Молокане - представители особой ветви христианства, возникшей в Российском государстве еще в XVIII веке. В Армении молоканские поселения появились примерно в 1840-х годах, когда туда перебрались молокане из Тамбовской губернии.

В России молокан долгое время преследовали как раскольников и отступников от православной веры. Они не почитают святых, не поклоняются кресту и иконам, не совершают крестного знамения, отрицают иерархические церковные институты. Своеобразно относятся и к христианским праздникам, например, Пасху справляют, а Рождество - нет. По своему они трактуют и пост, в который свободно пьют молоко (по одной из версий, поэтому их и прозвали молоканами). А вот свинина и алкоголь - под запретом в любое время.

Фото: Сергей Максимишин для журнала GEO

Несколько молоканских сел существуют в Армении по сей день: Лермонтово, Фиолетово и другие. Молоканская община живет чрезвычайно обособлнено: они мало общаются с внешним миром, а браки заключают только со «своими». Благодаря этому за полтора века армянские молокане не смешались с местным населением и полностью сохранили этнический славянский тип (светлоглазые и светловолосые) и русский язык, правда, очень своеобразный.

Молокане известны как очень трудолюбивые люди. Им категорически запрещено употреблять алкоголь, из напитков предпочтение отдается компоту и чаю, который пьют по старой русской традиции: из самовара, утирая пот специальными полотенцами.

У молокан крайне осуждаются разводы. Разведенный человек считается «прелюбодеем» и породниться с ним уже не захочет ни одна семья. Молоканские поселения известны не только зажиточностью, но и порядком: проступки, которые мы именуем уголовными преступлениями, здесь чрезвычайно редки.

Манера одеваться мало изменилась с XIX века: мужчины носят рубахи навыпуск под поясом и длинные бороды, женщины - платки и длинные юбки.

Главный человек в молоканской общине - пресвитер, без одобрения которого невозможно решить хоть сколько-нибудь значимое дело. Вместо церквей - молельные дома, в которых собираются по субботам и воскресеньям, читают молитвы и распевают гимны. Отдельные верующие способны впадать в экстаз, в этом состоянии они начинают прыгать и говорить на неведомых языках. Таких называют «прыгунами».

Развлечения здесь не в чести, считается, что они ведут к распущенности, большинство молокан не держат даже телевизора. Чтение «светских» книг также не поощряется, предпочитают духовные, главным образом Ветхий и Новый завет, а также творения Максима Рудометкина, духовного лидера молокан, написанные им в XIX веке, в годы заточения в монастырях.

Дни рождения или именины тоже не отмечают. Зато пышно празднуют крестины детей и свадьбы. Молоканский свадебный обряд продолжителен и включает несколько этапов.

Получать образование свыше средней школы тоже не принято. Да и в школе, по словам учителей, дети не слишком стараются, а скорее отдыхают от тяжелого сельского труда.

Связей с Россией армянские молокане не поддерживают, да и российское государство никакого интереса к ним не проявляет. Впрочем, есть группа молокан, которая отказывается даже от государственных пенсий, не говоря уже о гуманитарной помощи: считают, что не заработанные честным трудом деньги брать нельзя.

Живут молокане по большей части натуральным хозяйством, хотя кое-какие товары делают и на продажу. Например, капусту, которую они выращивают и засаливают по-особому. Этот товар можно найти на армянских рынках, известен он как «молокани кахамб».

Иногда члены общины покидают родные села и отправляются на заработки, в том числе в южные регионы России. Заполучить бригаду молоканских рабочих считается удачей: трудолюбивые, прилежные, непьющие. Некоторые, соблазнившись современным миром без строгих религиозных ограничений, уезжают навсегда. Тем не менее, община сохраняется и остается бесценным источником знаний о русской культуре и языке позапрошлого столетия.

31 октября подходит к концу юбилейный 500-й год Реформации. Российское государство не было затронуто бурями Реформации, но с XVI века на его территории, в том числе благодаря мигрантам из Западной Европы, начали формироваться протестантские течения, наиболее стойким и последовательным среди которых было течение молокан.

Молокане определяли себя как «духовные христиане», отвергали православный культ, поклонение иконам и кресту, отрицали церковную иерархию и не совершали крестного знамения. Главная идея – общение с Богом, чтение и толкование Библии без посредников в лице Церкви и священников. Распространение молоканства в начале XIX века начало беспокоить власти, и его представителей массово переселяли в Таврическую губернию. А через время по указу Николая I – на Кавказ, в современные Армению, Азербайджан и Грузию.

Из тридцати молоканских поселений, существовавших в советской Армении, сейчас осталось два – села Фиолетово (бывшая Никитино) и Лермонтово (бывшая Воскресенка), из них чисто молоканским сохранилось только первое, в Лермонтово также живут армяне и курды. Молокане адаптировались к суровому горному климату и за счет колоссального труда на земле добились максимальной плодородности почвы. С тем же упорством они сохранили свою самобытность и духовные ценности, привитые пращурами – первыми молоканами – переселенцами. Удалось это во многом благодаря обособленному образу жизни и религии.

Фиолетово находится на севере Армении, между заснеженными хребтами Ламбакским и Халабским. Встретить кого-то при свете дня в селе сложно. Все заняты хозяйством: кто в доме, кто в грядах и высокогорных полях. Первое, что бросается в глаза при въезде в Фиолетово, – это пахотные земли и силуэты крестьян на фоне горного массива. Время от времени проезжают машины: внедорожники, тракторы, вместе с нами за угол поворачивает грузовичок, от чего пахнет молоком. Девушки в разноцветных косынках, стоящие в кузове, бодро машут в ответ и расплываются в широкой улыбке.

«Молокан недооценивают, – говорит по дороге таксист Ара Сароян, – раз подвозил русских туристов, по пути к Лермонтову завели разговор о молоканах. Разное говорили, в основном грязное, не нравилось им, что те женятся только на «своих». Поспорил с ними, мне-то лучше их знать. На обратном пути извинялись. «Не передо мной надо», – говорю я, – как ни крути, одна нация».

Главное блюдо на свадебном столе

Из небольшого одноэтажного домика доносится гул голосов и стук скалок. Вдоль узкой комнаты в два ряда расставлены шесть столов, за ними стоят женщины в белых передниках и косынках и под разговоры катают тесто, время от времени перекидывая его с руки на руку, а потом близстоящей коллеге.

О том, что это молельный дом намекают книги, что лежат на отдельном столе, покрытом вышитой скатертью: Ветхий завет, Новый завет, «Дух и жизнь» М.Г. Рудомёткина (духовный лидер молокан, уроженец Фиолетова), молитвенники и песенники. В углах висят вышитые полотенца с монограммой ДХ (духовные христиане). Нет ни крестов, ни икон, ни свечей.

Сегодня комнату временно преобразовали в кухню – в воскресенье в селе будут играть свадьбу, и, согласно традиции, за два дня до этого женщины катают лапшу – бульон с лапшой главное блюдо на свадебном столе. На вопрос, почему лапша, Светлана, высокая, седовласая женщина, работающая за столом ближе к двери (пройти дальше не могу из-за тесноты), отвечает кратко – «осталось от России». Раньше лапшу было принято варить в чугунах, теперь – в обычных кастрюлях.

«Еще обязательно подадим мясо, но не свинину, из фруктов – арбуз, черешня, абрикосы. Если празднуем зимой – то готовим борщ», – стараются перекричать стук собственных скалок женщины. Молодые молоканки стоят дальше всех от меня, но, расслышав общие вопросы, улыбаются и спешат вступить в разговор. Церемония чаепития, как говорят они, второе важное составляющее свадебной трапезы, она заменяет культуру тостов. Углем топят самовары и за чашкой чая поют духовные песни, читают Библию и дают напутствие молодым. Спрашиваю, будет ли играть гармошка, женщины решительно качают головой. «Не бывает на свадьбах и плясок», – доносится с другого конца комнаты.

Свадьбы в Фиолетово начинаются, как правило, в 11 утра. Говоря о браке, молокане, в первую очередь, подразумевают церковный. Гражданский играет второстепенную роль и часто заключается после. Обряд венчания состоит из двух частей, первая проходит в доме невесты, после чего под церковные песни ее ведут к дому жениха (таким образом извещая о радостном событии), где уже проходит вторая часть. Обряды проводит пресвитер – председатель общины, избираемый из числа верующих. Он же каждые выходные проводит духовные встречи в молельном доме, крестины (молокане их называют «кстины»), службы на Пасху (празднуют 7 дней), День жатвы и урожая и другие.

«Он ни во что не облачается», «ничего не навешивает на себя», «простой человек», – женщины в молельном доме оживленно объясняют, чем пресвитер отличается от священника.

«Священник живет за счет прихода, – выжидая паузу, тихим голосов продолжает близстоящая Светлана, – «а пресвитер работает как все остальные, в свободное время проводит обряды, он не живет за счет них. В этом и разница».

“Дух и жизнь” современных молокан

«Наши предки из Тамбова. Молокане Лермонтова – из Тамбовской и Саратовской губерний. Изначально духовных христиан ссылали в Мелитопольский уезд, к реке Молочной. Думаю, поэтому-то нас и назвали молоканами, но в общем-то мы русскими пишемся (в паспортах)», – говорит Татьяна и со второй попытки пытается сосчитать, в каком поколении живет в Фиолетово. «В девятом или десятом»,- заключает она, согнув большой палец левой руки.

С Татьяной мы познакомились случайно возле ее калитки. 55-летняя женщина в белой косынке с румяным круглым лицом и живыми, смеющимися глазами смущенно качает головой, когда прошу ее сфотографировать. Говорит, не любит публичность, не настаиваю.

«Креститься мы не крестимся, крест не носим. В молельный дом ходим, но свечи не зажигаем, на собрания и обряды надеваем все белое – косыночки, фартушки. Называют нас староверами, наверное, так и есть. Как старые верили, так и мы верим, и дети наши по нашим стопам идут», – рассказывает она.

За почти 180 лет жизни в Армении духовные христиане практически не подверглись культурному влиянию местного населения. Моральные правила и устои веры молокан сейчас мало, чем отличаются от тех, которых придерживались в XVII веке. Это проявляется в поведении, манерах, одежде. Мужчины носят рубахи и держат длинные бороды (только женатые, но и среди молодых есть желающие), женщины после замужества надевают платки и длинные юбки. Согласно толкованию Библии, в которое молокане вкладывают символический смысл, считается грешным употреблять свинину, спиртное, табак и наркотики. Осуждается и праздность, впрочем, обвинить в этом молокан трудно, в Армении они известны своим трудолюбием и добросовестностью.

Фото: Рубен Мангасарян, Sputnik Армения

Сохранить самобытность, славянский тип внешности и русский язык удалось, в частности, благодаря обособленному укладу жизни и отсутствию смешанных браков. Женятся молокане исключительно на своих. Межэтнические браки, а под ними подразумевают, в том числе, браки с россиянами, здесь осуждаются. Редко признают и разводы. Молокан, нарушивших обычаи, принято называть прелюбодеями – на деле это значит изгнание из общины и отказ в совершении обрядов.

Спрашиваю, не разболталась ли молодежь, не нарушает ли устои. Татьяна с улыбкой, не без удовольствия растягивает – «не разболталась».

Добавляет – строгих запретов нет, например, могут позволить рюмочку в выходные, «но не напиваются». «А в будние и незачем. Выпьешь, пойдешь сено собирать под эту жару, так там и упадешь», – говорит женщина.

Девушки меняют длину платья в зависимости от веяний моды, «один год мода на длинные, другой – на короткие (по колено)». Несмотря на то, что молоканки не носят брюки, молодые время от времени надевают их в лес.

Случаются и смешанные браки, в основном их заключают молокане, выехавшие в Россию. Впрочем, общественное порицание обходит их стороной – мало кто возвращается обратно. Интересно, что дома в Фиолетово все же предпочитают не продавать, нет-нет, да и приедут отдохнуть с детьми.

Так и Николай сегодня впервые за пять лет вернулся с семьей в Фиолетово. В Краснодарском крае, где он живет около 30 лет, существует одна из крупных в России молоканских общин – «Община духовных христиан-молокан». Каждые выходные в местном молебном доме проходят духовные собрания, которые, по словам мужчины, в разное время посещают около 300 человек. Подобные встречи позволяют не только соблюдать обряды, но и обсудить насущные проблемы членов общины и, например, координировать усилия для помощи единоверцам.

«Сообщили нам, что молокану предстоит сделать операцию, а ему не хватает денег. Тогда мы скидываемся понемногу, получается и сумму собрали. Держимся вместе, думаю, этой сплоченности нас научили армяне, это братский нам народ», – рассказывает Николай, невысокий светлолицый мужчина, с небольшими голубыми глазами и бородой средней длины. Он ловко переходит с русского на армянский и говорит, что старается не забыть последний.

«Если соседи видят массовые похороны, говорят: либо по армянину, либо по молоканину», – отмечает мужчина и спустя время добавляет – «но я и большой разницы между нами и русскими не вижу, ведь, и мы русские, молокане – это скорее кличка».

В Россию на заработки

Активная миграция молокан из Армении пришлась на 90-ые: в результате Спитакского землетрясения в 1988 году (эпицентром была Лорийская область, в состав которой входят молоканские поселения), распада Советского союза, Карабахской войны (1992-1994 гг.). Еще в 1989 году, согласно переписи населения, в Армении проживало около 52 тысяч молокан, сейчас их число составляет 5 тысяч. Как говорят местные жители, большинство тогда эмигрировали в Россию (в частности, в южные регионы – Краснодар, Ставрополь, Ростов), Австралию и Америку (многочисленные общины в Калифорнии).

Николай и сестры Татьяны тоже из первой волны миграции, последние выехали после Спитакского землетрясения и обосновались в Воронеже. Там нередко была и сама Татьяна, возила продавать фирменную молоканскую квашеную капусту. Говорит, соблазна остаться не было.

«C армянами легко жить, находим общий язык. А вот с русскими сложнее, поедешь в Россию, а они тебя, вроде, и не замечают, ты не человек. Высокомерные. А приезжаешь обратно – уже родина», – говорит женщина.

В советское время и какой-то период после распада СССР молокане активно поставляли в другие республики сельхозтовары и квашеную капусту. Со временем таможенные условия ужесточили, и вывозить их за границу стало бессмысленно. Что касается внутреннего рынка сбыта, то, по словам молокан, он ограничивается городом Ванадзором, где им приходится подстраиваться под местную низкую ценовую политику – «отдавать картошку за 30-40 драм, что значит за бесценок».

Непростая ситуация сейчас сложилась и в других отраслях. После массового закрытия заводов в Раздане (один из промышленных и энергетических центров Армении), комбинатов в Ванадзоре подавляющая часть молодежи прибегает к трудовой миграции. Актуальны все те же направления – Краснодар, Саратов, Ростов и Сочи.

Независимо от национальной принадлежности, на молокан распространяются общие правила приобретения гражданства РФ. Часть из них, обосновавшихся в России, сменили армянское гражданство на российское, часть – сохранили двойное, но большая часть – так российское и не получили.

Татьяна говорит, что молодые ребята часто обращаются по этому вопросу в посольство РФ в Гюмри, но всегда получают отказ. «Если получилось до 18 лет – то хорошо, после 18 – очень тяжело. Волокита – надо отсюда выписаться, там прописаться, а зачем оно нам такое», – говорят в селе.

В силу сокращения роли натурального хозяйства активно развивается и внутренняя трудовая миграция, молокане выезжают на заработки в крупные города – Ереван, Гюмри, Ванадзор.

В Армении существует несколько сфер, в которых труд молокан особенно ценен. В первую очередь, это домохозяйство, за опрятность и добросовестность молоканки слывут лучшими домоуборщицами. В Ереване открывают сервисы по уборке квартир, куда набирают исключительно русских.

Нередко их труд оценивается выше установленных на рынке расценок.

Мужчины в городе работают слесарями, сварщиками, кровельщиками, водителями, машинистами. В прошлом году в Карабахе, в селе Вазгенашен, открыли карьер, и многие молодые ребята из Фиолетово устроились туда водителями на камазы и самосвалы. В селе говорят, что молокан охотно берут на работу за трудоголизм – «установят лимит в пять рейсов, а они по собственной инициативе десять сделают за ту же оплату».

«Кому-то кажется, что стало меньше работы, а кому-то хватает. Мне хватает, и в Россию ездил, но всегда возвращался», – говорит Петр, высокий, стройный молодой человек с гладко выбритым лицом. Работает водителем на карьере, сегодня у него выходной, который он проводит с детьми. На руках пухлый белокурый мальчик. Рядом на веранде пристроились две девочки, кажется, погодки (у молокан как правило многодетные семьи, по религиозным соображениям не приемлют абортов).

Завожу разговор об устоях в Фиолетово, Петр отмечает, общество немного осовременилось: бороду держат по желанию, выпить могут, хотя довольно редко, но основные устои остались непоколебимы. «Не верим в посредников, не поклоняемся иконам. Обязательно каждое воскресенье посещаем молельный дом. В этот день строго никто не работает, после обряда ходим друг другу в гости. Женимся только на своих, не смешиваемся. Так что мы самые что ни на есть настоящие русские», – говорит мужчина.

Машинально перевожу взгляд на «настоящих русских девочек», чьи большие серые глаза с любопытством смотрят на отца. Через время они вспоминают о своей игре и начинают шептаться, забыв о нашем существовании.

«А у вас есть детский сад?» – наблюдая за ними, спрашиваю я.

«Нет, только одна школа»

«Русская?»

«Русская!»

Выбор – остаться

«Раньше были свои учителя, хорошие, сейчас преподают только армяне, приезжают из Ванадзора», – выждав, когда немного стихнет стук скалок, проговаривает Светлана.

В молодости она работала библиотекарем и заочно училась в одесском профтехучилище. Сейчас этой должности в Фиолетово нет, как нет и библиотеки. Женщина говорит, что последняя больше никому не нужна. Впрочем, одновременно опровергает расхожее мнение о повальной неграмотности молокан. Считается, что дети не заинтересованы получать образование выше средней школы, поскольку с малых лет тех приучают к труду физическому (на земле), а не интеллектуальному.

Но здесь, в молельном доме, параллельно с активным замешиванием теста, женщины с зарумяненными от движения лицами, объясняют обратное – «ребят просто не видно, уезжают получать высшее образование и не возвращаются». Так сын Светланы сперва окончил бакалавриат и магистратуру в Ереванском государственном университете, затем аспирантуру в Москве. Говорит, если найдет работу в Армении – останется, нет – вернется в Россию. Сама Светлана покидать Фиолетово не собирается.

«Здесь родились, привыкли, живем и живем, у кого было желание, те уже уехали. Портятся ли наши за границей? Кому надо испортиться и здесь портятся, не место портит человека, а человек место», – тихим, ровным голосом говорит женщина.

На выходе из молельного дома встречает таксист Ара Сароян. «Ну, как впечатление? Рассказывал же, хорошие люди», – говорит он скороговоркой, бойко направляясь к автомобилю – «Помню заглохла машина по дороге с Дилижана, единственный, кто помог в два часа ночи был молоканин Миша, запомнил имя», – добродушно рассказывает Ара.

«Взгляни, как из былины», – перебиваю я и с фотоаппаратом направляюсь к старику, остановившему телегу на противоположной стороне дороги. Он небольшого роста, с белыми волосами и длинной седой бородой, в рубахе навыпуск, перетянутой поясом. Со сосредоточенным, но одновременно оживленным выражением лица и веселыми светлыми глазами под косматыми бровями, перекладывает каменные материалы с тележки на землю.

При виде камеры смущенно отворачивается. Закрываю объектив.

«А я вас видел, у дома моей сестры Татьяны. Вы уж простите, не любим мы это дело», – говорит он, указывая на фотоаппарат.

«Понимаю… А вы были в Тамбове?» – спрашиваю после паузы.

«Нет, в Воронеже был у сестер»

«Наверное, звали остаться»

«Звааали», – с улыбкой протягивает старик.

«А мне здесь хорошо, спокойно», – едва слышно проговаривает седовласый молоканин.

Сейчас мне уже кажется, что этого не было. Не может быть таких мест, таких людей. В XXI веке немыслимо столь полное погружение куда-то в начало XIX столетия. Тут фотоаппарат не то что запретен (а он-таки часто запретен), но даже и не уместен. "Неловко как-то, – сказал мне Сергей Максимишин, – я же не папарацци". Все-таки – всегда с разрешения – он снимал. Наверное, есть места еще дальше в глубь жизни – где-нибудь в Австралии, в Юж­ной Америке, но эти-то часах в трех езды от Еревана, в горах между Ди­ли­жа­ном и Ванадзором, в селах Фиолетово и Лермонтово. А глав­ное – в этой Австралии ведь чужие. А эти – свои. Мои.

Мои дальше некуда. Русские молокане в Армении – это прошлое моей семьи. Я возил с собою фотографию своего прадеда Алексея Петровича Се­ме­нова и его жены Марии Иванов­ны, живших в Армении. По­ка­зывал молоканам, и они теплели, даже уг­рю­мый фиолетовский пре­свитер Ни­колай Ива­но­­­вич Суко­ви­цын. Не на­­столько, правда, потеплел, чтобы сфотографироваться. Но в собрание допустил, сказав: "Братья и сестры, у нас гость, Петр, его мать из наших".

Мать моя, действительно, выросла в молоканской семье. Наш пре­док, тамбовский помещик Иви­нский, увлекся идеями молокан, распустил крепостных, отказался от собственности и ушел в секту Семена Уклеина, сменив в его честь фамилию на Семенова. В 1830–1840 годы тамбовские молокане перебрались в Армению, как раз тогда занятую Россией. Там мой прадед жил в Еленов­ке – теперь это город Севан у одноименного озера. Оттуда его сын, мой дед Михаил, уехал в Туркмению, где родилась и выросла моя мать – но это уже другая история.

На обратной стороне прадедовской фотографии надпись: "На память родным в Ас­хабад, 8 ав­густа 1894 года, Еле­новка. Снято 3 ок­тября 1889 года". Пыш­но­бо­ро­дый прадед с молодецкими усами – в длин­ном сюртуке-сибир­ке, прабабка в плат­ке и белом переднике. Чинные.

Молокане, возникшие в России во второй половине XVIII века, были чем-то вроде православного протестантства. Их самоназвание – духовные христиане. Слово "молокане", которое посторонние возводят к тому, что эта секта употребляет в пост молоко, – из Первого послания апостола Петра: "Как новорожденные младенцы, возлюбите чистое словесное молоко". Они сами – без посредников-церковников – читают и толкуют Писание. Общину возглавляет выборный пресвитер. Нет попов, нет церкви, нет икон, нет креста – как созданий не Божеских, а человеческих. Крест, к тому же – орудие врагов Христовых. Оттого молокане и не крестятся, и крестины называют "кстины". Крещение водой отрицается – отсыл к словам Иоанна Предтечи: "Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною... будет крес­тить вас Духом Святым и огнем".

У молокан – несколько толков, подвидов, и сейчас в движении преобладают радикальные прыгуны, сильно потеснившие так называемых постоянных, более умеренных. Прыгуны – оттого, что "входя в дух" (в молитвенный экстаз), подпрыгивают, воздевая руки, и произносят нечто на неведомом языке. Это я видел на собраниях в Фиолетове – о чем позже.

Зажи­точ­ность у моло­кан всегда счи­талась добродетелью, они невероятно трудолюбивы и добросовестны, законопослушны и миролюбивы (в Фиолетове помнят лишь одно убийство: лет семь назад, в драке – умышленного же не было никогда). Наконец, они не пьют. Где еще есть компактно проживающие общины русских людей, триста лет непьющих? Моя мать, прошедшая фронт врачом-хирургом, умудрилась сохранить отвращение к алкоголю, отчего я много натерпелся в молодости.

Пресвитер прыгунов Николай Иванович – гладкий прямой пробор, глубоко посаженные внимательные глаза – считает, правда, что нынешние разболтались. "Как молодежь? – Да не очень. Балуются. – Попивают? – Да бывает. – А погуливают? – Да нет, даже пьяный к жене идет. – А как женятся? Родители договариваются? – Нет, родители только согласие дают, а так по любви". По любви-то, может, и по любви, но без общины, без воли пресвитера здесь не делается ничего серьезного.

Без иерархии невозможна никакая организация. Молокане отвергли священников, храм, церковное устройство – однако взамен создалась другая, но тоже структура. Даже еще более жесткая, поскольку в обычном православии власть распределяется между разными уровнями, здесь же выстраивается та самая вертикаль, о которой мечтает российское руководство. Все – семейные, рабочие, общинные дела – совершается только с одобрения пресвитера. Сельский староста Фиолетова, то есть официальный глава админист­рации, Алексей Ильич Новиков, в доме которого мы жили, спокойно говорит: "У меня власти примерно процентов десять, остальное – у Николая Ивановича".

Инструмент давления, способ наказания – отказ в совершении обряда: брака или кстин. Фактически – исключение из собрания. Алексей Ильич когда-то посмел развестись с женой. Разводов здесь не признают. Как сказал нам Новиков: "Я у них получаюсь пролюбодей". Он перешел к постоянным, на собрания ездит в Дилижан. Его 33-летний сын Паша не женат, мы спросили почему, и услышали в ответ историю словно из каких-то старых книг. У Паши был пятилетний роман с местной девушкой, но ее не отдали за сына "пролюбодея", она вышла за другого. И никто в селе за Пашу не выдаст.

Вообще молоканские нравы стали за последние десятилетия суровее. Это понятно: современная жизнь с ее доступными соблазнами грозит размыванием, разрушением старого уклада, и чтобы выжить, нужно обособляться еще более. Вот культурологическая коллизия: чем выше уровень цивилизованности, тем больше вероятность исчезновения; сохранение уникального человеческого вида связано с ужесточением своего и отторжением всего чужого.

Когда-то в Фиолетове был клуб, сейчас бетонный куб с выбитыми стеклами пуст. В прежние времена молодежь ходила туда в кино и даже на танцы. Вот женился – все, с ерундой покончено. Теперь ходить некуда, да и порядки строже. Телевизоров не держат. Только у "пролюбодея" Новикова над крышей вызывающе торчит спутниковая тарелка. Его жена, мордовская молоканка Сара Абрамовна (ветхозаветные имена в ходу), смотрит по вечерам, кое-что нравится, не все: "Вот эту не люблю, Толстую из "Школы злословия", такая важная".

Мирского чтения почти не встретишь. Зато на столе в каждом доме прыгунов – непременно три раскрытые книги. Это не значит, что их читают ежедневно, но они лежат в полной готовности: Ветхий Завет, Новый Завет и "Дух и жизнь" – "Богодухновенные изречения Макси­ма Гавриловича Рудометкина, Царя Духов и Вождя Сионского Народа Духовных Христиан Моло­кан Пры­гунов. Написаны им в тяжких страданиях монастырских заточений Соловецком и Суздальском в период 1858–1877 годов".

Три книги трактуются символически: Ветхий Завет – фундамент веры, Новый Завет – стены, Ру­­до­­меткин – крыша. На мо­лит­венном собрании прямо говорится о том, что Максим Гав­рилович – составная часть Трои­цы: "Отец, Сын и Дух Святой в лице помазанника и ­стра­дальца нашего".

Рукописи Рудометкина, которые он тайно передавал на волю из заточения в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре, семья Тол­мачевых в начале ХХ века вывезла в Лос-Анджелес, запекши их в хлеб. В порту Поти сказали при досмотре, что везут родной хлебушек в Штаты, таможенники и растрогались. Эти вот книги и читают. Правда, когда мы были гостях у 71-летнего Павла Ионовича Дьяконова, он вдруг открыл нижние ящики комода и показал нам книги – оставшиеся от детей, теперь взрослых, живущих в других краях. Нормальный пестрый набор: Дюма, Тургенев, Ира­сек, "Айвенго", "Сказания о титанах" Голосовкера, "Над пропастью во ржи", "Дочь Монтесумы".

Нынешние дети читают только на уроке в школе, дома никогда – сказала учительница русского языка и литературы Алла Васильевна Рудометкина. Она живет в Ванадзоре, как большинство преподавателей – их привозят и увозят на микроавтобусе. В Фиолетове, с его населением в 1500 человек – десятилетка. В 9-м и 10-м классах – по шесть человек, в 8-м – 28, но продолжат из них учиться, объясняют преподаватели, не больше десяти. Сейчас двое собрались в вузы: один в Тамбов, другой в Москву. Никто из Фиолетова никогда не получал высшего образования, хотя есть квоты для поступления без экзаменов. Сейчас вот один юноша учится в Туле, уже на втором курсе – посмотрим.

Учителя рассказывают, что дети в школу приходят отдыхать: дома много работают по хозяйству. Когда посевная или уборочная – вовсе не появляются. Соответственно и отношение к учебе.

Выражение детских лиц и впрямь беззаботное. Светловолосые и ясноглазые – здесь, в армянских горах, они кажутся пришельцами. Так оно исторически и есть – пришли, не смешались, не исчезли. Пройдут годы – эти девочки и мальчики потемнеют от ветра, солнца и забот, как их матери и отцы, но сейчас Максимишин поминутно толкает меня, восклицая: "Ты посмотри, какие лица!"

Пока он устраивает фотосессию в коридоре, директор Валерий Богданович Мирзабекян показывает мне школу. Прошусь по-маленькому. Он выводит меня во двор, идем к добротному бетонному домику. Директор открывает дверь ключом и любуется произведенным эффектом: за пределами Еревана такого не встречалось – не привычное повсеместно в провинции солдатское очко, а унитазы, белоснежный кафель, никелированные краны. Сортир построили американцы, и поскольку канализации в Фиолетове нет, они же соорудили вакуумное автономное устройство. А так как народ непривычен, тем более дети, тут же начавшие разбирать блестящие детали, домик под ключом, открывается для VIP’ов.

Уборную устроили американские благотворительные организации. Газ – то есть, тепло – в школу провели тоже они, раньше ученики шли на уроки с поленьями под мышкой. Армяне подарили компьютер, выделили премии по 100 долларов нескольким ученикам. Американцы же создали в здании администрации медицинский пункт. Они сажают лес в тех местах, где он был вырублен в 1990-ые. А что Россия?

Кого ни спросишь – да и спрашивать не надо, сами говорят наперебой – это главная обида: от России ничего. Российский посол сказал, посетив молоканские деревни: "Россия – не дойная корова". Все в Фиолетове помнят и цитируют эти слова. А когда просили помочь с устройством подготовительных классов, консул ответил: "Ваши дети – вы и платите".

Не совсем понятно на фоне декларируемой заботы о соотечественниках за рубежом. И каких соотечест­вен­никах! Фиолетово, сплошь русское (на полторы тысячи – всего одиннадцать армян: это они держат единственный магазин, в котором продается и спиртное), и отчасти соседнее Лермонтово со смешанным населением – подлинные этнографические заповедники. Только не искусственные, не музейные, а живые. Любая цивилизованная страна сюда слала бы ученых за учеными. Один только феномен трехсотлетнего непития стоит пристального изучения.

А язык! Таня, дочь Алексея Ильича, болтает с заглянувшей подругой: "Ты яво не видывала? – Видала. Пячальный такой. – Зачем? – Ня знаю. Шумела яму, он ничаво. – Ну, ты мне звонкани, ча­во узнаешь". ("Звонкануть" надо по мобильному – обычной телефонной связи тут нет.) "Помогаитя", "вязёт", "текёть", "надысь", "в мыслях своих", "пошел в собранию". Но вдруг – "зять у меня люксусовый". За­писывать и записывать.

Этим занимается, ка­жется, одна только Ирина Владимировна Дол­женко из академического Института археологии и этнографии в Ереване, лучший знаток молокан. Она любезно согласилась поехать с нами, чем бесценно помогла: молокане давно знают ее и уважают. Времени интересовать­ся здешним укладом, быть может, не так уж много: сколько продержатся в своей уникальности молокане – неизвестно. Потихоньку уезжа­ют в Ереван, где ценятся их трудолюбие и честность. Я видел там объявление на стене: "Малаканская бригада: ремонт, уборка квортир и пр.". В школе, точно, неважно учились. Молодежь ездит на заработки: больше всего в Краснодарский и Ставропольский края – там молокан столько, что возможно жить компакт­но среди своих. Ездят и в Тюмень, в Сургут, и в Восточную Сибирь – обычно на шесть месяцев. Вот Танин муж отправился куда-то на Амур. Все это, как правило, временно: кто уезжает насовсем – тот "затаптывает следы предков". Но против времени не пойдешь – есть и те, кто затаптывают.

И главное, некогда зажиточные фиолетовские молокане на глазах у себя беднеют.

Сократились побочные заработки. Прежде держали овец, сейчас некуда сбывать шерсть. Коров держат ради молока и мяса, для себя: молокане по-ветхозаветному не едят свинину. Скот гонят пастись в горы: туда-обратно 15–20 км в день. Так что коров в Фиолетове подковывают! Вырезают подковы из стального листа. Нечто подобное я видел в Исландии: стальные башмаки для коров – по той же причине горного рельефа.

Раньше почти в каждом доме были дачники-азербайджанцы: здесь высокогорье, летом прохладно. "Азер­бижане любили тут жить, за комнату платили 80 рублей в месяц", – говорит Алексей Ильич. После карабахской войны об этом нет и речи.

При этом больше 60 человек в Фиолетове не берут пенсии – потому что это не заработанные деньги. Такие не принимают и гуманитарной помощи. По соседству от новиковского дома пашет впряженным в лошадь плугом Василий Федорович Шубин с дочерью Татьяной – он как раз из этих. Говорю: "Вы же всю жизнь платили налоги, значит, честно заработали пенсию". Он, не прекращая пахать, отвечает: "Я это возложил на четырех дочерей, я их выкормил, пусть теперь меня кормят".

Однако без дополнительного можно жить. все труднее без основного – без капусты. На любом рынке Армении знают, что это такое – молокани копуста. Когда-то знали по всему Советскому Союзу. Капусту поставляли даже в Приморье. У каждого был свой участок рынка: Новиков, например, возил всегда в Астрахань. Теперь таможенные и пограничные поборы обессмысливают торговлю. Прежде семья могла сделать на капусте 25 тыс. рублей в год.

Два опытных работника способны нашинковать (здесь говорят – "нарезать") тонну в день. В бочку из дуба или лиственницы закладывают 700–800 кг капусты, 40 кг моркови, соль. Большой объем – это очень важно. Придавливают 50-килограммовым гнетом. Через две-три недели – готово.

Для еды раскладывают по трехлит­ровым банкам – "баллонам". Раньше пробовали добавлять яблоки – но вкус все-таки не тот, добавляют только морковку. Вкусно необычайно! Секрет молоканской капусты – она здесь сладкая.

Андрей Васильевич Королев, молодой, с длинной рыжей бородой, то и дело многозначительно взглядывая вверх, говорит: "Чем ближе к Арарату, тем всё лучше. Коньяк, например, вот и капуста".

Королев явно расположился ко мне, переходит на "ты", что необычно для молокан, смотрит в раскрытый ворот рубахи: "Молодец, что креста не носишь, молодец, мне говорили, что у тебя мать из наших". Торопливо просвещает: "Ты про Льва Толстого слыхал когда-нибудь? Ну вот, Лев Толстой был наместник царя, он и перевел Максима Гавриловича из Соловков в Суздаль. Он и книги писал, Толстой-то, ты поищи, почитай".

В Фиолетове и теперь ежегодно заготавливается 5–6 тыс. тонн капусты. Только сейчас процентов 70 пропадает. Сеют, собирают, режут, складывают, выбрасывают. Предлагали поставлять капусту частям российской армии в Армении: что, казалось бы, разумнее – но получили отказ. Как там сказал посол: "Россия – не дойная корова".

Грустная историческая судьба. Моло­кан преследовали с самого воз­ник­новения в XVIII веке, потом в 1805-м либеральный Алек­сандр I подписал указ о ­свободе их вероис­поведания, но уже при Николае I снова начались гонения. Переселение на Кав­каз стало выходом для всех: власти заменили дорогостоящие военные гар­низоны поселениями трудолюбивых трезвых русских людей, церковь избавилась от смущающей умы и души секты, молокане обрели дом и свободу веры.

В Армении возникли Еле­новка (Севан), Ни­ки­­­ти­но (Фи­олетово), Воскресенка (Лер­мон­тово). Но тогдашний кавказский наместник князь Воронцов был последним представителем цент­ральной власти, который покровительствовал молоканам. В 1857 году был арестован основоположник течения прыгунов Максим Гаврилович Рудометкин, скончавшийся в заточении в Суздале. Сейчас молокан в России не преследуют, но явно не любят, а армянские молокане России не нужны. Так и живут, сами по себе.

Сами по себе и умирают. Кладбище на холме, откуда захватывающий вид на оба хребта, между которыми лежит Фиолетово, – Ламбакский и Халабский, со снежными вершинами на трехкилометровой высоте. Крестов нет и на могилах – на стояках трапециевидные железные, реже деревянные, ящички с дверцами, вроде почтовых: открываешь – там надпись: "Здесь покоится..."

Где покоятся мои прадед и дед – неизвестно. В 1930-е начали опускать уровень Севана, строить гидроэлект­ростанции, и рус­ское село Еленовка неузнаваемо преобразилось в армянский город Севан – не найти, где похоронен Алексей Петрович Семенов. Тем более, его сын Михаил Алексеевич: деда в те же 1930-е арестовали в Ашхабаде, а в каких местах расстреляли – неведомо. Впрочем, у молокан посещать могилы не принято, не принято ухаживать за ними – умер и умер.

У них и свой календарь: справляют Пасху, но не празднуется Рождество. Отмечаются ветхозаветные Кущи и Судный день. А так-то праздники – каждую субботу и воскресенье: молитвенные собрания.

С разрешения пресвитера Николая Ивановича иду в молельный дом – одноэтажный, в три окна по фасаду. В сенях лавки и крючки для шапок и верхней одежды. В зале – стол для пресвитера, помощника и престольных: так называется ближайшее окружение пресвитера (по окончании собрания: "Престольные, останьтесь"). Ряды лавок, женщины отдельно. По стенам – вышитые полотенца треугольником и вензелем ДХ: "духовные христиане". Одеты все празднично, нарядно. Мужчины: выглаженные брюки, пиджак, часто жилет, обязательно – рубаха навыпуск с тонкой подпояской. Женщины: белый платок, иногда с веточным узором, длинная юбка с тюлевым передником, чаще всего с кружевной оборкой.

Читаются тексты из Евангелия, потом из Рудометкина. Поют не только псалмы, но и песни – на знакомые мотивы, которые годами неслись из репродукторов по всей стране, слова только другие. Что-то полузабытое брезжит за припевом "Выше, выше вздымайте знамя!" За бодрой "Оставь, Петр, рыб ловити, / Пойдем со Мной Бога молити". За загадочной "Скрозыдон, скрозыдон, / Скрость пройдем, скрость пройдем. / Всех страдальцев изведем / И скоро все в Сион пойдем" (изведем – это о чем же? или в смысле "выведем"?). А вот – из моего детства: "Если готов ты молиться за грешных, / Знай, твоя участь счастливей других – / За старых, болезных, о Боге забывших.../ Встань на колени, молись ты за них". Господи, это же "Рулатэ-рула", финская песня, переложенная на русский Владимиром Войновичем, которую в 1960-е гоняли от Калининграда до Камчатки: "В жизни всему уделяется место, / Вместе с добром уживается зло. / Если к другому уходит невеста, / То неизвестно, кому повезло". Молокане, как и другие сектанты, всегда использовали готовые мелодии – прежде народные, потом популярные: удобно.

После псалмов пресвитер говорит о грехах, и женщины, прикрывшись носовыми платками, рыдают в голос. Рыдания громкие, глаза сухие.

Во время пения двое мужчин и одна женщина выпрямляются и сначала легонько, потом сильнее, подпрыгивают на месте, плавно водя поднятыми над головой руками – как на рок-концертах. Это оно, "хождение в духе". Таких, "действенников", обычно не больше пяти-десяти процентов в собрании. Еще реже "пророки" – эти могут переходить на глоссолалию, на ангельские языки, способны провидеть будущее. Без­условный молоканский пророк в Армении сейчас только один – слепой Иван Иванович Иванов в Се­ва­не. В Фиолетове есть пророк, но не для всех – Владимир Алексеевич Задоркин, из максимистов. Я был и у них в собрании. "Максимисты" – от имени Максима Рудометкина, но название удачное: они и максималисты тоже, еще радикальнее прыгунов.

Часа через три собрание заканчивается. На стол под полотенце – чтобы не видно было, кто сколько – кладут деньги на общинные нужды. Кто-то из престольных объявляет: "Михаил Александрович Толмачев приглашает на дело". Имеются в виду сегодняшние кстины. Дни рождения тут отмечать не принято. Именин нет: нет святцев. Так что остаются брак, поминки ("поминки") и кстины.

Идем по улице Центральной (их всего две, вторая – Погребальная – ведет в сторону кладбища) к дому Толмачевых – тех самых, чьи предки спасли рукописи Рудометкина. Вдоль забора уже стоят 28 самоваров и 15 чугунов со сваренной в мясном бульоне домашней лапшой, которую накануне толмачевские женщины катали вместе с соседками.

В большой комнате семья становится на колени перед пресвитером, он простирает руку, нарекает ребенка, и после псалмов и песен все выходят на улицу: торжественная часть кстин состоялась, в доме накрывают к трапезе. По дороге заглядываю в другие помещения и вижу то же, что в других молоканских домах: высоченные кровати с тремя-четырьмя подуш­ками одна на другой под тюлевым покрывалом. Постель многослойная: матрац, тюфяк с овечьей шерстью, пуховая перина, одеяло, сверху ковер. Без таких кроватей нельзя, но спят на других, эти – для благолепия.

Человек двести рассаживаются на лавках за длинными столами. Сначала вносят самовары, конфеты, сыр. Потом подается лапша в эмалированных тазиках. Едим по четверо-пятеро из одного – деревянными ложками. За сменой блюд следит не присаживающийся хозяин, который вполголоса говорит куда-то назад: "Не управились еще". Но вот: "Подровнялись" – и несут вареное мясо, которое принято есть руками. Всем розданы полотенца – утирать пот после чая и руки после мяса. Под конец – компот.

Беседуем с соседями по столу. Устроить кстины и поминки, объясняют они, сравнительно дешево, почти все свое. Дорого жениться. Там застолий – семь: магарыч, сватовство, проведывание невесты, сундук, курица, рубаха, свадьба. Если выдерживать уровень, встанет в тысячи полторы долларов, это не считая затрат на приданое. И ведь нет расходов на спиртное.

Нет, все-таки кажется, что не может быть таких мест, таких людей. В XXI веке немыслимо столь полное погружение куда-то в начало XIX столетия. Но ведь есть. Мы видели.

А я так вообще – оттуда, как ни удивительно себе самому. На какой-то чудесной машине времени навес­тил ровесников прадеда.

На следующий день уезжаем из Фиолетова, обгоняя грузовик, в котором парни и девушки направляются по случаю воскреснья на пикник. Они приветливо машут, зовут с собой, куда-то в сторону Гнилой балки и Кислой воды (в сочетании с самим именем села Фиолетово – пейзажик; откуда, кстати, у бакинского комиссара, воронежского крестьянина Ивана Фиолетова, такая фамилия?). Мы бы пересели в грузовик, у них весело, и лица хорошие, мало осталось таких чистых русских лиц. Жаль – некогда. В грузовике стоит ящик с едой и два самовара. В любом другом месте все было бы ясно: в одном самоваре – водка, в другом – портвейн. Здесь взаправду чай: как живут – непонятно.

Фиолетово и Лермонтово - армянские сёла, в которых в XIX веке образовались общины молокан, объявленные сектантскими и запрещёнными в Российской империи. На конференции «Проблемы идентичности в контексте мирового опыта» автор «Заповедника» Диана Карлинер поговорила с антропологами Института этнологии и антропологии РАН Романом Старченко и Павлом Сериным, которые в этом году проводили исследование в сёлах молокан, сохранивших традиционный уклад.

- С чем связан ваш интерес к молоканам в Армении?

Павел: Изначально мы хотели изучить поведение русскоязычных жителей Армении, но выискивать информантов, рассеянных по всей стране, было бы невозможно в силу её специфики: Армения - мононациональная республика, 98% населения составляют армяне. Русских там всего чуть более 12 тысяч, и примерно половина из них - молокане, которые проживают компактно.

Роман: Для проведения экспедиции мы выбрали села Лермонтово и Фиолетово, в которых молокане, переселившиеся в XIX веке, сохранили свой традиционный уклад. В Лермонтово - 85% русского населения, в Фиолетово - только одна армянская семья, все остальные жители - молокане разных собраний. Более того, наш институт уже проводил исследования в этих селах 25 лет назад и выпустил ряд публикаций о русских сектантах Закавказья.

- Этично ли называть молокан сектантами?

Павел: Они сами себя так называют - старорусские секты, духовное христианство. Они не признают кресты и иконы, у них строгий запрет на употребление алкоголя и табака. По своей организации, по восприятию Библии они схожи с протестантами.

- Что бы вы сказали об их идентичности? Молокане считают себя русскими?

Роман: Чаще жители этих сел не разделяют понятия «русский» и «молоканин». Для многих из них «молоканин» значит «русский». Эти понятия существуют в такой спайке. При этом от русских, проживающих в России, они себя достаточно строго отделяют. Вместе с тем, это не мешает им считать эти села уголком России в Армении.

Многие молокане побывали в России и испытывают гордость за себя, что поддерживают традиции, проживая вдали от России. Одновременно с этим молокане четко осознают, что Армения является для них богом данной, священной землей, которая приняла их, когда на территории Российской империи они оказались не нужны. При этом восприятие России как родины у молокан сохраняется.

Павел: Представьте, что с первой половины XIX века там поколений семь сменилось - это всё люди, которые родились и выросли в Армении. Молокане там совершенно не пришлые. Они чётко осознают, что Армения - их страна.

Въезд в Фиолетово

Фото: Павел Серин

«Армянский язык молоканам не навязывают»

Как у них обстоит ситуация с армянским языком? Они разговаривают на нём?

Павел: Большинство молокан в этих сёлах армянского языка не знают, его и в советские годы не знали. Сейчас армянский язык преподаётся в школах, экзамены сдаются на армянском языке. В местной школе, в Фиолетово, всё образование на русском. До 2011 года там было двое русских преподавателей, сейчас все учителя в ней - армяне, никто из них не живёт в этих сёлах. В Армении есть русскоязычные классы, школы с углублённым изучением русского, но вот такая полностью русскоязычная школа есть только в молоканском селе. При этом руководство школы строго проводит границы: школа не российская, образование в ней не по российским стандартам, и находится она в подчинении Министерства образования Армении. Но сами учителя армянский язык молоканам не навязывают. Те, кто проживает не в этих селах, а в Ереване и в других крупных городах, армянским владеют. Некоторые осваивают армянский в школе или в армии. Многие из опрошенных, например, говорили, что при обращении в государственные органы им сразу предоставляют переводчика, и, в общем, большой нужды в изучении армянского языка молокане не испытывают.

- С чем связано такое языковое поведение? Почему так происходит?

Павел: Не стоит думать, что в этом проявляется великорусский шовинизм. В литературе указывается, что раньше молокане владели азербайджанским языком, который с XIX века и до образования республики Армения фактически был языком межнационального общения во всем регионе. Это объясняется и тем, что азербайджанский язык проще в усвоении, чем армянский. Также важно сказать, что русский язык не ущемляется в Армении, - наоборот, сейчас происходит подъём в его изучении. Общаясь с армянами на русском, молокане получают некоторые выгоды.

Язык - это ведь не только знание слов, это этикет, определённые правила поведения, которые нужно принимать. Когда молокане говорят на русском, они признают, что остаются в своем поле и играют по правилам межэтнического сотрудничества.

Как сказала сотрудница администрации в Фиолетово, так как молокан в Армении мало, братья-армяне «делают скидку» и переходят на русский сами. Молокане прекрасно знают армянские обычаи, армяне также знают молокан, при этом между ними сохраняются границы.

- Вы заметили в речи молокан слова, заимствованные из армянского? Или какую-нибудь особенность речи?

Павел: Мы не проводили диалектологического изучения, не могу сказать точно. Но у некоторых молокан в Фиолетово заметны несильные азербайджанские, а не армянские интонации. Я не слышал такого у армян, а у молокан слышал - они говорят с прононсом «азербейджанцы».

«Почему у молокан такая известная квашеная капуста?»

Как молокане повели себя в ситуации конфликта между азербайджанцами и армянами?

Роман: Молокане не стали занимать ни одну, ни другую позицию. Возможно, это связано с тем, что молокане Армении и Азербайджана находились в хозяйственных отношениях.

Павел: Более того, молокане Закавказья оказались между двух огней. Ставропольские молокане, которые когда-то переехали из Азербайджана, вспоминают, что в 1920-е годы, когда азербайджанцы выдавливали армян, те прятались в молоканских сёлах, а когда армяне стали сильнее, они начали то же самое делать с азербайджанцами. Во время нового конфликта были случаи, когда молокане выступали посредниками между азербайджанцами и армянами, чтобы одна из сторон могла спокойно выехать.

- У молокан нет запрета на службу в армии?

Павел: В XIX веке, когда ввели всеобщую воинскую повинность, молокане считали, что могут быть обозниками, то есть не убивать, а служить во вспомогательных частях. В советские годы, как вы понимаете, не служить было невозможно, и это был к тому же опыт для приобретения профессии, получения паспортов. У молокан с понятием службы в армии все довольно обычно. Раньше была негласная договоренность, что молокан на азербайджанско-армянскую границу не отправляются, тем более в Карабах. Сына одного из наших информантов заслали в Карабах, и тот поехал с этим разбираться. Довод был его понятный: «Что, если сына из армянской армии возьмут в Карабахе в плен? Он русский, вы понимаете, какой будет тогда международный конфликт? Вплоть до того что Россия поддерживает одну сторону и посылает в Карабах войска». Так парня удалось спасти.

Роман: Многие даже стремятся в армию, в ней происходит социализация молодых ребят, и там они выучивают армянский. Как правило, молокане зарекомендовывают себя как хорошие работники. Считается, что молоканин трудоспособный и работу сделает качественно.

- Как вы думаете, почему сформировалось такое мнение о молоканах?

Павел: На Кавказе считают, что люди верующие будут делать на совесть, не обманут, как договорились, так и будет. Почему у молокан такая известная квашеная капуста? Потому что они делают её качественно, без примесей, не обвешивают.

Молокане таким отношением к работе гордятся, но я бы не сказал, что как-то это выпячивают. А вот армяне часто говорили, что молокане, например, хорошие строители. «Молокане у меня дом построили» - звучит как знак качества. Парадокс: в России считается, что армяне хорошие строители, а там - наоборот.

- Кем работают молокане? Знаете ли вы молокан, которые занимают влиятельную позицию в Армении?

Роман: Молокане - это крестьяне, рабочие. Они не стремятся на высокие посты. Интеллигенция уехала в разные волны миграции. Многие семьи занимаются животноводством, живут на продаже молока. Конечно, некоторые жалуются, что молоко дешевле газировки, но тем не менее это сейчас выгоднее, чем продавать квашеную капусту.

Павел: Можно услышать от молокан фразу: «Мы эту капусту по всему Союзу развозили». И это правда, в советские годы их бизнес процветал. Те же молокане из Фиолетово могли накопить значительный капитал и жить значительно лучше по сравнению с армянами близлежащих сел. Но сейчас всё изменилось, потому что Союз развалился, экономические связи были оборваны, плюс ещё случился конфликт между Арменией и Азербайджаном. В общем, продавать овощную продукцию стало невыгодно, и многие перешли на скотоводство. К тому же капуста - товар сезонный, а молоко - это живые деньги каждый день.

Лермонтово

Фото: Роман Старченко

Роман: Мы сутки прожили на кочёвке с главой местной администрации. Алексей Ильич Новиков - это такой мужик советского типа из фильмов про честного и сильного председателя. Работу в администрации он совмещает с животноводством. Коровы у молокан пасутся на альпийских лугах. Весной, когда снег сходит, они гонят коров в горы, и некоторые члены семьи остаются жить там на полгода.

«Продавать землю армянам -"терять землю"»

- А как в общинах воспринимают переезд в большие города, например, из-за работы? Это трагедия?

Роман: Нет, это не трагедия, многие уже уехали. Они же переезжают не сами по себе, обычно стремятся туда, где есть общины. Молокане живут в Краснодарском крае, в Ставропольском крае, в Ростовской области. Часть из них уехала в Америку и Австралию. У молокан есть чёткое правило: один день в неделю нужно посвятить на посещение собрания (религиозная служба. - Примеч. ред. ), отдать день Богу. Один пресвитер нам говорил: «Если семья не поддерживает общину, то община не поддерживает его». Если человек не ходит на собрания, то собрание может не провожать его в последний путь или отказать ему в проведении церемонии бракосочетания. Эти правила нигде не прописаны, но молокане по большей части следуют им.

- Что происходит с теми домами в сёлах, в которых когда-то жили молокане и потом переехали?

Роман: В них никто не живет. Тем не менее эти дома не продаются армянам. Глава администрации Алексей Ильич Новиков говорил нам, что дома готовы продавать только русским.

- Почему?

Павел: Жители Фиолетово и Лермонтово связаны родством в разной степени. Так, чтобы семья уехала и в семье не осталось родственников, которые смогут за домом смотреть, - этого просто не бывает. Такая же практика есть в русских селах России, когда стариков увозят в город, а землю, огород отдают соседям в обмен на то, что они будут смотреть за домом. Так как многие в селах родственники, они не хотят «продавать дома «чужакам». Русским, они говорят, продали бы, но русские там не покупают, потому что сёла эти находятся не в солнечной части Армении, не в Араратской долине - там сложный климат, не курорт совершенно. К тому же люди живут сельским хозяйством, и продавать землю армянам - это называется «терять землю».

Фиолетово
- Они не конфликтуют друг с другом?

Павел: Нет, конфликтов нет. Сейчас такой проблемы не стоит, а раньше молокане могли жить совместно с субботниками, хотя это совсем другое направление. У субботников нет запрета на вино, они с трудом, но разрешают развод, в то время как молокане его полностью отрицают. И тем не менее были смешанные браки - жена переходила в собрание мужа. Сейчас молокане могут переходить из собрания в собрание относительно спокойно, это зависит от обстановки в семье и в самом собрании. Максимисты, правда, могут не дать согласие на брак дочери с мужчиной из другого собрания. Но это тоже не определено, бывает такая любовь - захотела и ушла. Конечно, если это дочь певчего или пресвитера, то есть уважаемого человека с определённой моралью, с социальным капиталом, для него это удар, контакты между семьями могут прерваться. Но всегда это решается лично. Важно подчеркнуть, что молокане - обычные живые люди. Никакие они не «отсталые» и не «законсервированные». Да, у них свои привычки, свои взгляды, определённый уклад, но они обычные люди, у которых многое зависит от взаимоотношений.
Для молокан фотография - это грех, да и никому не хочется быть как в зоопарке. Они там живут, там хозяйство, дети растут, а туристы бесцеремонно вторгаются в личное пространство. Конечно, их это обижает.

Павел: Есть формальные запреты, и они не всегда ограничиваются этими двумя сёлами. В молоканских домах редко можно встретить телевизор, потому что это дьявольское воплощение, при этом у всех есть мобильные телефоны с интернетом. А вот недавно на «Артдокфесте» показывали фильм «Молоканка» - очень красивый, хорошо снятый фильм, честный. Один из героев - глава Всероссийского союза молокан, пресвитер. Как я узнал о фильме? Из группы молокан «Вконтакте»! И в зал пришли его внучки. Опять же, у него не было телевизора, но у него был телефон, а его дети занимаются развитием сайта о молоканах, они хотят, чтобы люди о них узнали. И там они разрешили себя снимать, я думаю, потому что в Ставрополье большая община, они чувствовали себя спокойно.

В Армении у молокан есть ещё одна проблема, которая связана с положением республики. Молоко, капусту продавать некому - из Армении достаточно большая трудовая миграция, многие армяне уехали. Нам рассказывали про молокан, которые работают в аэропорту и видят очереди армян, стремящихся на вылет, - так вот у них есть такая шутка: «Армяне, что же мы вам такого сделали? Почему вы улетаете?! Останьтесь!» Сами они вросли в эти горы, у них очень многое с этими горами связано, они держатся за ту землю.

Известная российская писательница Наринэ АБГАРЯН на своей страничке в Facebook прокомментировала
и дала ссылку на статью из журнала GEO о молоканах, проживающих в Армении
“Молокане. Век живу, век удивляюсь, как такое может быть, чтобы в России не знали о них. А ведь не знают.

Наичудеснейшие, наидостойнейшие люди. Царская Россия многое потеряла, выселив их в свое время на окраины империи. Часть моего прошлого, часть моей души, часть моей Армении. Молокане.”, - написала Н.Абгарян. И мы “пошли” по ссылке...
Автор статьи Петр Вайль не случайно приехал в Армению - его мать была из армянских молокан. Подкупила надпись под одним из снимков, сделанных талантливым фотографом Сергеем Максимишиным: “Светловолосые и голубоглазые дети из общины русских молокан кажутся в армянских горах пришельцами. Так и есть: молокане пришли сюда в 1840-х годах. Они так и не смешались с местным населением”.
...В каком году Вайль посетил молоканские села Армении - неизвестно, так что, возможно, некоторые люди, о которых он упоминает в статье, в том числе и представители “иерархии”, покинули насиженные места или даже этот бренный мир, в истории которого молокане всегда будут оставаться неким “белым пятном”, непознанным и до конца неразгаданным.

“Где еще есть компактно проживающие общины
русских людей, триста лет непьющих?”

Сейчас мне уже кажется, что этого не было. Не может быть таких мест, таких людей. В XXI веке немыслимо столь полное погружение куда-то в начало XIX столетия. Тут фотоаппарат не то что запретен (а он-таки часто запретен), но даже и не уместен. “Неловко как-то, - сказал мне Сергей Максимишин, - я же не папарацци”. Все-таки - всегда с разрешения - он снимал. Наверное, есть места еще дальше в глубь жизни - где-нибудь в Австралии, в Южной Америке, но эти-то часах в трех езды от Еревана, в горах между Дилижаном и Ванадзором, в селах Фиолетово и Лермонтово. А главное - в этой Австралии ведь чужие. А эти - свои. Мои.
Мои дальше некуда. Русские молокане в Армении - это прошлое моей семьи. Я возил с собою фотографию своего прадеда Алексея Петровича Семенова и его жены Марии Ивановны, живших в Армении. Показывал молоканам, и они теплели, даже угрюмый фиолетовский пресвитер Николай Иванович Суковицын. Не настолько, правда, потеплел, чтобы сфотографироваться. Но в собрание допустил, сказав: “Братья и сестры, у нас гость, Петр, его мать из наших”.
Мать моя действительно выросла в молоканской семье. Наш предок, тамбовский помещик Ивинский, увлекся идеями молокан, распустил крепостных, отказался от собственности и ушел в секту Семена Уклеина, сменив в его честь фамилию на Семенова. В 1830-1840 годы тамбовские молокане перебрались в Армению, как раз тогда занятую Россией. Там мой прадед жил в Еленовке - теперь это город Севан у одноименного озера. Оттуда его сын, мой дед Михаил, уехал в Туркмению, где родилась и выросла моя мать - но это уже другая история.
На обратной стороне прадедовской фотографии надпись: “На память родным в Асхабад, 8 августа 1894 года, Еленовка. Снято 3 октября 1889 года”. Пышно-бородый прадед с молодецкими усами - в длинном сюртуке-сибирке, прабабка в платке и белом переднике. Чинные.
Молокане, возникшие в России во второй половине XVIII века, были чем-то вроде православного протестантства. Их самоназвание - духовные христиане. Слово “молокане”, которое посторонние возводят к тому, что эта секта употребляет в пост молоко, - из Первого послания апостола Петра: “Как новорожденные младенцы, возлюбите чистое словесное молоко”. Они сами - без посредников-церковников - читают и толкуют Писание. Общину возглавляет выборный пресвитер. Нет попов, нет церкви, нет икон, нет креста - как созданий не Божеских, а человеческих. Крест, к тому же - орудие врагов Христовых. Оттого молокане и не крестятся, и крестины называют “кстины”. Крещение водой отрицается - отсыл к словам Иоанна Предтечи: “Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною... будет крестить вас Духом Святым и огнем”.
У молокан - несколько толков, подвидов, и сейчас в движении преобладают радикальные прыгуны, сильно потеснившие так называемых постоянных, более умеренных. Прыгуны - оттого, что “входя в дух” (в молитвенный экстаз), подпрыгивают, воздевая руки, и произносят нечто на неведомом языке. Это я видел на собраниях в Фиолетово - о чем позже.
Зажиточность у молокан всегда считалась добродетелью, они невероятно трудолюбивы и добросовестны, законопослушны и миролюбивы (в Фиолетово помнят лишь одно убийство, да и то в драке - умышленного же не было никогда). Наконец, они не пьют. Где еще есть компактно проживающие общины русских людей, триста лет непьющих? Моя мать, прошедшая фронт врачом-хирургом, умудрилась сохранить отвращение к алкоголю, отчего я много натерпелся в молодости.
Пресвитер прыгунов Николай Иванович - гладкий прямой пробор, глубоко посаженные внимательные глаза - считает, правда, что нынешние разболтались. “Как молодежь? - Да не очень. Балуются. - Попивают? - Да бывает. - А погуливают? - Да нет, даже пьяный к жене идет. - А как женятся? Родители договариваются? - Нет, родители только согласие дают, а так по любви”. По любви-то, может, и по любви, но без общины, без воли пресвитера здесь не делается ничего серьезного.
Без иерархии невозможна никакая организация. Молокане отвергли священников, храм, церковное устройство - однако взамен создалась другая, но тоже структура. Даже еще более жесткая, поскольку в обычном православии власть распределяется между разными уровнями, здесь же выстраивается та самая вертикаль, о которой мечтает российское руководство. Все - семейные, рабочие, общинные дела - совершается только с одобрения пресвитера. Сельский староста Фиолетово, то есть официальный глава администрации, Алексей Ильич Новиков, в доме которого мы жили, спокойно говорит: “У меня власти примерно процентов десять, остальное - у Николая Ивановича”.
Инструмент давления, способ наказания - отказ в совершении обряда: брака или кстин. Фактически исключение из собрания. Алексей Ильич когда-то посмел развестись с женой. Разводов здесь не признают. Как сказал нам Новиков: “Я у них получаюсь пролюбодей”. Он перешел к постоянным, на собрания ездит в Дилижан. Его 33-летний сын Паша не женат, мы спросили почему, и услышали в ответ историю словно из каких-то старых книг. У Паши был пятилетний роман с местной девушкой, но ее не отдали за сына “пролюбодея”, она вышла за другого. И никто в селе за Пашу не выдаст.
Вообще молоканские нравы стали за последние десятилетия суровее. Это понятно: современная жизнь с ее доступными соблазнами грозит размыванием, разрушением старого уклада, и чтобы выжить, нужно обособляться еще более. Вот культурологическая коллизия: чем выше уровень цивилизованности, тем больше вероятность исчезновения; сохранение уникального человеческого вида связано с ужесточением своего и отторжением всего чужого.
Когда-то в Фиолетово был клуб, сейчас бетонный куб с выбитыми стеклами пуст. В прежние времена молодежь ходила туда в кино и даже на танцы. Вот женился - все, с ерундой покончено. Теперь ходить некуда, да и порядки строже. Телевизоров не держат. Только у “пролюбодея” Новикова над крышей вызывающе торчит спутниковая тарелка. Мирского чтения почти не встретишь. Зато на столе в каждом доме прыгунов - непременно три раскрытые книги. Это не значит, что их читают ежедневно, но они лежат в полной готовности: Ветхий Завет, Новый Завет и “Дух и жизнь” - “Богодухновенные изречения Максима Гавриловича Рудометкина, Царя Духов и Вождя Сионского Народа Духовных Христиан Молокан Прыгунов. Написаны им в тяжких страданиях монастырских заточений Соловецком и Суздальском в период 1858-1877 годов”.
Три книги трактуются символически: Ветхий Завет - фундамент веры, Новый Завет - стены, Рудометкин - крыша. На молитвенном собрании прямо говорится о том, что Максим Гаврилович - составная часть Троицы: “Отец, Сын и Дух Святой в лице помазанника и страдальца нашего”.
Рукописи Рудометкина, которые он тайно передавал на волю из заточения в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре, семья Толмачевых в начале ХХ века вывезла в Лос-Анджелес, запекши их в хлеб. В порту Поти сказали при досмотре, что везут родной хлебушек в Штаты, таможенники и растрогались. Эти вот книги и читают. Правда, когда мы были в гостях у 71-летнего Павла Ионовича Дьяконова, он вдруг открыл нижние ящики комода и показал нам книги, оставшиеся от детей, теперь взрослых, живущих в других краях. Нормальный пестрый набор: Дюма, Тургенев, Ирасек, “Айвенго”, “Сказания о титанах” Голосовкера, “Над пропастью во ржи”, “Дочь Монтесумы”.
Нынешние дети читают только на уроке в школе, дома никогда - сказала учительница русского языка и литературы Алла Васильевна Рудометкина. Она живет в Ванадзоре, как большинство преподавателей - их привозят и увозят на микроавтобусе. В Фиолетово с его населением в 1500 человек - десятилетка. В 9-м и 10-м классах - по шесть человек, в 8-м - 28, но продолжат из них учиться, объясняют преподаватели, не больше десяти.
Учителя рассказывают, что дети в школу приходят отдыхать: дома много работают по хозяйству. Когда посевная или уборочная - вовсе не появляются. Соответственно и отношение к учебе.

Пришли, не смешались, не исчезли

Выражение детских лиц и впрямь беззаботное. Светловолосые и ясноглазые - здесь, в армянских горах, они кажутся пришельцами. Так оно исторически и есть - пришли, не смешались, не исчезли. Пройдут годы - эти девочки и мальчики потемнеют от ветра, солнца и забот, как их матери и отцы, но сейчас Максимишин поминутно толкает меня, восклицая: “Ты посмотри, какие лица!”
Пока он устраивает фотосессию в коридоре, директор Валерий Богданович Мирзабекян показывает мне школу. Прошусь по-маленькому. Он выводит меня во двор, идем к добротному бетонному домику. Директор открывает дверь ключом и любуется произведенным эффектом: за пределами Еревана такого не встречалось - не привычное повсеместно в провинции солдатское очко, а унитазы, белоснежный кафель, никелированные краны. Сортир построили американцы, и поскольку канализации в Фиолетово нет, они же соорудили вакуумное автономное устройство. А так как народ непривычен, тем более дети, тут же начавшие разбирать блестящие детали, домик под ключом, открывается для VIP-ов.
Уборную устроили американские благотворительные организации. Газ - то есть тепло - в школу провели тоже они, раньше ученики шли на уроки с поленьями под мышкой. Армяне подарили компьютер, выделили премии по 100 долларов нескольким ученикам. Американцы же создали в здании администрации медицинский пункт. Они сажают лес в тех местах, где он был вырублен в 1990-е. А что Россия?
Кого ни спросишь - да и спрашивать не надо, сами говорят наперебой - это главная обида: от России ничего. Много лет назад российский посол (имя не указывается. - Ред.) сказал, посетив молоканские деревни: “Россия - не дойная корова”. Все в Фиолетово помнят и цитируют эти слова. А когда просили помочь с устройством подготовительных классов, консул ответил: “Ваши дети - вы и платите”.
Не совсем понятно на фоне декларируемой заботы о соотечественниках за рубежом. И каких соотечественниках! Фиолетово сплошь русское (на полторы тысячи - всего одиннадцать армян: это они держат единственный магазин, в котором продается и спиртное), и отчасти соседнее Лермонтово со смешанным населением - подлинные этнографические заповедники. Только не искусственные, не музейные, а живые. Любая цивилизованная страна сюда слала бы ученых за учеными. Один только феномен трехсотлетнего непития стоит пристального изучения.
А язык! Таня, дочь Алексея Ильича, болтает с заглянувшей подругой: “Ты яво не видывала - Видала. Пячальный такой. - Зачем? - Ня знаю. Шумела яму, он ничаво. - Ну, ты мне звонкани, чаво узнаешь”. (“Звонкануть” надо по мобильному - обычной телефонной связи тут нет.) “Помогаитя”, “вязет”, “текеть”, “надысь”, “в мыслях своих”, “пошел в собранию”. Но вдруг - “зять у меня люксусовый”. Записывать и записывать.
Этим занимается, кажется, одна только Ирина Владимировна Долженко из академического Института археологии и этнографии в Ереване, лучший знаток молокан. Она любезно согласилась поехать с нами, чем бесценно помогла: молокане давно знают ее и уважают. Времени интересоваться здешним укладом, быть может, не так уж много: сколько продержатся в своей уникальности молокане - неизвестно. Потихоньку уезжают в Ереван, где ценятся их трудолюбие и честность. Я видел там объявление на стене: “Малаканская бригада: ремонт, уборка квортир и пр.”. В школе, точно, неважно учились. Молодежь ездит на заработки: больше всего в Краснодарский и Ставропольский края - там молокан столько, что возможно жить компактно среди своих. Ездят и в Тюмень, в Сургут, и в Восточную Сибирь. Все это, как правило, временно: кто уезжает насовсем - тот “затаптывает следы предков”. Но против времени не пойдешь - есть и те, кто затаптывает.
И главное, некогда зажиточные фиолетовские молокане на глазах у себя беднеют.

Окончание в следующем номере.