чертой - устремленностью к особому индивидуальному пути, специфическому личному поведению.Они поражают неожиданностью ярких индивидуальностей. Время рождало героев бескорыстной самоотверженности и бесшабашных авантюристов.

А.Н. Радищев - одна из самых загадочных фигур в русской истории. Он обладал обширнейшими знаниями в юриспруденции, географии, геологии, истории. В сибирской ссылке прививал оспу местным жителям. Отлично владел шпагой, ездил верхом, был прекрасным танцором. Служа на таможне не брал взяток, в Петербурге казался чудаком. «Энциклопедист» убежденный, что судьба поставила его свидетелем и участником нового сотворения мира.Считал, что нужно воспитывать героизм и для этой цели могут быть использованы все философские концепции, на которые можно опереться. Радищев разработал своеобразную теорию русской революции. Рабство противоестественно и переход от рабства к свободе мыслился как мгновенное общенародное действие.От издания «Путешествия из Петербурга в Москву» он ожидал не литературных, а исторических событий. Радищев не создал ни заговора,ни ни партии, всю надежду возлагал на истину. Появилась мысль о крови философа, проповедующего правду. Люди поверят, полагал Радищев, тем словам, за которые заплачено жизнью. Героическое самоубийство сделалось предметом размышлений Радищева. Готовность к смерти возвышает героя над тираном и переносит человека их обычной жизни в мир исторических деяний. В этом свете его собственное самоубийство предстает в нетрадиционном свете.

Суд и ссылка застали Радищева вдовцом. Сестра жены Е.А. Рубановская втайне была влюблена в мужа сестры. Именно она избавила Радищева от пыток, подкупив палача Шешковского. В дальнейшем предварила подвиг декабристок и хотя обычаи категорически препятствовали браку с близкой родственницей, вышла замуж за Радищева.

Радищев всю свою жизнь и даже смерть стремился подчинить доктринам философов.Он силой вдавливал себя в нормы философской жизни и одновременно силой воли и самовоспитания делал такую жизнь образцом и программой реальной жизни. лотман культура российский дворянство

А.С. Суворов - незаурядный полководец с высокими воинскими качествами и умением владеть душами солдат, человек своей эпохи, эпохи героического индивидуализма. Противоречивость поведения была для Суворова принципиальной. В столкновениях с противником он использовал ее как тактический прием. Начиная играть, он заигрывался, в его поведении были детские черты, противоречиво сочетающиеся с поведением и мыслями

военного теоретика и философа. Одни видели в этом тактику поведения, другие варварство и коварство в характере полководца. Смена масок составляла одну из особенностей его поведения. Известно, что Суворов не терпел зеркал, в его тактику входила слава человека. Не отражающегося в зеркалах. Действия Суворова подразумевали не стихийное следование темпераменту и характеру, а постоянное их преодоление. От рождения был тщедушен и слаб здоровьем. Женился в 45 лет по распоряжению отца на властной, крупной и красивой В.И.Прозоровской. После разрыва с женой, Суворов оставил у себя дочь, а затем отдал ее в Смольный институт. Он не принял Французскую революцию, он до конца жизни остался человеком, для которого идея изменения политического порядка была несовместима с чувством патриотизма.

Суворов и Радищев - люди, принадлежащие как бы к двум полюсам своей эпохи.

Две женщины.

Мемуары княгини Н.Б. Долгорукой и А.Е.Карамышевой - охватывает период с 30-х по 80-е годы 18 века и освещает семейный быт дворян. Жизнь,трагедия княгини Натальи Борисовны стала сюжетом, волновавшим многих поэтов. Из рода Шереметьевых Наталья вышла замуж за И.А. Долгорукого, фаворита Петра 2. После смерти царя сосланы в Сибирь. В трудных условиях проявился благородный характер Долгорукой, жизнь умудрила, но не сломила ее. Глубокое религиозное чувство стало огранической основой жизни и бытового поведения.Потеря всех материальных ценностей жизни породило напряженную вспышку духовности. В Сибири князь Иван подвергся пыткам и четвертован. Наталья была возвращена с сыновьями и вырастив детей постриглась в монахини.

Мемуары А.Е. Лабзиной (Карамышевой) - наивно фотографическое воспроизведение реальности. Карамышев незаурядный ученый, преподавал в Горной академии, приближен к Потемкину, однако преданность науке привела его к Белому морю, в тяжелые условия быта, где он развил энергичную деятельность по организации рудников. Анну Евдокимовну муж воспитывал в духе Просвещения,ему помогал писатель Херасков. Эксперимент по ествесственному воспитанию заключался в изоляции, строгом контроле знакомств, чтения. Ее даже не допускали к мужу,к тому же он всегда был занят работой. Но Карамышева была убеждена, что он проводил время погрязая в разврате. Карамышев отделял нравственное чувство от полового влечения и получив в жены 13летнюю девочку долго не воспринимал ее. Карамышев приобщал свою жену в свободомыслию и вольнодумству, но делал это с напором. Предлагал завести любовника, чтобы приобщить жену к свободе - подчеркивая, что любит ее.С такой же прямолинейностью он отучал ее поститься. Его просвещение было для нее грехом, их разделяла граница моральной непереводимости.Конфликт взаимной слепоты противоположных культур, драматизм в том, что 2 человека любили друг друга разгороженные стеной непонимания. Мемуары Лабзиной - назидательная пьеса, по канонам житийных сюжетов.

Люди 1812 года.

Отечественная война взорвала жизнь всех сословий русского общества. Однако переживание этих событий не было однородным. Большое число жителей Москвы отхлынуло в провинцию, те кто имел поместья отправились туда, а чаще в близкие к ним губернские города. Отличительной чертой 1812 года стало стирание резких противоречий между столичной и провинциальной жизнью. Многие отрезанные от своих поместий, занятых французами, оказались в бедственном положении.Многие семьи оказались разбросанными по всей России.

Сближение города и провинции, столь ощутимое в Москве. Почти не сказалось на жизни Петербурга, однако он не был отделен от переживаний этого времени.Защищенный армией Витгенштейна, в относительной безопасности он имел возможность осмыслять события в некоторой исторической перспективе. Именно здесь возникли такие эпохально важные идеологические явления, как независимый патриотический журнал «Сын Отечества», в будущем сделавшийся основным изданием декабристкого движения.Первые ростки декабризма оформились именно здесь, в беседах вернувшихся из военных походов офицеров.

Декабрист в повседневной жизни.

Декабристы проявили значительную творческую энергию в создании особого типа русского человека. Специфическое, необычное в дворянском кругу поведение значительной группы молодых людей, находящихся по своим талантам, происхождению, семейным и личным связям и служебным перспективам в центре общественного внимания, оказало влияние на целое поколение русских людей. Идейно-политическое содержание дворянской революционности породило особые черты характера и особый тип поведения

Декабристы были людьми действия. В этом сказывалась их установка на практическое изменение политического бытия России.Декабристов характеризовало постоянное стремление высказывать без обиняков свое мнение, не признавая утвержденного ритуала и правил светского поведения. Подчеркнутая несветскость и бестактность речевого поведения определялось в близких к декабристам кругах как спартанское, римское поведение. Декабрист своим поведением отменял иерархичность и стилевое многообразие поступка, отменялось различие между устной и письменной речью: высокая упорядоченность, синтаксическая завершенность письменной речи переносилась в устное употребление.Декабристы культивировали серьезность как норму поведения. Осознание себя как исторического лица заставляло оценивать свою жизнь как цепь сюжетов для будущих историков. Характерно, что бытовое поведение сделалось одним из критериев отбора кандидатов в общество, на этой основе возникло своеобразное рыцарство, которое определило нравственное обаяние декабристкой традиции в русской культуре и сослужило плохую службу в трагических условиях (декабристы не были психологически подготовлены к тому, чтобы действовать в условиях узаконенной подлости).Декабристы были романтическими героями.

Известен подвиг декабристок и его поистине великое значение для духовной истории русского общества. Поступок декабристок был актом протеста и вызовом. «Виновата» была русская литература, создавшая представление о женском эквиваленте героического поведения гражданина, и моральные нормы декабристкого круга, требовавшие прямого перенесения поведения литературных героев в жизнь.

В начале 19 века появился особый тип разгульного поведения, который воспринимался не в качестве нормы армейского досуга, а как вариант вольномыслия. Мир разгула становился самостоятельной сферой, погружение в которую исключало службу. Приобщение к свободомыслию мыслилось как праздник, а в пире и даже оргии виделась реализация идеала вольности. Но была и другая разновидность свободолюбивой морали - идеал стоицизма, римской добродетели, героического аскетизма. Отменяя господствующее в дворянском обществе деление бытовой жизни на области службы и отдыха, либералисты хотели превратить всю жизнь в праздник, заговорщики - в служение.Все виды светских развлечений сурово осуждаются декабристами,как признак душевной пустоты. Отшельничество декабристов сопровождалось недвусмысленным и открытым презрением к обычному времяпрепровождению дворянина. Культ братства, основанного на единстве духовных идеалов, экзальтация дружбы. Революционеры следующих этапов часто считали, что декабристы более говорили, чем действовали. Однако понятие действия исторически изменчиво и декабристов можно назвать практиками. Создание совершенно нового для России типа человека вклад декабристов в русскую культуру оказался непреходящим. Декабристы внесли в поведение человека единство, но не путем реабилитации жизненной прозы, а тем, что пропуская жизнь через фильтры героических текстов, просто отменили то, что не подлежало занесению на скрижали истории.

Вместо заключения: «Между двойной бездной…»

Мы хотим понимать историю прошлого и произведения художественной литературы предшествующих эпох, но при этом наивно полагаем, что достаточно взять в руки интересующую нас книгу, положить рядом с собой словарь и понимание гарантировано. Но каждое сообщение состоит из двух частей: того, о чем говорится и того, о чем не говорится, потому что оно и так известно. Вторая часть опускается. Читатель современник с легкостью восстанавливает ее сам, по своему жизненному опыту…В прошедших эпохах без специального изучения мы инопланетяне.

История, отраженная в одном человека, в его жизни, быте, жесте, изоморфна истории человечества, они отражаются в друг друге и познаются через друг друга.

3 часть.

«Беседы о русской культуре» посвященные изучению быта и традиций русского дворянства 18 - начала 19 веков представляют несомненный интерес.Это время, когда Россия встала на путь модернизации и просвещенного абсолютизма. Начало этому процессу положили реформы Петра1, охватившие многие сферы жизни общества. После смерти Петра 1 его реформаторский курс продолжила Екатерина2. При ней была продолжена реформа образования, получили дальнейшее развитие наука, литература и общественно-политическая мысль -утверждение демократических традиций. При Александре1 в обществе впервые формируется достаточно многочисленная политическая оппозиция. Возникают тайные общества. Воспользовавшись смертью Алесандра1 декабристы 14 декабря 1825 решили захватить власть и провозгласить введение конституции. Восстание было жестоко подавлено. Уже в начале века формируется как политическое течение российский консерватизм. Отличительной чертой николаевского царствования явилось стремление властей погасить оппозиционный настроения с помощью теории официальной народности. В становлении национального самосознания, национальной культуры большая роль принадлежит лучшим представителям дворянства, формирующейся интеллигенции. Ю.М. Лотман погружает читателя в повседневную жизнь этого сословия, позволяя увидеть людей той эпохи на службе, в военных походах, воспроизвести ритуалы сватовства, брака, проникнуть в особенности женского мира и личных отношений, понять значение маскарадов и карточной игры правил дуэли и понятия чести.

Долгое время дворянская культура оставалась вне научного исследования. Лотман стремился восстановить историческую правду о значении дворянской культуры, которая дала Фонвизина и Державина, Радищева и Новикова, Пушкина и декабристов, Лермонтова и Чаадаева, Толстого и Тютчева. Принадлежность к дворянству имела отличительные черты: обязательность правил поведения, принципов чести, покроя одежды, служебных и домашних занятий, праздников и развлечений. Вся жизнь дворянства пронизана символами и знаками. Раскрывая свою символическую природу, вещь вступает в диалог с современностью, обнаруживает связи с историей и становится бесценной. История культуры обязательно должна быть соединена с чувствами, быть зримой, осязаемой, слышимой, тогда ее ценности входят в мир человека и закрепляются в нем надолго.

Список литературы

1.Иконникова С.Н. История культурологических теорий: Учеб.пособие. В 3 ч. Ч. 3 История культурологии в лицах /Иконникова С.Н., СПб.гос.ун-т культуры и искусств.-СПб,2001.- 152с.

2. Лотман Ю.М. Пушкин./ Ю.М. Лотман, вступ.ст. Б.Ф. Егоров, худ. Д.М. Плаксин.- СПб.: Искусство- СПб,1995.-847с.

3.Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре:Быт и традиции русского дворянства (18-начала19 века).- СПб.:Искусство,1996.-399с.

4.Мир русской культуры.Энциклопедический словарь/ ред. А.Н.Мячин.-М.: Вече,1997.-624с.

5. Радугин А.А. История России:Учеб.пособие для ВУЗов/ сост. И отв.ред. А.А.Радугин.-М.:Центр,1998.-352с.

Размещено на Allbest.ru

...

Подобные документы

курсовая работа , добавлен 25.11.2014


Понятие культуры и семиотики в работах Ю.М. Лотмана. Текст как краеугольный камень семиотики культуры Ю.М. Лотмана. Понятие семиосферы, семиотические основы знания. Структурный анализ художественного текста. Искусство как система, построенная на языке.

реферат , добавлен 03.08.2014


Общая характеристика социальной и культурной сферы России в начале XX века, изменения образа жизни средних слоев и рабочих, обновление внешнего облика города. Особенности русской культуры и искусства "Серебряного века": балет, живопись, театр, музыка.

презентация , добавлен 15.05.2011


Теоретическое исследование содержания менталитета и смеховой культуры. Определение исторической заданности смеховой культуры и особенностей её формирования в Древней Руси. Анализ творчества скоморохов и описание типичных черт российского менталитета.

дипломная работа , добавлен 28.12.2012


Анализ культурной ситуации XIX века, определение основных стилей искусства, особенностей философско-мировоззренческих направленностей этого периода. Романтизм и реализм как явления культуры XIX века. Социокультурные особенности динамики культуры XIX в.

реферат , добавлен 24.11.2009


Историческая периодизация отечественной культуры (от Руси к России). Наличие у русской культуры собственной типологизации, не покрываемой общезападной типологизацией. Место русской культуры в типологии культуры Н. Данилевского по книге "Россия и Европа".

контрольная работа , добавлен 24.06.2016


Второй том "Очерков по истории русской культуры" П.Н. Милюкова посвящен развитию "духовной" стороны русской культуры. Анализ очерка по исследованию истории религии освещает положение и роль русской церкви в жизни общества начиная с конца ХV века.

лекция , добавлен 31.07.2008


"Домострой" - энциклопедия семейной жизни, домашних обычаев, традиций русского хозяйствования и церковных канонов. Кризис в жизни русского государства в XVI веке, его отображение в идейной, правовой и культурной сферах, нравах и отношениях в семье.

курсовая работа , добавлен 08.12.2009


Характеристика тенденций развития русской культуры в XIX веке, который стал веком свершений, веком развития всех тех тенденций, которые сложились в прошлом. Главная идея культуры шестидесятников XIX в. Общественная мысль, идеи западников и славянофилов.

реферат , добавлен 28.06.2010


"Золотой век" русской культуры 19 века. Начало XIX века - время культурного и духовного подъёма России. Тесное общение и взаимодействие русской культуры с другими культурами. Художественная литература, музыкальная культура, развитие науки в XIX веке.