Николай Гаврилович Чернышевский: биография, деятельность, история жизни и цитаты. Сочинение: Николай Гаврилович Чернышевский

Чернышевский Николай Гаврилович (1828 год - 1889 год) - публицист, литературный критик, прозаик, экономист, философ, революционный демократ.

Родился в семье священника. До 12 лет воспитывался и учился дома под руководством отца. В 1842-1845 годах Чернышевский учился в Саратовской семинарии, где ему прочили блестящую духовную карьеру. Однако духовное поприще не влекло будущего публициста, и, не закончив семинарию, он поступил в 1846 году на отделение общей словесности философского факультета Петербургского университета, где он занимался славянской филологией.

За годы учебы в университете (1846-1850) были выработаны основы мировоззрения. Сложившееся к 1850 году убеждение о необходимости революции в России сочеталось с трезвостью исторического мышления: «Вот мой образ мысли о России: неодолимое ожидание близкой революции и жажда ее, хоть я и знаю, что долго, может быть весьма долго, из этого ничего не выйдет хорошего, что, может быть, надолго только увеличатся угнетение и т.д. - что нужды?.. мирное, тихое развитие невозможно».

Чернышевский попробовал свои силы в прозе (рассказ о Лили и Гете, повесть о Жозефине, «Теория и практика», «Отрезанный ломоть»). Выйдя из университета кандидатом, после кратковременной работы репетитором во Втором кадетском корпусе в Петербурге, служил старшим учителем словесности в Саратовской гимназии (1851- 1853), где говорил в классе «такие вещи, которые пахнут каторгой».
Вернувшись в мае 1853 года в Петербург, Чернышевский преподавал во Втором кадетском корпусе, одновременно готовясь к экзаменам на степень магистра, и работая над диссертацией «Эстетические отношения искусства к действительности». Диспут по представленной еще осенью 1853 года профессору Никитенко диссертации состоялся 10 мая 1855 года и явился манифестацией материалистических идей в эстетике, вызвав раздражение университетского начальства. Диссертация была официально утверждена в январе 1859 года. Параллельно шла журнальная работа, начатая летом 1853 года рецензиями в журнале «Отечественные записки».

Но с весны 1855 года Чернышевский, вышедший в отставку, занимался журнальной работой для «Современника» Н.А.Некрасова. Сотрудничество в этом журнале (1859-1861) пришлось на период общественного подъема, связанного с подготовкой крестьянской реформы. Под руководством Чернышевского и Некрасова, а позже и Добролюбова определилось революционно-демократическое направление журнала.
С 1854 года Чернышевский вел в «Современнике» отдел критики и библиографии. В конце 1857 года он передал его Добролюбову и сосредоточился преимущественно на политической, экономической, философской темах. Убедившись в грабительском характере предстоящей реформы, Чернышевский бойкотирует предреформенный ажиотаж; по обнародовании манифеста 19 февраля 1861 года «Современник» прямо не отозвался на него. В «Письмах без адреса», написанных после реформы и адресованных фактически Александру II (опубликовано за границей в 1874 году), Чернышевский обвинил самодержавно-бюрократический режим в ограблении крестьян. Рассчитывая на крестьянскую революцию, круг - «Современника» во главе с Чернышевским прибегал к нелегальным формам борьбы. Чернышевский написал революционную прокламацию «Барским крестьянам от доброжелателей поклон».

В обстановке растущей пореформенной реакции внимание III отделения все более привлекает деятельность Чернышевского. С осени 1861 года за ним была установлена полицейская слежка. Но Чернышевский был умелым конспиратором, в его бумагах не находили ничего подозрительного. В июне 1862 года было запрещено на восемь месяцев издание «Современника».

7 июля 1862 года Чернышевский был арестован. Поводом для ареста послужило перехваченное на границе письмо Герцена и Огарева, в котором предлагалось издавать «Современник» в Лондоне или Женеве. В тот же день Чернышевский стал узником Алексеевского равелина Петропавловской крепости, где пробыл до вынесения приговора - гражданской казни, состоявшейся 19 мая 1864 года на Мытнинской площади. Он был лишен всех прав состояния и присужден к 14 годам каторжной работы в рудниках, с последующим поселением в Сибири Александр II сократил срок каторги до 7 лет. Судебный процесс по делу Чернышевского тянулся очень долго из-за отсутствия прямых улик.

В крепости Чернышевский обратился к художественному творчеству. Здесь, с 14 декабря 1862 года по 4 апреля 1863 года, был написан роман «Что делать? Из рассказов о новых людях». За ним последовали оставшиеся незаконченными повесть «Алферьев» (1863) и роман «Повести в повести» (1863), «Мелкие рассказы» (1864). Увидел свет лишь роман «Что делать?».

В мае 1864 года Чернышевского под конвоем отправили в Сибирь, где он находился сначала на руднике, а с сентября 1865 года - в тюрьме Александровского завода.

Каторга, срок которой истек в 1871 году, оказалась преддверием к худшему испытанию - поселению в Якутии, в городе Вилюйске, где тюрьма была лучшим зданием, и климат оказался губительным.

Здесь Чернышевский был единственным ссыльным и мог общаться только с жандармами и местным якутским населением; переписка была затруднена, а часто специально задерживалась. Только в 1883 году, при Александре III, Чернышевскому было разрешено переселиться в Астрахань. Резкая перемена климата очень повредила его здоровью.

Годы крепости, каторги и ссылки (1862-1883) не привели к забвению имени и сочинений Чернышевского - его слава мыслителя и революционера росла. По приезде в Астрахань Чернышевский надеялся вернуться к активной литературной деятельности, но публикации его работ, хотя и под псевдонимом, были затруднительны.

В июне 1889 года Чернышевский получил разрешение вернуться на родину, в Саратов. Он строил большие планы, несмотря на резко ухудшающееся здоровье. Умер от кровоизлияния в мозг и похоронен в Саратове.

В разностороннем наследии Чернышевского важное место занимают работы по эстетике, литературная критика, художественное творчество. Во всех этих областях он выступил новатором, возбуждающим по сей день споры. К Чернышевскому применимы его собственные слова о Гоголе как писателе из числа тех, «любовь к которым требует одинакового с ними настроения души, потому что их деятельность есть служение определенному направлению нравственных стремлений».

В романе «Что делать? Из рассказов о новых людях» Чернышевский продолжил открытую Тургеневым в «Отцах и детях» тему нового общественного деятеля, в основном из разночинцев, сменившего тип «лишнего человека».

Романтический пафос произведения - в устремленности к социалистическому идеалу, будущему, когда тип «нового человека» станет «общею натурою всех людей». Прообразом будущего выступают и личные отношения «новых людей», разрешающих конфликты на основе гуманной теории «расчета выгод», и их трудовая деятельность. Эти подробно освещенные сферы жизни «новых людей» соотнесены с потаенным, «эзоповым» сюжетом, главным героем которого выступает профессиональный революционер Рахметов.

Тема любви, труда, революции органично связаны в романе, герои которого исповедуют «разумный эгоизм», стимулирующий нравственное развитие личности. Реалистический принцип типизации последовательнее выдержан в Рахметове, суровое мужество которого продиктовано условиями революционной борьбы начала 60-х годов. Призыв к светлому и прекрасному будущему, исторический оптимизм Чернышевского, мажорный финал сочетаются в романе с осознанием трагической судьбы его «новых людей»: "… еще немного лет, быть может, и не лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут согнаны со сцены, отпиханные, странимые".

Публикация романа вызвала целую бурю в критике. На фоне многочисленных обвинений Чернышевского в безнравственности и прочем, выделяется серьезностью разбора статья Р.Р.Страхова «Счастливые люди». Признав жизненную основу и «напряжение вдохновения» автора, «органический» критик оспорил рационализм и оптимизм «новых людей» и отсутствие между ними глубоких конфликтов.

М.Е.Салтыков-Щедрин, выразив сочувствие общей идее романа, отметил, что в ее воплощении автор не мог избежать некоторой произвольной регламентации подробностей".

А Н.Г.Чернышевский считал: "… Только те направления литературы достигают блестящего развития, которые возникают под влиянием идей сильных и живых, которые удовлетворяют настоятельным потребностям эпохи. У каждого века есть свое историческое дело, свои особенные стремления. Жизнь и славу нашего времени составляют два стремления, тесно связанные между собой и служащие дополнением одно другому: гуманность и забота об улучшении человеческой жизни".

Тема: - Художественные особенности и композиционное своеобразие романа "Что делать?"

Нетрадиционная и непривычная для русской прозы XIX века завязка произведения, более свойственная французским авантюрным романам, - загадочное самоубийство, описанное в 1-й главе "Что делать?" - была, по общепринятому мнению всех исследователей, своего рода интригующим приемом, призванным запутать следственную комиссию и царскую цензуру. Той же цели служил и мелодраматический тон повествования о семейной драме во 2-й главе, и неожиданное название 3-й - "Предисловие", которая начинается словами: "Содержание повести - любовь, главное лицо - женщина, - это хорошо, хотя бы сама повесть и была плоха..." Более того, в этой главе автор, полушутливым-полуиздевательским тоном обращаясь к публике, признается в том, что он вполне обдуманно "начал повесть эффектными сценами, вырванными из середины или конца ее, прикрыл их туманом". После этого автор, вдоволь посмеявшись над своими читателями, говорит: "У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо. Но это все-таки ничего "..." Истина - хорошая вещь: она вознаграждает недостатки писателя, который служит ей". Читатель озадачен: с одной стороны, автор явно презирает его, причисляя к большинству, с которым он "нагл", с другой - как будто готов раскрыть перед ним все карты и к тому же интригует его тем, что в его повествовании присутствует еще и скрытый смысл! Читателю остается одно - читать, а в процессе чтения набираться терпения, и чем глубже он погружается в произведение, тем большим испытаниям подвергается его терпение...В том, что автор и в самом деле плохо владеет языком, читатель убеждается буквально с первых страниц. Так, например, Чернышевский питает слабость к нанизыванию глагольных цепочек:"Мать перестала осмеливаться входить в ее комнату"; обожает повторы: "Это другим странно, а ты не знаешь, что это странно, а я знаю, что это не странно"; речь автора небрежна и вульгарна, и порой возникает ощущение, что это - плохой перевод с чужого языка: "господин вломался в амбицию"; "Долго они щупали бока одному из себя"; "Он с изысканною переносливостью отвечал";"Люди распадаются на два главные отдела"; "Конец этого начала происходил, когда они проходили мимо старика"; авторские отступления темны, корявы и многословны: "Они даже и не подумали того, что думают это; а вот это-то и есть самое лучшее, что они и не замечали, что думают это"; "Вера Павловна "..." стала думать, не вовсе, а несколько, нет, не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней "...", или она думал что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так? Да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это". Временами тон повествования словно пародирует интонации русской бытовой сказки: "После чаю... пришла она в свою комнатку и прилегла. Вот она и читает в своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: что это, последнее время, стало мне несколько скучно иногда?" Увы, подобные примеры можно приводить до бесконечности...Ничуть не меньше раздражает смешение стилей: на протяжении одного смыслового эпизода одни и те же лица то и дело сбиваются с патетически-возвышенного стиля на бытовой, фривольный либо вульгарный.Почему же российская общественность приняла этот роман? Критик Скабичевский вспоминал: "Мы читали роман чуть ли не коленопреклоненно, с таким благочестием, какое не допускает ни малейшей улыбки на устах, с каким читают богослужебные книги". Даже Герцен, признаваясь, что роман "гнусно написан", тотчас оговаривался: "с другой стороны, много хорошего". С какой же "другой стороны"? Очевидно, со стороны Истины, служение которой должно снять с автора все обвинения в бездарности! А "передовые умы" той эпохи Истину отождествляли с Пользой, Пользу - со Счастьем, Счастье - со служением все той же Истине... Как бы то ни было, Чернышевского трудно упрекнуть в неискренности, ведь он хотел добра, причем не для себя, но для всех! Как писал Владимир Набоков в романе "Дар" (в главе, посвященной Чернышевскому), "гениальный русский читатель понял то доброе, что тщетно хотел выразить бездарный беллетрист". Другое дело, как сам Чернышевский шел к этому добру и куда вел "новых людей". (Вспомним, что цареубийца Софья Перовская уже в ранней юности усвоила себе рахметовскую "боксерскую диету" и спала на голом полу.) Пусть же революционера Чернышевского со всей строгостью судит история, а писателя и критика Чернышевского - история литературы.

Таинственное самоубийство в 1-й главе романа "Что делать?" - завязка нетрадиционная и непривычная для русской прозы 19 века, более свойственная авантюрным французским романам. По общеустановленному суждению всех исследователей, она была, так сказать, своего рода интригующим приемом, вызванным запутать следственную комиссию и царскую цензуру. Этой же цели предназначались и мелодраматическая окраска повествования о семейной трагедии во 2-й главе, а также неожиданное заглавие 3-й - "Предисловие", начинающейся так: "Содержание повести - любовь, главное лицо - женщина, - это хорошо, хотя бы сама повесть и была плоха…" Кроме этого, в данной главе писатель, полушутливым-полуиздевательским тоном адресуясь к народу, сознается, будто он совершенно обдуманно "начал повесть эффектными сценами, вырванными из середины или конца ее, прикрыл их туманом". Вслед за тем Чернышевский, вволю насмеявшись над своими читателями, изрекает: "У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо. Но это все-таки ничего Истина - хорошая вещь: она вознаграждает недостатки писателя, который служит ей". Тем самым он озадачивает читателя: с одной стороны, автор в открытую презирает его, относя к большинству, с которым он "нагл", с другой - как будто склонен распахнуть перед ним все карты и к тому же интригует его тем, что в его рассказе наличествует еще и тайный смысл! Читателю остается одно - читать и разбирать, а в процессе этого набираться терпения, и чем углубленнее он окунается в эту работу, тем большим проверкам подвергается его терпение…

В том, что автор и в самом деле плохо владеет языком, читатель убеждается буквально с первых страниц. Так, например, Чернышевский питает слабость к нанизыванию глагольных цепочек: "Мать перестала осмеливаться входить в ее комнату"; обожает повторы: "Это другим странно, а ты не знаешь, что это странно, а я знаю, что это не странно"; речь автора небрежна и вульгарна, и порой возникает ощущение, что это - плохой перевод с чужого языка: "Господин вломался в амбицию"; "Долго они щупали бока одному из себя"; "Он с изысканною переносливостью отвечал"; "Люди распадаются на два главные отдела"; "Конец этого начала происходил, когда они проходили мимо старика". Авторские отступления темны, корявы и многословны: "Они даже и не подумали того, что думают это; а вот это-то и есть самое лучшее, что они и не замечали, что думают это"; "Вера Павловна стала думать, не вовсе, а несколько, нет, не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней или она думала, что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так? Да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это". Временами тон повествования словно пародирует интонации русской бытовой сказки: "После чаю… пришла она в свою комнатку и прилегла. Вот она и читает в своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: что это, последнее время, стало мне несколько скучно иногда?" Увы, подобные примеры можно приводить до бесконечности…

Ничуть не меньше раздражает смешение стилей: на протяжении одного смыслового эпизода одни и те же лица то и дело сбиваются с патетически-возвышенного стиля на бытовой, фривольный либо вульгарный.

Почему же российская общественность приняла этот роман? Критик Скабичевский вспоминал: "Мы читали роман чуть ли не коленопреклоненно, с таким благочестием, какое не допускает ни малейшей улыбки на устах, с каким читают богослужебные книги". Даже Герцен, признаваясь, что роман "гнусно написан", тотчас оговаривался: "С другой стороны, много хорошего". С какой же "другой стороны"? Очевидно, со стороны Истины, служение которой должно снять с автора все обвинения в бездарности! А передовые умы той эпохи Истину отождествляли с Пользой, Пользу - со Счастьем, Счастье - со служением все той же Истине… Как бы то ни было, Чернышевского трудно упрекнуть в неискренности, ведь он хотел добра, причем не для себя, но для всех! Как писал Владимир Набоков в романе "Дар" (в главе, посвященной Чернышевскому), "гениальный русский читатель понял то доброе, что тщетно хотел выразить бездарный беллетрист". Другое дело, как сам Чернышевский шел к этому добру и куда вел "новых людей". (Вспомним, что цареубийца Софья Перовская уже в ранней юности усвоила себе рахметовскую "боксерскую диету" и спала на голом полу.) Пусть же революционера Чернышевского со всей строгостью судит история, а писателя и критика Чернышевского - история литературы.

Наконец, необычна и сама жанровая форма "Что делать?". Это был тогда еще почти неизвестный публицистический, общественно-философский роман. Особенность его в том, что "воспроизведение жизни" в контрастных картинах "грязного" дворянско-буржуазного мира и мира новых людей сопровождается в романе открытым авторским объяснением того и другого. Это объяснение отнюдь не скучно и не назидательно. Оно осуществляется тонко и разнообразно, особой нитью вплетаясь в повествовательную ткань романа. Объяснение - это и яркая публицистическая страница, показывающая путем подробных хозяйственных подсчетов выгодность коллективного труда; это и сложный психологический анализ душевных переживаний и поступков героев, убеждающий в превосходстве новой морали над старой, домостроевской. Это и беспрерывно ведущиеся язвительные споры автора с "рабами" рутины, особенно с "проницательным читателем", глупым, невежественным, самодовольным, назойливо берущимся рассуждать и об искусстве, и о науке, и о морали, и о других вещах, в которых "ни бельмеса не смыслит". Это и философское обобщение событий и процессов вековой истории человечества, поражающее широтой познаний и глубиной теоретической мысли.

В произведении публицистически отчетливо оглашается, заявляя словами эстетики самого автора, и "приговор о явлениях жизни". Однако вовсе не в форме "прокурорских" речей, даже каких-то наказующих излияний. Настоящий вердикт выставляется зрелищем новых семейственно-бытовых взаимоотношений. Порицает сегодняшний день авторский социалистический идеал, в "отблесках сияния" которого все страшнее и безобразнее выглядит неразумность бытия, характеров и воззрений эгоистического общества, и все более притягательны Рахметовы, отдающие свою жизнь революционной борьбе.

В выбранной Чернышевским жанровой форме романа, бесспорно, примечательную сюжетно-композиционную роль представляла фигура повествователя, авторского "я". От одной главы к другой все ближе и ближе чувствуются присутствие самого автора, сильный и могучий интеллект его, великодушие и благородство, щедрость его души, сердечное, беспристрастное постижение самых сложнейших побуждений человеческой личности, его ирония и язвительность. А, кроме того, несокрушимая вера в лучшее будущее. Как "учебник жизни" задумал Н.Г.Чернышевский свой роман и блестящим образом осуществил данную идею.

Писатель, философ и журналист Николай Чернышевский был популярен при жизни в узкой среде читателей. С приходом советской власти его работы (особенно роман «Что делать?») стали хрестоматийными. Сегодня его имя - один из символов русской литературы XIX века.

Детство и юность

Николай Чернышевский, биография которого началась в Саратове, родился в семье провинциального священника. Отец сам занимался образованием ребенка. От него Чернышевскому передалась религиозность, которая сошла на нет в студенческие годы, когда юноша увлекся революционными идеями. С детства Коленька много читал и проглатывал книгу за книгу, чем удивлял всех окружающих.

В 1843 году он поступил в духовную семинарию Саратова, но, не окончив ее, продолжил образование в университете Санкт-Петербурга. Чернышевский, биография которого была связана с гуманитарными науками, выбрал философский факультет.

В университете у будущего писателя сформировались Он стал социалистом-утопистом. На его идеологию повлияли члены кружка Иринарха Введенского,с которыми студент много общался и спорил. Одновременно с этим он начал свою литературную деятельность. Первые художественные произведения были только тренировкой и остались неопубликованными.

Преподаватель и журналист

Получив образование, Чернышевский, биография которого теперь была связана с педагогикой, стал учителем. Он преподавал в Саратове, а потом вернулся в столицу. В эти же годы он познакомился со своей женой Ольгой Васильевой. Свадьба состоялась в 1853 году.

С Петербургом было связано начало журналисткой деятельности Чернышевского. В том же 1853 году он начал публиковаться в газетах «Отечественные Записки» и «Санкт-Петербургские Ведомости». Но больше всего Николай Гаврилович был известен как член редакции журнала «Современник». Там существовало несколько кружков писателей, каждый из которых защищал свою позицию.

Работа в «Современнике»

Николай Чернышевский, биография которого уже была известна в литературной среде столицы, больше всего сблизился с Добролюбовым и Некрасовым. Эти авторы страстно увлекались революционными идеями, которые они хотели выражать в «Современнике».

За несколько лет до того по всей Европе прошли гражданские бунты, что эхом прокатилось и по России. Например, в Париже буржуазией был свергнут Луи-Филипп. А в Австрии националистическое движение венгров было подавлено только после того, как на выручку императору пришел Николай I, который прислал в Будапешт несколько полков. Царь, правление которого началось с подавления восстания декабристов, боялся революций и усилил цензуру в России.

Это вызывало озабоченность либералов в «Современнике». Они Василий Боткин, Александр Дружинин и другие) не хотели радикализации журнала.

Деятельность Чернышевского все больше привлекала внимания государства и чиновников, ответственных за цензуру. Ярким событием стала публичная защита диссертации об искусстве, на которой писатель выступил с революционной речью. В знак протеста министр просвещения Авраам Норов не дал присудить премию Николаю Гавриловичу. Только после того, как его на этой должности сменил более либеральный Евграф Ковалевский, писатель стал магистром русской словесности.

Взгляды Чернышевского

Важно отметить некоторые особенности взглядов Чернышевского. На них повлияли такие школы, как французский материализм и гегельянство. В детстве писатель был ревностным христианином, но в зрелом возрасте стал активно критиковать религию, а также либерализм и буржуазию.

Особенно яростно он клеймил крепостное право. Еще до того, как был опубликован Манифест об освобождении крестьян Александра II, писатель в множестве статей и очерков описывал будущую реформу. Он предлагал радикальные меры, в том числе передачу земли крестьянам на безвозмездной основе. Однако Манифест имел мало общего с этими утопическими программами. Так как были установлены которые мешали крестьянам стать окончательно свободными, Чернышевский регулярно ругал этот документ. Положение русских крестьян он сравнивал с жизнью чернокожих рабов в США.

Чернышевский считал, что уже через 20 или 30 лет после освобождения крестьян страна избавится от капиталистического земледелия, и наступит социализм с общинной формой собственности. Николай Гаврилович ратовал за создание фаланстеров - помещений, в которых жители будущих коммун работали бы вместе для взаимной выгоды. Проект сей был утопическим, что неудивительно, ведь автором его выступал Фаланстер был описан Чернышевским в одной из глав романа «Что делать?»

«Земля и воля»

Пропаганда революции продолжалась. Одним из ее вдохновителей был Николай Чернышевский. Краткая биография писателя в любом учебнике обязательно содержит хотя бы абзац о том, что именно он стал основоположником знаменитого движения «Земля и воля». Это действительно так. Во второй половине 50-х годов Чернышевский стал много контактировать с Александром Герценем. отправился в эмиграцию из-за давления властей. В Лондоне он начал издавать русскоязычную газету «Колокол». Она стала рупором революционеров и социалистов. Ее тайными тиражами отправляли в Россию, где номера пользовались большой популярностью среди радикальных студентов.

Печатался в ней и Николай Гаврилович Чернышевский. Биография писателя была известна любому социалисту в России. В 1861 году при его горячем участии (а также влиянием Герцена) и появилась «Земля и воля». Это движение объединяло дюжину кружков в самых больших городах страны. В него входили писатели, студенты и другие сторонники революционных идей. Интересно, что Чернышевскому даже удалось перетянуть туда офицеров, с которыми он сотрудничал, печатаясь в военных журналах.

Члены организации занимались пропагандой и критикой царских властей. «Хождения в народ» с годами стали историческим анекдотом. Агитаторы, пытавшиеся найти общий язык с крестьянами, ими же и выдавались полиции. На протяжении многих лет революционные взгляды не находили отклика в простом народе, оставаясь уделом узкой прослойки интеллигенции.

Арест

Со временем биография Чернышевского, кратко говоря, заинтересовала агентов тайного сыска. По делам «Колокола» он даже ездил к Герцену в Лондон, что, конечно, только больше привлекало к нему внимание. С сентября 1861 года писатель оказался под негласным наблюдением. Его подозревали в провокациях против власти.

В июне 1862 года Чернышевского арестовали. Еще до этого события вокруг него начали сгущаться тучи. В мае был закрыт журнал «Современник». Писателя обвинили в составлении порочащей власть прокламации, которая оказалась в руках провокаторов. Также полиции удалось перехватить письмо Герцена, где эмигрант предлагал снова издавать закрытый «Современник», только уже в Лондоне.

«Что делать?»

Обвиняемого поместили в Петропавловскую крепость, где он находился на протяжении следствия. Оно шло полтора года. Сначала писатель пытался протестовать против ареста. Он объявлял голодовки, которые, впрочем, никак не меняли его положения. В дни, когда арестованному становилось лучше, он брался за перо и начинал работать над листом бумаги. Так был написан роман «Что делать?», который стал самым известным произведением, которое опубликовал Чернышевский Николай Гаврилович. Краткая биография этого деятеля, напечатанная в любой энциклопедии, обязательно содержит информацию об этой книге.

Роман был опубликован во вновь открытом «Современнике» в трех номерах за 1863 год. Интересно, что никакого издания могло бы и не быть. Единственный оригинал был потерян на улицах Санкт-Петербурга во время перевозки в редакцию. Бумаги нашел прохожий и только по своей душевной доброте вернул их в «Современник». Николай Некрасов, работавший там и буквально сходивший с ума от потери, был вне себя от счастья, когда ему вернули роман.

Приговор

Наконец в 1864 году состоялось оглашение приговора опальному писателю. Он отправлялся на каторгу в Нерчинск. Также приговор содержал пункт, по которому Николай Гаврилович должен был провести остаток жизни в вечной ссылке. Александр II изменил срок каторги на 7 лет. О чем еще может нам поведать биография Чернышевского? Кратко, буквально в двух словах, скажем о годах, проведенных философом-материалистом в неволе. Суровый климат и тяжелые условия сильно ухудшили его здоровье. Несмотря на пережил каторгу. Позже жил в нескольких провинциальных городках, но так и не вернулся в столицу.

Еще на каторге его пытались освободить единомышленники, которые придумывали различные планы побега. Однако они так и не были реализованы. Время с 1883 по 1889 год Николай Чернышевский (биография его гласит, что это было под конец жизни революционера-демократа) провел в Астрахани. Незадолго до смерти он вернулся в Саратов благодаря протекции сына.

Смерть и значение

11 октября 1889 года в родном городе скончался Н. Г. Чернышевский. Биография писателя стала предметом подражания многих последователей и сторонников.

Советская идеология поставила его в один ряд с деятелями XIX века, которые были предвестниками революции. Роман «Что делать?» стал обязательным пунктом школьной программы. На современных уроках литературы эта тема тоже изучается, только на неё отведено меньше часов.

В российской журналистике и публицистике есть отдельный список основоположников данных направлений. В него вошли Герцен, Белинский и Чернышевский. Биография, краткое содержание его книг, а также влияние на общественную мысль - все эти вопросы исследуются литераторами и сегодня.

Цитаты Чернышевского

Писатель был известен своим острым языком и умением строить предложения. Вот наиболее знаменитые цитаты Чернышевского:

• Личное счастье невозможно без счастья других.
• Молодость — время свежести благородных чувств.
• Ученая литература спасает людей от невежества, а изящная — от грубости и пошлости.
• Льстят затем, чтобы господствовать под видом покорности.
• Только в правде сила таланта; ошибочное направление губит самый сильный талант.

Гражданская казнь. 19 мая 1864 года на Мытнинской площади в Петербурге состоялось событие, которое навсегда вошло в летопись русского освободительного движения. Было туманное, мглистое петербургское утро. Моросил холодный, пронизывающий дождь. Струйки воды скользили по высокому черному столбу с цепями, длинные капли падали на землю с намокшего дощатого помоста эшафота. К восьми часам утра здесь собралось более двух тысяч человек. Литераторы, сотрудники журналов, студенты медико-хирургической академии, офицеры армейских стрелковых батальонов пришли проститься с человеком, который около семи лет был властителем дум радикально настроенной части русского общества.
После долгого ожидания показалась карета, окруженная конными жандармами, и на эшафот поднялся Николай Гаврилович Чернышевский. Палач снял с него шапку, и началось чтение приговора. Не очень грамотный чиновник делал это громко, но плохо, с заиканиями, с передышками. В одном месте он поперхнулся и едва выговорил «сацалических идей». По бледному лицу Чернышевского скользнула усмешка. В приговоре объявлялось, что Чернышевский «своею литературной деятельностью имел большое влияние на молодых людей» и что «за злоумышление к ниспровержению существующего порядка» он лишается «всех прав состояния» и ссылается «в каторжную работу на 14 лет», а затем «поселяется в Сибири навсегда».
Дождь усиливался. Чернышевский часто поднимал руку, обтирая холодную воду, струившуюся по лицу, сбегавшую за воротник пальто. Наконец чтение прекратилось. «Палачи опустили его на колени. Сломали над головой саблю и затем, поднявши его еще выше на несколько ступеней, взяли его руки в цепи, при- ; крепленные к столбу. В это время пошел очень сильный дождь, палач надел на него шапку. Чернышевский поблагодарил его, : поправил фуражку, насколько позволяли ему его руки, и затем заложивши руку в руку, спокойно ожидал конца этой процедуры. В толпе было мертвое молчание,- вспоминает очевидец «гражданской казни».- По окончании церемонии все ринулись к карете, прорвали линию городовых... и только усилиями конных жандармов толпа была отделена от кареты. Тогда... были брошены ему букеты цветов. Одну женщину, кинувшую цветы, арестовали. Кто-то крикнул: «Прощай, Чернышевский!» Этот крик был немедленно поддержан другими...»
На другой день, 20 мая 1864 года, Чернышевский в кандалах, под охраной жандармов был отправлен в Сибирь, где ему суждено было прожить без малого 20 лет в отрыве от общества, от родных, от любимого дела. Хуже всякой каторги оказалось это изнуряющее бездействие, эта обреченность на обдумывание ярко I прожитых и внезапно оборванных лет...

Детские годы. Николай Гаврилович Чернышевский родился
12(24) июля. 1828 года в Саратове в семье протоиерея Гавриила Ивановича Чернышевского и его жены Евгении Егоровнь (урож-денной Голубевой). Обаего_деда_его_и прадед по материнской линии были священниками. Дед, Егор Ивановч Голубев, протоиерей Сергиевской церкви в Саратове, скончался в 1818 году, и саратовский губернатор обратился к пензенскому архиерею с просьбой прислать на освободившееся место «лучшего студента» с условием, как было принято в духовном сословии, женитьбы на дочери умершего протоиерея. Достойным человеком оказался библиотекарь Пензенской семинарии Гавриил Иванович Чернышевский, человек высокой учености и безукоризненного поведения. В 1816 году он был замечен известным государственным деятелем М. М. Сперанским, попавшим в опалу и занимавшим должность пензенского губернатора. Сперанский предложил Гавриилу Ивановичу поехать в Петербург, но по настоянию матери он отказался от лестного предложения, сулившего ему блестящую карьеру государственного деятеля. Об этом эпизоде в своей жизни Гавриил Иванович вспоминал не без сожаления и перенес несбывшиеся мечты молодости на своего едединственного сына, талантом и способностями ни в чем не уступавшего отцу. В доме Чернышевских царили достаток и теплая семейная атмосфера, одухотворенная глубокими религиозными чувствами, «..Все грубые удовольствия,- вспоминал Чернышевский,- казались мне гадки, скучны, нестерпимы; это отвращение от них "было во мне с детства, благодаря, конечно, скромному и строго нравственному образу жизни всех моих близких старших родных». К родителям своим Чернышевский всегда относился с сыновним почтением и благоговением, делился с ними заботами и планами, радостями и огорчениями. В свою очередь мать любила своего сына беззаветно, а для отца он был еще и предметом "нескрываемой гордости. С ранних лет мальчик обнаружил исключительную природную одаренность. Отец уберег его от духовного училища, предпочитая углубленное домашнее образование. Он сам преподавал сыну латинский и греческий языки, французским мальчик успешно занимался самостоятельно, а немецкому его учил немец-колонист Греф. В доме отца была хорошая библиотека, в которой, наряду с духовной литературой, находились сочинения русских писателей - Пушкина, Жуковского, Гоголя, а также современные журналы. В «Отечественных записках» мальчик читал переводные романы Диккенса, Жорж Санд, увлекался статьями В. Г. Белинского. Так что с детских лет Чернышевский превратился, по его собственным словам, в настоящего «пожирателя книг».
Казалось бы, семейное благополучие, религиозное благочестие, любовь, которой с детства был окружен мальчик,-ничто не предвещало в нем будущего отрицателя, революционного ниспровергателя основ существовавшего в России 0бщественного строя. Однако еще И.С. Тургенев обратил внимание на одну особенность русских революционных борцов: «Все истинные отрицатели, которых я знал - без исключения (Белинский, Бакунин, Герцен, Добролюбов и т. д.), происходили от сравнительно добрых и честных родителей. И в этом заключается великий смысл: это отнимает у деятелей, у отрицателей всякую тень личного негодования, личной раздражительности. Они идут по своей дороге потому только, что более чутки к требованиям народной жизни». Сама же эта чуткость к чужому горю и страданиям ближнего предполагала высокое развитие христианских нравственных чувств, совершавшееся в семейной колыбели. Сила отрицания питалась и поддерживалась равновеликой силой веры, надежды и любви. По контрасту с миром и гармонией, царившими в семье, резала глаза общественная неправда, так что с детских лет Чернышевский стал задумываться, почему «происходят беды и страдания людей», пытался «разобрать, что правда и что ложь, что добро и что зло».
Саратовская духовная семинария. В 18421 году Чернышевский поступил в Саратовскую духовную семинарию своекоштным студентом," живущим дома и приезжающим в семинарию лишь на уроки. Смирный, тихий и, застенчивый, он был прозван бедными семинаристами «дворянчиком»: слишком отличался юный Чернышевский от большинства своих товарищей - и хорошо одет, и сын всеми почитаемого в городе протоиерея, и в семинарию ездит в собственной пролетке, и по уровню знаний на голову выше однокашников. Сразу же попал он в список лучших учеников, которым вместо обычных домашних уроков педагоги давали специальные задания в виде сочинений на предложенную тему. В сесеминарии царили средневековые педагогические принципы, основанные на убеждении, что телесные страдания способствуют очищению человеческой души. Сильных студентов поощряли, а слабых наказывали. Преподаватель словесности и латинского языка Воскресенский частенько карал грешную плоть своих воспитанников, а после телесного наказания приглашал домой на чай, направляя их души на стезю добродетели.
В этих условиях умные студенты оказывались своего рода спасителями и защитниками слабых. Чернышевский вспоминал: «В семинарском преподавании осталось много средневековых обычаев, к числу их принадлежат диспуты ученика с учителем. Кончив объяснение урока, учитель говорит: «Кто имеет сделать возражение?» Ученик, желающий отличиться,- отличиться не столько перед учителем, сколько перед товарищами,- встает и говорит: «Я имею возражение». Начинается диспут; кончается он часто ругательствами возразившему от учителя; иногда возразивший посылается и на колени; но зато он приобретает между товарищами славу гения. Надобно сказать, что каждый курс в семинарии имеет человек пять «гениев», перед которыми совершенно преклоняются товарищи...» Более того, в каждом классе существовал еще и духовный, интеллектуальный вождь - тот, кто «умнее всех». Чернышевский легко стал таким вождем.
По воспоминаниям его однокашников, «Николай Гаврилович приходил в класс раньше нарочито, чем было то нужно, и с товарищами занимался переводом. Подойдет группа человек 5-10, он переведет трудные места и объяснит; только что отойдет эта - подходит другая, там третья и т. д. И не было случая, чтобы Чернышевский выразил, хоть бы полусловом, свое неудовольствие».
Петербургский университет. Так с ранних лет укрепилось в Чернышевском действительно присущее ему чувство умственной исключительности, а вслед за ним и вера в силу человеческого разума, преобразующего окружающий мир. Не закончив семинарии, проучившись в ней неполных четыре года из шести, он оставил ее с твердым намерением продолжить образование в университете. Почему Чернышевский отказался от блестящей духовной карьеры, которая открывалась перед ним? В разговоре с приятелем перед отъездом в Петербург молодой человек сказал: «Славы я желал бы». Вероятно, его незаурядные умственные способности не находили удовлетворения; уровень семинарской учености он перерос, занимаясь самообразованием. Не исключено, что к получению светского образования Чернышевского подтолкнул отец, только что переживший незаслуженную опалу со стороны духовного начальства. Положение духовного сословия в тогдашней России было далеко не блестящим. Начиная с реформы Петра I оно находилось в зависимости от государства, от чиновников, от светских властей. Университетское же образование давало большую независимость, а при определенных умственных способностях и перспективу перехода из духовенства в привилегированное дворянское сословие. Отец помнил о своей молодости и хотел видеть в сыне осуществление своих несбывшихся надежд. Так или иначе, но в мае 1846 г. юноша в сопровождении любимой матушки отправился «на долгих» в далекую столицу держать экзамены в университет.
Недоучившийся семинарист 2 августа 1846 года вступает в дерзкое соперничество с дворянскими сынками, выпускниками пансионов и гимназий, и одерживает блестящую победу. 14 августа он зачислен на историко-филологическое отделение философского факультета. На первом курсе Чернышевский много занимается, читает Лермонтова, Гоголя, Шиллера, начинает вести дневник. Его увлекают идеи нравственного самоусовершенствования, настольной книгой по-прежнему является Библия. Чернышевский сочувственно относится к «Выбранным местам из переписки с друзьями» Гоголя и осуждает неприятие этой книги Белинским и Некрасовым.
Вспыхнувшая в феврале 1848 года во Франции революция существенно изменяет круг интересов студента-второкурсника. Его увлекают философские и политические вопросы. В дневнике появляются характерные записи: «Не уничтожения собственности и семейства хотят социалисты, а того, чтобы эти блага, теперь привилегия нескольких, расширились на всех!» В сентябре 1848 года Чернышевский знакомится с участником «пятниц» М. В. Петрашевского Александром Ханыковым, который дает ему читать сочинения французского социалиста-утописта Фурье. Достоевский замечал, что «зарождающийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации». В социализме видели «новое откровение», продолжение и развитие основных положений этического учения Иисуса Христа. «Дочитал нынче утром Фурье,- записывает в дневнике Чернышевский.- Теперь вижу, что он собственно не опасен для моих христианских убеждений...» Но более глубокое знакомство с социалистическими учениями рождает сомнение в тождестве социализма с христианством: «Если это откровение,- последнее откровение, да будет оно, и что за дело до волнения душ слабых, таких, как моя... Но я не верю, чтоб было новое, и жаль мне было бы расстаться с Иисусом Христом, который так благ, так мил душе своею личностью, благой и любящей человечество, и так вливает в душу мир, когда подумаешь о нем». Чернышевский уподобляет современную цивилизацию эпохе Рима времен упадка, когда разрушались основы старого миросозерцания и всеми ожидался приход мессии, спасителя, провозвестника новой веры. И юноша готов остаться с истиной нового учения и даже уйти от Христа, если христианство разойдется с «последним откровением». Более того, он чувствует в своей душе силы необъятные. Ему хочется стать самому родоначальником учения, способного обновить мир и дать «решительно новое направление» всему человечеству. Примечательна в этой связи такая трогательная деталь. Дневники пишутся специально изобретенным методом скорописи, непонятной--для непосвященных. Однажды Чернышевский замечает следующее: «Если я умру, не перечитавши хорошенько их и не переписавши на общечитаемый язык, то ведь это пропадет для биографов, которых я жду, потому что в сущности думаю, что буду замечательным человеком».
23 апреля арестовали петрашевцев, в их числе и знакомого Чернышевского А. Ханыкова. По счастливой случайности юноша не оказался привлеченным по этому политическому процессу. И однако Чернышевский не падает духом. Летом 1849 года он записывает: «Если бы мне теперь власть в руки, тотчас провозгласил бы освобождение крестьян, распустил более половины ^ войска, если не сейчас, то скоро ограничил бы как можно более власть административную и вообще правительственную, особенно мелких лиц (т. е. провинциальных и уездных), как можно более просвещения, учения, школ. Едва ли бы не постарался дать политические права женщинам». По окончании университета он мечтает стать журналистом и предводителем «крайне левой стороны, нечто вроде Луи Блана», известного деятеля французской революции 1848 года.
Саратовская гимназия. Однако годы «мрачного семилетия» не дают развернуться его призванию. Вскоре по окончании университета, в марте 1851 года Чернышевский уезжает в Саратов и определяется учителем в тамошнюю гимназию. По воспоминаниям одного из его учеников, «ум, обширное знание... сердечность, гуманность, необыкновенная простота и доступность... привлекли, связали на всю жизнь сердца учеников с любящим сердцем молодого педагога». Иначе воспринимали направление молодого учителя его коллеги по гимназии..Директор ее восклицал: "Какую свободу допускает у меня Чернышевский! Он говорит ученикам о вреде крепостного права. Это - вольнодумство и вольтерьянство! В Камчатку упекут меня за негр!» Причем слова директора ничего не преувеличивали, ибо сам вольнодумец-учитель признавал, что говорит учащимся истины, «которые пахнут каторгою». И все же участь провинциального педагога была для кипящих сил Чернышевского явно недостаточной. «Неужели я должен остаться, учителем гимназии, или быть столоначальником, или чиновником особых поручений,- сетует в дневнике Чернышевский.- Как бы то ни было, а все-таки у меня настолько самолюбия еще есть, что это для меня убийственно. Нет, я должен ехать в Петербург».
Незадолго до отъезда он делает предложение дочери саратовского врача Ольге Сократовне Васильевой. Любовь Чернышевского своеобразна: обычное молодое чувство осложнено мотивом спасения, освобождения невесты из-под деспотической опеки родителей. Первое условие, которое ставит перед избранницей своего сердца Чернышевский, таково: «...Если б вы выбрали себе человека лучше меня - знайте, что я буду рад видеть вас более счастливою, чем вы могли бы быть со мною; но знайте, что это было бы для меня тяжелым ударом». Второе условие Чернышевский сформулировал так: «...У нас скоро будет бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем... Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня». «Не испугает и меня»,- ответила Ольга Сократовна в духе «новых женщин», будущих героинь романов Чернышевского.
Подступы к новой эстетике. В мае 1853 года Чернышевский с молодой женой уезжает в Петербург. Здесь он получает место преподавателя словесности в кадетском корпусе, начинает печататься в журналах - сначала в «Отечественных записках» А. Краевского, а после знакомства осенью 1853 года с Н. А. Некрасовым - в «Современнике». Как витязь на распутье, он стоит перед выбором, по какому пути идти: журналиста, профессора или столичного чиновника. Однако еще В. Г. Белинский говорил, что для практического участия в общественной жизни разночинцу были даны «только два средства: кафедра и журнал». По приезде в Петербург Чернышевский начинает подготовку к сдаче магистерских экзаменов по русской словесности и работает над диссертацией «Эстетические отношения искусства к действительности». Литература и искусство привлекают его внимание не случайно. «У народа, лишенного общественной свободы,- писал А. И. Герцен,- литература - единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести». Да и сам Чернышевский тремя годами позднее скажет в «Очерках гоголевского периода русской литературы»: «Литература у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа, и потому прямо на ней лежит долг заниматься и такими интересами, которые в других странах перешли уже, так сказать,в специальное заведывание других направлений умственной деятельности...»
Чернышевский с огорчением замечал, что после смерти В. Г. Белинского, в эпоху «мрачного семилетия», его бывшие друзья А. В. Дружинин, П. В. Анненков, В. П. Боткин отошли от принципов революционно-демократической критики. Опираясь на эстетическое учение немецкого философа-идеалиста Гегеля, они считали, что художественное творчество независимо от действительности, что настоящий писатель уходит от противоречий жизни в чистую и свободную от суеты мирской сферу вечных идеалов добра, истины, красоты. Эти вечные ценности не открываются в жизни искусством, а, напротив, привносятся им в жизнь, восполняя ее роковое несовершенство, ее неустранимую дисгармоничность и неполноту. Только искусство способно дать идеал совершенной красоты, которая не может воплотиться в окружа-
ющей действительности. Такие эстетические взгляды отвлекали внимание писателя от вопросов общественного переустройства, лишали искусство его действенного характера, его способности обновлять и улучшать жизнь.
В диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» Чернышевский выступил против этого «рабского преклонения перед старыми, давно пережившими себя мнениями». Около двух лет он добивался разрешения на ее защиту: университетские круги настораживал и пугал «дух свободного исследования и свободной критики», заключенный в ней.
Наконец 10 мая 1855 года на историко-филологическом факультете Петербургского университета состоялось долгожданное событие. По воспоминанию друга и единомышленника Чернышевского Н. В. Шелгунова, «небольшая аудитория, отведенная для диспута, была битком набита слушателями. Тут были и студенты, но, кажется, было больше посторонних, офицеров и статской молодежи. Тесно было очень, так что слушатели стояли на окнах... Чернышевский защищал диссертацию со своей обычной скромностью, но с твердостью непоколебимого убеждения. После диспута Плетнев обратился к Чернышевскому с таким замечанием: «Кажется, я на лекциях читал вам совсем не это!» И действительно, Плетнев читал не это, а то, что он читал, было бы не в состоянии привести публику в тот восторг, в который ее привела диссертация. В ней было все ново и все заманчиво...»
Чернышевский действительно по-новому решает в диссертации основной вопрос эстетики о прекрасном: «прекрасное есть жизнь», «прекрасно то существо, в котором мы видим жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям». В отличие от Гегеля и его русских последователей Чернышевский видит источник прекрасного не в искусстве, а в жизни. Формы прекрасного не привносятся в жизнь искусством, а существуют объективно, независимо от искусства в самой действительности.
Утверждая формулу «прекрасное есть жизнь», Чернышевский сознает, что объективно существующие в жизни формы прекрасного сами по себе нейтральны в эстетическом отношении. Они осознаются как прекрасные лишь в свете определенных человеческих понятий. Но каков же тогда критерий прекрасного? Может быть, верна формула, что о вкусах не спорят, может быть, сколько людей - столько и понятий о прекрасном? Чернышевский показывает, что вкусы людей далеко не произвольны, что они определены социально: у разных сословий общества существуют разные представления о красоте. Причем истинные, здоровые вкусы представляют те сословия общества, которые ведут трудовой образ жизни: «у поселянина в понятии «жизнь» всегда заключается понятие о работе: жить без работы нельзя...» А потому «в описаниях красавицы в народных песнях не найдется ни одного признака красоты, который не был бы выражением цветущего здоровья и равновесия сил в организме, всегдашнего следствия жизни в довольстве при постоянной и нешуточной, но не чрезмерной работе». И наоборот, светская «полувоздушная» красавица кажется поселянину решительно «невзрачною», даже производит на него неприятное впечатление, потому что он привык считать «худобу» следствием болезненности или «горькой доли».
Ясно, что диссертация Чернышевского была первым в России манифестом демократической эстетики. Подчиняя идеальное реальному, искусство действительности, Чернышевский создавал принципиально новую эстетическую теорию не идеалистического, а материалистического типа. Его работа, с восторгом встреченная разночинной молодежью, вызвала раздражение у многих выдающихся русских писателей. Тургенев, например, назвал ее «мерзостью и наглостью неслыханной». Это было связано с тем, что Чернышевский разрушал фундамент идеалистической эстетики, на которой было воспитано целое поколение русских культурных дворян 30-40-х годов. К тому же юношеский труд Чернышевского не был свободен от явных ошибок и упрощений. «Когда палка искривлена в одну сторону,- говорил он,- ее можно выпрямить, только искривив в противоположную сторону: таков закон общественной жизни». В работе Чернышевского таких «искривлений» очень много. Так, он утверждает, например, что «произведения искусства не могут выдержать сравнения с живой действительностью»: гораздо лучше смотреть на самое море, нежели на его изображение, но за недостатком лучшего, человек довольствуется худшим, за недостатком вещи - ее суррогатом». С подобным принижением роли искусства, разумеется, не могли согласиться ни Тургенев, ни Лев Толстой. Раздражало их в диссертации Чернышевского и утилитарное, прикладное понимание искусства, когда ему отводилась роль простой иллюстрации тех или иных научных истин. Тургенев долго помнил оскорбивший его художественную натуру пассаж Чернышевского и в несколько измененном виде вложил его в уста Базарова. Рассматривая альбом с видами Саксонской Швейцарии, Базаров кичливо замечает Одинцовой, что художественного вкуса у него действительно нет: «...Но эти виды могли меня заинтересовать с точки зрения геологической, с точки зрения формации гор, например... Рисунок наглядно представит мне то, что в книге изложено на целых десяти страницах».
Однако эти упрощенные суждения об искусстве, сделанные в пылу полемического задора, нисколько не умаляют истины общего пафоса эстетических воззрений Чернышевского. Вслед за Белинским он раздвигает границы искусства с целью обогащения его содержания. «Общеинтересное в жизни - вот содержание искусства»,- утверждает он. Точно так же Чернышевский раздвигает и границы эстетического, которые в трудах его предшественников замыкались, как правило, в сфере искусства. Чернышевский же показывает, что область эстетического чрезвычайно широка: она охватывает весь реальный мир, всю действительность.
В «Очерках гоголевского периода русской литературы» Чернышевский показал, что традиции критики Белинского 40-х годов по-прежнему жизнеспособны. Отрицая теоретиков «чистого искусства», развивая идеи Белинского, Чернышевский писал: «Литература не может не быть служительницею того или иного направления идей: это назначение, лежащее в ее натуре,- назначение, от которого она не в силах отказаться, если бы и хотела отказаться. Последователи теории чистого искусства, выдаваемого нам за нечто долженствующее быть чуждым житейских дел, обманываются или притворяются: слова «искусство должно быть независимо от жизни» всегда служили только прикрытием для борьбы против не нравившихся этим людям направлений литературы, с целью сделать ее служительницею другого направления, которое более приходилось этим людям по вкусу». Однако в споре со своими идейными противниками Чернышевский «перегибает палку» в противоположную сторону: за «гоголевским» направлением он признает «содержательность», «пушкинское» же обвиняет в «формотворчестве». «Пушкин был по преимуществу поэт формы... В его произведениях не должно искать главнейшим образом глубокого содержания, ясно осознанного и последовательного». Фактически Чернышевский уступает Пушкина либералам. Рассматривая искусство как одну из форм общественно полезной деятельности, Чернышевский явно недооценивает его специфику. Он ценит в искусстве лишь сиюминутное, конкретно-историческое содержание, отвечающее интересам общества в данную минуту, и скептически относится к тому непреходящему и вечному, что делает произведение настоящего искусства интересным для разных времен и разных поколений. Но в главном он остается прав: «Только те направления литературы достигают блестящего развития, которые удовлетворяют настоятельным потребностям эпохи».
Начиная с 1857 года, когда молодой Добролюбов берет в свои руки литературно-критический отдел «Современника», Чернышевский оставляет критику и обращается к вопросам экономического и политического характера, к обоснованию теории крестьянской социалистической революции. В середине 60-х годов он становится одним из вдохновителей и руководителей подпольной революционной организации «Земля и воля». Правительство давно следит за его действиями и нетерпеливо ищет подходящего повода для ареста. В начале июля 1862 года на границе был задержан Павел Ветошников, который вез в Россию корреспонденцию от А. И. Герцена из Лондона. В одном из писем Герцена охранка прочла: «Мы готовы издавать «Современник» здесь с Чернышевским» (издание журнала было тогда приостановлено правительством). Эти неосторожные слова Герцена и явились поводом для ареста Чернышевского. 7 июля 1862 года он был взят под следствие и заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

Творческая история романа «Что делать?». Началось двухлетнее следствие; кроме связи с «лондонскими пропагандистами» Чернышевского обвиняли в авторстве революционной прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». Здесь, в одиночной камере Алексеевского равелина, Чернышевский в течение четырех месяцев напряженно работает над романом «Что делать?». Он был начат 4 декабря 1862 и закончен 14 апреля 1863 года.
Что побудило Чернышевского обратиться к необычной для него, критика и публициста, художественной форме? Высказывалось мнение, что мотивы, подтолкнувшие Чернышевского к беллетристике, связаны с теми экстремальными условиями, в которых он оказался. Трибун и публицист, он был искусственно изолирован от журнальной работы, обращение к читателю в обычной для него форме научно-публицистической статьи теперь оказалось невозможным. И вот литературная форма была избрана Чернышевским в качестве удобного способа зашифровки прямого публицистического слова. Отсюда делался вывод о художественной стилизованности, эстетической неполноценности этого произведения.
Однако факты подтверждают обратное. Еще в Саратове, учительствуя в гимназии, Чернышевский брался за перо беллетриста. Заветная мечта написать роман жила в нем и в период сотрудничества в «Современнике». Но журнальная работа втягивала Чернышевского в напряженную общественную борьбу по актуальным вопросам современности, требовала прямого публицистического слова. Теперь ситуация изменилась. В условиях изоляции от бурной общественной жизни, в одиночке Петропавловской крепости писатель получил возможность реализовать давно задуманный и уже выношенный замысел. Отсюда - необычайно короткий срок, который потребовался Чернышевскому для его осуществления.

«Особенный человек». Новые люди в романе Чернышевского - посредники между пошлыми и высшими людьми. «Рахметовы - это другая порода,- говорит Вера Павловна,- они сливаются с общим делом так, что оно для них необходимость, наполняющая их жизнь; для них оно даже заменяет личную жизнь. А нам, Саша, недоступно это. Мы - не орлы, как он».
Создавая образ профессионального революционера, Чернышевский тоже заглядывает в будущее, во многом опережая свое время. Но характерные свойства людей этого типа писатель определяет с максимально возможной для его времени полнотой. Во-первых, он показывает процесс становления революционера, расчленяя жизненный путь Рахметова на три стадии: теоретическая подготовка, практическое приобщение к жизни народа и переход к профессиональной революционной деятельности. Во-вторых, на всех этапах своей жизни Рахметов действует с полной самоотдачей, с абсолютным напряжением духовных и физических сил. Он проходит поистине богатырскую закалку и в умственных занятиях, и в практической жизни, где в течение нескольких лет исполняет тяжелую физическую работу, снискав себе прозвище легендарного волжского бурлака Никитушки Ломова. И теперь у него «бездна дел», о которых Чернышевский специально не распространяется, чтобы не дразнить цензуру.
Главное отличие Рахметова от новых людей заключается
в том, что «любит он возвышенней и шире»: не случайно для новых людей он немножко страшен, а для простых, как горничная Маша, например,- свой человек. Сравнение героя с орлом и с Никитушкой Ломовым одновременно призвано подчеркнуть и широту воззрений героя на жизнь, и предельную близость его к народу, чуткость к пониманию первоочередных и самых насущных человеческих потребностей. Именно эти качества превращают Рахметова в историческую личность. «Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало; но они в ней - теин в чаю, букет в благородном вине; от них сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли». Рахметовский «ригоризм» нельзя путать с «жертвенностью» или самоограничением. Он принадлежит к той породе людей, для которых великое общее дело исторического масштаба и значимости стало высшей потребностью, высшим смыслом существования. В отказе Рахметова от любви не чувствуется никакого признака сожаления, ибо рахметовский «разумный эгоизм» масштабнее и полнее разумного эгоизма новых людей.
Вера Павловна говорит: «Но разве человеку,- такому как мы, не орлу,- разве ему до других, когда ему самому очень тяжело? Разве его занимают убеждения, когда его мучат его чувства?» Но здесь же героиня высказывает желание перейти на высшую ступень развития, которой достиг Рахметов. «Нет, нужно личное дело, необходимое дело, от которого зависела бы собственная жизнь, которое... для всей моей судьбы было бы важнее всех моих увлечений страстью...» Так открывается в романе перспектива перехода новых людей на ступень высших, выстраивается преемственная связь между ними.
Но в то же время Чернышевский не считает «ригоризм» Рахметова нормой повседневного человеческого существования. Такие люди нужны на крутых перевалах истории как личности, вбирающие в себя общенародные потребности и глубоко чувствующие общенародную боль. Вот почему в главе «Перемена декораций» «дама в трауре» сменяет свой наряд на подвенечное платье, а рядом с нею оказывается человек лет тридцати. Счастье любви возвращается к Рахметову после свершения революции.

Четвертый сон Веры Павловны. Ключевое место в романе занимает «Четвертый сон Веры Павловны», в котором Чернышевский развертывает картину «светлого будущего». Он рисует общество, в котором интересы каждого органически сочетаются с интересами всех. Это общество, где человек научился разумно управлять силами природы, где исчезло драматическое разделение между умственным и физическим трудом и личность обрела утраченную в веках гармоническую завершенность и полноту.
Однако именно в «Четвертом сне Веры Павловны» обнаружились слабости, типичные для утопистов всех времен и народов. Они заключались в чрезмерной «регламентации подробностей», вызвавшей несогласие даже в кругу единомышленников Чернышевского. Салтыков-Щедрин писал: «Читая роман Чернышевского «Что делать?», я пришел к заключению, что ошибка его заключалась именно в том, что он чересчур задался практическими идеалами. Кто знает, будет ли оно так! И можно ли назвать указываемые в романе формы жизни окончательными? Ведь и Фурье был великий мыслитель, а вся прикладная часть его теории оказывается более или менее несостоятельною, и остаются только неумирающие общие положения».

Каторга и ссылка. Роман «Пролог». После публикации романа «Что делать?» страницы легальных изданий закрылись для Чернышевского навсегда. Вслед за гражданской казнью потянулись долгие и мучительные годы сибирской ссылки. Однако и там Чернышевский продолжал упорную беллетристическую работу. Он задумал трилогию, состоящую из романов «Старина», «Пролог» и «Утопия». Роман «Старина» был тайно переправлен в Петербург, но двоюродный брат писателя А. Н. Пыпин в 1866 году вынужден был его уничтожить, когда после выстрела Каракозова в Александра II по Петербургу пошли обыски и аресты. Роман «Утопия» Чернышевский не написал, замысел трилогии погас на незавершенном романе «Пролог».
Действие «Пролога» начинается с 1857 года и открывается описанием петербургской весны. Это образ метафорический, явно намекающий на «весну» общественного пробуждения, на время больших ожиданий и надежд. Но горькая ирония сразу же разрушает иллюзии: «восхищаясь весною, он (Петербург.- Ю. Л.) продолжал жить по-зимнему, за двойными рамами. И в этом он был прав: ладожский лед еще не прошел».
Этого ощущения надвигающегося «ладожского льда» не было в романе «Что делать?». Он заканчивался оптимистической главой «Перемена декораций», в которой Чернышевский надеялся дождаться революционного переворота очень скоро... Но он не дождался его никогда. Горьким сознанием утраченных иллюзий пронизаны страницы романа «Пролог».
В нем противопоставлены друг другу два лагеря: революционеры-демократы - Волгин, Левицкий, Нивельзин, Соколовский - и либералы - Рязанцев и Савелов. Первая часть «Пролог пролога» касается частной жизни этих людей. Перед нами история любовных отношений Нивельзина и Савеловой, аналогичная истории Лопухова, Кирсанова и Веры Павловны. Волгин и Нивельзин, новые люди, пытаются спасти героиню от «семейного рабства». Но из этой попытки ничего не выходит. Героиня не способна отдаться «разумным» доводам «свободной любви». Нивельзина она любит, но «с мужем у нее такая блистательная карьера». Оказывается, самые разумные понятия бессильны перед лицом сложной действительности, которая никак не хочет укладываться в прокрустово ложе ясных и четких логических схем. Так на частном примере новые люди начинают осознавать,
что сдвинуть жизнь одними высокими понятиями и разумными расчетами необычайно трудно.
В бытовом эпизоде как в капле воды отражается драма общественной борьбы революционеров-шестидесятников, которые, по словам В. И. Ленина, «остались одиночками и потерпели, по-видимому, полное поражение». Если пафос «Что делать?» - оптимистическое утверждение мечты, то пафос «Пролога» - столкновение мечты с суровой жизненной реальностью.
Вместе с общей тональностью романа изменяются и его герои: там, где был Рахметов, теперь появляется Волгин. Это типичный интеллигент, странноватый, близорукий, рассеянный. Он все время иронизирует, горько подшучивает над самим собой. Волгин - человек «мнительного, робкого характера», принцип его жизни - «ждать и ждать как можно дольше, как можно тише ждать». Чем вызвана столь странная для революционера позиция?
Либералы приглашают Волгина выступить с радикальной речью на собрании провинциальных дворян, чтобы, напуганные ею, они подписали наиболее либеральный проект готовящейся крестьянской реформы. Положение Волгина на этом собрании двусмысленно и комично. И вот, стоя в стороне у окна, он впадает в глубокую задумчивость. «Ему вспоминалось, как, бывало, идет по улице его родного города толпа пьяных бурлаков: шум, крик, удалые песни, разбойничьи песни. Чужой подумал бы: «Город в опасности,- вот, вот бросятся грабить лавки и дома, разнесут все по щепочке». Немножко растворяется дверь будки, откуда просовывается заспанное старческое лицо, с седыми, наполовину вылинявшими усами, раскрывается беззубый рот и не то кричит, не то стонет дряхлым хрипом: «Скоты, чего разорались? Вот я вас!» Удалая ватага притихла, передний за заднего хоронится,- еще бы такой окрик, и разбежались бы удалые молодцы, величавшие себя «не ворами, не разбойничками, Стеньки Разина работничками», обещавшие, что как они «веслом махнут», то и «Москвой тряхнут»,- разбежались бы, куда глаза глядят...
«Жалкая нация, жалкая нация! Нация рабов,- снизу доверху, все сплошь рабы...» - думал он и хмурил брови».
Как быть революционеру, если в никитушках ломовых он не видит ни грана той революционности, о которой мечталось в период работы над романом «Что делать?». Вопрос, на который уже был дан ответ, теперь ставится по-новому. «Ждать»,- отвечает Волгин. Наиболее деятельными в романе «Пролог» оказываются либералы. У них действительно «бездна дел», но зато они и воспринимаются как пустоплясы: «Толкуют: «Освободим крестьян». Где силы на такое дело? Еще нет сил. Нелепо приниматься за дело, когда нет сил на него. А видите, к чему идет: станут освобождать. Что выйдет? Сами судите, что выходит, когда берешься за дело, которого не можешь сделать. Натурально, что испортишь дело, выйдет мерзость» - так оценивает ситуацию Волгин. Упрекая народ в рабстве за отсутствие в нем революционности, Волгин в спорах с Левицким вдруг высказывает сомнение в целесообразности революционных путей изменения мира вообще: «Чем ровнее и спокойнее ход улучшений, тем лучше. Это общий закон природы: данное количество силы производит наибольшее количество движения, когда действует ровно и постоянно; действие толчками и скачками менее экономно. Политическая экономия раскрыла, что эта истина точно так же непреложна и в общественной жизни. Следует желать, чтобы все обошлось у нас тихо, мирно. Чем спокойнее, тем лучше». Очевидно, что и сам Волгин находится в состоянии мучительных сомнений. Отчасти поэтому он и сдерживает молодые порывы своего друга Левицкого.
Но призыв Волгина «ждать» не может удовлетворить юного романтика. Левицкому кажется, что вот теперь-то, когда народ молчит, и нужно работать над улучшением судьбы мужика, разъяснять обществу трагизм его положения. Но общество, по словам Волгина, «не хочет думать ни о чем, кроме пустяков». А в таких условиях придется приспосабливаться к его взглядам, разменивать великие идеи на мелкие пустяки. Один воин в поле не рать, зачем впадать в экзальтацию.
Что делать? На этот вопрос в «Прологе» нет четкого ответа. Роман обрывается на драматической ноте незавершенного спора между героями и уходит в описание любовных увлечений Левицкого, которые, в свою очередь, прерываются на полуслове.
Таков итог художественного творчества Чернышевского, отнюдь не снижающий значительности наследия писателя. Пушкин как-то сказал: «Глупец один не изменяется, ибо время не приносит ему развития, а опыты для него не существуют». На каторге, гонимый и преследуемый, Чернышевский нашел в себе мужество прямо и жестко посмотреть в глаза той правде, о которой он поведал себе и миру в романе «Пролог». Это мужество - тоже гражданский подвиг Чернышевского - писателя и мыслителя.
Лишь в августе 1883 года Чернышевскому «милостиво» разрешили вернуться из Сибири, но не в Петербург, а в Астрахань, под надзор полиции. Он встретил Россию, охваченную правительственной реакцией после убийства народовольцами Александра II. После семнадцатилетней разлуки он встретился с постаревшей Ольгой Сократовной (лишь один раз, в 1866 году, она навестила его на пять дней в Сибири), со взрослыми, совершенно незнакомыми ему сыновьями... В Астрахани Чернышевскому жилось одиноко. Изменилась вся русская жизнь, которую он с трудом понимал и войти в которую уже не мог.
После долгих хлопот ему разрешили перебраться на родину, в Саратов. Но вскоре после приезда сюда, 17 (29) октября 1889 года, Чернышевский скончался.